В.Н. Борисов. «Положение христиан в Турции»

(307) Настоящие обстоятельства ясно показывают, что Россия, требуя от Порты верного ручательства в ненарушимости¹ священных прав Православной церкви на Востоке, знает о тех бедствиях и угнетениях, которые претерпевают христиане в Турции. Никак при этом нельзя постигнуть, почему западные европейцы так несправедливы; оправдывая варварское обхождение притеснителей христиан, они тем самым дают им повод с новой силой угнетать их. Угнетения, претерпеваемые христианами от турок, так ужасны и очевидны, что нет никакой возможности скрыть их. Западные европейцы для оправдания притеснителей разглашают перед просвещенным миром, что угнетения эти только временные; что турки принуждены к этому необходимостью, потому что, ведя войну из-за своих же христианских подданных, не могут оставаться к ним равнодушными. Подобные доводы к оправданию турок — едкая отрава против неисчислимых язв, которые постоянно наносят христианам бесчеловечные их притеснители. Весь мир ведает, что со времени порабощения турками христиан и до настоящего времени, ни один христианин (308) никогда не был обеспечен ни в праве собственности, ни в своем существовании. Каждому известно, что турки прежде были свирепее и страшнее, и только в последнее время, ослабев, по необходимости, несколько смягчились, будучи лишены возможности продолжать в прежней мере свои жестокости.

По всей Турции нет дерева близ дороги, из-за которого турок когда-либо не подстерегал христианина, чтобы убить его. Каждый камень свидетельствует о каком-нибудь кровавом поступке. Каждая рытвина служила бойней, в коей резали несчастных христиан. Нет клочка земли, не обагренного кровью христианской; нет семейства, которое не оплакивало бы кого-нибудь из членов своих, невинно павших от вражьей руки. Редко можно найти человека, который не был бы ограблен, или тяжко обижен.

Поезжайте по Турции с бывалым человеком, и вы содрогнетесь от ужаса, когда он расскажет вам, что на таком-то повороте подстерегли таких-то купцов и обобрали, из-за такого-то дерева подстрелили двух путников; из-за этой скалы кесиджи² бросились на такогото и изрубили в куски; здесь пытали бедняка; там могилы таких-то, убитых разбойниками. Словом, нет места, нет клочка земли в Турции, которое не было бы запечатлено кровью христианина, злодейски убитого.

Если бы эти жестокости, эти бесчеловечные поступки были возбранены туркам их законом, если бы они считали их противными общественному порядку, тогда христиане имели бы, по крайней мере, то неверное утешение, что утеснители когда-нибудь образумятся, сделаются нравственнее, и тогда прекратятся эти страшные злоупотребления. Но они лишены и этого утешения. Турецкий закон предоставляет последователям своим всеми средствами притеснять и угнетать иноверцев. Турку не возбраняется пытать христианина, как ему вздумается, лишь бы принудить последнего сделаться магометанином. Мусульмане обязаны силою меча преследовать иноверцев, чтобы стереть их с лица земли и распространить ислам во все концы мира³.

(309) Таков закон турецкий, и от него должно ожидать суда и расправы, от него искать защиты! Это — то же, что из огня, да в полымя! Какой (справедливой — ред.) расправы⁴ можно ожидать от закона, который писан тому более 1200 лет, в Аравии, закона, во всех отношениях варварского и дикого, не согласного ни с жизнью христианской, ни с понятием, ни с религией? Стоит только сообразить (представить — ред.) те обстоятельства, при коих писан этот закон, и самую цель законодателя, чтобы заранее оплакивать тех несчастных, коим, по неисповедимым судьбам Божиим, суждено было подпасть под иго последователей этого варварского закона.

Магомед разрешил последователям своим все, что только согласовывалось с их дикими страстями. К тому же дал им возможность одним омовением очищать себя от всякого греха, и этим как бы дозволил им делать и то, что он запрещает. Но, чтобы они не вредили друг другу, он обратил всю беспокойную их деятельность на тех, которые не веруют в Коран⁵.

Что такое христианин в глазах турка? — Ничто. Ничтожное животное вызывает у турка сострадание, а христианин никаким плачем не может умилостивить его. Турок, проходя мимо пекарни, останавливается, если только время ему позволяет, чтобы накормить бродячих пригульных собак; и этот турок, столь сострадательный к нечистым псам, коих уничтожают в просвещенных странах, не только не снисходителен к христианину, но даже не затрудняется отнять у вдовы единственный пиастр, который она кровавым потом заработала, чтобы купить хлеба для голодных своих детей.

Турок попирает вашу религию, хулит и порочит вашу нацию, как ему вздумается, и при всем этом он прав перед законом, он даже убежден, что не грешит перед Богом. Осмельтесь за подобное бесчестие возразить ему одним словом, не только не осуждая его религии, не задевая его нации, но, едва коснувшись его личности, и тогда он, если не успеет тут же замертво положить вас, поспешит в суд — искать удовлетворения: и за ним последуют его единоверцы, слышавшие и не слышавшие вас, свидетельствовать, как дерзнул гяур укорить мусульманина. Горе тогда этому гяуру!

Турок, встретив на улице христианку, свободно может сказать (319) ей непристойное слово, бесстыдно затронуть рукой, толкнуть ее, сорвать платок с головы, и никто не в праве даже сделать ему замечание против этого. А христианин, при встрече с турчанкой, если только подымет глаза посмотреть на нее, становится без вины виноват. Турок, когда ему вздумается, входит в христианский дом, никого не спрашиваясь; а христианину не позволено проходить, даже по делу мимо такого места, с коего могут быть видимы турецкие дворы. Турок отправляется в любое селение и останавливается в каком ему заблагорассудится доме, дает хозяину водить коня своего, а сам остается там с женой и дочерьми его. Он будет изыскивать различные причины насильно отстранить мужчин из дому, чтобы остаться одному и тешиться над беззащитными женщинами. Потом, наевшись и напившись до пресыщения, вместо того, чтобы быть благодарным за угощение, он требует еще диш-парасы (плату за труд зубов). Христианин при проезде через турецкое селение, не должен сидеть на коне, потому что через заборы мог бы видеть турецкие дворы. Турку не возбранено соблазнить христианку, и законы не преследуют за это; а если на христианина будет только подозрение, что он ходил с турчанкой, то и христианин погиб, и турчанку, зашив в мешок, бросают в море или реку.

Перед турецким законом почетнейший и самый уважаемый из христиан не имеет столько преимуществ, сколько имеет их презреннейший из турок. Поэтому, закон не позволяет христианину свидетельствовать перед судом, даже и в деле христианина. Таким образом, самый ничтожный мусульманин может опровергнуть в суде каждого гяура, потому что будет иметь свидетелями своих же, а христианин не имеет возможности доказать правоты своей, если ему не пособят своим свидетельством турки.

Так понимают турки Магомедов закон, или, правильнее сказать, так его толкуют. Они сами признаются, что играют законом как им выгоднее, и прямо говорят, что кади (судья) подобен горшечнику, который, выточив кувшин, ставит ему ручку с той или другой стороны, где вздумается. Но кади несправедливо решил какое-нибудь дело. Кто осмелится заметить ему это, или кто дерзнет сделаться муфтием⁶ и указать фетву⁷? Впрочем, (311) если бы и не так опасно было возразить кадию, когда он неправильно решил дело, то многие ли из христиан, которые изучили бы арабский язык до такой степени, чтобы быть в состоянии толковать в ту и другую сторону весьма неточные и часто двусмысленные определения Магомедова закона? Немногие из самих турок понимают законы, и почти все кадии держат перед собой Коран только для виду, а судят и решают дела, как заблагорассудится, или, правильнее сказать, они оправдывают того, кто предложит им больше денег. Соблюдать правосудие во всем кадию невыгодно. Потому что он от этого ничего не выиграет; ему надобно выручить деньги, уплаченные за кадылык⁸ и приобрести что-нибудь для себя. И что нужды, что решил он дело несправедливо? Обиженному не дастся возможности обнаружить его неправосудне. Бога кади не боится, потому что может предупредить, чтобы несправедливый суд его не считался грехом: для сего достаточно, чтобы при решении дела он только пошевелился на своем месте; это уже значит, что он сходит с ковра правосудия, и будет судить не как кади, по Божьему закону, но как простой человек, а человек не может не погрешить. Так судит кади, и в оправдание свое говорит обиженному: «Видно, что ты прав, однако противник твой подвел дело под закон, и таким образом выиграл». Этим кади дает вам знать, что если вы дадите ему что-нибудь, то он вас научит, как возобновить тяжбу и выиграть процесс. В турецком суде достаточно только уметь изворачиваться, и как бы ты ни был виноват, можешь оправдаться, если кади тобой предупрежден.

