В.В. Познахарев. «Турецкие пленники Крымской кампании (1853—1856 гг.)»

Вопрос о турецких пленных, периода Крымской войны, отличается, по нашим оценкам, рядом особенностей, среди которых первоочередное внимание обращает на себя количество пленников и их доля в структуре военнопленных союзных держав. Так, из документов Инспекторского департамента Военного Министерства следует, что к моменту фактического окончания боевых действий в 1856 г. русскими войсками было пленено (с учетом гарнизона крепости Карс) 12 389 турецких военнослужащих (в т.ч. 958 пашей и офицеров), что составило 85,3% от общего числа военнопленных противника (14 523 чел.)¹.

Столь значительное количество пленных предопределило и широту географии их размещения в России. В частности, до сентября 1854 г. основная масса турецких пленных расквартировывалась в пределах Тульской (офицеры) и Орловской (унтер-офицеры и рядовые) губерниях. Несколько обособленное положение, в этом вопросе, занимала Курская губ., предназначенная для размещения пленных турок христианского вероисповедания.

Однако уже к осени 1854 г., когда с ростом числа пленных возможности Орловской губернии оказались фактически исчерпаны, в дополнение к указанным регионам пленные турки стали направляться в губернии: Владимирскую, Вологодскую, Пензенскую, Смоленскую и Ярославскую. Кроме того, в Курской губернии пленные расквартировывались уже без учета их вероисповедания.

Наконец, нельзя не отметить и того, что капитуляция крепости Карс 16 ноября 1856 г., в результате которой в российском плену оказались одновременно около 7,5 тыс. турок, привела к дальнейшему расширению географии размещения пленных, в силу чего приведенный перечень был дополнен губерниями: Витебской, Вятской, Могилевской, Московской, Нижегородской, Олонецкой, Полтавской, Псковской, Тверской и Черниговской. Впрочем, в отношении последних надо заметить, что в связи с заключением 18 марта 1856 г. Парижского мира, основная масса пленных Карского гарнизона была репатриирована, так и не достигнув отведенных им регионов.

В качестве еще одной особенности, необходимо назвать, несколько дискриминационное положение турецких пленников в России, в сравнении с военнопленными иных союзных держав, которое отчетливо просматривается в ходе анализа нормативно-правовой базы военного плена в России в период 1854—1856 гг. И хотя основной документ — Положение о пленных, высочайше утвержденное 16 марта 1854 г.² формально распространялось на всех военнослужащих воющих с Россией государств без различия их гражданства, рядом высочайших указов и распоряжений: английские, французские, а также сардинские пленные постепенно приобрели заметные льготы и привилегии. Так, к примеру, если английским и французским офицерам пошив обмундирования производился из так называемого «гвардейского» сукна, то турецким — из более дешевого «армейского». Если на питание пленному английскому солдату выделялось 20 коп. в сутки, то турецкому лишь 9 коп. Если английские и французские офицеры перемещались по территории России исключительно в почтовых экипажах, то турецкие — на обывательских подводах. И другое.

Обращают на себя внимание и неоднократно имевшие место, на протяжении всей войны, попытки русских властей привлечь турецких военнопленных к казенным работам (впрочем, попытки, в основном, малоуспешные), тогда как вопрос о привлечении к труду англичан, французов и сардинцев даже не ставился.

И хотя ни в одном из изученных нами документов причина данного явления прямо не указывается, ряд косвенных данных свидетельствует о том, что, по оценкам тогдашнего военно-политического руководства России, условия содержания и уровень обеспечения всеми видами довольствия русских военнопленных в Англии и Франции были значительно выше, чем в Турции, в связи с чем, предоставляя англичанам и французам дополнительные привилегии и льготы, в сравнении с турками, русское правительство фактически реализовывало международно-правовой принцип «взаимности».

Кроме того, объективности ради надо заметить, что собственными льготами и привилегиями, причем значительными, отдельные турецкие военнослужащие все-таки пользовались. Так, 4 офицера и врач парохода «Перваз-Бахри», плененные в самом начале войны на Черном море, почти сразу же были направлены в Петербург. Здесь они не только получили аудиенцию у императора и осмотрели Зимний Дворец и Эрмитаж, но и провели в гостинице «Демут» несколько недель, на протяжении которых, по их собственному признанию, ежедневно посещали «разные здания, школы, училища, крепость, адмиралтейство, арсенал, монетный двор», а «вечера проводили в театрах и на балах»³. В завершение этой эпопеи, указанные лица, были возвращены на родину через Варшаву и Вену, предварительно подписав обязательство не принимать дальнейшего участия в этой войне.

