§ 2. Перед битвой. Люди

Сохранившиеся чудом документы Разрядного приказа дают редкий случай составить достаточно точное представление не только о численности русского войска, оказавшегося под началом воеводы князя М.И. Воротынского, но и о его структуре и качественном составе.

В полковой росписи «береговой» рати дьяки Разрядного приказа указали, казалось бы, совершенно точную цифру численности полков, которые должны были сразиться с татарами летом 1572 г. — «всего во всех полкех со всеми воеводами всяких людей 20 034 чел., опричь Мишки с казаки». Детально расписанные по полкам, эти сведения представляются достаточно точными, не внушающими сомнений, и потому широко использовались различными авторами и проникли в художественную литературу. Однако достаточно давно были высказаны сомнения относительно точности этих сведений. Так, Р.Г. Скрынников полагал, что русское войско могло насчитывать до 30—40 тыс. ратников, в 50 тыс. чел. определял численность русской рати В.П. Загоровский. А.А. Зимин с оговоркой писал о 73 тыс. русских воинов¹.

Для того, чтобы более или менее представить примерное (выделено мной. — П.В.) число воинов, которыми располагал князь М.И. Воротынский летом 1572 г., прежде всего необходимо определить время составления и характер ведомости, имеющейся в нашем распоряжении. Анализируя текст документов, отечественный историк В.И. Буганов писал, что «...основной текст документов № 1—3 (наказ Воротынскому, роспись войска и перечень голов. — П.В.) был составлен, очевидно, в конце зимы — начале весны 1572 г., но до отправки воевод и войска с нарядом (артиллерией) на берега р. Оки, а дополнения и исправления были сделаны уже в ходе отправки войска на службу весной 1572 г. (выделено нами. — П.В.)...»² Эти предположения подтверждаются находкой другого отечественного историка, Г.Д. Бурдея, который обратил внимание на точную дату составления росписи — 22 марта 1572 г. Таким образом, роспись была составлена до того, как в Коломне состоялся царский смотр и полки начали выдвигаться на позиции, предписанные в наказе. Следовательно, есть все основания утверждать, что основной текст документов был составлен до того, как был произведен смотр всего (выделено нами. — П.В.) войска. В этом случае становится ясным, почему составители росписи не указали в ней точное число казаков атамана М. Черкашенина, что должны были прибыть на соединение с «береговой» ратью. На момент составления росписи неизвестно было, сколько казаков явится с названным атаманом, поскольку казаки были не слугами великого государя, а вольными людьми, его союзниками, и в поход могло их выступить и сто, и тысяча, и много больше воинов — одним словом, сколько «похочет».

Таким образом, из всего вышесказанного вырисовывается следующая картина — в конце зимы — начале весны 1572 г. в преддверии очередной «польской» кампании дьяки Разрядного приказа составили предварительную (выделено мной. — П.В.) роспись войска, выделяемого для кампании. Естественно, что эта роспись была неполной и не отражала реальное состояние войска, которое оказалось на «берегу» летом того же года. Почему? Во-первых, в наказе Воротынскому четко и недвусмысленно прописано: «А которым князем, и детем боярским, и немцом, и стрельцом, и казаком и всяким людем в котором полку быти, и тому послана к бояром и воеводам розпись и списки. И боярину и воеводе князю Михаилу Ивановичю Воротынскому взяти себе списки и бояром и воеводам списки роздать...» Значит, именно эта предварительная роспись и была выдана Воротынскому и он же раздал ее копии подчиненным воеводам. Далее князю предписывалось после сбора ратных людей в районе Коломна—Кашира выступать на позиции по «берегу». И далее из контекста наказа следует, что после прибытия на указанные места князь должен был «...поимати по полком памяти: сколько с кем будет людей полковых в доспесех и в тегиляех, и без тигиляев и сколько кошевых. Да розписати, выбрав, головы добрые и розписати детей боярских и их людей по головам (выделено мной. — П.В.) по всем полком, чтоб всех людей розписати заранее».

