б) Разрушенные города и сёла

Начиная этот параграф и предчувствуя основное направление будущей критики изложенных в нём сведений (типа: «древние города разрушались и при ханах, войны екатерининского периода лишь довершили этот процесс» и т. п.), привожу дельное замечание учёного, ближе нас знакомого с материалом. Когда в 1803 г. учреждали феодосийское градоначальство, в связи с чем была проведена общая инвентаризация города, то из составленной при этом официальной справки следовало, что «город сей из цветущего состояния, даже при турецком владении (курсив мой. — В.В.), ныне одним, так сказать, именем существует» (Ханацкий, 1867. С. 211).

Это более, чем прямой намёк на бесспорный факт: исторический Крым, сложившийся и процветавший в эпоху зависимости ханства от Османской империи, был разрушен в ходе войн конца XVIII в. именно Россией. И этот вывод относится ко всему нижеследующему материалу¹.

Английский путешественник кратко перечислил основные деяния русских в период аннексии полуострова: «Они разорили эту страну; рубили её деревья; разрушали дома; ниспровергали религиозные святыни коренного народа, в том числе и общественные здания такого рода; они уничтожили городские водопроводы; ограбили местных жителей; надругались над крымскотатарскими памятниками всенародного почитания; вынули из могил тела их предков; выбросили их реликвии на свалки; они кормили свиней из [каменных] татарских гробов; они уничтожили все памятники старины; разрушили склепы как мусульманских святых, так и язычников и развеяли их прах по ветру. Auferre, гареге, trucidare, falsis nominibus, Imperium; atque ubi solitudinem facuint Pacem appellant!² И понятно, отчего бедные татары, после того, как у них однажды помёрзли сады, говорили: — Мы никогда не знали таких жестоких зим, это русские принесли мороз с собой» (Clarke, 1810. P. 472).

Другими словами, совершенно оголтелому разрушению подвергался не только природный, но и культурный ландшафт, то есть материальные исторические и культурные памятники Крыма. Здесь нужно обратить на главную черту этого варварства: оно не было каким-то культурным мародёрством, осуществлявшимся отдельными преступниками-браконьерами, умело пользовавшимися слабостями ещё не окрепшей властной системы. Напротив, именно власти-то и организовывали этот поход против чуждой культуры, хоть и отошедшей. Интеллигентный вроде бы человек, правитель Таврической области и статский советник В.В. Каховский «писал к контр-адмиралу Мекензию употребить всемерное старание к собиранию большого числа каменьев (то есть не к пилению камня в близлежащих каменоломнях, а к разборке древних памятников. — В.В.) и прочих запасов для построений нужных» (Паллас, 1793. С. 321). Это была команда к массовому (а в окрестностях Ахтиара — тотальному) разгрому памятников древней причерноморской культуры.

Начали с древнейших. На камень была разобрана какая-то крепость южной оконечности полуострова, построенная ещё колонистами античности «на случай нападения тавро-скифов» (ук. соч. С. 108). Потом пришла очередь более поздних городов и построек, в первую очередь Херсонеса Таврического. М. Броневский сообщает, что застал город во вполне сохранившемся за пролетевшие века виде: «...ещё и теперь возвышается высокая стена и башни многочисленные и большие, из тёсаных огромных камней... У самых стен видны водопроводы, которые за четыре мили посредством подобранных труб, высеченных из камня, проводили воду в город, — в них и теперь ещё есть вода очень чистая» (Броневский, 1867. С. 341—342). Причём за время, прошедшее до момента аннексии, постройки эти ни от кого не пострадали:

«При занятии Крыма существовала ещё большая часть стен, построенных из прекрасных тёсаных камней, прекрасные городские ворота и значительная часть крепких башен, из которых одна стояла над самой бухтой и ещё при моём посещении... находилась в порядочном состоянии. Но постройка города Ахтияра (автор не привык ещё к новому топониму Севастополь. — В.В.) была причиною уничтожения этого древнего города. Прекрасные квадры были выкопаны даже из фундаментов затем, чтобы строить из них в Ахтияре дома; даже не было снято с древнего города ни одного рисунка, ни одного сносного плана» (Паллас, 1793. С. 106). «О руинах Херсонеса, из остатков которого выстроен Севастополь, можно сказать, что древность сего знаменитого города много потеряла из своего достоинства с тех пор, как начали приметным образом исчезать наружные знаки его существования», — стараясь быть сдержанным, признаёт более поздний автор (Броневский, 1822. С. 19—20).

Известно, что Инкерманские каменоломни, кстати, находящиеся буквально под боком у тогдашней «стройки века», Севастополя, использовались постоянно с глубокой древности до Нового времени включительно. Но русское воинство возобновило разработки не сразу. Тому была своя причина: «Здесь в окрестностях много камня для построек, и с тех пор как истощились тёсаные четырёхугольные камни крепости Корсуня [Херсонеса], из которых построены многие здания... начали пилить на квадраты мягкий известковый камень в Инкермане...» (Паллас, 1793. С. 91—92).

