II. Черное море, Крым и Ахтиар

Юго-западные границы России в 1768 году. — Объявление войны с Турцией. — Постройка наших судов на Дону для действий на морях; Азовском и Черном. — Занятие Крыма и его современные кораблестроительные средства. — Движение наших военных судов и наши первые военные действия на Черном море. — Сражение при Суджук-Кале. — Опись Херсонесской или Инкерманской бухты. — Условия мира при Кучук-Кайнарджи в 1774 году. — Наш первый черноморский флот, поставленный на мирную ногу.

При вступлении на царство императрицы Екатерины II, наши юго-западные границы находились в нижеследующем положении:

От Рижского залива, пограничная наша черта с Курляндией и Польшей шла, сначала, на запад — по реке западной Двине. Потом несколько уклонялась к северу, к стороне Чудского озера, проходила севернее Витебска, огибая его с востока, и поворачивала между Витебском и Смоленском прямо на юг; потом, повыше Чернигова, упиралась в Днепр; по Днепру шла до Кременчуга и захватывала к нам по-за-Днепром часть Малороссии клином к Балте до реки Буга. От Буга и Балты, она поворачивала прямо на восток и, прорезывая к Турции, поперек Днепра, все нынешние херсонские, екатеринославские и таврические степи, шла южнее Екатеринослава и Бахмута на Дон. Здесь она его переходила поперек у пограничной нашей крепости Св. Димитрия Ростовского¹, и шла на Маныч к Каспийскому морю.

Точно в таком положении наших границ застала нас и война с Турцией, объявленная у нас в конце 1768 года².

Война эта у нас ожидалась еще за долго до ее объявления, и потому, одновременно с ее объявлением, назначен был на реку Дон к старым петровским верфям контр-адмирал Алексей Наумович Сенявин³, которому было поручено, по Дону и его притокам, на удобных пристанях, заложить различного рода суда, которые могли бы быть сплавлены до Азовского и Черного морей. Ему поручено было вместе с тем открыть в Таганроге порт.

Вот текст Высочайшего повеления, состоявшегося по этому поводу 18 ноября 1768 года⁴:

«Отправить генерал-кригс-коммисара Селиванова в Тавров и прочие тамошние адмиралтейства, для приготовления там лесов к строению судов разной величины, при том употребить Коллегии всевозможное старание примыслить род вооруженных судов, кои бы против тамошних морских судов с пользой действовать могли. К рассуждению и сочинению, в силу сего указа, призывать вице-адмирала Спиридова и контр-адмирала Сенявина, ибо первый в нужных местах был сам; а второму предстоит действовать. Что же принадлежит до числа людей, до денег, провианта и прочего, на то потребного, то ожидаем мы, что Коллегия не оставит сделать всему нужные положения и распоряжения и нам представить».

На это повеление от нашей адмиралтейств — коллегии последовал нижеследующий доклад:

«Коллегия, входя обще с господами вице адмиралом Спиридовым и контр-адмиралом Сенявиным в рассуждение, за всем своим старанием и домышлением и по непреоборимым препятствиям в рассуждении мелководности мест, по имеющимся в коллегии известиям, не могла иных судов изобрести, как только четырех родов, а именно»:

«1-го рода: о 16 пушках 12-фунтового калибра, глубиной без груза в 6, а с грузом до 9 футов, которое, с помощью плоскодонных судов, чрез самую мелководность переводимо быть Может».

«2-го рода: о 14 пушках 12-фунтового калибра, с постановлением двух гаубиц, глубиной без груза не менее 5, а с грузом 8 фут».

«3-го рода: бомбардирское о 8-ми пушках 3-х фунтового калибра с двухпудовой мортирой и двумя гаубицами, глубиной в полном грузу 5 фут»

«4-го рода: о 12 пушках 6-фунтового калибра — для помощи в переводе чрез мели судов, тоже и подвозу провианта, глубиной в полном грузу 5 фут, а без груза в 2 фута 9 дюймов».

«А при них одного брандерного судна и галер 25 «20» и на турецкий манер 19-баночных; да каиков с положенным числом пушек».

И за тем, 22-го января 1769 г., велено было:

«Новоизобретенных, по приложенной ведомости, судов первых четырех родов приказать построить на 100 000 рублей, а сколько каждой величины числом — оное имеет коллегия определить по своему рассуждению, смотря на пользу и выгодность действия их».

А на основании уже этого денежного расчета, коллегия окончательно определила: построить первого рода одно, второго рода семь, третьего рода бомбардирских два, четвертого рода два, итого 12 судов.

И так в 1769 году, при открытии войны с Турцией, решено было в этом виде положить основание тому флоту, который предполагалось выставить на первый случай в пособие нашим сухопутным войскам, вместе с открытием военных действий на прибрежьях Азовского и Черного морей.

Метод основания нового флота был покуда еще избран по первоначальной мысли Великого Петра. В нашем владении находились еще только верховья тех рек, по течению которых мы должны были приобретать для себя новые земли и устраивать новые корабельные верфи. И потому петровское корабельное дело на Воронеже и Дону проснулось снова, и на прежних петровских верфях, Новопавловской и Икорецкой, открылось вновь усиленное движение⁵. Ветхие строения в обоих упомянутых местах немедленно же стали исправляться. Сюда же направлены были снова подвозы лесов, пеньки, железа и всякого строительного материала — собраны были рабочие и мастеровые и, на основании упомянутых распоряжений адмиралтейств-коллегии, заложены были там 12 военных судов.

Между тем, в 1769 году, и наши сухопутные армии выстудили также в кампанию. В этом году войска наши входили в Бессарабию, Молдавию, в херсонские и екатеринославские степи. На левом фланге нашей общей операционной линии они заняли местность Азова и Таганрога и следовали далее к югу — за Тамань, занимая турецкие владения на Кавказе.

В следующем 1770 году, главнокомандующий нашей дунайской армией, граф Румянцев, одержал над турками решительные и блестящие победы и занял территорию турецких владений вдоль по левому берегу реки Дуная. В 1769 г., мы снарядили две корабельные эскадры на Балтийском море, под начальством адмирала Спиридова и контр-адмирала Эльфинстона. Обе оне обошли Европу, в 1770 году вступили в Средиземное море, произвели десанты в землях нынешней Греции и овладели на Море турецкими прибрежными крепостями. Таким образом Турция в 1770 году была атакована с севера и юга. Все действующие ее войска были сосредоточены по Дунаю, а весь флот выведен был в Архипелаг на защиту подходов к Константинополю и ее владений на юге Европы и в Малой Азии. Весь этот флот, в числе 60 военных судов, был настигнут нашей балтийской эскадрой в Архипелаге и разбит 24-го июня 1770 года при Хиосе, а 26 июня весь сожжен в Чесменской бухте.

После того, в начале 1771 года, тревожное положение дел на западной границе вынудило нашу императрицу дать иное направление военным действиям: эскадры наши, приведенные из Балтийского моря в Архипелаг, продолжали преследовать турецкие коммерческие суда и уничтожать турецкие военные верфи по островам и прибрежьям Архипелага; но дунайская армия, состоявшая и теперь под начальством графа Румянцева, на несколько времени приостановила свое наступательное движение. Тогда как взамен этого, другая армия, под начальством генерала князя Василия Михайловича Долгорукого, была сосредоточена в устьях Днепра и направлена к овладению Крымом.

Эта вторая армия должна была уже действовать при поддержке наших военных судов на Азовском море, и нам необходимо будет обратиться снова к тому, в какое положение к весне 1771 г. приведены были у нас, на придонских верфях, те военные наши суда, которые были там заложены в 1769 и 1770 годах, и которые теперь должны были сделаться первыми судами флота нашего на Черном море:

Все эти суда отчасти в 1769, а отчасти весной 1770 года, были построены, спущены со стапелей и сплавлены рекой Доном до Таганрога. Проводка их туда совершена была при помощи многих перегрузок, по причине мелководья речного фарватера, его песчаных наносов и корчей⁶. После того они останавливались на низовьях Дона, главнейшим образом у крепости Св. Дмитрия Ростовского⁷, и тут уже получали вооружение и оснастку; а потом выжидали снова прибылой воды для перехода через мелководные донские гирла, и таким образом доходили к таганрогской гавани.