Итак, можно сделать уверенный вывод, что на основе этой предварительной росписи после смотра по прибытию на места М.И. Воротынский должен был провести окончательное «устроение» полков, включая и «прибылых» украинных воевод с их людьми: «Которые воеводы по украинам которым быти по розписи на сходе з бояры и воеводами, и боярину и воеводе князю Михаилу Ивановичю Воротынскому по всем украинам розослати, чтоб по тому же, поимав памяти и розписав по головам детей боярских и боярских людей, да тот бы список прислати к боярину и воеводе ко князю Михаилу Ивановичю с товарищи заранее, а у себя противень оставити, чтоб боярину князю Михаилу Ивановичю с товарищи было в ведоме заранее всех украин люди по смотру. А как люди сойдутца, и боярину и воеводе князю Михаилу Ивановичю Воротынскому с товарищи, приговоря день да вышед в котором месте пригоже, да в тот день во всех полкех и по всем украинам пересмотрити людей на конех в доспесех...» В результате должна была появиться на свет новая, на этот раз полная и окончательная роспись ратных людей всех разрядов «по головам», включая сюда послужильцев детей боярских и даточных пищальников — тех самых, о которых в наказе было сказано: «...Имати с бояр и со князей и з детей боярских людей с пищальми с пятьсот чети человека с пищалью, с тысячи чети дву человек с пищальми. Да, поимав, тех людей с пищальми розписать по головам особно, опроче (выделено мной. — П.В.) детей боярских». Между тем в росписи указаны «по головам» дети боярские, стрельцы, казаки городовые и наемные, «немцы» ротмистра Ю. Фаренсбаха (о них речь ниже. — П.В.), вятчане «на струзех», тогда как ни послужильцев детей боярских, ни даточных, ни кошовых, что должны были быть описаны «по головам» «опричь прочих», их нет. Следовательно, цифра 20 тыс. человек носит всего лишь предварительный характер и не отражает действительную численность русского войска при Молодях.

Правда, все эти доводы можно подвергнуть сомнению на основании того факта, что был отмечен В.И. Бугановым — в тексте документа есть приписка против фразы о наряде, что он уже «послан». Однако, во-первых, это всего лишь приписка к основному тексту, касающаяся только одного его раздела, а во-вторых, из текста наказа Воротынскому отнюдь не следует, что наряд был на смотре в Коломне³. Кроме того, судя по писцовой книге Коломны 1577/1578 гг., в Коломне хранился знаменитый «гуляй-город» и затинные пищали к нему⁴, но не сам полковой «наряд», который, стало быть, находился в Серпухове. И если большой полк должен был стоять в Серпухове, то имело ли смысл по весенней распутице перевозить с большими трудами наряд из Серпухова в Коломну, а потом опять направлять его в Серпухов?

Определив, что известная роспись носила предварительный характер и не отражала истинной численности русской рати, а только минимальный ее уровень, попытаемся определить верхний, максимальный ее предел. Прежде всего необходимо определить, сколько примерно могло быть послужильцев детей боярских. Выше мы уже отмечали, что для начала 1570-х гг. соотношение детей боярских и их послужильцев 1 к 2 отнюдь не было редкостью. Вместе с тем логичным было бы предположить, что лучшие дети боярские были вызваны Иваном Грозным в Новгород. Из росписи следует, что дети боярские составляли большую часть войска М.И. Воротынского — 12 тыс. человек. Если не брать в расчет мелкопоместных «украинных» детей боярских, то и тогда получается без малого 10,5 тыс. детей боярских, способных выступать в поход не только «конно» и «оружно», но и «людно». Следовательно, можно увеличить численность русской конницы как минимум на 10—11 тыс. послужильцев «в доспесех и в тегиляех, и без тигиляев».

