Ялтинский быт и встречи Чехова

В ялтинский период своей жизни Антон Павлович встречался в Крыму со многими виднейшими деятелями литературы и искусства той эпохи. Сюда в первую очередь относятся встречи с Алексеем Максимовичем Горьким.

Взаимоотношения этих великих русских писателей охватывают период немногим более пяти лет, причем почти все личные встречи состоялись в Крыму. В 1898 году началась их переписка. Горький первый написал Чехову в Ялту в октябре 1898 года: «Я хотел бы объясниться Вам в искреннейшей горячей любви кою безответно питаю к Вам со времени младых ногтей моих, я хотел бы выразить мой восторг перед удивительным талантом Вашим...

Сколько дивных минут прожил я над Вашими книгами, сколько раз плакал над ними и злился, как волк в капкане, и грустно смеялся подолгу...»

В свою очередь Чехов вскоре так написал о творчестве Горького в одном из писем к нему: «...Какого я мнения о Ваших рассказах!.. Талант несомненный и при том настоящий, большой талант. Например, в рассказе «В степи» он выразился с необыкновенной силой и меня даже зависть взяла, что это не я написал Вы художник, умный человек, Вы чувствуете превосходно, Вы пластичны, т. е. когда изображаете вещь, то видите ее и ощупываете руками. Это настоящее искусство Вот Вам мое мнение, и я очень рад, что могу высказать Вам его. Я, повторяю, очень рад, и если бы мы познакомились и поговорили час — другой, то Вы убедились бы, как я высоко Вас ценю и какие надежды возлагаю на Ваше дарование».

В марте 1899 года А.М. Горький приехал в Ялту и писатели познакомились лично. В течение трех недель они часто встречались, о многом переговорили и хорошо узнали друг друга. Вернувшись из Ялты в Н. — Новгород, Горький писал Чехову: «...Рад я что встретился с Вами, страшно рад! Вы, кажется, первый свободный и ничему не поклоняющийся человек которого я видел... Я очень прошу Вас не забывать обо мне. Будем говорить прямо — мне хочется, чтобы порой Вы указали мне мои недостатки, дали совет, вообще — отнеслись бы ко мне, как к товарищу, которого нужно учить. Еще в Ялте я хотел сказать Вам об этом — просить Вас, — но мне говорить труднее, чем писать. Я все-таки говорил это намеками и, быть может, Вы уже поняли меня тогда еще».

Чехов неоднократно писал Горькому о стилистических, композиционных недостатках некоторых его рассказов того времени, давал много ценных дружеских литературных советов, за которые Горький всегда был ему благодарен. Не все произведения Горького одинаково нравились Чехову в ту пору, но он понимал, что Горький вошел в литературу со своей тематикой, со своими литературными образами, и в советах Горькому не касался идеологической стороны его произведений.

После знакомства между писателями установились дружеские отношения, не прерывавшиеся до самой смерти Чехова. Когда бы ни приезжал Горький в Крым, он всегда был желанным гостем в доме Чехова. До сего времени в саду ялтинского Дома-музея сохранилась «горьковская скамейка». Именно на этой простенькой некрашеной скамье, находящейся в отдаленном укромном уголке чеховского сада, писатели любили посидеть и поговорить.

В 1901 году А.М. Горький был арестован в Н. — Новгороде по ряду обвинений политического характера. После освобождения из тюрьмы за ним был установлен полицейский надзор, и министерством внутренних дел было вынесено постановление о высылке Горького из Н. — Новгорода в Арзамас. А.М. Горький подал прошение о разрешении ему по состоянию здоровья зиму 1901 — 1902 годов прожить в Крыму. В конце октября 1901 года он писал Чехову в Ялту: «...Мне разрешили жить в Крыму — кроме Ялты. Выезжаю отсюда около 10 числа и поселюсь где-нибудь в Алупке или между ею и Ялтой. Буду, потихоньку от начальства, приезжать к Вам, буду — так рад видеть Вас! Я, знаете, устал очень за это время и рад отдохнуть».