Но от Херсонеса хоть осталось кое-что. Соседний, более «молодой» (I—VI вв. н. э.) городской массив, чьи постройки и крепостные стены высились несколько восточнее, был по той же причине полностью стёрт с лица земли: «вообще восточнее прямой линии, идущей от Балаклавского залива прямо на север к Инкерману, не встречаешь ничего, что можно было бы принять за древнее жилище... можно заметить слабые следы стены и нескольких башен, частью четырёхугольных, частью круглых», которые ранее «разбирались на постройку домов, карантина и батарей. Туда же шли надписи (то есть плиты с древними текстами — В.В.)...» (ук. соч. С. 97).

И ещё одно, потрясающее свидетельство промышленного уничтожения античных памятников, чего не было, кажется, нигде и никогда (по крайней мере, в цивилизованном мире). На мраморах Херсонеса Таврического, используемых как сырьё, стал работать Севастопольский завод искусственных минеральных вод (Иванов, 1912. С. 166). В промышленных бараках этого российского «Освенцима культуры» античность обращалась в газ!

Но имело место и не столь умышленное, так сказать, бытовое разорение Крыма. Для армии, вступившей на полуостров, стало не хватать топлива, которое здесь, особенно вне степной части, всегда было в избытке. Однако для того, чтобы обогреться и приготовить пищу³, нужно было идти в лес или подниматься в горы или (в степи) и собирать кизяк, как это испокон века делали коренные жители. Занятие это было слишком хлопотным, отчего солдаты и офицерские денщики находили повсюду самый лёгкий выход: они разбирали опустевшие дома и сжигали деревянные конструкции на кострах или в печах. И даже при желании (а его, кажется, не было) самый зоркий плац-майор не мог бы за этим варварством уследить. «Иногда солдаты поджигали дом, после чего сбегались остальные, как для тушения, так и для разборки его на дрова. Иногда, когда полк стоял в одном месте достаточно долго и всё вокруг пустело, то солдаты отправлялись в другую часть города и принимались рушить строения там. Кто мог бы предотвратить такие дела в большом, пустом городе, где живут только солдаты?» (King, 1788. S. 249—250).

Как же сложилась обстановка в больших и малых городах Крыма после его аннексии?

Античный Мирмекий близ современной Керчи, величественные белокаменные и мраморные руины которого всё ещё возвышались на берегах Черного моря, постигла судьба древних городов Гераклейского полуострова. «На развалинах его и из его развалин построены были здания [портового керченского] карантина» (Сосногорова, 1880. С. 343).

Разрушения в Кефе, и его обширных и многолюдных предместий начавшиеся ещё в 1771-м, а закончившиеся перед самой аннексией, крымский историк объясняет единственной, хотя вполне убедительной причиной: «Усердием не по разуму кн. Долгорукова» (Чеглок, 1910. Вып. II. С. 54). Но и неяркого разума князя хватило на то, чтобы разрушить город «так хорошо, что, несмотря на сильное желание населения полуострова восстановить Кефе, он представлял одни развалины, в которых никто не хотел жить. К этому ещё нужно прибавить, что наши войска уничтожили все сады, виноградники и леса на окрестных горах. Из древних памятников посчастливилось только древним генуэзским башням. Надо думать, что, что их стены привели в смущение крепкие лбы разрушителей...» (ук. соч. С. 55—56).

А вот записки о Кефе более почтенного возраста: «где слава её и великолепие? Повсюду разрушения, падения, бугры из остатков оснований; бедность с праздностию заменили богатства и промыслы; фонтаны ея не плещут, исчезла зелень древес, крепостные стены представляют обломанные частицы, сотня только лачужек расставлена посреди печальных руин и лёгкий ветерок, перенося оставшийся прах жилищ из одной кучи в другую, заравнивает и последние следы оных. Всё кажется под чёрным крепом, всё дышит ужасом и печалью... (Сумароков, 1805. С. 76). Не столь блестящим слогом изложена, зато более конкретна информация другого русского автора, относящаяся к 1782 г.: «...ныне предместий сих [в Кефе], мечетей и церквей Греческих и Армянских видны только одне основания; городских стен, замков и башен одне только развалины, домов внутри города разве только третья часть осталась целая, или и та может быть уже вновь из развалин складенная (совершенно верная догадка. — В.В.). Прежде сего в Кефе считалось более 4000 домов, множество мечетей и церквей Христовых, как в городе, так и в предместьях, но в последнюю войну число их весьма ограничено...» (Зуев, 1783. С. 137—138).

