Н.Н. Смолин. «Желаемое и действительное или о том, «...чего никто не хотел» (из истории повседневности 1855—1856 гг.)»

Историю России первой половины XIX в. обычно делят на два периода, совпадающие по времени с царствованиями Александра I (1801—1825 гг.) и Николая I (1825—1855 гг.) Первая четверть XIX в. часто характеризуется как эпоха надежд. Однако преобразования Александра I остались довольно робкими и не затронули вековые основы общественных отношений — крепостное право, неограниченное самодержавие, отсутствие равных для всех прав и свобод. Идейной платформой политического курса Николая I послужила теория официальной народности. Реформы второй четверти XIX в., привели к увеличению бюрократического аппарата, усилению государственного контроля в различных сферах, в том числе в науке, в искусстве, но не повысили эффективности управления. Результативность реформ была низкой, они не решили насущные проблемы, стоявшие перед обществом, и не были призваны их решить, «мир менялся, а Россия лишь стремилась закрепить и упрочить то, что было» [1, с. 208].

В первой половине XIX в. основу экономики России составляло аграрное производство, отличавшееся низкой производительностью. Хотя в отмеченный период вывоз хлеба из России продолжал нарастать, темпы его роста неуклонно снижались. В 1836 г. по официальным данным в стране проживали 62 114 190 чел. Из них 538 377 составляло духовенство, 691 355 чел. — дворяне, 2 830 997 — мещане, 48 412 053 — крестьяне [2, с. 218—219]. Остальные подданные проживали в Царстве Польском, Закавказье, американских колониях, не охваченных целостными статистическими исследованиями. В великороссийских губерниях проживало 30207653 чел., в то время как площадь пахотной земли исчислялась в 335 768 612 десятин. В среднем на одного жителя приходилось И десятин земли. С 1825 по 1834 гг. население страны увеличилось на 5 376 739 чел. Предположив, что эта тенденция сохранялась на протяжении следующих 19 лет, можно оценить его численность к 1855 г. в 73,5 млн чел.¹.

Среди социально-экономических процессов первой половины XIX в. можно отметить разорение поместного дворянства. К 1843 г., — как указывает историк А.А. Корнилов, — более 54% помещичьих имений было заложено [3, с. 162]. К концу 1840-х гг. у части помещиков сложилось мнение, что отмена крепостной зависимости без предоставления земли крестьянам выгоднее внеэкономической эксплуатации. В 1844 г. помещики Тульской, Рязанской, Орловской губерний не раз заявляли о готовности освободить крестьян без земли [3, с. 162]. Словом, возможности экономического роста в условиях крепостного права были исчерпаны. Дальнейшее развитие могло идти по пути ликвидации прежних форм эксплуатации. Однако правящие круги год от года не решались осуществить столь радикальную ломку вековых устоев. Решение крестьянского вопроса откладывалось. Чтобы он встал со всей очевидностью, потребовалось пережить серьезное потрясение. Им послужило поражение в Крымской войне.

Крымская война стала наиболее серьезным военным поражением России в XIX в. В начале столетия, в результате разгрома наполеоновской Франции, военно-политический авторитет России заметно возрос. На высоте он продолжал оставаться до середины 50-х гг. XIX в., когда события Крымской войны в самом корне изменили ситуацию. Подписав условия Парижского мира, Россия на время утратила былое влияние в Европе. Известно, что к началу войны войска России не обладали серьезным боевым опытом, имели устаревшее оружие, русский флот уступал английскому в количественном и материально-техническом плане, страна не имела современных средств сообщения. Однако в ходе боевых действий русские солдаты заметно превзошли противника стойкостью, волей к победе и в целом продемонстрировали высокие морально-боевые качества. Это позволило командованию не только оборонять Севастополь на протяжении 11 месяцев, но и нанести противнику ощутимые потери.

В начале XIX в. былое величие могущественной Османской империи стало заметно ослабевать. Император Николай I полагал возможным воспользоваться этим обстоятельством для усиления собственных позиций в причерноморском регионе. Непосредственной причиной, вынуждавшей руководство России укреплять свое влияние, был вопрос о черноморских проливах Босфор и Дарданеллы. Проливы принадлежали Турции, что не позволяло российским судам свободно следовать из Черного моря в Эгейское и далее в Средиземное. Последствия этого обстоятельства отрицательно сказывались как на торговле, так и на безопасности юга страны. Император России Николай I неоднократно предпринимал попытки оказать давление на турецкое руководство, с целью решить названный вопрос в интересах своей империи. Но его попытки наталкивались на противодействие правительства Великобритании, крайне не заинтересованного в расширении сферы влияния и упрочении позиций русского царя.

Благоприятная внешнеполитическая ситуация для усиления давления на Османскую империю, по мнению императора всероссийского, сложилась с началом пятидесятых годов XIX в. В конце 1840-х гг. русские войска осуществили поход, который завершился усмирением национально-освободительного движения в Венгрии. У царя были весомые основания надеяться, что в случае войны с Турцией Австрийская империя встанет на позиции его верного и благодарного союзника. Возможное противодействие других великих держав Европы также не внушало особенных опасений. Наполеон III, ставший императором Франции, которая незадолго перед тем пережила революционные потрясения, по мнению Николая I, прежде всего, нуждался во внутренней стабилизации и в упрочении своих позиций в собственной стране. Наконец, с Великобританией, не имевшей в Европе крупной армии, можно было надеяться договориться, пообещав ей после победы часть турецких владений.

Однако изложенная оценка ситуации в действительности оказалась неверной. Интересы английского правительства заключались в сохранении статус-кво как на Ближнем Востоке, так и в регионе Черного моря. С этой целью правящие круги Великобритании были готовы оказывать всестороннюю поддержку Турции. Вместе с тем, император Наполеон III, для упрочения авторитета собственной власти, нуждался в военных победах. В результате наметилось сближение Англии и Франции, которые практически одновременно оказались заинтересованы в союзниках. В свою очередь австрийский император Франц Иосиф, полагая, что военные возможности нарождавшейся коалиции превосходили потенциал России, все сильнее ориентировался на лагерь противников русского царя. Очевидно, что еще до того как заговорили орудия, расстановка сил в Европе обернулась не так, как того ожидал и желал Николай I, а практически противоположным образом по отношению к его надеждам и расчетам.

