Глава первая. Москва, курсы «Выстрел», 1920-е годы

1

Яков Александрович и сегодня читал лекцию, практически не заглядывая в её написанный текст:

— Первое. Рецепта для победы дать нельзя, но указать основы, способствующие победе, можно. Второе. Побеждает сильнейший. Третье. Всюду сильным быть нельзя — надо уметь распределять свои силы. Четвёртое. Сильным надо быть в районе больном для противника, то есть там, где наша победа отразиться скорее, чем успех противника в другом месте. Пятое. Только маневр во всех частях может дать это превосходство сил. Шестое. Человек размещается и действует сообразно свойствам той машины боя, которой он вооружён, и превосходство сил измеряется не только кулаками (штыками), а машинами и готовностью к борьбе данных бойцов. Седьмое. Маневрируют не только людьми, но и огнём. Восьмое. Атака машинизированных частей не может производиться валовым способом, а должна откусывать окоп за окопом, сосредотачивая каждый раз (против каждого окопа) превосходные силы. Девятое. Знать место огневых точек противника заранее никто не может — их места расположения рота узнает, только вызвав огонь своим наступлением. Поэтому комроты может поставить своим взводам задачу об атаке (не о наступлении), только показав им окоп для этой атаки, то есть раньше рассмотрев его сам. Десятое. Оборона может быть только временным средством. И, последнее, что необходимо вам зазубрить себе на носу. Современные машины настолько сильны, что они в мелких частях сильнее кулаков (штыков), и каждому командиру надо произвести строгую оценку: что лучше — огонь его резерва (поддержки) или его контратака?

После этих слов преподаватель тактики сделал небольшую паузу. Внимательно осмотрел слушателей и, улыбнувшись, сказал:

— Все успевают? Или кто-то ещё ленты к пулемёту подносит? Не забывайте, товарищи, что вы приехали сюда учиться военному делу. И если вы будете познавать это дело медленнее, чем вам это положено, то сами понимаете, — Слащёв развёл руками, — ваши знания не сильно пополнятся необходимой для вас теорией. А теперь продолжим.

Во все времена военная мысль и ставящие ей требования стремились к созданию какого-то рецепта для одержания победы. Даже такой великий практик и теоретик военного дела, как Наполеон, не раз говорил — «Когда у меня будет время — я отпишу способы одержания победы — и всем потом это будет просто делать».

Я назвал, между прочим, Наполеона и великим теоретиком военного дела (о его практике, думаю, никто спорить не будет) именно потому, что он все свои решения строил на опыте военной истории. Он сумел использовать все тактические приёмы, выдвинутые революцией, подведя под них научный, теоретический фундамент, взятый им из военной истории, и этим путём создать свою великую тактику, разбившую лучшие армии того времени, действовавшие своим устарелым способом, не соответствующим идее вооружённого народа. Как личность выдающаяся, выдвинутая армией революционной буржуазии Франции, он сумел, впитав в себя её соки, претворить и систематизировать эти соки, дав величайшие образцы военного искусства. Это является одним из образцов значения личности в истории, т. е. сам продукт среды и сам в дальнейшем влияющий на неё.

Если мы проследим военную историю, дошедшую до нас, то мы увидим, что все «законодатели» военного дела, если можно так выразиться, всюду и везде (во все времена) создавали одно положение: сильнейший бьёт слабейшего. Это есть основной принцип военного искусства (прошу прощение за немодное выражение), происходящий от «интегрального полководца» до рядового красноармейца.

Не думаю, чтобы кто-нибудь стал со мной спорить о том, что сильнейший побьёт слабейшего, в особенности после того, как я расшифрую это понятие — в него входит вся сила, то есть человек с его настроением, обучение и те машины, которыми он руководит, — число людей во всей военной истории и практике последнего времени являлось величиной переменной.

Чем же создавалась эта величина? — Тем орудием смерти противника, которое было в руках бойцов и всей армии: когда-то строили бойцов на месте удара в 48 шеренг взамен 12 остального строя, потому что сила была в непосредственной свалке — результат — победа. Когда-то сосредотачивали огромное большинство артиллерии в одном месте (удара), потому что она стреляла от 500 до 1000 шагов, и этим шквалом огня ломили противника, когда-то шли колоннами в одном месте, предоставляя остальное малодействительным тогда стрелкам. Все силы сосредотачивались туда, где можно было достигнуть наибольшего успеха, сделавшего больно противнику. Результат — победа. Этим вырисовывался второй принцип военного искусства, то есть сильнейший бьёт слабейшего, но так как сильным всюду быть нельзя, то надо быть сильным там, где нам выгодно (где больно противнику), и там развить свой успех, то есть принцип частной победы.

