Кефе

Разгром итальянских факторий не оправдал надежд татар, стремившихся утвердиться в прежних владениях генуэзцев. Их место заняли османы. Они оставили за собой все приморские города и укрепления и, переименовав Каффу в Кефе¹, сохранили за ней положение главенствующего торгового, административного и политического центра в Крыму и Причерноморье. Вначале здесь был учрежден санджак², затем — эйялет³. Кефе дала свое имя провинции, включавшей в себя акваторию Азовского моря, восточный Крым и часть Тамани: Кефская лива.

Внедрению османов в Крым сопутствовала хорошо продуманная политика в отношениях с Крымским ханством. Мехмет II ясно обозначил ее направление первыми же шагами: он сохранил жизнь Менгли-Гераю и, вопреки ожиданиям, вернул ему в 1478 году ханский трон. Сообщается, что утверждение Менгли-Герая на крымский престол состоялось в Константинополе в присутствии многочисленной дворцовой свиты и самого султана⁴. Оно сопровождалось пышным обрядом, в ходе которого вторично приведенному к власти хану были пожалованы соболья шуба, чалма с пышным пером, сабля с золотой рукоятью, украшенной драгоценными камнями, лук со стрелами и три бунчука⁵. Таким образом, Менгли-Герай оказался вассалом Мехмеда II. Это положение закреплялось специальным договором, предоставлявшим турецкому султану право сажать на трон крымских ханов, а равно — и лишать их престола по собственному усмотрению. В соответствии с ним крымские татары были обязаны «воевать или заключать мир» сообразно с интересами Османской империи. Верховенство Порты подчеркивалось, наконец, в том же договоре особой статьей, которая требовала от татар молиться в мечетях о крымском хане «после моления о великом султане»⁶.

Ко времени возвращения Менгли-Герая в Крым, Солхат уже не являлся сколь-нибудь значительным административным или экономическим центром полуострова. Ликвидация итальянских колоний в Таврике и вызванные ею последствия обнажили слабость социально-экономических устоев ханства. В хозяйственном отношении вся территория Крыма делилась на две основные зоны — южнобережную, пределы которой приблизительно соответствовали генуэзской Кампанье, и степную. Главным занятием населения степной части полуострова было скотоводство. «Большинство татар вовсе не обрабатывают и не обсеивают полей; богатство их заключается в конях, верблюдах, волах, коровах, козах и овцах; этим они и живут», — указывал автор XVI века М. Броневский⁷. Современники утверждали, что животноводство находилось у степняков на довольно примитивном уровне. «Скот, утомленный трудами, исхудалый, поправляется в полях, питаясь скудной травой, доставаемою из-под снега копытами не хуже, чем у нас на лучших пастбищах или в стойлах», — сообщал М. Литвин⁸. Столь же важным родом их экономической деятельности являлся разбой, основная цель которого обычно состояла в захвате невольников. Охота на людей была чем-то вроде профессии для значительной части татар. Об этом, например, свидетельствует барон де Тотт, участвовавший в одном из последних набегов степняков на Подолию в 1769 году: «Пять или шесть рабов разного возраста, штук 60 баранов и около 20 волов — обычная добыча одного человека, его мало стесняет. Головки детей выглядывают из мешка, привешенного к луке седла; молодая девушка сидит впереди, поддерживаемая левой рукой всадника, мать — на крупе лошади, отец — на одной из запасных лошадей, сын — на другой; овцы и коровы — впереди, и все движется и не разбегается под бдительным взором пастыря. Ему ничего не стоит собрать свое стадо, направить его, заботиться об его продовольствии, самому идти пешком, чтоб облегчить своих рабов, и эта картина была бы поистине занятной, если б жадность и самая жестокая несправедливость не составляли ее содержания»⁹.

Скотоводство, носившее поначалу у жителей степного Крыма сплошь экстенсивный характер, вынуждало их к перемене пастбищ и к кочевому быту. Располагавшиеся там татарские деревни еще и в XVII веке представляли собой группу из 10—12 домов с мечетью посередине, вокруг которой были разбросаны зимние пристанища кочевников — четырехугольные шатры и крытые наглухо повозки. Кочевой образ жизни способствовал стойкости форм ее родового уклада. Крымские татары делились на общины — аймаки, подразделявшиеся, в свою очередь, на роды. Роды возглавлялись мурзами — старейшинами, которые являлись одновременно военачальниками племен и советниками ханов. По замечанию одного из путешественников конца XVII века, мурзы пользовались уважением хана «в зависимости от многолюдности ... их племен». «Да и сами ханы, — добавляет он, — лишь постольку страшны своим соседям, поскольку под их властью находятся племена, включающие большое количество родов».

Крымский хан Менгли Герай. Османская миниатюра XVI в.

В течение XV-первой половины XVI веков татары почти не занимались землепашеством, вследствие чего Крым постоянно нуждался в привозном хлебе. Он поступал сюда вначале, главным образом, из Турции, которая, в свою очередь, и сама импортировала пшеницу из различных регионов Средиземноморья. Однако, в XVII веке из-за ослабления Османской империи этот источник начал постепенно иссякать, и теперь уже Стамбул должен был полагаться, по преимуществу, на крымскую житницу. Турецкие историки связывают переход татар-степняков к оседлому земледелию с именем Сагиб-Герай-хана. Сагиб-Герай повелел кочевникам «поломать телеги, служившие для переездов и перевозок их имущества, и назначил им постоянные места жительства, дав каждому достаточное количество земли и приказав строить дома и деревни на всем полуострове Крымском от Ферх-Кермана [на перешейке] на севере до Балаклавы на юге и от Каффы до Гезлеве»¹⁰. По словам путешественников, у татар в ходу были плуги, в которые «впрягались по восьми и по десяти тощих волов», и «бороны из колючего хвороста, прикрепленного к бревну». Они замечали, что эти орудия «нимало не производили желаемого успеха». Несмотря на примитивную технику обработки земли, в благоприятные годы полученного в Крыму зерна хватало как для удовлетворения собственных нужд, так и для поставки его на экспорт¹¹.

В отличие от степняков, население южного и юго-восточного Крыма вело оседлый образ жизни. По традиции, установившейся со времен генуэзского владычества, местные крестьяне продолжали заниматься садоводством и огородничеством. Наряду с крупными феодальными поместьями, здесь существовали сельские территориальные общины¹² — своего рода кооперативы, которые унаследовали старую культуру земледелия и некоторые издавна существовавшие там общественные институты социальной и экономической организации деревни. Относительно успешное и стабильное развитие сельского хозяйства в южнобережных районах Крыма предопределялось во многом устойчивостью их экономических связей с Кефе.

По данным турецких архивов, в первой половине XVI века в Кефе насчитывалось чуть более 3000 очагов¹³. Современники сообщали, что в сравнении с прежним этот город «потерял много своего блеска и величия. Римские христианские храмы... уничтожены, дома разрушены, и башни, на которых видны многие генуэзские гербы и надписи, лежат в развалинах»¹⁴. Однако, Кефе и при этом оставалась заметным торговым центром, куда, по их словам, приходили корабли не только из Константинополя, но и «с ближайших и далеких островов греческих». Полувеком спустя, Кефе рисуют уже как «огромный город» с 80-тысячным населением. Писатель использовал для характеристики интенсивности его экономической жизни такие краски: «В город через Ворота Татарии ежедневно въезжают 500, 600, 900 и 1000 телег, а под вечер ни на одной из них ничего не остается для продажи. Но главный источник богатства Каффы — море, снабжавшее ее всеми... щедротами. Поэтому Каффа очень бойкий торговый город, куда съезжаются купцы из Константинополя, Азии и Персии»¹⁵. Несколько позднее — в середине XVII века — другой путешественник насчитал за сорок дней своего пребывания в Кефе более четырехсот пришедших сюда судов без учета постоянно сновавших вдоль берега фелух¹⁶.

Горские татары. Рис. из книги П. Сумарокова

Остатки оборонительных сооружений цитадели на Карантинном холме. XIX в.

Кефе, таким образом, сохранила за собой роль крупнейшей перевалочной базы на Черном море. В XVII веке объем осуществлявшихся через нее торговых операций уже превосходил уровень времен генуэзской колонизации. По сравнению с XV веком не претерпела существенных изменений и структура ее внешней торговли. В ней по-прежнему заметное место занимала продажа зерна, кож, морепродуктов¹⁷, но более всего — невольников. Этот промысел был восстановлен прежде всех остальных: «Корабли, приходящие к ним [татарам] часто из-за моря из Азии, привозят оружие, одежды и лошадей, а отходят от них нагруженные рабами, и все их рынки знамениты только этим товаром, который у них всегда под руками — и для продажи, и для залога, и для подарков», — утверждал М. Литвин¹⁸. Некоторое представление о масштабах работорговли татар в середине XVII века можно составить на основании данных Боплана, который говорит о 50 тысячах пленных, захваченных ими в Польше в течение всего лишь двух недель¹⁹. Анализ других источников показывает, что только из русских земель за первую половину XVII века в полон были угнаны 150—200 тысяч человек²⁰, а потери Украины вообще не поддаются подсчету. В середине XVII века земли, располагавшиеся к западу от Днепра, в результате набегов татар и военных столкновений между Россией, Османской империей, Речью Посполитой и Украиной почти полностью лишились населения, превратившись в пустыню. Значительная — если не большая — часть поступавших в Крым пленных продавалась в Кефе, которая являлась в XVI — XVIII веках одним из крупнейших невольничьих рынков Европы. При чрезвычайно высокой стоимости рабов, она получала доходы в виде пошлин и налогов от их продажи. Самый дорогой невольник — а ими были молодые здоровые мужчины — продавался, приблизительно, за 120 рублей, а самый дешевый — за 50, в то время как в Москве за 60 копеек можно было купить корову. Иначе говоря, один невольник стоил столько же, сколько стадо из 160 голов крупного рогатого скота²¹. Уже одно только это обстоятельство делало Кефе важнейшим провинциальным центром Османской империи.