И ещё одно замечание, тоже русского путешественника, увидевшего на месте прекрасного города «несколько бедных жилищ»: «Судите о богатстве Кефских развалин по тому только, что мрамор, сапфир и яспа [яшма] сияют ещё в комнатах нынешних жителей, что каждый день солдаты похищают кипарис и пальму из оставшихся зданий, чтобы из них разводить огонь в казармах... Кефа есть живой образ опустошений времени и ужасов войны» (Измайлов, 1805. С. 71).

Мечеть в гёзлёвском посаде. Макет из Одун-базар-капусы. Фото Леньяры Абибулаевой

Несколько позже жизнь в городе стала возрождаться, но как! Пригодными для жилья остались лишь некоторые здания в центральном квартале. Туда стали заселять «греков, которых Россия в последнюю войну вывезла с Архипелага» (Baert-Ducholant, 1798, S. 48—49). «В городе [Кефе] прежде было несколько замечательных зданий, из которых и посейчас сохранились две большие мечети и нарядно разукрашенная мрамором баня. Но русские, искусные в разрушении, разрушили и это великолепное здание и насаждают кабаки. Так как капитальные стены и своды ещё остались, то для охраны их поставили часового. Так, город этот, самый большой в Крыму, самый торговый на Востоке, теперь один из самых бедных городов в России» (цит. по: Ромм, 1941. С. 48). Некоторое время спустя кефинская огромная мечеть «превратилась в храм... Крест водрузили на минарете, а в отверстии, из которого кричал мулла, виден висящий колокол» (Муравьёв-Апостол, 1823. С. 255).

Мало кого могло удивить, что «в Ак-Мечети и Кефе по своеволию и нерадению водопроводы разрушены» (Паллас, 1793. С. 80; подроб. см. в: Евсеев, 2004. С. 101); это было скорее правилом той эпохи освоения Крыма, чем исключением. В первом из названных городов было разобрано его самое красивое и величественное здание — дворец калги. На освободившемся месте завоеватели выстроили... пивоварню (Сумароков, 1803. С. 114). Теперь именно это заведение, а не окрестные жители, потребляло воду знаменитого в ханские времена источника — перемена весьма символичная. Впрочем, этих «окрестных жителей» осталось немного, так как и к 1840-м гг. не только городские улицы, но и знаменитые цветущие форштадта Кефе, кормившие своими огородами и садами обширный город, таки не возродились (Raguza, 1837. S. 355).

Судьба Акмесджита сложилась неординарно и в отношении его тысячелетнего исторического прошлого. Оно было завоевателями решительно перечёркнуто, причём инициатива шла, судя по всему, из имперской столицы. Екатерина, одержимая агрессивными планами, уже готовясь к походу на Турцию и Грецию, загодя давала крымскотатарским городам греческие же наименования⁴. А поскольку в ходе аннексии эти города были полуразрушены, то достаточно было выстроить несколько десятков зданий в российском губернском вкусе, и можно было начинать отсчитывать годы и десятилетия со дня основания такой жертвы культурного мародёрства. Нехитрая эта операция была проведена над Кефе, Гёзлёвом, Акмесджитом и Ахтиаром.

С двумя последними она удалась — Ахтиар был невелик, а Акмесджит располагался в глубине полуострова и поэтому, при всей своей культурной и политической значимости, они были мало известны купцам, мореплавателям и, следовательно, географам зарубежных стран. Зато два первых города обладали такой славой на просторах всего Средиземноморья и, шире, всей Европы, что даже переименованные они сохранили свою двухтысячелетнюю историю. Ну, а в Акмесджите-Симферополе потомки долгоруковских солдат и более поздних пришельцев до сих пор тупо отмечают городское «200-летие», «210-летие» и так далее, хотя Керменчик — Неаполь-Скифский — Акмесджит был цветущим городом ещё до нашей эры, когда не только Москвы, но и Новгорода с Псковом не существовало, да и на киевских холмах проще было встретить медведя, чем человека...

Что ж, каждому воздаётся по вере его. То есть в соответствии с тем, во что хочется верить. Поэтому нет ничего удивительного, что и авторы современных научных, академических изданий России относят Симферополь, наряду с Севастополем, к числу не «преображённых» (так обозначают Керчь, Кефе, Гёзлёв), а новых, то есть русскими «образованных» в XVIII веке городов (Волобуев, 1999. С. 89).