Сверх того явились некоторые затруднения к укомплектованию их всех надлежащей артиллерией, и на все суда пришлось поставить не те орудия, который назначены были на них по расписанию, а те, которые могли быть собраны в прежних наших арсеналах на Дону. Все это вместе задержало снаряжение судов нашей донской или азовской флотилии до поздней осени 1770 года. И тогда только на донесение Сенявина графу Румянцеву о скором приведении их в готовность к выступлению в море, Румянцев 11 октября ему отвечал⁸:

«Операции вашей флотилии весьма бы споспешествовали военным нашим действиям, если вы пройдете со своими судами в Черное море и отрежете всю помощь к крепостям неприятельским, что лежат при берегах морских в Крыме, которые потому и были бы уже в руках наших».

При всех упомянутых выше затруднениях, по одному только снаряжению судов, когда все на наших старых донских верфях приходилось вновь переделывать и перестраивать, когда для всех новых судов приходилось свозить отовсюду строительный материал и всевозможные их принадлежности и строить вновь для них шлюпки и собирать артиллерию⁹, вице-адмирал Алексей Наумович Сенявин к весне 1771 года сделал очень многое: К этому времени со всех наших стапелей по Дону спущено и доведено было до его низовьев не только 12 судов новопроектированной постройки, названных покуда «кораблями», но еще 5 двухъярусных прамов, 1 дубель-шлюпка, 1 палубный бот и 58 лодок, которые могли быть названы вооруженными или малыми канонерскими.

Но для того, чтобы лучше можно было судить о составе той флотилии или флота, при помощи которого мы должны были в 1771 году идти на завоевание Крыма и добиваться владычества на Черном море, мы приведем здесь краткие сведения о величине и роде его судов¹⁰.

Сверх того на реке Хопре заложены были еще два фрегата.

Из всех показанных в этой ведомости судов самые сильные, по своей артиллерии, были прамы. Но, по конструкции, они были плоскодонны и крайне неповоротливы; при свежих боковых или противных ветрах, с ними было трудно и почти невозможно держаться на море, и потому окончательно положено было их оставить при наших новых крепостях в Азове и Таганроге, на случай если бы понадобилось усилить защиту их верков. Что же касается до канонерских лодок, то, по их небольшим размерам, оне неспособны были выходить в открытое море, и в момент выступления донской флотилии получили назначение следовать за ней вдоль берега с запасами провианта и мостовыми принадлежностями для армии.

Следовательно — не смотря на то, что в начале 1771 года на всех придонских верфях у нас готовилось на содействие нашей армии к овладению Крымом, по счету, 79 военных судов — из них всех, собственно боевыми и наличными могли почитаться только те суда, которые в 1770 году дошли до Таганрога и находились в готовности к выступлению в плавание по Азовскому морю; а таких имелось к весне 1771 года только: 10 кораблей нового рода, 1 дубель-шлюпка и 1 палубный бот, всего 12 судов — которые все и составили на первое время нашу наличную или действующую эскадру.

К весне того же 1771 года, князь Василий Михайлович Долгорукий имел в армии своей до 38 тысяч войска. Он отделил на своем левом фланге восьмитысячный корпус, под начальством генерал-майора князя Щербатова, и отправил его к стороне Геничи и Арабата — в тыл турецко-татарским войскам, находившимся в Крыму, которые он сам шел атаковать с фронта, на Перекоп.

Сенявин должен был содействовать береговому корпусу Щербатова, и потому, вместе со вскрытием вод, торопился догружать свои суда и выходить с ними в море; но еще и в последних числах апреля крепкий западный ветер и волнение удерживали его на таганрогском рейде.

25-го апреля пишет он из Таганрога вице-президенту нашей адмиралтейств-коллегии графу Ивану Григорьевичу Чернышеву нижеследующее:

«При всей моей скуке и досаде на то, что я еще к выступлению не готов, ваше сиятельство вообразите себе и мое удовольствие: видеть с высоты стоящие перед гаванью в Таганроге суда под военным российским флагом — чего со времен Петра Великого, то есть с 1699 года, здесь не видали!»¹¹

Только 17-го мая утих западный ветер и Сенявин поднял свой флаг на корабле «Хотин», а 18-го мая он, со всей эскадрой тронулся в путь — также к стороне Геничи. Плавание его было в начале неудачно. При неимении порядочной карты Азовского моря, Сенявин боролся еще с крепким южным ветром и волнением, которые прижимали его эскадру к Бердянской косе. Здесь, 25-го мая, он вынужден был бросить якорь. 27-го присоединились к его эскадре 37 канонерских лодок, а 29-го флотилия наша выдерживала шторм. Все ее суда тащило на мель, и из них погибли: один корабль, три лодки с грузом и две шлюпки; а вместе погибли также: командир упомянутого корабля и 34 человека команды¹².

Наконец, 9-го июня, флотилия приблизилась к Бирючьей или Федотовой косе; а 12-го было получено на ней известие, что корпус Щербатова прибыл в Геничи, и что Щербатов, немедленно же по прибытии своем туда, утром 12-го, не дожидаясь устройства и наводки моста, переправил вплавь через Генический пролив свой авангард, состоявший из двух казачьих полков. 13-го подоспели от Сенявина и лодки с мостовым материалом. Всего шириной Генический пролив был около версты; но в обе стороны его суживали отмели, так что мост приходилось ставить только на промежутке сажен в 50, где наибольшая глубина была около 10 футов. Этот мост, к вечеру 13-го июня, был наведен на 14 лодках, и немедленно же весь отряд Щербатова переправился на Арабатскую стрелку.

Сенявин, с эскадрой своей, держался вдоль берега впереди наших войск, двигавшихся по Арабатской косе, и спешил под всеми парусами к Еникальскому проливу — так как были получены известия, что турецкие военные суда с десантным корпусом показались вблизи крымских берегов. 17-го июня эскадра прибыла на вид Еникале. Здесь находилось в проливе от 30 до 40 турецких военных и транспортных судов: галер, шебек и других, имевших намерение войти в Азовское море. 20-го и 21-го июня эскадра наша уже сближалась с ними на пушечный выстрел. Но турки отступили. 22-го июня Сенявин со всеми своими судами находился в линии на Еникальском рейде, и мы вступили сполна во владение Азовским морем.

Вот что писал он по этому поводу к графу Ивану Григорьевичу Чернышеву, 23-го июня:

«Я скажу, что прошел Азовское море вдоль от одного края до другого, и теперь опять на половине. Я думаю, что турки таких судов в Азовском море видеть не уповали. Удивление их тем больше быть может, что, по известности им азовской и таганрогской глубины, там великим судам быть нельзя. Да и в самом деле, они перешли 3½-футовый бар; целую зиму на открытом море лежали на якорях, иногда имея под собой только по 27½ фута глубины; то и по справедливости сказать турки могут, что флот сей пришел к ним не с моря, а с азовских высоких гор. Удивятся они и еще больше, как увидят в Черном море фрегаты и почувствуют их силы».

Между тем движение корпуса князя Щербатова и эскадры Сенявина значительно оттянуло к югу турецкие войска, находившиеся в Крыму. 12-го июня, т. е. одновременно с прибытием корпуса князя Щербатова к Геничи, подошел и князь Долгорукий с главными силами своей армии к линии перекопских укреплений. 14-го он построил войска свои в три колонны, двинулся в атаку на самые укрепления, и в тот же день ими овладел. Турецко-татарские войска, оборонявшие Перекоп и остававшиеся в Крыму, для его общей защиты, с первого же шага приведены были в полное расстройство, и не оказали уже потом нашей армии никакого серьезного сопротивления — не смотря на то, что в числе их, одних турок находилось под ружьем до 30 тысяч человек¹³. С другой стороны, после незначительных стычек с турецкими отрядами, происходивших у Щербатова и у десантных войск Сенявина, по берегам Таврического пролива, Щербатов занял Арабат, Керчь и Еникале. Сам Долгорукий почти без сопротивления занял Евпаторию, Ак-Мечеть, Карасубазар, и принудил вооруженных татар бежать из укрепленной позиции под Кафой: так, что в в начале июля этого года весь Крымский полуостров находился в нашей власти, и татары прислали в наш лагерь своих старшин с покорностью. А последствием этого было общее обезоружение их крымской армии.