12 ноября 1901 года А.М. Горький приехал в Ялту, и так как его в городе, согласно полицейскому распоряжению, не имели права прописать, то А.П. Чехов прописывает его в своем доме, по территориальному расположению считавшемся не в городе, а в деревне Аутке. Но, как видно из писем Чехова, полиция и здесь не оставляет Горького без «внимания». Так, в письме к жене Чехов пишет: «...A. М. здесь, здоров. Ночует у меня и у меня прописан. Сегодня был становой...» А через два дня вновь сообщает ей: «...Сейчас становой спрашивал в телефон, где Горький...»

После переезда Горького в Олеиз (Мисхор), где он снял дачу Токмаковой «Нюра»¹, писатели продолжали часто видеться. Не раз Чехов приезжал в Олеиз к Горькому, а чаще Горький приезжал к Чехову в Ялту» хотя это иногда было и нелегко. Так, в январе 1902 года Горький пишет Антону Павловичу: «Очень хочется поехать к вам, но пока не могу. Нужно предварительно выяснить мотивы, по которым ялтинский исправник вздумал взять с меня расписку о невыезде из Олеиза».

31 декабря 1901 года А.М. Горький устраивал встречу Нового года. Собирались общие знакомые Горького и Чехова: редактор-издатель литературного и научно-популярного журнала «Журнал для всех» В.С. Миролюбов (он же бывший артист-певец Московского Большого театра Миров), пианист А.Б. Гольденвейзер (ныне профессор Московской Государственной консерватории имени Чайковского), ялтинские врачи Л.В. Средин и А.Н. Алексин, ялтинский художник Г.Ф. Ярцев и др. Горький усиленно звал Антона Павловича приехать к нему на этот вечер. Помимо приглашения самому Чехову, Горький написал письмо также и его сестре, Марии Павловне, с просьбой привезти Антона Павловича. Подлинник этого письма сейчас находится в экспозиции ялтинского Дома-музея А.П. Чехова.

«Хорошая Мария Павловна! Не приедете ли вы к нам встречать новый год? И нельзя ли привезти Антона Павловича? Со всяческой осторожностью, конечно? Ночует он здесь. Подумайте! А если уж окажется, что нельзя ему, — одна? Будет, думаю, весело. Пожалуйста. А. Пешков».

Но Антон Павлович был тогда нездоров и не мог приехать в Олеиз.

Когда Горький уезжал и жил на севере, оба писателя много писали друг другу. Содержательная переписка между ними является замечательным вкладом в русскую эпистолярную литературу².

Через всю свою большую жизнь А.М. Горький пронес неизменную любовь к Чехову. В своих критических статьях о творчестве Чехова он первый вскрыл настоящее идейное содержание его произведений и отмёл пристегнутые Чехову дореволюционной буржуазной критикой эпитеты «певца сумеречных настроений», «пессимиста» и весь подобный вздор. Горьковские воспоминания об Антоне Павловиче являются одними из самых лучших во всей мемуарной литературе о нем.

В конце 1901 и начале 1902 г. в Крыму, в Гаспре, на даче у Паниной (ныне санаторий «Ясная Поляна») жил Лев Николаевич Толстой. Чехов много раз навещал его там. Он очень любил Толстого и преклонялся перед его могучим талантом. Еще в 1890 году в письме к брату гениального русского композитора П.И. Чайковского Чехов писал, что Толстой в русском Искусстве стоит на первом месте. О романе «Война и мир» он в 1891 году писал: «Каждую ночь просыпаюсь и читаю «Войну и мир». Читаешь с таким любопытством и наивным удивлением, как будто раньше не читал. Замечательно хорошо».

Познакомился Чехов с Толстым в 1895 году, съездив К нему в Ясную Поляну. Он пробыл у него больше суток и после писал об этой встрече: «Впечатление чудесное. Я чувствовал себя легко, как дома, и разговоры наши со Львом Николаевичем были легки». Когда в декабре 1899 года Толстой был серьезно болен, Чехов писал в одном из ялтинских писем: «Я боюсь смерти Толстого. Если бы он умер, то у меня в жизни образовалось бы большое пустое место. Во-первых, я ни одного человека не любил так, как его... Во-вторых, когда в литературе есть Толстой, то легко и приятно быть литератором; даже сознавать, что ничего не сделал и не делаешь — не так страшно, так как Толстой делает за всех... В-третьих, Толстой стоит крепко, авторитет у него громадный, и, пока он жив, дурные вкусы в литературе, всякое пошлячество, наглое и слезливое, всякие шершавь е, озлобленные самолюбия будут далеко и в тени...» Этими словами Чехов выразил свое субъективное «отношение к Толстому, вместе с тем дал и объективную оценку творческой деятельности гениального писателя, стоявшего во главе русской литературы того времени.

