Глава десятая. Роковой выстрел

1

Стрелково-тактические Курсы усовершенствования командного состава РККА «Выстрел», где преподавал Яков Александрович Слащёв, ранее назывались Высшей стрелково-тактической школой командного состава РККА. Для того чтобы понимать, о чём идет речь, кратко ознакомимся с её историей.

Высшая стрелковая школа «была учреждена приказом РВСР № 245 от 21 ноября 1918 г. в целях подготовки среднего командного состава для стрелковых подразделений и частей, изучения и испытания новейших видов огнестрельного оружия. Создана в Москве на базе бывшей Ораниенбаумской офицерской стрелковой школы старой армии с подчинением ГУВУЗу. По положению школа являлась учебно-строевой частью и состояла из учебного отдела, ружейного полигона и управления с отделом снабжения. Учебный отдел включал курсы: тактические, стрелковые, траншейной артиллерии с 6—4-месячным сроком обучения. Приказом Всероглавштаба № 49 от 30 января 1919 г. в школу на правах отдела была передана 1 Московская школа полковой (траншейной) артиллерии и боевых технических приспособлений. Приказом РВСР № 1151 от 18 июля 1919 г. в школе были организованы временные курсы для подготовки командиров полков.

В целях усиления тактической подготовки комсостава приказом РВСР № 1437 от 7 июня 1921 г. Школа была реорганизована в Высшую тактическо-стрелковую школу командного состава РККА с увеличением срока обучения до 9-ти месяцев. Приказом РВСР № 2293 от 13 октября 1921 г. ей было присвоено имя III Коминтерна, а с 24 апреля 1923 г. она получила наименование Высшей тактическо-стрелковой школы командного состава РККА им. Коминтерна «Выстрел» (приказ РВСР № 824). На основании приказа РВСР № 1591 от 19 июля 1923 г. при школе были открыты педагогические курсы преподавателей, окружные повторительные и курсы начальников школ по подготовке младшего комсостава. Приказом РВС СССР № 1265 от 9 октября 1924 г. школа была реорганизована в Стрелково-тактические курсы усовершенствования комсостава РККА им. III Коминтерна (КУКС «Выстрел»). На основании приказа РВС СССР № 590 от 27 сентября 1926 г. на курсах был создан научно-исследовательский отдел. Приказом РВС СССР № 289 от 3 июня 1927 г. при курсах были открыты отделения для подготовки штабных и хозяйственных работников и пулемётные курсы».

За семь лет своего существования (с 1919 г. по 1925 г.) курсы «Выстрел» выпустили более 4000 командиров Красной армии. Из этого числа было выпущено 1287 командиров рот. Как подчёркивалось в журнале Курсов «Выстрел» № 2 за 1926 год, «это количество комрот способно было укомплектовать 140 стрелковых полков, или 47 стрелковых дивизий, или около 24 стрелковых корпусов».

Из общего числа выпущенных Курсами за этот период было выпущено 425 командиров батальонов, а также 505 «командиров полков, способных укомплектовать 168 стрелковых дивизий, или 84 стрелковых корпуса».

Кроме вышеперечисленных кадров, Курсы дали Красной армии большое количество другого командного состава: 569 пулемётчиков, 102 траншейников, 621 заведующих оружием, 121 связиста и 63 партработника. Свою собственную лепту внёс и Яков Александрович Слащёв.

* * *

За годы, проведённые в сгенах «Курсов», Яков Александрович многое успел передумать о пережитом. И хотя лет-то ему было не так уж и много, его опыт жизненный и военный были поистине колоссальны. Но самый главный вопрос, который он мог себе задавать в последнее время, вероятно, был одним из насущных.

«Был ли доволен он своей новой жизнью? — Подчёркивает в своей книге «Подземелья Лубянки» Александр Хинштейн. — Вопрос непраздный. Слащов и сам себе не мог на него ответить.

С Константинополем его не связывало, кажется, ничего. Единственным богатством, которым владел он там, у берегов Босфора, была свобода.

А что получил он взамен? Место преподавателя тактики на курсах красного комсостава. Комнатушку в лефортовском флигеле.

Но никакие испытания не в силах были сломать, изменить этого человека. Он остался в точности таким же, каким был и в Первую мировую, и в Гражданскую: упрямым, фанатичным, дерзким.

«Стремится уйти из школы в строй, — писали кадровики в одной из первых его аттестаций, — почему и чувствует себя свободно и независимо, мало интересуется пребыванием в стенах школы»».

Но этим планам не суждено было найти своё воплощение. Роль Слащёва в Советской стране была предначертана её властью. В другой роли он ей был не нужен. Увы!

2

После увольнения из Русской армии Врангеля Земский союз предоставил Якову Александровичу ферму под Константинополем, где он разводил индеек и прочую живность. Однако дело в сельском хозяйстве шло у него из рук вон плохо. Доходов генерал почти не имел и сильно бедствовал. При этом свою борьбу против Врангеля не прекращал ни на минуту. В этом и был весь Слащёв!

«Что произошло на «Корнилове», куда Кутепов возил мой рапорт, я не знаю, — со злостью говорил Яков Александрович своим собеседникам, — ибо никакого ответа я на него не получил, но не могу не отметить, что после подачи этого рапорта Шатилов отдал распоряжение об исключении из Армии всех генералов, не занимавших должностей, хотя бы эти генералы и желали остаться в Армии, и о перечислении их в разряд беженцев.

Я не знаю, много ли честных, исполнивших свой долг людей было выброшено таким образом на улицы Константинополя без крова, пищи и, по типичному беженскому выражению, «без пиастров», но я знаю, что я — Слащёв — отдавший Родине всё, отстоявший Крым в начале 1920 года с 3000 солдат от вторжения 30.000 полчищ красных, — я, заслуги которого увековечил своим приказом сам Врангель, добавивший, по просьбе населения, к моей фамилии наименование «Крымский», — я выброшен за борт.

Я говорю всё это не для того, чтобы хвастать своими заслугами, я намеренно подчёркиваю, что о них говорил не я, а сам Врангель, но я хочу сказать только, что если так поступал штаб со Слащёвым, то чего же ожидать от него рядовому офицеру или солдату?»

Фигура Слащёва, мало сказать, была популярна. Она снова стала занимать умы соотечественников и на чужбине. Да и не только соотечественников, и не только на чужбине..

