Глава XIII

Осада и защита с 26 мая по 5 июня. — Четвертое бомбардирование Севастополя 5 июня. — Штурм 6 июня

Приобретение неприятелем передовых наших укреплений вызвало со стороны союзников усиленную деятельность. Главнокомандующие союзными армиями думали, воспользовавшись невыгодным впечатлением, произведенным на защитников этим падением, штурмовать Корабельную слободу, т. е. левый фланг оборонительной линии, но не иначе, как ослабив нашу артиллерию предварительным усиленным бомбардированием. С этой целью они приступили к постройке новых батарей и приспособлению приобретенных укреплений для действия против оборонительной линии. Как французы, так и англичане ставили новые орудия и заготовляли для них значительное количество снарядов. К 5 июня осадные батареи имели на своем вооружении 587 орудий, и хотя для борьбы с ними обороняющийся мог противопоставить 549 орудий, но союзники имели значительное превосходство в стрельбе и в запасах пороха и снарядов. При стрельбе атакующий имеет то преимущество, что может по своему произволу скрещивать выстрелы с нескольких батарей на один какой-либо пункт противника, тогда как защищающемуся приходится рассеивать свои выстрелы и отвечать только из нескольких орудий на десятки неприятельских выстрелов. Независимо от этого преимущества союзники имели значительное превосходство в артиллерийских запасах. У них заготовлено было от 400 до 500 зарядов на каждое орудие, тогда как у нас самое большое число зарядов не превышало 140. Ограниченный запас пороха и снарядов был причиной такого неравенства. Кроме недостатка в порохе и снарядах, мы ощущали еще недостаток в зарядных картузах, или мешках, в которые насыпается порох для зарядов. Для шитья картузов приходилось употреблять флагтуг, судовые флаги, фланелевые рубахи адмиральских гребцов и даже крестьянское сукно.

В таком положении были осада и защита, когда секреты стали доносить, что к осадным батареям каждую ночь подвозятся орудия и снаряды; перебежчики говорили, что союзники готовятся произвести штурм и стягивают свои силы к Севастополю, вокруг которого они успели собрать 173 тысячи человек. Столь значительному числу неприятеля могли оказать сопротивление только 43 тысячи человек пехоты, находившихся на Южной стороне города, на защите укреплений оборонительной линии, и около 11 тысяч человек прислуги, действовавшей при орудиях.

В ожидании штурма было сделано новое расположение войскам, причем для большего удобства обороны левого фланга 4-е отделение оборонительной линии было разделено на две части: начальником первой остался капитан 1 ранга Юрковский, а начальником вновь образованного 5-го отделения назначен капитан 1 ранга Перелешин 2-й. В состав 5-го отделения вошли 1-й и 2-й бастионы с прилегавшими к ним укреплениями.

На оборонительной линии войска были расположены: на Городской, или правой, стороне 41 батальон пехоты с 6 полевыми орудиями и на Корабельной, или левой, стороне 35 батальонов с 18 полевыми орудиями. В случае штурма приказано было: по пробитии тревоги раненых не подбирать до окончания дела; всем нестроевым и людям, находящимся на работе, оставлять свои занятия и спешить на назначенные им места; гарнизонам бастионов и укреплений не отступать и драться до последней крайности; никому не кричать «Ура!», встречать наступающих штыками и после отбития штурма не преследовать неприятеля, а провожать его только ружейным и артиллерийским огнем.

В 3.30 утра 5 июня союзники открыли четвертое бомбардирование Севастополя, и в особенности Корабельной стороны и левой половины 4-го бастиона. Вместе с тем они действовали усиленным огнем против батарей Северной стороны города и по флоту, стоявшему на рейде.

В продолжение двух часов неприятель стрелял залпами; наши батареи отвечали самым учащенным огнем.

Стояла тихая погода. Дым от выстрелов скоро задернул всю местность столь густой завесой, что ни прицеливать орудий, ни видеть что-нибудь в нескольких шагах было невозможно. Вырвавшись из дула, пороховой дым долго клубился над орудием, или поднимался из мортиры правильным кольцом, или, наконец, струился длинной змейкой, указывая путь пролетевшей ракеты. В высоте, как белые пятна, на голубом небе виднелись клубки дыма от лопавшихся бомб; под ногами фонтаном брызгала земля, взметенная ядром, а в густой стене порохового дыма блистали огненные языки выстрелов.

После нескольких минут стрельбы над Севастополем стоял густой непроницаемый мрак дыма. Отдельного звука выстрелов уже не было слышно; все слилось в один оглушающий треск. Воздух был до того сгущен, что становилось трудно дышать. Испуганные птицы метались в разбитые окна домов, под крышами которых искали спасения.

Под градом снарядов самого большого калибра спешили наши батальоны занять заранее указанные им места, чтобы поспеть вовремя, если бы неприятель бросился на штурм.

Среди оглушительного рева выстрелов на колокольне Владимирской церкви раздавался благовест колоколов, призывавших к заутрене.

