9. Дипломатия и внутренняя политика Крым-Гирея

Упоминавшееся выше ослабление Турции в конце XVII в. и, как следствие, почти полный отказ Стамбула от традиции решать политические проблемы силовыми методами подействовали умиротворяюще далеко не на всех крымских ханов. Совершенно иные выводы из этого исторического факта сделал для себя Крым-Гирей, правивший страной с 1758 по 1764 гг. Очевидно, жизненный путь этого государя стоит рассмотреть несколько подробней, чем судьбы иных его современников, хотя бы потому, что далеко не всех из них можно отнести, как Крым-Гирея, к великим людям XVIII в.

Он родился в 1718 г. вдали от Крыма, в небольшом городке Визе, затерявшемся на окраине Оттоманской империи, в семье сосланного крымского татарина, бывшего хана Девлет-Гирея II. Отец умер, когда сыну было 7 лет. Возраст небольшой, вряд ли мальчик мог осмыслить идеи, пронесённые отцом через всю жизнь, а именно идеи о необходимости неустанно бороться с опасностью, грозившей крымскотатарскому народу с севера. Однако старший брат мальчика, Арслан-Гирей, наверняка передал будущему хану главную из отцовских мыслей — о том, что Петербургу нельзя доверять никогда и ни в чём.

Об этом можно судить, среди прочего, и по юношеской клятве Крым-Гирея, которую он дал своему окружению, маленькой крымскотатарской диаспоре, заброшенной на турецкую чужбину: «Я обещаю приложить все силы, чтобы навсегда сломать зубы исконным врагам моей родины. И я твёрдо верю, что тот Бог, которому я поклоняюсь, раньше или позже передаст в мои руки это праведное дело мести». Юноша явно имел в вищу не только месть за недавнее разорение его далёкой родины, когда в Крым «вторглось свирепое русское войско во главе с маршалом Минихом для войны против наших городов и деревень, для того, чтобы уничтожить огнём наш прекрасный полуостров и залить его кровью наших мужчин и женщин» (цит. по: Мундт, 1909. С. 32). Легко заметить, что в словах будущего хана уже в ранний период его недолгой жизни сквозит мысль о том, что мир в Крыму и процветание ханства напрямую связаны с ослаблением России вооружённым путем.

Прошло некоторое время, и в 1748 г. султан послал на крымский престол старшего сына Девлет-Гирея, Арслана (правил до 1755 г.). А тот вскоре назначил своего младшего брата, уже успевшего проявить необычные способности повелевать, сераскиром Буджакской орды. Это был трудный пост, поскольку чем далее продвигались русские на юг, тем больше волновались ногайцы, тем большую самостоятельность проявляли все заперекопские орды. Одновременно Крым-Гирей стал нуреддином, что также налагало на него многотрудные обязанности. Ему приходилось много времени проводить в поездках по своим обширным владениям, не забывая о необходимости регулярной работы в ханском диване.

Не особо препятствуя страсти буджаков к мелким набегам на поляков и других соседей, новый сераскир целиком отдался основной цели своей жизни — созданию для Крыма системы безопасности от внешнего врага. Пока он видел её в том, чтобы отодвинуть от границ ханства совсем уж вплотную придвинувшуюся цепь русских крепостей, военных поселений и засек, которые служили единой цели быть опорными пунктами в повторении кровавых рейдов русской армии по крымским просторам. Тратя немало средств, которые безропотно присылал ему брат из Бахчисарая, он ликвидирует Елизаветинскую и иные крепости по обе стороны Дона. Причём неоднократно, так как русские столь же упорно восстанавливали разрушенное.

Тогда же политика сераскира буджаков приобретает международные масштабы. Понимая, что с опасным врагом в одиночку не справиться, а на Турцию здесь надежда слабая (за годы жизни в имперской провинции он основательно ознакомился с продажностью турецких чиновников), Крым-Гирей направляет в 1750 г. собственное посольство к королю Пруссии Фридриху II Великому. То, что сераскир проявил такую инициативу, само по себе было необычным. Ханы неоднократно по собственной воле завязывали отношения с европейскими монархами, но не сераскиры. Это вообще редкий, едва ли не единственный случай во всей истории Крымского ханства.

Конкретная цель посольства была немаловажной: завязать крымско-прусские отношения с перспективой на будущую взаимную поддержку против сильных соседей. Этот никем не санкционированный шаг имел и ещё одну примечательную особенность. Он означал новый отход крымской политики от турецкой доминанты в сторону самостоятельности. Как указывалось выше, от принуждения к осуществлению международных сношений ханства только через турецкий двор некогда гордо отказался отец Крым-Гирея.

Теперь же, в 1740—1750 гг., Крым под властью Арслан-Гирея не только окончательно оправился от набегов России, но и значительно усилился. Тем не менее, власть бахчисарайских государей над их ногайскими подданными оставалась несколько зыбкой и сильно зависела от внешнеполитической ситуации. Отчасти это обстоятельство, а именно невозможность вести самостоятельную политику, буквально разрываясь на несколько фронтов, заставила Крым-Гирея временно, до стабилизации общей обстановки, отойти от активного участия в руководстве ханства. Он добровольно сложил с себя должности сераскира и нуреддина и удалился в собственное именье Пынарбаш, располагавшееся в окрестностях болгарского Бургаса (Халим Гирай, 2008. С. 154).

В любом случае, это был хорошо продуманный ход, так как вскоре Турция дошла в своём стремлении всячески задабривать Россию до того, что заставила новых сераскиров¹ буджакской орды возмещать русским комендантам убытки, наносимые ногайцами в случае военных конфликтов. При попытке переложить эти суммы на самих буджаков те взбунтовались не только против сераскира, но и самого хана (им после отставки Арслан-Гирея в 1755 г. ненадолго, до 1758 г., стал более послушный Порте Халим-Гирей). Мятеж ширился, ему оказали поддержку бендерские янычары, давние товарищи ногайцев по совместным набегам на поляков и русских. Тогда же во главе движения неожиданно стал Крым-Гирей. У ордынцев остались самые добрые воспоминания о своём бывшем сераскире, к нему потянулись недовольные политикой правящего хана, и мятеж разгорелся, как степной пожар. Осенью 1758 г. под бунчук сына великого Девлет-Гирея II стеклись огромные массы не только ногайцев. К нему пришли румелийские турки, которых также тревожило продвижение русских вдоль дунайского берега Чёрного моря, — ведь султан не оказывал этой ползучей угрозе никакого действенного сопротивления.

В начавшейся гражданской войне Турция приняла, естественно, сторону своего ставленника — крымского хана, и тогда мятежники во главе с Крым-Гиреем двинулись в сторону Стамбула. Совсем недавно занявший престол султан Мустафа III пытался организовать оборону на своих северных рубежах, но он не смог собрать войско, хотя бы численно достаточное д ля противодействия бывшему сераскиру. Очевидно, на это и рассчитывал Крым-Гирей: в безвыходном для султана положении им был смещён хан Халим. А 21 сентября 1758 г. в Бахчисарай прибыл гонец из Порты, привёзший знаки нового достоинства Крым-Гирея (Peyssonel, 1787. Vol. II. P. 362). Мустафе III пришлось предоставить престол в Бахчисарае предводителю, который и без того властвовал над значительной частью крымских татар.