Но все это, однако, не заслонило от Чехова другого Толстого — создателя глубоко реакционного философского учения. Чехов отлично понимал противоречия в произведениях, во взглядах великого художника, во всем созданном им «толстовстве». Толстой, отразивший в своих произведениях изумительные картины русской жизни, Толстой — обличитель лжи, фальши, правительственного насилия, капиталистической эксплуатации, Толстой — разоблачитель лицемерия казенной церкви и, с другой стороны, Толстой, — как сказал В.И. Ленин, — «помещик, юродствующий во Христе... юродивая проповедь «непротивления злу» насилием... проповедь одной из самых гнусных вещей, какие только есть на свете, именно: религии...»³

В одном из писем Чехов писал еще в 1894 году: «Толстовская мораль перестала меня трогать, в глубине души я отношусь к ней недружелюбно... Во мне течет мужицкая кровь, и меня не удивишь мужицкими добродетелями... Толстовская философия сильно трогала меня, владела мною 6—7 лет, и действовали на меня не основные положения, которые были известны мне и раньше, а толстовская манера выражаться, рассудительность и, вероятно, гипнотизм своего рода. Теперь же во мне что-то протестует; расчетливость и справедливость говорят мне, что в электричестве и паре любви к человеку больше, чем в целомудрии и в воздержании от мяса... для меня Толстой уже уплыл, его в душе моей нет, и он вышел из меня, сказав: се оставляю дом ваш пуст. Я свободен от постоя...» Критикуя в другом письме послесловие Толстого к «Крейцеровой сонате», Чехов так сказал: «Я третьего дня читал его «Послесловие». Убейте меня, но это глупее и душнее, чем «Письма к губернаторше», которые я презираю⁴. Черт бы побрал философию великих мира сего... Она вся, со всеми юродивыми послесловиями и письмами к губернаторше, не стоит одной кобылки из «Холстомера».

Лев Николаевич, со своей стороны, также любил Чехова как писателя и как человека. Он дал обобщающую оценку творчества Чехова в исключительно сильных словах, сказав, что «Чехов — это Пушкин в прозе», а у себя в дневнике записал: «Чехов, как Пушкин, двинул вперед форму. И это большая заслуга».

Как человек, — скромный, сдержанный, обаятельный, — Антон Павлович вызывал большие симпатии Толстого. Чехов бывал иногда в Гаспре вместе с Горьким (дача Горького была недалеко от Гаспры). Алексей Максимович не раз наблюдал, с какой теплотой относился Толстой к Чехову, и в своих воспоминаниях написал:

«...Чехова он любил и всегда, глядя на него, точно гладил лицо Антона Павловича взглядом своим, почти нежным в эту минуту. Однажды Антон Павлович шел по дорожке парка..., а Толстой, еще больной в ту пору, сидя в кресле на террасе, весь как-то потянулся вслед..., говоря вполголоса:

— Ах, какой милый, прекрасный человек: скромный, тихий, точно барышня! И ходит, как барышня. Просто — чудесный!»

Вместе с тем Толстой называл Чехова «безбожником», ему не нравились пьесы Антона Павловича. Он как-то сказал, что не любит пьес Шекспира, но что чеховские — «еще хуже»!

В конце января 1902 года Л.Н. Толстой, находясь в Гаспре, тяжело заболел. Чехов принял близко к сердцу его болезнь. Письма Антона Павловича этого периода заполнены постоянным беспокойством за жизнь писателя. Положение больного было настолько плохо, что одно время врачи потеряли надежду на благоприятный исход. Чехов писал жене 27 января: «Толстой очень плох; у него была грудная жаба, потом плеврит и воспаление легкого. Вероятно, о смерти его услышишь раньше, чем получишь это письмо. Грустно, на душе пасмурно».