И так, в 1171 году Крым был нами завоеван при небольшой и более демонстративной помощи со стороны новопостроенных у нас военных судов. Но успех этот, при тогдашнем положении наших войск на этом полуострове, мог почитаться только временным и непрочным. Мы вообще находились тогда в Крыму еще вполне на чужой территории. Турки нам ни мало не хотели его уступить. Но для того, чтобы им овладеть, мы, с сильным войском, перешли огромное пространство безлюдными степями нынешних Екатеринославской и Херсонской губерний и должны были заботиться не только о содержании и прокормлении людей нашей армии, но и о поддержании ее в достаточном составе — в то время, когда наши люди во множестве погибали не только от самой войны н похода, но и от повальных, заразительных местных болезней, и от непривычного и несвойственного для них климата. Первые наши успехи не могли быть также для нас верным обеспечением дальнейшего спокойного владения полуостровом в будущем. Нам необходимо было сохранить за собой его мирное положение; а для этого необходимо было отрезать крымским татарам сообщение с Турцией — отнять у них надежду на поддержку своей метрополии, и обезопасить от мщения турок тех из жителей Крыма, которые вступали в мирные сношения с нами.

Не смотря на все поражения, которые были нанесены нашими войсками Турции на Дунае, в Крыму и со стороны Архипелага, тогдашние материальные ее средства, для ведения войны, все еще были громадны: Малая Азия, Греция и прочие европейские владения Турции были плодородны и далеко еще не были истощены войной. При неограниченной абсолютной власти турецкого правительства над всеми своими подданными: греками, славянами, татарами — все средства для вооружения армий и сбора военных сил, на сухом пути и на море, могли быть турецким султаном потребованы и собраны в большом количестве и всюду. To-есть: именно в то время, когда мы должны были приводить рекрут наших и резервы из самых отдаленных провинций, а всякую безделицу — даже строительный материал — выписывать из Москвы, Петербурга и наших внутренних губерний, все у турок находилось под руками. Все турецкие владения омывались морями и глубокими заливами; превосходных пристаней и лесных мест по берегам и островам на этих морях было множество. Архипелажские, малоазийские и даже крымские греки особенно деятельно промышляли всякой морской транспортировкой и торговлей, и потому хороших мастеров-судостроителей, и всяких техников в Турции было в изобилии; мастеровых точно также. Мы видели, что весь почти наличный турецкий флот был истреблен в 1770 году при Чесме. Но немедленно за тем, на всех многочисленных, казенных и частных верфях и стапелях по архипелажским островам, на Мраморном море и на южном берегу Черного моря, у турок вновь повсюду заложено было еще множество военных и транспортных судов, которые, при политической и денежной поддержке со стороны Австрии и Франции, тогда для нас враждебных, быстро подвигались в постройке. Делать поиски в турецких владениях по берегам Черного моря, в 1771 году, с тогдашними судами нашей донской флотилии, мы еще не были в состоянии, и потому должны мы были ежеминутно опасаться, что у берегов Крыма может появиться сильная турецкая эскадра с десантными войсками. Тот пункт, на который могла быть направлена с моря атака, определить было невозможно, и, в отвращение всего такого тревожного для нас положения, оставалось одно средство: усиливать наш флот на Черном море и приводить его в состояние преграждать туркам всякие покушения на высадку войск в Крыму. Впрочем, усиленная заботливость о заведении флота на Черном море, во всяком случае, не покидала нашу императрицу с самого начала этой войны. Основание этому флоту мы положили в наших собственных владениях, на Дону, с восточного подхода к Черному морю. Но и по западную его сторону, в этом отношении, не оставались мы в недеятельности. Вместе с наступательным движением нашей первой или западной армии в пределах Турции, отправлены были туда же и наши флотские офицеры, наши гидрографы, т. е. — штурмана, и флотские команды, которые все, с 1770 года же, под начальством капитана 1-го ранга Нагаткина, открыли свои промерные работы по рекам Днепру, Днестру, Серету, Пруту и Дунаю¹⁴, и приступили к составлению самых точных карт и описей этих рек. А вместе с получением доступа к устьям Дуная, отправлен был туда еще знаток кораблестроительного дела, адмирал Ноульс, которому поручено было заботиться об основании военного судостроения также и на Дунае.

А между тем положено было всеми мерами усиливать нашу донскую флотилию. В 1771 году Сенявин получает беспрерывные побуждения из Петербурга на приведение в полную исправность всех судов этой флотилии; граф Чернышев, вследствие настойчивых требований самой императрицы, торопит доделку заложенных фрегатов. Но само дело свидетельствовало, что затруднений на увеличение нашего южного или азовского флота, при посредстве наших донских вершей, являлось множество, и при том некоторые из этих затруднений оказывались почти необоронимыми. Так, например: фрегаты наши строились на Новохоперской верши, т. е. на расстоянии от Таганрога по течению Хопра и Дона близко 400 верст. Эти фрегаты могли быть спущены только в весеннее полноводье, и только без верхних своих частей могли быть доведены до Азовского моря. За ними же, на разных речных судах, спускались весной в полноводье же и все принадлежности, необходимые к их достройке и доделке. Весь этот сплав, на всем своем пути, постоянно притыкался к мелям и корневым наносам и требовал часто перегрузки и переплотки.

А после такого перехода — как самые суда, так и все их принадлежности сосредоточивались повыше донского бара, на речном плесе, у крепости Св. Дмитрия Ростовского, верстах в сорока от Таганрога. Здесь, в течение летнего времени, должна была производиться доделка всех сплавленных судов и их принадлежностей. Затем предстояла для них проводка кутюрминским рукавом чрез донские гирла, и для крупных судов проводка — на камедях. Но вода в устьях Дона, на фарватере, как выше мы видели из донесения Сенявина, упадала иногда ниже 4 футов, при чем и самые камели не всегда было возможно проводить по такой малой глубине. Затем суда эти являлись к Таганрогу. Но и в Таганроге, даже на выходе в море, они не всегда могли, по выражению Сенявина, «находиться на вольной воде; а разве только валяться в грязи». Еще Петр Великий искал и не находил по берегам Азовского моря приюта для своих новых военных судов, когда эти суда строились довольно малых размеров и имели мало углубления в воде. Но теперь — когда и самые военные фрегаты, не говоря уже о линейных кораблях, садились в глубину до 17 футов и должны были иметь у себя под килем запасу, приблизительно, хоть футов до шести в безопасность от волнения — все порты и пристани по Азовскому морю делались для них непригодными, и приходилось для заведения флота выезжать нам на Черное море.

Затем первый приют, добытый для наших новорожденных военных судов, теперь покуда отыскался, вместе с занятием Крыма, в Еникале. Бухта, или скорее место на проливе, было не совсем спокойно от ветров, и глубина доходила в ней только до 17 или 18 футов. А потому, даже и с приобретением Керчи и Еникале не могли мы еще серьезно думать о преобразовании нашей донской флотилии в корабельный флот. В Еникале, могли мы только надеяться покуда получить возможность на окончательную догрузку и вооружение одних весьма небольших военных судов. Но даже по приводе таких судов на керченский или еникальский рейды работы и доделок за ними оставалось множество. По отзыву Сенявина, на доставку предметов для полного вооружения двух новопостроенных на Хопре фрегатов, как-то: мачтовых дерев, артиллерии, бочек, балласту, парусов и снастей, необходимо было еще употребить тогдашних малых транспортных судов очень большое число.

Еще одно нового рода затруднение встречали суда нищего будущего черноморского флота, при самом появлении их даже на Азовском море: к их подводной части приставало такое множество ракушек и водяных червей, и до того последние быстро ее протачивали, что на второй же год плавания этих судов, вода в дыры от червоточины брызгала в трюм фонтанами, а слой ракушек буравил воду, значительно уменьшал ход судна, и, для полного очищения его наружной обшивки, необходимо было прибегать к исправлению каждого, при помощи килевания¹⁵.