О роли Кефе в иерархии заморских владений османов говорит хотя бы тот факт, что пост губернатора Кефского эйялета дважды занимали ближайшие родственники султана: в конце XV века — Мехмед, сын Байезида II, а в начале XVI века — его племянник Сулейман, получивший впоследствии известность как Салиман Великолепный. В это время мусульмане составляли меньшинство жителей Кефе. Город сохранил, в целом, основные демографические группы, свойственные структуре населения генуэзской Каффы, что способствовало устойчивости бытовавших там традиций. Данное обстоятельство выразилось, среди прочего, в преемственности архитектурного облика урбанистической среды, важнейшим элементом которой являлись сооружения каффской крепости.

Татарский невольничий рынок. Рисунок из книги А. Демидова

Среди сообщений, касающихся характера устройства укреплений Кефе первой половины XVII века, следует выделить свидетельства Дортелли д'Асколи и Бордье. Они оба говорят о пока еще «очень красивой и крепкой» внешней стене, которая, по словам Дортелли, «дублирована и заполнена землей». Турецкий путешественник Эвлия Челеби, неоднократно посещавший Кефе в середине XVII века, уточняет их данные об этой «двойной ограде» указанием: «Со стороны суши тянется там две стены одна за другой...»²². Прибегая к свойственным духу времени образным и количественным преувеличениям, он находит возможным сравнивать эти объекты с «валами Александра»²³. По оценке Челеби, стены, обращенные внутрь города, должны были иметь высоту около 35,5 метра (по тексту источника — 50 аршин) и толщину 3,6 метра (5 аршин), а внешний пояс — высоту 20 метров и толщину 5 метров (то есть, 30 и 7 аршин). При сопоставлении приведенных параметров — хотя бы они и были далеки от действительных — мы находим, что внутренняя стена «двойных укреплений» Кефе превосходила по высоте наружную приблизительно в 1,5 раза. Иначе говоря, их сравнительные размеры соответствуют истинному соотношению пропорций куртин и кладок эскарпа генуэзской крепости. «На этих двойных стенах, — говорит далее Челеби, — видно сто семнадцать различных башен и укреплений... С морской стороны стена однослойная. Находится здесь берег морской, а поэтому рва с этой стороны нет вообще. Множество имеется там башен... но число их мне неизвестно». Совершенно очевидно, что Челеби подразумевал под 117 башнями, кроме изначальных опорных пунктов обороны, еще и выдвинутые из фронтального откоса рва наружу бастионы, многие из которых были снабжены казематами и тем самым действительно чем-то напоминали башни.

Сулейман Великолепный.

Остатки укреплений цитадели Каффы на Карантинном холме. Современное фото

Эвлия Челеби сообщает о двенадцати «крепко и надежно построенных» железных воротах внешнего кольца укреплений Кефе²⁴. По его данным, со стороны суши город открывали четверо ворот с подъемными мостами перед ними: Куле-капу (Башенные), Якуб-ата-капу (Патриарха Якуба), Юсуф-хан-капу (Хана Юсуфа), Арслан-капу (Львиные), — из чего как будто следует, что какие-то из существовавших там прежде проемов османы ликвидировали²⁵. Челеби говорит о Башенных воротах как о «смотрящих на север». Их можно, вероятно, отождествить с Кайгадорскими воротами генуэзских укреплений. Другие ворота перечисляются им как следующие по порядку к югу «наверх» — то есть, в сторону предгорий, — начиная от первого из названных проемов.

Прочие ворота располагались вдоль берега залива. Путешественник выделяет среди них как наиболее внушительные Искеле-капу (Портовые) и Лиман-капу (Ворота залива). Портовые ворота следует, безусловно, отождествить с Большими морскими воротами Каффы; вторые из этих «надежно сделанных и красивых» проемов являлись, очевидно, Воротами дока. Остальные ворота размещались по морскому фасаду крепости между цитаделью и башней Константина. Челеби указывает названия лишь пяти из них: Рыбного торга, Красильщиков, Средние, Малые и Цеховые (или Укрытые). Они представляли собой обычные калитки с железными полотнами.

Остатки укреплений Каффы в юго-восточном секторе внешней крепости. Современное фото

По словам Челеби, цитадель каффской крепости и при османах являлась средоточием экономической жизни города и его административным центром. Судя по всему, турки не внесли принципиальных новшеств в инфраструктуру этого района, продолжая использовать все основные, унаследованные ими от генуэзцев, сооружения, и в особенности — портовые. Главный причал Кефе находился на прежнем месте напротив Больших морских ворот. Приходившие сюда корабли швартовались почти вплотную к берегу. Челеби указывает, что для этой цели подле Искеле-капу снаружи были установлены «три, толщиной в человеческую руку, железных кольца, сквозь которые может пролезть человек». Рядом, вне стен крепости, размещалось здание таможни, описываемое путешественником как «роскошное и великолепное» казенное строение. Вблизи Искеле-капу, с внутренней стороны, располагался двухэтажный «Дворец пашей», который, по утверждению писателя, был столь хорош, что будто бы «вобрал в себя всю красоту мира». Ич-хисар, то есть внутренняя крепость (Челеби говорит, что местные жители называли ее «Крепостью франков» — Френк-хисар), не имела рва. Ее одинарная стена включала в себя пять открывавшихся внутрь бревенчатых ворот²⁶. Одни из них назывались Хамам-капу (Банные ворота), другие — Атлы-капу (Ворота всадника). Эти ворота являлись, вероятно, главными воротами цитадели, поскольку они выходили на «нижнюю дорогу» главного рынка, основные торговые подразделения которого размещались, по всей видимости, возле западного фасада Ич-хисара в припортовой части города. Челеби поясняет происхождение названия Ворот всадника: «Высоко над аркой этих ворот находится изваянный из белого мрамора конь, на котором сидит также каменный человек. Под ногами коня изображен каменный же дракон. Поэтому-то ворота и называются Атлы-капу»²⁷.

Укрепления Каффы в конце XVIII в, Вид с восточной стороны. Рис. из книги П. Сумарокова

Наряду с цитаделью, Челеби выделяет среди внутренних укреплений Кефе еще одно пространство, смежное с нею, изолированное и защищенное «отличной каменной стеной» в восточной части города. Он сообщает название этой крепости — Нарын-хисар — и говорит, что та стоит «на вершине выдающегося в море скалистого холма». Из описания Нарын-хисара видно, что эта крепость занимала ту же территорию, что и армянские укрепления генуэзской Каффы — Айоц берд. По наблюдениям путешественника, здесь размещались до 45 домов, помещения склада одежды, арсенал, соборная мечеть и дом диздара²⁸.

О Нарын-хисаре как об «отдельной крепости» говорит и Бордье. Он отмечает особо «прекрасные сводчатые прямоугольные башни» морского фасада, подразумевая, очевидно, под ними арсенальные башни Дока, Константина и, может быть, какие-то из подобных им объектов цитадели. Эти башни и в самом деле должны были поддерживаться османами в хорошем состоянии, поскольку и при них они сохраняли значение военных складов. В частности, укрепив основание башни Константина, турки продолжали использовать ее в качестве хранилища вооружений вплоть до заключительного периода истории Кефе²⁹.

Арсеналы боевых припасов являлись, вероятно, предметом основных забот османов. Кефе была важнейшей в Причерноморье резервной базой и опорным пунктом Османской империи в ее военных операциях, направленных против Молдавии, Польши и Ирана. Уже к началу XVI века турки сосредоточили здесь арсенал, состоявший из почти 800 артиллерийских орудий, тогда как в составе городских батарей могли быть задействованы, как максимум, 40—50 пушек³⁰. Постоянный гарнизон крепости включал в себя не более трех сотен воинов, однако каждый шестой или седьмой из них являлся офицером. Челеби называет некоторых «войсковых предводителей»: морского военачальника — «кефенского капитана», который «непрестанно кружит» вдоль берегов залива на пяти фрегатах; коменданта «замковой охраны» янычар с восемью подчиненными ему старшинами — «замковыми ага»; ага, надзирающих за состоянием городских объектов, строительством; смотрителей пороховых складов; специалистов по вооружению и некоторых других лиц, представлявших военно-полицейские структуры чиновничьего аппарата Кефе³¹.

Общий вид Феодосии конца XVIII в. Рис. из книги П. Палласа

Воины турецкой армии: янычар, капитан, моряк, конный артиллерист, капитан инфантерии, артиллерист. Реконструкция В. Бруна

Хотя авторы XVII века используют для характеристики Кефе как крепости эпитеты сплошь превосходной степени, ее оборонительные сооружения являлись к тому времени безнадежно устаревшими. Данное обстоятельство, между прочим, невольно отметил уже Челеби. Так, например, он обратил внимание на тот факт, что о состоянии Ич-хисара «не заботятся как о внешней большой крепости». Челеби объяснил обветшание цитадели надежностью внешнего кольца городских стен. На самом же деле упадок ее укреплений имел под собой общие причины, обусловленные дальнейшим прогрессом артиллерии. Уже с начала XVI века в бою стали применять литые пушки, стрелявшие тяжелыми чугунными ядрами и бомбами. Они достаточно легко разрушали любые из прежних фортификационных строений. Эти нововведения вызвали переворот в оборонном зодчестве. Теперь защитные сооружения приходилось устраивать таким образом, чтобы осадному огню артиллерии противника открывался только минимальный по площади фронт. Место крепостных стен заняли земляные валы, лишь облицованные каменной кладкой. В случаях, когда старые стены сохранялись, за ними изнутри набрасывались земляные насыпи, сообщавшие куртинам дополнительную прочность. Поверх них устанавливались контросадные батареи. Одним из наиболее важных элементов в комплексе оборонительных сооружений становится ров, защищенный целой системой особых укреплений, которые оборудовались так, чтобы каждая его часть прикрывалась надежным фланговым огнем. В свете этих новых требований к искусству фортификации стены Кефе представляли собой не более, чем ограду, способную препятствовать только случайным набегам, но не планомерной осаде.

