б) Тмутороканский камень

В 1980-х гг. в одном из залов симферопольского Краеведческого музея был выставлен продолговатый светло-серый каменный брус с высеченными на нём древнерусскими письменами. Они складывались в текст: «В лето 6576 (1068 г. по новому стилю. — В.В.) индикта 6 Глеб князь мерил море по леду от Тмутороканя до Корчева (Керчи. — В.В.) 14 000 сажен». Женщина-экскурсовод доходчиво объясняла, что это — копия исторического памятника, обнаруженного донскими казаками на Таманском полуострове в конце XVIII в. На одной из граней камня были записаны результаты замера расстояния между берегами Керченского пролива, и что мерил его тамошний русский князь Глеб Святославич. Поэтому, продолжала она, само существование этого камня является лучшим, бесспорным доказательством важного факта: русские осели на Тамани и крымском побережье (значит, на Территории будущего Крымского ханства) куда раньше «пришлых» крымских татар.

Так звучала (и доныне звучит) несколько упрощённая теория российского академика Б.А. Рыбакова о том, что «образование русского княжества на территории Крыма (Тмутараканское княжество)» имело отнюдь не местное значение, но выступило в качестве «глубокого внешнеисторического фактора» для всего Северного Причерноморья. Согласно Рыбакову, это княжество, естественно, оставило неизгладимый след в культуре и духовном мире населения всего региона, и прежде всего Крымского полуострова (Рыбаков Б.А. Об ошибках в изучении истории Крыма и о задачах дальнейших исследований. Симферополь, 1952. С. 13). Попытаемся всё же взглянуть на эту проблему не с точки зрения советской науки эпохи позднего сталинизма, а опираясь на куда более новые и объективные исследования и опубликованные источники.

Собственно, ничего нового в гипотезе Б.А. Рыбакова не было. Она сложилась задолго до рождения академика, в эпоху, когда Екатерине II как воздух было необходимо оправдать перед Европой свою экспансию в южном направлении, и упомянутый камень с надписью пришёлся как нельзя кстати. Памятник был обнаружен в 1793 г. донскими казаками, затем передан в руки любителей старины, оперативно исследован, истолкован и активно использован в печати и общественном мнении именно в том смысле, который звучит в высказывании Б.А. Рыбакова¹.

Но уже в те годы как в Европе, так и России возникло устойчивое подозрение, — прежде всего, среди интересовавшихся историей людей — что с помощью этого камня Россия хочет доказать справедливость своих притязаний на эту территорию. Вот почему вопрос о подлинности Тмутороканского камня носил острый политический характер» (Захаров В.А. Заметки о Тмутороканском камне // СРИО, № 4 (152). 2002. С. 155—156). Тогда же прозвучало сомнение в том, что первый публикатор сенсационной находки, обер-прокурор Св. Синода, литератор и историк граф А.И. Мусин-Пушкин, лично приложил руку и к созданию камня (т. е. к археологической фальсификации). Между прочим, шлейф этого сомнения тянется за именем графа до Новейшего времени (подр. см.: Монгайт, 1969. С. 23).

О стремлении людей, так или иначе связанных с историей находки, придать ей как можно больший политический вес имелось и прямое свидетельство. Тогда же академиком Н.А. Львовым-Никольским был создан проект величественного мемориала в виде стелы с колоннами, в центр плоскости которой и должен быть помещен Тмутороканский камень. Саму стелу предполагалось сделать из старых, чуть ли не античных мраморов, в ту пору в изобилии валявшихся не только на Таманском полуострове, но и в Крыму.