Потом Сенявин жалуется также на враждебное расположение к нам наших крымских единоверцев, т. е. тех новых греческих колонистов, которые водворились в Крыму за время татарского владычества, и от которых, по его донесениям, он не мог получать никаких необходимых для него местных сведений¹⁶.

И наконец, в первое время плавания наших судов по Азовскому морю, встречалось еще одно большое затруднение от неимения в руководство каких-либо описей или промерных карт.

«Карта здешнего моря — описи капитана Герценберга»¹⁷, пишет Сенявин графу Чернышеву 5-го июня 1771 года — «совсем негодна и плавание по ней за ее неверностью производить нельзя; во уверение чего, если ваше сиятельство прикажете положить суточное счисление пути моего на оную, то найти изволите, что я с кораблями своими шел не по воде, а степью».

«Очень уверен», пишет на это Сенявину граф Чернышев, «что не оставите, сколько вам время и случай допустит, измерять глубину тех вод, гаваней и рек, где вы находитесь или которые от вас близки, и сюда нам оные карты по частям присылать. Сверх того — что оное весьма Ее Величеству угодно будет — вообразите честь и славу, которая будет принадлежать тому, кто первый таковой картой Европу наградит».

Потом граф Чернышев просит Сенявина сделать некоторые изыскания относительно древних зданий Керчи, Еникале и Кафы Но отзыв Сенявина на такое поручение неудовлетворителен. Очевидно, ему было не до древностей.

«Я приказывал», пишет он в ответ — «г-ну капитан-лейтенанту Баскакову, по случаю его отправления в здешние места, о том постараться, который по приезде объявил, что нигде ничего достойного примечания не нашел. Что же до здешних городов принадлежит, как-то: Еникале и Керчи, то и в них также ничего достойного примечания нет».

Не менее того, топографическая съемка местности Крыма начата была по инициативе нашего морского ведомства, и составление морских карт, одинаково с заботой о благосостоянии своих плохих судов и морских команд, поглощало у Сенявина все его время, без малейших в нем пробелов.

Между тем, 1-го августа того же 1771 года, уведомил Сенявина князь Долгорукий, что он посылал осматривать южный берег полуострова, от Феодосии к стороне Балаклавы, и что посланный им офицер видел с берега до 40 различных судов, невдалеке от Ялты. Но так как доступ к Ялте был до того труден с береговой стороны, что «даже и пешему человеку опасно было туда пробираться»¹⁸, а еще неспособнее было посылать войска или артиллерию, то Долгорукий требовал, чтобы Сенявин отрядил на поиск за виденными там судами часть своей эскадры, и чтобы она доставила в Судак и Ялту артиллерию и военные запасы. А на основании всего этого, 5-го августа отправлены были, из Еникале к южному берегу Крыма, четыре наши «донские корабля» под начальством капитана 1-го ранга Сухотина. И это были уже действительно наши первые военные суда, появившиеся на Черном море со времени плавания на нем нашего корабля «Крепость» при Петре И-м.

Виденные с берегу турецкие или татарские суда успели однако скрыться; а наши собственные, построенные на Дону, оказались не способными держаться на водах Черного моря, и пришлось им до некоторой степени припомнить слова турецких дипломатов, обращенные в 1699 году к нашему послу Украинцеву: «Не напрасно-де ему и название дано моря Черного: бывают на нем во время нужды черны сердца человеческие»¹⁹. По приходе своем в Ялту, отряд Сухотина испытал там на рейде такое сильное волнение, что у него на судах раскачало мачты и оказались многие такие повреждения, по причине которых он принужден был укрыться в Феодосию и потом присоединиться к своей флотилии в Еникале.

Такое ненадежное состояние наших малых азовских судов, при свежих ветрах на открытом море, также, как и необходимость при заведении флота иметь большие, военные суда, для возможного соперничества с турецкими линейными кораблями, послужили поводом к тому, что, 29-го августа 1771 года, дано было повеление Сенявину изыскать средства к построению в Крыму двух 66-пушечных кораблей, если можно из тамошнего леса, или же привести туда для этого лес из Казани. А для того, чтобы вернее можно было судить о тех материальных средствах, которые открывались для нашего судостроения в Крыму, и о возможности доставки Доном с волжского бассейна лесу для строения судов на Азовском море или на крымских пристанях, всего лучше будет привести подлинные слова того отзыва, который был сделан при этом Сенявиным в адмиралтейств-коллегию, 25-го октября 1771 года:

...«к осмотру тех лесов», писал Сенявин, «я командировал флота капитан-лейтенанта Ивана Баскакова и подмастерью корабельного Семена Афонасьева, которые 14-го сентября в ту экспедицию, под видом будто бы для снятия берега и положения мест на карту, и отправились. Откуда ныне возвратясь и рапортовали, что ехав с провожатыми греками от пролива Еникальского, по над берегом Черного моря и до Кафы, никакого лесу невидали; а от Кафы до города Судака есть только один прутняк; за Судак же, расстоянием в шестидесяти верстах к местечку Ялте, между горами в буераках, растет дубовый лес двух видов; первого — вышиной до трех сажен, толщина от четырех и до восьми дюймов; а другого виду — вышиной не более сажени, толщиной от четырнадцати и до шестнадцати дюймов — на расстоянии от берега Черного моря, ближний, верстах в десяти. А от Ялты до города Балаклавы, проезжая прямо в средину гор, находили лес сосновый, длиной от одной с половиной и до трех сажень, толщиной от четырех и до семи дюймов — на расстоянии от берега Черного моря верстах в десяти и двадцати. А от Балаклавы до города Козлова, кроме прутняку, никакого лесу нет; от Козлова же следовали они прямой дорогой на Кафу, и там все степь; почему на Крымском полуострове до днесь таких лесов, чтоб годны были к построению кораблей еще не найдено. Из Казани, же лес до Азова доставиться хотя и может, но при таком доставлении будет надобно, довезя его Волгой в барках до Дубовка или до Царицына, и там шестьдесят верст все то, как и самые те барки, сухопутно перевозить, для чего и потребно множество подвод и работников; да и со всем тем как бы приставленного начальника старание не было велико, но (вскоре) доплавить к Азову я не уповаю, потому что время в собирании барок и в укладке в оные лесов может весьма в лето продолжиться, а между тем вода в реке Дону упадет, и придется лес вытаскивать на берег; а барки, исправив весной, паки в оные грузить; но когда же. и все те леса доставятся к Азову, где и около его, равно как и на всем Азовском море при Крымском береге нет таких мест, где бы способно было делать построение кораблей, почему и надобно будет тот лес доставлять в Еникале — ради которого, как на барках морем лесов везти неможно, то и потребны транспортные суда, кои еще построить надобно, и в рассуждении множества лесов — по расположению в какое время те корабли построить будет велено — надобно будет и тех транспортных судов не мало; а притом и та еще есть опасность, что ежели не сохранит Бог и разобьет хотя одно с лесами судно, то тем в построении кораблей причинит за потерянными членами остановку».

Все эти затруднения привели к тому, что предположенную постройку кораблей пришлось до времени отложить; а приказано было Сенявину переделать на сколько можно донские корабли и заложить еще два фрегата на новохоперской верфи.

Вся прочая деятельность нашей азовской флотилии в 1771 году, то есть: в первый год ее выступления в море, была завершена съемкой ситуации крымских берегов и промером. В этом году готова была полная и подробная морская карта Азовского моря, и карты: частей Черного моря, к западу — до Феодосии; а к востоку — до Суджук-Кале, вместе с нанесением на нее Таврического пролива²⁰.