Страшно вспомнить о тех ужасных временах, когда христиане, чтобы избегнуть мучительной смерти, оставляли свои дома, зарывали капиталы и уходили в горы, скрываясь там по несколько месяцев, пока кирджалии не удалялись в другую провинцию. Сколько людей пало в этих бегствах; сколько детей в этих смятениях, потеряв родителей, умирали с голоду! Сотни тысяч семейств в те времена, покинув свою родину и имущество, в избежание смерти, бежали в чужие края, преимущественно в Россию⁹. А что терпели те несчастные, коим суждено было попасть в руки кровожадных мучителей! Их сжигали, сдирали с них кожу (312), выбивали им зубы камнями, забивали под ногти гвозди и иглы, резали на куски, обмазывали смолой и зажигали; поставив на голову яйцо, стреляли в него в цель из ружья, распарывая беременных женщин, вынимали из утробы детей; продевая крюк в нижнюю челюсть, вешали людей, оставляя их умирать в ужаснейших муках. Словом, делали все, что только могли выдумать, чтобы заставить несчастные свои жертвы объявлять, где скрыты их деньги. И ныне еще встречаются люди того времени без носов, без ушей; некоторым отрезали и языки.

Вслед за кирджалиями, делибаши¹⁰ стали разъезжать целыми отрядами по всей Турции для добычи. Они не разрушали селений, подобно кирджалиям, но мучили народ страшными пытками и часто убивали несчастных христиан. Если делибаш потребовал какое-нибудь кушанье, надобно было изготовить его непременно; иначе приходилось отвечать своей жизнью. Он с обнаженным кинжалом заставлял исполнять свои приказания и за малейшее ваше движение не по его желанию, наносил раны, а иногда и убивал на месте. Страдания, вынесенные нашим народом от делибашей, помним и мы. Они превосходили все пытки, какими когда-либо варвары терзали порабощенный ими народ, даже в эпоху порабощения.

Лет тридцать тому, восстание Греции усилило до крайности наши страдания. Греки подняли оружие против утеснителей своих для освобождения себя из-под невыносимого ига, а вообще все христиане были обвинены в мятежничестве только потому, что они единоверны с ними, и туркам позволено было угнетать и убивать их, кому как вздумается. Всякий турок мог убить христианина среди города, и никто не спрашивал его, почему он сделал это. Другие народы не могут так равнодушно истреблять животных, как турки в те времена убивали христиан. Тогда христианина за один взгляд вешали, за одно слово рассекали на куски, за одно движение сажали на кол. Или яснее сказать, захотелось ли турку для своего удовольствия (кейфа) погубить христианина, он притворялся сердитым за то, что христианин косо взглянул на него или отвечал ему не так, как следовало, и на месте разрубал его на части, или застреливал, а первого проходящего (313) заставлял снести труп убитого в реку, или в навоз, на съедение псам. Часто турки убивали христиан единственно из желания испытать свои кинжалы и ружья. Если мусульманин, имея надобность в деньгах, останавливал проходящего христианина, и, показывая на пистолеты или кинжал, говорил, что взял их на пробу, то христианин должен был сказать, что они хороши и предложить какую-нибудь монету; иначе он испытал бы на себе оружие турка. Свирепости против христиан усилились тогда до того, что даже и турок не смел вступаться за гяура. Известных по своему влиянию и достаточных христиан в городах и селах, еще в начале греческого восстания, истребили по приказанию правительства, не потому, что они участвовали в возмущении, но единственно для того, чтобы завладеть их имуществом и тем самым напугать других. У христиан отобрали оружие и не позволяли им иметь даже ножа за поясом, запретили носить красный и зеленый цвет¹¹. Христианин при встрече с турком на дороге должен был издали слезать с коня или с повозки, а если этого не делал, то его убивали. В городах и турецких селах строго было запрещено христианам ездить: они должны были идти пешком, а коня или повозку вести за собой. Тогда и имущество было в руках турок; мы ничего не могли считать своим; в домах наших были хозяевами турки; для них мы работали и трудились.

Эти угнетения испытывали мы и наши родители, а что терпели наши деды и прадеды! Если в наше время, когда фанатизм турок несколько ослабел, иго их стало невыносимо, — то, что было в пылу их первоначального изуверства! Турки, порабощая нашу страну, старались совершенно уничтожить христианство. Поэтому, каждому из них дозволено было убивать тех христиан, которые не принимали ислама. Только некоторым позволялось исповедовать свою веру и им давалось в этом письменное свидетельство, без которого каждый встретившийся с ними турок мог лишить их жизни. За такое свидетельство надобно было платить известное количество денег. Таким образом, устанавливалась поголовная подать — харач, которую платят христиане мужского пола ежегодно. Это подать за право носить свою голову на плечах. В уплате одной этой подати дается в Турции квитанция, которую каждый христианин (314) носит при себе, иначе голова его может слететь. При всем том, никто не обеспечен, что через час не расстанется со своей головой.

Харач, относительно других налогов, не так велик, но подать эта, как самая унизительная и бесчестная, кажется нам самой обременительной. Она напоминает нам, до какой степени унизили нас турки. При сборе ее гоняли людей как скотов, запирали в ограду и не выпускали прежде уплаты харача; тех же, которые не имели средств уплатить харач, сборщик уводил связанных за собой и тогда освобождал, когда жены их приносили ему выкуп. При всем этом унижении, мы отчасти рады этой подати, потому что посредством ее сохранили свою веру, а, сколько наших братьев силой принуждены были принять ислам!

Обобранный и ограбленный христианин жалуется начальству на постигшее его несчастье. Начальник вместо того, чтобы расспросить, где и как ограбили его, собрать нужные сведения, принять меры к отысканию разбойников и воров, отвечает: «Благодари Бога, что ты остался здоров». Вы скажете, что с вами был ваш брат, которого убили, начальник утешит вас словами: «Будь ты жив»¹². Если вы узнали убийц, укажите их, и они, турки, от вас потребуют свидетелей; а кто идет на грабеж и на убийство при свидетелях? Но, если бы и случилось, что на месте убийства и грабежа какойнибудь пахарь или пастух из христиан, видел убийц, — то этого недостаточно.

По закону турецкому свидетельство принимается только от турка. Когда же убийца, турок, уже пойман и уличен в преступлении, правительство не преследует его, если нет истца, который бы требовал удовлетворения за убитого. В Турции, если кто-нибудь из христиан убит турком, то отец убитого, или сын, или кто-нибудь из его семейства может требовать наказания убийцы только в таком случае, когда может потом скрыться, так что его не найдут турки, или когда смерть ему не страшна, потому что единоверцы обвиненного почтут обязанностью убить истца. Турки с особенным достоинством и с гордостью рассказывают о тех итах (смельчаках), которые решаются прямо нападать на христиан и убивать их. Если кто успеет вытребовать, что подобный um был наказан (315), что весьма редко случается, то горе тому христианину: все турки постараются ему отомстить.

Если бы христиане имели право сами себя охранять от разбойников, то они могли бы защититься при встрече с последними, даже преследовали бы их и не допускали бы так безнаказанно губить себя. Но права этого у нас нет. Руки наши связаны, потому что, когда турок нападет на христианина и сей последний, защищаясь, убьет его, то он погиб. Пусть убитый был известный разбойник: турки оправдают его и покажут в суде, что христианин напал на него, как злодей, и убил его, когда тот ехал по делу, и этого христианина накажут как злого убийцу. Но христианин захватывает живым разбойника, турка: опять признают его виновным, и накажут, как клеветника, если он не найдет двух мусульман, которые подтвердили бы своим свидетельством разбойничество захваченного злодея. А какой турок будет свидетельствовать против единоверца своего в пользу гяура? Были примеры, что известный разбойник, турок, встречает вооруженного христианина, и не смеет напасть на него; тогда с досады он идет в город, жалуется начальству, что этот христианин будто бы напал на него с намерением убить его, и правительство накажет христианина, как разбойника. Таким образом, христианин при нападении на него разбойников должен, не трогаясь с места, ожидать своей смерти, или же защищаться от злодеев и ждать потом возмездия от правительства. Кому дорога жизнь, тот без сопротивления сдается разбойникам, потому что иногда они, обобрав христианина и натешившись над ним, отпускают его, а правительство ни в каком случае не оставит без наказания гяура, поднявшего руку на мусульманина.

Тысячи христиан гибнут ежегодно, и правительству нет нужды до того. Но пусть будет убит где-нибудь хотя бы один турок, убийцу отыщут и, кто бы ни был он, накажут его. Если же убийца не отыщется, то арестуют христиан тех селений, которые находятся вокруг места убийства, и чтобы заставить открыть преступника, подвергнут их ужасным пыткам. Наконец, если напрасно истощат все средства доказать их виновность, все же оштрафуют и тогда уже освободят христиан. Христиане должны заплатить кровную, потому что на их земле пал турок. Так из-за одного турка страдают сотни христиан.

Таковы турки, и так они обходятся с христианами в обыкновенное (316) время. Но когда они озлоблены против них, то свирепость их и бесчеловечие не имеют границ. В таком случае нет мучения, придуманного человеческим умом, которого бы они не испытали над несчастными христианами. Родители наши рассказывают нам, что претерпели они от кирджалиев¹³, и мы удивляемся, как можно было пережить столь страшные испытания изуверства. Тогда по несколько раз истребляли и испепеляли христианские селения, жителей же, не успевших скрыться в горы, подвергали страшным пыткам и умерщвляли, расхищая потом их имущество.