Был ли проект академика осуществлён, толком неизвестно. Но один каменный фрагмент мемориала сохранился, — видимо, из-за высеченной на нём надписи, доходчиво объяснявшей смысл сенсационной находки. Надпись гласила: «Свидетель веков прошедших послужил Великой Екатерине к обретению исторической истины о царстве Тмутараканском. Найден в 1793 г. атаманом Головатым свидетельство его свету сообщил граф [А.И. Мусин] Пушкин из былия извёл Львов-Никольский 1803 IV 17 при начальстве майора Васюренцова, при пастырстве протоиерея Павла Демашко» (цит. по: Монгайт, 1969. С. 24). Таким образом, «историческая истина» должна была представить захват Тамани и обширных прилегающих территорий как стопроцентно законное возвращение русских на Тамань.

Но официальному Петербургу, и без того знавшему, что делать с камнем, такие объяснения показались излишними. Отчего упомянутый фрагмент стелы и остался на юге, где впоследствии, кажется, сгинул. А сам камень (кстати, весивший немало — 54 пуда или 864 кг) на специальном транспорте отправился в столицу империи в «чистом виде», то есть без нового декоративного обрамления.

Очевидно, приведённое выше мнение симферопольской работницы музея основано на выводах некоторых историков, занимавшихся этим вопросом. Они считают, что уже к тому времени в Восточном Крыму или на Таманском полуострове образовалось особое русское княжество (Артамонов, 1962. С. 378; Якобсон, 1964. С. 56, и многие другие)². При этом чуть ли не единственным доказательством этого немаловажного заключения выступает договор, заключенный князем Игорем с Византией в 945 г. — точнее, приводившиеся уже его строки: «В Корсунстей стране, елико же есть град на той части, да не имать волости князь Русьскъй», а также обязательство Игоря защищать Корсунь от черных болгар (ПСРЛ. Т. I. 1926. Стлб. 51). А это, как полагают, «возможно было лишь при владении определенной территорией в восточной части Таврики или на Таманском полуострове, где, по-видимому... в начале или в середине X в. складывалось будущее Тмутараканское княжество» (Якобсон, 1964. С. 57).

Тмутороканский камень. Эрмитаж

Однако, как легко можно заметить, в договоре сказано лишь то, что сказано. А именно: что русский (а на самом деле ещё варяжский) князь Ингвар не должен был присваивать себе власть в Херсонесе. Обязательство же защищать херсонцев от болгар говорит о вынужденности, невыгодности договора для восточных славян, о слабости их позиций на переговорах и не более. Те же условия (ненападения их на Херсон и обязательной помощи Византии в ее войнах) содержит киевско-византийский договор 972 г. (ПСРЛ. Т. I. 1926. Стлб. 72—73), заключенный императором с побеждённым им Святославом. Из чего, среди прочего, явствует, что влияние киевских князей в Причерноморье так и не установилось.

Но князь Владимир Святославич вновь напал на Херсонес в 989 г. и взял город (указ. соч. Стлб. 109), чем восстановил доминирующую роль Киева. Это означало и падение влияния Византии, и рост могущества Тмутороканского княжества, в которое вскоре вошел и Боспор. Многолетняя борьба Руси с Византией прекратилась, но начались почти постоянные столкновения славян с печенегами, особенно в конце X — начале XI вв. Эти конфликты перекрыли товаропоток из северных степей в крымские города. Некоторые из них, ранее богатевшие от транзита, приходят от этого в запустение. Так, например, Херсон больше не смог подняться, после того как «разорен бысть от Руси» (ПСРЛ. Т. XV. 1863. Стлб. 108), хотя в 1016 г., уже после смерти Владимира, Русь снова помогла византийцам овладеть прибрежной полосой полуострова.