Известие об этой важной политической перемене быстро достигло других государей Европы. Особенно она заинтересовала короля Пруссии, державы, находившейся в состоянии войны с Россией² и уже потерпевшей от неё поражение при Гросс-Егерсдорфе (1757), а затем и при Кунерсдорфе (1759). Король Фридрих II, обладавший цепкой памятью и не забывавший энергичного сераскира, направил к новому хану (естественно, снова в обход Порты) своего дипломата короля Боскампа. В ответ в полевой ставке короля при Штрельне в октябре 1761 г. опять появилось посланцы Крым-Гирея. Во главе их стоял близкий к хану эмир Мустафа-ага. В его посольском багаже имелось официальное предложение королю союза и воинской помощи силами 16-тысячного конного корпуса для боевых действий Пруссии на восточном фронте. При этом хану было известно, что против этого союза был практически весь султанский диван, находившийся под влиянием великого визиря Коджи Рагыба, категорически настроенного против какого бы то ни было соглашения с европейскими монархами (Югош, 2007).

Условия союза, предложенного ханом, были для Пруссии весьма выгодными, но нуждались в дополнительной разработке. И в Бахчисарай тут же поскакал с соответствующими полномочиями адъютант Фридриха II, барон А Гольц, профессиональный прусский дипломат, везя с собой драгоценные подарки хану, а также шифровальный ключ для дальнейшей личной переписки двух государей.

Однако в дальнейшем перспективы такого союза значительно сузились по причине, которой никто не мог предвидеть. Умерла Елизавета Петровна и на престол Российской империи взошёл Пётр Фёдорович (1761). Новый царь (бывший герцог Пётр Ульрих Голштейн-Готторпский) настолько любил всё прусское (точнее, обожал пруссачество), что тут же пошёл на уступки своему кумиру Фридриху³. Это сделало для Пруссии нецелесообразными её антирусские союзы, в том числе и с Крымом, ведь у Петра III можно было и мирным путём добиться чего угодно.

Степные татары, конец XVIII в. Гравюра Х. Гейслера. Музей Ларишес

Соответствующе изменилась и позиция Л. Гольца в Бахчисарае. Несмотря на то, что 60 тысяч крымских татар уже шли на соединение с королевской армией, теперь посол предлагает вместо задуманного совместного похода на Россию нечто иное. По его плану крымское войско, пройдя через Польшу и избегая при этом «всяких неприязненных действий против русских», должно было вторгнуться совместно с прусской армией в Венгрию. Это был план совершенно иной войны, абсолютно чуждой интересам Крыма, которым угрожала прежде всего Россия. Поэтому хан, пытавшийся вернуть переговоры в старое русло, увидев бесполезность своих усилий, прервал их, но поручил А. Гольцу передать своему королю, «что русским никогда не следует доверять, хотя бы они высказывали самые приятные и надёжные обещания» и что его народ и страна ещё пожалеют, что теперь», когда Крым собрался «ударить на своего исконного врага, его останавливают» (цит. по: Мундт, 1909. С. 45).

Убедившись в твёрдой позиции хана, Фридрих II пытался подействовать на него, предложив за участие в войне против Венгрии огромную сумму (350 000 пиастров), но Крым-Гирей был непоколебим и отозвал свои 60 000 воинов, тем временем уже успевших дойти до Бендер. Вместо Пруссии нужно было искать какого-то иного союзника, и хан остановил свой выбор на Польше.

В Варшаве тех лет царил полный разлад, королевская власть, не без деятельного участия России, шаталась, происходили ожесточённые схватки отдельных групп шляхты, каждая из которых продвигала на престол своего претендента, и так далее. К тому, чтобы заручиться гарантированной поддержкой этой вольной и ненадёжной республики, вёл один путь: нужно было иметь на её троне «своего» человека (в Польше это было вполне реально).

И Крым-Гирей стал подбирать такого претендента, препятствуя избранию на польский трон российского ставленника Станислава Понятовского, одновременно усилив свою дипломатическую активность в Стамбуле. Там он склонял Мустафу III к новым походам на север в случае, если в Польше дела пойдут как намечено. Хан позволял себе снова и снова обращать внимание слишком беспечного, по его мнению, султана на русские поползновения на кавказском фланге турецкой империи, а также в Польше (Смирнов, 1881. С. 90—91, 94—97). Вообще активность и влиятельность крымского хана достигла в политических кругах Османской империи небывалого уровня. Даже русские послы всё чаще стали получать из Петербурга инструкции, где им предлагалось, прежде чем входить с той или иной дипломатической инициативой к султану, предварительно заручаться согласием хана. Смысл здесь был даже не в поисках поддержки, а хотя бы в обещании не противодействовать, иначе де́ла можно было и не начинать.

Не сразу, с трудом, но в Петербурге осознали и ещё одну новую реальность, а именно то, что Крым-Гирей принадлежит к числу таких государей, с которыми считаются, независимо от реальной мощи (или немощь) их военной силы. После чего царское правительство приняло решение об учреждении в Бахчисарае постоянного дипломатического представительства. При известии об этом хан остался верен себе. Неофициально, до обмена верительными грамотами, он обещал дать согласие на такое, представительство, с одним условием: чтобы даже известительная грамота об этом была отправлена напрямик в Крым, а не через Стамбул, как это бывало в сношениях Петербурга и Бахчисарая ранее. Впрочем, это был проект тупиковый: никакое консульство или посольство в Крыму не могло скрыть постоянную готовность России наброситься на Крым при первой удобной возможности. Хан это знал и, не питая иллюзий в смысле дальнейших отношений с северным соседом, использовал каждый мирный год для укрепления своей страны.

О том, как он вёл свою внутреннюю политику, к сожалению, осталось не слишком много собственно крымских источников. Но деятельность хана была столь необычной, а её результаты столь впечатляющими, что это не могло не возбуждать любопытства в зарубежных государствах. Именно там и отложилась драгоценная информация о домашних делах и личности Крым-Гирея. В этом смысле особого внимания историка заслуживает вышеупомянутое посольство А. Гольца. Дело в том, что мемуары этого 22-летнего, но весьма зрелого, старательного и способного чиновника отличаются от других памятников тех лет и месяцев (например, от записок Тотта, которыми следует пользоваться с осторожностью, как и мемуарами слишком уж восторженного бытописателя бахчисарайского владыки, француза Пейсонеля). Напротив, А. Гольц излагал свои впечатления и наблюдения с величайшей точностью и подробностью в деталях, сообщая нам поистине уникальные сведения о жизни Крыма и его хана в 1760-х гг.

Так, посла Пруссии не могли не поразить величавые инженерные сооружения, после падения Рима ставшие редкостью в Европе, но не в Крыму. «Акведуки⁴, чрезвычайно смело задуманные и искусно выполненные, вызвали удивление», пишет он в путевом дневнике. Естественно, многие из этих и иных сооружений, с которыми не справились команды поджигателей Миниха и Ласси, были весьма почтенного возраста, «являли собой неоспоримое свидетельство чрезвычайно древней культуры», — замечает посол. Вскоре он узнал, что для возрождения крымской экономики и культуры в целом, как и вполне очевидного благосостояния своих подданных, много успел сделать сам хан, несмотря на сравнительно Недолгое ещё своё правление.

Действительно, при Крым-Гирее в ханстве стали твориться удивительные вещи. Товарный хлеб, как мы видели, производился на полуострове с глубокой древности, но теперь землепашцами становятся и заперекопские ногайцы. Для сбыта зерна, выращенного на территории нынешнего юга Украины, планируется строительство современного порта в Кази-Кермене, чтобы не везти товар в Гёзлёв или на Дунай сухим путём. Подлинного расцвета достигают садоводство, виноградарство и животноводство. В крымских горах ведутся геологические исследования: хан хочет избавить свою экономику от необходимости импортировать полезные ископаемые и другое сырьё (Смирнов, 1881. С. 89—90).