В первые времена порабощения Болгарии турками народ наш потерпел страшное опустошение, так что и до сих пор еще не может оправиться. Тогда лишился он цвета своего населения: все именитые люди были истреблены, юноши отурчены, девицы взяты в гаремы, и то, что осталось, было удручено самыми страшными бедствиями. Тогда были уничтожены наши храмы, поруганы наши святыни; словом, истреблено было все, что только могло напоминать народу о состоянии его до порабощения. Подобные времена несколько раз возобновлялись, и даже наше поколение имело несчастье испытать все их ужасы.

В наше время дела Турции приняли несколько иной оборот. Турки стали упадать (приходить в упадок — ред.). Они слабели от междоусобий и вследствие неудачных войн своих с Россией. От этих войн весьма много претерпел народ наш, потому что, с одной стороны, он переносил все опустошения, причиняемые войной, а с другой, турки, считая нас как бы союзниками своих неприятелей русских, по причине единоверия и соплеменности с ними, изливали на нас всю свою ярость. Но как бы то ни было, эти войны ослабляли наших утеснителей, и в нас возрождалась надежда на облегчение нашей участи.

По освобождении Греции, которая сделалась королевством, также Молдавии, Валахии и Сербии, которые, получив отдельное управление, сделались княжествами, турецкое правительство видело себя не в силах сдержать христиан в покорности одними притеснениями. Пример греков и облегчение участи молдаван, валахов и сербов возбудили и в прочих христианах в Турции желание освободиться от столь тяжкого ига, и новые угнетения принудили бы (317) их скорее восстать. Хитрый султан Махмуд понял и поспешил предупредить это. Посему, он постарался укротить несколько турок, чтобы более сжать христиан. С этой целью он стал делать преобразования в своей империи. За ним сын его, Абдул-Меджид, последовал примеру отца и издал много новых постановлений. Этими-то постановлениями, которые по виду, как бы служат к улучшению участи всех подданных империи, турки теперь пользуются, чтобы и в бессилии своем еще угнетать христиан, как в те времена, когда ничто их не стесняло.

Прежде, каждый паша, каждый правитель санджака, даже округа (каза), имел власть осуждать на смерть, и бесчисленное множество христиан гибло безвинно или за незначительный проступок. Султан Абдул-Меджид издал закон, уничтожавший смертную казнь в империи; но этим вместо того, чтобы обеспечить жизнь своих подданных, он доставил туркам возможность убивать христиан безнаказанно, кто кого хочет. После издания этого закона, турок, озлобившись на христианина, хотя и без причины, подстерегает его где-нибудь, даже среди города, и убивает его, не боясь наказания. Если виновного поймают, что весьма редко случается, то запрут его сначала в тюрьму, потом отдадут в арестантские роты, а там турок хорошо содержат. Месяц или два спустя, родственники и знакомые возьмутся освободить его. Если он явно был убийцей, то объявят, что он в пьяном виде от бузы¹⁴ совершил убийство, и просят о его помиловании. Начальство снисходит на их просьбы и отпускает преступника под их словесную поруку, что он впредь не впадет в подобное преступление. Если же он убил человека не совсем явно, то, взявшиеся освободить его из-под ареста, будут доказывать и свидетельствовать, что во время убийства он находился в таком-то месте, откуда физически невозможно было ему участвовать в преступлении. Таким образом, освобождают от наказания и самых известных злодеев, и тем дают им возможность продолжать свои злодеяния.

(318) Так, нововведение это, уничтожившее смертную казнь у народа столь варварского, каковы турки, сделало то, что в последние годы дороги наполнились разбойниками. Никто не смел, ездить один, а должен был выжидать время и случай, пока соберутся несколько человек, хотя бы нужно было съездить из одного селения в другое. И между тем тысячи христиан ежегодно гибли от рук злодеев. Сам султан убедился, что еще не время для такой снисходительной меры в его империи, и в прошлом году заменил ее другой, по которой убийцу осуждают на смертную казнь или ссылают на работу, на всю жизнь.

По новым постановлениям, в диване¹⁵ каждого округа (каза) должны заседать представители и из христиан, которые совокупно с местным начальством, состоящим из правителя округа, муллы, муфтия и представителя от турок, решают дела. Мера эта, вместо того, чтобы уничтожить злоупотребления местных властей, дала возможность туркам делать все, что они хотят, без опасения, что христиане, недовольные распоряжениями, будут жаловаться на них высшему начальству. Представителей христиан принимают в диван только для вида. Их дело подавать туркам огонь на трубки¹⁶. Но если кто-нибудь из них вздумает вымолвить слово не для одобрения или подтверждения того, что порешили турки, а для того, чтобы сделать какое-нибудь замечание или высказать свое мнение по известному делу, то замажут ему рот грязью, и сделают по-своему. Чтобы представители христиан в диване были терпимы, им необходимо во всем согласовываться с турками, делать то, что приказывают турки, и подписывать бумаги (прилагать свои печати), которые представляют им, не спрашивая об их содержании. Таким образом, местные власти в совокупности с турками делают все, что им вздумается, показывая вид, будто они действуют в согласии с христианами, и тем, отнимая возможность у сих последних высказывать свое неудовольствие против их управления и суда, от чего проистекает множество несчастий для христиан.

Кто не знает положения, в каком находятся христиане в Турции, скажет: почему они допускают, чтобы турки так помыкали ими? Что делать несчастным? Пусть только кто-нибудь (319) покажет вид, что хочет предупредить их несправедливости, турки тотчас объявят его в мятежнических замыслах, а подобные клеветы имеют очень дурные последствия, потому что правительство охотно верит им. Мы помним то время, когда турки истребляли именитых людей, в городах и селах, без разбора, из одного неосновательного подозрения, что они будто бы в заговоре против них. Тогда турок, желавший из одной злобы погубить христианина, клепал (наговаривал — ред.) на него, что он бунтовщик, и этого достаточно было, чтобы осудить его на смерть без всякого следствия. Теперь, правда, не так легко погубить человека, но подобной клеветой можно сделать ему тысячи неприятностей.

Случается иногда, что христиане — частные лица, или целое село, либо город, даже и целый округ, недовольные распоряжениями дивана, или подвергшиеся какому-либо притеснению, отправляются в Константинополь просить о правосудии. Но там они проживают по несколько месяцев, издерживают большие деньги, и не в чем не успевают (преуспевают — ред.); потом не смеют воротиться домой, потому что им не будет житья от турок. Редко кто со значительным жертвованием, успевают исходатайствовать фирман (указ) в свою пользу. Но когда он предоставит его местному начальству и туркам, то сии последние открыто говорят ему: «Правда, это фирман, но знаешь ли ты, что за городом есть орман (орман — лес)?» Этим дают знать, что если он будет настаивать на своем, — его убьют из засады, где-нибудь на дороге.

Некоторые из новых постановлений могли бы в некоторой степени быть выгодны для христиан, если бы исполнялись на деле, и если бы не противоречили им другие. Но турки попирают распоряжения султана, которые стремятся к обузданию их своеволия. Пусть христианин напомнит кадию или другому чиновнику, что есть новый указ, на основании коего должно решить известное дело: он получит ответ и для султана непочтительный, и для него неприятный. Кади бесчестием считает для себя требование отложить в сторону на время свои священные книги, писанные за 1200 лет, и судить согласно с несчастными (неудачными — ред.) постановлениями султана, противными Божьему закону. Другие же насмехаются над новыми законами и говорят, что султанский фирман имеет силу только три дня.

И в самом деле, постановления султана наблюдаются только (320) несколько дней, в течение которых исполнители закона занимаются перерабатыванием дел по новому порядку. Этим причиняют большие затруднения в ходе дел и большой вред многим лицам, после чего опять начинают действовать по-старому. Когда издается новое постановление, то не объявляют, с какого времени оно будет приведено в действие, чтобы народ поспешил кончить до того времени начатые уже дела, а новые мог начинать сообразно с этим постановлением. Но как только оно уже утверждено, глашатай извещает о нем в столице, — требуют, чтобы с этого дня все делалось согласно с ним, и тем много притесняют народ. Это постановление, встревожившее до крайности народ в столице, за стенами оной вовсе неизвестно; если после издания его, на другой день приедете вы в столицу, вас остановят при въезде, если только можно придраться к чему-нибудь, будто несогласному с новым порядком, и наделают вам хлопот. Через несколько дней новое постановление получается в Адриаполе, и там производит ужаснейший шум, а в Константинополе уже забывают о нем. Когда узнают его в других городах, в Адриаполе не думают уже о нем. Так каждое новое постановление проносится из столицы во все концы империи, подобно урагану, разрушая все, что встретится ему, а через несколько времени — как будто вовсе не было его.

