5. Девлет-Гирей II и Д. Кантемир

В начале XVIII в. новое, возросшее значение для политики ханов получили дунайские владения Турции — Валахия и Молдавия. В отечественной историографии тема эта мало разработана, и даже в самых серьёзных трудах встречаются неясности и лакуны. Так, например, когда речь идет о Молдавии, то рассматривается некая идеальная единая политика, отражающая настроения пёстрого населения этого пашалыка¹. И остается неясным, какая именно часть молдавских подданных султана такую внешнюю политику местного паши определяла — христианское село, не столь многочисленное, но экономически мощное смешанное (мусульмано-христианское) сред нее сословие или же политические лидеры, в подавляющем своём большинстве мусульманского исповедания?

Наиболее актуальна эта научная проблема в применении к 1710-м гг. Хан Девлет-Гирей, высоко ценя политический вес ставленника султана в Молдавии, граничившей с крымскими и украинскими (уже русскими) землями, настаивал на передаче этого важного поста верному ему человеку. За взятку ему удалось склонить турок в пользу бея Кючук-Хан-Темир-оглу (в русской традиции — Дмитрия Кантемира), отпрыска старинного крымскотатарского рода, шедшего по прямой линии от «железного старца» — Тамерлана (Kantemir, 1745. S. 528—530). В своё время этот Кантемир, попав под влияние христиан Османской империи, перешёл в православную веру, хотя постоянно жил в Турции, имея в Стамбуле свой дворец и занимая крупные посты при султанском дворе. Но он оставался и доверенным лицом хана, и даже его приятелем, до поры до времени разделяя с ним не только личные пристрастия, но и традиционную политическую концепцию Крыма (подр. см.: Возгрин, 1985. С. 75).

Тем не менее настало время, когда втайне от султана и своего бахчисарайского друга Д. Кантемир вступил в переговоры с русскими. Целью этой вполне личной политики было отколоть Молдавию от Турции и превратить административную власть над молдаванами в наследственную, монархического типа (Брикнер, 1882. С. 480). Естественно, у этой политики были противники: молдавские бояре, например, склонялись к переходу под опеку Польши, с проведением одновременно республиканской реформы в своей стране (Советов, 1979. С. 316—319). Но Д. Кантемир надеялся подавить оппозицию с помощью московских методов, ставших общеизвестными не только на Украине. Впрочем, договора с Петром этот осторожный османский вельможа не заключал, пока царь не обязался приютить и обеспечить его в случае провала интриги в Молдавии. При этом ренегату были обещаны вполне ощутимые материальные блага: два дома в Москве, поместья с крестьянами, солидное денежное содержание его семьи, свиты и тому подобное (Беер, 1783. С. 284; Брикнер, 1882. С. 480).

Об авантюре Д. Кантемира никто, кроме узкого круга доверенных лиц Петра не подозревал: господарь по-прежнему участвовал в походах Девлет-Гирея. Но когда он перешёл на сторону царя открыто, то отвечать за своего протеже пришлось хану. Гирей, и без того уже давно вызывавший раздражение Порты своей независимостью, был обречён. Но турки опасались, что Девлет II, в отличие от большинства ханов, добровольно в изгнание не удалится и окажет вооружённое сопротивление. Поэтому Стамбул терпеливо ждал случая, который мог бы окончательно скомпрометировать бахчисарайского властителя, а пока широко оповестил крымских мусульман об измене Кантемира и о роли, которую сыграл в этой истории их хан. Цель такой акции весьма прозрачна: нужно было лишить хана его главного козыря, а именно высокого авторитета не только среди крымскотатарских подданных, но и турок.

Случай, которого ждали в Стамбуле, вскоре представился. После Калабалыка турки стали распространять в Турции и среди крымских татар ещё и слухи о «предательском» поведении хана по отношению к его бывшему другу, шведскому королю, о том, что хан — первый из Гиреев, взявший на себя фактически роль палача десятков шведов, бывших гостями Турции и т. д. Эти семена упали на хорошо удобренную почву: как упоминалось, для турок и ещё более для крымских татар нет более презренного порока, чем несоблюдение обычаев гостеприимства.

Естественно, никто и не подозревал ври этом, что именно султан был инициатором кровавой расправы со шведами, что в своём хат-и-шерифе Девлет-Гирею он прямо писал о необходимости убийства Карла в случае вооружённого сопротивления, чего хан, кстати, не исполнил. Поэтому волну возмущения поступком крымского владыки долго ничто не могло успокоить. Именно на это султан и рассчитывал. Теперь он мог громогласно объявить о двойной политике своего крымского вассала в истории с Кантемиром, о несоблюдении им шариатских правил, о его, по меньшей мере, строптивости. Хану легко было бы оправдаться, но для таких метаний он был слишком горд. Вместо этого Девлет-Гирей стал ждать решения своей судьбы с истинно крымскотатарским спокойным фатализмом.

Ожидание это продлилось недолго. Как только султанские известительные письма достигли Крыма, хана сместили, уже не опасаясь народного возмущения такой опалой бывшего героя. Причём сместили на сей раз навсегда — к вящему удовлетворению и России, и Турции. Очевидно, не без влияния этого события начались и российско-шведские переговоры, приведшие к известному мирному конгрессу 1718 г. на Аландских островах. Гораздо более уверенно можно говорить о начале продлившейся несколько лет практики взаимного оперативного оповещения Стамбула и Петербурга насчёт внешнеполитических перемен, хотя до координации совместных действий дело всё же не дошло².

Понятно, впрочем, что со смещением Девлета ещё далеко не наступил конец славной плеяде Гиреев — сторонников независимости Крыма. Каны и в дальнейшем были не склонны ждать, кто именно из могучих соседей первым протянет руку к этой бесценной жемчужине — Турция, Россия или Польша.

Но если в самом начале XVIII в. подобный вопрос мог быть решён в нескольких вариантах, то каждое последующее десятилетие этого века, рокового для крымских татар, приносило все более шансов крепнувшей России.

Примечания

1. «Молдавское княжество предпочитало искать освобождение от турецкого ига с помощью вхождения в русское подданство» (Советов, 1979. С. 315). Это мнение настолько распространено, что, при всей своей спорности, граничит с банальностью.

2. Вот один из примеров такой практики. Осенью 1717 г. мятежные приволжские татары стали собираться в конные отряды вблизи Казани и других городов и сёл с целью подготовки большого похода на русскую столицу. Когда об этом движении стало известно правительству, то оно ни на йоту не усомнилось в том, что казанцы сами на такой шаг не решились бы и что их подстрекает к мятежу кто-то со стороны, скорее всего, турки. Была для Петербурга ясна и цель такой акции Стамбула. Как вспоминал Ф.И. Соймонов, все в столице были убеждены, что это делалось «для принятия причины (то есть для создания повода. — В.В.) к нарушению заключённого с ними напоследи мирного договора» (ОР РНБ, F. IV. 739/5. Л. 24). Однако, как выяснилось, мнение это было ошибочным. «Ибо, как известился турецкой Салтан о том подозрении, то отправил к Великому Петру посланника со объявлением, что не токмо не имел он никакого участия в набегах тех изменников, но еще и разослал имянные указы дабы отнюдь их не укрывать, ежели они по возвращении из набегов вступили бы во владения турецкого государства. Как услышал Великий Петр от посланника такие слова, то остался доволным, признав оное за самое истинное» (ОР РНБ. Там же).