Н.В. Яблоновская. Предисловие

Сборник, который вы держите в руках, является значимым вкладом в изучение коренного тюркского народа Крыма — крымских караимов.

Крымские караимы-тюрки (самоназвание — карай) — один из самых малочисленных народов планеты: в мире их насчитывается около 2 тыс. чел., в том числе на исторической родине, в Крыму, по данным переписи 2014 г., — 535 чел.

История и культура караимов — важная составляющая общей истории и культуры Крыма и его самобытности, которая складывалась на протяжении столетий.

Понимая это, грустно констатировать сегодня недостаток точной, правдивой, объективной информации о караимах-тюрках в научной литературе и участившиеся попытки объявить доказанную антропологическими данными тюркскую теорию их происхождения «дискуссионной».

Публикации сборника являются продолжением исследований академиков В. Алексеева (Москва), С. Шапшала (Вильнюс), А. Зайончковского (Варшава), профессоров А. Дубинского (Варшава), Ю.А. Полканова (Симферополь) и др. и углубляют представление о крымских караимах-тюрков как наследниках хазарской культуры.

Так, в статье профессоров К.А. Ефетова и Ан. В. Ены подробно рассматривается вопрос о таком архаическом элементе верований тюркских предков, сохранившемся в культуре караимов, как почитание священных дубов. Ученые отмечают, что поклонение деревьям осталось реликтовым пережитком древних языческих верований караев и переросло в поклонение Богу Небесному у священных дубов (храм под открытым небом). Авторы обращают внимание на то, что единственное в Европе действующее святилище дубов находится в Крыму, в урочище Балта Тиймэз, близ крепости Джуфт Кале¹, недалеко от Бахчисарая. При этом само кладбище Балта Тиймэз (топоним тюркского происхождения, переводится как «топор не тронет») является самым старым тюркским некрополем в Европе!

Еще одна статья профессора К.А. Ефетова посвящена караимской теме в творчестве Владимира Набокова. Собранные ученым сведения убедительно доказывают, что гениальный автор «Лолиты» не просто соприкасался с караимами и караимской культурой, а глубоко разбирался в вопросах их этноконфессионального своеобразия. Воспоминания о крымских караимах и их святынях отражены В. Набоковым в его поэме «Крым» и романе «Ада», в котором писатель поведал всему миру о красоте и верности караимских женщин, их любви к своей родине, о караимских мужчинах, названных им «хазарскими партизанами» (речь идет о военных действиях под Джуфт Кале).

Серьезный исторический, антропологический и этнографический интерес представляет и краткий очерк В. Кропотова «Крымские караимы на оккупированных территориях в годы Второй мировой и Великой Отечественной войн». Как известно, в 1941—1942 гг. в захваченных вермахтом местах компактного проживания караимов (Крым, Литва, отдельные районы Украины) активно проводились работы по определению их расово-этнической принадлежности. Подробности этнической идентификации крымских караимов, проведенной государственными органами фашистской Германии в соответствии с принятыми ею нацистскими расовыми законами, и составляют объект проведенного исследования.

Статья библиографа Р. Ушатой восполняет еще одну лакуну в истории крымских караимов-тюрков, связанную с самой загадочной библиотекой Крыма — библиотекой имени И.И. Казаса, следы которой исследовательнице удалось обнаружить в фондах симферопольской библиотеки имени А.П. Чехова.

Помимо научных статей, сборник содержит мемуары знаменитых представителей караимского народа — военного врача, генерала Я.И. Кефели (07.11.1876—06.07.1962) и городского головы Евпатории С.Э. Дувана (01.04.1870—05.02.1957).

В литературе русской эмиграции первой волны жанр мемуаров играл особую роль. С его помощью изгнанники стремились воссоздать лик утраченной родины, разобраться в причинах произошедшей катастрофы и определить свое место в исторических событиях прошлого.

Написанные Я.И. Кефели в 1947 г. воспоминания рассказывают о его первой, студенческой поездке в Париж, на Всемирную выставку 1900 г. Диапазон в 50 лет между временем события и временем повествования о нем предоставляет автору необходимую временную перспективу для того, чтобы с исторической точки зрения оценить увиденное и пережитое.

Так, с точки зрения своего трагического опыта автор постоянно обращается к социалистическому движению, говорит о его первых слабых ростках, едва заметных в Париже начала XX в., и о печальных итогах и для России, и для Европы в целом. Спустя полвека мемуарист не устает восхищаться тем, как проста была жизнь в Европе в 1900 г. даже для самых скромных людей: всего за 160 рублей он проделал путь из Симферополя в Париж и обратно и провел три недели в Париже. Пограничные и таможенные формальности также не были для него обременительны: с момента переезда германской границы только при выезде с территории России русский жандарм спросил у автора заграничный паспорт. «Так проста была жизнь в Европе тогда, и какой она стала теперь! Кто в этом повинен? Я полагаю — импотентный, ханжеский и лживый социализм!» — восклицает Я.И. Кефели, и эта мысль становится лейтмотивом его воспоминаний.

Интересно, что в качестве гражданина России Я.И. Кефели ощущает себя в Европе не просто званым, а дорогим гостем: «В то время русскими очень интересовались во Франции: это были первые, медовые месяцы франко-русского союза, — пишет он. — У всех в памяти были тулонские и кронштадтские торжества. Франция крайне дорожила этим союзом с величайшей и могучей в мире империей».