Таковы преобразования и нововведения, которыми думают поддержать Турецкую империю и дать ей новые силы. В этом-то и состоит прославленный танзимат, коим предоставляют права христианам. Вот успех, который сделали турки в цивилизации, успех, заставляющий западных европейцев превозносить турецкое правительство за то, что оно доставляет подвластным народам такие облегчения, в пользу коих в других державах совершались страшные кровопролития.

Лучшего мы и не можем ожидать от турок. Они все еще уверены, что покоренные народы будут терпеть их только до тех пор, пока угнетены и не имеют ничего; но как скоро приобретут что-нибудь и получат некоторые облегчения, то свергнут с себя иго. Так думают турки, и поэтому все, и в особенности знатнейшие из них, долгом поставляют себе (считают — ред.) ослаблять христиан, как можно больше. С этой целью они стесняют промышленность, чтобы не дать христианам обогатиться, и довели дело до того, что искусства, процветавшие у нас в старину, теперь совсем забыты.

(321) Правда, в Константинополе султан и некоторые из пашей завели кое-какие фабрики; но это не потому, что они думают об улучшении промышленности, а делают это только из одного тщеславия. Этими фабриками управляют европейцы за большие деньги, и ни одна из них не выручает (не покрывает — ред.) своих расходов, так что от них нет никакой пользы.

Может ли процветать какая-либо промышленность, когда все местные произведения и изделия обременены столь тяжкими налогами, что не приносят прибыли производителю? Мы должны каждый год платить в казну десятину от всего капитала. Объясню примером. В прошлом году нашлось у меня сто овец или коз; я дал в казну десять. Из остальных девяноста дам в этом году девять, да еще десятую часть тех, которых прикупил или которые приплодились. На будущий год должен дать опять десятую часть от всех, сколько окажется у меня. Если же прибавить и расходы, причиняемые сборщиком десятины, также другую подать — чубукчулук, (трубочные), то на каждую овцу или козу приходится платить ежегодно до 15 процентов ее стоимости, даже и больше, приняв во внимание и то, что десятинщик избирает лучших баранов в стаде. За всем этим надобно еще выручить расходы на прокормление и содержание овец, и что останется после этого, то уже будет прибыль.

Сбор десятины отдается с откупа, и откупщики, пока собирают ее, живут на счет поселян, коим причиняют значительные расходы, потому что требуют угощений такими яствами, каких у себя дома никогда не видели. Им позволено бить поселян, когда те не делают того, чего от них требуют.

Поселяне, уплатив столь тяжелую подать, десятину со всего капитала, и сделав столько расходов на откупщиков податей, должны еще платить пошлину со всего, что ни привезут в город на продажу. Именно: раз — при ввозе в город, и другой — при продаже (второй раз платится только с тех произведений, которые надобно мерить и весить). Платят еще и за провоз всякого рода товаров через те места по дороге, которые нельзя обойти.

Кроме десятины со всех произведений, пошлин при ввозе в город и при продаже их, поселяне, равно как и граждане, платят харач (подушная подать), и довольно тяжкую верги, или хане, подать с семейства, которая ставится различно, по состоянию каждого. Но это еще не все. Они должны сделать немалые расходы (322) на прокормление кырсердара¹⁷ с его свитою, также заптие¹⁸, посылаемых из города по разным делам, на аяк-тер¹⁹, посланных из города в селение побудить жителей скорее внести харач и верги; на лаж (приплату — ред.) за промен денег на монету, какую принимают в казну, и на множество других стеснительных мер. Сверх всего этого поселяне должны привозить дрова и уголья для всех присутственных мест в городе, для правителя, всех членов дивана из турок и других чиновников. Мало того: снесло ли плотину у мельницы бея²⁰ или ефендия²¹, поселян принуждают поправить ее, без всякого возмездия. Начал ли кто из них какую-нибудь постройку, христиан гоняют рубить и возить строевой лес бесплатно, или за бесценок. Тысячи подобных бесплатных работ должны совершать христиане, хотя это было запрещено в последнее время фирманом. В некоторых местах как бы узаконено, чтобы каждое христианское село выставляло ежегодно известное число работников для работы беям и ефендиям. Так, например, в Филипполе и в Татар-Базарджике сгоняют христиан из окрестных сел для обрабатывания челтыка (риса — ред.)²², и в Сомокове, для работы на железных заводах, и часто насильно забирают работников больше положенного числа. Только лет пять тому назад предписано платить таковым работникам; но плата эта ничтожна в сравнении с тем, что теряют поселяне, оставляя работу. Многие из них нанимают, взамен себя, других, если еще найдутся люди, которые согласятся за деньги добровольно подвергать свою жизнь изнурению от столь тяжкой работы и бесчеловечным жестокостям смотрителей, приставленных для наблюдения за работниками.

(323) Года три или четыре тому назад был издан фирман, по которому каждый, кто бы ни был он и откуда ни был он послан, на ночлегах, и вообще где остановится есть и пить, должен заплатить за все, как простой путник. Но и после этого фирмана, как и до него, один заптие, посланный из города по какому-нибудь делу, например, чтобы вызвать в город человека, на которого подана кем-нибудь жалоба, буйно прогуливает несколько дней на счет поселян. Мало того, он приглашает для компании своего друга, какого-нибудь бездельника, попить и поесть на чужой счет. Не принимать их нельзя, потому что они могут наделать тысячи разных неприятностей, а суда и (справедливой — ред.) расправы в Турции нет нигде.

В виде заптие разъезжают по селениям для прокормления многие турки, оставшиеся на время без службы и которые при случае и разбойничают по дорогам. Их должны принимать у себя поселяне и кормить, потому что в случае отказа, они бьют, иногда и убивают поселян, поджигают дома, истребляют скот и вообще делают все, чем только можно повредить, а защиты против них никакой нет.

Для уплаты столь обременительных налогов и прикрытия таких огромных расходов, наши поселяне должны работать без отдыха, быть чрезвычайно бережливыми и наблюдать крайнюю умеренность в пище и питье. Каждый поселянин должен запасаться всем, иметь в доме мед, масло, молоко, домашнюю птицу, яйца и прочее, что только можно иметь поселянину; но ему неизвестно удовольствие пользоваться этим. Все это он сберегает для незваных гостей, турок, которых прихоти должен исполнять беспрекословно, если не хочет подвергать свою жизнь опасности. Только избыток, после насыщения всех этих тунеядцев, поселянин отвозит в город, на продажу, чтобы запастись копейкой. Одни только свиньи его остаются неприкосновенными, потому что туркам Кораном запрещено есть свинину, и они эту заповедь Магомета до сих пор строго соблюдают.

Ремесленная промышленность тоже, подобно сельской, стеснена налогами. Ремесленники, платя дань за лавки, в которых работают, должны платить еще подать отдельно и за каждое свое изделие, сделанное из туземного материала. Только за изделия из иностранных произведений не платится ничего. Так, например, за обувь из туземной кожи, или за одежду из такой же абы, должно платить пошлину, а за обувь из иностранной кожи и за одежду (324) из иностранного сукна ничего не платится. Это узаконено на том основании, что иностранный товар оплачивается пошлиной при ввозе его в империю, а товар, оплаченный раз пошлиной при продаже должен быть свободен от всякого налога.

Все это происходит от того, что посланники европейских держав не допускают, чтобы произведения их стран были обременены налогами, с целью, чтобы больше расходились. С другой стороны, турецкое правительство не понимает, что делает, и стремится только к тому, чтобы обирать и грабить беззащитных своих подданных. Этими необдуманными постановлениями оно довело дело до того, что многие изделия, которые прежде из наших стран вывозились за границу, теперь из-за границы привозятся к нам.

Надобно заметить, что правительство турецкое знать не хочет о том, следует ли обложить какую-нибудь ветвь промышленности податью и будет ли это вредно для народного благосостояния. Оно хочет иметь больше дохода, и каждый может купить у него право собирать подать с чего бы то ни было, лишь бы только мог выдумать, на что можно сделать новый налог. Часто местное начальство продает право какого-нибудь налога, о котором высшее начальство не знает. Так, например, через ваш город протекает река, в которой водится рыба. Правительство об этом ничего не знает, а местное начальство продает кому-нибудь право обложить податью рыбу, которая ловится в реке. Мало того, оно продает с откупа рыболовство на реке.

В Турции подати, исключая харача и верги, в точности не определены. Количество их зависит от воли и умения откупщика, как взяться за дело. Правительство обыкновенно дает откупщику письменное разрешение собирать известные подати в каком-нибудь городе или округе, по обыкновению, а местное начальство составляет тариф на некоторых условиях с откупщиком. Так каждый год подати увеличиваются, и от этого получают пользу частные люди, а в казну поступает, может быть, одна только половина того, что собирается.