Ну, а если вернуться к первым результатам аннексии в Акмесджите, то стоит отметить следующее: Дворец калга (на месте современной гостиницы «Москва») был разрушен, прекрасный сад тут же вырублен русскими солдатами. Но были некоторые дворцовые постройки, до которых руки разрушителей дотянулись не сразу. Так, ещё в 1838 г. рядом с руинами главного здания дворцового комплекса возвышались стены уцелевших павильонов, служб и пристроек. Они позволяли воссоздать былой облик всего дворца. Он был, как и Хан-сарай, «нерегулярным», то есть в плане выглядел как воплощение причудливо-капризной воли не одного поколения архитекторов. Среди развалин попадались фрагменты панелей и потолочных розеток из ценных пород дерева, покрытые изящной резьбой. Ещё белели в грудах битого кирпича мраморные плиты и арабески садовых чешме и фонтанов, можно было различить каналы, соединявшие пруды, где раньше устраивались лодочные катания (Seymour, 1855. P. 35—36). Знаменитый своей мощью и чистотой воды источник, ранее поивший весь Керменчик, после аннексии превращённый в городской фонтан, в 1830-х был уже закрыт: как упоминалось, его присвоил Вайсборд, владелец частного пивзавода, поднявшегося на месте дворца калга. Ещё позже владельцы пивоварни и нового водочного завода полностью заключили старинный родник в трубу (Лашков, 1890 «а». С. 43).

Сохранилась и та часть старого города, что расположена между нынешними ул. Кирова (быв. Салгирной) и Петровской балкой. Остальная, гораздо большая часть Акмесджита лежала, насколько хватало глаз, в руинах. «Дикость и буйное варварство русских (the savage and wanton barbarity) во всём размахе проявились здесь, в пределах городской черты, где смогла получить своё удовлетворение их основная страсть, страсть к разрушению... Целые части города полностью разрушены, от дворца не осталось камня на камне, так что без проводника не найдёшь и места, где он стоял. От города не сохранилось и трети его» (Clarke, 1810. P. 466). Именно на этой огромной площади, то есть на 2/3 площади Акмесджита, покрытых руинами, и стали строить новый город. Более того, камня развалин (якобы «мелкой деревушки») оказалось столько, что и в 1820-х гг. Симферополь по-прежнему строили из него (Lyall, 1825. P. 241). Когда-то город гордился великолепной тополевой аллеей вдоль Салгира, теперь «русские всё запустошили, в том числе и деревья срубили, остались только кусты» (Clarke, 1810. P. 457—458).

В Гёзлёве, как упоминалось выше, большая часть гражданских построек и мечетей сохранилась, и даже сгоревшие здания (каменные стены) было нетрудно отремонтировать. С течением времени восстановление жилых кварталов и официальных зданий было проведено. Лишь два крупнейших памятника оказались обречёнными: цитадель и двойное кольцо крепостных стен. Современник отметил, что они, в целом, сохранились, даже башни практически не пострадали, что объяснялось их величиной и массивностью (Becattini, 1783. P. 3). Но, по-видимому, империи не нужна была крепость, дублировавшая перспективную военно-морскую базу Севастополь. Поэтому гёзлёвские крепостные стены даже не стали ремонтировать⁵. Населению было не просто позволено, а рекомендовано разбирать их на камень (Указ от 13.02.1798, § 3; в: ПСЗ. Т. XXIII, № 18 373), и через несколько десятилетий от стен и башен следа не осталось, да и не только от стен и башен — были снесены многие мелкие мечети.

Гёзлёв, который до аннексии, как уверяет голландский автор, можно было сравнивать с Роттердамом, настолько он был «красив и богат, теперь обезлюжен и всё продолжает разваливаться. Руины общественных зданий, мечетей, бань, водопроводов и так далее наглядно свидетельствуют о том, каким он был раньше» (Woensel, 1790. Bl. 275).

Пятый из древнейших городов, Керчь, впервые за две с лишним тысячи лет остался без воды, хотя для того, чтобы разрушить водопровод, пришлось приложить немало усилий, — это не мечеть поджечь! И, конечно, никто не торопился разрушенное восстанавливать ни тогда, ни даже через век: «...чего нет в Керчи, так это хорошей воды для питья. Древние водопроводы, снабжавшие город водою, были разрушены во время взятия нами Крыма, и до сих пор не восстановлены» (Сосногорова, 1880. С. 338; см. также: Горчакова, 1884. С. 190).

Легко понять, что новые властители, пришедшие сюда в качестве носителей более высокой культуры, за более чем сто лет не смогли подняться и до уровня прежней, явно довольствуясь, к примеру, водой, которую крымский татарин в рот бы не взял... Что же касается первых десятилетий, то, по воспоминаниям путешественников, город скатился до «крайней жалкости (wretchedness) и незначительности. Русские, как утверждают его обитатели, разрушили не менее 5000 зданий» (Clarke, 1810. P. 423). Но разорение города, в том числе и величественных остатков древнего Пантикапея, иностранцы наблюдали и через много лет после завоевания Крыма: в 1841 г. оно активно продолжалось: разрушалось всё, что мешало строительству новых зданий (Hommaire, 1847. P. 401).