Не будет преувеличением сказать, что историческим деятелям лишь в виде редкого исключения удавалось воплотить свои замыслы в практику именно так, как они рассчитывали. Деятельность политиков протекала в определенной, часто менявшейся обстановке, что вынуждало всех корректировать разработанные планы, переменять намерения. Это обстоятельство подчеркивал в свое время известный философ Ф. Энгельс, который отмечал: «...история делается таким образом, что конечный результат всегда получается от столкновений множества отдельных воль, причем каждая из этих воль становится тем, что она есть, опять-таки благодаря массе особых жизненных обстоятельств. Таким образом, имеется бесконечное количество перекрещивающихся сил... и из этого перекрещивания выходит одна равнодействующая — историческое событие... Ведь то, чего хочет один, встречает противодействие со стороны всякого другого, и в... результате появляется нечто такое, чего никто не хотел» [4, с. 395—396].

Сколько бы ни пытался русский царь оказать давление на Оттоманскую империю, не вызывая раздражения великих держав Европы, события разворачивались вопреки его замыслам и планам. В войну России и Турции, начавшуюся в 1853 г., в скором времени ввязались Англия и Франция. Впоследствии к ним присоединилось также королевство Сардиния. Позицию вооруженного нейтралитета заняла Австрия, которую поддержала Пруссия. Не принимая прямого участия в военных действиях, названные державы фактически оказали антирусской коалиции ощутимую поддержку. Сосредоточив свои войска на границах, они в любой момент были готовы к непосредственному вступлению в войну. Данная опасность вынуждала русское командование держать крупные соединения в сопредельных с ними районах для отпора возможной австрийской агрессии. Военное руководство страны не могло противопоставить превосходящие силы войскам антирусской коалиции, высадившимся в Крыму в 1854 г.

Одним словом, против России выступила мощнейшая коалиция. Немногим ранее против столь сильного объединения армий и народов не устояла империя Наполеона. Не будет преувеличением сказать, что Крымская война фактически была проиграна русскими дипломатами еще до начала боевых действий. В сражениях на полуострове Крым, главным образом в обороне Севастополя, войска обеих сторон несли ощутимые потери. По подсчетам Б.Д. Урланиса, в ходе Крымской войны армия и флот России потеряли порядка 153 тыс. убитыми, пропавшими без вести, умершими в результате заболеваний. Число погибших составило порядка 51 тыс. чел., из них в процессе обороны Севастополя сложили головы 17 015 нижних чинов и командиров. Войска противника потеряли около 44 тыс. чел. убитыми и порядка 112 тыс. умершими от болезней [5, с. 98, 353]. Крымская война может послужить наглядной иллюстрацией к словам Ф. Энгельса. Ее события разворачивались именно так, как никто не хотел.

Потери действующей армии выдвинули перед военным руководством России задачу их восполнения. Это потребовало проведения дополнительных наборов. Если в 1851 г. под знамена были поставлены 51 066 рекрутов, в 1852 г. — 69 607, с началом боевых действий нормы призыва на военную службу существенно возросли. По сведениям историка В.Н. Горелова, в 1853—1855 гг. в рекруты были набраны свыше 854 тыс. чел. [6, с. 11—13]. Однако процесс преобразования крестьян в солдаты был достаточно сложным и требовал немало времени. В силу многих причин этого числа новобранцев было недостаточно. Рекрутская система демонстрировала свою неэффективность. Усиления армии требовало принять чрезвычайные меры, в силу чего и было принято решение сформировать ополчение. Высочайший манифест «О призвании к Государственному ополчению» вышел 29 января 1855 г. Одновременно увидели свет еще несколько нормативных актов, на основе которых следовало произвести формирование ополчения.

В указе Сенату предписывалось немедленно приступить к набору ратников в С.-Петербургской, Олонецкой, Новгородской, Тверской, Смоленской и Курской губерниях. В Московской, Вологодской, Костромской, Нижегородской, Ярославской, Калужской, Орловской, Тульской, Рязанской, Владимирской, Тамбовской и Пензенской губерниях было предписано сформировать ополчение в период с 1 апреля по 1 мая 1855 г., принимая во внимание, что там с 15 февраля по 15 марта следовало произвести рекрутский набор. Остальным губерниям империи приступать к формированию ополчения не следовало, однако они призывались быть готовыми выставить определенное количество ратников по мере издания особых распоряжений. В тот же день было опубликовано «Положение о Государственном ополчении», где подчеркивалось, что его созыв — мера необходимая по «чрезвычайным обстоятельствам» и оно созывается «на службу временную, для защиты Веры, Престола и Отечества» [7, с. 86].

В сборе ратников должны были участвовать «все сословия, кроме купцов... платящие подушную подать или подушной соответствующую...». От призыва освобождались колонисты, освобожденные от рекрутской повинности, и евреи. Все освобожденные от набора должны были участвовать в материальных сборах. Части ополчения были названы дружинами. Каждый уезд формировал свою дружину. В случае недостатка людей одну дружину формировали два-три уезда. Начальники дружин приравнивались к командирам отдельных батальонов. Для решения организационных вопросов дворянским собраниям следовало образовать Губернские Комитеты ополчения под руководством заведующего дружинами губернии. «Со сбором дружин в дивизии, — отмечалось в положении, — из начальников губернских ополчений назначаются бригадные командиры и дивизионные начальники». Таким образом, поначалу планировалось формировать крупные соединения — бригады и дивизии ополчения.

Каждая дружина должна была насчитывать 1089 чел., из них 19 офицеров (1 штаб-офицер — начальник дружины, 4 — капитаны и штабс-капитаны, 6 — поручики, в том числе дружинный адъютант, казначей и квартирмейстер, 8 — подпоручики и прапорщики). Унтер-офицерами назначались 6 старших урядников, в том числе знаменщик и его ассистент, и 74 младших урядника. Дружины должны были насчитывать по 920 ратников. Кроме того, к строевым чинам были отнесены 1 дружинный и 8 ротных барабанщиков. К числу нестроевых были отнесены дружинный врач и 51 нижний чин (4 писаря, 1 фельдшер, 2 оружейника, 4 ложника, 2 кузнеца, 2 плотника, 15 ездовых к обозу и 21 денщик). В дружинном обозе предписывалось иметь 4 патронных ящика, 8 телег для перевозки продовольствия, 2 — для перевозки больных, одну для казначея и канцелярии. Таким образом, обоз дружины включал в себя 15 повозок, к которым полагалось иметь 33 лошади, в том числе 3 запасных.

В офицеры дворянским собраниям следовало избрать отставных военных, проживавших в губерниях помещиками или состоявших на гражданской службе. При недостатке таковых разрешалось назначать обер-офицерами чиновников, не служивших ранее в армии и военном флоте. К избранию не допускались находившиеся под судом и следствием и лица «поведения неодобрительного». В ратники следовало призвать представителей податных сословий — 23 чел. с 1000 ревизских душ. Порядок их приема был аналогичен рекрутским наборам. Ратники должны были иметь возраст 20—45 лет, рост — от двух аршин и двух вершков, не должны были иметь ранений, грыжи и увечий. В государственных, государевых, дворцовых, удельных и горнозаводских селениях раскладка делалась по усмотрению министерств государственных имуществ, уделов и финансов, в частновладельческих имениях — на усмотрение помещиков, а в мещанских и цеховых обществах — по решению обществ.