Яков Александрович позже расскажет:

— Если говорить о предложениях, полученных мною от Антанты, то все они исходили только от Англии и Франции. Америка и Италия держались крайне лояльно и даже сочувственно к советской власти. Англия же предлагала... Конечно, только словесно, движение и поднятие восстания в районе Баталпашинск — Минеральные Воды — Пятигорск, чтобы отрезать от России и передать Англии нефтяной район. Разговоры представителей французов сводились к тому, что мне пора примириться с Врангелем и развить операцию на Крым и Украину. Эту точку зрения Франция настолько муссировала, что даже прислала ко мне представителей от Национального Украинского Комитета, возглавляемого Маркотуном, ко мне же были присланы приехавшие с Украины атаманы — я в организации этой угадал подставленных лиц (французов) и ушёл — моё место занял генерал Каледин. Таким образом, украинская авантюра временно провалилась. Но дело на этом не кончилось. Несмотря на то, что я жил в деревне, ко мне приехал сербский посланник, видимо, как нейтральное лицо, которого я никогда раньше не знал, и просил меня зайти к нему поужинать (это было в июне этого года, и им «случайно» был снят дом Энвер-паши в ста шагах от дома, где я жил). За ужином посланник заговорил со мной о Врангеле и что последний меня очень любит. Я ответил: «Не будем говорить об этом подлеце». Несмотря на это, через несколько дней Врангель приехал по делу сербского посланника, но мы не разговаривали. Потом Врангель приехал вторично, но мы не разговаривали... Нужно было поддержать Врангеля, которого они признали как Верховного правителя, и зачем-то нужно было марать меня с ним. Со стороны Англии я получал предложение от Генштаба капитана Уокера о поднятии восстания на Кавказе — я обещал ему разобрать этот вопрос и что о действиях моих он узнает...

Вспомнилось на чужбине и появление Шкуро. Андрей Григорьевич Шкура формировал армию под главенством Савинкова и, как рассказывал Слащёв, собирался высадиться на Кавказе и двигаться совместно с Польшей и со стороны Риги. Лично Якову Александровичу он предложил пост начальника штаба. Ответ Слащёва был уклончивым...

Ничего и не получилось, так как Андрей Григорьевич, проживая сначала в Югославии, а потом в Париже, работал простым наездником в цирке, а ещё снимался в немом кино. Его также встретил Александр Вертинский в Ницце, описав это достаточно красочно и увлекательно:

«...Однажды в Ницце ко мне подошёл во время работы невысокого роста человек, одетый в турецкий костюм и чалму (снималась картина «Тысяча и одна ночь»).

— Узнаёте меня? — спросил он.

Если бы это был даже мой родной брат, то, конечно, в таком наряде я бы всё равно его не узнал.

— Нет, простите.

— Я Шкуро. Генерал Шкуро. Помните?..

(...) Экзотический грим восточного вельможи скрывал выражение моего лица.

— Надо уметь проигрывать тоже!.. — точно оправдываясь, протянул он, глядя куда-то в пространство.

Свисток режиссёра прервал наш разговор. Я резко повернулся и пошёл на «плато». Белым мёртвым светом вспыхнули осветительные лампы, почти невиданные при свете солнца... Смуглые рабы уже несли меня на носилках.

«Из премьеров — в статисты! — подумал я. — Из грозных генералов — в бутафорские солдатики кино!.. Воистину — судьба играет человеком»».

И если на такую роль мог пойти Шкуро, но только не Слащёв. Уж он не хотел проигрывать. А самое главное, не хотел уметь это делать. Никогда!

3

Шёл 1921 год...

«В начале 1921 года состоялось заседание оперативного совета ВЧК под председательством начальника Особого отдела В.Р. Менжинского, — рассказывает А. Зданович. — В первом пункте повестки дня значилось: «О проекте разложения врангелевцев». Судя по составу участников (Т.П. Самсонов, Г.И. Благонравов, Г.Г. Ягода, А.Х. Артузов, З.Б. Канцельсон), предполагалось задействовать возможности всех оперативных отделов. Хотя мы не располагаем перечнем выработанных чекистами мер, но, зная последующие события, можно вполне обоснованно предположить, что предусматривалось использовать разногласия среди генералитета, между различными группами офицеров и политиков и, активно используя агентуру, склонить высокопоставленных врангелевцев к возвращению на родину, добиться от них публичного заявления об отказе продолжать борьбу с новой властью.

План этот был вполне реален. Надо сказать, что в 1921 году Иностранный отдел ВЧК и Разведуправление Красной армии уже имели активно действующие заграничные резидентуры в некоторых центрах военной эмиграции. Работали чекисты и в Константинополе. Кроме этого, своими оперативными возможностями располагала в Турции Всеукраинская ЧК, а также подчинённая М.В. Фрунзе разведка войск Украины и Крыма.

Некоторые агенты из числа офицеров Белой армии были завербованы ещё до эвакуации войск из Крыма. Достаточно сказать, что на связи с подпольными большевистскими организациями постоянно находились сотрудник оперативного отдела штаба А.И. Деникина В. Борисов и адъютант губернатора Крыма поручик С. Тимофеев...

Среди офицеров и генералов, на которых прежде всего обратили своё внимание советские спецслужбы, наиболее заметной фигурой был, несомненно, защитник Крыма от Красных войск генерал-лейтенант Яков Александрович Слащёв, отстранённый Врангелем от командования корпусом.

Для ВЧК и Разведупра не составляли секрета «особые» отношения Слащёва с Врангелем. В руки чекистов попали многочисленные документы белогвардейской контрразведки, среди которых были материалы и на Слащёва.

В Константинополе опальный генерал вновь оказался под «опекой» контрразведки Врангеля, трудившейся под покровительством французских и английских спецслужб.

Впрочем, пристальное внимание контрразведки отнюдь не испугало Слащёва и никак не повлияло на его взгляды. Не прошло и месяца после эвакуации, как он, в ответ на резолюцию собрания русских общественных деятелей в поддержку Врангеля, направил председателю этого собрания письмо, в котором резко критиковал главнокомандующего и его ближайшее окружение.

Кроме этого, Слащёв активно взялся за подготовку к печати книги с невинным, на первый взгляд, названием — «Оборона Крыма. Мемуары генерала Слащёва-Крымского». А близкие к генералу офицеры повели в войсковых лагерях активную агитацию, в основу которой были положены факты, дискредитирующие Врангеля как военачальника и государственного деятеля. Агитация имела некоторый успех, особенно среди офицеров кавалерийских полков.