Теперь спросим себя, что даёт нам это сосредоточивание сил в нужном месте — ясно передвижение людских и огневых сил туда, куда нам нужно, — то есть МАНЕВР.

Преподаватель тактики курсов «Выстрел» товарищ Слащёв военную форму любил, потому что, как говорится в народе, он в ней родился. Слушатели курсов не могли этого не заметить. На лекции, семинары и занятия он всегда приходил «с иголочки»: суконная рубаха из тёмно-серого мундирного сукна была чистенькой и отглаженной, точно такой же парадный вид имели и шаровары тёмно-синего цвета, блестели начищенные сапоги. Сам Яков Александрович был всегда подтянут, форма сидела на нём как влитая. Однако один «недостаток» всё же был: на суконных петлицах (малиновых с чёрной окантовкой), аккуратно пришитых на воротнике рубахи, располагалось по два красно-эмалевых прямоугольника, или по две «шпалы», что соответствовало тогда должностному положению помощника командира полка или командира отдельного батальона (К-8, восьмая категория старшего командного состава РККА из 14-ти «служебных категорий»). Как известно, Яков Александрович в Белой армии имел чин генерал-лейтенанта.

2

18 ноября 1921 года на заседании Политбюро ЦК РКП(б) было рассмотрено и утверждено предварительное заключение Л.Д. Троцкого и И.С. Уншлихта по вопросу дальнейшего поведения в отношении Слащёва и его группы:

«Предлагаем:

1) Копии показаний прислать Троцкому и Чичерину, дабы эти показания могли быть изучены с точек зрения военной и дипломатической и дабы заинтересованные ведомства могли поставить ряд дополнительных вопросов перед ВЧК.

2) ВЧК по соглашению с военным ведомством и Наркоминделом (тройка — т.т. Уншлихт, Троцкий, Чичерин) составляет в кратчайший срок сообщение о возвращении группы Слащёва с точными цитатами из показаний Слащова и других о причинах этого возвращения.

3) Одновременно слащовцы составляют воззвание к остаткам белых армий за границей. Воззвание это, просмотренное той же тройкой, публикуется одновременно с сообщением о прибытии группы или немедленно же на следующий день.

4) Ввиду заключающихся в показаниях Слащова ссылок на сравнительно недавние военные предложения агентов Англии и Франции, направленные против Советской России, необходимо отобрать на основании вопросов, формулированных Наркоминделом, точные показания от Слащова и других, как материал для дипломатической ноты.

5) Ввиду настаивания Слащова и других на предоставлении им военных должностей, преимущественно строевых, ответить им, что военное ведомство несомненно рассчитывает приобрести в их лице ценных работников, но что окончательное определение характера работы сможет произойти только после того, как Красная Армия узнает о самом факте перехода на сторону Советской России названных лиц, поймёт мотивы, вообще освоится с этим фактом.

6) Тем временем главная работа группы Слащова должна состоять в писании мемуаров за период борьбы с Советской Россией. Ввиду того, что мемуары эти обещают дать ценный политический, военный и бытовой материал, предоставить надобности в распоряжение группы Слащова надёжных стенографов, которые облегчили бы работу, и назначить для редактирования и вообще для руководства этой работой определённого товарища литератора.

7) До написания этих мемуаров рекомендовать группе Слащова воздержаться от встреч, посещений и пр., дабы внимание не рассеивалось и работы над мемуарами не затягивались. Указать Слащову и другим на большую политическую важность мемуаров.

8) Поддержать инициативу Слащова в отношении вызова других бывших врангелевцев в Советскую Россию, оказав необходимое содействие».

3

Жизнь Якова Александровича в «Совдепии», как пренебрежительно называли большевистскую Россию в эмиграции, не была счастливой... Нелегал в ВЧК (по заданию белого генерала Алексеева) действительный статский советник, военный контрразведчик Владимир Орлов о Слащёве рассказывал следующее:

«В Москве Слащёва поселили на Садовой, в доме Шустова. Вход был со двора, и окна тоже выходили во двор. В квартире имелись две смежные комнаты и кухня. В третьей комнате жил чекист, верхний этаж был передан старым сотрудникам спецотдела ОПТУ.