От отдатчиков требовалось обеспечить ратников некоторыми предметами обмундирования, в частности армяками с погонами, картузами, шароварами, рукавицами, овчинными полушубками, сапогами, рубахами и «портами». Для приведения форменной одежды в единообразный вид в губернии посылались образцы названных вещей. Кроме того, отдатчикам вменялось в обязанность обеспечить ратников продовольствием и поставить фураж для подъемных лошадей на срок до 9 месяцев. Натуральные поставки разрешалось заменять денежными. Каждому ратнику с поступлением в дружину требовалось выдать кожаный козырек и крест из желтого металла на картуз, кожаный пояс («кушак») с железной пряжкой, топор или лопату, ранец, патронташ. От комиссариатского ведомства дружины получали барабаны и сигнальные рожки, фляжки-«манер-ки» и котелки. Артиллерийскому департаменту следовало обеспечить дружины ружьями со штыками, предоставить «боевые и учебные припасы» [7, с. 86—87, 92].

Приступив к выполнению правительственных решений, руководство губерний и органы местного дворянского самоуправления столкнулись с ощутимыми трудностями. В большинстве уездов империи обстановка не отвечала сложности поставленных задач. Чаще всего им приходилось прибегать к полумерам, которые в лучшем случае приносили лишь временные плоды. Это обстоятельство послужило следствием комплекса причин, среди которых сыграли свою определенную роль как отсутствие объективных условий, так и немалое число субъективных факторов. Так, рассматривая формирование дружин, историк Б.Ф. Ливчак пришел к выводу, что масштабы добровольных пожертвований на ополчение оказались существенно ниже тех, которые ожидало правительство, опираясь на опыт 1812 г. [2]. Многие другие обстоятельства также внесли существенные коррективы в утвержденное императором Положение об ополчении, послужили препятствием надлежащему выполнению его требований.

В своих воспоминаниях офицеры ополчения по-разному расценивали ход формирования дружин. Однако большинство из них сошлись во мнении, что набор крестьян и мещан в ратники не вызвал ощутимых проблем. Гораздо большие сложности вызвало комплектование офицерского корпуса ополчения². В середине XX в. историк Б.Ф. Ливчак на основе анализа широкого круга источников пришел к обоснованному выводу, что в большинстве частей и подразделений ополчения постоянно недоставало офицеров. В числе причин этого обстоятельства он отметил, что знать отнеслась к происходившим событиям с меньшим патриотизмом, чем представители податных сословий, и большинство дворян под всеми возможными предлогами уклонялись от избрания в ополчение [8, с. 227]. Хотя данный подход сегодня представляется излишне политизированным, необходимо признать, что во многих дружинах с момента начала набора ополчения вплоть до его расформирования действительно недоставало офицеров.

Подойти к вопросу формирования офицерского корпуса ополчения можно на основе статистических материалов о численности населения центральных губерний России. Для примера рассмотрим сведения по Рязанской губернии. В 1838 г. по официальным данным там проживали 516 потомственных и 818 личных дворян [9, с. 16]. Словом, число дворян мужского пола, достигших совершеннолетия, составляло 1334 чел. (дворяне, чей возраст был менее 20 лет в наши расчеты не включены). В число дворян входили 909 чиновников, состоявших на службе в различных учреждениях всех ведомств, то есть численность отставных дворян, проживавших в Рязанской губернии в 1838 г. можно определить в 425 чел. Если принять во внимание, что в период с 1838 по 1855 гг. в стране произошел пятипроцентный рост населения, можно предположить, что в 1855 г. в губернии проживали около 450 отставных дворян, как потомственных, так и личных, а также порядка 950 чиновников различных ведомств.

В Рязанской губернии формировались 14 дружин, то есть ее дворянству следовало избрать в офицеры 266 отставных военных. Одним словом, в ополчение следовало «выбрать» не менее 60% отставных дворян. Притом необходимо учесть, что большинство отставников оставили службу по достижении преклонного возраста или в силу расстроенного здоровья. Положением допускалась возможность, в случае недостатка отставных военных, избирать офицерами ополчения чиновников разных ведомств, ранее не служивших в армии. Однако если к отставным дворянам добавить всех проживавших в губернии государственных служащих остается признать, что в ополчение должны были поступить до 20% дворян и чиновников. Тем временем, податные сословия выставляли на службу 23 чел. с 1000 или 2,3% от общего числа ревизских душ. Предположив, что треть крестьян не достигла двадцати лет, надо отметить, что податные сословия поставляли в ратники 3,5% мужчин, годных к службе.

Таким образом, обязанность рязанского дворянства сформировать офицерский корпус ополчения из расчета 19 чел. на каждую дружину, кажущаяся на первый взгляд мало обременительной, фактически вызывала в несколько раз большие сложности, чем набор в ратники крестьян и мещан. Кроме того, назначение офицерами ополчения чиновников, состоявших на действительной службе, вызывало естественное сопротивление со стороны руководства государственных учреждений. В результате во многих дружинах, вплоть до их расформирования, недоставало командиров. Недостаток в губерниях отставных военных послужил основной причиной трудностей при комплектовании офицерского корпуса ополчения в дни Крымской войны. Но наибольшие кадровые трудности были связаны с формированием медицинской службы ополчения. В силу недостаточного количества врачей в регионах страны, дружины не были в должной мере укомплектованы медицинским персоналом.

Попытки привлечь на службу в ополчение земских и вольнопрактикующих врачей не принесли ощутимые плоды. В одном из отчетных документов известный писатель М.Е. Салтыков-Щедрин, служивший в 1856 г. чиновником для особых поручений в министерстве внутренних дел, отметил, что врачам было определено «необыкновенно умеренное» жалование (250 р. 95 к. в год). Он подчеркнул, что в мирное время многие доктора занимались частной практикой, в силу чего недостаточность жалования была не столь чувствительной. Поступление в ополчение лишало врачей этой возможности. Поэтому «очевидно, — отметил далее М.Е. Салтыков-Щедрин, — что вольнопрактикующих врачей нельзя было привлечь таким содержанием; и действительно они то домашними обстоятельствами, то болезнями отказывались от делаемых им предложений» [10, л. 51]. В результате служба здравоохранения ополчения не была укомплектована и оказалась не в силах взять под контроль санитарное состояние его частей.