Города, особенно столичный Бахчисарай, сверкают чистотой: сточные воды и отходы удаляются через клоачную систему (для сравнения: после аннексии в новой столице края, Симферополе, такой системы не было ни в XIX в., ни даже в 1940-х гг.). Бесперебойно работала почта, причём содержание её чиновников почти полностью оплачивала казна. То есть теперь обмен корреспонденцией стал доступен всем, так как не только подданным хана, но и заезжему путешественнику почтовое отправление из Крыма стоило «только то, что он хотел дать» (Сестренцевич-Богуш, 1806. Т. II. С., 387). Большое внимание уделял хан крепостям, особенно на границе с северными соседями. Так, он очистил ров с внешней стороны Ор-Капы, а стены степной твердыни укрепил и надстроил, так что они вновь стали равной высоты по всему периметру крепости. Впрочем, ему не удалось вернуть этому важному стратегическому пункту его былой экономический базис, абсолютно необходимый при ведении военных действий.

Кроме того, посад Ор-Капы, ранее охватывавший крепость полукольцом с южной стороны, населённый в основном греками и армянами, пришёл в окончательное запустение. И Крым-Гирей ничего не мог с этим поделать: христианские ремесленники и торговцы, которые в страшные годы походов Миниха и Ласси были вынуждены переселиться пятью вёрстами южнее, возвращаться решительно отказывались. Они предпочли остаться в голой степи (где стали строить саманные домики; позднее это местечко назовут Армянский Базар), чем возвращаться в свой обжитый посад, не без основания считая Ор-Капы пороховой бочкой, которая рано или поздно взорвётся (Шевелев, 1844. С. 602).

Крым-Гирея вообще отличала страсть к зодчеству. В Каушанах (эта ханская резиденция находилась в 30 верстах от Бендер, с противоположной стороны Днестра) им был выстроен дворец, которого не строил ни один крымский хан. Выкрашенный в два цвета, белый и синий, он был более всего похож на загородный коттедж, «какие бывают в Немецкой земле», хотя огромный дворцовый участок и был «окружён весьма высокой стеной». При более близком ознакомлении дворец оказывался «нарочито велик, и внутри покои великолепны» (Клеман, 1783. С. 56—57). И в своём имении Пынарбаши «он построил достойный внимания, высокий дворец, а во дворе дворца имелся красивый сад» (Халим Гирай, 2008. С. 157). Но, конечно, более всего этот хан-зодчий строил в самом Крыму.

Здесь при нём было отреставрировано и выстроено заною множество мечетей и медресе, пострадавших от русских поджигателей 1730-х гг. К заслугам Крым-Гирея следует отнести и строительство нового бахчисарайского водопровода, обеспечившего свежей водой весь город (Халим Гирай, 2008. С. 156—157). Но настоящую славу хана-строителя принесло ему возведение новой, уже крымской резиденции.

Неподалеку от Салачика, у подошвы скалы, на которой расположен Чуфут-Кале, ханом был выстроен прелестный загородный дворец, названный именем этой долины — Ашлама⁵. Побывавший в нём несколько позже иностранный путешественник записал, что дворец этот стоял в окружении из нескольких деревянных корпусов посреди обширного сада. «Комнаты, где прежде жили ханы, обширны, убраны на турецкий манер, окна в них с цветными стёклами; стены покрыты искусною штукатурною работой, которая местами вызолочена; диваны помещены так, что с них можно любоваться прекрасными видами». В саду ашламинского гарема имелся обширный пруд или бассейн, «...по которому хан сам катал в небольших лодках своих жён и очень забавлялся, когда лодка опрокидывалась и жёны, одетые в самые лёгкие наряды, падали в воду» (Караман, 1854. С. 1442). Посреди этого искусственного водоёма стояла беседка, где и «в летнюю жару было прохладно» (Baert-Ducholant, 1798. S. 47).

Старинная мечеть в Армянском Базаре

На единственном сохранившемся графическом изображении Ашламинского хан-сарая предстаёт изящное здание мавританской архитектуры с высокими стрельчатыми окнами, расположенное на берегу прямоугольного пруда, в котором плавают белые лебеди. Оно было украшено минаретами и восемью высокими башнями с луковичной формы куполами (Spenger, 1837. P. 13). Можно только представить себе, как великолепно рисовался этот вытянутый ввысь дворец на лазурном полотнище крымского неба! Во время аннексии Крыма Россией дворец пострадал лишь незначительно, так что ещё в 1780-х. он мог быть отремонтирован и сохранён для потомков⁶. Да и в 1790-х гг. по крайней мере здание гарема оставалось в целости, так что в нём останавливались иностранные путешественники. Кроме того, уцелели бассейн с беседкой, обширный луг, террасы с розовыми кустами — но это было всё, что осталось от прежнего великолепия (Baert-Ducholant, 1798. S. 47).

Возможно, пожелтевший от времени лист, скопированный на этой странице, передаёт тогдашнюю реальность вполне точно. Но что мы можем знать о духе, царившем в этом дворце и окружающих усадьбах, если нам неведомы их тёмные контуры на фоне бархатно-звёздного крымского неба, или на утренней заре, или при свете обжигающих лучей полуденного солнца, или в облачную погоду, или под мелким холодным моросящим дождём, который так свойствен всем долинам близ Бахчисарая поздней осенью или зимой! Остаётся одно — дать волю собственному воображению и постараться хоть таким образом воскресить умолкнувшую сказку Ашлама-сарая и его обитателей...

Новым великолепием засверкал и Хан-сарай, приведший прусского посла в нескрываемое восхищение: он называет его «необъятным сказочным дворцом». Это становится понятным, лишь если учитывать, что до следующего разгрома, учинённого в 1771 г. солдатами В. Долгорукова, Бахчисарайский дворец занимал гораздо большую площадь, чем ныне. При Крым-Гирее он превратился в настоящий город в городе, «разъединённый обширными дворами и садами и составленный из неисчислимой массы построек»⁷, в центральных зданиях которого А. Гольцу были показаны приобретённые ханом огромные коллекции не только рукописей и книг, но и не совсем обычное для мусульманского мира собрание живописи (в основном — горные и прибрежные пейзажи), а также коллекция европейской скульптуры.

И вообще среди этих богатств европейское искусство занимало особое место. Хан оказался не только прилежным собирателем его шедевров, но и страстным любителем музыки и театра. При дворе регулярно давались концерты и представления, имелась постоянная музыкальная капелла и труппа французских актёров. Что же касается театрального репертуара, то переводить комедии Мольера специально для крымского владыки (французские актёры играли, естественно, не по-крымскотатарски) король Людовик XV приказал своему личному секретарю и переводчику Руффину (Мундт, 1909. С. 65). После этого бахчисарайская публика могла следить за действием, имея в руках переводы мольеровских пьес.

Интересовался Крым-Гирей и точными науками, уделяя наибольшее внимание химии, физике и астрономии, которые он не просто изучал, но и стремился «к изысканию новых открытий», то есть вёл какую-то исследовательскую работу (Сестренцевич-Богуш, 1806. Т. II. С. 370). Из более практических наук хан много времени уделял инженерному делу, географии и фортификации как дисциплинам, способным принести реальную пользу экономике его страны.