Приводилось и ещё одно доказательство русского владычества в Тмуторокана Академик Б.А. Рыбаков в статье «Русские земли по карте Идриси 1154 г.» опирался на рассказ арабского географа ал-Идриси о владыках Тмуторокани из рода Олуабас, что ему дало повод обозначить эту династию как русских Ольговичей, наследниках Олега (который, кстати, тоже был не русским, а варягом). К сожалению, Б.А. Рыбаков впал в ошибку, используя неточный французский перевод ориенталиста П.А. Жобера. В оригинальном же, то есть арабском тексте сочинения ал-Идриси, выражение ула бас шадид — не более чем сказуемое к подлежащему мулук (владыка) этого города (Коновалова, 1995. С. 65). Тем не менее непроверенная версия Б.А. Рыбакова получила широкое хождение, причём на неё опирались и довольно известные учёные (см., например: Янин В.Л. Печати Феофано Музалон // Нумизматика и сфрагистика. Киев, 1965. Вып. 2. С. 88).

Итак, ошибка была выявлена и публично продемонстрирована. Тем не менее упомянутую гипотезу, доныне, по сути, никем не доказанную (но подтверждённую авторитетом В.Л. Янина и других), поддержало одно из самых авторитетных и фундаментальных энциклопедических изданий. В нём указывается: «Тмутараканское княжество — древнерусское княжество... Появление на Таманском полуострове восточно-славянского населения связано с походом Игоря (944) на Византию, а Святослава (965) на ясов (аланов) и касогов (адыгов)...» Далее говорится, что в связи с усилением половцев в XII в. оно якобы «потеряло связи с русскими землями и утратило самостоятельность» (СИЭ. Т. XVI. С. 16). Гипотезу о Тмуторокани как отдельном «древнерусском княжестве X—XI вв.» поддерживают и более современные авторы (Когонашвили, 1995. С. 280).

Но, как справедливо указывал тот же М.И. Артамонов, эти «русские», активизировавшиеся в Северном Причерноморье в X в. и отмеченные в источнике, вряд ли были русскими или вообще славянами. Эта военная сила, называвшаяся русью, состояла из норманнов. Другое дело, что они принимали в свои отряды всех желающих, среди которых, кажется, более всего насчитывалось тмутороканских хазар (Артамонов, 1962. С. 383). Их было настолько много, что они, не прибегая к посторонней помощи, смогли пленить могучего Олега, — об этом, среди прочего, говорится и в Лаврентьевской летописи (ПСРЛ. Т. I. 1848).

Однако основную часть тмутороканцев составляли касоги (адыги) и ясы (подробнее см.: ДТ, 1966. С. 143). Были там и аланы, и, опять же, некие «русы». Славянские имена князей (например, Мстислав) ничего не значат, так как основной опорой этих владык были отнюдь не славяне, но те же хазары (Гумилёв, 1966. С. 174). Кроме того, арабы в IX—X вв. чётко разделяли понятия «русы» и «славяне». Так, ал-Масуди писал о Тмуторокани: «что касается язычников, находившихся в стране хазар, то некоторые племена их суть славяне и русы» (цит. по: Арцыбашева Т.Н. Славяне — русы — варяги — кто они? // ВИ, 2004, № 1. С. 119). При этом славяне появляются в том краю довольно поздно. Последние изыскания показывают, что «...существование определённой группы этноса Русь в Северном Причерноморье в IX—XII вв. было реальностью, причём до середины X в. эта Русь не была Русью славянской» (Радомский Я.Л. Причерноморские русы как военные противники глазами византийских и арабских историков (ВИА, 2005. С. 230).

О том же говорят историки православной церкви. Они пришли к выводу, что по конфессиональному признаку тмутороканское население делилось на три общины. Одна из них звалась в источниках «козарской» и состояла из потомков хазаро-болгарских родов, связанных с иудейскими корпорациями. Второй была греческая, то есть византийская. Третья же была «...русской, представлявшей наименее значительный и социально замкнутый анклав» (Кабанец, 2005. С. 114). Эти может быть, русы (норманны), что доказывалось выше, имели в городе собственную церковь, но «...трудно предположить, что в руках русского клира находились ключевые позиции духовной жизни края» (там же). Да и в целом двойной статус Тмуторокани тяготеет скорее к Византии, чем к Руси, и современное определение её как «буферного государства» (Степаненко, 1993. С. 257) ничего в этом положении не меняет.