В этот момент вокруг тяжело больного Толстого разыгралась гнусная история, организованная царскими правительственными кругами. Как известно, Л.Н. Толстой в феврале 1901 года «святейшим» синодом был отлучен от церкви за разоблачение лицемерия казенных церковников. Писатель, якобы проповедующий «ниспровержение всех догматов православной церкви и самой сущности веры христианской», был даже взят под слежку шпионов царской охранки. Когда слухи о безнадежном положении писателя дошли до правительства, высшие чиновники, опасаясь, что огромная популярность Толстого среди народа в связи с его смертью может вызвать демонстрации, решили принять свои меры. Правительство собиралось сначала скрыть от народа смерть Толстого, а затем, уже позднее, сообщить, что перед смертью Лев Толстой раскаялся в своих «грехах». Для этого одному из священников прихода было приказано присутствовать у постели умирающего, попытаться уговорить его раскаяться, а затем, независимо от результатов, объявить народу о том, что перед смертью Толстой раскаялся. Министерство внутренних дел направило в Симферополь инструкции о мерах на случай смерти Толстого. Но семья писателя и окружающие близкие люди принимали свои меры. А.М. Горький пишет в своих воспоминаниях:

«Толстой был настолько опасно болен, что, ожидая его смерти, правительство уже прислало из Симферополя прокурора, и чиновник сидел в Ялте, готовясь, как говорили, конфисковать бумаги писателя. Имение графини С. Паниной, где жили Толстые, было окружено шпионами, они шлялись по парку, и Леопольд Суллержицкий выгонял их, как свиней из огорода. Часть рукописей Толстого Суллержицкий уже тайно перевез в Ялту и спрятал там».

Русская общественность была глубоко обеспокоена состоянием здоровья Толстого. В Москве ходили уже слухи о смерти писателя. Жена Чехова Ольга Леонардовна, писала, например, из Москвы мужу: «...Носятся тревожные и упорные слухи о смерти Толстого, Если это правда, почему не разрешают публиковать? Не понимаю совсем. Вчера во время спектакля только и было разговоров, что о его болезни и смерти. Напиши все об этом...»

А.П. Чехов ответил жене: «...Ты ничему не верь. Если не дай бог случится что, то я извещу тебя телеграммой. Назову его в телеграмме «дедушкой», иначе, пожалуй, не дойдет».

Когда ялтинские и приезжие врачи установили дежурства у постели тяжело больного Толстого, Чехов огорчился и сказал, что, будь он сам здоров, он непременно принял бы участие в этих дежурствах у Льва Николаевича в качестве врача.

Но Толстой, обладавший крепким организмом, поправился и даже пережил Антона Павловича на 6 лет. После смерти Чехова Лев Николаевич говорил о нем: «Чехов... был несравненный художник жизни... и достоинство его творчества то, что оно понятно и сродно не только всякому русскому, но и всякому человеку вообще... А это главное».

Чехов и Толстой были совершенно разными людьми и по возрасту, и по социальному положению, и по мировоззрению, и даже по содержанию и форме своего творчества. Тем примечательнее были их дружеские отношения, основанные на взаимном уважении таланта и творчества каждого.

Бывал у Чехова в Ялте и выдающийся русский писатель Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк. Он познакомился с Антоном Павловичем еще в Петербурге, в 1893 году, и с тех пор между ними установились дружеские отношения. Чехову нравилось творчество талантливого уральского писателя. По воспоминаниям одного из их современников — писателя И.Н. Потапенко — Чехов говорил, что Мамин-Сибиряк и в книгах точно такой же, как и в жизни, «тот же чернозем — жирный, плотный, сочный, который тысячу лет может родить без удобрения... копай хоть три дня в глубину — все будет чернозем, никогда до песку или глины не докопаешься». Потапенко приводит дальше интересные слова Чехова:

— Там на Урале, должно быть, все такие: сколько бы не толкли в ступе, а они все — зерно, а не мука. Когда, читая его книги, попадаешь в общество этих крепышей — сильных, цепких, устойчивых черноземных людей, — то как-то весело становится... Чтобы изобразить их, надо, должно быть, родиться и вырасти среди них.

Очень высоко ставил Антон Павлович литературный талант Мамина-Сибиряка, хотя и не все его книги нравились Чехову, но это относилось прежде всего к произведениям, созданным в последний период жизни, — период спада творчества Мамина-Сибиряка. Так, например, не понравилась Чехову повесть «Около господ». Прочитав ее в журнале «Русская мысль», Чехов в одном из своих писем дал отрицательный отзыв о ней. Но в письме к Суворину в 1895 году Чехов подчеркнул художественный талант и замечательное мастерство писателя и сравнил его даже с Л.Н. Толстым: «Мамин-Сибиряк очень симпатичный малый и прекрасный писатель... У него есть положительно прекрасные вещи, и народ в его наиболее удачных рассказах изображается нисколько не хуже, чем в «Хозяине и работнике».