Для Крым-Гирея весьма характерен один любопытный поступок. В декабре 1768 г. немецкий купец Н.Э. Клеман привёз ему в подарок некоторые точные инструменты и физические приборы (среди них — камеру-обскуру и электрическую машину). Подарки были переданы через придворных до официального приёма, который должен был иметь место позже. Но Крым-Гирей не был бы самим собой, если бы вытерпел до назначенного срока. Он приказал вызвать Н.Э. Клемана в тот же вечер и, отбросив в сторону весь положенный этикет, провёл с ним несколько часов, пока не освоил все привезённые из Вены приборы и инструменты. А затем, когда пришло время приёма, милостиво, но не подавая виду, что знакомство уже состоялось, удостоил немецкого гостя аудиенцией по полному протоколу (Клеман, 1783. С. 84).

Личности крымского государя полностью соответствовал его двор. Возможно, это противоречит устоявшемуся мнению о высшем обществе Крымского ханства (как о сборище вчерашних овцеводов-кочевников, натянувших парчовые халаты, но сохранивших грубые вкусы и неразвитых), но ещё в 1570-х гг., то есть двумя веками раньше, европейский путешественник отмечал: «При дворе ханском знатнейшие татары довольно знакомы с утончённостью и хорошими манерами, не предаваясь, сколько требует [телесная природа человека] излишнему блеску или роскоши, но насколько это нужно и требуется приличием» (Броневский, 1867. С. 355).

Костюм придворных Крым-Гирея был вполне оригинален и изящен: «Платье их было из тонкого сукна, весьма чистое, и подбитая долгая епанча, опоясанная длинным шёлковым поясом. Сие одеяние, похожее более на платье польское, нравилось мне лучше турецкого, ибо оно придаёт приятность стану и сидит весьма хорошо» (Клеман, 1783. С. 57). Сказанное, кстати, лишний раз опровергает мнение о том, что в Бахчисарае слепо копировали всё турецкое. Тот же источник сообщает любопытные данные, свидетельствующие скорее о противоположных настроениях в крымскотатарской среде: «Они мало имеют сообщения с турками, и сии татарские дворяне иногда янычарам и туркам не уступают дороги, которые объявляют, что они перед ними должны иметь сие право, отчего и доходит у них до худого дела, и принуждены вынимать свои кинжалы и стрелять друг в друга из пистолетов, и я два раза свидетелем был таких поединков» (там же).

Таким образом, перед нами предстаёт двор правителя, отвечающего идеалам эпохи просвещённого абсолютизма, владыки «роскошного, весьма склонного к удовольствиям и обладавшего познаниями, обычно монархам несвойственными» (Baert, 1797. P. 33). А если вспомнить о том, что в Крыму полностью отсутствовало феодальное право, сильно вредившее соответствующей репутации многих европейских монархов, то образ Крым-Гирея как просвещённого государя станет почти безупречным. И это не просто умозрительное заключение: уже европейским своим современникам хан Крыма был хорошо известен именно в этом качестве. Дело было даже не в интересе, который Гирей проявлял к трудам Монтескьё и других теоретиков конституционного монархизма и ограничения роли религии нравственной сферой. Он и в практической своей деятельности менее всего напоминал восточного деспота или русского царя, — и об этом тоже хорошо знали в Европе (Маркевич, 1897. С. 28).

В одной из доверительных бесед с А. Гольцом Крым-Гирей привёл собственное, по-крымски красочное сравнение идеального государя с музыкантом, исполняющим в концерте ведущую партию. За этой партией следуют остальные инструменты оркестра, то есть подданные, которые делают это не по принуждению, но добровольно и с удовольствием, «исключительно потому, что они этого сами хотят и потому, что любят слушать его игру». Именно такому образу правления стремился следовать Крым-Гирей, и ему это удавалось настолько, что, согласно всеобщему мнению, «никогда никоторый из них (ханов. — В.В.) не был любим более Татарами и не заслуживал того более...» (Сестренцевич-Богуш, 1806. Т. II. С. 359).

Для этого было достаточно сохранять традиционное крымскотатарское открытое общество с его свободой занятий, конкуренции, независимости прав личности от происхождения или социального статуса. Но либеральный хан ещё более повысил роль шариата, отчего все жители Крыма, независимо от национальности и религиозной убеждённости стали пользоваться равными правами практически, а не формально. В общем-то, это было правилом и раньше, но теперь хан лично входил во все тонкости соблюдения классических канонов, отрывая для этих занятий время от других государственных обязанностей.

Если верна теория о прямой зависимости внешности человека от его внутреннего мира, то она как нельзя лучше доказывалась примером Крым-Гирея. Склад ума политика и философа эпохи Просвещения, постоянное общение с самыми различными представителями восточной и западной цивилизаций, глубокий природный ум и блестящие способности не могли не сказаться на облике хана. По мнению современника, он представлял собой законченный тип европейского интеллигента (букв. «умственной жизни европейца») в соединении с образом сильного правителя. Далее А. Гольц даёт уникальное в своём роде описание внешности Крым-Гирея: хан «представлял собой величественного, сильного мужчину крепкого телосложения, в то же время не лишённого известной грации и приятности... На лице его решительное и строгое выражение воина соединялось с жизнелюбием и иронией. Его большие, живые глаза метали странные пронзительные взгляды, — было видно, что в этом сильном сыне природы развился не только дух повелителя, но и необычно деятельный ум. В его глубоко сидящих глазах и на высоком челе прогладывало, вместе с тем, мягкое, ласковое выражение задумчивости, даже мечтательности... Во всех его манерах и движениях сказывалось столько лёгкости, достоинства и грации, что многие обладатели европейских тронов могли бы ему позавидовать». Другие свидетельства более сдержанны: «Природа наградила Крым-Гирея телесною силою, стройным станом и как приятным, так и величественным лицом, она не отказала ему ни в чём со стороны приятности и ума...» (Сестренцевич-Богуш, 1806. Т. II. С. 369).

Хану, как и большинству Гиреев, были весьма присущи рыцарственные поступки, в таком духе он воспитывал и своих сыновей. Рассказывают, что как-то, желая испытать твёрдость характера своего второго сына, тогда ещё весьма юного возраста, Крым-Гирей насмешливо заметил, что тот — плохой стрелок из лука и вообще трусу более прилична прялка, чем саадак со стрелами. «Трусу?», — переспросил мальчик. — Я не боюсь никого, как и ты, так ведь?» — и с этими словами выстрелил, целясь в отца. Стрела прошла подмышкой хана и на два пальца вонзилась в деревянную стену, у которой тот стоял. Этот проступок остался без каких-либо последствий, так как мальчик был, послушным сыном, да вдобавок ещё и любимцем отца (Milner, 1855. P. 178).

Ашлама-Сарай. Гравюра неизвестного художника из: Spenger, 1837

Быт и традиции двора этого хана, были основаны, естественно, на исламской культуре. Чисто внешне они не могли не отличаться от обычаев, принятых как в Европе, так и в современных Крым-Гирею мусульманских странах, скорее, напоминая времена первых халифов. Приближёнными хана были исключительно его старые, проверенные соратники. Многие из них были неблагородного происхождения и достигли своего высокого положения исключительно благодаря личным способностям и заслугам. Хан имел небольшой гарем. Однако ему, судя по некоторым материалам, был не чужд чисто западный взгляд на женщину, как на объект рыцарского преклонения, — возможно, здесь сказалось знакомство Гирея с классической европейской литературой⁸.