У Слащёва был телефон. Прослушивать телефон гораздо удобнее, чем просматривать корреспонденцию. Повар-латыш, который готовил для него, заодно просматривал все письма и фиксировал приходы посетителей, а живший по соседству чекист следил за Слащёвым и днём и ночью, что было источником постоянного унижения. Слащёв уже не был генералом...

Слащёв очень любил животных и в Москве целые дни проводил с соловьём, лишившимся лапки, курицей и воробьём. На лекциях по стратегии, которые Слащёв читал в стрелковом училище, его встречали криками и свистом. Некоторые слушатели в Академии Генерального штаба звали Слащёва «палачом». И даже дома ему не было покоя.

Ему постоянно досаждали беспризорники. Однажды в его окно влетел камень, в другой раз на него обрушился целый поток оскорблений и насмешек.

Иногда опрокидывали самовар, а в крупу подмешивали мел.

Однажды Слащёв выбежал из дома с кухонным ножом и скрылся за углом. Через несколько минут он вернулся в комнату с окровавленными руками, глаза его были полны ужаса.

«Эти скоты, — запинаясь, проговорил Слащёв, — пустили в комнату кошку. Она сожрала соловья и загрызла воробья. Всё это подстроено специально, чтобы досадить мне! Здесь всегда так! Своими преследованиями они хотят свести меня в могилу! Будь проклята эта чёртова дыра!»».

Нетрудно заметить, что в этом коротком рассказе переплелись и правда, и вымысел. Можно лишь предположить, откуда господин Орлов взял все перечисленные им случаи. Видимо, из обыкновенных пересказов, которые, пройдя через вторые или третьи руки, обычно превращаются в сплетни.

В ноябре 1921 г. Слащёва действительно поселили на Большой Садовой. Впоследствии (с 1922 г.) он проживал по адресу: Москва, Лефортово, Красноказарменная улица, дом 3. В доме преподавателей курсов «Выстрел». И, надо сказать, что в первые годы пребывания в Москве у Якова Александровича складывалось всё не так плохо, как об этом говорил Орлов. Просто тогда он был сильно нужен новой власти. Как считает А. Пронин, «эффект отъезда Слащова в Советскую Россию, который Лубянка ныне числит в золотом фонде проведённых её спецопераций, оказался потрясающим». По словам писателя А. Слободского, он «всколыхнул, буквально сверху донизу, всю русскую эмиграцию». За ним последовало возвращение на Родину ряда деятелей отечественной культуры, например, Алексея Толстого (1923 год). Но ещё более сильным оказался военно-политический выигрыш. По оценке французской разведки, «переход Слащова на сторону Красной армии нанёс тяжёлый удар по моральному состоянию русских офицеров... Это неожиданная перемена со стороны боевого генерала... авторитет которого имел большой престиж... внесла большое смятение в дух непримиримости, который до сих пор доминировал среди офицеров и солдат Белой армии».

4

С новыми силами, с новыми надеждами Яков Александрович жадно хватается за работу. «Слащёв работает, и как работает! — пишет Д. Мельник. — Помимо лекций он успевает ещё выступать с докладами, публиковать воспоминания и статьи по тактике, а его жена Нина Нечволодова-Слащёва, верный его помощник ещё в войну, организовывает в «Выстреле» любительский театр. К ним в общежитие после занятий каждый раз приходят преподаватели и слушатели. Это понятно: Слащёв прекрасный педагог, — ещё будучи двадцатишестилетним поручиком, он уже преподавал в элитном Пажеском корпусе в Петербурге».

Очень много статей Слащёва было опубликовано в 1922 году. Например, в «Военном вестнике» в № 9, 10, 11, 12, 13 — «Операции белых, Петлюры и Махно на южной Украине в последней четверти 1919 года». В журнале «Военное дело» (№ 14, 1922 г.) — «Действия авангарда во встречном бою». В этом же журнале в № 15—16 — «Прорыв и охват (обхват)» и «Вопросы полевого устава». В № 17—18 — «Значение укреплённых полос в современной войне».