С восходом солнца легкий ветерок рассеял дым и канонада загремела с еще большей силой; французы по-прежнему стреляли залпами. Малахов курган был главнейшей целью, в которую направлялась большая часть их выстрелов. На всей Корабельной стороне не было живого места, куда бы не падали снаряды. Маленькие домики, ярко освещенные восходящим солнцем, и избитые выстрелами здания Александровских казарм, обнажившиеся от дымной пелены, представляли собой во многих местах одни развалины. Целые тучи бомб, ракет, каленых ядер падали в слободке, близ морского госпиталя в Екатерининской улице, на Театральной и Николаевской площадях. Но везде, где падали снаряды, не заметно никакой суеты, все идет своим чередом, каждый делает свое дело, не обращая внимания на выстрелы. «По-прежнему, — пишет г. Алабин, — войска стоят в местах, несколько укрытых от неприятельских выстрелов. Солдаты по большей части спят, другие перебирают свою одежду, чинят белье, обувь; некоторые заряжают или разряжают ружье, курят, едят свою неизменную кашу. С мерными условными возгласами тянут матросы и солдаты пушку в обмен подбитой на батарее. С той же беспечностью ходят офицеры и солдаты, с какой ходили вчера и третьего дня, ездят верхом с приказаниями; два солдата несут на палке, в мешке, только что принятое мясо; в ротных котелках тащат еще кипящую кашу; артиллерийские лошади везут на дрогах бочку воды; тянется несколько полуфурков с пирамидой туров; матросы и солдаты расчищают под штуцерным огнем засыпанную амбразуру бастиона, только работая несколько живее обыкновенного; множество солдат купаются у Пересыпки, несмотря на снаряды, ложащиеся вокруг них; тянется похоронная церемония... Словом, на Корабельной все идет обычным чередом; только нигде не видишь жителей: все скрылось куда могло; еще необыкновенно часто появляются в различных местах кровавые носилки с печальной ношей, да потрясают душу эти ужасные, гремящие вокруг звуки, этот грозный рев беспрестанно падающих и беспрестанно разрывающихся снарядов».

Бастионы и батареи, в особенности левого фланга, были засыпаемы бомбами и ядрами. Огромная убыль в людях заставила прекратить все работы, оставить только самые необходимые резервы и небольшие команды рабочих для расчистки амбразур, починки платформ и исправления насыпей на пороховых погребах.

Весь день канонада не прекращалась; она то несколько уменьшалась, то закипала с новой яростью. Около 10 часов утра у нас было израсходовано значительное число зарядов и потому ввиду недостатка пороха приказано было ослабить огонь и стрелять как можно реже. Воспользовавшись этим, неприятель сыпал свои снаряды все чаще и чаще, и около 2 часов пополудни начал бомбардирование Городской стороны, направляя огонь преимущественно на 4-й, 5-й и 6-й бастионы.

К вечеру следы бомбардирования были слишком заметны как на нашей оборонительной линии, так и в неприятельских батареях. Наиболее других пострадали Малахов курган, 2-й и 3-й бастионы; почти половина амбразур были завалены, многие орудия подбиты, блиндажи разрушены, пороховые погреба взорваны. Осадные батареи неприятеля потерпели не меньший, если не больший, вред от сосредоточенных наших выстрелов; многие из батарей осаждающего принуждены были прекратить стрельбу и отказаться от состязания...

В течение дня на перевязочные пункты было доставлено 1600 человек раненых, не считая убитых. Последних складывали прямо на баркасы и отвозили на Северную сторону города. В этот день мы лишились многих славных защитников, и в числе их капитана 1 ранга Юрковского.

Когда Юрковский был ранен, то один из офицеров прискакал к Нахимову, находившемуся с князем Васильчиковым, генералом Тотлебеном и полковником Меньковым на городском телеграфе. Доложив адмиралу, что храброму капитану Юрковскому оторвало ногу, он просил доктора.

— Доктора! — проговорил Нахимов. — Просят доктора, слышите ли вы? Доктора-с! А у меня переплетчик убит.

Взял Нахимов костыль и побрел искать доктора. Немногое сказал он, но многое сказалось в его словах. Переплетчик жил с семьей в сводчатом нижнем строении — и бомба порешила его. Если под такими сводами не безопасен человек, то где же искать доктора для каждого из стоявших на бастионах и батареях, где число раненых доходило до огромных размеров.

Капитан 1 ранга Юрковский не перенес полученной раны и скончался, к общему сожалению товарищей и сослуживцев. Будучи назначен после смерти контр-адмирала Истомина начальником 4-го отделения оборонительной линии, он в течение девяти месяцев не сходил с Малахова кургана. Несмотря на свои преклонные лета и слабое здоровье, Юрковский с неутомимой деятельностью занимался вверенным его попечению Малаховым курганом, жил в остатках башни, представлявшей груду развалин, и, несмотря ни на просьбы, ни на приказания, не хотел оставить своего жилища.

— Сделайте мне дружбу, — говорил Юрковский одному из своих знакомых, — напишите статью в опровержение хвастовства французов. Публиковали они в газетах, что Малахова башня разбита до основания. Вздор! Доказательство, что я, начальник отделения, живу там доселе...

Кто знал Юрковского, тот не мог надивиться его простой, но возвышенной натуре, а кто видел его в сражении, тот невольно проникался уважением к его непоколебимой твердости, редкой отваге и распорядительности. То же самое можно сказать о многих павших товарищах Юрковского, да о всех начальниках отделений и командирах батарей. Никакое перо не в состоянии обрисовать подвига батарейного командира и прислуги при орудиях в самый разгар бомбардирования. Всякое описание окажется ничтожным в сравнении с действительностью.