С другой стороны, общие военные неудачи, претерпенные Турцией в течение кампаний 1770 и 1771 годов, заставили ее думать о мире, и мирные переговоры, возникшие при этом под опекой западных держав, и тянувшиеся безуспешно в 1771 году — при посредстве различных дипломатических агентов привели нас, в мае 1772 года, к постановлению перемирия. В продолжение же этого перемирия, адмирал Ноульс посылал с Дуная делать промер в турецкие владения, к берегам нынешней Одессы или тогдашнего турецкого укрепления Гаджи-Бея, и Очакова; а со стороны Еникале суда из эскадры Сеня, вина продолжали съемку берегов до Балаклавы и Херсонеса. Кроме того, Сенявин, имевший вначале сношения с Ноульсом только сухим путем, летом 1772 года вошел с ним в сообщение, при посредстве, своих судов, уже по Черному морю.

В 1772 году наша действующая эскадра увеличилась двумя прибывшими с Новохоперска фрегатами; большая часть ее судов крейсеровала в течение лета у южного берега Крыма, а три из них были отправлены, осенью уже, на его западную сторону и занимались доставкой провианта для сухопутного ведомства — из Козлова, на Бельбек и в Балаклаву.

В 1773 году военные действия наши с Турцией возобновились: В течение зимы наша азовская флотилия была увеличена еще двумя фрегатами, приведенными с Хопра, — построенными по новым чертежам, как было упомянуто выше, в замен предположенных 66-пушечных кораблей, — и несколькими палубными ботами из Новопавловска; и теперь, к весне 1773 года, за выбытием дубель-шлюпки на Дунай и гибелью двух других судов от бурь, она состояла всего из 4-х фрегатов, 10 донских кораблей и 5-палубных ботов. Донские корабли описаны были выше. Они, как было сказано, вооружены были 12-ю или 16-ю небольшими пушками и отчасти бомбовыми орудиями; а боты имели теперь по 8-ми четырехфунтовых орудий. Всех сильнее были новохоперские фрегаты, на которых находилось от 30 до 46 орудий разных калибров. Но два из них к весне еще доделывались и не состояли в готовности выступить в море. К тому же Сенявину необходимо было содержать постоянно военные суда в Керченском проливе, для защиты от прорыва в него с моря неприятельских судов; и потому с весны этого года, в исходе марта, и начале апреля, в крейсерство к южному берегу Крыма, для прикрытия его от турецких десантов, выслана была эскадра, состоявшая только из 1-го фрегата, 6 донских кораблей и 2-х палубных ботов, под начальством капитана 1-го ранга Сухотина²¹.

Между тем, вследствие разных политических осложнений, нашу армию в Крыму пришлось значительно ослабить. Турецкая партия, находившаяся там еще в большой силе, не замедлила это сообщить в Константинополь. И мы скоро через наших лазутчиков получили довольно верные известия, что турки готовятся сделать нападение на нас в Крыму и на Кубани, при посредстве десантов. А все эти слухи не замедлили подтвердится довольно сильным волнением, возникшим у та тар в обоих упомянутых местах. Генерал-майор Прозоровский, остававшийся в Крыму с весны у командования тамошними войсками, писал Сенявину и Сухотину, что он очень нуждается в пособии нашего флота — так как по малому числу его наличных войск, ему делалось трудно бороться с возмутившимися татарами и вместе находиться в постоянной готовности отражать вторжение турок с моря — особенно при неопределенности того берегового пункта, на который могло быть сделано нападение.

Конечно, в подобных обстоятельствах, при небольшом составе и малых рангах судов тогдашней азовской флотилии, и положение наших крейсеров на Черном море точно также делалось серьезнее и опаснее.

В мае месяце стали показываться с моря разные вооруженные турецкие суда. Одни из них следовали вдоль абхазского берега — по видимому для развлечения наших сил; а другие, с юго-запада — к южному берегу Крыма, — и небольшую эскадру Сухотина пришлось разделить еще на два отряда²². Один из этих отрядов остался под командой Сухотина. Он составлен был из 1 фрегата 3-х донских кораблей и 1 палубного бота, и должен был крейсеровать на дистанции между Кафой и Суджук-Кале; а другой отряд поручен был, вновь прибывшему на флот, капитану 2-го ранга Кинсбергену, и состоял только из 2-х донских кораблей. Последнему назначено было крейсеровать между Кафой и Балаклавой.

29-го мая, Сухотин с эскадрой Своей выследил в Кизилташской или Бугазской бухте несколько вооруженных турецких судов, прибывших с войсками на Кубань — атаковал их меньшими своими судами и 6 из них сжег, а два, с 80-ю человеками, захватил в плен²³.

Кинсберген находясь точно также в крейсерстве на своем посту южнее Балаклавы, 23-го июня, на заре, увидел идущие к нему от юго-запада 4 большие турецкие судна. Они приближались к Крымскому берегу и держались в линии. На одном из них находился флаг капитан-командора. К полудню они сблизились с отрядом Кинсбергена и можно было видеть их ранги и орудия. То были три 52-пушечные корабля и 24-пушечный корвет. Не смотря на то, что у Кинсбергена, на двух его судах было только по 16 малых пушек, то есть всего 32 орудия, против турецких 178, он дерзко атаковал турецкие корабли. При этом рассчитывал он на беспорядочность турецкой команды и на то, что суда их должны быть загружены десантными войсками. Он приблизился к турецким кораблям на самую короткую дистанцию и почти в упор открыл по ним беглый огонь, сражаясь книпелями и картечью. Команды наши действовали храбро, и неутомимо били без промаха снарядами в большие кузова турецких кораблей, страшно поражая в палубах у них людей. Турки не хотели уступить такому слабому противнику и 6 часов сряду продолжалось упорное сражение. Наконец, неприятельские корабли решились уходить. Они прибавили парусов и поворотили к югу, в море²⁴. Нации плоскодонные суда не могли однако их далеко преследовать, и к ночи турки скрылись у них из виду.

На наших судах убитых было 4 и раненых 26 человек. Турки очевидно были приведены в полное Замешательство от такой безбоязненной атаки и, во время сражения в густом дыму, озабоченные множеством своих убитых и раненых, дурно целились по нашим судам. Большое число мертвых тел было у них выброшено в пушечные порта даже во время самого сражения. Сверх того, были у них на двух кораблях сбиты крюйс-стеньги²⁵ и на корвете бугшприт²⁶; а на одном из кораблей борт до того был разломан от наших выстрелов, что вывалились в море две или три пушки вместе со станками.

После всего этого, прошло некоторое время, в течение которого в составе наших крейсерующих отрядов произошли различные изменения.

Затем, от 29-го августа того же года, вице-адмирал Сенявин доносит адмиралтейств-коллегии нижеследующее:

«27-го числа сего месяца, получил я с таманской стороны чрез конфидентов известие, яко бы неприятель на 110 судах военных, с десантом, к Суджук-Кале прибыл; почему я, поруча крепость Еникальскую, город Керчь и находящиеся при оных войска, г-ну генерал-майору барону Дельвигу, сам вчера переехал на фрегат «Первый», и ныне стою при устье пролива на Черном море, в ожидании способного ветра, и как оный получу, то с фрегатом «Первым»²⁷ и кораблями «Хотиным», «Короном», малым бомбардирским и тремя ботами палубными, пойду к Суджуку для соединения с первоотправленной туда 17-го числа сего месяца, под командой капитана 2-го ранга и кавалера Кинсбергена, эскадрой, в числе коей фрегат «Второй» и корабли «Журжа», «Мадон» и «Азов», да бот палубной и брандер²⁸. А здесь при узком проходе, в помощь Павловской батарее, на страже оставил большой бомбардирский корабль «Яссы»; да для перевозки из Козлова в Балаклаву и Ялту, на сухопутные войска провианта, 24-го числа сего же месяца, отправил к г. генерал-майору Кохиусу два палубные бота».

«Из вверенной же мне флотилии, корабли «Новопавловск» и «Морея», от проедения червями обшивки, находятся в Балаклавском заливе, и совсем в море быть, без исправления вновь обшивки, безнадежны; а корабль «Таганрог», за приключившейся ему, от проедения обшивки червями, великой течью — отправлен в Таганрогский порт для исправления».