Реакция Врангеля последовала незамедлительно: он издал приказ о создании суда чести генералов. Первым и, наверное, единственным делом, которое рассмотрел этот суд, было дело Слащёва. Решением суда его уволили со службы без права ношения мундира. Генерал Слащёв был исключён из списков армии, что, кроме всего прочего, лишало его какого-либо содержания и обрекало на нищенское существование. Более того, ему предлагалось немедленно покинуть Константинополь.

Однако Слащёв и не думал никуда уезжать, а, напротив, стал ещё решительней в своих действиях. На его квартире в Скутари (район Константинополя) регулярно стали собираться офицеры и разрабатывать планы смещения главнокомандующего. Парижская эмигрантская газета «Последние новости» писала, что на вызывающие действия Слащёва обратили внимание французские власти (читай — контрразведка), «которые нашли, что всякая агитация против генерала Врангеля подрывает дисциплину в войсках, и предложили генералу Врангелю арестовать Слащёва».

Главнокомандующий возражал против крайних мер. Тогда, воспользовавшись отъездом Врангеля, французы сами заключили Слащёва и группу его офицеров под домашний арест.

Но и это не остановило отставного генерала. Несмотря на то что редактор его книги генерал Н.А. Киленин испугался последствий и прекратил работу над рукописью, Слащёв сам переработал текст и всё же довёл дело до издания...

Окончательный вариант книги назывался «Требую суда общества и гласности». Само название говорило о том, что автор не сдался, а, наоборот, настроен на дальнейшую борьбу.

Книгу продавали буквально из-под полы. Контрразведчики гонялись по пятам за продавцами, как правило, нищими офицерами, и арестовывали тех, кто приобретал её. В Галлиполийском лагере, где находилось более 10 тысяч солдат и офицеров, жестоко наказывали тех, у кого обнаруживали книгу Слащёва.

Борьба Слащёва с врангелевским окружением и непосредственно с бароном вносила раскол в побеждённую, но не сломленную до конца Белую армию, что полностью соответствовало интересам ВЧК и Разведупра РККА в Константинополе. Поэтому, не отказываясь от работы с другими генералами и офицерами, советские спецслужбы сосредоточили свои усилия (по крайней мере, с февраля 1921 года) на Слащёве и разделявших его взгляды офицерах.

Было признано необходимым послать в Турцию ответственного сотрудника с поручением установить непосредственные контакты с генералом, а вернее с генералами, поскольку в группу Слащёва входил и бывший помощник военного министра Крымского правительства, председатель Татарского комитета в Турции генерал А.С. Мильковский.

Уполномоченным ВЧК стал Я.П. Тененбаум. Его кандидатуру предложил будущий заместитель председателя ВЧК И.С. Уншлихт — они вместе работали на Западном фронте, где Тененбаум под руководством Уншлихта занимался разложением польской армии и весьма преуспел в этом. Кроме того, Тененбаум обладал богатым опытом подпольной работы, хорошо знал французский язык, что в Константинополе могло пригодиться, с учётом активности французской контрразведки. Перед выездом Ельского (под таким псевдонимом отправлялся в Константинополь Тененбаум) его лично инструктировали И.С. Уншлихт и председатель РВСР Л.Д. Троцкий».

В «Записках старого чекиста», автором которых был Фёдор Тимофеевич Фомин, можно найти и некоторые дополнительные детали той непростой операции:

«В мае 1921 года я был переведён в Симферополь. Один из приятелей Слащёва, проживавший в Симферополе, получил из Константинополя письмо от известного эсера Фёдора Баткина. Это письмо попало к нам в руки. В нём говорилось, что Слащёв выражает желание вернуться на родину, чтобы отдать себя в руки Советского правительства.

Письмо это я направил в Харьков начальнику особого отдела ВЧК Южного фронта. А он поехал с ним к председателю ВЧК Ф.Э. Дзержинскому. Возник вопрос: стоит ли начинать переговоры с генералом Слащёвым о его возвращении в Советскую Россию? Местные работники высказались отрицательно. Но в Москве сочли нужным начать переговоры со Слащёвым.

Феликс Эдмундович отлично знал, какие «лавры» стяжал себе генерал Слащёв. Неслыханными жестокостями, кровавыми расправами над лучшими сынами нашей родины прославил себя этот белогвардеец. Но интересы государства требовали дальновидной политики: возвращение генерала Слащёва в Советскую Россию даст возможность использовать его самого в целях разложения эмиграции. Да и сам факт его возвращения в Россию имел бы определённое политическое значение.

Вскоре в Крым приехал из Харькова особоуполномоченный ВЧК с письмом, в котором было сказано: «По распоряжению председателя ВЧК Ф.Э. Дзержинского к вам направляется в Крым товарищ для ведения переговоров с генералом Слащёвым, находящимся в Константинополе. Вся работа особоуполномоченного должна проходить под вашим контролем. Прошу оказывать ему помощь».

Нам стало известно, что генерал Слащёв с женой и ребёнком проживает в Стамбуле. Средств к жизни не имеет. Занимает старую маленькую хибарку, почти без всякой обстановки. (...)

Очень скоро мы смогли убедиться, что Слащёв действительно разочаровался в политике контрреволюционных организаций, продолжавших антисоветскую деятельность за границей. С пристальным вниманием он следил за событиями в Советской России и горячо говорил о своём желании получить прощение у Советского правительства, чтобы иметь возможность честной службой искупить свою вину перед народом.

Феликс Эдмундович просил нас регулярно и подробнейшим образом сообщать ему о переговорах со Слащёвым, и все дальнейшие указания по этому вопросу мы получали от Ф.Э. Дзержинского. Он поручил передать Слащёву, что Советское правительство разрешает ему вернуться на родину и обещает обеспечить работой по специальности (Слащёв ещё до мировой войны занимался преподавательской деятельностью в высшем военном учебном заведении)».

Как уточняет А. Зданович, «первые контакты уполномоченного ВЧК со Слащёвым состоялись в феврале 1921 года. Они носили скорее разведочный характер: уточнялись позиции сторон, определялись возможные совместные действия в Константинополе. Ельский не имел тогда полномочий на предложение Слащёву возвратиться в Россию. (...)