Что же касается христианского верховного духовного управления края, то и оно не принадлежало Киеву. Это была Тмутороканская епархия Византийской церкви, которая номинально была учреждена ещё в первой трети IX в., а в последней трети X в. получила статус автокефальной архиепископии, также не имевшей к Киеву никакого отношения, поскольку входила в состав византийской Зихской епархии. «При этом ей отводилась роль оплота византийского влияния в черноморско-кавказском регионе, а на саму кафедру назначался греческий ставленник» (Кабанец, 2005. С. 105—106).

Норманнское судно X в.

Позже, в 1230-х гг., судя по записи доминиканского монаха-путешественника Юлиана, как правитель Тмуторокани, так и жители города писали по-гречески, причём церковные обряды также отправляли священники-греки (Коновалова, 1995. С. 67). Да и в дальнейшем, вплоть до XIV в. город и подвластная ему область во всех религиозных (и не только) делах оставались в непосредственном подчинении константинопольскому патриарху (Кабанец, 2005. С. 114).

Но вернёмся к термину «русь», по-прежнему играющему непомерно большую роль в тмутороканской проблематике. Арабские путешественники и учёные, современники расцвета Тмуторокани, (напр., ал-Джайхани) проводили между «руссами» и славянами резкую разграничительную линию, да и этнографические описания этих двух народов или племенных объединений свидетельствуют об их явном этническом несходстве. О том же говорит важнейшая для культуры той эпохи традиция захоронений: славяне сжигали своих покойников, а русы хоронили их по обряду трупоположения. Наконец, славяне были земледельцами, а у русов не было «ни имений, ни деревень, ни пашен» (Галкина, 2007. С. 19).

Согласно выводам ряда исследователей, сам этноним рус — чисто скандинавский, притом связанный с целой областью в Швеции, а именно Руотси (см.: Брим, 1923. С. 9; Очерки истории СССР. С. 739—878). Собственно, сейчас не существует двух мнений об этническом составе народа Rhos или, по греческим источникам, Рос. В полном соответствии с древнерусскими памятниками (Начальный свод, Повесть временных лет) западные источники утверждают, что этот народ или племя были скандинавского происхождения. Так, Пруденций, предположительно автор знаменитых Бертинских анналов, говорит, что послы-росы (Rhos) прибыли «от народа свеев», предков современных шведов (Назаренко А. Две Руси IX века // Родина, 2002, № 11—12. С. 17). Этой же точки зрения придерживались авторитетные российские историки А.А. Куник, А.С. Будилович и академик С.Ф. Платонов (см. также: Брим, 1923. С. 5, 7).

Известный московский скандинавист Е.А. Мельникова полагает, что этот этноним — самоназвание скандинавских пришельцев (ros), которое позже было заимствовано финскими племенами в форме «ruotsi» («шведы»), а восточнославянскими в виде «русь». Она же приводит византийские и западноевропейские источники, которые указывают на появление скандинавов в черноморском регионе, по крайней мере, с начала IX в. (Мельникова Е.А Варяжская доля. Скандинавы в Восточной Европе: хронологические и региональные особенности // Родина. 2002, № 11—12. С. 31).

Впрочем, авторитетные лингвисты, такие как М. Фасмер и О.Н. Трубачев, а также археолог В.В. Седов, считают, что этноним «русь» вообще иранского происхождения (Седов, 1979. С. 99. Примеч. 92). Как бы то ни было, имя «русь» не относится ни к киевским, ни к каким иным славянам, которые и русскими-то называть себя стали никак не ранее середины XV в., лишь накануне образования действительно русского централизованного государства (оно сложилось в конце XV — начале XVI в., да и то под именем Московского)³. А причерноморская «русь», то есть викинги, действовали вообще независимо от киевских князей и даже вопреки Киеву (Артамонов, 1962. С. 383).