«Надобно видеть этого громовержца, стоящего бестрепетно в ураган смерти и обдуманно поражающего врагов, тогда как десятки его товарищей и подчиненных падают вокруг него под губительной косой, обливая его своей кровью, немедленно заменяемые другими, готовыми испытать ту же участь! Да, надо видеть этих героев, чтобы научиться благоговеть пред ними!» Ни один солдат не останавливался перед опасностью, когда дело шло о спасении товарища или начальника. Вот рядовой Охотского полка Трофим Белоусов ружейным прикладом толкает с горы бомбу, упавшую у дверей порохового погреба и готовую разорваться; он спасает погреб от взрыва и 3-й бастион от значительных повреждений. Вот два рядовых Полтавского полка, Григорий Ткаченко и Семен Копальский, закрывающие собой начальника 8-й пехотной дивизии генерал-адъютанта князя Урусова. Рядовые эти были постоянными вестовыми генерала и следовали за ним повсюду. В самый разгар бомбардирования князь Урусов, проходя по одной из частей левой оборонительной линии, увидав упавшую в нескольких шагах бомбу, закричал: «Ложись!»

В это время Ткаченко и Копальский бросились к генералу и прикрыли его собой от осколков. Бомбу разорвало, и одного из молодцов сильно ушибло осколком камня.

Таких героев было много; называть их по именам значило бы переименовывать всех участников славной обороны. По необходимости личные подвиги каждого остаются в неизвестности по обилию самих подвигов, и потому-то не знаешь, кто больше герой!..

Раненые только и думали о том, как бы поскорее вернуться на свои места. Когда их спрашивали, чего желают они, все единогласно отвечали: «Батюшка царь не оставит нас, а мы желаем, если Господь поможет выздороветь, то поскорее явиться к товарищам на бастионы, отплатить врагам».

С наступлением сумерек неприятель ослабил свой огонь, зато усилил стрельбу из мортир.

Около одиннадцати часов ночи десять неприятельских паровых судов, подойдя ко входу на рейд, открыли огонь по береговым батареям Южной стороны и вдоль бухты. Наши прибрежные батареи отвечали им с увлечением, и перестрелка продолжалась до трех часов ночи по всей оборонительной линии. Бомбы, одна за другой, так и валились на Малхов курган и 2-й бастион; ракеты с зажигательным составом бороздили воздух и достигали до Северной стороны. В некоторых местностях города они произвели пожары — их никто не тушил, потому что люди были нужны на другое, более важное дело, но огонь как-то не распространялся на соседние постройки и умирал сам собой.

Защитники с наступлением ночи прекратили огонь и, не обращая внимания на выстрелы неприятеля, исправляли повреждения в укреплениях с таким успехом, что около 2 часов ночи почти все работы были окончены, только на Малаховом кургане команды саперов и Севского полка продолжали работать до четырех часов утра. Они производили присыпку к валу для помещения на ней четырех полевых орудий, долженствовавших действовать картечью в случае штурма.

Прекращение огня наших батарей поселило в неприятеле уверенность, что происходившая накануне канонада произвела обвалы в наших насыпях и сделала их удободоступными. Полагая, что укрепления разрушены и рвы завалены, союзники решились на штурм Корабельной стороны.

Для атаки назначалось пять французских дивизий числом около 30 000 человек и пять английских от 15 000 до 20 000 человек. Французы должны были атаковать Малахов курган, 1-й и 2-й бастионы, а англичане приняли на себя штурм 3-го бастиона.

Около 2 часов ночи залегший в секрете Брянского полка подпоручик Хрущев донес, что в лежащем перед 1-м бастионом киленбалочном овраге, или Килен-балке, видны значительные неприятельские силы. По получении этого известия на бастионе ударили тревогу, принятую по всей левой половине оборонительной линии.

С первыми звуками тревоги все пришло в движение, все спешило на назначенные места.

В это время начальник войск на Корабельной слободе генерал-лейтенант Хрулев находился также на 1-м бастионе. Он ночевал в оборонительной казарме, в помещении начальника 5-го отделения капитана 1 ранга Перелешина 2-го. Услышав тревогу, Хрулев бросился на Малахов курган как на самый важный пункт обороны. Через несколько минут в окно влетела бомба и упала на ту самую железную кровать, на которой спал генерал. Казалось, сама судьба хранила его для будущих подвигов.

Был третий час ночи, когда неприятельские батареи вдруг смолкли... В Севастополе воцарилась на несколько мгновений совершенная тишина, прерванная частым ружейным и картечным огнем с 1-го и 2-го бастионов. В одно мгновение на Малаховом кургане загорелся — предвестник начавшегося штурма — белый огонь фальшфейера, «будто лампада схимника, молящегося о спасении души».