С поступлением на военную службу более 200 тыс. чел. сложности лишь начинались. По мере формирования дружин в них включались кадровые нижние чины из гарнизонных частей и внутренней стражи для обучения ратников. Уровень их профессиональной подготовки и дисциплины вызвал град критики. Начальники дружин в один голос отмечали, что унтер-офицеры и солдаты, назначенные кадровыми, не могли обучать ратников. Так, начальник округов пахотных солдат Новгородской, Витебской и Могилевской губерний генерал-лейтенант Фон дер Брюгген 19 марта 1855 г. отмечал, что, согласно рапорту начальника Стрелковой дружины № 5 майора Симанского, кадровые нижние чины, назначенные учителями, не умели стрелять, не знали ни сигналов, ни егерского учения, ни рассыпного строя. Майор Симанский просил заменить их солдатами учебных карабинерных полков или Стрелкового полка императорской фамилии, но в просьбе было отказано [11, л. 48—50].

Несоответствие кадровых нижних чинов своему назначению быстро превратилось в серьезную проблему, которой командованию ополчения пришлось уделять все больше внимания. Критические оценки их подготовки дополняли указания на низкий уровень дисциплины, неспособность подавать пример добросовестного несения службы, ненадлежащее отношение к обязанностям, недостаток старания и усердия. Так, начальник дружины № 116 подполковник В.Н. Сипягин отмечал, что многие кадровые чины не могли обучать ратников и подавать им достойный пример. Штаб-офицер был вынужден обратиться к заведующему дружинами Московской губернии графу С.Г. Строганову с просьбой их заменить. Получив разрешение, В.Н. Сипягин обратился к командованию Московского внутреннего гарнизонного батальона. 6 июля канцелярия батальона сообщала, что отправила в дружину 3 унтер-офицера и 11 рядовых на замену тех, кто не был способен обучать ратников [12, л. 405—406].

Подобные отзывы были столь часты, что скоро обратили на себя внимание правительства. 17 апреля заведующий рязанскими дружинами генерал Е.О. Павленков отмечал, что военный министр предписал донести в инспекторский департамент о кадровых чинах, не подававших пример исполнительности и дисциплины, для их замены и наказания виновных. Об этом министр приказал объявить всем кадровым чинам. Генерал распорядился составить списки кадровых, не отвечавших их назначению, но замена продвигалась медленно. 14 мая Е.О. Павленков отмечал, что одни дружины не подали списки, другие не указали причин, по которым признали кадровых не удовлетворительными, и повелел выслать списки, «с обозначением... в чем именно он оказался несоответствующим». 18 июня генерал обратился в Рязанский гарнизонный батальон о выделении унтер-офицеров и солдат инвалидных команд на перемену кадровых. Начальникам дружин было дано распоряжение оперативно произвести замену [13, л. 6, 12, 29].

Кампания по замене кадровых растянулась во времени, но осталась незавершенной и не принесла ощутимых плодов. Несмотря на попытки улучшить ситуацию, дружинам пришлось идти на войну с кадровыми унтер-офицерами и солдатами, которые не соответствовали своему назначению, доставляли командованию немало хлопот. В дружине № 73, по мнению ее начальника полковника Н.А. Обнинского, лишь унтер-офицер Вишневский был «отличного поведения». Другие кадровые нижние чины на протяжении службы были не раз наказаны телесно, штрафованы, разжалованы и лишь худшие ратники могли сравниться с ними в мошенничестве. Лучшего из них по виду и расторопности Н.А. Обнинский назначил фельдфебелем первой роты. Но в день выступления в поход, когда уряднику было поручено укладывать сухари, он был найден пьяным, без чувств, сухари тем временем сгорели. Командир роты капитан Рустицкий, докладывая об этом начальнику дружины, не смог сдержать слезы [14, с. 332].

Наибольшую критику вызвало оружие ополчения. Снабжение дружин ружьями входило в обязанности артиллерийского департамента военного министерства. Необходимо принять во внимание, что в этот момент действующая армия испытывала постоянный недостаток оружия и пороха. Артиллерийский департамент был не в силах обеспечивать в должном объеме войска, оборонявшие Севастополь и сражавшиеся на других участках. В ходе формирования ополчения первого призыва на департамент была возложена обязанность не только изыскать свыше 200 000 ружей и боеприпасы, но и оперативно доставить их на сборные пункты дружин. Чтобы выполнить данное решение требовалось мобилизовать все имевшиеся запасы оружия, в том числе старого, мало пригодного для стрельбы. Не вызывает удивления, что на вооружение ополчения поступали устаревшие гладкоствольные кремневые ружья, большая или значительная часть которых была неисправна. Однако и таких ружей всем недоставало.

«Ружья мы получили вскоре, — вспоминал офицер ополчения В.Ц. Герцык, — но... что это были за ружья — старые, кремневые, годные для драки... прикладами, но... не для стрельбы». Лица, доставившие их, говорили, что они лежали на складе с 1828 г. У 800 ружей до 100 полок не давали огня, столько же пружин и деталей замков следовало заменить, у двух стволов затравки не были просверлены. Подобным образом, отметил автор воспоминаний, вооружали все части ополчения. Начальнику дружины № 119 пришлось отправить офицера в Тулу, чтоб сдать оружие в ремонт, но тульский завод был перегружен заказами, и его руководство могло лишь посодействовать в передаче работы частным мастерам. Пробыв в Туле две недели, В.Ц. Герцык осмотрел завод и собранное там трофейное оружие. Он заметил, что ружья ополчения, в сравнении с вражескими, были бесполезным, «тяжелым, неуклюжим дрекольем». Поговаривали, что ратников перестреляют до того, как их пули будут долетать до противника [15, с. 64—65, 80].

Предводитель дворянства Ново-Оскольского уезда Н. Решетов в свою очередь отметил в своих воспоминаниях, что многие ружья, доставленные дружине № 49, оказались неисправны. Межу тем, в бумаге, поступившей из арсенала, значилось: «посылаются ружья, хотя и старые, но безопасные для потребления». По замечанию автора записок, безопасны они были для врага. Из некоторых стрелять было совершенно невозможно, и скорее их следовало считать холодным оружием. Пришлось принимать меры по их ремонту, однако сделать в этом отношении удалось только то, что было возможно [16, с. 436]. Таким образом, сложности, вызванные недостатками оружия и необходимостью привести его в порядок, также легли на плечи руководства губерний и уездов, на командование дружин. Но и в этом случае предпринятые шаги не принесли ощутимого эффекта. Недостатки оружия в полной мере проявились по прибытии дружин на театр военных действий и по мере их включения в соединения действующей армии.