Вынужденно согласившаяся на предоставление престола Крым-Гирею, Порта имела все причины не забывать, каким образом хан этого достиг. В дальнейшем политическая независимость Крым-Гирея, его своеобразный, сильно отличавшийся от турецкого образ жизни, всё более заметная экономическая и политическая самостоятельность ханства не могли не раздражать Мустафу III и его окружение. И даже всем очевидная преданность хану его народа, и тем более популярность крымского владыки в Европе только усиливали это раздражение. Но османскому дивану была ясна и та простая истина, что в случае попытки сместить неугодного хана крымский народ последует за Крым-Гиреем даже на борьбу со стамбульским «престолом счастья», — восстание ногайцев доказало это. А в том, что подобная ситуация может в точности повториться, никто не сомневался. В том числе и сами турки, вынужденно признававшие, что хан был незаурядным полководцем, талантливым политиком, любимым своим народом, и просто человеком «огромной храбрости» (Смирнов, 1889. С. 92).

Поэтому султан долго выжидал и решился нанести давно задуманный удар лишь в 1764 г., когда Пруссия окончательно отошла от связей с Крымом, а поход крымцев на черкесов окончился неудачей. Вначале Турция лишила хана его законных средств на содержание войска (50 000 пиастров). Крым-Гирей не стал ждать дальнейших санкций и поднял своих татар. Народ последовал за ним с огромным энтузиазмом, но когда поход уже начался, хан изменил своё решение. Очевидно, ему стало окончательно ясно, что без чьей-либо поддержки война Крыма с Турцией будет стоить жизни десяткам тысяч его соотечественников и окончится бесплодно. Это — единственное объяснение, отчего он распустил войско и, явно решив пожертвовать собой, в одиночку отправился в Турцию. Точнее, в своё имение Каушаны.

Сюда 14 сентября 1764 г. прибыл, как об этом повествует русский резидент в Крыму А. Никифоров, «нарочный визирский чегодарь» (очевидно, дефтердар, т. е. секретарь. — В.В.) с фирманом султана, лишавшим Крым-Гирея ханского достоинства якобы «за учинённые им Порте многия противности и оскорбления» (цит. по: Никифоров, 1844. С. 377). После этого бывший хан «придворным капыджилер-ягасою с небольшим числом его служителей взят и за конвоем отправлен в Романию (Румелию. — В.В.)... Новоназначенный же хан Селим-Гирей (сын Фетх-Гирея) из Романии в местечко Каушаны прибыл того же сентября 29 дня» (там же). Одновременно стамбульским фирманом были назначены новые каймакан и великий бей, а калга Максуд-Гирей и нуреддин Каплан-Гирей были заменены братьями нового хана.

Этот источник интересен ещё одной подробностью в сложной интриге, закончившейся лишением великого хана престола. Изложенная в фирмане явно под диктовку недругов Крым-Гирея причина опалы объяснялась, в первую очередь, тем, что хан построил Ашлама-Сарай, «а строение, как всякий лес, так дикое каменье, черепицу, известь и всякие материалы, подданные христиане и татары с наибольшей трудностию и тягостию возили безденежно, да и к тому ж строению, поколь оное продолжалось, по всяк день в работу от греков, армян и жидов употреблял по 270—300 человек, а зарабочих денег ни единой аспры не давал... а от Польской республики без всякой причины угрожением и другими вымогательствами многие тысячи получил...» (цит. по: Никифоров, 1844. С. 376—377). Великолепно: турецкие власти едва ли не впервые в истории озаботились уровнем «эксплуатации» крымских татар и к тому же встали на защиту польской королевской казны!

Необычна история и почти пятилетней ссылки опального Крым-Гирея. Вначале его поместили на материке (полуостров Галлиполи), а затем перевели на удалённые острова — Хиос, потом Митилену, Лемнос... По неизвестным до сих пор причинам Мустафа III, власти которого вполне хватило бы, чтобы казнить Гирея в первый же день его появления в Стамбуле, не только не сделал этого, но и предоставлял своему пленнику на всех этих островах права управителя. Нисколько не утратив былой энергии, бывший хан и там наводил свои порядки, активно смещая продажных чиновников, борясь с неправым судом, насилием и другими беззакониями, не опасаясь при этом даже султанских фаворитов⁹. Словом, всё шло как в Крыму. В конце концов султану надоели жалобы на неуёмного крымского татарина и он отправил его в Бургас, к родичам, ждавшим изгнанника в старом его турецком имении.

Но и туда стали стекаться жертвы чиновничьей несправедливости чуть ли не со всех концов огромной империи — от египетских вождей до изгнанных арнаутских пашей, от боснийских капитанов, лишённых места, до бывших заключённых, едва волочивших ноги после страшных стамбульских темниц. В иное время этих несчастных набиралось в усадьбе до полутысячи, и хан пытался помочь каждому. Понятно, что эта страница жизни Крым-Гирея сильно похожа на рождественскую сказку, но истинность как этих, так и множества не упоминаемых здесь фактов подтверждаются документами и другими источниками, дошедшими до историка (Смирнов, 1889. С. 95). Скорее всего, султан и опасался, и уважал поседелого храбреца, а может быть и берёг его на всякий случай, — такие воины и бескорыстные борцы за справедливость в Турции под ногами не валялись. Эту догадку косвенно подтверждает тот факт, что Мустафа III редко когда отказывал в должности или иной помощи тем просителям, что являлись в его канцелярию с ходатайством от Крым-Гирея.

А затем участь бывшего хана снова круто изменилась.

В Польше после подтасованного «избрания» в 1764 г. на престол фаворита Екатерины II, графа Понятовского (под именем Станислава II Августа), началось восстание оскорблённой шляхты против нового короля, направленное в конечном счёте и против России. Страну тут же затопили волны русских оккупантов, но местные диссиденты обратились за помощью к султану. Граф Я.К. Браницкий, вождь восставших поляков, резонно указывал туркам, что окончательно подмяв под себя Польшу и ограбив её, царица с новыми силами возьмётся за Турцию с Крымом. Султан тянул с ответом до тех пор, пока польское пророчество не стало сбываться: русские нагло нарушили северные границы турецкой империи, сожгли крымскотатарский городок Балту и пошли вдоль западного берега Чёрного моря по направлению к Стамбулу.

И вот тогда, в минуту высшей опасности, опыт, воинский талант и бесспорный авторитет среди крымских татар и турок вновь подняли Крым-Гирея на вершину могущества. Действительно, во всей бескрайней империи невозможно было найти воина лучшего, чем этот ссыльный, ибо именно его предпочёл султан всем своим военачальникам, поставив Гирея во главе 200-тысячной армии. Само собой, его тут же восстановили на утраченном престоле, это-то было совсем несложно. Как бесхитростно повествует старый автор, хан был «возвращён по надобностям, которые Порта имела в его дарованиях» (Сестренцевич-Богуш, 1806. Т. II. С. 361). При известии об этих переменах в Стамбуле русское наступление замедлилось само собой, екатерининские командующие остановились без видимых причин, в какой-то задумчивости.

Тем временем у стамбульской и адрианопольской знати шли приёмы в честь крымского хана, неизбежно сопровождавшиеся бесчисленными подарками и новому сердар-бею (главнокомандующему) и его прибывшей из Бахчисарая свите. Торжества продлились всю осень 1768 г., но в январе следующего года Крым-Гирей уже находится в своей полевой ставке (каушанский дворец). Сюда маршируют турецкие пехота с кавалерией, сюда спешит крымскотатарское войско, опережаемое лихими сотнями казаков-некрасовцев, сыновей русских мятежников, некогда нашедших в Крыму, у Девлет-Гирея II, защиту от гнева царя Петра¹⁰.