Из-за левого берега Килен-балки показалась густая цепь неприятельских стрелков, поддерживаемая сильными резервами, и вслед за тем французы бросились на штурм 1 — го и 2-го бастионов с их промежуточными батареями. Штурмующие были встречены батальонным и картечным огнем. Пароходы «Владимир», «Херсонес», «Громоносец», «Крым», «Бесарабия» и «Одесса» открыли огонь по Килен-балке, поражая неприятельские резервы и самих атакующих. Перекрестный огонь с фронта и фланга значительно расстроил французов. Не дойдя до 2-го бастиона, они остановились, смешались и, рассыпавшись за камнями и холмами, открыли частый ружейный огонь по амбразурам и по прислуге, действовавшей при орудиях.

Осадные батареи неприятеля, видя замешательство своих и неудачу первого штурма, направили огонь против 1-го и 2-го бастионов. Подкрепленные резервами и поддержанные огнем своих батарей, французы вторично бросились в атаку, но опять не выдержали картечного и ружейного огня. Не дойдя до бастионов, они повернули назад и окончательно отступили в Килен-балку.

В это самое время на одной из неприятельских батарей поднялся целый сноп сигнальных ракет. Достигнув до высоты, ракеты рассыпались разноцветными огоньками, как бриллиантовыми искрами. Это был сигнал к всеобщей атаке.

В Севастополе благовестили к заутрене...

Из неприятельских траншей вышла густая цепь стрелков, охватившая пространство на 4 версты и поддерживаемая сильными колоннами; она двинулась на штурм всей левой половины оборонительной линии; впереди цепи шли охотники с лестницами. Французы штурмовали 2-й бастион и Малахов курган с прилежащими к ним батареями; англичане атаковали 3-й бастион.

Завидя штурмующих, прикрытие батарей в один миг вскочило на валы укреплений и, выросши на нем грозной сплошной стеной, открыло самый частый огонь по наступавшим. Картечь, как горох, запрыгала по полю, по которому наступали французы и англичане. Малахов курган опоясался пламенной лентой; огненная река лилась по всей левой половине оборонительной линии; наш ружейный огонь усиливался ежеминутно, не прерываясь ни на мгновение.

На всем протяжении неприятельских траншей впереди Малахова кургана быстро двигалась густая черневшая лавина неприятельских колонн. Офицеры с саблями наголо шли впереди и указывали на наши батареи — цель их настоящего движения, а с батарей молча и без крика «Ура!» отважные бойцы Севастополя сыпали пули за пулями. Французы приближались... Наступала торжественная минута... Страшно было за Севастополь, страшно за его защитников. Все, кто только не принимал непосредственного участия в отражении штурма, с лихорадочным вниманием следили за сходившимися врагами. Старый и малый, больной и здоровый, военный и мирный торговец — все с нетерпением ожидали развязки.

— Помоги вам Господи! — слышали повсюду солдаты, спешившие на бастионы.

Сколько земных поклонов, сколько чистых молитв произнесено было в эти роковые минуты. Оставшиеся на судах матросы усыпали палубы и с замиранием сердца смотрели надвигавшиеся колонны неприятеля; многие из них крестились. Вот один из матросов бросился на колени перед образом Спасителя, стоявшим в походной церкви. Он горячо молился, читая вслух: «Достойно и праведно есть поклонитися Отцу и Сыну и Святому Духу». Все проходившие следовали примеру чистого сына отчизны, и долго потом свидетели пламенной молитвы не могли забыть ни ощущений, испытанных во время штурма, ни впечатления, произведенного на них матросом, горячо молившимся за все и за всех...

Французы одновременно атаковали Малахов курган и 2-й бастион. Колонны их, шедшие против 2-го бастиона, могли подойти не ближе 50 шагов.

Батальонный и картечный огонь расстроил неприятельские колонны. Французы смешались; потоптавшись на месте, они как будто взволновались на мгновение и потом вдруг отхлынули, торопясь укрыться в каменоломне. Оправившись и устроившись там, они снова двинулись вперед. Губителен был наш батальный огонь; ужасно действие картечи и града пуль, посланных из пушки взамен картечи. Несмотря на жестокий огонь, французы на этот раз смело шли в атаку; они прошли волчьи ямы¹, добрались до рва и стали взбираться на вал; но здесь были встречены штыками батальонов Суздальского, Селенгинского и Якутского полков. Первый взобравшийся на вал молодой офицер был пробит двумя пулями в грудь и поднят на штыки; другой, окруженный со всех сторон, бросил свою саблю и взят в плен; несколько солдат заколото штыками, другие сброшены в ров, остальные отхлынули и, залегши в ямах, осыпали пулями вскочивших на вал наших солдат.

— Камнями их, ребята! — крикнул майор Якутского полка Степанов, и град камней полетел на головы залегшего неприятеля.

Не выдержали французы; побросав лестницы, они в беспорядке отступили в свои траншеи, оставив на месте боя целые сотни товарищей убитыми или ранеными. «Вопли попавших в волчьи ямы, стоны умирающих, проклятия раненых, крик и ругательства сражающихся, оглушительный треск, гром и вой выстрелов, лопающихся снарядов, батального огня, свист пуль, стук оружия — все смешалось в один ужасный, невыразимый рев, называемый шумом битвы, в котором слышался, однако, и исполнялся командный крик начальника, сигнальная труба, дробь барабана!..»