К этому числу необходимо добавить даточных людей с пищалями. Механизм их сбора определен точно — с 500 четей земли «с бояр и со князей и з детей боярских» 1 боец. Ближайшим аналогом механизма сбора даточных людей может служить роспись войска 1604 г.⁵ Правда, в этом случае, по замечанию А.П. Павлова, даточные собирались, скорее всего, из расчета со 100 четей земли 1 боец⁶. Однако в 1604 г. круг лиц, с которых должны были быть собраны даточные, был ограничен по сравнению с 1572 г. Кроме того, известно также о мобилизации монастырских слуг, и хотя об этом говорят новгородские летописи, вряд ли это мероприятие ограничилось только лишь одними новгородскими монастырями. С учетом всех этих обстоятельств можно предположить, что вместе с казаками М. Черкашенина М.И. Воротынский мог рассчитывать еще минимум на 3—4 тыс. ратных людей. В сумме получается, что всего «береговая» рать вполне могла насчитывать 30—35 тыс. человек без учета кошевых. Распределение людей по полкам см. таблицу 1.

Таблица 1. Численность полков армии М.И. Воротынского согласно предварительной росписи марта 1572 г.

В скобках приведены расчетные данные с включением послужильцев детей боярских, численность которых не нашла отражения в росписи.

Анализ данных этой таблицы позволяет сделать ряд интересных наблюдений относительно устройства русских полевых армий того времени. «Береговая» рать на ⅔ состояла из поместной конницы, да и значительная часть пехоты, скорее всего, была посажена на коней для большей маневренности (случаев такой службы в то время можно найти немало, например конными были стрельцы и казаки, входившие в войско И.В. Большого Шереметева в 1555 г.). Обращает на себя внимание необыкновенно большая доля ратников, вооруженных огнестрельным оружием — до ⅓ всех бойцов. Еще раз подчеркнем, что русское командование в предстоящей битве сделало ставку на достижение качественного перевеса над неприятелем и, забегая вперед, отметим, что оно не ошиблось в своих расчетах. Отметим также две неприятных новинки, с которыми предстояло встретиться татарам в 1572 г., — впервые в полевом сражении предполагалось использовать «гуляй-город» (во всяком случае, создается такое впечатление, что для Девлет-Гирея и его военачальников появление «гуляй-города» оказалось неприятным сюрпризом), а второй такой новинкой стало появление в русском войске наемных «немецких» всадников-гофлейтов⁷ Было бы соблазнительно предположить, что они использовали тактику огневого кавалерийского боя, выработанную немецкими рейтарами, однако есть серьезные сомнения относительно того, что этот опыт, постепенно утверждавшийся в наемной немецкой коннице в 60-х гг. XVI в., был быстро усвоен ливонцами. Одно ясно точно — гофлейты были хорошо защищены сплошным трехчетвертным или полудоспехом и были серьезным противников для легковооруженных в массе своей татар⁸.

Теперь несколько слов о тех, под чьим началом ратники «береговой» рати должны были идти в бой против «поганых», — воеводах. Для начала стоит отметить, что 10 ее воевод делились на земских и опричных пополам — 5 земцев и 5 опричников. В историографии распространено мнение о том, что, перемешивая опричных и земских воевод, Иван тем самым ставил последних под контроль первых⁹. Обосновывая этот тезис, его сторонники обычно ссылаются на то, что, с одной стороны, Иван отказался дать ход местническому спору между опричником князем Н.Р. Одоевским и земцем князем И.П. Шуйским, не желая де тем самым менять установленный порядок, а с другой стороны — расстановка командного состава была произведена таким образом, чтобы в передовом, левой руки и сторожевом полках воеводы-опричники были назначены вторыми воеводами. Однако на это можно возразить, что указанный местнический спор весной 1572 г. отнюдь не был единственным. Тот же Одоевский попытался местничать с Воротынским, а земец князь А.В. Репнин «бил челом» на опричника князя А.П. Хованского, однако ни в том, ни в другом случае никаких шагов со стороны царя предпринято не было. Почему? Ответ на этот вопрос кроется в материалах местнического дела князя В.Ю. Голицына и князя И.П. Шуйского. Отвечая на претензии Голицына, Шуйский заявил — кампания 1572 г. была объявлена «без мест»¹⁰. Кроме того, из разрядной росписи хорошо видно, что большим полком командовали только земские воеводы, в передовом полку начальствовали только опричные воеводы, в полку правой руки опричный воевода был 1-м, а земский — 2-м, а в полках левой руки и сторожевом — наоборот. Таким образом, нельзя заключить, что опричные воеводы занимали особое место, равно как и опричное войско само по себе. Поэтому мы не согласны с выдвинутым предположением о «комиссарстве» опричных воевод при земских. Как отмечал А.А. Зимин, дети боярские из взятых в опричнину уездов находились под началом как опричных, так и земских воевод. Равно как и «земские» служилые люди должны были идти в бой под руководством не только земских воевод, но и опричных. «Строгое размежевание опричного и земского войск фактически уже перестало существовать к весне 1572 г.», — подытожил свои наблюдения историк¹¹. Боле того, соглашаясь, по сути, с этим тезисом, отметим, что, как будет показано ниже, судя по данным разрядных книг, это размежевание начало размываться уже в ходе зимнего похода 1571/1572 г. на «свийских немцев». И еще одно наблюдение, которое можно сделать при анализе разрядных записей. Складывается впечатление, что негативный эффект от опричной реформы по меньшей мере несколько преувеличен критиками Ивана Грозного. Действительно, на первый взгляд все вполне логично — «перебор людишек», перераспределение земель и их владельцев должно было ослабить служилые корпорации-«города», нарушить складывавшуюся в результате совместных походов внутреннюю спайку и взаимопонимание дворянских сотен. Однако в 1572 г. земские и опричные сотни действуют рука об руку под началом земских и опричных воевод — и ничего, каких-либо серьезных проблем с взаимопониманием ни на полковом, ни на сотенном уровне русское войско как будто не испытывает. Одним словом, есть проблема, и над ней стоит поразмышлять.