Встречи со Слащёвым Ельскому приходилось устраивать, соблюдая строжайшую конспирацию. Он использовал все свои навыки старого подпольщика, чтобы обезопасить себя и офицеров, с которыми поддерживал связь, от провала на начальной стадии работы. Ведь в Константинополе действовали, по крайней мере, три официальные контрразведки. Все они хорошо оплачивались и могли вербовать многочисленных агентов для выявления подпольной работы большевиков.

Главным объектом их устремлений являлась Российско-Украинская торговая миссия, сотрудники которой не без основания подозревались в агитации среди врангелевских солдат за возвращение домой. Переполох среди контрразведчиков вызвало появление в середине февраля 1921 года первого номера подпольной газеты «Константинопольские известия», органа городского комитета коммунистической партии. Усиливалась агитация и непосредственно в военных лагерях.

В целях большой безопасности Слащёв со своим начальником штаба генералом Дубяго и другими офицерами поменял место жительства, снял дачу на берегу Босфора и организовал товарищество по обработке фруктовых садов. В это же время Ельский добивается через Дзержинского, чтобы ему прислали моторную лодку, которую, вероятно, он предполагал использовать для вывоза генерала и его группы из Турции в случае непредвиденных обстоятельств.

Шло время. День ото дня Слащёв всё больше укреплялся в мысли просить советские власти разрешить ему вернуться.

Окончательное решение созрело у него в мае. По крайней мере, именно в мае чекисты перехватили письмо из Константинополя в Симферополь с сообщением, что Слащёв выражает желание вернуться на родину, чтобы отдать себя в руки Советского правительства. Письмо было адресовано артисту Симферопольского театра М.И. Богданову, а автором письма был Фёдор Исаакович Баткин. (...)

...в Симферополе уполномоченный Всеукраинской ЧК С.Б. Виленский, курировавший по указанию Дзержинского операцию возвращения генерала Слащёва в Россию, завербовал получателя письма Баткина — артиста Богданова, и направил его в Константинополь с заданием: выйти на связь со Слащёвым и оказать содействие в организации выезда генерала в Крым.

Прибыв в Турцию, Богданов первое время точно выполнял задание чекистов: установил контакт с Баткиным и через него со Слащёвым; сообщил генералу, что ему обещана полная амнистия и даже должность в Красной армии.

Но, освоившись в Константинополе, Богданов стал необдуманно расширять круг связей среди белоэмигрантов, выдавая себя чуть ли не за официального представителя Советского правительства по организации репатриации врангелевцев на родину. Вполне естественно, что он попал в поле зрения врангелевской контрразведки. В результате намеченный план возвращения Слащёва оказался под угрозой срыва. Кроме этого, обещанные чекистами деньги для передачи капитану судна, на котором предполагалось вывезти Слащёва из Константинополя, пока не подоспели. Начало операции пришлось отложить».

Парадокс заключается в том, что в результате контакт по группе Слащёва был потерян. И это учитывая работу сразу двух советских разведок в Турции: ВЧК и военной разведки РККА, взаимодействие между которыми, судя по всему, отсутствовало. Тогда помог случай.

«Ничем другим нельзя объяснить тот факт, — продолжает А. Зданович, — что в Политбюро ЦК РКП(б) в начале октября 1921 года поступил на рассмотрение доклад сотрудника разведупра войск Украины и Крыма Дашевского с предложениями по переброске генерала и ряда офицеров из Турции на советскую территорию. (...)

Изучив привезённые Дашевским предложения, Троцкий написал записку в Политбюро: «...Считаю, что нужно «условия» принять, т. е. переправить их в Россию. Формальное руководство делом было возложено на т. Дзержинского. Может быть, послать т. Дашевского к Дзержинскому?»

Разведупровские материалы Троцкий переслал Ленину.

Председатель Совнаркома, со своей стороны, предложил для детального обсуждения и подготовки проекта окончательного решения создать комиссию...

На состоявшемся 7 октября 1921 года заседании Политбюро ЦК РКП(б) предложение Ленина было поддержано, и в тот же день комиссия приступила к работе, а к вечеру Каменев подготовил проект решения Политбюро. В нём говорилось, что целесообразно «предложение признать приемлемым, т. е. согласиться на переправку Слащёва и компании в Россию»».

10 октября 1921 г. вопрос по Слащёву был решён на самом верху, а с середины октября свои действия активизировали и непосредственные исполнители операции.

«Тененбаум (Ельский) фактически прекратил контакты со Слащёвым, сосредоточив свои усилия на других генералах и офицерах, в том числе уезжающих в Болгарию вместе со своими частями. В ВЧК решили, что тандем Баткин — Богданов имеет больше шансов на успех.

На первую роль выходит Баткин. Он даже переехал на дачу, арендуемую Слащёвым, и оттуда через своих агентов организовал отъезд. Дело стопорилось отсутствием денег. Капитан итальянского парохода «Жан» требовал значительную сумму в турецких лирах, а курьер из Севастополя по неизвестной причине задерживался. Наконец, он прибыл, но вызвал подозрения у английской охраны порта и был арестован.

Баткину пришлось задействовать все мыслимые и немыслимые связи, истратить остатки денег, привезённых Богдановым в сентябре, чтобы освободить торговца-курьера. И вот к концу октября всё было закончено.

Тайные помощники Баткина распустили слух о серьёзности намерений Слащёва уехать в Россию якобы с целью объединения «зелёного» движения и руководства им в борьбе с большевиками. Эта информация, как и было задумано, дошла до французской и английской контрразведок и несколько усыпила их бдительность.

Слащёву и его единомышленникам удалось незамеченными покинуть дачу на берегу Босфора, пробраться в порт и погрузиться на пароход «Жан»».

В Севастополе Слащёва встречали сотрудники ВЧК, а на вокзале города ожидал личный поезд товарища Дзержинского.

В своей книге чекист Фомин добавляет к этой истории один существенный момент. После предложения Советского правительства о разрешении Слащёву вернуться на родину тот будто бы выдвинул свои условия возвращения:

«Во-первых, он хотел бы получить от Советского правительства грамоту о неприкосновенности личности на территории Советской страны. Во-вторых, намереваясь направить свою семью — жену и ребёнка — к родным в Италию, он просил обеспечить их валютой или ценностями. Кроме того, Слащёв предупредил, чтобы весь разговор с ним о его намерении вернуться в Советскую Россию сохранялся в тайне, особенно на территории Турции, и был бы известен только узкому кругу лиц: тем, которых уполномочили вести переговоры с ним.