Но покуда 29-го августа Сенявин собирался присоединиться к Кинсбергену, сам Кинсберген, имея у себя под командой, как сказано в донесении Сенявина, отряд из 6 малых судов, и находясь теперь в крейсерстве напротив бухты Суджук-Кале, уже 23-го августа увидел турецкие военные суда. Сначала появились у него на горизонте 4 линейные корабля, а потом еще фрегаты и корветы, всех 18 судов.

Это были первые значительные неприятельские силы, с которыми русским морякам приходилось сразиться на Черном море, и потому, для полноты воспоминания о том нашем малом флоте, еще построенном в верховьях Дона, который впервые содействовал нам к овладению Крымом и местностью Севастополя, необходимо будет войти в подробности этого замечательного события:

23-го августа, утром, ветер дул легкий от юго-запада, то есть прямо в кавказский берег. Небольшая эскадра Кинсбергена лежала южным курсом под малыми парусами, и как только появились на горизонте военные турецкие суда, к фрегату, на котором находился Кинсберген, подошла казацкая лодка, а на ней прибыл к нему адъютант Алексея Наумовича Сенявина. Он привез Кинсбергену словесное приказание от адмирала, может быть даже и основанное на весьма уважительных причинах, чтобы, в случае встречи превосходных неприятельских сил, Кинсберген, с отрядом своим не вступал в сражение, а шел бы к стороне Таврического пролива на соединение с прочими нашими судами. Сенявин, при этом, не объяснил, однако, своему адъютанту, что он сам намерен идти на соединение с отрядом Кинсбергена. Да при этом, даже и по расчету времени, судя по тому, что Сенявин только еще 29-го августа трогался с эскадрой своей от Еникале, турецкая эскадра имела его достаточно для того, чтобы совершить десант, где бы ей ни понадобилось: и на Тамани, и в Крыму.

Необходимо заметить, что ни князь Василий Михайлович Долгорукий, главнокомандующий крымской армией, ни князь Прозоровский, временно начальствовавший в Крыму нашими войсками, не были расположены к Сенявину, и писали оба на него к Чернышеву постоянные жалобы²⁹. Оба они успели видеться с Кинсбергеном весной, на его переезде, в марте месяце этого года, из Петербурга в Крым, и оба, конечно, говорили ему не в пользу Сенявина, его будущего начальника — осуждая его за медленность и дурное для них содействие во все время пребывания наших войск в Крыму. А потому Кинсберген, мало знавший лично Сенявина, ехал к нему командовать судами уже с порядочным к нему предубеждением, которое продолжали поддерживать в нем, при посредстве переписки, два его будущие сотоварища по оружию, а особенно князь Прозоровский. Последний, еще не далее как в июне месяце, писал Кинсбергену³⁰ на эскадру об опасном положении наших войск в Крыму и об известиях о снаряжении большого турецкого десанта к крымским берегам, при чем прибавлял: «если б возможно было атаковать неприятеля, вы оказали бы великую услугу государству». При таком нравственном настроении Кинсбергена — человека храброго, и находившегося в виду у неприятеля, которого он готов уже был атаковать, приказание Сенявина: не вступать в сражение, показалось ему личным оскорблением. Он подозвал к себе еще своих двух офицеров и заставил адъютанта при них повторить это приказание адмирала. А потом ему заметил, что он никак не может поверить, чтобы достойный и храбрый адмирале давал ему приказание уклоняться от сражения с неприятелем. Что это, вероятно, есть следствие какого нибудь недоразумения, которое делается, однако, слишком важным в подобных обстоятельствах, и потому он находится вынужденным, до окончательного разъяснения дела, его арестовать.

Так он и сделал.

В то же время флот неприятельский приближался — следуя левым галсом, вдоль Кавказского берега, к северо-западу. Впереди, и в линии, шли три линейные корабля, 4 фрегата и 3 шебеки или корвета. Прочие восемь военных судов прикрывали свои транспорты и несколько отстали.

План атаки на турецкий флот был обдуман Кинсбергеном очень искусно. Совершенно вопреки общепринятому тогда всеми морскими тактиками порядку боя, где атакующий строился в линию борт о борт со своим противником, Кинсберген направил одно из своих судов в обход с подветренной стороны неприятеля, а сам устремился на него с прочими своими судами по ветру. Он имел намерение поставить в два огня неприятельский авангард, смещать этим всю линию турецких судов и с выгодой употребить имевшийся у него брандер. Маневр этот в начале был выполнен вполне удачно. Атаку повели наши суда самую жаркую — на расстоянии тогдашнего ружейного выстрела — и чрез час сражения, в авангарде у турок оказались большие повреждения в бортах и рангоуте. Ход у них был задержан; передние их суда смешались в кучу, и палубы передних кораблей завалены были трупами убитых. Кинсберген сделал уже своему брандеру сигнал: «сцепиться с двумя свалившимися неприятельскими кораблями». Но в это время ветер совсем утих и отошел к северо-западу; а это совершенно изменяло порядок боя. Кинсбергену пришлось снова восстановить его в другом виде. Он уже снова атаковал сбившиеся турецкие корабли. Они были переполнены десантными войсками и наши ближние выстрелы картечью производили большое опустошение в их палубах. Два часа спустя после на-чала сражения, они поставили всевозможные паруса, выслали все шлюпки для буксира, и спешили укрыться в Суджукскую бухту. У входа в нее находились турецкие батареи, и Кинсбергену, со своими плохими судами, отчасти потерпевшими еще в сражении порядочные повреждения, невозможно было туда их преследовать.

Вой окончился. Сенявин сердился. Он говорил, что Кинсберген поступил с ним как школьник, и доказывал, на каком основании имел он право требовать, чтобы флотилия его не вступала в сражение в разрозненном состоянии.

Впоследствии, в обществе своих друзей Кинсберген имел в обычае повторять иногда известный стих Фридриха II:

Attendez le signal et marchez sans tarder —
Qui ne sait obéir ne saura commander³¹

и когда ему напоминали его собственный, вышеописанный здесь поступок — не ладивший со стихом, то он говорил, что этот случай не подходит под общее привило; что для государства не было никакой потери в ослушании хворому адмиралу, более распорядителю, чем воину, который, в добавок, отдавал ему приказание издали и на словах. Если бы, напротив того, он пропустил турок в Крым и дал бы им случай соединиться там с татарами и нанести поражение нашим тамошним слабым отрядам, оставленным для защиты полуострова; то это ему, как иностранцу, состоявшему в русской службе, могло быть причтено, если не к злонамеренности, то, по меньшей мере, к непростительной робости. Тогда как, даже и при полном поражении нашей слабой эскадры, после упорного и кровопролитного сражения с турецким флотом, последний был бы принужден отсрочить выполнение десанта и дать нам время приготовиться его встретить в Крыму. Почти в этих выражениях оправдывался Кинсберген и перед Сенявиным.

Но победа одержана была нашей эскадрой безукоризненная и блестящая; она спасала войска Прозоровского и Крым, и всякие порицания должны были смолкнуть. Сенявин сам представлял Кинсбергена к награде (впрочем слабо). Как впоследствии оказалось — поражение, нанесенное нашей эскадрой туркам у Суджук-Кале, помешало им высадить до 6000 человек десанта в Крыму и до того привело их в робость, что они не осмеливались уже возобновить той же самой экспедиции. Наконец, Долгорукий, Прозоровский и Дельвиг, все начальники наших войск, в самых любезных выражениях благодарили и поздравляли Кинсбергена с победой.

В сентябре месяце этого же года, почти все военные суда нашего флота много потерпели еще от бурь на Черном море и почти все были приведены в негодность к продолжению плавания в этом году. Три из донских кораблей³², именно: «Новопавловск», «Морея» и «Модон» поставлены были на мель в Балаклавской бухте. Обшивка их до того была проедена червями, что, при всех усилиях команд, оне не могли из них откачивать воду.