В разговоре с И.Н. Потапенко Чехов сделал другое многозначительное сравнение:

— В каждом его (Мамина-Сибиряка) рассказе какой-нибудь Поль Бурже извлек бы материала на пять толстых романов. Знаешь, когда я читал маминские писания, то чувствовал себя таким жиденьким как будто сорок дней и сорок ночей постился.

Как видно, огромное впечатление производила на Чехова творческая сила литературного таланта уральского писателя.

После переселения Антона Павловича в Крым Мамин-Сибиряк не раз бывал у него в ялтинском доме. Мария Павловна Чехова рассказывает, что Дмитрий Наркисович своими шутками, остроумными репликами всегда вносил оживление в общество. К Антону Павловичу он относился с огромным уважением и интересом.

У Чехова и Мамина-Сибиряка было много общего. Их сближала любовь к родине, к ее необъятным просторам, любовь к народу, вера в его лучшую будущую жизнь. Оба писателя были убеждены, что талантливый русский народ еще проявит свою мощь и создаст новую «полную, умную и смелую жизнь».

Частыми гостями у Чехова в Ялте бывали такие известные в то время писатели, как А. Куприн, И. Бунин, Л. Андреев, Н. Телешов, Н. Гарин-Михайловский и другие. С ними Антон Павлович был дружен, и они подолгу бывали в чеховском доме. Приезд их всегда радовал писателя.

Своих ялтинских гостей Чехов делил на «приятных» и «неприятных», как он писал в своих письмах; однако он никогда не давал никому почувствовать, что его тяготит тот или иной посетитель. Куприн, например, рассказывал:

«Я боялся уподобиться Борису Лазаревскому, который часами просиживал у Чехова и до такой степени утомлял его разговорами и чтением своих произведений, что у Антона Павловича повышалась температура. И так велика была деликатность этого замечательного человека, что даже своим домашним он не позволял каким-нибудь намеком дать понять Лазаревскому, как тягостны бывали для больного писателя его посещения».

В Ялте у Чехова бывал старинный друг его и всей чеховской семьи знаменитый русский художник И.И. Левитан.

С Левитаном Чехов познакомился в начале 80-х годов через своего старшего брата, Николая Павловича, который учился вместе с талантливым художником в Московском училище живописи, ваяния и зодчества. Близкие дружеские отношения между Антоном Павловичем и Левитаном закрепились в 1885 году, когда они жили на даче в имении Киселевых в Бабкино, под Москвой.

Любовь к природе сроднила этих двух величайших художников, певцов русского пейзажа. Левитан однажды писал Чехову: «Я внимательно прочел еще раз твои «Пестрые рассказы» и «В сумерках», и ты поразил меня, как пейзажист. Я не говорю о массе очень интересных мыслей, но пейзаж в них это — верх совершенства. Например, в рассказе «Счастье» картины степи, курганов, овец поразительны».

Чехов и Левитан любили бродить по лесу с ружьем, особенно весной, когда пробуждается природа. Но о том, какие они оба были охотники, рассказывает сам Антон Павлович в одном из своих писем. В апреле 1892 года он писал из Мелихова: «У меня гостит художник Левитан. Вчера вечером был с ним на тяге. Он выстрелил в вальдшнепа; сей, подстреленный в крыло, упал в лужу. Я поднял его: длинный нос, большие черные глаза и прекрасная одежда. Смотрит с удивлением. Что с ним делать? Левитан морщится, закрывает глаза и просит с дрожью в голосе: «Голубчик, ударь его головкой по ложу...» Я говорю: не могу. Он продолжает нервно пожимать плечами, вздрагивать головой и просить. А вальдшнеп продолжает смотреть с удивлением. Пришлось послушаться Левитана и убить его. Одним красивым, влюбленным созданием стало меньше, а два дурака вернулись домой и сели ужинать».