На какое-то время прекрасный бессарабский коттедж хана становится средоточием политической жизни доброй половины Европы. Сюда, с целью добиться если не поддержки, то благосклонности Гирея, стоящего во главе гигантского войска, съезжаются придворные, послы, должностные лица не только из близлежащих стран, но и из мест, весьма удалённых от театра будущих боевых действий. Например, из Франции, в те годы пытавшейся любыми средствами ослабить российское влияние в Европе, остановить московскую экспансию на Запад и Юг.

Надгробие на могиле Крым-Гирея в Хан-сарае Фото автора

В том же январе месяце войско двинулось к Ингулу, и далее по направлению к Запорожью. В том году впервые после знаменитой зимы 1708—1709 гг. ударили страшные морозы, от которых в Европе гибли люди и даже кони. Но хан как будто и это предвидел: его войско оказалось укомплектованным какими-то невиданными в армиях той эпохи тёплыми («зимними») палатками, очевидно, из крымской или иной кошмы. Это было поразившее всех новшество в военном обеспечении, ведь решалась проблема всепогодных походов (обычно зимой войска бездействовали на зимних квартирах), стоило только обзавестись крым-гиреевскими палатками, «коих простое сложение заслуживает быть принято во всех войсках, поелику оно доставляет средство к перенесению больших трудов (разного рода затруднений. — В.В.)» (Сестренцевич-Богуш, 1806. Т. II. С. 364).

Немалую роль играл, конечно, и стиль управления армией и командования ею в боевой обстановке. Само продвижение огромного разноплемённого войска к театру боевых действий было образцовым, соблюдались полный порядок и дисциплина. Сопровождавший Гирея французский дипломат объяснял это не только «железной волей Крым-Гирея», но и его «гуманностью», очевидно, имея в виду заботливость полководца о своих подчинённых (Смирнов, 1889. С. 110). Но хан был чрезвычайно строг к нарушителям воинских законов. В частности, виновных в грабежах казнили на месте. Нужно заметить, что в основном это были турки, вообще далеко уступавшие крымским татарам и даже казакам в походной выучке и дисциплине. Лишь один крымец был замечен в краже куска полотна — и также казнён (Мундт, 1909. С. 79).

Поход начался удачно: уже было взято 150 городов, сёл и деревень. Дойдя до Брацлава (правобережье Южного Буга), хан решил на несколько дней вернуться в тыл, чтобы лично проследить за отправкой по назначению обоза с трофеями. Они были огромны и отягощали дальнейшее продвижение — главным образом, это были пленные, скот, оружие и военное снаряжение, захваченное у противника.

В Каушанах старая болезнь хана (острый геморрой), которую он мужественно переносил в походе, обострилась. Был отыскан врач, некий Сиропуло, весьма подозрительный грек, исполнявший всевозможные, в том числе и политические поручения на службе у местного молдавского князя, некогда смещённого Крым-Гиреем и явно затаившего зло. Близкие люди всячески отговаривали Гирея доверять своё здоровье греку, но хан слишком торопился назад, к войску: нужно было заканчивать поход до наступления весенней распутицы. Короче, Сиропуло приготовил бокал микстуры, выпив который хан ощутил резкое ухудшение своего состояния.

Начались провалы в сознании, наступила общая слабость, от часа к часу усугублявшаяся. Гирей чувствовал, что приблизилась смерть. Тем не менее, до самого последнего часа он продолжал заниматься делами. Лишь почувствовав приближение конца, он отложил их и призвал к себе Зейнеб, а также нескольких ближайших друзей, чтобы сделать предсмертные распоряжения.

Затем, когда последние дела были улажены, в ханскую опочивальню вошли музыканты. Крымскотатарский оркестр должен был дать прощальный концерт, состоявший из произведений, названных самим умирающим. Современники вспоминают, что при этом на лице Гирея, как всегда при звуках любимых музыкальных сочинений, появилась по-детски счастливая улыбка. С этой улыбкой он и скончался, прервав концерт (Сестренцевич-Богуш, 1806. Т. II. С. 369).

Вскрытие обнаружило явные признаки отравления. Согласно другой версии, впрочем, ничем не подтверждённой, причиной смерти был банальный плеврит (Когонашвили, 1995. С. 140). Более достоверен факт исчезновения Сиропуло сразу после смерти хана. Грека искали, но тщетно. Он бесследно скрылся, успев получить у турок дорожные документы ещё до того, как началось следствие. Тело Крым-Гирея, вопреки мусульманскому закону, не было предано земле ни в день смерти, ни позже. Сопровождаемое почётной охраной, состоявшей из крымскотатарских мурз, оно было доставлено в Бахчисарай.

Могила хана сохранилась до наших дней — она расположена на дворцовом ханском кладбище, с правой стороны от входа, в густой тени от высокой каменной ограды. Здесь, на беломраморном надгробии и ныне отчётливо видны слова поэтической надписи: «Во имя Аллаха бессмертного, вечного! Войны были ремеслом знаменитого Крым-Гирей-хана, глаза голубого неба не видали ему равного. Поскольку он навсегда оставил эту суетную столицу, то да будет, по воле Всевышнего, ночлегом его приют вечности. Я, Эдиб (имя поэта, автора эпитафии. — В.В.), с молитвою написал при этом его хронограмму: Да царствуешь ты, Крым-Гирей, в вечности! Год 1183 (Хиджры, или 1768 по Р. Х. — В.В.)» (цит. по: Бузенко, Негри, Домбровский, 1850. С. 501).

Крым-Гирей был государем необычным как по восточным, так и европейским меркам. Он, бесспорно, обладал талантом правителя и крупного лидера, одинаково успешно добивавшегося намеченных целей как во внутренней, так и во внешней политике¹¹. Но это не все его достоинства. Он был, при всей своей жёсткости как правителя, человеком гуманным, неоднократно доказывавшим, «что справедливость и великодушие могут согласоваться с честолюбием; он поступал со всякой благосклонностию даже с теми, кто более всего полагал препятств». «Вообще хотя он был сердит и вспыльчив, однако его добрые качества много превышали его недостатки, потому что сии были умеряемы чрезвычайной любовию к справедливости». Будучи натурой одарённой и многосторонней, не чуждаясь обычных человеческих радостей и удовольствий, он чётко отделял их от дела, от своего долга, что, впрочем, свойственно действительно великим людям: «все увеселения имели право на него в часы отдохновения, но никогда не отвлекали его ни от должности, ни от дела, также не терпел он не столько по вере, сколько по любви к благонравию, горячих (алкогольных. — В.В.) напитков, и все нарушившие сию статью закона находили его неупросимым» (Сестренцевич-Богуш, 1806. Т. II. С. 359, 371).

Кстати, что касается «закона», то если бы даже он не выстроил ни одной мечети, всё равно осталось бы множество свидетельств его горячей веры. Это была вера истинного мусульманина былых времён, украшенная страстной жаждой познания, к которому, согласно хадисам, неустанно призывал Пророк. Обладая философским, аналитическим складом ума, Крым-Гирей добивался ответа на вопросы, казавшиеся ему важными, не ограничивая круг своих собеседников только улемами или муфтиями. Так, он искал не поверхностные причины, а глубинные истоки человеческих поступков. То есть занимался тем, что является предметом самых современных направлений психологии и этнопсихиатрии (моделирование древних архетипов, неизменно влияющих на подсознание): «восходя более с иностранцами к началу или исследованию различных народных предрассудков, он видел в них некоторые старинные заблуждения и, сожалея о человечестве, любил оправдывать оное» (Сестренцевич-Богуш, 1806. Т. II. С. 369).