Подобно сельской и ремесленной промышленности, торговля в Турции также встречает со стороны правительства много препятствий к своему развитию. Турки не уважают ее и не занимаются ею, потому что не любят напрягать умственные свои способности. Для торговли необходима деятельность, а турок любит целый день сидеть в кофейне, курить трубку, пить кофе и слушать нелепые (325) россказни шутов. Купец должен быть снисходителен к покупателям и обходиться с ними ласково, чтобы привлечь их, а турки считают для себя унижением говорить с христианином, как с равным себе. Таким образом, леность и спесь не допускают их заняться коммерцией, и чтобы оправдать себя, они осуждают торговлю, как бесчестный промысел, утверждая, что кто продает и покупает, тот должен обманывать. Они называют торговлю тунеядством, потому что занимающиеся ею получают будто бы прибыль, ничего не вырабатывая, единственно обманом, и это говорят турки, которые почти все живут на чужой счет, и которые не стыдятся отнимать у бедняков последний кусок хлеба. При таком взгляде на вещи, они никогда не заботились дать ход торговле в своем государстве, тем более, что посредством ее христиане могут обогащаться, чего они вовсе не желают. Поэтому болгары в торговле, как в ремесленной и сельской промышленности, отстали от всех европейцев.

В наше время торговля в Турции расширилась; но это без всякой пользы для нас, потому что она в руках европейцев, которые под покровительством консулов и посланников, пользуются полной свободой в коммерческих делах, между тем, как турецкие подданные зависят от произвола местного правителя, который и понятия о торговле не имеет и делает им всевозможные затруднения. По сему редко встретите вы порядочного купца турецкоподданного. Если какой-нибудь подданный султана вздумает расширить свою торговлю, то, прежде всего, заботится принять подданство другой державы, потому что только иностранцы в Турции находят расправу (в смысле пользуются правами — сост.). В последнее время тысячи турецко-подданных из христиан приписались к другим державам, только для того, чтобы не быть подверженными уничтожению от турок и заниматься беспрепятственно своими делами.

Торговля в Турции и тем еще невыгодна для сей страны, что турецкое правительство, с одной стороны, не заботящееся о пользе народа, с другой, вынужденное к тому европейскими державами, облегчило торговлю иностранными товарами и стесняет торговлю местными произведениями.

Очень много мешает развитию торговли в Турции запрещение употреблять старые монеты. Это запрещение наложено с целью собирать старую монету, чтобы перечеканивать ее на новую. В других державах переделывают старую монету, истертую и потерявшую свой определенный вес, чтобы сделать ее полновесной. (326) В Турции это делается с совершенно противною (противоположной — сост.) целью, именно, чтобы прибавить больше лигатуры (примеси — сост.), и вычеканить большее количество монет. Так правительство выпускало монеты сии в ход по цене, какую они должны были иметь, если бы были одинаковой пробы с монетами, прежде вычеканенными, и таким образом, казна выигрывала. Султан Махмуд часто выпускал новую монету, достоинством всегда уступавшую предшествовавшей и, наконец, дошел до бешлика, который имеет только нарицательную цену в пять пиастров, тогда как в нем едва ли есть серебра на два пиастра. Между тем, при каждом выпуске новой монеты, по цене старой, но достоинством ниже ее, курс старой монеты повышался. Например, золотая монета, мягкий махмудие, шла, положим, в пятнадцать пиастров, а когда была выпущена такая же золотая монета в 15 пиастров, твердый махмудие, одного веса с мягким, но низшей пробы, то мягкий махмудие стал идти несколькими пиастрами больше. Так, с каждым выпуском, курс старой монеты повышался или, правильнее выразиться, единица денег, пиастр, уменьшалась. Это было повторяемо несколько раз, и дошло до того, что пиастр в начале царствования султана Махмуда, равнявшийся почти сорока копейкам серебром, при смерти его равнялся только пяти с половиной копейкам серебром.

В последнее время, при султане Абдул-Меджиде, стали чеканить серебряные и золотые монеты, кажется, одинаковой пробы с французскими, но все еще не переставали собирать старую монету. А чтобы доставить пользу казне, старую монету отбирают по цене, ниже той, какую она имеет по достоинству своему, относительно новой.

Старыми называют все иностранные монеты и все турецкие, кроме тех, которые вычеканены в царствование султана Абдул-Меджида, и из чеканенных в царствование Махмуда только мендухие, бешликов и алтылыков²³. Все они теперь запрещены, и если у кого-нибудь находятся, то тот не должен пускать их в обращение, а обязывается переменить (обменять — сост.) на новые у нарочно для этого назначенных людей, называемых мубаяджи, а им нужно спускать их по цене, ниже той, какую они имеют в обращении сравнительно с новыми монетами. Мубаяджи заключает условие с казной, ежемесячно доставляет ей известное количество старой, (327) золотой и серебряной монеты по определенной пониженной цене. А чтобы он мог собрать это количество денег, правительство предоставляет ему право иметь лазутчиков, чтобы ловить тех, которые рассчитываются старой монетой. Эти лазутчики насильно входят в лавки, отпирают сундуки купцов, ищут по всем углам старых монет. Они бродят всюду; через них люди не смеют вынуть свой кошелек; тотчас схватит его кто-нибудь, чтобы рассмотреть, какие в нем деньги. Они останавливают людей в чарши (гостином ряду), шарят у них за пазухой, по карманам и всюду в одежде, отыскивая старую монету. От одного отделаешься, на другого наткнешься. При их помощи мубаяджи собирают золота и серебра гораздо больше, чем он должен представить в казну, доставляя ей только условленное количество, остальное он пускает вновь в обращение, не по той уже цене, за какую принял, а по той, какую старая монета имеет по достоинству, сравнительно с новой. Таким образом, он получает большую прибыль. Посему всегда много охотников на мубаджилык²⁴, который остается за тем, кто обяжется доставлять в казну большее количество старой монеты.

Мубаяджи есть в каждом городе, и все они получают значительную прибыль, а народ с каждым днем беднеет. Выигрывает от этого казна, но она, с другой стороны, должна терять больше, потому что этой мерой стесняется торговля, и народ от этого доходит до нищеты. Притом, новой монеты так мало, что нет в обращении и десятой части того, сколько необходимо для торговых оборотов в империи, так что никак нельзя обойтись без старой. Нет новой монеты даже для мелочных расходов, и, проходя по базару, не смеешь остановиться купить что-нибудь, чтобы не попасть к мубаяджи и не иметь потом хлопот. Купец, покупая в магазине товары, вместе с продавцом отправляется куда-нибудь в скрытное место, чтобы уплатить деньги.

Года три тому назад, турецкое правительство издало торговый устав, но он остается почти недействительным (недействующим — ред.). Турки и знать не хотят о нем, потому что он отнимает у кади, и вообще у чиновников, средства пользоваться на счет народа. До того еще были учреждены в больших городах коммерческие суды, в коих решали дела выборные из купцов-турок и христиан, но для турецкоподданного, повторяю, нигде в Турции суда и (справедливой — ред.) расправы (328) нет. Если, имея спорное дело с кем-нибудь, вы правы, то ваш противник, как только заметит, что не удается ему в коммерческом суде выиграть процесс, переносит тяжбу в махкеме²⁵, и там, предупредив кади, играет вами, как ему вздумается.

В Турции кто хочет сделать вам убыток, старается только завести с вами какой-нибудь процесс. Если он и ничего не выиграет от того, вы все-таки потеряете, потому что должны будете заплатить пошлинные деньги за процесс (реем). По турецким законам пошлинные деньги платит тот, кто выигрывает дело в суде, а не проигравший.

В прежние времена пошлинные деньги платились только в таком случае, когда какое-нибудь спорное имущество или деньги, в следствие решения суда, переходили от одного из тяжущихся к другому. Теперь делается иначе. Кто-нибудь объявляет претензию на ваше имущество; суд решает, что он не прав, и ваше имущество остается неприкосновенным, но все-таки вы же должны заплатить пошлину.

Вот каковы суд и расправа в Турции, и этот порядок не изменится, пока будут судить и рядить турки. По крайней мере, теперь нет никакой надежды на улучшение. Турецкие паши, равно как и все вообще турки, имеют ввиду одно: обирать христиан. Это единственный источник, из которого они получают средства к удовлетворению своих потребностей, источник, по мнению их, неисчерпаемый, что видно из слов, сказанных одним из первых государственных людей Турции одному русскому сановнику. В разговоре о государственном устройстве паша сравнил народ в государстве с мешком, в котором была мука: сколько бы не трясли его, он все выпускает мучную пыль; так и народ, сколько бы ни обирали его, все найдет что давать.

Все вообще паши и чиновники турецкие видят в службе одно средство продовольствовать себя, и, думая только о себе, пренебрегают теми делами, из которых нельзя им извлечь какой-нибудь личной пользы. Каждый из них думает только, как бы выручить побольше денег для удовлетворения своих прихотей, и ему нет нужды, что он отнимает у христианина последний пиастр. И все, что собирают, безрасчетно расточают, не сберегая ничего про черный день, и поэтому все в долгах. Паша, назначенный (329) правителем какой-нибудь провинции, задолжает по уши, чтобы обзавестись всем и явиться с торжеством на место службы; а там думает только о том, как бы жить пышнее и больше расточать.

Через несколько месяцев, много через год, его сменяют; и тогда он должен продавать все, что у него есть, за бесценок, чтобы заплатить новые долги, которые успел тут наделать; но, не заплатив и половины их, уезжает с проклятиями тех, которых обидел и ограбил.