Иногда полагают, что турки использовали в качестве артиллерийских позиций верхние ярусы башен генуэзской крепости. Однако, подобные утверждения кажутся несостоятельными по целому ряду причин. Среди них было бы достаточно сослаться на чрезвычайную тяжесть пушек XV—XVII веков³² и полную невозможность прицельной орудийной стрельбы через башенные амбразуры из-за ограниченности углов обстрела. Можно только предполагать, что фортификаторы Кефе вынуждены были устанавливать свои батареи на естественных возвышенностях, предварительно разбирая какие-то участки старых стен, или выносить их за пределы крепости. Этот второй вариант устройства артиллерийских позиций был реализован ими на практике при строительстве бастиона из шести ронделей, предназначавшегося для прикрытия подступов к городу в его равнинном северо-западном секторе и, отчасти, для контроля над гаванью³³.

Современники оставили разноречивые свидетельства об архитектурном пейзаже Кефе. Шарден нашел, что здесь «... дома маленькие и все глинобитные. Базары, общественные здания, мечети, бани также построены из нее [глины]. В городе не видно ни одного каменного здания, за исключение восьми старинных церквей». В отличие от Шардена, Барсотти увидел две как бы разных Кефе: «В первом городе... достаточно красивы как дома, так и улицы, но второй не соответствует красоте первого, потому что некоторые дома возведены из камня, другие — из сырцового кирпича, а третьи — из дерева и они укрыты утрамбованной глиной поверх балок». Наблюдения Барсотти отражают очевидное обстоятельство: городской пейзаж изменялся по мере роста численности и под влиянием перемен в этническом составе населения Кефе.

Османская осадная артиллерия. XVI—XVII вв.

Татарская мясная лавка. Рис. XIX в.

По некоторым данным, к середине XVII века в пределах ее стен сосредоточилось около пяти тысяч домов. Большую часть горожан составляли немусульмане, хотя мусульманская община пополнялась быстрее других. Эвлия Челеби сообщает, что, согласно турецкому реестру, во время его пребывания в Кефе внутри и вне города располагалось восемьдесят мусульманских кварталов. «Однако, если считать кварталы армянские, греческие и цыганские с их домами-кибитками, — указывает он, — то общее число их будет сто двадцать». Таким образом, количество кварталов мусульман (махалля) вдвое превышало число слободок иноверцев. Очевидно, что мусульмане стремились заселять прежде всего кварталы, покинутые европейцами³⁴. Они постепенно заменили своими домами разрушенные или пришедшие в упадок генуэзские строения. Челеби описывает самые знаменитые из них как «огромные, крытые рубиново-красной черепицей» дворцы знатных вельмож: Сабит Ибрагима-эфенди, Абдульбаки-челеби, братьев Ягчи-заде и других именитых жителей Кефе. По его утверждению, к подобным дворцам, рынкам и базарам вели «семьдесят широких дорог, целиком белых, вымощенных камнем». Путешественник насчитал в Кефе 43 караван-сарая. Два гостиных двора: Ходжа Касым-паша-хан и Сычанлы-хан — размещались в Крепости франков; прочие торговые представительства — как, например, «внушительные и подобные укреплениям» здания караван-сараев Везир-хан, Сефир Гази-ага-хан, Эсир-хан, Базар-ери-хан — находились на территории внешней крепости. Там же располагался постоялый двор, в котором, по словам писателя, проживали «все чужестранные мастеровые люди». Челеби говорит, что в Кефе и ее пригородах существовали 1010 лавок и «нарядные государственные торжища»: Узун-чаршу, Орта-майдан-базар, Шаме-хане-базар и Хаффаф-хане-чаршу. Он нашел при них 23 «роскошные и великолепные кофейни, буза-хане и мейхане³⁵ с певцами и игроками на сазе, поэтами и меддахами³⁶, красивыми и благоустроенными верхними и нижними этажами». В числе наиболее значимых светских общественных зданий Челеби выделяет «десять светлых бань», названных им «местами отдохновения души», в том числе: Хаджи-Мурада, Чемлек, Эски — а среди них, в особенности, облицованную изнутри мрамором и крытую снаружи свинцом баню Татлы, построенную, по преданию, знаменитым турецким архитектором Синаном по велению Сулейман-хана. Помимо общественных, еще 600 бань находилось «при домах благородных семейств»³⁷.

Татарская кофейня. Рис. из книги А. Демидова

Турецкая баня. Рис. XIX в.

Некоторые подробности, содержащиеся в описаниях Эвлии Челеби, позволяют нам при их сопоставлении с другими сохранившимися документами реконструировать отдельные особенности пейзажа Кефе в связи с районами исторической застройки современной Феодосии. Кефе сохранила, в целом, планировочную структуру генуэзского города. Здесь не было значительных по размеру общественных площадей. Главная улица пролегала вдоль моря в направлении от Куле-капу до Ич-хисара. Неподалеку от внутренней крепости ее пересекал под прямым углом Большой базар (Базары-кебир), получивший известность как невольничий рынок Кефе³⁸. Специальные торговые ряды: рыбный, мясной и другие — примыкали изнутри к морскому фасаду крепости, вытянувшись сплошной линией вдоль ее стен между цитаделью и башней Константина. Немусульманское население Кефе проживало, в основном, в пределах наружной крепости, большей частью в ее южных и восточных районах. Застройка их кварталов, вероятно, мало чем отличалась от той, что была характерна для генуэзской Каффы. Каждый из этих кварталов замыкался, как и прежде, на свой храм и носил его имя.

Горожане-иноверцы, по законам османов, являлись подданными турецкого султана. Они могли соблюдать свойственные их общинам религиозные обычаи и сохранять ранее построенные культовые сооружения, но не имели права возводить новые. Имеющиеся данные о количестве христианских храмов довольно противоречивы. По некоторым сведениям, армяне продолжали владеть в Кефе 45 церквами. Эту цифру можно считать соответствующей действительности, если принять во внимание замечание Ля Мотрея, который отметил, что в начале XVIII века половина всех армянских храмов Кефе пустовала. Наиболее достоверными на данный счет представляются указания Дортелли и Пейсонелля. Первый говорит о существовании в городе 28 армянских и 16 греческих, а второй — о 24 армянских и 8 греческих церквах.

Укрепления и культовые сооружения Каффы по плану 1784 г.: М — Митридатский холм; С — цитадель; † — христианские храмы; ( — мечети

Мечеть в Феодосии. Рис. из книги А. Демидова

Турецкие источники сообщают, что османы превратили значительную часть церквей генуэзской Каффы в мечети. Храмы католиков, очевидно, пострадали при этом больше других. Бордье обнаружил, что здесь остались лишь четыре католические церкви, причем, только в одной из них — Пресвятой Марии — мессу отправлял «римский священник»; три других храма: монастырский св. Петра и церкви святых Иоанна Предтечи и Иоанна Богослова — принадлежали армяно-католическому приходу. Косвенное указание об использовании мусульманами помещений некоторых католических храмов или, по крайней мере, отдельных архитектурных деталей из них мы находим у Эвлии Челеби. Можно предположить, в частности, что какое-то из культовых строений католиков было преобразовано мусульманами в мечеть Куле-капу-джами, которая находилась, если судить по ее названию, вблизи Башенных ворот наружной линии городских укреплений. Касаясь характеристики внешнего вида мечети, путешественник отмечает, что она не имеет свинцовой кровли (то есть, купола), но очень искусно декорирована. «Створки ее большой двери, — говорит он, — покрыты мелкой разноцветной резьбой, изображающей несравненные резные переплетения и разнообразные цветы. Даже великий мастер Бурсалы Фа-хри Челеби не смог бы вырезать из бумаги такие узоры. Я своими глазами увидел, что могут сделать человеческие руки. Эта величественная дверь украшена резцом так чудесно, что представляется дозволенным [по мусульманскому закону] волшебством. Хотя эта резьба по дереву и генуэзской работы, но и поныне глаза сына Адамова не видели дверей столь искусно отделанных».

Эвлия Челеби утверждает, что в Кефе насчитывалось шестьдесят алтарей-«михрабов единого Бога» и сорок минаретов. Он различает большие мечети — джами и маленькие: месчиты, завие, бука, мезкеты и седжделики — которые могли быть скромными местами отправления исламского религиозного обряда. Главным сооружением мусульман являлась мечеть Шахзаде Сулейман-хан-джами, построенная по приказу самого Сулеймана во времена его правления в Кефе. Эта мечеть располагалась на территории наружной крепости, неподалеку от Большого базара³⁹. Она казалась столь просторной, что, как говорит Челеби, могла бы вместить в себя «целых десять тысяч человек».

Помимо нее, в Кефе существовала мечеть из разряда месчитов, название которой также отражало факт пребывания в городе членов царствующей семьи: мечеть Госпожи покойной матушки султана Мехмеда⁴⁰.

Джами являлись обычно соборными мечетями. Кроме двух уже упомянутых больших мечетей Кефе, по названиям известны еще несколько из них: Ени-джами, Гельбаши-джами, Таджир Хаджи Нэби-джами. Второй по значимости после Шахзаде Сулейман-хан-джами была сохранившаяся к нашему времени мечеть Муфти-джами⁴¹. Челеби пишет о ней: «Это — крытая свинцом, искусно сделанная соборная мечеть с каменным минаретом. На внутренней стороне красивых дверей этой мечети разборчивым почерком написан такой тарих:

Начал строительство своим старанием
С помощью владыки помогающего
Муфтий — слуга шариата
Руководитель в вопросах веры
Тот, имя которого
Ничтожный Муса аль-Шериф...»

Мечеть Муфти-джами возведена в период между 1623-м и 1639 годами⁴². Она повторяла своим обликом в упрощенном виде мечети Константинополя, в основе которых, в свою очередь, лежала старая византийская архитектурная традиция устройства широких куполов на световых барабанах, перекрывавших главные внутренние помещения храмов.