В 1924 году из-под пера Слащёва выходит книга, так необходимая новой власти: «Крым в 1920 году: Отрывки из воспоминаний». В следующем году Яков Александрович снимается в Крыму в кинофильме «Врангель» (фильм не увидел свет), которое ставило акционерное общество «Пролетарское кино». Играл он, естественно, самого себя: Я.А. Слащёва-Крымского, генерал-лейтенанта, командующего 3-м армейским корпусом, упорно оборонявшим последний оплот Белого движения на юге России.

В 1926 году в журнале «Выстрел» № 3, 1926 г. выходит его статья «Маневр как залог победы». В этом же году брошюра под названием «Период Врангеля. Кто должник? К вопросу о франко-советских отношениях». В 1927-м в журнале «Война и революция» № 6 ещё одна интереснейшая статья — «Борьба с десантами».

А как он преподавал в эти годы! «Особое удовольствие доставляли Слащёву разборы проведённых им сражений, — подчёркивает А. Хинштейн. — В эти часы он точно преображался, сбрасывал с себя груз прожитых лет и вновь становился прежним Слащёвым-Крымским, не стесняющимся в словах и выражениях.

«Преподавал он блестяще, — вспоминал слушатель школы Батов, ставший впоследствии крупным советским военачальником, — на лекциях народу было полно, и напряжение в аудитории порой было, как в бою. Многие командиры-слушатели сами сражались с врангелевцами, в том числе и на подступах к Крыму, а бывший белогвардейский генерал не жалел ни язвительности, ни насмешки, разбирая ту или иную операцию наших войск»».

Чтобы оценить личность Слащёва как преподавателя, стоит немного отвлечься, но исключительно в пределах той эпохи. Например, дочь маршала Конева, Нина Ивановна, в своей книге об отце пишет:

«В 1925—1926 годах отец находился на Курсах усовершенствования высшего начальствующего состава при Академии РККА (сокращённо КУВНАС). Название «курсы» выглядит на первый взгляд как-то облегчённо, но когда я внимательно изучила конспекты отца, тезисы записанных им лекций, развёрнутые планы семинарских занятий, разного рода академические документы, то испытала удивление: «красные командиры» получали весьма концентрированные и многосторонние знания. Меня восхитили обзоры по истории и теории военного искусства, например, анализ целей войны по трудам Верди дю Вернуа, сопоставление стратегических воззрений прусского военного теоретика фон Бюлова и генерал-фельдмаршала Мольтке.

С тех времён в архиве отца сохранились емкие записи лекций знаменитых военных профессионалов, которые учили молодых командиров. Они были благодарной аудиторией: какое погружение в материал, какая искренняя влюблённость в знание, заинтересованность в деталях и жажда уловить оттенки смыслов в речах образованных наставников!

Профессор Верховский в лекциях о механизмах управления войсками предлагал вниманию слушателей сопоставления с методами управления большим производством, скажем, в США, и советовал задуматься об инициативе и самостоятельности исполнителей, описанных в книге автомагната Форда «Моя жизнь».

Некоторые мысли учителей в записях отца выделены. Обладая опытом участия в мировой и Гражданской войнах, он осознал значение руководства войсками в современном мире как искусство. Стратегический талант, разумеется с его точки зрения, — это дар, который преподносит судьба, но важна и доктрина, которая требует для её постижения интеллектуальных затрат.

Теория не должна быть застывшей догмой: помня о походах Юлия Цезаря, карфагенских войнах и наполеоновских сражениях, необходимо развивать военное искусство с учётом требований времени. Чувство новизны было присуще отцу в полной мере. В тетрадях выделены суждения профессора А. Свечина о том, что «стратегическая доктрина должна быть гибкой, а не представлять жёсткое учение». «Est modus in rebus» («всё имеет свою меру», по словам Горация). Мы должны искать модус в обстоятельствах данной войны, а не выходить с заготовленным на все случаи модусом».

Сохранился текст воспоминаний отца об учёбе на КУВНАСе, в котором ощущается гордость за то, что молодые командиры были приобщены к учёности, носителями которой были люди, сформированные предшествующей эпохой российской истории. Они получили возможность соприкоснуться с традицией служения Отечеству, взращённой опытом многих поколений русских офицеров».