Служба в Турции столь прибыльна, что некоторые чиновники, не имеющие никакого собственного дохода, служат без жалованья. При всем том турки не довольствуются тем, что обирают народ, но часто добираются и до казенных денег. В прошлом году первый государственный муж и самый деятельный преобразователь Турции оказался должным в казну сорок миллионов пиастров. В то же время за другим высоким сановником оказалось недочета десять миллионов пиастров. А недочеты в сто, в пятьдесят тысяч так обыкновенны, что о них и не говорят!

Дабы ограничить на будущее время такое опустошение казны, султан потребовал в прошлом году, чтобы народ был порукой за местных правителей и всех чиновников, которые назначаются по его желанию. Мера эта, предохраняющая казну от потерь, весьма невыгодна, и даже слишком вредна для христиан. Пятивековой опыт доказал нам, что турки никогда не могут быть расположены к христианам, даже и в том случае, когда того требуют личные их выгоды. Если христиане и считали облегчением для себя позволение просить о назначении в правители того или другого, то это выгодно для них только в том отношении, что они избирают того, о котором думают, что он меньше других будет грабить и притеснять. Но поручиться им за чиновника, у которого в руках казенные деньги, значит доставить ему возможность растратить их без всякой с его стороны ответственности. Так эта мера привела христиан в самое затруднительное положение. Теперь они должны терпеть большие притеснения от некоторых чиновников, или просить о назначении других, по их выбору, за которых придется им потом опять платить огромные суммы.

Турки слишком преданы роскоши, тщеславны до крайности, расточительны без расчета, и это еще более заставляет их грабить народ и обирать казну. Султан, кажется, понял это и, чтобы приостановить усиливающееся с каждым днем зло, потребовал (330) в прошлом году от всех чиновников присяги в том, что они будут жить впредь умеренно, и кроме жалованья не будут брать никаких взяток. Но эта присяга произвела совершенно противное действие. Прежде чиновники за ничтожное дело требовали много, а брали сколько удавалось. Теперь, если вы даете им немного, отвечают вам, что за безделицу не станут преступать данной присяги, а не быв куплены, они ничего не делают, почему вы, поневоле, даете больше, чтобы дело ваше не стояло.

В последнее время турецкое правительство послало двух пашей²⁶, в роде ревизоров, одного в европейские владения, а другого в азиатские, с поручением осмотреть, где что делается, открыть злоупотребления местных властей, принять меры против них, изучить нужды народа и проч. Все это кончилось тем, что упомянутые паши воспользовались, как только можно было, данным им поручением: собрали контрибуцию от правителей тех провинций, которые посетили, и все нашли в удовлетворительном состоянии, к величайшему удовольствию султана. Только о некоторых безделицах представили в Константинополь, лишь бы показать, что они вполне исполнили свои обязанности. Так для народа христианского и от этой ревизии не произошло никакого облегчения.

Правительство турецкое часто переводит чиновников по службе из одного места в другое. Эта мера не совсем не выгодна для христиан. Если турок остается долгое время на одном месте, то, ознакомившись хорошо с местными обстоятельствами, доводит свои злоупотребления до крайности. Частая смена правителей провинций и некоторых из других чиновников несколько ограничивает злоупотребления местных властей. Но смена высших сановников империи, как-то министров, очень вредна. Турки не имеют никакого понятия о государственных науках, и в управлении государством руководствуются своими страстями и личными выгодами. Каждый из них, находясь на службе, ведет дела так, чтобы они шли как-нибудь в течение короткого времени, пока он заведует ими, вовсе не заботясь о последствиях. Никто не думает о том, что сеет терние для своего преемника и готовит отраву для благосостояния народа. Например, какой-нибудь министр финансов, зная, что будет управлять министерством, много, в течение нескольких месяцев, хлопочет только о том, чтобы в это время было больше денег в казне, дабы без затруднения (331) покрывать государственные расходы и для себя отделить что-нибудь. Он и знать не хочет о том, что открываемые им временные источники для обогащения казны, уничтожают другие, более верные, постоянные и изобильные, так что, через несколько времени, казна будет истощена и уже неоткуда будет ей пополняться. В таких случаях, с истощением казны разоряется и народ, потому что его облагают новыми податями, которыми отнимают у него последние средства к существованию. Напротив того, когда бы министр, знающий свое дело, был уверен, что долгое время будет управлять министерством, то он постарался бы вести дела так, чтобы впоследствии не встретить затруднений. Тогда казна не нуждалась бы в вспомоществовании народа (имдадие), под именем коего в 1852—1853 годах сделан экстраординарный налог в 175 миллионов пиастров, и для уплаты коего народ последней весной должен был продавать свой рабочий скот²⁷.

В Турции не одни чиновники обирают народ; то же самое делает и вся многочисленная прислуга их. У паши, кроме кехаи (поверенного), дефтердара (секретаря), хазнадара (казначея), векилъхарча (эконома), которые управляют его делами, есть еще ич-огланы (пажи), чубукчи (заведующие трубками), кафеджи (приготовляющие кофе), сеизи (конюхи), капуджи (привратники). Сии последние от ич-огланов до капуджи служат без жалованья или за незначительную плату, довольствуясь одним бахтишем, который получают от просителей. Каждый раз, когда кто-нибудь бывает у паши, по выходе от него должен расплатиться по порядку: сначала с ич-огланами, потом с чубукчи и кафеджи, далее с сеизами и наконец с капуджи. А кехая, Дефтердара и хазнадара надобно предупредить еще до представления себя паше, чтобы можно было надеяться на успех в деле.

Если перед пашой и вообще перед каждым чиновником христианину надобно раболепствовать, то с их прислугой надобно быть очень ласковым, потому что каждый из ич-огланов, чубукчи, кафеджи и сеизов имеет влияние на своего господина и (332) во всяком деле может быть очень полезен или помешать, смотря по тому, как он расположен к вам.

Турки в последнее время стали страшно пьянствовать. Этой страсти предался весь народ и в особенности чиновники, так что теперь даже между улемами²⁸ редко кто не пьет водки, хотя крепкие напитки запрещены им Кораном. И если бы они пили умеренно, то это еще не беда, но турок, начав пить, пьет до тех пор, пока не потеряется. Они сами говорят, что напитки созданы для христиан, потому что сии последние пьют не упиваясь, турок, если пьет, так не может не упиться. Чиновники, от самых низших до первых, не пропускают вечера, чтобы не напиться. Они собираются на службу, чтобы только опохмелиться трубкой и кофе и уговориться, где им собраться к вечеру попить. Они пьют исключительно самую крепкую виноградную водку и спирт.

Чтобы выразиться точнее, последние годы царствования Махмуда и все управление ныне царствующего султана Абдул-Меджида следует назвать не веком образования Турции, как обыкновенно говорят на западе, а веком разрушения старого порядка. И в самом деле, в это время турецкое правительство занималось только разрушением старого, не устанавливая основательно ничего нового. Вообще в Турции теперь все идет к разрушению. Поезжайте из Константинополя во внутренность империи, и на каждом шагу будете видеть мерзость запустения. Мосты на реках, фонтаны, каравансараи, гостиные дворы, даже мечети, над построением которых пролито безвозмездно столько христианского пота, все обрушилось, все в развалинах, в запустении, поросло крапивой. Турки считают себя гостями в этой стране, из которой рано или поздно они должны удалиться; и как, по мнению их, срок пользования этой страной приближается, то они ничего не хотят поправлять, чтобы по удалении их ничего не досталось тем, которые останутся на их месте.

Однако турки не совсем еще изменились. Они во многом остались теми же, какими были и прежде. И теперь говорят они: красивая женщина и добрый конь приличны только мусульманину, а гяуру это некстати; и если заметят где-нибудь красивую женщину или девушку, либо мальчика, употребят всевозможные средства, решатся даже на убийство, чтобы похитить их и отуречить. Правда, что теперь есть закон: никого не принуждать к магометанству, если кто сам не желает переменить религии; и (333) родственники могут просить местную власть не совершать обряда отуречения, пока принимающий ислам сам не изъявит на то, в их присутствии, своего желания. Но в таких случаях, вместо похищенной христианки, обыкновенно приводят в диван другую женщину, турчанку, закрытую покрывалом, которая в собрании отрекается от своих и просит отуречить ее, потому что она убедилась в правоте мегометанской религии. Родственники похищенной видят, что это не та, которая насильно отнята у них, и с плачем просят открыть ту, которая так нагло отказывается от них; но их воплей и просьб не слушают на том основании, что женщина, как только пожелает отуречиться, считается турчанкой, а турчанке возбранено без покрывала показываться народу. Если же они неотступно настаивают открыть подлог, то их выгоняют, а несчастную жертву отуречивают насильно.