Мечеть Муфти-джами. Современное фото

Приходские мечети Кефе представляли собой обычно довольно скромные, с точки зрения особенностей их архитектуры, постройки, иногда — крытые куполом, но чаще — черепичной кровлей⁴³. Как и джами, они нередко носили имена конкретных людей: купцов, направлявших часть своих доходов на поддержание соседних с их коммерческими заведениями храмов (например, Джафара, Шабана, Вели); уважаемых чиновников (Нашуха рейса — управляющего рынком), старейшин (Ахмада-ага), строителей (Хаджи Идриса).

По свидетельству Эвлии Челеби, в Кефе и ее предместьях существовали девять мусульманских монастырей. В пределах города размещался «процветающий приют» Дамада-эфенди. Прочие из этих обителей находились, вероятно, в пригородах. Путешественник упоминает в их числе странноприимный дом того же Дамада-эфенди, где «утром и вечером богатый и бедный, старик и юноша в изобилии получают пропитание», а также монастырь Ахмеда-эфенди, в котором «проживают в бедности и лишениях свыше двухсот босых и простоволосых факиров, достигших слияния с Богом и являющихся устами Аллаха». Согласно описанию Челеби, монастырь Ахмеда-эфенди располагался в густонаселенном пригороде Топраклы рядом с кладбищем⁴⁴ и по соседству с особым укреплением этого предместья — «высокой и неприступной» каменной башней, которая стояла «на вершине высокого холма на самом берегу моря». Этот элемент пейзажа Топраклы отмечается и другими писателями, но, в отличие от Челеби, они говорят о нем как о башне «не очень большой, круглой формы, сложенной из сырцового кирпича». Челеби употребляет в применении к Топраклы еще одно название — «Топраклы варош» (Земляная окраина), объясняя попутно происхождение термина тем, что «кровли нескольких тысяч его [предместья] домов крыты простой землей».

Мечеть Капу-ага (?). Фотооткрытка нач. XX в.

Наблюдения Эвлии Челеби подкрепляет Бордье: «Пригород имеет татарский вид, потому что хижин с плоскими крышами там больше, чем чего-нибудь другого».

Выделяя Топраклы как особый пригород на западной окраине Кефе, современники ничего не говорят о предместьях, окружавших город со стороны склонов горы Тепе-Оба. Между тем, здесь вплоть до середины XIX века существовали обширные районы, застроенные, по словам А. Демидова, домами татар. Путешественник пишет: «Физиономия предместья, в котором живут эти татары, не сохранила ничего такого, чем обыкновенно отличаются татарские селения. Глиняные, крытые соломою хижины, составляющие жилища здешних татар, расставлены такими правильными рядами, что с первого взгляда никак не угадаешь, кто в них живет»⁴⁵. Отмеченное Демидовым сходство предместных улиц с городскими коммуникациями объяснялось разрастанием Кефе, в результате чего урбанистическая среда распространилась местами за пределы крепостной ограды, как бы растворив ее стены в себе.

Отсутствие свободных участков на территории крепости сказалось на характере застройки Кефе уже к началу XVI века. Даже такое важное ее сооружение, как мечеть Шахзаде Сулейман-хан-джами, имело из-за недостатка места несоразмерно маленький наружный двор. Некоторые же менее значительные, хотя и типично городские объекты оказались и вовсе вытесненными по этой причине за кольцо внешних стен⁴⁶. Размывание границ Кефе сопровождалось появлением в куртинах наружной крепости все новых лазов и калиток, служивших для прямого сообщения между изолированными ранее кварталами внутри и вне города. В свою очередь, приблизительно так же преображались и внутренние укрепления. В начале XVIII века различные строения Ич-хисара считались, вероятно, уже объектами не столько крепости, сколько наземными постройками порта, которые приходили в упадок вместе с оборонительными сооружениями цитадели. Ля Мотрей, посетивший тогда этот район Кефе, нашел его совершенно обветшавшим, «занесенным песком и полным руин».

Армянский фонтан XV—XVII вв. близ церкви св. Стефана

Описывая Кефе, авторы XVI—XVIII веков так или иначе касаются вопросов организации городского водоснабжения. Эвлия Челеби говорит, ссылаясь на турецкий реестр, что здесь только при домах существовало 4060 колодцев. «В колодцах при домах, находящихся на поверхности заросшего плющом холма⁴⁷, — замечает он, — вода пресная, а в колодцах, находящихся внизу, — слегка солоноватая. Большинство домов нуждается в колодцах». По данным Челеби, в разных местах города находилось еще 125 источников питьевой воды, включая 20 больших фонтанов. Османы сохранили водоснабжающие устройства генуэзской Каффы и дополнили их новыми сооружениями. До нас дошли только два фонтана, связанные с турецким периодом истории города. Один из них, расположенный на Карантине неподалеку от церкви св. Стефана, был возведен армянами в 1491 г., а восстановлен, согласно текстам строительных надписей, паломником по имени Акоп в 1643 г. Он представляет собой небольшой крытый резервуар, поданный со стороны главного фасада как своеобразный портал с фронтоном и неглубокой стрельчатой аркой, декорированными растительным орнаментом⁴⁸. Второй из упомянутых фонтанов, находящийся у подножия холма Митридат⁴⁹, имеет примерно такое же архитектурное оформление, но отличается от первого существенно большим объемом резервуара. Возведенный армянскими зодчими в XVI веке, он входил в число наиболее значимых городских источников в разряде тех, что пополнялись качественной питьевой водой из специальных водосборных устройств, размещавшихся на горе Тепе-Оба.

Армянский фонтан XVI в. у подножия Митридатского холма. Фотооткрытка нач. XX в.

Иногда полагают, что в Феодосии для получения питьевой воды издревле будто бы умели использовать особые конструкции — так называемые «воздушные колодцы». Данное предположение было выдвинуто в начале XX века феодосийским инженером Ф.И. Зибольдом. Он обратил внимание, в частности, на разбросанные по хребту и на склонах горы Тепе-Оба большие щебневые кучи и находившиеся там, зачастую — в непосредственной близости от них, остатки старых керамических трубопроводов. Пытаясь объяснить назначение этих насыпных бугров, Зибольд пришел к убеждению, что они являются ничем иным, как древними аккумуляторами влаги.

Механизм их действия заключался, по мнению инженера, в следующем: в результате суточного перепада температур на остывавшие камни из атмосферного воздуха оседал пар, превращавшийся в капли воды; стекая вниз, капли постепенно наполняли чашу, устроенную в основании каждой из щебневых груд; собранная таким образом вода подавалась в городские цистерны по гончарным трубопроводам. Зибольд подкрепил свою догадку удачным опытом получения воды, выполненным на базе созданного им по «историческим образцам» собственного конденсатора влага⁵⁰. Успех его эксперимента получил широкую огласку и вошел в литературу как пример воссоздания забытого с течением времени нетрадиционного метода добывания чистой питьевой воды.

Предложенная феодосийским инженером гипотеза оказалась настолько заманчивой по своей физической сути, что заинтригованный ею ученый мир поначалу оставил без всякого внимания материалы, полученные специальной археологической экспедицией ГАИМК, которая была организована в 1934 году для проверки достоверности данных Зибольда. Ее сотрудники заключили по итогам своих изысканий, что «гипотеза о том, будто Феодосия в древности питалась водой, получаемой из щебневых куч, являющихся искусственными конденсаторами,... представляется как бы маловероятной»⁵¹. Нам остается только подтвердить обоснованность высказанных тогда сомнений. В 1993—1996 годах в рамках международного сотрудничества на горе Тепе-Оба были выполнены комплексные исследования, которые позволили установить, что Зибольд считал «древними конденсаторами влага» обычные для ближайших окрестностей города погребальные сооружения античной Феодосии — курганы⁵².

В реальной действительности жители Феодосии использовали естественные источники. По-видимому, они были вынуждены отводить с окрестных склонов любые стоки. Минерализованная вода применялась, скорее всего, для технических нужд. Лучшая по качеству родниковая вода подавалась в питьевые фонтаны. Пресная вода из простых запруд поступала в открытые бассейны, которые устраивались иногда посреди жилых кварталов по руслам оврагов и балок. Вода из запруд употреблялась, очевидно, для полива приусадебных участков.

В самой Кефе садов и виноградников было мало. Выращенные здесь плоды не играли заметной роли в экономике города. Основная часть фруктов поступала в Кефе из окрестностей Судака, долины которого произвели неизгладимое впечатление на Эвлию Челеби: «... сады судакские расположены высоко, климат имеют приятный и в меру обширные поля. Источники бьют здесь живительной водой, а каждый сад роскошный напоминает рощи райские.., я в упоении и веселье ехал через эти сады»⁵³. Среди разных «достойных похвалы съестных продуктов» из Кефе писатель упоминает коровье масло, «отдающее натуральным мускусом и амброй, — свежее и топленое», а также — рыбу. Челеби перечисляет виды рыб, которые промышлялись «в гавани»: тизгин, леврек, текир и ускумру — сообщая одновременно, что «таких нет и в двенадцати морях.., я не встречал ни одного вида, который походил бы на кафенскую рыбу. Например, рыбу, называемую бергер, ловят в месяце хамсин. Посолив, ее грузят на многие сотни кораблей, а затем развозят по базарам всех климатов. Эта редкостная рыба охраняется. На нее существует специальный откуп. Ни один человек не может выловить ни единой рыбины без разрешения эмина. В темные ночи мальчишки удочками ловят кефаль и едят ее. Балык-эмин⁵⁴ ничего не может им сделать».

У источника. Татарские женщины с кувшинами воды. Из альбома К. Босолли

По словам Бордье, — а он говорит, что пригород Топраклы был «густо населен, главным образом, торговцами рыбой», — рыбный промысел составлял едва ли не основной род занятий жителей предместий. Другим распространенным видом их деятельности являлось мукомольное производство. Эвлия Челеби утверждает, что в Кефе насчитывалось 160 мельниц. Десять из этих устройств работали на конной тяге, а большинство прочих мельничных механизмов приводилось в действие силой ветра. Множество «деревянных мельниц о восьми крылах» можно было увидеть в окрестностях города даже в середине XIX века. Ветряные мельницы нередко размещались и в пределах крепости. В частности, 10—12 таких мельниц находились на вершине Карантинного холма, внутри стен цитадели. Присутствие столь громоздких устройств⁵⁵ на и без того затесненной территории цитадели можно объяснить только тем, что часть пшеницы, предназначенной на экспорт, перерабатывалась в муку на месте, непосредственно на терминалах гавани Кефе. Вполне вероятно, что переработкой поступавшего сюда зерна занимались и мелкие кустари, которые, по свидетельству Челеби, использовали для помола хлеба домашние ручные аппараты.