Причём здесь были уничтожены почти все мечети. А самые старые — почему-то в первую очередь. Российский учёный, посетивший Керчь в XX в., не смог обнаружить ни одного уцелевшего храма. Что и стало причиной его заблуждения, когда он писал: «Город, всемирно прославленный своими памятниками греческого, римского и раннехристианского времени, в мусульманский период не имел более того же значения и потому не располагает выдающимися мусульманскими постройками» (Бартольд, 1965. Т. III. С. 459). И это писал не случайный путешественник, которого оставила равнодушным картина провинциального городишки, где нет ничего примечательного. Это выводы классного историка, специалиста по Востоку, действительного члена Академии наук СССР, который тем не менее был незнаком с простым фактом: именно Керчь была некогда украшена тридцатью прекрасными мечетями, являясь к тому же самой мощной крепостью Крыма, которую ни Миних, ни Ласси даже не пытались штурмовать в 1730-х гг.

О Бахчисарае, его судьбе, поведаем коротко, словами современника: «до разорения здесь было 9000 душ, треть города разрушена, татары или убиты, или выехали [в эмиграцию]... Единственный, кто остался — бывший каймакан... но и он собирается в Мекку, не думая более возвращаться» (Baert, 1798. S. 46—47). Добавим, что город оставался в разрушенном состоянии не одно десятилетие. Путешественник 1812 г. меланхолично отмечает: «Бахчисарай всё ещё наполовину в руинах» (Kosmeli, 1813. S. 48).

Особо стоит упомянуть о неподалеку расположенном альминском Летнем дворце ханов. Над входом в главное здание этого великолепного комплекса был помещён тарих, гласивший:

«Храни [Аллах] мои своды и стены
Так как если их разрушат, падут и Татары.
Но знай, что уже предопределённый роковой пожар
Может вспыхнуть лишь от руки иноземца.
Ужасный удар ослепительной молнии
Не может разрушить моих минаретов и башен,
И пусть даже трясущаяся земля разверзнется —
Меня не волнует самый убийственный гнев Природы.
Огонь, огонь! — Вот судьба моя и Татар,
Огонь, огонь! — Вот гибель моя и Татар»

(Цит. по: Milner, 1855. P. 249)

Неудивительно воздействие этого мрачного пророчества на крымских татар. На протяжении всех лет, что дворец высился на берегу Альмы, приведённый тарих питал народное поверье насчёт того, что гибель Летнего дворца в огне означит и падение всего ханства вместе с народом. Так, собственно, и произошло, ведь он был подожжён иноземцами в роковом для истории государства 1783 году...

Через некоторое время после начала пожара раздался страшный взрыв — скорее всего, во дворце хранились большие запасы пороха. В результате стены и башни были разрушены столь основательно, что ни о каком восстановлении комплекса не могло быть и речи. Уже через полвека руины были разобраны на строительный камень, так что и само местоположение бывшего дворца путешественники не могли обнаружить без помощи местных жителей (Milner, 1855. P. 250). Немногим больше осталось и от другого пригорода бывшей столицы, Эски-Юрта. Побывавший через несколько лет на месте этого древнего города мёртвых русский путешественник не мог удержаться от гневного восклицания: «Но какая варварская рука разрушила прекрасные мавзолеи? Какое было зверское сердце у тех, которые не пощадили ни живых, ни мёртвых! Какая адская ярость могла вооружить руку человеческую против мирного праха!» (Измайлов, 1805. С. 5).

В Карасубазаре, одном из крупнейших городов ханства, были сожжены или разобраны на дрова деревянные постройки на большей части его территории. Осталось лишь небольшое количество каменных зданий в центральных кварталах. Но, жители города, вернувшись из лесов, где они скрывались во время военных действий, самоотверженно принялись за его восстановление. Им удалось невероятное — город буквально восстал из пепла. Другое дело, что в 1920-х гг., уже после окончания Гражданской войны, он был снова разрушен, теперь уже окончательно и бесповоротно. Таким образом современный Белогорск является почти стопроцентным новостроем — за исключением десятка старинных жилых домов, да нескольких мечетей или их руин, которые ещё поддаются реставрации. Не менее зверски были разорены древние мавзолеи-дюрбе в его пригородах и памятники обширных кладбищ.

Старый Крым был разрушен полностью. Уже упоминавшегося русского путешественника и здесь охватили печальные мысли: «Сия древняя столица Крыма... процветала, торговала, дышала роскошью, блистала Азиатическим великолепием, чтобы наконец угаснуть на земле под рукою победителя скорее лучей вечернего света и явиться в покрове траура среди печальных развалин» (Измайлов, 1805, 102—103).