Остаётся сказать, что известность, которую норманны-росы приобрели своими походами и, что важнее, торговыми связями, была такой, что и арабы называли Чёрное море «Бахр ал-Рус». То есть, иными словами, «Норманнским морем», хотя право на такой почёт заслужила скорее Византия, действительно доминировавшая в этот период на море. Это арабское наименование Черного моря, широко распространенное в нашй части мира, позднее послужило причиной известного парадокса: появился термин «Русское море», на основании которого историки дореволюционного и советского периодов доказывали «исконность» пребывания великороссов в Северном Причерноморье.

Отсутствие восточных славян на полуострове Тамань, где некогда был центр Тмуторокани, лучше всего доказывается данными раскопок, которые ведутся там не первое столетие. Их общий результат отражён в выводах российского историка, основанных на данных отечественной археологии, «...до конца X века не знающей никаких следов славяно-русской (тем более нормано-русской) культуры на территории Северного Кавказа». Таким образом, Тмуторокань того времени — это не некое созданное русскими княжество, но полиэтничный город-порт и «неразрывно связанная с ним территория, единый хозяйственный и социально-политический организм» (Гадло, 1990. Вып. I. С. 24). Остаётся выяснить, кем она в действительности управлялась, поскольку в этом вопросе тоже существует немалая путаница.

Общеизвестно, что город возник на месте античной Гермонассы, а после завоевания тюрками (хазарами) дельты Кубани стал называться Тумен-тархан (букв. «местопребывание военачальника-десятитысячника»). Греки стали называть её Таматарха (от греч. «тагматарх» — византийский титул тираничного удельного правителя в дотурецкий период), а авторы древнерусских летописей — Тмутороканью. Известно также, что уже в византийский период эта область «сплошь до самого пролива была покрыта пришельцами турецкого (то есть тюркского. — В.В.) племенного происхождения» (Смирнов, 1923. С. 30—31). На рубеже IX—X вв. хазары превратили Таматарху в мощную крепость, которая была в состоянии контролировать пролив, отделяющий Восточный Крым от материка. Вначале это был важный торговый порт в самом начале Хазарского пути (Азовское море—Дон—Волго-Донской волок—Каспий—Средняя Азия). Затем в городе развилось ремесло — кстати, гораздо более совершенное и разнообразное, чем в Киевской Руси. Ещё позднее Тмутороканью были установлены связи с Трапезундом и Крымом. Так всё более богатевший город стал одним из важных промежуточных пунктов ещё и Великого шёлкового пути.

Памятный знак с текстом Тмутороканского камня, установленный на Таманском полуострове

Современники утверждали, что в течение первых десятков лет своего существования Тмуторокань была независима от других государств. Это подчёркивали, в частности, византийцы, писавшие в X в., что «Таматарха» — самостоятельная область, отделённая от соседних государств — Руси, Алании, Зихии, Папагии и др. (Константин, 1989. С. 170/171, 174/175). В Киевской же Руси её иногда вообще представляли островом на водной глади, что отчасти определяло её независимость от материковых соседей (Киево-Печерский патерик // Памятники славяно-русской письменности. СПб., 1911. Т. II. С. 29, 151). Однако на самом деле она стала самостоятельной, очевидно, лишь после того, как важные части хазарского каганата были в 964—965 гг. разгромлены Святославом Игоревичем. Эта политическая самостоятельность продлилась до похода Владимира Святославича, после которого над Тмутороканью и принадлежащими ей землями, возможно, был установлен протекторат Киевской Руси, которой она с 1010 г. должна была платить дань (Гадло, 1990. Вып. III. С. 22—23).