Татары, проживавшие в Кефе, втянулись в ремесленное производство гораздо раньше, чем основная масса их крымских соотечественников. Полагают, что у них прежде всего развивались традиционные ремесла, связанные с обработкой кож, выделкой сафьянов, войлока, изготовлением конской упряжи. В турецкой Кефе, очевидно, сохранились элементы прежней европейской цеховой организации труда. Дополненная соответствующим опытом османов, эта система была воспринята татарами и перенесена на почву их собственных торгово-ремесленных центров. Так, например, в столице ханства — Бахчисарае — к началу XVIII века существовали 32 цеховые корпорации. Каждый из цехов возглавлялся старшим мастером (уста-баши) и двумя его помощниками. Они отбирали учеников, регулировали производство и определяли цену на продукцию. Значение этих ремесленных объединений в экономике татар было тогда столь велико, что некоторые важные события внутрицеховой жизни (в частности такие, как избрание главы ремесленной корпорации, посвящение учеников в мастера) сопровождались особыми религиозными церемониями, превращаясь в праздники всего города⁵⁶.

Ветряные мельницы в Феодосии. Из альбома К. Босолли. Сер. XIX в.

Татарские ткацкие мастерские. Рис. XIX в.

Экономическое и политическое господство османов не могло не сказаться на культурной жизни Кефе. Хотя здесь по-прежнему сохранялись наиболее важные в Крыму центры культуры и образования христиан — армянские и греческие монастыри, ислам прочно занял в быту горожан то место, которое раньше принадлежало католицизму. В Кефе существовала сеть магометанских школ: 45 детских, где, по выражению Эвлии Челеби, учились «сверх всякой меры почтительные, благонравные и сметливые мальчики», и 5 высших учебных заведений, включая самое известное из них — медресе Хаджи Ферхада. В этих школах, наравне с богословием, изучались естественные науки и теория права.

Шариат не разделял светское и духовное начала, поэтому наиболее уважаемые представители магометанского духовенства являлись и религиозными наставниками, и учеными, и правоведами одновременно. Челеби сообщает о своей встрече в Кефе с одним из таких духовников — председателем шариатского суда Ибрагимом-эфенди, характеризуя его как человека, «который постоянно совершает щедрые благодеяния», а еще — как «зрелого алхимика». Писатель посвящает достижениям этого ученого такой рассказ: «Я ничтожный, с того дня, как стал путешественником, вот уже сорок один год странствую по свету, но не встречал сахиб-и айяра — знатока алхимии. Однако, я видел многие тысячи шарлатанов. Я не признавал алхимию, считая ее наукой бесперспективной. Но, слава Богу, встретив в этом городе... наиба Ибрагим-эфенди, я понял, что это — точная наука, приводящая к бесспорному результату. Он пожаловал мне, ничтожному, слиток золота, похожий на восковую свечу, и я принял его собственными руками. Ибрагим-эфенди, отделив от этого золота несколько крупинок, одну из них проглотил утром, а три штуки — вечером и больше в тот день и в ту ночь совсем не принимал пищи. Достигнуть такой степени совершенства, так же, как и заплат бедняка, может лишь тот, кто впадает в мистический экстаз, кто будет добронравен, кто будет предаваться полному воздержанию и умервщлению плоти, кто будет хранить в себе тайные мысли и скроется от толпы. Одним словом, такой жребий выпадает на долю великих праведников. Мир им!».

Медресе. Из альбома К. Босолли. XIX в.

Рассказы из «Книга путешествий» Эвлии Челеби позволяют составить некоторое представление не только о каких-то сторонах духовной жизни Кефе, но и о ее роли в становлении культуры крымских татар вообще. Культура крымских татар испытывала сильное влияние утонченной цивилизации, которая расцвела на берегах Босфора в XVI—XVII веках, впитав в себя предшествовавший опыт персидской, арабской и греческой культур. Ее верхушечный пласт формировался во многом под влиянием придворной моды. Принцы из семьи Гераев получали подобающее царевичам воспитание, как правило, в Стамбуле. Привыкнув к блеску оттоманской роскоши, они стремились создать в своей крымской столице обстановку, напоминавшую окружение трона турецкого падишаха. Данное обстоятельство проявилось сильнее всего в архитектуре комплекса дворцовых зданий в Бахчисарае и в характере оформления жилых домов татарской знати.

Одновременно с элементами материальной культуры османов, татарская элита перенимала их вкус к литературе, искусствам и науке. Точные науки, за исключением астрологии, в рамках которой изучались отдельные природные явления, развития в Крыму не получили. Из гуманитарных наук наиболее популярными были история и философия. В области философии XVII век отмечен попыткой крымского мыслителя Абдул-Азизи-эфенди создать собственную философскую систему, основанную на религиозном экстазе и аскетизме. По мнению ученого, эти качества открывали прямую дорогу к единственно важной и высшей цели жизни — духовному совершенству мусульманина. Философские, в сущности, размышления характерны и для татарской поэзии, соответствовавшей по своему строю персидской литературе и близкой по духу турецкой лирике со свойственными им сочетаниями настроений грусти о мимолетности жизни с призывами к наслаждениям и веселью. Некоторые известные поэты вышли из семьи Гераев. Эвлия Челеби преклоняется, в частности, перед талантами Селим-Герая, называя того «тысячеискусником», овладевшим «всеми необычайными и удивительными науками», и первым среди «братьев-звезд» — султанов в том, что касалось его достижений как мастера изящной словесности — достоинства, которое ценилось мусульманами наравне с воинскими доблестями.

Татарское духовенство

Влияние Стамбула на культуру крымских татар, безусловно, не ограничивалось пределами ханского дворца. Товары, поступавшие через Кефе в Крым из Турции и Малой Азии, предназначались не только для знати. Вне зависимости от социального статуса и принадлежности к тому или иному сословию, татары повсеместно перенимали многие из навыков и привычек османов. Они и внешне походили на турок. Мужчины носили шелковые константинопольские рубашки и головные уборы зеленого цвета, а иногда фец — колпак красного цвета, обозначавший, по крайней мере с XVIII века, принадлежность к великой Оттоманской империи. Женщины набрасывали на себя покрывала из муслина и надевали модную одежду константинопольских девушек, представлявшую собой суконную накидку с широкими рукавами — фереджи. В обиход повсюду вошли буза, кофе и щербет, распространилось курение табака, опиума и гашиша. Цивилизация османов, вместе с тем, не растворила в себе вовсе национальные черты культуры крымских татар. В ней продолжали сохраняться пережитки родовых традиций и патриархальные обычаи, выгодно отличавшие крымских мусульман в глазах многих современников как от османов, так и от европейцев. Автор XVIII века Тунманн говорит о чрезвычайном гостеприимстве татар, которые, по его словам, «охотно уделяют все, что могут, путнику, независимо от его религии». «По большей части они среднего роста, но при этом прекрасного сложения, задушевность сквозит в их чертах; на лицах читается их честность и добродушие. Они ценят человечность и общественные добродетели. Они просты и легковерны, смирны, приветливы, услужливы и понятливы. Они одарены прекрасным природным умом и гибким духом, что делает их в высшей степени способными к образованию»⁵⁷.

Турецкая знать. Османская миниатюра XVIII в.

Турецкий мужской и женский костюм. XVI—XVII вв. Реконструкция В. Бруна

Доминирующее положение татар среди других национальных общин Крыма предопределило, в конечном счете, характер всей местной культурной среды. К началу XVIII века фактически все жители полуострова говорили только на татарском языке. Вместе с татарским языком среди немусульманской части его населения распространялись татарские обычаи, одежда, утварь. Ислам вытеснял прочие религии, и только на южном берегу и в юго-восточном Крыму рядом с татарским еще продолжали жить некоторые иные языки и христианство⁵⁸.

Любопытно, что при этом между различными группами самих татар сохранялось существенное несходство, обусловленное стойкостью форм родового быта ногайских татар-степняков, которые продолжали вести, по преимуществу, кочевой образ жизни на просторах причерноморских и прикубанских степей⁵⁹. Тунманн пишет о ногайских татарах: «Они гораздо грубее крымских татар... Обыкновенная их пища — просо, ячмень и гречиха, которые они возделывают; далее — мясо лошадей, скота и баранов, которых они имеют большие стада... Их хижины или палатки довольно хороши и прочно построены; они точно круглой формы..; стена... состоит из крестообразно скрепленных друг с другом палок... Снаружи все покрыто тростниковыми матами, а сверху еще коричневым войлоком, сквозь который не проникает ни ветер, ни дождь. Наверху, в середине куполообразной крыши есть круглое отверстие.., служащее одновременно и окном и дымовой трубой... Тростниковая циновка, два набитых волосом матраса, небольшой деревянный ящик, сабля, лук и колчан, или, если татарин богат, — ружье и пистолеты составляют все домашнее убранство»⁶⁰.

В XVII—XVIII веках в благоприятные по природным условиям годы ногайские татары вели довольно значительную самостоятельную торговлю верблюдами, лошадьми и продуктами скотоводства с Бессарабией, Польшей и Кавказом. Часть произведенной ими продукции поставлялась в обмен на другие товары в крымские города. Однако, примитивное, как и два столетия назад, хозяйство степняков часто страдало из-за последствий стихийных бедствий, и тогда племена ногайской орды прибегали к испытанному способу добывания жизненных средств — грабежу соседних народов. Они продолжали эту практику вне зависимости от внешнеполитического курса ханства. В начале XVIII века, когда Турция сделала вынужденную попытку воспрепятствовать набегам ногайцев на пограничные с ними земли, те отвечали, что у них нет иного ремесла, кроме войны, и что без нее им нечем будет жить.