Не отличались качеством обмундирование нижних чинов и имущество дружин. 4 июня тверской гражданский губернатор докладывал в военное министерство, что дружины № 13, 20, 21, 22 были готовы выступить в поход. Остальным было выслано все необходимое для окончания их формирования. Ожидалось, что дружины № 16 и 17 будут готовы к 11 июня, а дружины № 18 и 19 — после 15 июня. К 7 июня в Твери ожидали ранцы и патронташи для дружин № 14, 15, 25 и 26, заказанные в Москве. Однако комиссариатский департамент не прислал 47 барабанных занавесок, а медицинский департамент не предоставил хирургические инструменты для 12 дружин. Патронташи, которые доставляли в Тверь из Москвы, не соответствовали утвержденным образцам. Во многих из них были гнезда для 52 патронов вместо 60. Не принимать их было нельзя, т. к. была вероятность остаться ни с чем, ибо даже такие патронташи нарасхват закупали лица, присланные с этой целью из других губерний [17, л. 184—185].

Качество остального имущества также оставляло желать лучшего. Так, 10 июня комитет ополчения Пензенской губернии рассмотрел рапорт начальника дружины № 169 майора фон Моллера. Он сообщал, что купец Степанов, взявший подряд на изготовление обоза, сделал повозки из дряблого и сухостойного дерева, колеса были не вполне правильной формы, с тонкими шинами, оковка телег была легкая, ступицы с трещинами, подоски были непрочны, брезенты — из тонкой конской кожи. Выявив недостатки, начальник дружины отказался принять обоз. Губернский комитет со своей стороны постановил обязать подрядчика устранить недостатки, предупредив, что в противном случае сделает исправления за счет внесенных им залогов [18, л. 149]. Тем не менее, заключение договоров на поставку имущества с частными поставщиками в сложившихся условиях было оптимальным решением. Если власти выбирали иные способы снабжения дружин, результаты были намного менее удовлетворительными.

Например, столкнувшись с недобросовестностью подрядчиков, администрация ряда губерний поручила исправление недостатков начальникам дружин и выделила им необходимые средства. Однако командиры, занятые вопросами размещения, питания, обучения личного состава, не могли уделять приоритетное внимание имуществу. Н.А. Обнинский отметил в частности, что обмундирование, заготовленное комитетом ополчения Калужской губернии во главе с губернатором Булгаковым, было лучше того, которое некоторые дружины заготовили своими силами, сукно было «свежее и прочное» [14, с. 336]. 1 июня Е.О. Павленков отмечал, что «некоторые гг. дружинные начальники в... ведомостях показывают принятый... обоз неисправным и... лошадей недостающими», хотя комитет выделил дружинам на ремонт обоза и замену негодных лошадей по 300 р., после чего их начальники согласились принять исправление на себя. Генерал предписал навести порядок и купить запасные части к повозкам [13, л. 24].

Низкое качество форменной одежды ратников отмечалось и в служебных документах, и во многих мемуарных произведениях, вышедших из-под пера ополченцев. Типичный пример привел в своих записках полковник Г. Лаврентьев. Необходимо учесть, что в середине XIX в. сукно, предназначенное для пошива мундиров и шинелей, перед раскроем замачивалось в воде, затем высушивалось, чтобы одежда не осела, если промокнет. Обмундирование для дружины № 14 подрядчик привез по Волге в легких лодках. Заподозрив, что одежда изготовлена из немоченого сукна, полковник отложил ее прием. Прошедший вскоре пароход нагнал небольшие волны, и лодки погрузились на дно. В результате «кафтаны сели на четверть». Подрядчику пришлось отправиться обратно, в надежде исправить их натяжкой. Ратники между тем посмеивались: «Что, брат? Подъехал с немоченым, а уезжаешь с вымоченным? Ни што! Поделом тебе! Привози пошире, да получше, а то Волга опять осердится» [19, с. 43—44].

5 февраля 1855 г. увидел свет императорский указ, разрешавший шить форменную одежду из сукна фабричного производства, белого, коричневого, бурого или черного цвета. Указ был издан по итогам донесения военного министра, который сообщил, что по дошедшим сведениям дворянству различных губерний было удобнее закупить не серое крестьянское сукно, а какое-либо другое [20, л. 100]. Большинство рассмотренных мер трудно назвать иначе как полумерами. Ход формирования частей ополчения позволяет отметить, что оно было создано почти исключительно за счет полумер. Не имея возможности выполнить решения правительства на должном уровне, губернские комитеты ополчения были вынуждены выполнять их «в общих чертах», закрывая глаза на множество недоработок. К их числу необходимо отнести низкое качество имущества и оружия, недостаток опытных командиров и, особенно, медицинских работников, малоудовлетворительный уровень подготовки и дисциплины младших командиров.

Недостаток офицеров в дружинах первого призыва вынудил руководство страны принимать меры, призванные стимулировать приток дворян на службу в ополчение. На основании Положения кандидаты в офицеры избирались дворянскими собраниями, после чего их утверждал в офицерских чинах инспекторский департамент военного министерства. 12 августа 1855 г. министерство внутренних дел сообщило руководству губерний о решении императора предоставить право губернаторам и заведующим дружинами губернии самостоятельно представлять в инспекторский департамент ходатайства о назначении офицерами ополчения добровольцев, имевших соответствующие права. Они же получали право поднять вопрос о выдаче добровольцам прогонных денег на проезд от места жительства к пунктам квартирования дружин. Предпринимаемые меры сводились к упрощению процедуры поступления офицеров на службу и могли привести только к незначительным результатам.

Однако эти меры весьма скоро были подвергнуты пересмотру, и стимулы к добровольному поступлению на службу в офицеры ополчения были снова урезаны. Так 15 сентября пензенский губернатор сообщил заведующему дружинами о получении уведомления департамента исполнительной полиции, изданном по приказанию министра внутренних дел. В документе отмечалось, что губернские комитеты ополчения могли поднять вопрос о выплате денег на проезд к месту службы исключительно для тех желающих поступить в ополчение, которые, не обладая хорошим состоянием, не могли ехать за свой счет и, вместе с тем, могли принести «особенную пользу» для службы. Все такого рода представления, предупреждал департамент, «должны быть делаемы с надлежащею разборчивостью», под личную ответственность членов губернского комитета ополчения и, главным образом, предводителя дворянства. Остальным кандидатам следовало отказывать в выдаче денег на прогоны.

Приток добровольцев в офицеры могло стимулировать увеличение содержания, но рост расходов отрицательно сказывался на государственном бюджете. В поисках выхода руководство страны было вынуждено снова прибегнуть к полумерам. 5 сентября инспекторский департамент сообщил о высочайшем решении выплачивать офицерам ополчения квартирные деньги. Но, как отмечалось далее, «принимая во внимание, что в ряды ополчения поступило значительное число дворян с хорошим состоянием» император потребовал выплачивать квартирное довольствие тем генералам, штаб- и обер-офицерам и их семьям, которые в этом действительно нуждались «и чтобы... квартирные деньги... не были отпускаемы лицам, или семействам лиц, имеющим населенные имения или дома городские, или вообще обеспеченное состояние» [21, л. 57, 60, 61]. Понятно, что размытые границы критерия состоятельности оставляли возможность произвольного толкования документа и открывали простор для злоупотреблений.