Когда содержащийся в плену в Москве командующий уничтоженной в Синопе турецкой эскадры Осман-паша, пожелал «представиться лично государю императору», он, вместе с группой сопровождающих его турецких офицеров, без всяких препятствий был доставлен в Петербург, где ему предоставили «удобное и приличное его званию помещение, хороший стол, постоянный экипаж» и где он, на протяжении трех с лишним месяцев, знакомился с достопримечательностями столицы и ее окрестностей (в том числе и Петергофа)⁴.

Самый высокий показатель смертности среди турецких военнопленных (в плену умерли 1800 турок из 12 389, или 14,53% от их общего числа) вряд ли можно отнести к характерным особенностям, ибо около 1500 умерших приходятся на долю гарнизона крепости Карс, изнуренного длительной осадой и, в первую очередь, недостатком продовольствия и медицинского обеспечения.

Определенный интерес представляют данные о доле среди пленных перебежчиков, а также дезертиров, задержанных русскими постами. И хотя сохранившиеся документы Инспекторского департамента Военного Министерства содержат на этот счет слишком противоречивые сведения, они, тем не менее, дают основания утверждать, что в ходе боевых действий турецкие военнослужащие продемонстрировали куда меньшую склонность к дезертирству и побегам к противнику, нежели французские и сардинские⁵.

В целом же условия размещения и обеспечение пленных турок, всеми видами довольствия, по нашим оценкам, не отличались сколько-нибудь принципиально от обеспечения нижних чинов российских войск.

По прибытии в «пункт водворения», пленных принимал от конвоя полицмейстер или городничий по спискам, с проверкой наличия и состояния обмундирования, а также опросом жалоб и заявлений. Они размещались в казенных и общественных зданиях (а при отсутствии таковых — в арендованных домах или просто на обывательских квартирах) и в дальнейшем числились состоящими «под надзором полиции».

В пределах городской черты пленные пользовались относительной свободой передвижения, контроль за ними сводился, в основе своей, лишь к ежедневным перекличкам.

Нуждающимся пленным, за счет казны, шили одежду и обувь. Заболевшие поступали на излечение в лечебные учреждения военного ведомства, а при отсутствии таковых — гражданского.

При этом каждый случай смерти пленного в лечебном учреждении, не только оформлялся соответствующим Свидетельством, но и принимались меры к соблюдению необходимого религиозного обряда. Так, 16 декабря 1855 г. смотритель Вологодской городской больницы писал в городскую полицию, что «находившийся... в больнице военнопленный турка Магомет Осман умер 15 сего декабря от чахотки, о чем контора городской больницы долгом считает уведомить градскую полицию, покорнейше прося, для погребения Османа по магометанскому закону, прислать в заведение его товарищей, находящихся в городе»⁶.

Как и в ходе любой русско-турецкой войны, отдельные пленные эпизодически заявляли о своем желании принять как русское подданство, так и православие. В одних случаях это было вполне осознанное решение. В других — кратковременный порыв. Так, 14 июня 1855 г. содержащийся в г. Волхове Орловской губернии турецкий военнопленный Магмет Иса, прибыв в городническое правление, заявил, что «он имеет сердечное желание вступить в подданство России и принять греко-российскую веру», а 28 августа того же года подтвердил это Благочинному Волховских градских церквей. Однако буквально на следующий день, узнав о начале процедуры обмена пленными, Магмет Иса отказался от своих предыдущих планов и потребовал возвращения на родину⁷.

Достаточно своеобразная в этом отношении ситуация сложилась в Курской губернии, где, в силу уже упомянутых выше обстоятельств, значительную часть пленных составляли турецкие христиане, преимущественно греки, армяне, болгары, а также потомки некогда переселившихся в Турцию русских старообрядцев: казаков-«некрасовцев». В конце войны и вскоре по ее окончании, 46 человек из них подали губернатору прошения о приеме в русское подданство. Кроме того, аналогичные прошения подали и 13 турок-мусульман, часть которых выразила готовность принять не только русское подданство, но и православие⁸.

Использованные источники

1. Российский государственный Военно-исторический архив (РГВИА). Ф. 395. Оп. 325. Д. 40. Л. 127.

2. Полное собрание законов Российской империи. Т. XXIV. № 28038.

3. Российский государственный исторический архив (РГИА). Ф. 970. Оп. 1. Д. 991. Л. 3.

4. Российский государственный архив Военно-Морского Флота (РГА ВМФ). Ф. 410. Оп. 2. Д. 900. Л. 112.

5. РГВИА. Ф. 395. Оп. 111. 1856 г. 2-е Отделение. Д. 432. Л. 2.; Ф. 395. Оп. 325. Д. 40. Л. 129.

6. Государственный архив Вологодской области (ГАВО). Ф. 14. Оп. 1. Д. 2021. Л. 10.

7. Государственный архив Орловской области (ГАОО). Ф. 4. Оп. 1. Д. 5746. Л. 1, 7—8.

8. РГВИА. Оп. 111. 1856 г. 2-е Отделение. Д. 416. Л. 21.