Кинсберген³³, остававшийся осенью на этом отряде, имел, в следствие этого, свободное время и потому, на основании общих инструкций для судовых начальников, деятельно занимался описью крымских берегов, промером и составлением карт. Он отправил с корабля «Модон» в Инкерманскую или Херронийскую бухту, описную партию под командой штурмана прапорщичьего ранга Ивана Батурина, и карта этой бухты, которую составил Батурин, была первой картой, познакомившей: нас с превосходным, Севастопольским рейдом. Батурин в то время нашел там еще множество развалин древнего Херрониса. Он нашел еще хорошо уцелевшие башни и стены греческой крепости, окрещенной татарским именем «Инкермана»; под ней в горе и в окружных возвышениях, нашел он множество пещер, некоторые из них с часовнями; а кругом по берегам залива — бесчисленное множество развалин от построек всех веков и владельцев Крыма, начиная с полумифических тавров и скифов, и до последних греческих и турецких колонистов. Место было довольно живописно; но, посреди развалин, торчавших повсюду и по всем направлениям, оно отзывалось какой то мертвенностью. Только на северной стороне бухты, верстах в трех от Инкермана, в небольшой балке приютилась невзрачная татарская деревушка «Ахтиар», состоявшая всего из девяти мазанок. И это было, в настоящую минуту, почти единственное человеческое жилье на всей бухте...

Промер Инкерманской бухты был сделан Батуриным довольно тщательно, и карта его, с экземпляром современной копии, сохранилась еще и до настоящего времени.

Эта карта замечательна во многих отношениях: вы видите, во первых, большую аккуратность ее составителя, который глубину по всему заливу тщательно обозначил в футах, и при том ее проставил всюду там, где она была нужнее для приходящих судов; тогда как, на всех позднейших промерных картах этого же залива, она обозначена только в саженях, и, следовательно, уже с меньшей точностью, нежели у Батурина. В ней имеются, правда, некоторые неверности по очертанию берегов, как, например — в малой бухте, извест-ной теперь под названием «Артиллерийской», но это уже могло зависеть от недостатка хороших угломерных инструментов на наших судах, и не имело важности относительно той дели, для которой карта составлялась. Зато в Батурине вы находите первого европейского топографа, который занимался съемкой этих мест, и на его карте открываются такие археологические достопримечательности, которых мы не видим ни у Палласа, ни у Дюбуа де Монпере, наиболее тщательных исследователей херсонесских древностей. Очень может быть, что если бы тот или другой из них видел карту Батурина, то пришел бы ко многим иным заключениям относительно пребывания здесь прежних обитателей этих мест, нежели какие у них были составлены уже в позднейшее время. Так, например: на этой карте очень отчетливо обозначены не только стены и башни Инкерманской крепости, но и строения, которые в ней находились, и место, которое занимал целый город около крепости, и его предместья — для которых, очевидно, самая крепость служила цитаделью. Затем — отчетливо нанесены на ней греческие церкви, как-то: собор Св. Георгия Победоносца, церковь Св. Дмитрия, Св. Сергия, Вознесения Господня, Св. География; потом две мечети, деревня. Кроме того, нанесены все пещеры, горы — в профилях и в плане; и все это при аккуратно составленных масштабах — не оставляющих сомнения, что это было исполнено не как нибудь или наобум. Откуда удалось Батурину почерпнуть все сведения относительно названия церквей? — Это покуда остается в неизвестности, подобно тому, как оставалась до этого времени втайне и самая карта Батурина, о которой умалчивается даже во всех наших известных архивных документах. Но обстоятельство это еще не дает нам права опровергать утверждений Батурина, только на том основании, что ни Паллас, ни Дюбуа де Монпере, ни другие исследователи и путешественники по Крыму, обо всем этом не имели тех же самых сведений.

Глядя на карту Батурина, по меньшей мере, нашим собственным историкам и археологам можно будет предложить вопрос: почему именно они решились утверждать, что наш великий князь Владимир 1-й принял крещение именно в том греческом или таврическом Херронисе, который занимал пространство от греческого Партенона³⁴ и Ктенуса до южного берега этого полуострова, то есть до берега, на котором находится монастырь Св. Георгия, или даже — в цитадели этого Херрониса, развалины которой и теперь еще видны по западную сторону Карантинной бухты; а почему не в Инкермане — настоящее имя которого до сих пор еще никем у нас не открыто? Здесь можно было бы напомнить, что древний Херронис, о котором говорит Страбон, существовал более нежели за 200 лет до Рождества Христова, тогда как великий князь Владимир принимал крещение в конце десятого века нашей христианской эры, т. е. близко 1200 лет спустя после того и в такое уже время, когда, по естественному порядку вещей и теперешним остаткам древнего Херрониса, последний мог находиться не в лучшем виде, в каком застал теперь Батурин укрепления и церкви Инкермана. По меньшей мере Батурин в последнем нашел еще греческие церкви; тогда как в так называемом Херронисе открыты были предпочтительно языческие храмы. Неизвестность же имени того позднейшего города, который носит татарское название «Инкермена» и который весьма неправильно назван Палласом именем Теодории³⁵ или Ктенуса³⁶, наводит на мысль, что это мог быть именно тот Корсунь, в котором принимал крещение Св. Владимир.

Во всяком случае, так как татарское и турецкое владычество в Крыму, т. е. владычество таких племен, которые не только стерли с лица этой страны некогда ее цветущие города и селения, и заменили их мечетями и мазанками, но даже истребили и самое воспоминание о их названиях, не налагает вовсе на нас обязательства удерживать за ними их татарские имена. А потому, оставляя в стороне сомнительный Инкерман, справедливо будет здесь напомнить, что, по Страбону, залив Херронийский, нынешний севастопольский рейд, назывался у древних греков «Ктенусом»; нынешний мыс Херсонес — «Партенионом», а залив Балаклавский — «Севазомосом»³⁷. Это нам дает некоторый способ ориентироваться. Все это однако вызвано из забытья уже в новейшее время, и не было еще известно Батурину; а потому он назвал греческий Ктенус «Ахтиарской бухтой», по имени найденной им деревушки, и под этим названием осталась эта бухта в наших описях, даже и после учреждения на ней Севастопольского порта. Кинсберген, со своей стороны, издал в 1776 году, уже в Голландии, результат своих общих описных трудов в Крыме — атлас всего Крымского полуострова, в 4-х подробных картах.

И так в течение первой турецкой войны в царствование императрицы Екатерины II, именно в 1771 году, мы овладели Крымом при помощи нашей азовской флотилии, построенной на Дону и состоявшей всего из 12 малых и плоскодонных военных судов, имевших средним числом по 16 орудий на каждом. Всех морских команд на этих судах состояло тогда на лицо почти до 2000 чел. Оне были отчасти приведены из Кронштадта, отчасти набраны из рекрут. И с этими судами мы продолжали тогда в течение трех лет сряду господствовать на Черном море. В 1774 году число их было увеличено вновь построенными фрегатами и доходило до 18.

10-го июля 1774 года, в лагере фельдмаршала Румянцева на Дунае, при местечке Кучук-Кайнарджи, подписаны были условия мирного трактата нашего с Турцией.

Главные статьи этих условий заключались в нижеследующем:

1) Турция предоставляла полную независимость подвластным ей татарам: в Крыму и на Кубани.

2) Она уступала в наше владение Азов с его округом, Керчь и Еникале.

3) Она уступала нам во владение Кинбурн, с его округом по левому берегу Днепра и степями между рек Днепра и Буга.

4) Она предоставляла свободное плавание для наших коммерческих судов по Черному морю в Архипелаг и обратное им плавание — в Черное море.

Современные политические обстоятельства и вмешательство в дела наши с Турцией западных европейских держав не допустили императрицу нашу требовать более. Но очевидно было, изо всех упомянутых выше условий, что фундамент к обладанию нашему Крымом и черноморскими портами был положен, и что мы не замедлим окончательно ими овладеть при первых благоприятных для нас последующих обстоятельствах.

Окончательным актом заключения мира, собственно для нашего черноморского флота, был нижеследующий высочайший рескрипт, данный, 2 апреля 1775 года, на имя вице-адмирала Сенявина³⁸.