Но вернемся к людям — к воеводам Ивана Грозного. Начнем с 1-го воеводы большого полка, командующего всей русской армией, сосредоточенной на берегу и в «украинных» городах — воеводы, князя, боярина М.И. Воротынского¹². Назначая его главнокомандующим, вряд ли Иван Грозный мог сделать лучший выбор, ибо князь обладал всей совокупностью необходимых качеств для того, чтобы занять этот высокий и ответственный пост в московской военной иерархии. Знатность Воротынского не вызывала никаких сомнений — Рюрикович, потомок черниговских князей¹³, один из немногих последних удельных князей, в начале 1572 г. он фактически был единственным кандидатом на должность командующего войсками на «берегу». Ф.И. Мстиславский был в опале, а потом оказался наместником в Новгороде, а Д.И. Бельский погиб в горящей Москве в мае 1571 г.

Но не только аристократизм был достоинством князя Воротынского. Нет, пожалуй, еще более важным было то, что он обладал колоссальным военным опытом. Не случайно князь А.М. Курбский писал, что Воротынский «муж наилепший и наикрепчайший..., в полкоустроениях зело искусный... много от младости своей храброствовал»¹⁴. Но и как ему не быть таковым, если к 1572 г. за его плечами было без малого 30 лет непрерывной военный службы. Начало его карьеры, согласно разрядным книгам, относится к 1543 г., когда он был назначен 1-м воеводой в пограничный Белев. Затем его ожидало наместничество в Калуге и «годование» воеводой в пограничном Васильгороде. Службу на «берегу» он переменял на командование полками, отправлявшимися раз за разом на Казань. Шаг за шагом князь приближался к высотам военной иерархии, и вот в 1552 г. он был назначен 2-м воеводой большого полка и вместе с Иваном ходил к Туле, когда под ее стенами появился Девлет-Гирей с войском (вот тут едва не состоялось первое «знакомство» воеводы с крымским «царем»). В знаменитом казанском походе 1552 г. завершившемся падением Казани и Казанского «царства», М.И. Воротынский был 2-м воеводой большого полка и сыграл важную роль в ходе осады и штурма татарской столицы. Его боевые заслуги были отмечены новым назначением — по возвращении домой Воротынский впервые получил самостоятельное командование, будучи назначен 1-м воеводой большого полка 3-полковой рати, возвращавшейся домой полем «коньми».