В ответ на это Феликс Эдмундович решительно заявил:

— Если Слащёв желает вернуться на родину, то пусть приезжает к нам с семьёй. Работой он будет обеспечен, и ему будут созданы нормальные материальные условия. Валюты или ценности для обеспечения его семьи мы дать не можем. Также не можем выдать ему и грамоту о неприкосновенности личности. Генерал Слащёв достаточно известен населению Крыма своими зверствами... Если с ним случится что-нибудь, то наши враги используют это против нас. А под охраной держать его нам нет надобности.

После некоторых размышлений Слащёв в конце концов пришёл, как нам передали, к такому заключению:

— Не надо мне никакой гарантии... Да и что эта бумажка может мне дать? Приеду я, скажем, на пароходе в Севастополь и пойду гулять по городу, а по пути меня встретит и узнает кто-либо из тех, у кого я расстрелял или повесил в Крыму близкого человека. Тут уж никакая грамота не поможет...»

До наших дней сохранилась записка Л.Д. Троцкого, адресованная В.И. Ленину 16 ноября 1921 г. в связи с возвращением Слащёва в Россию:

«Главком считает Слащёва ничтожеством. Я не уверен в правильности этого отзыва. Но бесспорно, что у нас Слащёв будет только «беспокойной ненужностью». Он приспособиться не сможет. Уже находясь в поезде Дзержинского, он хотел дать кому-то «25 шомполов»».

Подъесаул Николай Николаевич Туроверов, казачий поэт «первой волны» эмиграции, в 1944 году написал прекрасное стихотворение «Товарищ»:

Перегорит костёр и перетлеет, —
Земле нужна холодная зола.
Уже никто напомнить не посмеет
О страшных днях бессмысленного зла.
Нет, — не мученьями, страданьями и кровью —
Утратою горчайшей из утрат:
Мы расплатились братскою любовью
С тобой, мой незнакомый брат.
С тобой, мой враг, под кличкою — товарищ,
Встречались мы, наверное, не раз.
Меня Господь спасал среди пожарищ,
Да и тебя Господь не там ли спас?
Обоих нас блюла рука Господня,
Когда почуяв смертную тоску,
Я, весь в крови, ронял свои поводья,
А ты, в крови, склонялся на луку.
Тогда с тобой мы что-то проглядели,
Смотри, чтоб нам опять не проглядеть:
Не для того ль мы оба уцелели,
Чтоб вместе за Отчизну умереть?

Кто знает, но, может быть, эти строки мы могли бы отнести и к возвращению генерала Слащёва в Советскую Россию...

* * *

Обращение генерала Я.А. Слащёва к офицерам и солдатам армии Врангеля и беженцам 21 ноября 1921 г.

«С 1918 г. льётся русская кровь в междоусобной войне. Все называли себя борцами за народ. Правительство белых оказалось несостоятельным и неподдержанным народом — белые были побеждены и бежали в Константинополь.

Советская власть есть единственная власть, представляющая Россию и её народ.

Я, Слащёв-Крымский, зову вас, офицеры и солдаты, подчиниться советской власти и вернуться на родину, в противном случае вы окажетесь наёмниками иностранного капитала и, что ещё хуже, наёмниками против своей родины, своего родного народа. Ведь каждую минуту вас могут послать завоёвывать русские области. Конечно, платить вам за это будут, но пославшие вас получат все материальные и территориальные выгоды, сделают русский народ рабами, а вас народ проклянёт. Вас пугают тем, что возвращающихся белых подвергают различным репрессиям. Я поехал, проверил и убедился, что прошлое забыто. Со мной приехали генерал Мильковский, полковник Гильбих, несколько офицеров и моя жена. И теперь, как один из бывших высших начальников добровольческой армии, командую вам: «За мной!» Не верьте сплетням про Россию, не смейте продаваться, чтобы идти на Россию войной.

Требую подчинения советской власти для защиты родины и своего народа».

4

Очевидцы рассказывают, что и той зимой белая Москва напоминала и впрямь новогоднюю ёлку: она была украшена золотыми шарами церковных куполов и сосульками колоколен. Над городом кружил снег...

На календаре было 11 января 1929 года. В этот день Яков Александрович не появился на лекциях и до обеда этому факту никто не придал особого значения. Накануне у него был день рождения, сорок третий по счёту... (родился 29 декабря 1885 г. по ст. стилю, а по новому 10 января 1886 г.). Может, «прихворнул» после вчерашнего. Но вскоре всё выяснилось. Сослуживцы нашли его дома убитым. Жены рядом не оказалось. Она была на работе.

13 января 1929 года газета «Правда» коротко сообщила:

«Смерть Слащёва

11 января на своей квартире был убит А. (опечатка — д.б. «Я») Слащёв. Неизвестный, войдя в квартиру, выстрелил в Слащёва и скрылся. Слащёв, в прошлом командир одной из врангелевских армий, в последнее время был преподавателем на стрелково-тактических курсах усовершенствования комсостава».

15 января 1929 года на смерть Якова Александровича отозвались «Известия»:

«11-го января, как у нас сообщалось, в Москве на своей квартире убит бывший врангелевский генерал и преподаватель военной школы Я.А. Слащёв. Убийца, по фамилии Коленберг, 24-х лет, заявил, что убийство им совершено из мести за своего родного брата, казнённого по распоряжению Слащёва в годы гражданской войны.

Я.А. Слащёв с 1922 года, с момента добровольного своего перехода на службу в Красную армию, работал преподавателем тактики на курсах «Выстрел». Я.А. Слащёв происходил из дворян. Службу свою в царской армии он начал с 1902 года. В 1911 году он окончил академию генерального штаба и, отказавшись от зачисления по генеральному штабу, перешёл на службу в Пажеский корпус, где преподавал военные науки до начала мировой войны.