Рамки нашей работы не оставляют места для освещения отдельных важных проблем истории Крымского ханства. Вместе с тем, не вникая в них хотя бы отчасти, невозможно составить представления о заключительном периоде истории турецкой Кефе. Здесь необходимо прежде всего отметить специфику распределения властных полномочий внутри Крымского юрта. После смерти родоначальника правящей династии крымских татар — Хаджи-Герая, внутренняя и внешняя политика ханства определялась, в значительной мере, высшей феодальной знатью — беями, которые единолично распоряжались людскими и материальными ресурсами своих аймаков. Наиболее богатыми и влиятельными являлись князья Ширинские. За ними шли Мансуры, Аргины, Сулешовы (Яшлавские), Барыны, Сиджуиты, Кипчанские. Главы этих родов составляли Диван (Совет), настолько ограничивавший личную власть хана, что тот не мог самостоятельно решить, по существу, ни одного вопроса государственной важности. Будучи вынужденным потакать во всем местной родовой знати, крымский хан должен был руководствоваться в своих действиях еще и интересами турецкого падишаха.

Крымские татары. Кочевая жизнь. Фрагмент рисунка из альбома К. Босолли

Турецкому султану принадлежало право утверждения претендентов на крымский трон. Он мог в любой момент лишить престола одного из Гераев и назначить на его место другого. В ожидании возможной милости при дворе султана всегда проживали несколько царевичей из правящей семьи. Назначению на престол сопутствовало традиционное наставление сюзерена: «Ты воспитан моими щедротами; я тебе даю ханство и посмотрю, каков ты!» В награду за службу крымский хан получал от султана подарки и определенное денежное жалованье из доходов таможни Кефе. Основной его обязанностью была военная помощь османам.

Татарские войска, предводимые обычно самим ханом, привлекались к участию во всех военных кампаниях Оттоманской империи. В военные походы уходило порою едва ли не все боеспособное татарское население. Это была очень тяжелая повинность, нередко вызывавшая резкое недовольство знати. Известен, например, факт, связанный с походом татар за Дунай в 1691 году, когда, терпя стужу и голод, ногайские беки, ширины и прочие вельможи обратились к царевичу, заменявшему на посту военного предводителя отсутствовавшего отца, со словами: «Пошли, господи, бедствия на тебя и на отца твоего!.. Какое нам дело до этого похода, чтобы заставлять нас таскаться здесь зимой и претерпевать такие бедствия? Твой отец опять уехал в Стамбул облизывать османские блюда. Мы не хотим, чтобы он дальше был ханом! Чтоб вас обоих Бог лишил существования!»⁶¹

Во второй половине XVI века в водоворот международных столкновений Турции, Крыма, Польши, Литвы и Руси были вовлечены запорожские казаки.

Общество запорожцев представляло особый класс вооруженных людей, в недавнем прошлом — вольных охотников и рыболовов, которые постепенно закрепили за собой земли по берегам Днепра от местечка Самары до устья Днепровского лимана и междуречье Дона и Днепра. Нередко страдавшие прежде от набегов татар, украинские казаки и сами получали теперь значительную часть необходимых им жизненных средств «промыслом татарина». Они создали своеобразную казацкую республику — Запорожскую Сечь, ставшую со временем как бы передовой заставой Польши, направленной против турок и татар. Однако, эта «казачья вольница» являлась обоюдоострым оружием. Членам запорожской казацкой артели не было дела до призывов к преданности польскому королю. Погоня за «походным заработком», а проще — за грабежом и любой добычей, составляла основное содержание их постоянных устремлений.

Запорожский казак. Рис. С. Васильковского.

Казак-победитель. XVIII в. Рис. Т. Калинского.

С тех пор, как на юго-восточной окраине Польско-Литовского государства начало водворяться панское и шляхетское землевладение со своим крепостным правом, малороссийское казачество осталось, по замечанию выдающегося историка В.О. Ключевского, «без отечества, и значит без веры»⁶². Казаки предлагали свои военные услуги за надлежащее вознаграждение германскому императору — против турок, польскому королю — против Москвы и Крыма, Москве и Крыму — против польского правительства. Особенно громкую славу запорожцы снискали в своих морских походах на османов. После первых успешных десантов на подконтрольные туркам берега Дуная и в Крым, осуществленных в 1576 году, они неоднократно ходили морем на Трапезунд, Синоп, Варну, а в 1612-м и, вероятно, в 1616 году брали приступом Кефе⁶³.

Артиллерийские орудия запорожцев.

Нападение казацкой чайки на турецкую галеру. Рис. О. Сластьона

Конкретные детали боевых действий, сопровождавших казацкие набеги на Кефе, нам неизвестны. Вероятно, запорожцы использовали при этом излюбленную в схватках с османами тактику, которая подробно описана их современниками. Боплан говорит, что, пускаясь в поход, те «избирают ночь самую темную, перед новолунием, а до того времени скрываются в 3 или 4 милях от устья Днепра в камышах, куда галеры турецкие... не смеют показаться. Казаки, пользуясь временем и обстоятельствами, через 36 или 40 часов по выходе из Днепра причаливают к берегам Натолии и... делают высадку, нападают врасплох, приступом берут города, грабят, жгут, опустошают Натолию, нередко, на целую милю от морского берега, потом немедленно возвращаются к судам, нагружают их добычей и плывут далее на новые поиски». Писатель сообщает, что запорожцы нападают на противника не только на суше, но и на море, прибегая, обычно, к ночному абордажу. «Впрочем, — указывает он, — и казаки в свою очередь попадаются в западню, если встретятся с турецкими галерами среди белого дня в открытом море; тогда от пушечных выстрелов их челны рассыпаются, как стая скворцов, и многие гибнут в морской пучине; удальцы теряют все свое имущество и в быстром бегстве ищут спасения;.. пушки наносят казакам вред ужасный, они обыкновенно теряют в сражениях с галерами около двух третей своих сподвижников, редко их возвращается на родину более половины, но зато эти привозят богатую добычу... Вот главный их промысел, они живут одной добычей, ибо, возвратясь на родину, ничем не занимаются»⁶⁴.

Оттоманская Порта стремилась ослабить влияние крымских феодалов, используя политику интриг и вмешательства в борьбу их партий. Иногда дело доходило до того, что отдельные родовые властелины пытались избавиться от подчинения Бахчисараю и вступить в прямое подданство турецкого падишаха. В целом же, зависимость от Стамбула всегда раздражала большую часть крымской знати. Эти настроения приводили к серьезным внутренним распрям, в результате которых только в XVII веке на крымском троне сменились 22 хана, причем, едва ли не каждому из них пришлось отстаивать свое право на власть силой оружия. Уже первая четверть столетия ознаменовалась ожесточенными схватками за престол между ханом Джанибек-Гераем, слывшим верным вассалом турецкого султана, и двумя его братьями: Мухаммед-Гераем III и Шагин-Гераем. Потерпев несколько неудач в прямых стычках с Джанибеком, оба брата в 1624 году заключили военный союз с запорожскими казаками. Запорожцы разбили турецкий флот и прорвались к Стамбулу, тогда как другие их отряды вместе с татарами захватили главный оплот османов в Крыму — Кефе. В итоге султану пришлось признать Мухаммед-Герая III крымским ханом. Непокорный Мухаммед тут же заключил новый договор с запорожцами о совместной борьбе с общими врагами, и в следующем году союзники вновь овладели крепостью Кефе. Гибель гетмана Дорошенко в очередной вооруженной стычке в Крыму привела к распаду этого союза, и Джанибек снова воцарился на престоле.

Политическое значение местных феодалов сохранялось до падения Крымского ханства. В XVIII веке государство крымских татар, раздробленное на мелкие, враждовавшие между собой уделы, фактически лишилось поддержки Турецкой империи, которая и сама находилась на грани краха. По мере ослабления Турции, Крым все сильнее вовлекался в сферу интересов западноевропейских стран, особенно Франции, упорно добивавшейся торгового приоритета в Причерноморье. Однако, после воссоединения России и Украины в 1654 году, вместе с продвижением их общих границ к югу, Франция сталкивается со все более возрастающим противодействием Русского государства. Россия стремилась расширить свою территорию за счет новых плодородных земель и, кроме того, оградить себя, насколько возможно, от угрозы набегов ногайских татар, которые не прекращали вооруженных вылазок против соседей даже в тех случаях, когда подобные действия наносили прямой политический и экономический ущерб ханству. С другой стороны, Россия остро нуждалась в доступе к Черному морю, в то время как ключом к нему являлся Крым. Первые, оказавшиеся неудачными для России, попытки овладеть Крымом были предприняты при царевне Софье, которая дважды посылала туда войска, руководимые князем Голицыным: один раз — в 1687 году в союзе с гетманом Самойловичем, а другой — в союзе с гетманом Мазепой в 1689-м. Следующие походы русских военных отрядов в Крым состоялись во время русско-турецкой войны 1735—1739 годов. Тогда графу Миниху удалось взять штурмом Перекоп и дойти до Ак-Мечети (Симферополь), а графу Ласси — миновать Генический пролив, форсировать Сиваш и пройти к Карасубазару (Белогорск).

Борьба за Крым приняла затяжной характер, но его судьба была предрешена: Крымское ханство в конечном счете не могло устоять против наступавшего на него русского царизма и должно было неизбежно превратиться в колонию более могущественной России. Успешные действия России в ходе русско-турецкой войны 1768—1771 годов позволили Екатерине II реализовать намеченный ранее план: «сначала отложить крымского хана от турецкой зависимости, потом дать ему полную автономию и, наконец, свергнуть хана с престола, овладеть его царством». В 1771 году русская армия под командованием князя Долгорукова вошла через Перекоп и Арабатскую стрелку в Крым и захватила все прибрежные укрепления османов. Кефе была взята в жестоком сражении, в результате которого погиб весь турецкий гарнизон. Последние защитники крепости вместе с частью горожан пытались спастись бегством на судах, но были потоплены кораблями Азовской флотилии. Князь Долгорукий вошел в уже совершенно опустевший город.