Когда в 1897 году у Антона Павловича было окончательно установлено заболевание туберкулезом легких, Левитан написал Чехову взволнованное письмо: «Ты меня адски встревожил своим письмом. Что с тобой, неужели в самом деле болезнь легких? Не ошибаются ли эскулапы? Они все врут, не исключая даже и тебя. Как ты сам себя чувствуешь? Или самому трудно себя проследить? Сделай все возможное, поезжай на кумыс, лето прекрасно в России, а на зиму поедем на юг, хоть даже в Nervi вместе; мы скучать не будем. Не нужно ли денег? Я уверен, что если ты и лето и зиму проведешь хорошо, все пройдет, и врачам не придется торжествовать. Ах, зачем ты болен, зачем это нужно, тысяча праздных, гнусных людей пользуются великолепным здоровьем! Бессмыслица!» Кстати, сам Левитан в это время был уже тяжелым сердечным больным.

Единственным темным пятном в отношениях между Чеховым и Левитаном была обида художника на писателя за его рассказ «Попрыгунья», опубликованный в январе 1892 года. В художнике Рябовском и его отношениях с Дымовой Левитан узнал себя и свою близкую знакомую Софью Петровну Кувшинникову. Обидевшись, Левитан некоторое время не бывал у Чехова. Но в конце концов он не выдержал и однажды вместе с Татьяной Львовной Щепкиной-Куперник приехал к Чехову в Мелихово. Проведя у него вечер и ночь, Левитан на другой день уехал, оставив Чехову записку: «Сожалею, что не увижу тебя сегодня. Заглянешь ко мне? Я рад несказанно, что вновь здесь у Чеховых. Вернулся опять к тому, что было дорого и что на самом деле и не переставало быть дорогим...» Все было забыто, и сердечные отношения между ними продолжались до самой смерти Левитана.

За полгода до своей смерти Исаак Ильич приезжал в гости к Чехову в Ялту. Как-то в конце декабря 1899 года, незадолго до отъезда, Левитан сидел в кабинете Чехова и вел задушевный разговор со своим другом. Антон Павлович жаловался ему на свою тоску по северу. Левитан слушал и неожиданно попросил Марию Павловну принести кусок картона; вырезав его по размеру ниши камина, он тут же написал маслом этюд, изобразив на нем лунную ночь, поле, копны сена. Закончив, Левитан сам вставил его в нишу, где он находится и по настоящее время.

В первых числах января 1900 года художник уехал из Ялты. Это была его последняя встреча с Чеховым. В августе 1900 года Левитан скончался.

Бывал у Чехова и всемирно известный певец Ф.И. Шаляпин. Он с удовольствием пел русские классические романсы и народные песни, которые так любил Чехов в его исполнении.

Выдающийся русский композитор и пианист С.В. Рахманинов, любивший творчество А.П. Чехова, играл для него в его ялтинском доме свои фортепьянные произведения. Кстати, одно из произведений Рахманинова, «Фантазия для оркестра», было связано с рассказом Чехова «На пути». На изданных Юргенсоном нотах после титула напечатано: «Фантазия эта написана под впечатлением стихотворения Лермонтова «Утес». Автор избрал эпиграфом к своему сочинению начальные слова стихотворения:

Ночевала тучка золотая
На груди утеса великана».

На экземпляре, преподнесенном Рахманиновым Чехову, композитор сделал такую надпись: «Дорогому и глубокоуважаемому Антону Павловичу Чехову, автору рассказа «На пути», содержание которого, с тем же эпиграфом, служило программой этому музыкальному сочинению. — С. Рахманинов. 9-е ноября 1898 г.».

Гостями Чехова бывали артист П.Н. Орленев, академик А.Ф. Кони, литератор В.А. Гиляровский и многие другие писатели, артисты, музыканты, ученые, привлекаемые талантом писателя и его личным обаянием.

Очень дружен был Чехов в то время с жившими в Ялте писателем-врачом С.Я. Елпатьевским, академиком Н.П. Кондаковым, врачом И.Н. Альтшуллером, постоянно лечившим Чехова, художником Г.Ф. Ярцевым, с врачами А.Н. Алексиным, Л.В. Срединым и П.П. Розановым.