После первых неудач французы два раза пытались штурмовать 2-й бастион, но, не пройдя и половины расстояния, возвращались обратно в свои траншеи. Полки их, двинувшиеся на приступ Малахова кургана, действовали несколько удачнее, хотя в конце концов и потерпели поражение. Французы шли на Малахов двумя колоннами: одна направилась на сам курган, а другая правее, на прилегавшую к кургану батарею Жерве. Левая колонна не дошла до кургана 100 шагов и принуждена была вернуться назад в свои траншеи.

— Теперь я совершенно спокоен, — говорил начальник Малахова кургана капитан 1 ранга Керн генералу Юферову, — неприятель ничего уже не сделает нам, хотя бы он бросался еще несколько раз, что, вероятно, и исполнит.

Действительно, французы покушались было вторично броситься на приступ, но были отражены с огромной потерей. Картечный огонь полевых орудий, поставленных на курган, наносил жестокое поражение неприятелю, усыпавшему всю отлогость кургана своими телами.

Между тем колонна, направленная на батарею Жерве, несмотря на учащенный ружейный огонь, ворвалась в укрепление. Небольшая насыпь батареи, не имевшая перед собой в некоторых местах даже и рва, не могла представить серьезного сопротивления атакующим. Зуавы вскочили на вал и, тесня наших, стали проникать внутрь батареи. Находившиеся на батарее 300 человек Полтавского полка не в состоянии были удержать напора столь многочисленного неприятеля. Они стали отступать, присоединив к себе и прислугу, стоявшую у орудий. Французы, увлеченные успехом, бросились преследовать отступавших и ворвались на Корабельную сторону. Это было тогда, когда штурм на всех прочих пунктах оборонительной линии был отбит.

Оставим на время эту колонну храбрых и скажем несколько слов об атаке, произведенной англичанами на 3-й бастион.

Англичане вышли из своих траншей одновременно с французами. Впереди всех двигались стрелки, за ними шли команды с лестницами, фашинами и мешками, наполненными шерстью. Вдали виднелись приближавшиеся колонны, расположенные в две линии.

С первым движением неприятеля начальник 3-го отделения оборонительной линии контр-адмирал Панфилов приказал открыть огонь картечью и ружейными залпами Брянского полка, расставленного за валом бастиона.

Расстояние от траншей до бастиона, которое приходилось пройти англичанам, было довольно значительно (около 100 саженей), а потому нелегко было пройти его под таким губительным огнем. Несмотря на то, густая цепь атакующих сначала шла довольно смело, но потом среди наступавших стало заметно некоторое колебание. Передовые ряды начали останавливаться; некоторые, бросив лестницы и фашины, подались назад, другие легли на землю за разными закрытиями, но потом, устроившись, вторично бросились в атаку и могли дойти только до засек, расположенных перед бастионом и образовавших выпуклую дугу перед исходящим углом укрепления. Дальше засек никто из англичан не проникал. Картечный и ружейный огонь повалил передние ряды их, остальные смешались. Одна часть легла на землю и, прикрываясь засеками, открыла стрельбу по амбразурам, другая стала разбирать засеки. Частый огонь с бастиона делал работу эту невозможной, и англичане, видя, что не в силах разобрать противопоставленных им преград, поспешно отступили в свои траншеи. Оттуда вышла новая колонна, которая точно так же, дойдя до засек, принуждена была возвратиться с большими потерями.

С отступлением англичан стихли ружейные выстрелы на 3-м бастионе, только орудия не прекращали своей деятельности, провожая незваных гостей. Защитники вздохнули свободнее, радостнее; им оставалось только прогнать неприятеля, ворвавшегося на батарею Жерве и засевшего в домиках, разбросанных по всему правому скату Малахова кургана.

Заняв матросские домики и развалины, покрывавшие все это пространство, французы грозили разрезать нашу оборонительную линию на две части и потом взять в тыл Малахов курган и 3-й бастион. Неприятельские силы росли, зевать было нечего. Целая туча снарядов полетела на батарею Жерве и на домики, в которых засели французы. Шесть полевых орудий стреляли картечью с фронта; правая половина кургана поражала неприятеля сбоку, батарея Будищева и стрелки Камчатского полка сыпали снаряды с другого.

На место действий прибыл начальник войск Корабельной стороны генерал-лейтенант С.А. Хрулев.

Видя, что полтавцы отступают, он остановил их.

— Ребята, стой! — закричал он. — Дивизия идет на помощь!

Благодатным ветром пахнули на солдат эти слова начальника, которого каждый знал в лицо. Все остановились... Один из матросов, наиболее решительный, рванулся к стороне неприятеля.

— Ну, ребята, навались! — крикнул он.

— Навались, ребята! — повторил Хрулев, понимая всю силу этого жгучего слова.

— Навались! Навались! — загремело в толпе, и все бросилось вперед.

В это время Хрулев увидел 5-ю (ныне 7-ю) роту Севского полка, возвращавшуюся с работ. В ней было всего 138 человек под командой штабс-капитана Островского. Севцы шли с лопатами в руках и с ружьями за спиной.

— Ребята, бросай лопаты! — крикнул им Хрулев.

Севцы в один миг схватились за ружья.

— Благодетели мои, в штыки, за мной, — произнес Хрулев, обращаясь к севцам и сам кидаясь вперед.