Войну он начал в должности командира роты, а в 1916 году был назначен командиром полка. В Гражданскую войну Я.А. Слащёв был на стороне белых. В армии Деникина он занимал пост главнокомандующего войсками Крыма и Северной Таврии, впоследствии же при Врангеле был назначен командиром отдельного корпуса. Во время пребывания в Крыму Слащёв жестоко расправлялся с рабочими и крестьянами. Не поладив с Врангелем по мотивам служебного и личного характера, он был отозван и уехал в Константинополь. В Константинополе Врангель разжаловал Слащёва в рядовые. В 1922 году Слащёв добровольно возвращается из эмиграции в Россию, раскаивается в своих преступлениях перед рабочим классом и амнистирован советским правительством. С 1922 г. добросовестно работает преподавателем в «Выстреле» и сотрудничает в военной прессе. Недавно им был сдан в печать труд «Общая тактика». В связи с убийством производится следствие. Вчера в 16 ч. 30 мин. в московском крематории состоялась кремация тела покойного Я.А. Слащёва».

16 января 1929 года откликнулась и берлинская газета «Руль»:

«В Москве в своей квартире убит генерал Я.А. Слащёв, один из активных участников белого движения, снискавший весьма печальную память своей исключительной жестокостью и бесшабашностью. Уже в Крыму Слащёв старался стать вместо генерала Врангеля во главе армии, а затем в Константинополе выпустил известную брошюру, в которой требовал суда над главнокомандующим (Врангелем). Из Константинополя Слащёв переехал в Москву, советская власть охотно простила ему прегрешения по отношению к ней и назначила его профессором Военной Академии. Однако там ему не удалось удержаться вследствие крайне враждебного отношения к нему слушателей. Слащёв переведён был на стрелково-тактические курсы усовершенствования комсостава (так наз. «Выстрел»), где он и остался до последних дней в качестве лектора, успевшего выпустить за время пребывания в СССР несколько трудов по военным вопросам. Местожительство Слащёва в Москве тщательно скрывалось...

Последние сообщения берлинских газет говорят об аресте убийцы, 24-летнего Коленберга, который заявил, что убил Слащёва за расстрел брата, совершённый Слащёвым в Крыму. В Москве утверждают, что убийство совершено было уже несколько дней назад, но не сразу о нём решились сообщить. Тело Слащёва сожжено в московском крематории. При сожжении присутствовали Уншлихт и другие представители реввоенсовета».

Однако самая любопытнейшая информация появилась в Варшавской газете «За свободу» 18 января 1929 года:

«...Впоследствии выяснится, убила ли его рука, которой действительно руководило чувство мщения, или которой руководило требование целесообразности и безопасности. Ведь странно, что «мститель» более четырёх лет не мог покончить с человеком, не укрывшимся за толщей Кремлёвских стен и в лабиринте Кремлёвских дворцов, а мирно, без охраны проживавшим в своей частной квартире. И в то же время понятно, если в часы заметного колебания почвы под ногами, нужно устранить человека, известного своей решительностью и беспощадностью. Тут нужно было действительно торопиться и скорее воспользоваться и каким-то орудием убийства, и печью Московского крематория, способного быстро уничтожить следы преступления».

Заключение по делу Л.Л. Коленберга, обвиняемого в убийстве Я.А. Слащёва, было подписано 26 июня 1929 года уполномоченным 6-го отделения КРО ОПТУ Гурским. То есть спустя пять с половиной месяцев после совершённого им преступления. В этом документе всё чётко и ясно:

«1929 года, июня 26 дня, я, уполномоченный 6-го отделения КРО ОГПУ, рассмотрев следственное дело за № 77170 по обвинению гражданина Коленберга Лазаря Львовича в преступлениях, предусмотренных 138 ст. УК, находящегося на свободе, нашёл:

Гражданин Коленберг Лазарь Львович, 1905 года рождения, из мещан г. Николаева, 11 сего января убил бывшего генерала Якова Александровича Слащова выстрелом из револьвера на его квартире.

Следствием установлено, что Л. Коленберг в 1919 г. совместно со своими родителями и другими членами семьи проживал в г. Николаев. После занятия Николаева белыми он работал в большевистском подполье. Проводимые белыми жестокие репрессии и бесчинства по отношению к еврейскому населению, публичные расстрелы заподозренных в причастности и даже сочувствующих революционному движению, расстрел родного брата Коленберга — всё это произвело на него глубокое впечатление, и у него запала навязчивая идея мести командовавшему белыми генералу Слащову. После занятия Николаева красными войсками Коленберг вступил в Красную Армию и прослужил в ней до 1926 г., будучи демобилизованным на должности командира взвода.

Мысль о мести Слащову за всё это время Коленберга не оставляла. После демобилизации он приехал в Москву с целью проведения задуманного им убийства Слащова. Однако, по независящим от него обстоятельствам, он вскоре уехал из Москвы и с той же целью вернулся обратно в сентябре 1928 г. по командировке винницкого военкомата в Московскую пехотную школу им. Ашенбренера и Уншлихта. Через два месяца он был демобилизован и поступил в военизированную охрану.

С целью изучения образа жизни Слащова Коленберг стал брать у него на дому уроки тактики. 15 декабря Коленберг специально выехал в г. Киев за хранящимся там у него револьвером системы «парабеллум». Вернувшись в Москву 11 сего января, во время урока Коленберг осуществил давно задуманное им убийство Слащова, убив его из револьвера тремя выстрелами. После чего отдался прибывшим властям».

Примечательно и окончание этого документа:

«Произведённой психиатрической экспертизой Коленберг признан психически неполноценным и в момент совершения им преступления — невменяемым, а посему постановил:

На основании ст. 322 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР дело в отношении Коленберга прекратить и сдать в архив».

На документе имеются резолюции:

«Согласен. Пом. нач. 6-го отд. КРО Чопяк»;

«Утверждаю. Пом. нач. КРО ОГПУ Пузицкий».

С сегодняшних высот заподозрить в этом деле можно многое. Хотя бы потому, что на документе стоят подписи уполномоченного 6-го отделения контрразведывательного отдела ОГПУ, помощника начальника 6-го отделения контрразведывательного отдела ОГПУ и, наконец, помощника начальника контрразведывательного отдела ОГПУ. Словом, сама аббревиатура «КРО», или контрразведывательный отдел, и создаёт некий политический оттенок убийства Слащёва. Но как выяснилось десятилетиями ранее, всё было гораздо проще, чем можно было бы предположить. Первоначально, ввиду возможной политической подоплёки убийства Я.А. Слащёва, следствие по делу вело ОГПУ. Затем все материалы были переданы в Московскую губернскую прокуратуру. Следователь Элькинд в мае 1929 г. постановил дело производством прекратить, поскольку убийца был признан невменяемым. Сотрудники ОГПУ ознакомились с собранными следователем прокуратуры материалами, и пришли к выводу о необходимости продолжения следствия и задержания убийцы — Коленберга. По заданию контрразведывательного отдела ОГПУ украинские чекисты проверили отдельные пункты показаний Коленберга и подтвердили факт расстрела его брата по приказанию Слащёва. После этого и было составлено заключение КРО ОГПУ об окончательном прекращении дела. Неизвестна лишь судьба Лазаря Львовича Коленберга.