Говорят, что если султанский указ по которому христиан, желающих отуречиться даже по доброй воле, должно оставлять при своих на некоторое время, и если по истечении известного срока они не раскаются и останутся при первом своем намерении, тогда их отуречивать. Но этот указ не сообщен христианам; только одни турки знают о нем и тщательно скрывают его от нас с целью, чтобы и на будущее время можно было им обращать нас насильно в магометанство. И теперь при таком указе не менее прежнего опасно дать убежище у себя лицу, которое убегает от насильного принятия ислама.

И ныне еще турок, принесши обиду христианину прежде нежели сей последний пожалуется на него, выдумает что-нибудь, взводит клевету на обиженного им и доносит на него начальству, которое постоянно старается держать христиан в угнетении и наказывает оклеветанных, чтобы заставить других бояться и подумать о чем-нибудь подобном. Так многие невинно переносят страшные мучения.

В наше время турецкое правительство показывает вид, будто дает права Православной церкви, а между тем стесняет ее до крайности. Назад тому пять лет оно запретило ввозить в Турцию церковные книги, напечатанные в России. И выстроенные с того времени церкви не имеют по этой причине книг для совершения богослужения, потому что кроме России нам неоткуда больше взять церковных книг на славянском языке.

В последнее время, когда турки стали ослабевать, правительство их с большей силой, нежели прежде, старается иметь в (334) высшем православном духовенстве опору себе для удержания христиан в рабской покорности. Поэтому, архиерейские кафедры оно часто продает без согласия народа, и, к несчастью, таким людям, которые своим поведением унижают духовный сан, нисколько не пекутся о поддержании Православия, а стараются добраться до высших духовных степеней только для того, чтобы подобно туркам обирать народ. Такие люди, чуждые народу и по языку, и по народности, без всякого сочувствия к нуждам нашим, приходят к нам не с духовным утешением в горестях наших, но для того, чтобы умножить страдания наши²⁹. Они, как турецкие соглядатаи, следят за всеми нашими действиями и ищут предлога, чтобы придраться к нам и выручить что-нибудь для себя, или выдают нас туркам безвинно, чтобы показаться в глазах их верными и услужливыми. Некоторые из них своими кознями выводят народ из терпения.

Прежде турки расхищали утвари христианских храмов и церковные здания обращали в мечети. В наше время, и именно в последние годы, были примеры, что турки, назло христианам, обратили некоторые церкви в мельницы.

Одним словом, мы в полном праве сказать, что и теперь турецкое правительство нисколько не заботится о нуждах христиан. Все доходы казны употребляются только на уплату жалованья чиновникам, на содержание войска и на расходы для кейфа султана. И все это без всякой для нас пользы, так что все огромные подати, которые мы платим, пропадают для нас безвозвратно. От чиновников нам не только нет никакой пользы, но, напротив, мы много терпим от них. Они нисколько не заботятся об общественном порядке и спокойствии, а только затрудняют наши дела, угнетают и обирают нас. Войска вместо того, чтобы охранять нас от беспокойства внешних неприятелей, сами опустошают нашу страну. Никакие завоеватели, может быть, не поступали с порабощенными так варварски, как турки поступают с нами. Словом, какая выгода нам от войска, когда в течение одного лета погибают от разбойников сотни христиан в одном округе? Султан не скуп; он делает много расходов, но на такие предметы, от которых для христиан никакой нет пользы. А когда понадобится поправить дорогу где-нибудь, завести училище в городе или селе, словом на все городские и сельские потребности, даже на самые необходимые, от казны не отпускается ни одного пиастра: все это должен предпринимать народ на свой счет. Но (335) как у христиан все средства заранее отобраны в пользу казны, под предлогом податей, то мы не в состоянии сделать что-нибудь, и дороги остаются у нас и до сих пор в том виде, как они созданы природой. Мы лишены всякого образования и пребываем во тьме духовной; в городах и селах наших нет никаких общественных заведений, и каждый должен бороться с неудобствами как знает, не ожидая ниоткуда, ни пособия, ни облегчения.

Для удостоверения в справедливости всего сказанного в этих письмах, стоит только изучить историю одного какого-нибудь, даже самого последнего села. Она представит по нескольку примеров каждого факта, о котором здесь упоминается. Повстречайте простого поселянина и разговоритесь с ним: он расскажет вам более того, что здесь описано.

Вот в каком положении мы находились до последней весны (1853 г.). С этого времени, после разрыва между Турцией и Россией, положение наше сделалось невыносимым. В прежние войны между сими державами турки всегда вымещали на нас свои неудачи, единственно потому, что мы единоверны и соплеменны с их неприятелями, русскими. А теперь, когда знают, что настоящая война произошла из-за христианских подданных Порты, ярость их против нас не имеет границ. Как только русские войска заняли княжества Молдавию и Валахию, турки предоставили себе полную свободу утеснять христиан всевозможными угнетениями; высшее же начальство ничего не хочет видеть и слышать, и этим как бы одобряет своеволие народа, которое с каждым днем разъяряется более и более. Они рассвирепели до того, что разными жестокостями напоминают нам времена кирджалиев, делибашей и греческого восстания. Положение наше теперь самое затруднительное.

К большему нашему несчастью, турки не одни теперь угнетают нас. С ними за одно на наши головы насели мятежники всей Европы. Эти безнравственные люди, враги общественного порядка и спокойствия, соперничают с турками в бесчеловечии. Турки только грабят, разоряют и убивают, а достойные их сотрудники, делая все это изысканнее и утонченнее, сверх того, где только покажутся, нравственно вредят народу распространением мыслей, противных нашей религии, нравственности, общественному порядку, и соблазняют простодушных и легковерных. Все страдания, претерпеваемые нами от турок, не столь пагубны для народа, как то зло, которое причиняют нам развращенные пришельцы европейские.

(336) И все это делается нам от англичан и французов. Россия, сжалившись над единоверными ей страдальцами, заговорила с Портой об обеспечении священного покровительства своего над православными христианами Востока, и решилась обуздать своеволие турок. Англичане и французы воспротивились этому и настроили Порту не соглашаться с требованиями России. И вот, христиане поспешили на помощь лютейшим врагам Христа, просвещение сдружилось с варварством, чтобы подкрепить его — продолжать свои свирепства над невинным человечеством, увеличить страдания несчастных, и до конца измучить их. Варварство погасило некогда первые лучи просвещения у нас, а теперь, когда этому варварству настала пора гаснуть, просвещение поощряет его, чтобы удержать нас в темноте. Беда нам от одного и несчастие от другого! Варвар-азиатец поработил нас, а просвещенные европейцы пособляют ему обложить нас новыми цепями. Магометанин держит нас в темнице, а западные христиане взамен заржавевших оков куют нам новые, крепче и тяжелее. Христоненавистник открыл нам новые раны, а последователи Христовы посетили нас в болезни, чтобы более растравить эти язвы и усилить нашу неволю. Неверный обобрал нас, содрал с нас даже кожу, а верные помогают ему исторгнуть и душу нашу.

Четыре с половиной века претерпевали мы ужаснейшее унижение, выносили страшные страдания, чтобы удержать свою религию, посредством коей сохранили неповрежденной свою народность. Когда у турок не осталось больше средств к обращению нас в ислам, англичане и французы затеяли произвести между нами раскол, чтобы отдалить нас от единоверных братьев. Миссионеры и агенты их, число коих в последнюю осень весьма увеличилось, являются к нам с этой целью, и нечестивые свои замыслы прикрывают благочестивыми намерениями проповедовать нам Евангелие. Если они истинные проповедники Слова Божия, то пусть проповедуют свое учение тем, которые еще не просвещены им. А мы, угнетенные христиане болгары могли бы почитать их своими доброжелателями, как теперь считаем русских, если бы они содействовали сим последним, чтобы заставить тиранов наших даровать нам свободу открыто исповедовать нашу Божественную религию, за сохранение которой четыре с половиной столетия мы жертвовали жизнью, которая зависела от произвола последнего турка, несмотря на то, что каждый из нас ежегодно откупал ее у турок.

(367) Между нами есть несколько католиков из наших же болгар, именно из Филиппольской епархии и около Систова. Этого достаточно, чтобы предусмотреть, чего можно ожидать, если распространятся между нами лжеучители, проповедующие католицизм. Евангелие учит нас любить не только ближнего, но и врага, а мудрецы эти внушили своим последователям, нашим же братьям, такую ненависть к нам, что они навсегда отреклись от нас и предпочитают скорее принять ислам, нежели обратиться к Православию. Эти лжеучители так очернили нас перед единоплеменниками, что они не считают нас достойными имени христиан, и в пастырских своих книгах называют нас кара каурами³⁰. По внушению их болгарин-католик не считает человеком православного своего брата и, в простоте души, не считает грехом обмануть его в торговле или в другом деле. Будь у них какая-нибудь власть, они поступали бы с нами хуже турок.

Такие проповедники Евангелия приходят к нам под покровительством Франции, и вместо проповеди евангельских мира и любви вооружают брата на брата и сеют в народе раздор. Для того, чтобы они имели более успеха, католическим подданным Порты вытребованы права, какие имеют бератли³¹. В Константинополе есть особая канцелярия, называемая латинской, для представительства о католиках перед Портой. Но при всем этом, наши православные не делаются католиками и готовы скорее переносить все мучения от турок, нежели переменить Веру, завещанную нам прародителями нашими и служащую нам утешением в дни великих несчастий.