В Ялте на набережной был книжно-табачный магазин И.А. Синани — «Русская избушка», как было написано на его вывеске. Антон Павлович любил заходить к Синани, чтобы посмотреть книжные новинки, посидеть на скамейке около магазина, поговорить о новостях со знакомыми. Здесь он часто встречался с писателями, приезжавшими в Ялту. Жена писателя Ольга Леонардовна Книппер-Чехова в своих воспоминаниях пишет, что Антона Павловича «...всегда тянуло пойти на ослепительно белую, залитую солнцем набережную, вдыхать там теплый, волнующий аромат моря, щуриться и улыбаться, глядя на лазурный огонь морской поверхности, тянуло поздороваться и перекинуться несколькими фразами с ласковым хозяином, посмотреть полки с книгами, нет ли чего новенького, узнать, нет ли новых приехавших, послушать невинные сплетни...» Хозяин магазина завел у себя даже книгу посетителей, где многие известные писатели, артисты, художники оставляли свои автографы. Среди них имеются собственноручные записи А.П. Чехова, А.М. Горького, И.А. Бунина, Д.Н. Мамина-Сибиряка, А.И. Куприна, Вл. И. Немировича-Данченко, Н.Д. Телешова, В.А. Гиляровского и других (сейчас эта книга находится в Центральном Государственном литературном архиве).

И.А. Синани, очень любивший Чехова, между прочим, много помогал Антону Павловичу во время постройки ялтинского дома, руководя хозяйственными делами строительства и выполняя многие поручения Чехова во время его отсутствия в Ялте.

Помимо деятелей литературы и искусства, к Чехову часто заходили и малознакомые или даже совсем незнакомые люди. Многие из этих посетителей, далекие от интересов писателя, своими обывательскими разговорами утомляли его и мешали работать. Режиссер Московского Художественного театра Л.А. Суллержицкий опубликовал записанные им со слов артистки театра Н.А. Бутовой воспоминания о Чехове:

«Будучи в Ялте, я зашла к Антону Павловичу. Он сидел на балконе, а возле него на перилах лежал большой морской бинокль.

— Это мой спаситель, — посмеялся он, указывая на бинокль.

— То есть как спаситель?

— А так. Когда ко мне приходят и начинают умные разговоры, я беру бинокль и начинаю смотреть в него. Если это днем, — то на море, а ночью — в небо. Тогда гостям кажется, что я думаю о чем-то важном, глубоком, они боятся помешать мне и тоже умолкают.

Через некоторое время мы сошли в сад и сидели там на скамье... Пришла одна дама и стала говорить о его произведениях. Долго он смотрел то в одну сторону, то в другую, а потом встал и просительно проговорил:

— Маша! Принеси мне бинокль!..»

Сам А.П. Чехов писал жене в августе 1900 года: «Пишу пьесу⁵ , но гости мешают дьявольски. Вчера с 9 часов утра до вечера, а сегодня с обеда. Все путается в голове, настроение становится мелким, злюсь, и каждый день приходится начинать сначала...» А через три дня сообщает ей же: «...Вчера пошел в сад, чтобы отдохнуть немножко, и вдруг — о ужас! — подходит ко мне дама в сером, NN. Она наговорила мне разной чепухи и между прочим дала понять, что ее можно застать только от часа до трех. Только! Простилась со мной, потом немного погодя опять подошла и сказала, что ее можно застать от часа до трех. Бедняга, боится, чтобы я не надоел ей...»

В последние годы популярность Чехова в Ялте была необычайно велика. Во время прогулок по набережной он привлекал к себе внимание публики, снедаемой любопытством; это его всегда тяготило. Писатель В. Ладыженский описывает, например, такой эпизод:

«Стояла хорошая, жаркая и сухая погода. Чехов чувствовал себя очень хорошо и вечером предложил мне пойти гулять с тем, чтобы поужинать в городском саду... Прогулка шла очень недурно, но только до набережной. На набережной Чехов привлек к себе внимание публики. На него оглядывались, а следом за ним, как дельфины за пароходом, показались «антоновки»⁶. Чехов смущался все больше и больше:

— Пойдем скорее. А то неловко. Видишь, здесь много людей.

Мы ускорили шаги, добрались до городского сада и заняли столик. Здесь присоединился к нам еще один из наших общих друзей, и мы занялись гастрономическими соображениями. Но недолго пришлось нам на этот раз благодушествовать. Толпа росла кругом столика, а аллеи сада наполнялись мужественными и неотвратимыми «антоновками».