Казанское «взятье» выдвинуло воеводу, находившегося в самом расцвете сил (ему было тогда около 40 лет) в узкий круг высших военачальников Русского государства. Вся его последующая карьера проходила на «берегу» (за исключением периода с осени 1562 г. по 1565 г., когда князь находился в опале и в ссылке, и вызвана эта опала была, судя по всему, неудачными действиями Воротынского в июле 1562 г. на «берегу» во время отражения набега татар во главе с самим Девлет-Гиреем¹⁵). На протяжении почти 20 лет князь попеременно, в зависимости от подбора воевод на командование полками в очередной кампании, был 1-м или 2-м воеводой большого полка или же 1-м воеводой передового полка либо полка правой руки. Не вполне доверяя князю (об этом говорит «подручная» запись на 15 тыс. руб. в том, что М.И. Воротынский «не отъедет» «в Литву и в Крым, и в ыные ни в которые государства», данная в апреле 1566 г.¹⁶), Иван Грозный тем не менее признавал за ним огромный опыт «польской» службы. Вряд ли случайным было решение царя назначить именно Воротынского 1 января 1571 г. «ведати станицы и сторожи и всякие свои государевы полские службы»¹⁷. В трагические майские дни 1571 г. М.И. Воротынский, командуя передовым полком земской рати, единственный из всех воевод не только сумел сохранить боеспособность вверенных ему сил, но и «провожал» крымского царя до самого Поля. Назначение главнокомандующим «береговой» ратью в кампанию 1572 г. стало венцом его военной карьеры.

Не менее заслуженным и опытным был И.В. Меньшой Шереметев, 2-й воевода и «товарищ» М.И. Воротынского¹⁸. По знатности он, безусловно, уступал и Воротынскому, и многим другим воеводам «береговой» рати, однако в его родовитости сомнений быть не могло. Он происходил из старинной московской аристократической фамилии, родоначальник которой, Андрей Кобыла, служил московским великим князьям еще в середине XIV в.¹⁹ Брат И.В. Большого Шереметева, отличившегося в 1555 г. (о нем мы писали выше), Меньшой Шереметев начал свою военную карьеру в 1552 г., во время знаменитого Казанского похода, когда он был головой в передовом полку. В отличие от Воротынского, его послужной список более «пестрый». И куда только ни бросала судьба Ивана Шереметева? В 1554 г. он ходил воеводой передового полка малой рати на «луговых людей», не признававших власть Ивана IV, в знаменитую кампанию 1555 г. был 2-м воеводой ертоула, а в ноябре того же года он уже 2-й воевода в полку правой руки в походе «на свийские немцы к Выбору». Затем его ожидало воеводство на «польской украйне», в Михайлове, откуда он, уже окольничий, получил назначение 2-м воеводой полка правой руки в первом походе, открывшем Ливонскую войну. Летом 1559 г. он уже как дворовый воевода в государевом полку участвовал в походе навстречу крымскому «царю» на «берег», а спустя два года 2-м воеводой большого полка снова воюет в Ливонии. В знаменитом Полоцком походе И.В. Меньшой Шереметев был 3-м воеводой полка левой руки, а после того, как Полоцк был взят, остался на годование в качестве 3-го воеводы. Зимой 1563/1564 г. воевода принял участие в неудачном для русской рати походе в Литву. Войско, которым командовал князь И.П. Шуйский, один из ведущих русских военачальников начала царствования Ивана Грозного, было наголову разбито литовцами, а сам Меньшой Шереметев, 1-й воевода сторожевого полка, бежал с поля боя, бросив свой саадак и саблю, которые и были доставлены торжествующему победу великому гетману Литовскому Н. Радзивиллу²⁰.

Однако это поражение никак не сказалось на службе воеводы. В последующие годы он попеременно воеводствовал в Калуге, Михайлове и Дорогобуже, ходил походами на литовцев 1-ми 2-м воеводой передового полка, командовал большим полком малой 3-й полковой рати, выходил на «берег» 2-м воеводой передового и правой руки полков, в 1569 и 1570 гг. посылался «за реку» 2-м воеводой большого полка и воеводой передового полка малых ратей. За участие в возвращении Изборска, взятого «Оманом» в январе 1569 г., Меньшой Шереметев был пожалован «большим золотым». Судя по записям в разрядных книгах, в начале 1570-х гг. Иван приблизил к себе воеводу — во всяком случае, в октябре 1571 г. он был приглашен на свадьбу царя с Марфой Собакиной, а в зимнем 1571/1572 г. походе на «свийские немцы» Меньшой Шереметев числился 2-м дворовым воеводой. Невольно напрашивается мысль, что, назначая

Шереметева «товарищем» к Воротынскому, Иван Грозный рассчитывал, что 2-й воевода будет присматривать за 1-м.