Неуверенность упомянутого исследователя в самом факте киевского протектората вполне понятна, поскольку Тмутороканское княжество не было оккупировано, и древнерусские князья могли находиться там лишь с согласия местного населения. Платили ли тмутороканцы дань Киеву или нет, тоже в точности неизвестно, поскольку статус их князя был крайне неопределён, по крайней мере с точки зрения киевской администрации, которая не ставила его на престол, а мирилась с восхождением на него очередного титульного управителя княжества. Более того, если некий свободный князь (например, не нашедший себе вакантного «стола» среди древнерусских княжеств) оказывался во главе Тмуторокани, то он ставил себя этим решением вне сообщества князей-соотечественников. Такой аутсайдер окончательно выпадал из сложной иерархической системы замещения древнерусских княжеских столов (подр. см.: Ключевский, 1993. Т. I. Passim.). Эта судьба постигла, например, языческого князя Олега Святославича (в крещении Михаила) в 1080—1090 гг.

Относительно Тмуторокани А.В. Гадло приходит к обоснованному выводу о том, что «это была автократичная (городская) община-государство», где «Русский князь присвоил себе лишь прерогативы высшей власти, сохранив его (города-государства. — В.В.) самостоятельность и самоуправление». Позднее князь теряет и остатки своей номинальной власти, превратившись в пустую, титульную фигуру: «После смуты Ростислава (1066 г. — В.В.) вопрос о замещении княжеского стола решают сами тмутороканцы» (Гадло, 1990. Вып. IV. С. 4). Поэтому, его и князем-то можно было именовать лить условно, так как он не обладал реальной княжеской властью и, главное, не являлся верховным собственником земли, как «настоящие» князья. К тому же Тмуторокань, отделённая от основной территории Древнерусского государства обширными кыпчакскими степями, была издавна заселена коренными племенами касогов (адыгов)⁴.

А вообще, что касается населения Тмуторокани, то оно на протяжении всей сравнительно недолгой истории княжества оставалось пёстрым в этническом и религиозном отношении, чем-то напоминая гораздо более поздние казачьи селения в той же местности и исполняя примерно те же функции. Впрочем, не для Киева, а для Византии. Здесь находили убежище самые разнородные личности — от бежавших из Московии или Византии преступников до утративших законный престол русских князей. Причём население тмутороканской вольницы пополнялось за счёт пёстрого иммигрантского потока со всех четырёх сторон света, а не только из Руси (Козловский, 1928. С. 64—67).

Что же касается культуры княжества, в ней были не только скандинавские, но и тюркские черты. Тюркские письменные памятники, там обнаруженные, датируются началом IX в. (Галкина, Кузьмин, 1999. С. 460). Уже тогда местные князья, как говорилось выше, политически зависели от Византии. Распад княжества начался чуть ли не в середине XI в., когда тмутороканцы стали предпринимать попытки реставрации Хазарского каганата под своим главенством. Но удалось немногое: в том же столетии возникло лишь слабо организованное Тмутороканско-касожское военное объединение. К столь непомерным амбициям княжества Киев был, кажется, совершенно безразличен. Но не Константинополь, имевший к Тмуторокани самое непосредственное отношение. Ведь функции княжества были давно определены: как говорилось выше, это было буферное образование на периферии византийской империи. Константинополь поддерживал его, утверждал своим авторитетом тмутороканских князей, а те более или менее исправно помогали охранять северную византийскую границу⁵. Поэтому уже в середине XI в. Византия провела ряд жёстких политических акций, чем дала Тмуторокани понять, кто в этой области хозяин, и навсегда покончила с «иллюзиями тмутороканских хазар (козар) о возможности восстановления древнего каганата» (Гадло, 1990. Вып. IV. С. 12).

Что же касается Киева, то в 1060 — начале 1090-х гг. Тмуторокана» не только не находилась под его влиянием, но «была главным и, вероятно, единственным (и, добавлю, последним. — В.В.) действенным очагом сопротивления князей-изгоев централизаторским усилиям киевских государей — и после этого навсегда исчезла со страниц древнерусских летописей» (Котляр, 2002. С. 65).