Воодушевленные словами любимого генерала и предводимые храбрым ротным командиром штабс-капитаном Островским, севцы без выстрела бросились в штыки, отбросили неприятеля назад и открыли перестрелку с французами, засевшими в домиках. На этом месте завязался упорный бой. Французы, скрываясь в домиках, поражали наших на выбор; чтобы выбить их оттуда, приходилось брать приступом каждый домик отдельно. Трудно было сладить с неприятелем, который, ожидая прибытия помощи, дрался отчаянно. Перестрелка продолжалась, однако же, недолго.

— Что зевать, ребята, — сказал штабс-капитан Островский, — вперед! — и бросился к одному из ближайших домиков.

Солдаты не выдали; они кинулись за своим начальником. Засевшие открыли из отверстий домов самый частый штуцерный огонь. Как ни валились наши, в числе которых пал и штабс-капитан Островский, но севцы достигли до домика, разнесли его в щепы и уничтожили врагов всех до единого. Примеру севцев последовали многие, и вмиг каждый отдельный домик стал местом ужасной свалки. Бой сделался общим и разделился на сотню отдельных картин. В одном месте солдаты влезали на крышу, разрушали ее и поражали неприятеля обломками трубы, бревнами и черепицей; в другом — бросали огонь в трубу, совали пуки зажженной соломы в крышу и окна.

— Сожжем, сдавайся, — кричали они французам.

Те, не понимая слов, но видя угрожающую опасность от огня, растворяли двери, бросали ружья и сдавались военнопленными.

В иных домиках солдаты выламывали двери, бросались внутрь хаты и сталкивались грудью с неприятелем.

— Проси пардон, — кричали ворвавшиеся, — крепость взята.

В ответ на это гремели выстрелы; сыпались удары штыком, прикладом или камнем.

— Э, так вы драться, да еще в чужой хате, — кричали наши. — Души их!

И передушили всех до единого.

Домик за домиком переходили во власть нашу. Французы, очищая их, отступали. На место боя явилось шесть рот Якутского полка, приведенных генерал-лейтенантом Павловым. Две роты с майором Новашиным ударили с фронта, а четыре, под начальством полковника Алейникова, с левого фланга, и неприятель был окончательно опрокинут. Якутцы гнали его до батареи Жерве. Эта батарея, на которой одно орудие уже было обращено против нас, была вновь занята нами.

Видя себя окруженными с трех сторон, французы пытались было взорвать пороховой погреб. Двое из них, выхватив у убитого матроса зажженный пальник, бросились к дверям погреба, но были остановлены и заколоты рядовым Якутского полка Дорофеем Музиченко.

— Э, братцы, шалишь, — кричал Музиченко, — сюда не суйся, пошел-ко, догоняй своих, — приговаривал он, работая штыком.

Французы быстро отступали; кто перелезал через вал, кто бросился в амбразуры, но здесь их ожидали штыки наших солдат. Впереди всех стоял рядовой Севского полка Ишук. Штыком он хватил одного — штык сломался, прикладом уходил другого — приклад пополам. Бросив обломки ружья, он схватил огромный пыжевник и крошил им направо и налево.

— Погодите, куда же вы... гости, гости, — кричал Ишук, — что ж, аль в двери не попали, что в окна (амбразуры) уходите...

Солдаты, в восторге от победы, хохотали над остротами Ишука, кололи защищавшихся, гнали бегущих. Увлеченные успехом, они сами выскакивали в амбразуры и преследовали неприятеля за бруствером. Генерал Хрулев напрасно приказывал трубить отступление.

— Отберем Камчатку! — кричали одни, не слушая сигнала.

— Бить саранчу проклятую насмерть, нечего отступать! — кричали другие, упоенные успехом.

Подполковник Новашин и другие начальники должны были сами бежать за укрепления и с трудом остановили преследовавших.

Преследование могло быть гибельным для нас. Французы готовили новые и значительные силы для штурма. Они могли по пятам горсти преследователей ворваться на батарею. Все это вынуждало наших начальников приказывать отступать как можно скорее. И действительно, едва только солдаты стали подходить ко рву, как из укреплений закричали: «Идут, опять идут!»

В это время офицеры Якутского полка, видя, что на батарее Жерве во время штурма прислуга при орудиях почти вся перебита, поставили к орудиям своих солдат.

— Сюда, ребята, — кричали они, — кто бывал в артиллерии!

Солдаты подбежали к орудиям, и заревели выстрелы навстречу наступавшим. Три раза бросались французы на штурм батареи Жерве, но каждый раз были отбрасываемы картечным и ружейным огнем. Понеся значительные потери, они не доходили и половинного расстояния до батареи, возвращались назад, снова двигались вперед и, наконец, скрылись в своих траншеях...

«Множество французов и англичан, живых и здоровых, повалилось между мертвыми и ранеными, чтобы спастись от нашего огня; многие залегли в разных яминах и траве, чтобы дождаться прекращения картечных выстрелов и батального огня и потом продолжать свое бегство. Преинтересно было смотреть, как из какой-нибудь ямы вдруг выскочит человек десять французов с ружьями наперевес, а иные, бросив всякое оружие, почти прилягут к земле и пустятся, что ни есть духу, бежать к своим траншеям, а наши так и грянут им со всех сторон вдогонку».