Полком правой руки командовали опричный воевода Н.Р. Одоевский и земский Ф.В. Шереметев. 1-й воевода полка, князь Н.Р. Одоевский, попал в опричнину поздно — в начале 1570 г., когда Иван Грозный произвел «перебор» своей старой опричной гвардии и попытался влить в нее новую кровь. О знатности воеводы свидетельствует тот факт, что весной 1572 г. он бил челом на М.И. Воротынского — и было с чего, так они приходились друг другу близкими родственниками, происходя от Романа Одоевского, внука Михаила Всеволодича Черниговского. Однако его служебная карьера на фоне служб Воротынского выглядела не в пример более бледной. Записанный среди служилых князей в «Дворовой тетради», князь Никита в разрядах впервые фигурирует в росписи Полоцкого похода 1562/1563 г., когда он был «прибран в ясоулы» в государевом полку²¹. Следующий этап в его карьере — должность «прибылого» воеводы в полку правой руки «береговой» рати в 1565 г., после чего он годовал в Дедилове, воеводствовал в Почепе и Данкове. В 1569 г. он должен был стать, в случае появления «крымских людей» и «схода» воевод «крымской украины» для их отражения, 1-м воеводой большого полка. В мае 1570 г. «по вестем» он вместе с М.И. Воротынским был послан в Серпухов, а уже в сентябрьской росписи опричных полков, что были оставлены в Тарусе после возвращения Ивана Грозного в Слободу из-за несостоявшегося «прямого дела» с Девлет-Гиреем, князь Н.И. Одоевский уже 1-й воевода полка правой руки.

Как видно из послужного списка князя, боевого опыта у него было явно недостаточно, видимо, потому ему в «товарищи» был назначен младший брат Меньшого Шереметева Ф.В. Шереметев. Последний, несмотря на свою молодость (относительную, конечно, ибо записанный в «Дворовую тетрадь»²², Ф.В. Шереметев впервые появляется на страницах разрядных книг в 1555 г., когда он был назначен воеводой в Дедилов), был довольно опытным военачальником²³. В 1556 г. молодой Федор Шереметев участвовал в походе Ивана IV «для своего дела земского» в Серпухов на случай вторжения Девлет-Гирея в царской свите царским оруженосцем (ему было поручено 2-е копье Ивана). В1557 г. мы видим Федора Шереметева воеводой в Пронске, и тогда же он совершил свой первый выход в Поле «по вестем» вместе со старшим братом Иваном Меньшим. Когда же в июле Иван IV выступил на «берег», то Федор Шереметев снова был царским оруженосцем, на этот раз с рогатиной. В 1558 г. Ф.В. Шереметев служит уже воеводой в Вышгороде на Псковщине, откуда ходил на ливонский город Алыст (Мариенбург), а затем ходил «на маистра» 1-м воеводой передового полка малой 3-полковой рати. В 1561—1562 гг. Федор Шереметев участвовал 2-м воеводой полка правой руки в зимнем походе в Ливонию, а в следующем году воеводствовал в Козельске. Спустя год он уже 1-й воевода полка правой руки, что ходил в составе большой рати на Озерищи, и, когда город был взят, он остался там 2-м воеводой. Весной следующего, 1565 г., он был назначен 1-м воеводой в Михайлов, затем был на воеводстве в Вороноче и 3-м воеводой в Полоцке. В 1569 г. Ф.В. Шереметев уже воевода в Данкове, причем в случае схода «украинных» воевод «по вестем» он должен был занять место 2-го воеводы большого полка малой 3-й полковой рати. Последнее его назначение перед памятной кампанией 1572 г. — «городовое» дело в 1570 г. Вот и получается, что земец Ф.В. Шереметев, ходивший походами и на татар, и на Литву, и на «немцев», как бы подстраховывал своего родовитого, но менее опытного опричного коллегу (к тому же, судя по записям разрядных книг, и более молодого).