— Нет, так невозможно. Неловко очень Чего ж это они на нас все так глядят! Пойдемте в ресторан тут кабинет есть один, — смущенно говорил Чехов, забывая, по-видимому, что глядели не на нас а на него И вслед за ним мы вынуждены были спрятаться в кабинете. Чехов боялся толпы, как боялся позы которой в нем никогда не было...»

О другом эпизоде рассказывает в своих воспоминаниях А. Куприн:

«Как-то раз он (Чехов) вернулся в очень веселом настроении духа с набережной, где он изредка прогуливался, и с большим оживлением рассказывал:

— У меня была сейчас чудесная встреча. На набережной вдруг подходит ко мне офицер-артиллерист совсем молодой еще, подпоручик. — «Вы А.П. Чехов?» — «Да, это я. Что вам угодно?» — «Извините меня за навязчивость, но мне так давно хочется пожать вам руку!» И покраснел. Такой чудесный малый, и лицо милое. Пожали мы друг другу руки и разошлись».

Бывал у Чехова в Ялте в гостях известный в свое время пианист Самуэльсон. В своих воспоминаниях он рассказывает, что Чехов, любивший музыку особенно выделял ноктюрн Шопена C-dur и всегда просил исполнить его. Кстати, из различных воспоминании и писем Чехова видно, что у писателя было несколько любимых романсов русских композиторов: П.И. Чайковского — «Ночь» («Отчего я люблю тебя») «Ночи безумные», «Снова, как прежде, один»; М.И. Глинки — «Сомнение», «Я помню чудное мгновенье»; Н.А. Римского-Корсакова — «О чем в тиши ночей», «На холмах Грузии»; А.Г. Рубинштейна — «Ночь» («Твой голос для меня») и другие.

Профессор Бобров, создатель санатория для детей, больных костным туберкулезом (в Алупке-Саре), проводил в пользу этого санатория концерты с участием известных артистов и музыкантов. Чехов с удовольствием посещал эти концерты, которые обычно устраивались в Алупке, на Львиной террасе Воронцовского дворца. Однажды, по рассказу сестры писателя М.П. Чеховой, там произошел характерный эпизод. За столиком на одной из площадок террасы сидели А.П. Чехов, О.Л. Книппер-Чехова и М.П. Чехова. Кто-то из присутствовавших, сидевший за одним из соседних столов, поднялся и, обратившись к публике, громко, в напыщенных выражениях приветствовал «находящегося среди нас» Чехова — «гордость русской литературы». Покрасневший, растерявшийся писатель немедленно поднялся из-за стола, куда-то ушел и больше не возвращался. Мария Павловна и Ольга Леонардовна через некоторое время также вынуждены были уйти. Разыскав Антона Павловича, они уехали домой в Ялту, так и не послушав концерта.

Интересна запись самого Чехова в его записной книжке по поводу таких встреч и приветствий: «Приезжаю к знакомому, застаю ужин, много гостей. Очень весело. Мне весело болтать с соседками и пить вино. Настроение чудесное. Вдруг поднимается N с важным лицом, точно прокурор, и произносит в честь мою тост. Чародей слова, идеалы, в наше время, когда идеалы потускнели... сейте разумное, вечное. У меня такое чувство, точно я был покрыт раньше колпачком, а теперь колпачок сняли, точно в меня прицелились. После тоста чокались, молчание. Пропало веселье. — Вы теперь должны сказать, — говорит соседка. — Но что я скажу? Я охотно бы пустил в него бутылкой. И спать ложусь с осадком в душе. «Смотрите, смотрите, господа, какой дурак сидит среди вас!»

Примечания

1. До Великой Отечественной войны там помещался санаторий ЦК профсоюза кино-фотоработников. Во время немецко-фашистской оккупации Крыма дом был разрушен.

2. Переписку Чехова с Горьким см. в книге: «М. Горький и А. Чехов». М., Академия наук СССР, 1937.

3. В.И. Ленин. «Лев Толстой, как зеркало русской революции», т. 15, 179—186.

4. «Выбранные места из переписки» Н.В. Гоголя.

5. «Три сестры».

6. «Антоновками» друзья писателя шутливо прозвали многочисленных поклонниц Антона Павловича, всегда стремившихся оказать ему какое-либо внимание, услугу: встретить его, проводить до дому и т.д.