Конечно, эти особенные свойства крымского государя были очевидны не только для заезжих путешественников или таких же, как Крым-Гирей, европейских монархов. Для своего народа он, несмотря на частые перемены его судьбы, оставался — и остался даже после смерти — «кумиром всей нации» (Peyssonel, 1787. P. 367, 370). И через более полувека, прошедших после кончины, его земляки рассказывали иностранцам о великом хане, «последнем земном воплощении гения и воинственного духа Чингис-хана. Это был самый просвещённый, справедливый, либеральный и великодушный из суверенов, когда-либо правивших Крымом. И хоть он оставался на престоле всего семь лет, его героические деяния и выдающиеся достоинства до сих пор служат излюбленной темой в поэзии бардов его родины» (Spenger, 1837. P. 122).

Вполне естественными для усердного читателя Монтескьё были также постоянные размышления и даже «исследования его о влиянии климата [на природу человеческой психики], о употреблении во зло свободы, о выгодах правил честности, о важности добрых начал относительно правления, о необходимости содержать законы в силе...» и так далее (ibid.). Нужно заметить, что Крым-Гирей при всех своих привлекательных качествах не мог, конечно, полностью соответствовать идеальному образу «философа на престоле» (да и существовали ли такие?). Были и у него недостатки. Мягкий в обращении с «малыми мира сего», он бывал невыносимо горд и высокомерен с равными себе. Человек, воспитанный в атмосфере интриг, насилия и войн, он овладел искусством жизни, мало отличавшейся от непрерывной, то тлеющей, то вспыхивающей войны всех против всех. И в этом искусстве он превосходил абсолютное большинство своих современников, ведь на самом деле он не знал поражений. И, конечно, это искусство не могло не наложить на его натуру своего отпечатка.

Но возникает логичный вопрос: было ли это жестокое искусство для него, человека с совсем иными духовными симпатиями и интересами, привлекательным? И не из отвращения ли к нему он при малейшей возможности и с куда большим удовольствием удалялся в бесхитростный круг учёных и людей искусства, запирался в кабинете или лаборатории, поднимался в обсерваторию или библиотеку? Возможно, на этот вопрос найдут ответ историки будущего, мы оставляем его открытым¹²...

Надгробие Крым-Гирея. Фото И.Ф. Барщевского, 1890-е гг.

Ещё труднее дать общую оценку этому хану как личности. Возможно, она никогда и не будет сделана, точно так же, как смертные люди не в состоянии вынести однозначное суждение о том или ином природном явлении. А личность Крым-Гирея как раз и достигала масштаба некой силы природы.

Крымской природы, во всём её богатстве, многообразии и неповторимости.

Более реальна попытка сделать заключение о значении Крым-Гирея для истории его народа. Этот хан был последним из блестящего созвездия талантливых полководцев, тонких дипломатов, глубоких мыслителей и прозорливых политиков, в разные эпохи украшавших престол Крымского ханства. Одновременно он стал первым ханом Нового времени. Его правление показало прекрасные возможности дальнейшего естественного исторического развития Крыма, избравшего свой собственный, особый путь мусульманского, но одновременно и европейского государства. До него ханство развивалось по типичному для восточных государств цикличному типу истории. При великих ханах оно поднималось на известную политическую, культурную и экономическую высоту с тем, чтобы в годы правления людей слабых или вялых снова очутиться на старом уровне, в нижней точке вечно повторявшегося цикла.

Крым-Гирей пытался вывести страну и её людей из этого замкнутого круга, причём успешно: было положено начало новому, поступательному (или линейному) типу развития исторической судьбы его родины, которая при нём уже пошла по восходящей. Он открыл не форточку в Европу, а распахнул двери на Запад, оставив после себя перспективу на небывалые раньше, альтернативные пути развития¹³. Трудно сказать, куда привёл бы этот путь страну и её людей в ближайшие два века. По мысли Крым-Гирея, крымские татары, сохранив свою особую культуру, должны были занять достойное место в семье других, европейских же народов. Во всяком случае, именно так можно истолковать его слова насчёт будущего молодой нации, о котором хан говорил с присущим ему мягким юмором:

«Мы ещё не настолько состарились, чтобы не суметь прилежно учиться. И если у вас, жителей Запада, хватит терпения подождать, то крымские татары когда-нибудь у вас-то выдержат экзамен».

Терпения не хватило отнюдь не европейцам. Они всегда с огромным вниманием и любопытством вглядывались в неясные очертания удивительной и прекрасной страны на самой окраине материка. Нетерпеливостью, а точнее нетерпимостью к крымцам издавна отличались северные соседи ханства. Только по их вине осуществление мечты Крым-Гирея о новых путях крымскотатарского народа отодвинулось в далёкое будущее: ведь через 12 лет после смерти послед него великого хана кованые сапоги долгоруковских солдат безжалостно растоптали его родину.

А ещё через полвека по тропе, ведущей из Бахчисарая в Чуфут-Кале, поднялся к Успенскому монастырю один иноземец. Но привело его сюда не столько христианское рвение, сколько любознательность старого путешественника. Он внимательно осмотрел окрестности и занёс в путевой дневник скупые заметки. Они довольно спорны, но, безусловно, интересны и для нас, не заставших даже следов деяний великого хана:

«Немного далее [монастыря] видны развалины нескольких зданий, окружённые одичавшим садом. Говорят, это Ашлама, загородный ханский дворец, воздвигнутый Крым-Гиреем. Благоухающие розы уже сплелись с сорняками, а скрученные плети ползучих лиан намертво приросли к обломкам стен... Судя по руинам, это изящное строение было слишком хрупким, и даже не будучи разгромленным, вряд ли долго устояло бы под сокрушающими ударами времени» (Scott, 1854. P. 309—310).

Академик П.С. Паллас, посетивший Чуфут-Кале в 1793 г., также видел с высот этой крепости руины дворца, которые произвели на него не менее грустное впечатление: «теперь как от дворца, так и от фруктового сада едва остались кой-какие следы» (Паллас, 1793, XII. С. 82).

Задолго до революции одна из самых широких, хоть и недлинных улиц Симферополя получила название: Бульвар Крым-Гирея — в честь симферопольского общественного деятеля Н.А. Крым-Гирея. Однако со временем этот топоним стал ассоциироваться у населения исключительно с именем великого хана, что естественно. А потом наступили новые времена, в том числе и для бульвара. В 1924 г. он стал «Ноябрьским»: советская власть старалась стереть из памяти народа имя слишком уж славного хана. После Отечественной войны бульвар был переименован в третий раз, но имя Крым-Гирея ему, естественно, не вернули. Теперь это бульвар Ивана Франко.

Великий физик Л.Д. Ландау однажды тонко заметил, что не за всяким предтечей непременно следует великий пророк. Крым-Гирей был блестящим предтечей, вся жизнь его стала предвестьем нового подъёма нации. И крымские татары были вправе ждать скорого явления если не великого пророка, то какого-то нового вождя национального пробуждения. Пусть даже обречённого на распятие.

Не дождались.

Вместо него крымскому народу явилась российская царица, которая распяла сам Крым.