Передовым полком, занявшим ответственный правый фланг укрепленной позиции на «берегу», командовали два опричных воеводы. И снова мы видим ситуацию, когда более знатного, но менее опытного воеводу подстраховывает не такой родовитый, но зато искушенный в ратном деле «товарищ». 1-й воевода полка князь А.П. Хованский попал в опричнину, по мнению В.Б. Кобрина, в 1-й половине 1570 г. (как и Н.Р. Одоевский) — очевидно, в рамках кампании по «укреплению» опричнины после большой ее чистки. До этого Гедиминович Андрей Хованский, потомок литовского князя Патрикея Наримонтовича, выехавшего в Москву в 1408 г., служил дворецким у удельного князя Владимира Андреевича Старицкого²⁴. В этой роли он командовал старицкими детьми боярскими, приписанными к полку правой руки, в походе русской рати в Ливонию в 1560 г., закончившимся разгромом ливонского войска под Эрмесом и падением Вильяна (Феллина). После падения Феллина часть войска была распущена воеводами «в войну», в том числе и старицкие дети боярские во главе с А.П. Хованским.

Снова в Разрядах князь появляется только спустя 4 года, в 1564 г., когда он был воеводой в Брянске. Из Брянска он отправляется в Калугу, на «берег», 1-м воеводой сторожевого полка, а затем 2-м воеводой передового полка. Затем его ожидало воеводство в Рязани, Дорогобуже, походы в Литву, наместничество в Брянске, годование в Полоцке. С переходом Хованского в опричнину его карьера пошла «в гору». Осенью 1570 г. он 2-й воевода полка правой руки, «товарищ» Н.Р. Одоевского. И если сравнить его опыт ведения войны с опытом и умением воевать 2-го воеводы полка князя Д.И. Хворостинина, то это сравнение будет все же не в пользу Гедиминовича.

Побывавший спустя 16 с лишком лет после памятного сражения при Молодях английский посол Дж. Флетчер писал, что лучшим русским военачальником является Д.И. Хворостинин, «старый и опытный воин, оказавший, как говорят, большие услуги в войнах с татарами и поляками»²⁵. Происходил он из рода князей Ярославских, чрезмерно размножившихся к середине XVI в. и оттого «захудавших». Записанный в «Дворовой тетради» по Белой²⁶, Дмитрий Хворостинин впервые появляется на страницах разрядных книг в 1558 г., когда он получил назначение воеводой в Шацк. В следующем году, когда Иван IV ходил на «берег», князь был одним из голов в государевом полку. После его ожидало воеводство в Нижнем Новгороде, Алысте (Мариенбурге), участие в походе на Тарваст «сходным» воеводой в большом полку князя В.М. Глинского. В «Полоцком взятьи» Д.И. Хворостинин был царским адъютантом и головой в государевом полку (в его подчинении было 200 детей боярских) и отличился во время осады Полоцка, выполняя поручения государя. Очевидно, что храбрый и толковый молодой князь именно тогда обратил на себя внимание Ивана IV, поскольку после кратковременного пребывания воеводой в Великих Луках он с образованием опричнины был записан в нее и осенью 1565 г. уже выступает 2-м воеводой опричного войска в походе «по вестям» на Волхов. В несостоявшемся Литовском походе Ивана Грозного осенью 1567 г. Дмитрий Хворостинин первоначально был 1-м воеводой сторожевого опричного полка, а потом был переведен одним из «первых» голов в государев полк. В следующем году он был 2-м воеводой передового опричного полка и со своими людьми должен был стоять в Вязьме. Зиму 1568/1569 г. князь провел в Великих Луках в ожидании нападения литовцев.