Обмундирование дружин вызывало неоднозначные отзывы. Далеко не всегда оно встречало высокую оценку. Например, в дополнении к императорскому приказу от 22 октября был объявлен выговор исполнявшему обязанности военного и гражданского губернатора Костромы генералу А.Ф. Войцеху, предводителю дворянства губернии поручику А.А. Миронову и членам Костромского комитета ополчения. Основанием послужило донесение о состоянии костромских дружин, где отмечалось, что обмундирование и снаряжение «весьма дурного качества» [22, л. 137]. Плохое состояние обмундирования нижних чинов ополчения, которое проявилось в процессе похода дружин на театр военных действий осенью 1855 г., послужило причиной недовольства деятельностью Калужского губернского комитета ополчения. 2 ноября в императорском приказе был объявлен высочайший выговор гражданскому губернатору и всем членам комитета «за беспорядки в обозе и амуниции» калужских дружин [23, л. 140].

Названные оценки, данные в конце октября и в начале ноября 1855 г., по времени совпали с переменой летней погоды на зимнюю. Совпадение, как нетрудно предположить, не было случайным, С наступлением холодов, форменная одежда ратников ополчения стала получать все менее удовлетворительные отзывы современников событий. Если состояние оружия, поступившего в дружины, вызвало нарекания с самого начала формирования частей и подразделений ополчения, обмундирование нижних чинов поначалу серьезных замечаний не вызывало. Но постепенно, по мере наступления холодов, в источниках возобладала критическая оценка форменной одежды. Несомненно, что по качеству обмундирование ратников ополчения было заметно хуже солдатского и существенно быстрее приходило в негодность. С наступлением холодов одежда все хуже защищала от непогоды. Результатом послужил рост заболеваемости, по истине стремительное увеличение числа заболевших.

Документы дружины № 104 дают основания полагать, что во второй половине осени 1855 г. в частях и подразделениях Государственного Подвижного ополчения масштабы заболеваемости начали возрастать. Если в течение лета из нее выбыли 12 нижних чинов, а в сентябре — 11, то в октябре заболели уже 45 чел., в ноябре — 36. В первой половине декабря численность личного состава уменьшилась еще на 99 чел. [24, л. 55]. В дружине № 28 к 1 ноября были нездоровы 130 чел. (12,5% личного состава). 15 ноября в госпиталях и гражданских больницах находился на лечении 101 нижний чин. Болели также 2 офицера, 5 урядников. Два кадровых нижних чина к этому моменту умерли. Строевые рапорты дружины № 28 за декабрь 1855 г. содержат данные только по первой и второй ротам. К 1 декабря в них было 59 больных, к 15 декабря болели 2 офицера и 42 нижних чина. 1 января в двух первых ротах дружины № 28 значились нездоровыми 2 офицера, 2 урядника, 27 ратников и 1 нестроевой [25, л. 45, 48, 51, 54, 57].

Быстрый рост заболеваемости в частях ополчения в течение осени 1855 г. и последующей зимы прослеживается и по другим источникам, причем степень заболеваемости могла быть различной, даже если дружины были расположены близко друг от друга. Так, в дружине № 95, по сведениям канцелярии ее начальника, 1 января 1856 г. значились нездоровыми 53 чел., в то время как в дружине № 98 — 254 чел. (в 4,8 раза больше). На тот момент в дружинах, набранных в Рязанской губернии, значились больными 1418 нижних чинов и 34 офицера. В течение декабря 1855 г. в разных медицинских учреждениях скончались 76 нижних чинов рязанских дружин [26, л. 45, 51—58, 79]. В строевом рапорте дружины № 43, набранной в Курской губернии, было отмечено, что в первой половине января 1856 г. количество больных возросло до 206. В первой половине февраля число нижних чинов и командиров дружины № 43, поступивших на лечение в больницы, госпитали и лазареты, возросло до 282 [27, л. 211—222].

В целом в документах сохранились разрозненные сведения о заболеваемости в дружинах ополчения. Многие ведомости касаются отдельных подразделений, содержат сведения только за определенный месяц и нередко включают многократные исправления. Однако они дают возможность прийти к выводу, что летом и в начале осени 1855 г. заболеваемость и смертность ратников были относительно невелики. Однако во второй половине осени число госпитализированных стало стремительно расти. Особенно быстро заболеваемость усиливалась в течение зимы, когда в большинстве дружин число больных увеличивалось в среднем на 100 чел. в месяц и достигло уровня в 300—400 нижних чинов. При этом далеко не все заболевшие ратники и офицеры смогли вернуться в строй. Сохранившиеся данные свидетельствуют также, что потери ополчения практически невозможно определить точно. В силу фрагментарности источников их можно лишь приблизительно оценить³.

Рост числа больных уже осенью 1855 г. не позволял частям ополчения выполнять задания командования надлежащим образом. 10 октября начальник дружины № 42 майор Бунин докладывал дежурному генералу штаба военных и морских сил в Крыму генералу Ушакову, что не мог выполнить приказ об отправке двухсот невооруженных ратников в распоряжение директора госпиталей генерала Остроградского, т.к. в безоружной команде осталось всего 63 ратника. В эти дни 195 чел. (17,3% личного состава дружины) числились на лечении. В том же месяце начальник дружины № 51 подполковник Сафонов напоминал, что 50 ратников были выделены в распоряжение смотрителя провиантского магазина в Бахчисарае. За месяц, из-за заболеваемости и отправки людей в командировки, число нижних чинов заметно сократилось. «Числительность людей... так мала, — отмечал штаб-офицер, — что я едва могу выводить в строй по двадцати рядов», и просил вернуть в дружину всех командированных.

17 ноября военный начальник города Перекоп генерал-лейтенант Богушевский доложил в штаб Южной армии, что ратники двух дружин, находившихся в его распоряжении, содержали караулы у магазинов в Ишуни, Лярчи, Каланчаке, Перекопе и Армянске. Они же задействовались на выпечке хлеба и копали могилы на кладбище. Число больных было так велико, что для выполнения всех обязанностей двух дружин было явно недостаточно [28, л. 221, 223, 275]. Особенно неблагоприятная ситуация сложилась в эпицентре боевых действий — в окрестностях Севастополя, где несколько дружин были расположены вместе с другими воинскими частями в лагере на побережье Бельбека. 29 ноября полковник Н.А. Обнинский отметил, что накануне из его дружины в Бахчисарай были отправлены 6 больных, в том числе один холерный, на другой день — 19 чел. 7 декабря дружина № 73 отправила в город 26 больных [14, с. 375, 379—380]. Между тем, в медицинских учреждениях смертность была чрезвычайно высокой.