Князь Василий Голицын

Вскоре после захвата русскими войсками Кефе, Екатерина II, маскируя свои истинные намерения, пишет только что посаженному на престол хану Шагин-Гераю: «Ваша светлость есть первый государь по восстановлению вольной Татарской державы! Внемлите советам Его Сиятельства князя Василия Михайловича Долгорукова, чтобы самовольно предать во власть Ее Величества в Крыму способные принятию того полуострова, не для иного чего, как только для соблюдения восстановленной вольной Татарской державы, крепости, яко-то: Кафу, Керчь и Ениколь с гаванями и выгонами для всегдашнего пребывания российским гарнизонам и флоту, коих число, по окончании войны [с Турцией] не может быть велико, а тем и никакого утеснения жителям Вашим быть не может. Примите, Светлейший и самовластный владетель, в примечание событие, оком Вашим обозренное! Могло ли воспрепятствовать что-нибудь входу победоносному Ее Величества в Крым? Сопротивление защитников только раздражило армию предводителя, который о едином поспешении старался достигнуть до главной в Крыму крепости Кафы, наполненной турецким войском; а сколь скоро ее своим передовым войском обозрел, в тот самый час считал ее в своих руках, что и совершил, обобрав турок с начальниками в плен, прочих разогнал, иных предал глубине морской, остальные же крепости отряженными корпусами побрал и освободил Крым от турок»⁶⁵.

Россия вывела свой гарнизон из Кефе в 1775 году после заключения Кучук-Кайнарджийского мирного договора, по условиям которого она получила на Крымском полуострове Керчь с турецкой крепостью Ени-Кале, а Крымское ханство — формальную независимость, что облегчало реализацию конечной цели плана Екатерины II. Одна из особенностей сложившейся тогда политической обстановки заключалась в том, что аннексия Крыма Россией отвечала интересам значительной части местных феодалов, рассчитывавших извлечь максимальную выгоду из неизбежного в подобных случаях имущественного передела. Они использовали переходное время для захвата в личную собственность громадных земельных угодий. Известно, например, что при генеральном межевании в 1798—1802 годах мурзы, едва имевшие раньше 3 тысячи десятин земли, иногда оказывались владельцами 42 тысяч десятин; в документах сообщается, что даже некоторые мелкие старшины, «кои прежде имели в общем с татарами владении только при трех или пяти деревнях свое владение, ныне один имеет 40 деревень лесных, садов, без покупки». Таким образом, татарские помещики могли видеть в крепостнической России своего естественного союзника⁶⁶.

Русская императрица Екатерина II

Неизбежность предстоящих реформ под определяющим влиянием России осознавалась и правящей верхушкой татар. Это обстоятельство в какой-то степени отразилось на деятельности последнего крымского хана Шагин-Герая, который, по словам одного писателя, «стремился все в этом государстве поставить на русскую ногу». Шагин-Герай разъезжал повсюду в карете, обедал за сервированным по-европейски столом и примерял европейские костюмы. Он пытался создать регулярную армию и собственный флот по русскому образцу и, мечтая перенести столицу ханства в приморскую Кефе, обосновал вблизи нее одну из своих резиденций⁶⁷.

Между тем, Турция все еще не теряла надежды на сохранение своего присутствия в Крыму. Воспользовавшись выводом русских войск из Кефе, османы вернулись в город и попытались склонить на свою сторону некоторых влиятельных татар, недовольных нововведениями Шагин-Герая. Султан рекомендовал им свергнуть Шагина, обещая покровительство его брату Девлет-Гераю. Раздоры среди татар обернулись вооруженными стычками, в которые вмешался и турецкий гарнизон Кефе. Комендант крепости напал на Шагин-Герая, когда хан находился в своей новой резиденции близ Кефе, но тот сумел бежать морем в Керчь⁶⁸. Эти события дали России повод для возвращения Кефе под свой контроль. Екатерина II использовала внутренние неурядицы в ханстве с тем, чтобы принудить Шагин-Герая отказаться от власти и передать Крым в состав Российской империи. О присоединении Крыма к России было объявлено в манифесте от 8 апреля 1783 года.

Нам остается, наконец, описать в нескольких словах картину разрушений, понесенных Кефе на заключительном этапе истории турецкого города. По данным составителей плана 1784 года, здесь насчитывалось немногим более 300 жилищ, причем только 119 из них были обитаемыми. Запустению города способствовала политика русских властей, стремившихся, в ожидании новой войны с Турцией, выселить отсюда под любым предлогом неблагонадежных мусульман, прежде всего — турок, а также горожан, не пожелавших принять подданство России.

Екатерина II. Путешествие в Крым. 1787 г. Ф. де Мейс

Феодосия — а это древнее имя было возвращено городу накануне путешествия Екатерины II в Крым в 1787 году⁶⁹ — поначалу являлась фактически лишь российской военной базой⁷⁰, которая к тому же в начале 90-х годов временно утратила свое стратегическое значение. П.С. Паллас, посетивший Феодосию в 1796 году, пишет, что «она совсем обезлюдела, и теперь почти все пространство ее, за исключением двух маленьких кварталов, представляет огромную, возбуждающую чувство сожаления кучу мусора. Крепкие и высокие городские стены, воздвигнутые генуэзцами, стоят еще большей частью неповрежденными; ...внутри нее [крепости], почти в середине города, между несколькими населенными домами и грудами мусора сохранилась большая, устроенная с изящной простотой и теперь еще хорошо содержащаяся большая мечеть, называемая Биюк-джами... При мечети два, готовые уже разрушиться, минарета... с витыми внутри лестницами до самой вершины. Подле этой мечети находится большая турецкая, состоящая из двух главных сводов, баня, которая обращена теперь в гауптвахту, а мечеть — в провиантский магазин. Кроме того, в городе, который имеет довольно правильные улицы, есть хорошая греческая, армянская и католическая церкви.., несколько хороших лавок и ханов (постоялых дворов), а вне города в бухте лежат начатый, но не вполне достроенный дворец бывшего хана Шагин-Герая и монетный двор, недавно прекративший свою работу; тот и другой в настоящее время превращены в казармы»⁷¹.

Первая попытка России вернуть к жизни Феодосию была предпринята при Павле I, даровавшем ей в 1798 году право вольного города — «порто-франко»⁷², статус, который предусматривал беспрепятственное поселение здесь иностранцев и бесплатную передачу переселенцам земли⁷³ с одним условием — в течение пяти лет посадить на выделенных им участках сады, построить дома или учредить там какое-либо заведение.

В связи с планами возрождения города, в Феодосию был назначен губернатор, который мог поддерживать прямые контакты с министрами российского правительства, а в необходимых случаях — обращаться даже к самому императору. Первым губернатором Феодосии стал генерал от инфантерии А.С. Феньш. Он должен был руководствоваться в начальный период своей деятельности именным указом, который гласил: «Как город сей из цветущего... состояния, даже при турецком владении, ныне одним, так сказать, именем существует, то и нужно будет тотчас осмотреть его местоположение и, по соображению всех удобностей, составить план, как он впредь расположен быть может»⁷⁴. Другое постановление содержало предписание: «По разоренному положению Феодосии, обратить главное попечение на то, чтобы прежде всего очистить, так сказать, сие место от громад и развалин, которыми оно покрыто, и, сколь можно, на первый раз устроить развалившиеся публичные фонтаны»⁷⁵.

Русский император Павел I

В результате принятых в отношении Феодосии мер, количество ее жителей возросло с 290 человек, населявших город в 1802 году, до приблизительно 5000 человек в 1815-м. К этому времени здесь уже существовали новые сооружения Карантина, предназначавшиеся для врачебной инспекции экипажей прибывавших в гавань судов, основные портовые склады, таможня, казармы и различные общественные здания, которые обустраивались за счет специальной правительственной ссуды, выделенной городу на 25 лет.

Строительный бум начала XIX века способствовал окончательному разрушению подавляющей части городских укреплений, а равно — и заброшенных в большинстве своем храмов. В. Броневский, побывавший в Феодосии в 1815 году, заметил, что и «развалины древней Кефы уже более не существуют; новый город, по плану строемый, мало-помалу истребляет остатки старого, и уже кучи камней не заграждают улицы. Крепостной ров, служивший столько к защите города, сколько же и для отвода стекавшей с гор воды в море, к сожалению, засыпался от упавших стен, отчего при всяком большом дожде портит фонтаны и наводняет улицы»⁷⁶. Писателю довелось увидеть еще сохранявшуюся тогда баню Гази-Сулейман-хана и наполовину разобранную мечеть Биюк-джами, которую городские власти пытались преобразовать в соборный храм св. Александра Невского. В 1837 году А. Демидов нашел на их месте уже «лишь несколько развалин, Посреди которых можно [было] еще различить расположение, какое имели разрушенные здания». «Теперь, — сообщает он, — мраморные пилястры, украшенные арабесками, образуют ступени крылец у некоторых итальянских питейных домов, в которых матросы, заезжие из Генуи и Рагузы, упиваются крымским вином, распевая свои национальные песни».

Будучи заинтересованным и доброжелательным наблюдателем, Демидов характеризует Феодосию как «город трудящийся, действующий и теперь еще такой, каким был при генуэзцах»⁷⁷. Однако, это утверждение, без всякого сомнения, расходилось с реальностью.

В первой половине XIX века наиболее удачным для города был 1819 год, который явился, по образному выражению В.К. Виноградова, «самым блестящим метеором, осветившим Феодосию»⁷⁸. В то время по Феодосийскому заливу сновало более четырехсот каботажных судов, подвозивших грузы — в основном, российское зерно — к бортам иностранных транспортов, которые беспрерывно шли сюда из Малой Азии и стран Западной Европы. В последующее десятилетие вследствие неблагоприятной внешнеэкономической конъюнктуры и по некоторым другим причинам торговое значение ее снизилось настолько, что она вновь перешла в разряд самых скромных городов России.

Феодосия сумеет позднее еще раз встряхнуться ото сна. Но это будет уже иной город.