Предпринимая штурм, союзники были так уверены в успехе, что саперам было указано на те работы, которые должны быть произведены по овладении казармами и госпиталем; кроме различных инструментов, саперам приказано было иметь мешки с порохом для взрывания тех частей строений, где наши войска будут держаться с наибольшим упорством. Уверенность, что укрепления и город будут взяты, была всеобщей между солдатами союзных войск. Англичане запаслись различными закусками, чтобы позавтракать в Севастополе; раненый и взятый в плен французский офицер говорил, что напрасно заботятся о его перевязке, когда Севастополь через полчаса будет в руках его товарищей, и что тогда соотечественники перевяжут его.

Один французский капрал, ворвавшийся в числе прочих на батарею Жерве, бросив ружье, пошел дальше на Корабельную и, дойдя до церкви Белостокского полка, преспокойно сел на паперть. В пылу горячего боя его никто не заметил, но потом один из офицеров спросил, что он здесь делает.

— Жду своих, — отвечал он спокойно. — Через четверть часа наши возьмут Севастополь.

Ожидания его оказались напрасными, и союзники не достигли того, что считали несомненным.

Было только 7 часов утра, когда штурм был отбит на всех пунктах, и славный день 6 июня 1855 года, покрывший лавровым венком бойцов севастопольских, принадлежал истории геройских подвигов, совершенных верными сынами России...

«Геройство и самоотвержение, — доносил главнокомандующий Государю Императору, — с коими все чины севастопольского гарнизона, от генерала до солдата, стремились исполнить свой долг, превосходят всякую похвалу. Пехота, моряки и артиллерийская прислуга при орудиях соревновались друг перед другом, и все, руководимые одним общим желанием отразить врага от Севастополя, с величайшим хладнокровием и мужеством исполняли обязанности свои и презирали смерть. Полевая артиллерия, размещенная на оборонительной линии, оказала значительную услугу обороне».

Бомбардирование 5 июня и штурм 6 стоили значительных потерь как нам, так и союзникам. В течение этих двух дней было выпущено с оборонительной линии 19 000 снарядов, тогда как неприятель израсходовал около 62 000 снарядов. Потеря гарнизона в оба дня состояла из 5446 человек. В 5-й (ныне 7-я) мушкетерской роте Севского полка, покрывшей себя бессмертной славой в этом жарком бою, осталось налицо после приступа только 33 человека. Командир роты штабс-капитан Островский пал в начале дела; начальство над ротой принял подпоручик Келлер. Союзники также недосчитывались в своих рядах 6700 человек и нескольких генералов. Наибольшую потерю они понесли во время штурма. Все пространство впереди оборонительной линии было усеяно телами убитых.

— Зацвело поле, — говорили наши солдатики, поглядывая на разноцветные мундиры разноплеменных врагов.

На бастионах весело рассуждали о том, как шел супостат на приступ, как пошатнулся он, заболтался и показал пятки.

— Смотри-ка, братцы, — сказал один из брянцев, высунувшись из-за вала, — батюшки мои святы, сколько народу-то мы повалили!

— Царство им небесное, — заметил его товарищ, постарше летами. — Эти на новый штурм не полезут, а всякий павший воин, будь он свой или вражий, венца небесного достоин...

— Вестимо, достоин, — заметили товарищи, и несколько рук поднялось, чтобы сотворить крестное знамение.

Дивен русский солдат: грозный в минуты битвы, он лучший защитник побежденного. Недаром же в русском народе сложилась поговорка: «лежачего не бьют». Завидев дерзкого врага, он хладнокровно целит в его колонны, встречает его штыком, прикладом, камнем, но стихнет битва — и бесстрашный защитник молится за убитого врага или под градом пуль ползет с манеркой в руках, чтобы утолить жажду или спасти раненого неприятеля.

Французы молча смотрели из своих траншей на подобных смельчаков, маханием шапок и другими жестами благодарили за участие к их страдающим товарищам; англичане поступали иначе — они стреляли по нашим солдатам, не обращая внимания на крики своих раненых и просьбы их прекратить огонь. Несмотря на то, наши солдатики подбирали тех, кто был поближе. Но их было слишком много; все пространство между неприятельскими траншеями и атакованными батареями было завалено телами.

Убитые лежали на валах и во рвах укреплений: их даже подбирали и за укреплениями в Корабельной слободке.

С отступлением атакующих обе стороны открыли канонаду по всей линии укреплений. Опять загремели выстрелы, полетели бомбы, вырывавшие новые жертвы. Потери от этой канонады были значительны; постоянно носили раненых; баркас за баркасом с печальным грузом отваливал от Павловского мыска и направлялся на Северную сторону к братским могилам. Для уменьшения убыли войска на бастионах были расположены за различными прикрытиями, а резервы отодвинуты назад. К вечеру канонада стала стихать.

На следующее утро по приглашению начальника 3-го отделения оборонительной линии контр-адмирала Панфилова был отслужен на 3-ем бастионе благодарственный молебен.

На месте наименее опасном, но не закрытом от снарядов и штуцерных пуль, матросы поставили несколько туров, покрыли их парчой и таким образом устроили нечто вроде аналоя, вокруг которого собрались солдаты Камчатского полка и все население бастиона. Старший священник храброго полка отец Евгений Федюшин отслужил молебен под гулом выстрелов и свистом пуль.