8 октября главный врач Херсонского госпиталя надворный советник Гебгард доложил коменданту города, что за последние четыре дня в учреждение поступили 5 ратников дружины № 79, заболевших холерой. Часто больные поступали в тяжелом состоянии, некоторые умирали в дороге. Командир резервной дивизии четвертого пехотного корпуса генерал Вишневский приказал исследовать причины заболеваемости. От начальника дружины Ф.И. Миллера были затребованы сведения том, не было ли особых причин дня увеличения уровня заболеваемости, сколько нижних чинов заболели с начала формирования дружины, какую пищу получали ратники, часто ли они посещали в бани, не было ли эпидемических заболеваний в селах, где дружина останавливалась по пути из Тарусы в Херсон. В представленных документах отмечалось, что с 15 июня по 12 октября 1855 г., в дружине заболели 108, умерли 10 нижних чинов. Наименьший уровень заболеваемости был отмечен в августе, наибольший в — сентябре [29, л. 4—5, 9—10].

Некоторые уточнения по вопросу о причинах высокой заболеваемости и смертности ратников позволяет сделать приказ заведующего дружинами в Николаеве генерала Е.О. Павленкова от 16 ноября. В нем отмечалось, что по сведениям коменданта города ратник Никита Прохоров был доставлен в госпиталь с предсмертными припадками и через два часа умер. Дежурный ординатор Галченин из его слов понял, что ратник заболел шестью днями ранее, но командиры не отправляли его в госпиталь. Далее отмечалось, что такие случаи были нередки. Больные оставались в подразделениях без помощи врача до двух с половиной месяцев, пока лечение не становилось бесполезным. Генерал предписал начальникам дружин отправлять заболевающих на лечение немедленно по выявлении симптомов, под личную ответственность. Но и в декабре, и в январе ратники часто поступали в госпитали в тяжелом состоянии, в силу чего уровень смертности в них был чрезвычайно высоким.

В приказе от 26 декабря генерал Е.О. Павленков отметил, что 20 и 21 декабря были доставлены в госпиталь 8 чел. в практически безнадежном состоянии. Начальникам дружин было приказано отправлять ратников на лечение немедленно по выявлении болезни, и обещал виновных в неисполнении этого требования привлекать к дисциплинарной ответственности. Однако в приказе от 12 января снова было отмечено, что в николаевском госпитале № 3 за последнее время умерли 2 офицера, первый из которых прожил в госпитале лишь сутки, второй — не более 20 часов. Остальные больные «тифозной горячкой» также были доставлены в госпиталь в тяжелом состоянии. [13, л. 98, 122, 138]. В документе отмечалось, что число больных постоянно увеличивалось, особенно в дружинах № 103 и 104. Начальнику дружины № 63 подполковнику Милюкову и штаб-лекарю Лешковичу предписывалось осмотреть их и установить, не было ли в этих дружинах особенных причин для повышенной заболеваемости. [30, л. 302].

Меры для снижения уровня заболеваемости, предпринятые командованием на протяжении осени, не отличались серьезностью. Например, 10 октября генерал Е.О. Павленков сообщил о распоряжении князя М.Д. Горчакова о прикомандировании к дружинам Рязанской губернии двух лекарей от пехотных полков. В документе отмечалось, что они «необходимы при ополчении, по неимению в дружинах врачей, и по значительному развитию болезней между ратников в некоторых дружинах». Однако эта мера была полезной лишь на первый взгляд, и масштабы медицинской помощи могли быть не более чем крошечными. В частности, врачу Сербину было поручено лечить ратников дружин № 91, 93, 95, 97, 98 и 100, — более 6 тыс. чел., а его коллеге Лоскареву были вверены дружины № 92, 94, 96, 99, 101, 102 и 104 — свыше семи тысяч. Притом дружины были расположены на значительном расстоянии, и их начальникам было предписано выделять лекарям лошадей для проезда [31, л. 65].

В течение зимы обмундирование большинства ратников пришло в жалкое состояние. Из «Ведомости о состоянии армяков и шаровар в дружинах, вошедших в состав 14 резервной пехотной дивизии», можно узнать, что менее трети предметов форменной одежды годились для использования по назначению, столько же оказались совершенно негодными, ремонта требовали 43% армяков и 42% шаровар [32, л. 25]. В марте 1856 г. начальник дружины № 49 сообщал, что в дружине было много негодных армяков и зимних шаровар и просил генерала Шейдемана разрешить распороть армяки на заплаты для шаровар. 29 марта в отношении на имя генерала Дейтриха он повторил просьбу и отмечал: «обмундирование ратников... из простого крестьянского сукна... пришло в ветхость, так что многие из ратников не имеют приличного обмундирования». Далее он отметил, что полученные ранее шинели дружина могла своими силами переделать по образцу шинелей Стрелкового полка императорской фамилии [33, л. 100, 102].

О состоянии формы дружин, расположенных в Николаеве, Е.О. Павленков доложил дежурному генералу Южной армии генералу Червинскому. В частности, в дружинах № 55, 60 и 64 одежда могла использоваться с текущим ремонтом до 1 сентября 1856 г., хотя в дружине № 55 она была пошита из тканей домашнего производства. В дружине № 63 армяки и картузы были из фабричного сукна, но в силу плохого качества ткани они были так изношены, что не могли употребляться по назначению. Лишь дружины № 103 и 104 могли носить прежнюю форму весь 1856 г. В дружинах № 99, 100, 101 и 102 обмундирование могло прослужить только до 1 сентября. Оно было частью из фабричного сукна, но не отличалось качеством, кроме 267 комплектов в дружине № 100, поставленных Палатой государственных имуществ, и 400 комплектов в дружине № 102, пошитых позже других по распоряжению ее начальника. Только они были признаны годными к использованию на протяжении всего 1856 г.

К причинам высокой заболеваемости можно отнести нежелание самих ратников лечиться в госпиталях. В приказе Е.О. Павленкова от 3 декабря отмена-лось, что «от дружин... расположенных в Николаеве, поступает... в... госпитали... много больных; что люди... поступают... в трудном состоянии... потому, что заболевающие ратники, не свыкнувшись еще с военным бытом, боятся госпитального пользования; дружинные же начальники позволяют им оставаться при своих частях... пока... болезнь... не дойдет до таких размеров, при которых редко уступает самому бдительному пользованию». Далее в документе сообщалось, что начальник штаба Южной армии просил военного губернатора Николаева адмирала Метлина назначить для осмотра ратников «сколь возможно медиков и фельдшеров от морского ведомства». Однако основную роль в организации контроля состояния здоровья нижних чинов ополчения командование было вынуждено отвести начальникам дружин и офицерам [13, л. 104].