Так и англичане напрасно стараются произвести между нами раскол. Эти два народа, совершенно нам чуждые и только ныне соединенные к вреду нашему, оба вместе не сделают того, чего мы можем ожидать от единоверного и соплеменного нам русского народа. Мы остаемся по-прежнему в полной надежде на своих единоверных соплеменников, и пусть англичане и французы славятся, пока мир будет существовать, что они не допускают турок дать облегчения православным христианам и предоставить им те права, которые они испросили для своих единоверцев!

Мы, претерпев столько страданий от турок, перенесем и искушения от англичан и французов. Действительно, эти два (338) народа для нас опаснее турок. Сии последние, в варварстве, грабят и убивают нас, а англичане и французы в своем лжепросвещении покушаются отнять у нас волю и подчинить ее своей, чтобы отделить нас от соплеменников наших, русских, единственных наших доброжелателей, от коих мы ожидаем облегчения злополучной нашей участи. Но сколь преданность наша к России французам и англичанам не по сердцу, столь братовство их с нашими угнетателями нам отвратительно. Пусть употребят они, на что угодно наши подписи, которые агенты их силой собирали летом в народе с помощью турецких властей³². Эти подписи показывают только то, что англичане и французы такие же притеснители, как и турки, с тем только различием, что они, будучи образованнее и умнее, знают, как связать язык народа, чтобы нельзя было жаловаться на притеснения. Тщетны их старания очернить перед нами русских; напрасно они доказывают нам, что мы страдаем через русских. Мы судим просто: турки наши тираны; кто с ними, тот против нас, а кто за нас, тот против них.

Мы не отреклись от русских в те времена, когда они меньше думали о нас, и теперь ли быть нам против них, когда они задумали положить предел нашим страданиям? За какие благодеяния прилепиться нам к защитникам турок, этих притеснителей и тиранов наших, которые насильно навязались нам, затоптали, унизили нас и лишили всех человеческих прав? Разве мы дали когда-либо обет нашим угнетателям терпеть их, или обязались клятвой быть их невольниками? Разве не всегда считали мы иго их Божиим наказанием за грехи наши!

Боимся только одного, именно, чтобы неблагомыслящие люди не распространяли между русскими ложных известий, неблагоприятных для нас, подобно тому, как стараются внушать нам недоверие к ним. Слава русских так высоко гремит в мире, что никакая клевета не помрачит ее в глазах наших; а мы, будучи удалены от наших единоверных братьев, не можем поведать им о своей тяжкой участи. Теперь нам осталось одно только единственное утешение — слезно умолять Всевышнего, да благословит оружие русское, подъятое за Веру Православную, предоставляя себя милосердию Божию и Царя Русского.

Примечания

1. Ненарушимость — устаревший дипломатический термин, более тонко отражающий значение слова нерушимость. «Православное вероисповедание на востоке, духовенство его, церкви, имущества... будут пользоваться на будущее время ненарушимо...». Из проекта ноты, предложенной Порте князем А.С. Меншиковым. Северная пчела. 1853, № 121. (Примечание редактора).

2. Киседжи — собств. знач. резака или резник — наездник, занимающийся разбоем на большой дороге. Киседжи шатаются по одному, по два, много по три человека.

3. Обращение в магометанство турки считают первым душеспасительным делом, за которое в будущей жизни назначено беспредельное блаженство. Поэтому, даже преступники, осужденные на смерть, изъявив желание принять ислам, получают прощение. Часто турецкие власти нарочно терзают виновных в чем-нибудь, чтобы принудить их отречься от своей веры, предупреждая, с другой стороны, что с принятием ислама они могут избавиться от пыток и быть освобожденными.

4. Расправа — устаревший юридический термин, включающий разбирательство, суд, приговор и его исполнение. Русская пословица: «У турок расправа коротка» (В. Даль). (Примечание редактора).

5. По учению Корана, преступление, совершенное мусульманином против гяура, не считается грехом; турки, поэтому и не признают иноверцев людьми. Гяур — у турок — презрительное название всех иноверцев, происходит от арабского термина кяфир — неверующий, отрицающий бога, язычник. (Примечание редактора).

6. Муфти — законник, чиновник, который подбирает статьи закона. Он назначается в каждой области пожизненно.

7. Фетва — статья закона.

8. Кадылык — судебный округ, подчиненный одному кадию.

9. В Одессе и болгарских колониях Новороссийского края есть болгары, которые испытали все ужасы от кирджалиев, и рассказывают о них как очевидцы.

10. Дели-баш — буйная голова, название особенного рода войска, которое отличалось высокими в% аршина шапками.

11. Народный и любимый цвет турок красный. Зеленого цвета чалму носят одни улемы и эмиры, считающиеся потомками Магомета.

12. «Будь ты жив» — этим изречением турки изъявляют свое сожаление перед тем, у которого кто-нибудь из родственников умер.

13. Кирджалии — наездники из турок, в конце прошлого и в начале настоящего столетия опустошали христианские селения, грабя и умервщвляя жителей. Это была мера правительства к ослаблению христиан.

14. Буза — этот напиток нисколько не производит опьянения, но Кораном запрещено употребление вина и водки, поэтому сказать, что турок пьян от них — значит обвинить его в преступлении. Прежде полиция преследовала каждого мусульманина, который входил в питейные дома, так что туркам нельзя было посещать их без опасности быть наказанными. Этим пользовались продавцы бузы и держали у себя водку для продажи, будто без ведома полиции. А так как туркам было позволено посещать их лавки, то они напивались в них водкой и выходили оттуда в пьяном виде, будто от бузы.

15. Диван — присутственное место, в котором решаются все дела по округу, как общие, так и частные.

16. Турки курят и пьют кофе во всех присутственных местах, при занятии делами.

17. Кырсердар — начальник земской стражи, которая должна наблюдать за благочинием в округе и преследовать разбойников; но вместо того он объедается и напивается на счет поселян, нисколько не думая о своем назначении.

18. Заптие — полицейский служитель.

19. Аяк-тер — в буквальном переводе — «пот ног»; плата за труды, когда надобно ходить по делу.

20. Бей или бек — потомки людей, достигших высоких степеней в государственной службе.

21. Ефенди — господин. Этим названием величают улемы.

22. Челтык — поле, засеянное сарачинским пшеном (рисом — ред.). Это зерно растет круглое лето, до самой жатвы, и поле под него обрабатывается особенным образом. Несчастные работники, мужчины и женщины, при сильных весенних морозах, по грудь в воде и в грязи, имея постоянно при себе турка, который палкой понуждает их работать, приготовляют поле для засева, и почти все возвращаются домой больными, многие и умирают. Каждое зерно этого пшена стоит нескольких крупных капель христианских слез.

23. Мендухие — золотая монета в двадцать пиастров. Бешлик — серебряная монета в пять пиастров, в которой серебра не больше как на два пиастра. Алтылык — серебряная монета в шесть пиастров, тоже подобно бешлику с нарицательной ценой.

24. Мубаджилык — меняльный откуп, или право собирать старую монету для казны, выпуская (пуская в обращение — сост.) вместо оной новую.

25. Макхеме — судебное место, в котором судит мулла или кади.

26. Это были Сами-паша и Исмет-паша; потом первый заменен Камилем-пашой.

27. Этот сбор в 175 000 000 пиастров сделан правительством с тем, чтобы на эти деньги скупить все выпущенные ассигнации и уничтожить их. Но когда производился этот сбор, казна потерпела страшные потери: придворный банкир Джезаэрян по несостоятельности оказался должным в казну 80 миллионов пиастров; в то же время за великим визирем (Решидом-пашой) оказался недочет в 40 миллионов пиастров. По сему в то время и нельзя было уничтожать ассигнации, а позже, по причине разрыва с Россией, правительство вынуждено было выпустить еще новые.

28. Улемы — мусульманские ученые-богословы. (Примечание редактора).

29. Характерный пример лицемерия православных иерархов в Турции. Так, на заседании дивана 26 сентября 1853 года, на котором было принято решение об объявлении войны России, «Решид-паша хвалил миролюбивое поведение христианских жителей в Турции, и объявил, что правительство султана имеет особенное о них попечение. Главы духовенства подтвердили показание и прибавили, что христиане, верные султану, не должны бояться никаких притеснений». Северная пчела. 1853, № 227. (Примечание редактора).

30. Кара кауры — турецкое слово, означающее «черные гяуры».

31. Бератли — привилегированный класс купцов. Чтобы быть бератли, надобно заплатить единовременно в казну от 3000 до 5000 пиастров. Католики за это право ничего не платят.

32. С целью собирать подписки объезжали Болгарию чиновники французского посольства в Константинополе — Лонжевиль и Бертоми. Первоисточник: Сборник известий, относящихся до настоящей войны, издаваемый с Высочайшего соизволения Н. Путиловым. Кн. 9. Раздел IV. СПб., 1854. — С. 307—338.