Величественная была картина 3-го бастиона с толпой молящихся. Глубоко западали в душу каждого торжественные слова молебна. Беспредельной верой в могущество Творца проникнуты были эти грозные, закопченные в пороховом дыму лица, с открытыми головами, толпившиеся к Св. Евангелию.

Окропив бастион святой водой, отец Евгений произнес слово, сообразное с обстоятельствами и особенно знаменательное по той обстановке, при которой оно было произнесено.

— Близ года уже наш полк, — говорил пастырь, — мужественно защищает вместе с другими войсками русскими богоспасаемый доселе сей град, столь драгоценный нашему отечеству.

Много утрат понесли вы, воины христолюбивые, при этой защите! Одни из ваших храбрых товарищей запечатлели уже исполнение своего святого долга кровью, другие самой жизнью! А вы, здесь предстоящие, сколько трудов, болезней, ран, лишений перенесли в это время!

Но вы не ропщите за то на премудрое Провидение. О нет, вы еще с большей покорностью произносите: «Да будет воля Твоя!»...

Еще так недавно Ему было угодно испытать ваше терпение необходимой уступкой наших передовых укреплений, из которых особенно горько было вам уступить укрепление, носящее имя вашего полка (Камчатский люнет), укрепление особенно вам дорогое, как по своей с вами соименности, так и по крови многих ваших товарищей, на нем пролитой во время его сооружения.

Что же произошло? Мы смирились перед благим Промыслом, повторяя непрестанно: «да будет воля Твоя». Враг же наш, вероятно, возгордился! Но праведный Судья сотворил по истине: Господь, гордым противящийся, смиренным же дающий благодать, даровал нам вчера победу над возгордившимся врагом нашим, который, в опьянении мгновенного успеха, устремился на взятие самого града нашего, думая победить и сокрушить храбрых его защитников... Слава Всемогущему! Честь храброму воинству и доблестным вождям его. Отбитый враг бежал, тысячами трупов устлав свои следы!

Доблестные воины! Ваш подвиг еще не окончен. Вам предстоит еще много трудов, много жертв: Православие ждет от вас торжества своему делу, отечество — прежнего для себя покоя; Великий Государь надеется, что древняя слава знамен ваших, Его доверием вам врученных, вновь озарена будет блеском вашего оружия; совесть требует исполнения вашего долга — уничтожить врага, дерзнувшего нарушить неприкосновенность наших пределов, осквернить своей пятой стогны наших градов, лишить спокойствия мирных граждан, пролить потоки невинной крови, оскорбить святость алтарей Христовых!..

Укрепляйтесь же на новые труды и подвиги верой в милосердного Бога, без воли которого, помните, не спадет и влас с главы вашей; надейтесь на Него, Всемогущего, и пребудьте тверды в борьбе с врагами отечества нашего.

В тот же день, около 4 часов пополудни, по просьбе союзных главнокомандующих было назначено перемирие для уборки тел, продолжавшееся до самого вечера. Угрюмы были лица пришедших сюда французов; всегда веселые и шутливые, они на этот раз смотрели как-то невесело.

— Небось, присмирел француз, — говорили солдаты, — сбили, видно, спесь-то! Почаще бы его так угощать.

Число убитых и оставшихся на поле сражения было так велико, что у французов даже недостало носилок для поднятия трупов, и заведующий уборкой их просил, чтобы те тела, которые остались вблизи наших укреплений, были погребены нами.

Наши солдаты смотрели бодро и весело; они забыли о потере передовых укреплений и под влиянием блистательно отбитого штурма были убеждены, что Севастополь не может быть взят неприятелем.

Известие об отбитии штурма быстро облетело не только все уголки России, но и все концы вселенной. Русские люди встретили торжество своего оружия с особой радостью; они слали свой привет, благословение и молитву героям этого дня: собирались в кружки, толковали о славном для России дне 6 июня и вспоминали славных защитников родного города.

Государь Император, желая ознаменовать день отбития штурма, Всемилостивейше пожаловал всем нижним чинам, участвовавшим в деле, по два рубля серебром и в милостивом внимании к главнокомандующему Высочайше повелеть соизволил: славному Брянскому полку именоваться егерским генерал-адъютанта князя Горчакова 2-го полком.

«Постоянно полезное служение ваше, — писал Император в рескрипте князю Горчакову, — и достохвальное самоотвержение при беспримерной в летописях военной истории обороне Севастополя приобрели вам право на особенное мое благоволение. Ныне 6 июня предводительствуемые вами войска отразили штурм неприятеля на левый фланг нашей оборонительной линии и покрыли себя новой неувядаемой славой.

Поручаю вам изъявить всем чинам сих войск душевную мою благодарность за их непоколебимую твердость, мужество и неустрашимость. Вместе с тем желая и вам лично изъявить искреннюю мою признательность за столь доблестный подвиг русского оружия, я повелел Брянскому егерскому полку, коего вы состоите шефом, именоваться егерским имени вашего полком».

Примечания

1. Так называются ямы, вырываемые впереди укреплений с целью задержать неприятеля.