С выдвижением в Причерноморье ордынцев Тмуторокань оказалась под их властью. Именно тогда, не раньше, тмутороканские князья были вынуждены навсегда забыть о важнейших точках приложения. Княжество на глазах слабеет и распадается. И в 1360-х гг. бывшая столица Приазовья упоминалась в сочинении арабского географа Абу-л-Феда уже под новым именем — Тамани. Что же касается её населения, то, судя по всему, этот пёстрый конгломерат в конечном счёте рассеялся или был поглощен окружающими племенами без остатка, не оставив следов ни в материальной культуре, ни в устной традиции Крыма. И ещё меньше — в древнерусской, так как уже в Слове о полку Игореве (прибл. 1187 г.) о княжестве говорится, что это «земли незнаемые»⁶.

Подводя итоги этому краткому экскурсу в историю Тмуторокани, нетрудно сделать вывод о том, что восточно-славянской «Тмутороканской Руси», многажды упоминавшейся в различных трудах, как таковой никогда не существовало. Точно так же нет оснований для предположений о местонахождении каких-то, пусть даже незначительных, восточно-славянских поселений или киевских колоний в районе Тмуторокани как будущей части Крымского ханства — это не подтверждается археологией региона.

А в заключительный период истории города-государства местные князья-изгои лишились и остатков своей номинальной власти. Политическую погоду в этом «русском» княжестве делали отнюдь не православные иммигранты, а местное мусульманское (адыги) и иудейское (хазары) большинство, носители совсем иной культуры, чем древнерусская.

Примечания

1. Впоследствии оригинал памятника был доставлен в Императорский Эрмитаж (1851), где и хранится до сих пор.

2. Утверждается даже, что исстари это был некий «святой угол Руси», своего рода «духовная столица» восточных славян, предков великороссов (Ткаченко П.В. В поисках града Тмутаракани. М., 2000. С. 40, 125). И лишь позднее, когда Тмуторокань попала под власть Хазарского каганата, она превратилась в место пребывания «нечистой силы» и стала «страной неживого бога» (указ. соч. С. 60, 110). О полном отсутствии следов восточнославянских поселений на Тамани (вообще-то необычно богатой археологическим материалом) как в дохазарский, так и в более поздние периоды Средневековья, см. ниже.

3. Этот факт настолько общеизвестен, что его приводят, причём без особых доказательств, стандартные справочные издания: «После распада Древнерусского государства (нач. XII в.) на основе древнерусской народности начали формироваться три родственные восточно-славянские народности — русская, украинская и белорусская. Русская народность складывалась в XIV—XV вв. на территории, прилегающей к Великому Новгороду, Москве и в Волго-Окском междуречье» (Демографический словарь, 1985. С. 377). Значит, в лучшем случае, формирование великорусской народности состоялось в XV в., а народа — ещё позднее.

4. Показательно в этом смысле продолжение истории упомянутой «смуты Ростислава». Когда князь Ростислав попытался вести самовольную, т. е. не общинную, а личную политику, то местное население его убило, а его брата Олега Святославича передало Византии. Когда же тот вернулся в 1083 г. из константинопольского плена, то, как говорится в летописи, его «исече хазары» (цит. по: Котляр, 2002. С. 66). Что понятно: уже хазары, а не кто иной составляли население города-государства. Такой была этническая ситуация и в 1068 г., когда «русский князь» Глеб море мерил.

5. Такие тесные взаимоотношения, кстати, не могли не влиять и на культуру княжества: к XIII в. здесь уже установились греческие письменность и язык, а проповеди по-гречески читались вообще с X в. (Коновалова, 1999. С. 67).

6. Впрочем, иногда полагают, что княжество могло просуществовать в виде цельного государственного организма чуть ли не до бурного всплеска, активизации этногенеза крымскотатарского народа, отмеченного в Крыму в 1220-х гг. (Полиевктов, 1929. С. 58).