Следует отметить, что история Государственного Подвижного ополчения с самого начала разворачивалась вопреки нормативным установкам, гладко сформулированным на бумаге. Нельзя не заметить, что его формирование во многом было осуществлено за счет полумер, которые в лучшем случае приносили половинчатые плоды, а зачастую — ничего, кроме вреда. Недостаток опытных командиров, врачей, фельдшеров, вооружение ратников негодным оружием — вот далеко не полный список характерных признаков, отличавших части ополчения. Форменная одежда нижних чинов, как, впрочем, и остальное имущество дружин, была низкого качества, быстро пришла в негодность, плохо защищала людей от непогоды. Результатом стал стремительный рост числа заболевших. Несмотря на то, что подразделения ополчения приняли лишь эпизодическое участие в боях, ратники переполняли госпитали, и число умерших от тифа, холеры, дизентерии, в десятки раз превысило количество погибших в боях.

Немало источников, дошедших до наших дней, свидетельствуют, что ополчение, набранное в 1855 г., практически диаметрально отличалось от тех замыслов, которые вкладывало в его созыв военное руководство России. Свои коррективы в проект его формирования внесли немало обстоятельств самого разного плана. Нельзя не согласиться с тем, что в данном случае процессы прошлого послужили результатом сложения множества усилий всех их участников в единую равнодействующую силу. Вместе с тем, нельзя не заметить, что, прилагая определенные усилия, действующие лица исторического процесса были вынуждены исходить из окружавших их условий, соотносить свои действия с теми возможностями, которые предоставляла обстановка. Прошлое Государственного Подвижного ополчения и события Крымской войны наглядно иллюстрируют высказывание Ф. Энгельса, получившее широкую известность. Их подлинная история приняла тот оборот, которого не желал никто.

Приняв во внимание, что процессы прошлого направляла сложная сумма усилий множества участников исторического процесса, следует учитывать, что они действовали в определенных рамках, названных Ф. Энгельсом «массой особых жизненных обстоятельств». Лица, ответственные за формирование ополчения, не имели возможности выполнить надлежащим образом требования руководства страны. Волей-неволей, они были вынуждены ограничиться полумерами. В конечном счете, ратники земли русской не столько усилили действующую армию, сколько переполняли госпитали. Говоря об ополчении 1855—1856 гг., следует иметь в виду, что многие недоработки, которыми оно отличалось, были вызваны отсутствием условий для надлежащего выполнения решений руководства страны. Ключ к их пониманию дает история повседневности, в центре внимания которой стоят явления, малозаметные на общем фоне, но ощутимо повлиявшие на ход и результаты полномасштабных исторических процессов.

Список использованной литературы и архивных материалов

1. Семенникова Л.И. Россия в мировом сообществе цивилизаций. Брянск, 1996.

2. Материалы для статистики Российской империи. СПб., 1841. Т. 2. Отд. 1.

3. Корнилов А.А. Курс истории России XIX века. М., 1993.

4. Энгельс Ф. Письмо И. Блоху, 21—23 сентября 1890 г. // Маркс К., Энгельс Ф. Соч., 2 изд. Т. 37.

5. Урланис Б.Ц. История военных потерь. СПб., 1994.

6. Горелов В.Н. Отправление рекрутской повинности населением России в годы Крымской войны /У Причерноморье. История, политика, культура. Вып. XII (V). Серия Б. Новая и Новейшая история. Избранные материалы X международной научной конференции «Лазаревские чтения». Севастополь, 2013.

7. ПСЗ. Издание И. СПб., 1856. Т. XXX.

8. Ливчак Б.Ф. Народное ополчение в вооруженных силах России. 1806—1856 гг. Ученые труды Свердловского юридического института. Серия «История государства и права». Свердловск, 1961. Т. IV.

9. Материалы для статистики Российской Империи. СПб., 1841. Отд. II.

10. РНБ ОР, ф. 781, д. 1632.

11. РГВИА, ф. 405, оп. 4, д. 8419.

12. РГВИА, ф. 14882, оп. 1, д. 1.

13. РГВИА, ф. 11320, оп. 1, д. 3.

14. Обнинский Н.А. Записки полковника Наркиза Антоновича Обнинского о Крымском походе 1855—1856 годов // Русский архив. 1891, № 11.

15. Герцык В.Ц. Государственное Подвижное ополчение Владимирской губернии 1855—1856 гг. По материалам и личным воспоминаниям составил В.Ц.Г. (бывший ополченец дружины № 119). Владимир, 1900.

16. Решетов Н. Дела давно минувших дней // Русский архив. 1885. Кн. 2, № 5—8.

17. РГВИА, ф. 395, оп. 264, д. 9.

18. РГВИА, ф. 16041, оп. 1, д. 4.

19. Лаврентьев Г. Исторический обзор действий Корчевской № 14-го Дружины государственного подвижного ополчения Тверской губернии в 1855 и 1856 годах. СПб., 1857.

20. РГВИА, ф. 395, оп. 264, д. 1.

21. РГВИА, ф. 16043, оп. 1, д. 2.

22. РГВИА, ф. 12281, оп. 1, д. 1.

23. ГАРФ, ф. 109, оп. 30, д. 186. ч. 1.

24. РГВИА, ф. 6162, оп. 1, д. 2.

25. РГВИА, ф. 9196, оп. 2/244, д. 35, ч. 6, св. 23.

26. РГВИА, ф. 9196, оп. 2/244, д. 10, ч. 198, с. 16.

27. РГВИА, ф. 8058, оп. 1, д. 5.

28. РГВИА, ф. 9196, оп. 2/244, д. 123, ч. II, св. 29.

29. РГВИА, ф. 14132, оп. 1, д. 22.

30. РГВИА, ф. 11320, оп. 1, д. 5.

31. РГВИА, ф. 11320, оп. 1, д. 1.

32. РГВИА, ф. 9196, оп. 5/263, св. 8, д. 14.

33. РГВИА, ф. 6776, оп. 1, д. 3.

Примечания

1. Можно предположить, что фактически численность населения страны была несколько выше и составляла около 80 млн человек, т.к. официальные данные, как правило, являются неполными.

2. См., например: Решетов Н. Дела давно минувших дней // Русский архив.) 885. Кн 2, № 5—8. С. 435—436.

3. Подробнее см.: Смолин Н.Н. К вопросу о потерях Государственного Подвижного ополчения в ходе Крымской войны // Чтения по военной истории. СПб., 2007. Вып. 3.