И если российское гражданство помогло ему от души насладиться французским гостеприимством, то принадлежность его как караима к тюркскому миру также давала определенные преимущества. Например, в Германии во время одной из пересадок студент Кефели никак не мог объясниться с местными жителями, чтобы узнать, когда отходит поезд на Берлин: они не понимали его произношения. И тут он заметил на перроне трех туркменов в халатах и чалмах. «Сначала, — пишет мемуарист, — этих чалмоносцев я принял за арабов и не решился к ним обратиться, но когда услышал материнскую речь, смело обратился к ним с вопросом: «В котором часу отходит поезд в Берлин?» — они охотно объяснили, сказали, что побывав на выставке в Париже, возвращаются в Туркестан, расхваливали Париж и выставку. Один их них пошёл на станцию и узнал о времени отхода моего поезда». Так счастливо для крымского караима закончилось знакомство с тюркскими побратимами!

Прекрасное знание автором родного языка, фольклора и обычаев заметно даже в его парижских воспоминаниях, когда он комментирует происходящее с помощью караимских пословиц и поговорок. Например, простояв на Всемирной выставке час в очереди за бесплатной шоколадкой, наш герой вдруг понял, что стоимость билета на час была выше стоимости шоколадки и вспомнил караимскую пословицу: «Бедавадан паалысы болмаз», т. е. нет ничего дороже бесплатного.

Истинным знатоком и ценителем родного Крыма выступает в своих воспоминаниях «Моя общественная деятельность» и С.Э. Дуван. Еще в юности почувствовав «непреодолимое влечение к общественной деятельности», он не пропускал ни одного заседания Городской Думы, а убедившись в том, что «допотопные отцы города» — «народ отсталый во всех отношениях», «совершенно не знавший цены необычайным природным богатствам» его родины, решил принять активное участие в городском самоуправлении. Едва достигнув требуемого законом возраста в 25 лет, С.Э. Дуван был избран гласным городской думы, а затем дважды становился городским головой Евпатории.

Приведенные в воспоминаниях С.Э. Дувана подробности его общественной жизни чрезвычайно интересны и сегодня, поскольку наглядно демонстрируют, как много пользы может принести Крыму умный, талантливый и энергичный человек. Благодаря Дувану Евпатория превратилась в один из лучших курортов России — с современными лечебницами, оснащенными грязевыми, морскими и песочными ваннами, благоустроенным пляжем, новой планировкой, качественным водоснабжением, электрическим освещением и трамваем, прекрасными мостовыми, цветущими дачами, театром и библиотекой, построенной и оборудованной на личные средства самого Семёна Эзровича.

Отдельно следует отметить самоотверженность и мужество С.Э. Дувана, тогда еще простого члена городской думы, спасшего в 1905 г. Евпаторию от еврейских погромов, которых не удалось избежать другим крымским городам.

Вот как он сам описывает этот момент: «Озверевшие хулиганы безнаказанно рыскали в толпе, открыто призывая ее к буйству. Город замер. Полиция бездействовала. Возглавлялась она у нас исправником Михайли, толстомордым и бессовестным. Я, не долго думая, запряг свой кабриолет и отправился в полицию. Вопреки всеобщей забастовке толпа, не успев опомниться от неожиданности, дала мне проехать. Я почти повелительно, предложил Михайли сесть в мой кабриолет и объехать город, успокаивая толпу и в качестве начальника полиции строго запрещая малейшие эксцессы. Ему оставалось только, скрепя сердце, мне повиноваться. Я дошел до такой дерзости, что пригрозил застрелить его, если у нас начнется погром. Решительные шаги мои возымели успех. Все утихомирилось. Погром был избегнут, а на следующий день прекратилась и всеобщая забастовка». Благодарственный адрес еврейского общества, врученный ему через несколько дней после описанных событий, С. Дуван бережно хранил даже в эмиграции. Коренной крымчанин, С.Э. Дуван как никто другой понимал, насколько важным для полуострова является межнациональное согласие!

Находясь во Франции, С. Э Дуван и Я.И. Кефели до конца своих дней оставались государственниками в лучшем смысле этого слова: патриотами Крыма и царской России.

Так, говоря о парижских достопримечательностях, Я. Кефели признается, что они не смогли заслонить для него родных красот: после Петербурга его не удивляют улицы и дома Парижа, средние улицы французской столицы ему напоминают построенную французами Дерибасовскую в Одессе, а дворцы Петергофа, по его мнению, ничуть не уступают Версалю (если не превосходят его!). Клиники Парижского университета начала XX века автора вообще повергают в грусть: «Старые, казарменные здания Парижа не могли сравниться с новыми клиниками Военно-Медицинской Академии. Даже наш клинический госпиталь на берегу Невы был дворцом по сравнению с тем, что мы видели в Париже того времени». Вспоминая запреты царского режима, Я. Кефели не устает подчеркивать, насколько мягким был этот «режим» по сравнению с советской «демократией».

Из эмигрантских далей обращается к причинам произошедшей с его Родиной катастрофы и С. Дуван. И в воспоминаниях о своей общественной жизни, и в очерке «Царица», словно выполняя некий духовный долг, он воздает хвалу патриотизму и самоотверженности последнего русского царя и членов его семьи. «Не было жертвы, — пишет он о Николае II, — перед которой он остановился бы для блага России. Его отречение от Престола, признание Временного Правительства, рыцарская верность союзникам и Его последнее обращение к войскам с призывом продолжать войну до победного конца — являются ярким тому свидетельством. Правда, Он делал ошибки, был слишком доверчив и слабоволен, но его врожденное благородство и честность привлекали в Нему сердца всех Его знавших. К тому же образцовый семьянин, отец и муж Он снискал горячую любовь жены и детей своих. Упорно отвергая представлявшиеся Ему возможности бегства за границу. Он кровью своей запечатлел безмерную преданность свою унаследованной Родине...».

Хочется надеяться, что сборник материалов о крымских караимах послужит диалогу культур, который сегодня ведется в Крыму усилиями всех национальных общин!

Доктор филологических наук,
профессор Н.В. Яблоновская

Примечания

1. Другое название — Кале.