Любопытно, что, несмотря на приобщение к учёности, соприкосновения с традицией служения Отечеству, на курсах и в академиях Красной армии случались и конфузы. Всё-таки нельзя не учитывать одно весьма важное обстоятельство: преподавали бывшие царские офицеры, а учились вчерашние крестьяне. Один из таких произошёл на занятиях знаменитого А.А. Свечина. Об этом написала правнучка знаменитого начдива Евгения Чапаева:

«Военную историю им преподавал старый царский генерал А.А. Свечин. Предмет он знал конечно же безукоризненно, учил слушателей очень хорошо. Это был один из тех военных специалистов, кто трезво оценивал обстановку в России и поставил себя на службу той настоящей родине, за которую воевал народ. Но у него имелся один «пунктик». Каждый раз, когда речь заходила о каким-нибудь историческом событии, связанным с революционным выступлением масс, он неизменно именовал действия народа «разбойными акциями». А Парижскую коммуну именовал «скопищем бандитов». Короче, все сто двадцать красных «академистов» каждый раз устраивали Свечину обструкцию. Особенно был зол на него Чапаев.

И вот однажды на занятиях А.А. Свечин предложил Василию Ивановичу рассказать, как он усвоил лекцию о знаменитом сражении под Каннами, где войска Ганибалла наголову разгромили чуть ли не вдвое превосходящие их по численности римские войска, показали классический образец окружения противника и уничтожения его по частям. К тому же Свечин, читая лекцию об этом эпизоде из Второй Пунической войны, выражал свой неумеренный восторг по поводу действий предводителя карфагенской конницы Гасдрубала, которая во многом определила исход сражения.

Чапаев начал излагать свою точку зрения с того, что назвал римлян слепыми котятами. Тем самым он развенчал кумира Свечина, и тот не смог удержаться от ядовитого замечания:

— Вероятно, товарищ Чапаев, если бы римской конницей командовали вы, то предмет сегодняшней лекции назывался бы «Разгром Ганибалла римлянами».

Василий Иванович вспылил:

— Мы уже доказали таким, как вы, генералам, как надо воевать!

Он имел в виду знаменитый рейд своих отрядов летом восемнадцатого года. Попав под Уральском в мешок между белочешскими и белоказацкими частями, Чапаев тогда предпринял дерзкий бросок назад, на занятый противником Николаевск, взял город и тем самым не дал соединиться двум крупным вражеским группировкам. Эта операция была образцом руководства боевыми действиями. Но для маститого стратега Свечина Чапаев был неслыханным попранием классического военного искусства. Одним словом, скандал разыгрался по всем правилам...»

На лекциях и занятиях у Якова Александровича Слащёва было всё с точностью до наоборот. «Слащов говорил примерно так, — писал другой его ученик, будущий генерал Каргополов: — «А помните бой под N? Тогда ваш батальон отошёл в беспорядке, с большими потерями. Произошло это потому, что вы не оценили и не учли то-то и то-то». Задетый этой оценкой, товарищ поднимался, просил слова и говорил: «А Вы помните бой под N, где мой полк разбил полк Вашей дивизии?» Далее следовало обстоятельное изложение боевых порядков сторон, их действий и причин поражений белых. Случалось, что продолжение спора переносилось на вечернее время в общежитие, куда являлся преподаватель».

«Диспуты эти были столь эмоциональны и захватывающи, — продолжает А. Хинштейн, — что смотреть на них ходили слушатели с разных курсов да и просто сторонние зрители. Проводились они и вне стен курсов. В апреле 1922 года, например, в аудитории военно-научного общества с большим успехом прошёл двусторонний доклад на тему «Оборона Крыма». Докладчиками выступали Слащов и его недавний противник, бывший начальник 46-й дивизии Юрий Саблин. Каждый из ораторов подробно, без сантиментов и кивков разбирал собственные и чужие ошибки.

Преподаватели курсов — все как один бывшие офицеры, многие служили когда-то под началом Слащова — частенько собирались у него дома. По обыкновению пили много, но никогда, даже под винными парами Слащов не позволял никаких крамольных речей, хотя — сомнений нет — удовлетворительным себя не чувствовал.

Оторванный от привычного общества, он ищет забвения в науке. В военных журналах регулярно появляются написанные им статьи...»

Яков Александрович все эти годы, прожитые в стране большевиков, мечтал получить строевую должность. Но, увы, надежды белого генерала так никогда и не осуществились. Д. Мельник очень точно подмечает: «Здесь, в общежитии при «Выстреле», пройдут последние годы Слащёва. Мало хорошего он увидел за эти годы: навязанную ему работу не любил, ежегодно исписывал горы бумаг с просьбами о строевой должности, после очередных обещаний каждый раз всерьёз готовился к отъезду».