«По рассмотрении представленных вами о состоянии азовской нашей флотилии ведомостей, запотребно признали мы учинить ныне в оной следующие сходные с восстановленным спокойствием и нужной всегда осторожностью распоряжения»:

«1) К заведению и производству по Черному морю торговли определяем два первые фрегата и все четыре галиота³⁹; и потом соизволяем, чтобы вы их к сему приготовили непременно — для нынешней кампании. Сняв с фрегатов пушки и заделав порты, должно оставить для могущей случиться нужды, только шканечные пушки, на фрегатах — по шести, а на галиотах — по две; флаги же на всех оных иметь купеческие.»

«2) Построенные по новому чертежу фрегаты⁴⁰ повелеваем поправить и сделать к плаванию способными; два из последних фрегатов, кой уже готовы, содержать во всей исправности, а третий достроить; остающиеся же в Балаклаве суда, ежели можно, починить и привести к Таганрогу. И все это исполнить конечно к будущему году».

«3) На случай надобности и дабы удержать татар страхом в покое и от своевольств, соизволяем вооружить к сей кампании три или четыре судна для временного по Азовскому морю плавания, и два для бытья брантвахтами в, проливе из Черного моря и у Таганрога».

«4) К всегдашнему между Таганрога и Керчи и между Керчи и Константинополем перевозу писем назначаем четыре судна, которые, как почтовые, должны иметь флаги пакетботные».

«5) Оставляя вам выбор назначенных к вооружению и вместо пакет-ботов судов, новоизобретенных или иных по вашему искусству и лучшей их одному и другому способности, поручаем и прочие суда в ваше же единственное распоряжение. Поэтому и можете вы употребить некоторые из них к перевозу припасов и других потребностей из места в место по Азовскому морю, и один прам на киленбанку; а остальные затем, содержа в непрестанной готовности, хранить на будущее время».

«6) Вследствие всего того надлежит вам определить ныне на все суда, кои вооружены быть имеют, и кои будут торговые, почтовые и перевозные, потребное число офицеров и нижних чинов, и немедленно заготовить для них морской провизии на семь месяцев; а излишних за распределением офицеров и других оставить, при флотилии же, до указа, и доколе учредим штаты оной».

7) По прежнему представлению вашему дозволяем к строению таганрогской гавани употреблять ежедневно по четыреста человек из находящихся в Таганроге каторжных»⁴¹.

В течение лета 1775 года, все, по содержанию этого рескрипта, приводилось в исполнение, и суда нашей азовской флотилии заняты были, отчасти переправкой из Крыма на южный берег Черного моря, преимущественно к Синопу, находившихся у нас в плену турок и принятием, за фрахт, разных купеческих товаров для доставки их от Константинополя к Таганрогу, Керчи, и Обратно. Сверх того присоединились к нашей флотилии прибывшие из Архипелага в Керчь два фрегата, состоявшие в архипелажской эскадре вице-адмирала Елманова, и некоторые другие суда, на которых прибыли с архипелажских островов греческие семейства, желавшие переселиться в Россию. Да еще были присланы, в Керчь же, три шхуны из числа тех малых судов, которые были построены в военное время Ноульсом на Дунае.

Примечания

1. Нынешний Ростов на Дону.

2. Собрание Законов Российск. Империи.

3. В делах адмиралтейств-коллегий.

Алексей Наумович Сенявин родился в 1716 году. Начал службу во флоте мичманом в 1734 г.5 лейтенантом произведен 20-го апреля 1741 года. В 1757 г. состоял капитаном 2 ранга. 1766 г. января 30 сделан генерал-казначеем в чине генерал-майора, со старшинством с 1764 г. В 1768 г. переименован в контр-адмиралы. 4 июля 1769 г. произведен в вице-адмиралы; 10 июля 1775 г. в адмиралы. В 1788 г. уволен был по болезни от службы с пенсионом, а в 1794 августа 28 снова был принят на службу с назначением присутствовать в адмиралтейств-коллегий. Скончался в 1798 году.

4. Собрание Законов Российской Империи; дела адмиралтейств-коллегий в морском архиве.

5. Строение судов на тех же верфях в царствование императрицы Анны Иоанновны не имело отношения к основанию Севастополя, и потому о нем здесь особо не упоминается.

6. То есть выкорчеванных с корнями пней и дерев водой во время полноводья.

7. Нынче Ростов на Дону.

8. В делах адмиралт. коллегии.

9. Все эти сведения находятся в делах графа Чернышева и адмиралтейств-коллегии в морском архиве.

10. Из дел графа Чернышева в морском архиве.

11. Сенявин был не совсем прав, так как наши военные суда находились в Таганроге и позже — в царствование императрицы Анны Иоанновны.

12. Из дел морского архива.

13. Архив государственного совета.

14. Дела графа И. Гр. Чернышева и адмиралтейств-коллегии.

15. То есть, закрывая плотно все отверстия в палубах, наклонять их до такой степени на бок, чтобы киль показывался из воды.

16. В делах графа Чернышева.

17. Времен Анны Иоанновны.

18. Слова князя Долгорукова в письме к Сенявину.

19. Современный перевод с турецкого, в журнале вице-адмирала Крюйса.

20. Подлинные донесения Сенявина с представлением описей и карт имеются в делах морского архива.

21. Яков Филиппович Сухотин начал службу гардемарином в 1745 году. Мичманом сделан в 1751 г. Унтер-лейтенантом 1 сентября 1754 г. Корабельным секретарем 1757 г. января 12. Лейтенантом 1758 г. Капитан-лейтенантом 1762 г. Капитаном 2-го ранга 1768 г. Капитаном 1-го ранга 1770 г. марта 1. Бригадирского ранга 1776 г. Назначен состоять шефом 1-го морского солдатского батальона в 1777 г. Генерал-майорского ранга капитаном 1779 г. Контр-адмиралом в том же году. Вице-адмиралом 1783 г. ноября 24. Смертельно ранен в стирсудденском сражении со шведами 23 мая 1790 года и умер 6 июня. (Извлечено из дел адмиралт.-коллегии).

22. В дедах графа Чернышева.

23. Чертежи взятых в плен судов имеются на выставке.

24. Из дел архива и статьи того же автора, напечатанной в «Морском Сборнике».

25. Вторые мачтовая деревья.

26. Передняя наклонная мачта.

27. Фрегаты эти числились под номерами и имена им еще не были даны.

28. По большей части брандерами назывались тогда малые одномачтовые суда, способные к употреблению под брандеры, также вооруженные орудиями малого калибра.

29. Таких несколько писем имеется в подлинниках в делах графа Чернышева в морском архиве.

30. Текст письма на французском языке помещен в книге: het Leven en Karakter van den Admiral van Kinsbergen, извлечение из которой напечатано в Морском Сборнике 1866 г. № 12.

31. То есть: слушайся приказания начальников — потому что тот, кто не умеет повиноваться, бывает неспособен и командовать.

32. Их называли у нас тогда «новородными» кораблями, то есть кораблями нового рода в отличие от «линейных» кораблей.

33. В 1771 году сентября 29-го принят в русскую службу флота капитан-лейтенантом; 2-го сентября произведен в капитаны 2 ранга. В 1772 году февраля 7-го командирован к адмиралу Ноульсу на Дунай; 2-го ноября велено ему явиться в Петербург. 1773 году марта 26-го назначен в азовскую флотилию. В 1773 году июня 30-го за сражение у Балаклавы награжден орденом св. Георгия 4 степени. 1774 года декабря, 9-го уволен в отечество на год. 1776 года июля 7-го за сражения 23-го июня и 23-го августа 1773 года произведен в капитаны 1 ранга и в награду дано две трети жалованья. 1777 года декабря 22-го, по неявке из отпуска на срок, исключен из списков. (Из дел военной по флоту канцелярии).

34. Мыс Херсонес.

35. Теодории — Теодосия — это Феодосия или Каффа.

36. Ктенус, по Страбону — севастопольский залив.

37. В переводе — узкоустый.

38. В делах Адмиралтейств — Коллегии.

39. Галиоты — тогдашний род небольших транспортных судов. Они построены были на Новохоперской верфи одновременно с упоминаемыми здесь фрегатами (имеется модель).

40. Рисунок фрегата имеется особо.

41. То есть заключенных в военные тюрьмы за различные преступления.