Действительно, ещё недавно цветущий город преобразился до неузнаваемости. «От него не осталось ничего, кроме руин» (Jones, 1827. P. 224). «Ещё и сейчас виден вал, обозначающий его границы; его считают примерно версты в 4 длиной; это огромное пространство в настоящее время представляет собой развалины. Несколько татарских семей ещё живут тут, им дадут паспорта» (то есть разрешение на эмиграцию. — В.В.) (Ромм, 1941. С. 47). «Разваленные на полях церквей и домов стены напоминают, что оне некогда в самом городе стояли, и первый вид его представляет то же разрушение и те же самые следы превратности, каковые находят и в Кафе. Церквей, мечетей, крепости, бань и фонтанов одни видны только груды; повсюду пустыри, везде томность и признаки прежнего во славе его положения. Стоящие посреди наваленных камней и кирпичей абрикосовые, шелковичные, грецкого ореха, грушевые и дулевые удивительной толстоты и вышины деревья ожидают своего падения и нередко подсекаемы бывают на поделки стульев и столов... Теперь в Старом Крыму считают только до 70 домов, или, лучше сказать, лачужек» (Сумароков, 1800. С. 78).

Уцелевшие после погрома деревья поразили и другого гостя мёртвого города: «В Старом Крыму из сплошных руин к небу тянутся прекрасные кусты и деревья... ещё сохранился старинный мост, напоминающий этрусское сооружение у валов Кротоны... Видна разрушенная баня, прекрасное здание, расписанное темперой в античной технике стукко. Это — та же техника, что сохранилась в Байе близ Неаполя, во дворце Венеры и Дианы, в Крыму этот памятник скорее всего происходит от термов периода римского владычества» (Clarke, 1810. P. 454). Даже такого краткого описания не осталось от другого памятника Старого Крыма — громадного текие Кемаль-ата, расположенного на холме у бывших Феодосийских ворот города: развалины этого комплекса ещё можно было отыскать до 1880-х гг., затем сровняли с землёй и их (Колли, 1903. С. 11).

Причина исчезновения чудом уцелевших средневековых домов и мечетей, стен и целых фрагментов зданий, которые вполне можно было восстановить, особая. По мысли Екатерины, этот город, переименованный ею в Левкополь, должен был полностью изменить свой облик, превратившись в центр шелкоткацкой промышленности, обретя при этом европейский вид. И, едва закончились военные действия, как началась лихорадочная перепланировка не то, что отдельных кварталов, предназначенных для шелкоткацких мануфактур, но всего города! Живописную вязь средневековых улочек, переулков и площадей, каждая из которых имела свою уникальную форму, должны были сменить строго прямоугольные кварталы стандартной длины и ширины. При этом «для построения нового города по типичному казённо-бездарному образцу были использованы старые здания и сооружения, варварски разрушаемые... Новый «Старый Крым» в буквальном смысле слова возник на костях прежнего Старого Крыма. Древности старой крымской столицы покоятся под наслоившимся над ними заштатным убогим городом» (Бороздин, 1926. С. 9).

Бездарный проект царицы столь же бездарно и завершился. Нового промышленного Лиона на крымской земле не вышло, стёрлось из человеческой памяти и искусственное имя «Левкополь». То есть старинный город был принесён в жертву воспалённому сознанию императрицы совершенно напрасно, как и множество других культурных и исторических памятников полуострова. Ещё через несколько десятков лет посетивший город российский историк нашёл лишь кое-где остатки фундаментов крепостных стен и башен, мощные квадры которых было нелегко извлечь из земли: «Равным образом не осталось ничего и от внешних стенных сооружений; всё разрушено, вывезено в город и употреблено частью для постройки новых домов, частью сложено в виде оград около домов. Такого беспощадного истребления древностей, как в Ст. Крыму, нигде ещё, кажется, не было видано» (Смирнов, 1887 «а». С. 278).

Кефе-Феодосия, записал современник, «представляет собою лишь груду камней... в настоящее время здесь существует лишь несколько человек поселившихся армян» (Людольф, 1892. С. 197). И через полтора десятка лет в этом городе оставались «одни только пустыни, кучи камней, разрушенные мечети, бани, засыпанные фонтаны, торчащие частицы крепостных стен, башен... Она (Феодосия. — В.В.) украшалась садами, а теперь даже ни единого сгнившего корня не приметно» (Сумароков, 1805. С. 76, 88). Картина не изменилась и в начале XIX в. «Город представляет собой сплошные руины», — записал французский путешественник (Chevallier, 1803. S. 112).

Прошёл ещё десяток лет, но городской ландшафт оставался практически тем же: «В некогда великолепной Кефе всё население ныне составляет 50 семей. Все старинные фонтаны в городе были разбиты, а северная часть города, где ранее жили татары, ныне необитаема... Сохранились развалины какого-то огромного здания круглой формы вроде итальянских терм. Всё, что осталось от города — так это... несколько кофеен в татарской разрушенной его части, недостроенный дворец последнего хана и какое-то величественное каменное здание... с мавританскими фресками. Армяне, которые сюда заселяются, считают необходимым уничтожать эти языческие орнаменты... На пути от Феодосии до Керчи все мечети в придорожных сёлах были разрушены. Вся дорога от Кефе до Ахтиара была явно построена на высочайшем культурном уровне, сейчас она совершенно заброшена, запущена (entirely neglected)» (Clarke, 1810. P. 437, 445, 447).