Примечания

1. Этими сераскирами были сделаны сыновья хана Халим-Гирея (см. ниже), причём назначения совершились в обход имевшихся традиций и законов: были попраны права более старших ханских сыновей. Одного этого было бы достаточно для волнений, но кроме всего прочего, названные сераскиры установили в своих ордах атмосферу необузданного произвола и насилия. Эти подробности, как и сведения о внутридворцовых интригах в Хан-сарае, сообщает находившийся в Крыму именно в те годы французский консул и известный автор-мемуарист Ш. Пейсонель (Peyssonel, 1787. Vol. II. P. 330—347).

2. Речь идёт о Семилетней войне 1756—1763 гг., где против Пруссии (с союзницей Англией) выступали, кроме России, Австрия, Франция, Швеция, Саксония и бо́ьшая часть членов Священной римской империи германской нации.

3. Новый император первым делом прервал удачно для России складывавшиеся военные действия на германском фронте. Он отозвал оттуда корпус З.Г. Чернышёва, поспешно заключил с Пруссией мир, и тут же установил дружеские отношения с её королём.

4. К сожалению, А Гольц не указал точно, в каких местах были выстроены эти воздушные каналы на ажурных арках и высоких колоннах. Об одном из них, близ Керчи, есть данные у другого автора, посетившего Крым уже после разрушений, сопутствовавших аннексии: «мы видели остатки акведука в 16 арок, из которых теперь уцелело только 11. Он сложен из камня, и в верхней его части видны и сейчас остатки глиняных труб» (Ромм, 1941. С. 53). Ещё один современник приводит описание, снабжённое зарисовкой акведука у Ахтиара (см. ниже). Очевидно, большинство из этих сооружений перебрасывали воду через глубокие ущелья или старые торговые пути, прежде всего на Южном берегу, где были развиты садоводство, виноградарство и табаководство, но не везде хватало мелких источников на местах интенсивного полива.

5. Это был не первый дворец в верховьях речушки Ашлама (в Бахчисарае её чистая вода загрязнялась, отчего и имя менялось на Чурюк-су). Ранее здесь были выстроены резиденции Бахадыр-Гирея (1636—1641), Софу Мухаммед-Гирея (1441—1644) и Мехмед-Гирея IV (1654—1667), в этот комплекс входили и другие, частично летние «здания различных архитектурных стилей» (Челеби, 1999. С. 41).

6. Об этом свидетельствует ордер Г.А Потёмкина от 12 октября 1783 г. барону Иголстрому: «Состоящий при Бахчисарае, и как я слышу приходящий в запустение Ханский дворец именуемый Ашлама, в[ашему] превосходительству] рекомендую приказать привесть в то состояние в котором он был прежде, а испорченное всё исправить с таковым наблюдением чтобы сохранён был вкус в котором всё то настроено» (Потёмкин, 1881. С. 185). Судя по дальнейшей судьбе Ашлама-сарая, рекомендация князя исполнена не была, и дворец превратился в руины, затем исчезнувшие с лица земли.

7. Надпись на карнизе Золотой комнаты дворца если не по форме, то по смыслу весьма близка к исторической истине, известной и из других источников: «Смотри! Этот радующий душу дворец, созданный высоким умом хана, — источник моей хвалебной песни. Это здание, плод радушия хана, озарило весь Бахчисарай подобно сиянию Солнца. Наслаждаясь живописной панорамой Дворца, ты подумаешь: это обитель гурий и райские красавицы — причина его прелести и блеска. Ты подумаешь: это — ожерелье из жемчуга морского, это — невиданный алмаз. Смотри! Вот творение, достойное многого... Окрест Дворца свежие лилии, розы, гиацинты. Сад, прекрасно спланированный, говорит тебе внятным языком: Новая мысль расцвела в цветнике души человеческой! Любовник розы, соловей, пал бы к подножию этого Сада, как только увидел его. И если уж мы поименовали Сад прелестным, то это — истина, и каждый взгляд, на него брошенный, погружает в море наслаждения!» (цит. по: Борзенко, Негри, Домбровский, 1850. С. 496).

8. Такой избранницей хана стала Зейнеб, крымскотатарская красавица, дочь ханского переводчика. Их любовь была взаимной, Зейнеб следовала за ханом в его счастье и невзгодах. Опережая события, скажем, что она сопровождала его и в ссылку, и в последний из походов находилась при нём до последних минут его жизни. Видя, что смерть её любимого и господина неизбежна, Зейнеб впала в безумное отчаяние, потом в прострацию и скончалась, пережив Гирея на несколько часов.

9. Конечно, такие утверждения невольно заставляют читателя сомневаться, мягко говоря, в объективности автора, — уж слишком они, учитывая деспотические порядки Порты, неправдоподобны. Но послушаем одного из крупнейших русских историков Крыма, которого не то что трудно — попросту невозможно заподозрить в симпатиях к крымским ханам, от первого до последнего из них. В.Д. Смирнов говорит, как об известной (то есть не нуждающейся в подтверждениях) научной истине о том, что не только Крым-Гирей, но и иные крымскотатарские ханы-чингизиды, находясь в ссылке на турецких островах, располагали, как некие «джентльмены, своим исключительным, привилегированным положением для обуздания произвола и тирании местных турецких властей, как это, например, известно, о Крым-Гирее, когда он был в отставке» (Смирнов, 1889. С. 247).

10. За прошедшие десятилетия некрасовцы жили на территории ханства, не смешиваясь с коренным населением. В то же время они активно участвовали в военных походах ханов, в том числе и на земли ненавистной Москвы (Лавринова Т.И. Татарский набег 1717 г. на юго-восток России // Вопросы краеведения. Волгоград. 1991. Вып. 1. С. 35—37).

11. Все его действия доказывали «великий ум, мужество и обильность в средствах, ибо он умел воспользоваться расположениями народа непокорного, улучить мгновение, которое не дало бы ему времени охладеть и проложить себе таким образом путь к престолу, проливая сколь возможно менее крови и не страшась никогда ни дурных успехов (поражений. — В.В.), ни приготовлений неприятеля...» (Сестренцевич-Богуш, 1806. Т. II. С. 359). Надо заметить, что выдерживать свою линию в личной политике, а тем более проводить какие-то нововведения в Крыму с его формой правления, весьма далёкой от абсолютной, было нелегко любому хану. Один из непосредственных предшественников Крым-Гирея, его брат Арслан-Гирей, в 1755 г. жаловался французскому консулу, что у него скованы руки, что его власть «всецело зависит» (depending entirely) от беев и мурз, не говоря уже о султане, что крымским правителям её совершенно недостаточно для проведения любой разумной инновации или реформы» (Willis, 1787. P. 28). Очевидно, многое всё-таки зависело от личности хана, так как подобных горестных сетований никто ни разу не слышал от Крым-Гирея, способного держать в узде и свою собственную аристократическую вольницу, да и с Портой умевшего при надобности говорить достаточно жёстко.

12. Здесь уместно вспомнить слова современного венгерского историка и писателя Лайоша Мештерхази об особенностях применения военных средств для сохранения мира: «Кому-то может показаться, будто война активна, мир — пассивен; чтобы развязать войну, нужно действовать, а чтобы царил мир, можно не делать ничего, решительно ничего. Оно бы и неплохо!» (Мештерхази, 1976. С. 69). Этой черты характера, пассивности, Крым-Гирей был лишён начисто.

13. Это значение деяний великого хана было внятно для просвещённых крымцев совсем иной эпохи. В судьбоносный день открытия Первого курултая (ноябрь 1917 г.), по сути означавшего возрождение крым-гиреевского поступательного развития его народа, в Бахчисарае была поставлена сочинённая Османом Акчокраклы пьеса «Крым-Гирей». Лучший символ наступивших перемен в ту пору великих надежд трудно было придумать!