Чтобы убедиться в том, что брата Коленберга действительно расстреляли по приказу Я.А. Слащёва, достаточно открыть газету «Известия Николаевского губисполкома и Губкома КП/б/У» за № 244, от 20 ноября 1920 года, где в списке 39-м значится: «Коленберг Герш, член комсомола, служ. завода Когана».

Как считает Александр Хинштейн, «мистическая слава, окружавшая Слащова, с каждым годом постепенно таяла. Трудно было поверить, что этот рядовой преподаватель был тем самым Слащовым, чьё имя гремело по всей стране, наводя ужас на врагов и вселяя безудержную веру в соратников.

Не помогли даже съёмки кинофильма «Врангель», где Слащов сыграл самого себя. Фильма эта, снятая «Пролетарским кино», успеха не имела и до наших дней не сохранилась.

Последний всплеск интереса к его персоне пришёлся на конец 20-х. В 1928 году Михаил Булгаков пишет «Бег». В главном герое пьесы генерале Хлудове, которого, по выражению кинорежиссёра И. Хейфица, отличала «звериная ненависть к революции и затаённая любовь к России», публика тотчас опознала Слащова.

Но Слащову не суждено было увидеть своё литературное отражение на сцене».

К 1930 году произведения Булгакова перестали печататься, пьесы изымались из репертуара театров. Была запрещена к постановке и пьеса «Бег». 10 марта 1940 года Михаил Александрович Булгаков скончался.

Трагично закончилась жизнь почти всех возвратившихся со Слащёвым лиц. В 30-е годы все они, за исключением Мезерницкого и жены, судьба которых неизвестна до сих пор, были расстреляны. Тогда же в 30-е жертвами репрессий стали как организаторы, так и исполнители операции по возвращению Якова Александровича Слащёва на родину. То же самое произошло и с теми чекистами, кто расследовал убийство бывшего белого генерала. Только поэтому можно с уверенностью сказать, что мистическая слава генерала Слащёва продолжала жить и после его смерти.

Кстати сказать, одним из тех, кто не захотел вернуться в Россию со своим командиром и другом, стал генерал-майор Георгий Александрович Дубяго. После бегства Слащёва он выехал в Болгарию. Во время Второй мировой войны переехал в Германию. А после войны эмигрировал в США. Там он дожил до 72 лет и умер от разрыва сердца.

Вряд ли такая судьба была уготована Якову Александровичу с его непоколебимым характером. Не поэтому ли он, так любивший Россию, сотни раз смотревший в лицо смерти, всё же погиб как настоящий русский офицер на своей земле. Погиб, счастливой смертью солдата, не дождавшись ночных допросов, пыток и издевательств, а затем подлой пули в затылок.

5

После прибытия в Константинополь барон Врангель разместился на яхте «Лукулл». Она стояла на рейде в проливе Босфор. На ней же находились его семейство, а также войсковой архив и казна. 15 октября 1921 года итальянский пароход «Адрия», следовавший из советского порта Батуми, свернул в сторону рейда и на полном ходу протаранил яхту, пустив её ко дну. Барон вместе с семьёй в это время отсутствовал. Большинству членов экипажа удалось спастись. Странные обстоятельства гибели «Лукулла» на сегодняшний день подтверждаются современными исследователями советских спецслужб. Как выясняется, в таране участвовала агент Разведуправления Красной армии Ольга Голубовская.

Следующим местом обитания Врангеля стала Сербия, где ему разрешили разместить отряд из двух тысяч вооружённых людей. Вся остальная армия под командованием генерала Кутепова переправилась в Болгарию. В 1924 году барон создаёт Русский общевоинский союз (РОВС) и в том же году признаёт верховное руководство РОВСа за великим князем Николаем Николаевичем.

В 1926 году он объявляет остаткам своей армии о прекращении финансирования, оставляя тысячи русских ветеранов войн без средств к существованию. Сам же в сентябре 1927 года переезжает с семьёй в Брюссель, где устраивается инженером в одной из брюссельских фирм. В апреле следующего года генерал Врангель скоропостижно умрёт, после внезапного заражения туберкулёзом. Считается, что барон был отравлен братом своего слуги, являвшимся агентом ВЧК. Было ему всего 49 лет.

Трудно сказать, какие чувства испытал Яков Александрович Слащёв при получении этого известия, но, как оказывается, врагов у Врангеля хватало и без него. Чтобы убедиться в этом, достаточно вернуться к очеркам генерала Евгения Исааковича Доставалова:

«В Берлине генерал Келчевский рассказывал мне, что в Сербии к нему и генералу Сидорину явился Бурцев и уговаривал их примириться с Врангелем. На вопрос, заданный Бурцеву, разве он не знает, что за авантюрист Врангель, старый сыщик вынул из портфеля пачку бумаг и, потрясая ими, сказал: «Знаю, всё знаю, вот здесь у меня есть такие документики, которые в один момент могли бы уничтожить Врангеля, но я этого не делаю. Важен не Врангель, важна идея». Но какая же это всё-таки должна быть «идея», проводить которую Бурцев собирается при помощи Врангеля?

Я полагаю, что из опубликованного, далеко не полного материала, который имеется в моих руках, станет вполне ясным тот ужасающий моральный гнёт, в котором приходилось жить русским беженцам на Балканах, где собрался весь субсидируемый цвет врангелевских героев и его контрразведки. Я не хочу подвергать врангелевскому террору своих друзей, но письма, которые я получаю от беженцев-офицеров бывшей врангелевской армии из Сербии и Греции, рисуют яркую картину разложения белого тыла.

Таких, как я, разочаровавшихся в эмигрантской идеологии и в идеях, защищаемых Врангелем и Бурцевым, много. Нас будет ещё больше».