Примечания

1. Турки называли город еще Кучук-Истамбулом (Маленьким Стамбулом) и Ярым-Истамбулом (Полу-Стамбулом).

2. Административный округ, которым управлял чиновник, занимавший почти то же самое положение, что и губернатор.

3. Военно-административный округ, по отношению к которому применялся также термин «беглербегилик», означавший нечто, вроде генерал-губернаторства. Последний происходит от турецкого «бей» или «бек», то есть — князь, господин.

4. Мурзакевич Н. История генуэзских поселений в Крыму. Одесса, 1837. С. 89.

5. Бунчук — древко с шаром или острием, украшенное прядями из конских волос или серебряными кистями. Служил символом власти и знаком особого достоинства лиц, облеченных соответствующим доверием султана.

6. Виноградов В.К. Феодосия (Исторический очерк). Третье издание. Феодосия, 1915. С. 75—76.

7. Броневский М. Описание Татарии (1578 г.). ЗООИД. Т. VI. Одесса, 1867. С. 357.

8. Литвин М. О нравах татар, литовцев и московитян. Русский перевод. — «Архив ист.-юридич. сведений, относящихся до России, издав. Н. Калачовым». Кн. 2, половина 2-я. М., 1854. С 14—15.

9. Здесь и далее мы используем данные, содержащиеся в труде С.В. Бахрушина. Бахрушин С.В. Основные моменты истории Крымского ханства. — МАИЭТ. III. Симферополь, 1993. С. 319—339.

10. Гезлев — современная Евпатория.

11. По данным французского консула Пейсонелля, в середине XVIII века из Крыма в Турцию ежегодно уходили от 100 до 150 судов с хлебом.

12. Они назывались у татар «джемаат» или «эхали».

13. Balard M., Veinstein G. Continuité ou changement d'un paysage urbain Caffa Genoise et Ottomane. — Le Paysage urbain au Moyen Age. Lyon, 1981. P. 95.

14. Броневский М. Описание Татарии (1578 г.). С. 348.

15. Дортелли д'Асколи. Описание Черного моря и Татарии (1634). Русский перевод:Н. Пименов. — ЗООИД. Т. XXIV. Одесса, 1902. С. 118.

16. Фелуха (фелюга) — небольшое рыбацкое судно.

17. Известно, например, что в Кефе только для одной Венеции иногда заготовлялось до 200 бочек соленых осетров. Дортелли д'Асколи, ук. соч. С. 100.

18. Литвин М., ук. соч. С. 21.

19. Боплан Г. Описание Украины 1630—1648 гг. — Северный архив. № 11. 1825. С. 329.

20. Тогда как все население русских земель составляло около 7 миллионов человек.

21. Санин Г.А. Промыслом, а не кровью приводить... — «Республика Крым», № 19. 1992.

22. Эвлия Челеби. Книга путешествий. Походы с татарами и путешествия по Крыму (1641—1667). Перевод с польского издания 1969 г. М.Б. Кизилова. Симферополь, 1996. С. 144.

23. Легендарные стены Александра Македонского в Египте.

24. Здесь и далее использован текст неопубликованного перевода отрывка из «Книга путешествий» Эвлии Челеби, подготовленный А.П. Григорьевым. Автор выражает А.П. Григорьеву глубокую признательность.

25. Хотя, может быть, что в их описании не вполне точен сам Челеби. Во всяком случае, помимо указанных им проемов, в источниках приводится название, по крайней мере, еще одного подобного объекта — Ворот Татарии, упоминавшихся в нашем тексте в отсылке на сообщение Дортелли.

26. Челеби замечает, что они были прежде железными.

27. В связи с данным указанием Челеби представляется ошибочным мнение Л.П. Колли, который полагал, что Атлы-капу — турецкое название Георгиевских ворот внешней линии каффских укреплений. Колли Л.П. Кафа в период владения ею банком св. Георгия (1454—1475). ИТУАК. 1912. № 47. С. 80.

28. Комендант Кефе.

29. Данное обстоятельство установлено археолог, исследованиями Е.А. Айбабиной. Она обнаружила при раскопках этой башни остатки боеприпасов в виде небольших по размеру, наполненных порохом, толстостенных стеклянных бомб с фитилями — своего рода «ручных фанат», известных, например, по своеобразным документам XVII—XVIII вв. — игральным картам, передающим широко распространенный тогда сюжет с изображением «кавалера с бомбой».

30. Судя по переписи, проведенной османами ок. 1516 г., в Кефе при гарнизоне в 234 человека находился арсенал из 767 пушек. Расчет среднего по калибру артиллерийского орудия состоял из 5 или 6 воинов. Таким образом, для обслуживания 40 подобных пушек понадобились бы 200—240 артиллеристов.

31. Эвлия Челеби, ук. соч. С. 141—142.

32. В это время собственный вес бронзовой пушки в 250—400 раз превышал вес посылаемого из нее снаряда. Следовательно, для стрельбы только трехкилограммовыми снарядами на деревянный межъярусный настил башни пришлось бы поднимать орудие весом от 0,75 до 1,2 тонны.

33. Бастион частично сохранился. Находится в горсаду возле башни Константина.

34. Например, территорию цитадели. В начале XVI века здесь размещались 317 дворов, причем, 259 из них принадлежали мусульманам. Balard M., Veinstein G., ук. соч. С. 101.

35. Трактиры, где, в одном случае, можно было выпить хмельной напиток — бузу, а в другом — вино.

36. Некто, вроде барда.

37. Одна из бань до сих пор сохраняется в полуразрушенном виде на территории детсада морского торгового порта на ул. Желябова.

38. Большой базар являлся, вероятно, одним из торговых подразделений главного рынка — Узун-чаршу. Этот базар находился, примерно, на месте восточн. части современ. Морского сада, расположен. между ул. Горького и Ленина.

39. В районе Морского сада.

40. Супруга султана Байезида II.

41. Находится на пересечении современных улиц Караимской и Ленина.

42. Григорьев А.П., Фролов О.Б. О достоверности культурно-исторических деталей в «Книге путешествий» Эвлии Челеби. — Вестник ЛГУ. № 2. 1968. С. 152.

43. Здание одной из приходских мечетей Кефе сохраняется до сих пор, хотя и в сильно искаженном виде, на пересечении современ. улиц Тимирязева и Пименова. По нашему мнению, ее следует отождествлять с упоминаемой Челеби мечетью Капу-ага, название которой явно связано с наименован, ближайших к этому храму ворот внешн. крепости: Якуб-ата-капу.

44. Бордье также упоминает какое-то кладбище, когда говорит о неких могилах «татарских царей», расположенных «на краю предместья у самого моря». Из его указаний и рассказа Челеби вытекает, что пригород Топраклы размещался в районе холма, называемого ныне Бульварной горкой.

45. Демидов А. Путешествие в Южную Россию и Крым через Венгрию, Валахию и Молдавию, совершенное в 1837 г. М., 1853. С. 456.

46. В частности, упоминаемая Челеби общественная баня Эски находилась подле ворот Куле-капу за пределами наружной крепости.

47. Вероятно — в предместьях.

48. Фронтон фонтана и строительные надписи ныне утрачены.

49. На современ. ул. Морской, выше церкви св. Сергия.

50. Бетонное основание этого конденсатора, которое известно как «Чаша Зибольда», сохранилось. Оно находится на хребте горы Тепе-Оба, западнее старой Скотопрогонной дороги.

51. Данилевский В.В. К вопросу о конденсации атмосферной влаги на основании археологических данных. — Стенограмма первой конференции по конденсации водяных паров воздуха (воздушный колодец). М.—Л., 1935. С. 75.

52. Катюшин Е.А. Отчет о раскопках в окрестностях Феодосии в 1994 г. ФКМ. К. II. 53776. Н.А. — 512.

53. Эвлия Челеби, ук. соч. С. 133.

54. Соответствует в нашем понимании должности инспектора рыбного надзора.

55. Хотя, по характеристике А. Демидова, механизмы осмотренных им мельниц отличались тем, что помещались в «чрезвычайно малом пространстве». Демидов А., ук. соч. С. 456.

56. Якобсон А.Л. Средневековый Крым. М.—Л., 1964. С. 140.

57. Тунманн. Крымское ханство. Перевод с немецкого издания 1784 г. Н.Л. Эрнста и С.Л. Белявской. Симферополь, 1991. С. 21—22.

58. Якобсон А.Л., ук. соч. С. 148.

59. К XIV веку Крымское ханство охватывало не только территорию полуострова, но и земли, расположенные вдоль берегов Черного и Азовского морей между низовьями Днепра и Кубани.

60. Тунманн, ук. соч. С. 47—48.

61. Бахрушин С.В., ук. соч. С. 329.

62. Ключевский В.О. Курс русской истории. Т. III. М., 1988. С. 104—105.

63. Висковатов А. Краткий исторический обзор морских походов русских и мореходства вообще до исхода XVII столетия. Издание второе. М., 1946. С. 61.

64. Там же. С. 65—68.

65. Виноградов В.К., ук. соч. С. 84—85.

66. Бахрушин С.В., ук. соч. С. 338.

67. Лашков Ф.Ф. Шагин-Гирей, последний крымский хан. Симферополь, 1991. С. 26.

68. Там же. С. ЗО; Виноградов В.К., ук. соч. С. 87.

69. По поводу столетнего юбилея присоединения Крыма. Симферополь, 1883. С. 14.

70. Несмотря на то, что считалась уездным центром Таврической области.

71. Виноградов В.К., ук. соч. С. 96.

72. Хотя свободная торговля была формально разрешена Феодосии одним из указов Екатерины II еще в 1784 году. Сумароков П. Обозрение царствования и свойств Екатерины Великой. СПб., 1832. С. 179.

73. Виноградов В.К., ук. соч. С. 97.

74. Городские поселения в Российской империи. Т. IV. СПб., 1864. С. 700—701.

75. Там же. С. 701.

76. Броневский В. Обозрение южного берега Тавриды в 1815 г. Тула, 1822. С. 135.

77. Демидов А., ук. соч. С. 454.

78. Виноградов В.К., ук. соч. С. 100.