Один из коллег Слащёва по курсам «Выстрел», бывший полковник Сергей Харламов, командовавший в Гражданскую войну красными армиями, расскажет впоследствии на допросах о Якове Александровиче:

«И сам Слащёв, и его жена очень много пили. Кроме того, он был морфинист или кокаинист. Пил он и в компании, пил и без компании.

Каждый, кто хотел выпить, знал, что надо идти к Слащёву, там ему дадут выпить. Выпивка была главной притягательной силой во всех попойках у Слащёва. На меня не производило впечатления, что вечеринки устраивают с политической целью: уж больно много водки там выпивалось.

Я бывал на квартире у Слащёва 2—3 раза не специально по приглашению на вечеринку, а или по делу, или по настойчивому приглашению зайти на минутку. И так как водку там пили чаще, чем обычно мы пьём чай, то бывала и водка.

Жена Слащёва принимала участие в драмкружке «Выстрела». Кружок ставил постановки. Участниками были и слушатели, и постоянный состав. Иногда после постановки часть этого драмкружка со слушателями-участниками отправлялась на квартиру Слащёва и там пьянствовала. На такое спаивание слушателей командованием курсов было обращено внимание и запрещено было собираться со слушателями.

Что за разговоры велись там на политическую тему — сказать не могу. Знаю только, что часто критиковали меня как начальника отдела и кое-кого из преподавателей тактики... Ко мне Слащёв чувствовал некоторую неприязнь и иногда подпускал по моему адресу шпильки.

Последнее время при своей жизни он усиленно стремился получить обещанный ему корпус. Каждый год исписывал гору бумаг об этом. Помню, раз даже начал продавать свои вещи, говоря, что получает назначение начальником штаба Тоцкого сбора. Никаких, конечно, назначений ему не давали. Но каждый раз после подачи рапорта он серьёзно готовился к отъезду».

5

Передо мной лежат три так называемых УПК — учётно-послужные карточки на Слащёва Якова Александровича. Несколько минут назад их принесли из специального хранилища. Первая — служебная карточка за № 249775 — самая основная из трёх:

«Родился: 29 декабря 1885 г., в г. Ленинграде. Национальность — великоросс. Родной язык — русский. Какими другими языками владеет и в какой степени — не владеет. Социальное происхождение — из дворян. Профессия до поступления в РККА — бывший кадровый офицер. Основная профессия родителей: до Октябрьской революции — отца — военнослужащий. Семейное положение — женат. Жена и дочь. Партийность — беспартийный...

Образование: гражданское — реальное училище 1903 г. Военное: в старой армии:

Павловское военное училище 1905 г., Николаевская Академия Генерального штаба по 1 разряду. В РККА: не имеет.

Военно-служебный стаж. В старой армии: вступил на службу юнкером 31 августа 1903 года. Произведён в офицеры 22 июня 1905 года.

Последний чин, должность и часть: полковник, командир полка.

Служба в белых и иностранных армиях — был в армии Врангеля с 1917 по 1921 г.

Вступил на службу в РККА добровольно 1 августа 1922 г. Время пребывания в должности 4 года 6 месяцев. Высшая стрелковая школа. Штатный преподаватель тактики.

Категория и состав: К-8.

Дата: 1/VIII-22 г.

Главное Управление РККА.

Состоящий в распоряжении. 1/XI — 28 г. РВС 28 г, № 706».

В заключение карточки имеется графа «аттестация». И вот что написано по этому поводу у Слащёва:

«По какой должности — Штатный преподаватель тактики. Окончательный вывод аттестации:

В 1925 году — «Должности преподавателя соответствует».

В 1927 году — «Соответствует занимаемой должности»».

И, наконец, последняя аттестация за 1928 год:

«По знаниям и опыту должности преподавателя может безусловно соответствовать, но работой этой тяготится, не отдаёт ей всех сил и знаний, ведёт её небрежно. Поэтому желательно освободить от преподавательской работы и направить в части на штабную должность».

Вторая карточка за № 249776 называется учётной:

«Слащёв Яков Александрович. Пехота. ВУЗ. К-8. 13 р., приказ РВСР 1925 г. № 35 (разряд должностной со ссылкою на приказ, где объявлен, штат часта)».