Один из первых фотоснимков Балаклавы (середина XIX в.). Дома, скорее всего, уже греческой постройки, так как окна обращены не только во внутренний двор. Из собрания: Fenton, 2001

Упомянутое путешественником круглое здание — знаменитая огромная баня Татлы-хамам, упоминавшаяся в предыдущей главе. Её стены и часть куполов оказались настолько мощной кладки, что стояли практически невредимыми даже после попытки их разрушить ещё полвека, причём без каких-либо охранных или реставрационных работ. И лишь в начале 1830-х гг. они были с огромным трудом разбиты и разобраны усердием тогдашнего гражданского губернатора А.И. Казначеева (Колли, 1903. С. 13). «За две недели ручные кирки и порох уничтожили оба великолепных памятника, которыми генуэзцы и турки украсили этот город», говорит английский гость и продолжает: «Когда снова я посетил Феодосию в 1840 г., главная площадь была по-прежнему завалена их благородными обломками, которые местная администрация предлагала купить задёшево, в случае, если бы они кому-нибудь пригодились... Её лучшие сооружения разрушены, валы срыты, ее татарское население изгнано, а безлюдье сменило её прежнюю кипучую жизнь — такое впечатление оставляла общая панорама этого города...» (Hommaire, 1847. P. 397—398).

Судьба окрестностей Кефе не могла быть иной: «они являли собой ту же картину разрушения. Все цветущие поля и сады, окружавшие этот город в татарские времена, были разорены. Два полка московитов всего за одну зиму стёрли (annihilated) все следы пышной растительности, покрывавшей эти холмы» (Там же). Действительно, более точного термина для обозначения того дикого деяния, чем «аннигиляция», найти трудно.

Судак, казалось бы, пострадал меньше: «Вскоре после присоединения Крыма, именно в 1800 г. приказано было строить казармы в Судаке; для этого и приступили к разрушению крепостных построек, с целью употребить камни от них на постройку казарм. Но генуэзский город и крепость оказались слишком велики, и разрушены были только некоторые крепостные здания» (Сосногорова, 1880. С. 317). На самом деле, были разрушены не «некоторые» а все здания (если не считать крепостной мечети), которыми было плотно застроено всё огромное пространство внутри стен местной цитадели. Далее, практически ничего, как и в Старом Крыму, не сохранилось от зданий старинного города, расположенного близ крепости, да и та уцелела чудом — по полной неспособности пришлых вандалов разобрать её:

«Имперский орел царизма распростер свои крылья над башнями Солдайи в 1781 г., и с этого времени (то есть ещё до официального присоединения Крыма к России. — В.В.) началось быстрое разрушение памятников генуэзской колонии, что повсюду характерно для русских завоеваний. Все прекрасные общественные и частные здания, которыми так восхищался Паллас во время своего первого путешествия, были снесены, а из их драгоценных обломков московский вандализм воздвиг огромные никчёмные бараки, чьи дикие руины на много лет покрыли эту землю» (Hommaire, 1847. P. 392).

Эски-Юрт лишился почти всех своих старинных дюрбе: «Нынешняя страсть к разрушению много повредила и этим прекрасным памятникам, некоторые из них лежат совсем в развалинах. Самое красивое из всех этих куполообразных надгробий было украшено по окнам, дверям и карнизам белым, с серыми прожилками мрамором; из всех этих украшений остались теперь только одни следы» (Паллас, 1793. С. 83).

В Отузской долине в самом деле, как говорит её название (отуз — крымскотат. тридцать), имелось около трёх десятков селений, следы которых можно было разыскать и через сто лет после аннексии. Там же долго ещё виднелись и более величественные остатки разрушенных при этом сооружений: у берега, там где ныне находится д. Курортное, были видны «ещё в 1840-х гг. крепостные стены по правую сторону речки [Отуз]. На холме над морем стояли развалины крепости, от которой можно было проследить следы стены, шедшей вверх по долине, местами стены прерывались, местами возобновлялись до противоположных морю двух крепостей, находившихся на утёсах за деревней» (Сосногорова, 1880. С. 300).