«Преступление Врангеля перед офицерами заключалось в том, что он сознавал безнадёжность начатого им дела и после эвакуации подтвердил, что в Крыму он гальванизировал труп, но сколько тысяч молодых офицерских жизней было принесено в жертву этой гальванизации.

Впрочем, и сами вожди белых армий признавали узкоклассовый, а не всенародный характер возглавлявшегося ими Белого движения. В своих воспоминаниях генерал Деникин говорит: «Армия в самом зародыше таила глубокий органический недостаток, приобретая характер классовый, офицерский». Деникин видел глубокую ненависть к ней народных масс. «Было ясно, что Добровольческая армия выполнить своей задачи во всероссийском масштабе не сможет». Несмотря на это, Деникин и Врангель устилали Россию офицерскими телами за дело, в торжество которого они сами не верили».

«А наша военная мысль и в Крыму работала по-прежнему вяло, а чаще не работала вовсе, и наши первоначальные победы мы покупали не уменьем, а ценой офицерских жизней, заменить которые нам было нечем.

Решив покончить с армией Врангеля, красное командование, укрепив Каховский плацдарм и отбив наши атаки, стало сосредотачивать под прикрытием его сильную ударную группу. Нам были хорошо известны состав и численность группирующихся там частей. Благодаря неосторожности красных, плохо зашифровавших свои радиограммы, мы могли ежедневно следить за движением к Каховке частей конной армии Будённого ещё с тех пор, когда его дивизии располагались в районе Александрии. План красного командования был прост и ясен: увлекая наши силы всё далее на северо-восток, нанести удар собранным в Каховке кулаком по кратчайшему и важнейшему направлению на Перекоп и, отрезав нашу армию от перешейков, одним ударом ликвидировать крымский фронт.

Что же делает Врангель? Несмотря на то что главные и лучшие силы противника сосредотачиваются в Каховке, в трёх переходах от Перекопа, то есть от самого убойного для нас места, он оставляет против Каховской группы слабый небоеспособный корпус Витковского, растягивает свой фронт почти на 500 вёрст и лучшие и боеспособные части, Добровольческий корпус и донцов сосредотачивает на второстепенном, потерявшем для нас всякое значение правом фланге в 150 верстах от Перекопа, то есть в 7—8 переходах. Мало того, с каждым днём эта растяжка всё увеличивается. Было ли это проявление свободного творчества или просто глупость, мы не знаем, но результат получился известный».

«Отличительным свойством политики Врангеля были цинизм и полная неразборчивость в средствах для достижения поставленной цели реставрации старой России. Эта политика скоро дала себя знать. Гробовым молчанием и ужасом встретило казачье население Тамани проезд Главнокомандующего по улицам города после десанта. Не поднялись и не присоединились Дон и Кубань. Поляки, оттяпав при помощи Врангеля то, что было нужно от России, и прихватив ещё добрую часть исконно русских земель, предали его в самый критический момент. Украинские самостийники от союза отказались. Атаманы различных шаек, действуя на территории Крыма, союз заключили, но разоряли население, дискредитируя власть, на которую опирались они, и, получив оружие и помощь деньгами, переходили на сторону красных. Но если Врангель не нашёл друзей за пределами крымского фронта, может быть, он нашёл их в Крыму?»

6

После смерти Слащёва всё в том же 1929 году Государственное издательство (Отдел военной литературы, Москва, Ленинград, тираж 5000, цена 70 коп.) вышла его книга, над которой Яков Александрович работал всё последнее время. Называлась она так: «Мысли по вопросам общей тактики. Из личного опыта и наблюдений». Весьма любопытно написанное от редакции предисловие, которое предваряет авторский материал видного военного специалиста:

«Труд подготовлен к печати покойным Я.А. Слащёвым и представляет отражение его личных взглядов. Богатейший боевой опыт и страстность, которую вносит автор в освещение и обсуждение отдельных вопросов, делают работу не только дискуссионной и с интересом читаемой. Это побудило редакцию оставить без изменений текст там, где высказываемые автором положения не вполне совпадают с принятыми в Красной армии, тем более что «Мысли по вопросам общей тактики» не претендуют на роль учебного руководства.

Наибольший интерес представляют главы:

«Разведка», где ярко чувствуется опыт автора, работавшего на должностях и общевойскового, и кавалерийского, и пехотного начальника. Это позволяет ему углубиться до работы разъездов и особенно пеших дозоров. Автор весьма убедительно доказывает необходимость создания специалистов-разведчиков и указывает способы их применения.

«Сторожевое охранение» интересно вниманием, которое автор уделяет заботам войск.

«Значение маневра» показывает те идеи, которые лежали в основе боевой деятельности автора. Отдел необычен «снижением» до взвода и роты и рассмотрением работы этих подразделений.

«Оборонительный бой» автор построил своеобразно и отлично от принятых в Красной армии форм. Особенно это сказалось в разделах: «От кого выдвигается боевое охранение», «Характер действий войск обороны» и «Значение укреплённых районов».

Отметим, что ни в оборонительном бою, ни в наступательном автор не останавливается на значении борьбы за моральное превосходство.

Ярко написан отдел «Особенности партизанских боёв». Автору неоднократно приходилось сталкиваться с партизанами и самому вести партизанские действия. Большой боевой опыт наложил и на этот отдел свой отпечаток.

Педагогическая работа автора получила отображение в отделе «Краткие основы методики боевой подготовки войск». Автору, конечно, чужд марксистский анализ, столь необходимый для научного освещения вопросов методики, но тем не менее командный состав и здесь найдёт ряд полезных указаний».

* * *

В последние секунды своей жизни Яков Александрович Слащёв увидел море. То самое Чёрное море Крыма осени 1920 года. Море для него всегда было связано со стихией, явлением природы, обладающим разрушительной силой, которой человек очень часто не в состоянии противостоять. Свою стихию он видел в боях и сражениях, где он всегда молодой и растущий военачальник был непобедим. Слащёв любил стихию и очень хорошо её чувствовал. В море он видел ту фантастическую творческую энергию, которая напоминала ему его личные погружения. Чем глубже он погружался в себя, тем искуснее были его решения. Они всплывали словно из глубин, не однажды поражая его самого своей гениальностью. Так бывает с людьми, поцелованными Богом в макушку. Но вот всё закончилось. Море, стихия оказались от него далеко, и «Бег» генерала Слащёва был завершён.