Эта карточка в некотором роде похожа на первую. Вот только в её записях есть некоторые расхождения и дополнения. Коснёмся именно их:

«Какими другими языками владеет — французским, немецким»;

«С какого времени состоит на службе в Р.К.К.А. — с 11 ноября 1921»;

«Служил ли в Белой армии — служил в армии Врангеля с 23/XII — 17 по 21/ XI — 20 г.»;

«Участие в войнах: а) в 1914—1917 гг. Лейб-Гвардии Финл. Полк.

б) в гражданской нет»;

«Был ли ранен или контужен:

а) в 1914—17 г. а) 5 раз ранен.

б) в гражданской б) нет»;

«Окончательный вывод последней аттестации: не получен...

г) Подлежит увольнению от службы, как бывший белый... (далее неразборчиво)»;

«Семейное положение — жена и тесть».

В третьей карточке за № 249777 значится:

«МВО. 1923 № папки 746. Стр.43. Род оружия: ГУВУЗ. КОМСОСТАВ.

Разр. 15 пр. РВСР № 2480 1922 г.

Фамилия: Слащёв. Имя: Яков. Отчество: Александрович».

В ней две новых записи:

«Участие в войнах: 1915—1920» и «Дети и пр. члены семьи, состоящие на иждивении: дочь 7 лет».

6

Они уже собирались ложиться, когда Яков Александрович, чуть качнувшись, снова сел за стол.

— Ниночка, — он вопросительно посмотрел на жену, — давай ещё выпьем, так сказать, на коня?

— Да хватит тебе, Яша! Вставать же рано. Уж изволь идти в постель.

Слащёв грустно улыбнулся, наполнил гранёную рюмку на ножке до краёв и тут же её опрокинул.

— Как мне всё надоело, Нина! — он хотел повторить привычное движение, но жена убрала початую бутылку в буфет. — Ты не представляешь, как я устал. Устал морально. Ведь они не хотят отпускать меня в строй, вот и держат, как пса на цепи.

— Ничего, Яша, — супруга Слащёва присела рядом. — Ты, самое главное, не опускай руки. Пиши им чаще, напоминай о себе, может, кто-нибудь о тебе и вспомнит. А на нет и суда нет!

— Нет, Ниночка, больше обо мне никто и никогда не вспомнит. Я им больше не нужен. Терпят меня и точка. В последнее время мне часто снится море. То самое, ноябрьское море двадцатого года. В те дни я почему-то увидел его чёрным. Представляешь, холодное, солёное, необъятное, как всегда непостоянное, и вдруг чёрное! Помню, тогда я впервые ехал в купе второго класса как частное лицо. Кажется, это было 13—14 ноября. Никто уже не обращал на меня внимания, и я совершенно спокойно наблюдал трагическую картину бегства и разгул грабежа. Мне уже было абсолютно безразлично всё... Помнишь, как тебе — моей жене — отвели место на вспомогательном крейсере «Алмаз», который к моему приезду уже вышел в море. Для меня же места не было ни на одном из судов. И только на «Илью Муромца» меня взяли по личной инициативе морских офицеров, хорошо знавших меня. Туда же мне удалось поместить брошенные остатки моего лейб-гвардии Финляндского полка, к счастью, вместе с полковым знаменем. Мы вышли в море, и я очень долго смотрел на эту стихию. Я люблю стихию. А меня лишили этой стихии. Сначала там, в Константинополе. Теперь здесь, в Москве. Я провожу эту параллель неслучайно. Меня снова бросили, и для меня нет свободного места на судне. Осталось только море, на которое я могу смотреть бесконечно...

Слащёв смахнул рукой пьяную слезу и очень тихо, проглатывая остальные, стал читать стихотворение белого офицера Николая Туроверова «Крым»:

Уходили мы из Крыма
Среди дыма и огня,
Я с кормы всё время мимо
В своего стрелял коня.
А он плыл, изнемогая,
За высокою кормой,
Всё не веря, всё не зная,
Что прощается со мной.
Сколько раз одной могилы
Ожидали мы в бою.
Конь всё плыл, теряя силы,
Веря в преданность мою.
Мой денщик стрелял не мимо,
Покраснела чуть вода...
Уходящий берег Крыма
Я запомнил навсегда.