Естественно, никакого исключения не делалось и для более молодых памятников. Построенный Крым-Гиреем загородный дворец Ашлама во время боевых действий пострадал, но будучи совсем ещё новым, мог быть с лёгкостью отремонтирован. Об этом говорит тот факт, что в нём жили чиновники Шагин-Гирея, в том числе начальник его артиллерии, англичанин Робинсон (Baert, 1798. S. 47). Собственно, Г.А. Потёмкиным и было уже отдано распоряжение подготовить ремонтную смету. Этим вплотную занимался князь П.М. Дашков, специально с этой целью командированный в Крым (Op. cit. 1798. S. 46). Но вот Екатерина решила отправиться в своё знаменитое путешествие, что требовало возведения для неё цепи путевых дворцов. Для постройки такого здания в Акмечети и был пожертвован неповторимый в своей красоте Ашлама-Сарай: барон Иголстром получил указание «употребить для сего построения всё что можно из Ашламы» (Письма, 1881. С. 302). Символическое содержание этого акта бросается в глаза: наследие последнего из великих ханов Крыма, великолепное произведение крымской архитектуры теперь рушилось ради того, чтобы доставить удовольствие по-мещански жадной немке на российском престоле...

Сравнительно небольшая Балаклава — «разрушенный до основания город, в котором от прежнего его существования ни дома, ни обывателя не осталось» (Сумароков, 1800. С. 111). Лишь через несколько десятилетий новые хозяева Ахтиара-Севастополя приступили к восстановлению этого старинного городка на берегах знаменитой Балаклавской бухты. При этом, по замечанию французского путешественника, основным населением его уже тогда были не крымцы, а недавно переселившиеся в Крым «греки-авантюристы» (Chevallier, 1803. S. 114).

Город Ор-капы, в отличие от Балаклавы, отстроен после военных разрушений так и не был. Академик П.С. Паллас застал здесь в 1793 г. буквально пустое место, даже камни от разрушенных домов были убраны. Правда, крепость в виде привратного укрепления частично сохранилась, но сам город «переместился на новое место, тремя верстами южнее, к Армянскому Базару» (Pallas, 1801. Bd. II. S. 7).

Кратким словом обрисовал всю эту грустную картину захваченного и разорённого Крыма русский путешественник: «последние крымские замешательства довели его до того, что он потерял от своих жителей и селений более двух третей (курсив мой. — В.В.), и ныне куда ни поедешь, везде встречают одне только развалины бывших слобод и пустыри бывших деревень. ...Городов у них немного [осталось], наипаче если сравнить с бывшим у них прежде сего в полуострове многолюдством» (Зуев, 1783. С. 131, 134).

Примечания

1. В 1785 г. число не разрушенных (точнее — обитаемых) дворов в Акмесджите-Симферополе равнялось всего 235, в Бахчисарае (вместе с Чуфут-Кале) — 1412, в Ахтиаре-Севастополе — 118, Балаклаве — 119, в огромной Кефе таковых практически не осталось вообще, как и в Старом Крыму (РГАДА. Ф. 16. Д. 962. Ч. 2. Л. 192).

2. Расхищают, разграбляют, разоряют империю, а когда [сами] ослабеют, взывают к миру! (искаж. лат., пер. Н.Б. Срединской).

3. Напомним, что в ту пору не было полевых кухонь, солдаты периодически получали муку, крупу и прочее, из чего сами должны были готовить горячую пищу и печь хлеб.

4. Частью начавшейся культурной агрессии было и первое (но далеко не последнее) переименование городов Крыма и самого полуострова, предпринятое российской империей. О том, с какой целью это делалось, лучше всего может сказать племянник Потёмкина, ведь светлейший князь и был одним из инициаторов уничтожения древних крымских топонимов: «Но чтоб более поразить умы... чтоб отрясть и истребить воспоминания о варварах... в покорённом полуострове возобновлены древние именования: Крым наречён Тавридою... [и т. д.]. Словом, новый свет просиял в древнем Понтийском царстве под руководством завоевателя Тавриды и беспрепятственно первый шаг сделан к очищению Европы от Магометан и к покорению Стамбула» (Самойлов, 1861. Стлб. 1015). В этом отрывке во всей красе выступает чисто русский географический нигилизм: единственное из «древних именований», топоним Евпатория, наложился на Гёзлёв-Керкинитиду, а не был возобновлён на старом месте селения (гораздо севернее, на берегу Тарханкутского полуострова). Что же касается таких псевдоантичных, но «изящных» названий, как Симферополь, Левкополь (совр. Ст. Крым), Севастополь, то они просто высосаны из пальца. Даже гидронимы были стёрты с карт, что в общем, совершенно не принято в мировой морской практике и картографии. Так, Къарталы-къош («Орлиный залив»), на берегах которого располагался Ахтиар, приобрёл безличное, совершенно условное наименование «Северная бухта» и т. д.

5. Потёмкин, составивший смету для возведения Севастопольского порта и ряда зданий на общую сумму более 4 600 000 руб, на модернизацию Гёзлёвской цитадели и крепости не просил ни рубля, заметив, что здесь нужно «обновить только старый замок с небольшим наружным укреплением» крепостных стен (Исторический Архив, 1997, № 2. С. 204).