Иван Грозный, очевидно, был доволен службой Хворостинина, поскольку в летней 1569 г. росписи опричных полков князь уже 1-й воевода сторожевого полка, стоявшего в Калуге, и к тому же в чине окольничего. Оправдывая оказанное ему доверие, 21 мая 1570 г. Д.И. Хворостинин вместе со своим «товарищем» Ф. Львовым атаковал под Зарайском большой отряд татар, в коротком ночном бою наголову разбил его «и языки многие поимали, и полону много отбили». В трагическом мае 1571 г. князь был 3-м воеводой передового опричного полка, и хотя опричные полки под началом воеводы В.И. Темкина Ростовского неудачно дрались под стенами Москвы, тем не менее на доверии царя к Хворостинину это никак не сказалось. В зимнем 1571/1572 гг. походе на «свийских немцев» Д.И. Хворостинин участвовал в качестве 3-го, после И.Ф. Мстиславского и Н.Р. Одоевского, воеводы сторожевого полка (полков всего было три — передовой, сторожевой и ертаульный). Так что у Хворостинина был не только опыт командования сотнями, полками, ведения осад, организации маршей, но и «прямых дел», чего не скажешь (судя по послужному списку) о его старшем коллеге.

1-й воевода сторожевого полка князь И.П. Шуйский был сыном одного из лучших русских военачальников первых лет Ливонской войны князя П.И. Шуйского, разбитого и погибшего в январе 1564 г. Род князей Шуйских был одним из самых знатных и могущественных в Русском государстве. Родословная их уходила корнями к младшему брату Александра Невского Андрею, старшая же ветвь Шуйских, к которой принадлежал Иван Петрович, началась от старшего сына нижегородско-суздальского князя Дмитрия Константиновича Василия Кирдяпы. Родовитость обусловила и быстрый карьерный рост И.П. Шуйского²⁷. Начав с адъютантства при Иване IV в Полоцком походе 1562/1563 г., спустя семь лет мы видим его на воеводстве в маленькой пограничной крепости в Поле — Данкове. Годом позже он, по-прежнему оставаясь 1-м воеводой в Данкове, князь одновременно получил командование большим полком малой рати, которая должна была быть образована при сходе «по вестям» воевод «украинных» городов и их людей. В мае 1571 г. И.П. Шуйский — уже 1-й воевода сторожевого полка, и оставался им и после того, как Девлет-Гирей, спалив Москву, ушел в Крым.

Таким образом, очевидно, что Иван Шуйский, при всей его знатности, не имел достаточного опыта командования войсками, не говоря уже о «прямом деле». Ему нужен был более «опытный» товарищ, который мог бы подстраховать молодого воеводу (Шуйскому было в 1572 г. около 30 с небольшим лет). Им и стал опричный воевода В.И. Умного-Колычев, дальний родственник Шереметевых²⁸. Его служба началась в 1556 г., когда молодой отпрыск знатного старомосковского боярского рода оруженосцем государя «с писаным саадаком» принял участие в государевом походе на «берег»²⁹. В 1557—1558 гг. Василий Колычев воеводствовал в Михайлове и Зарайске, в 1559 г. снова был царским оруженосцем «с писаным саадаком», а в 1560-м был на воеводстве в Мценске и ходил в Поле 1-м воеводой передового полка малой рати. В 1565 г. окольничий В.И. Колычев был на воеводстве в Коломне, одновременно исполняя обязанности воеводы полка левой руки. Затем Василий Колычев был записан в «разряд от литовские украйны» и поставлен начальствовать над ногайскими татарами, посланными на усиление большого полка малой 3-й полковой рати, создавшейся «по озерским вестям». В следующем году он уже 2-й воевода полка левой руки на «берегу», в Коломне, а в 1567 г. принял участие в неудавшемся походе Ивана Грозного на Литву в его свите. К этому времени Василий Колычев уже был в опричнине.

Став опричником до 1572 г., Василий Колычев успел покомандовать в качестве 2-го воеводы сторожевым полком в 1568 г., ходил под Изборск зимой 1569 г., затем был назначен 2-м воеводой большого полка, а в 1570 г. исполнял городовое дело на колыванской дороге и ходил 2-м воеводой наряда к Колывани-Ревелю на помощь к осаждавшему город царскому «голдовнику» герцогу Магнусу. Тот поход закончился для русских неудачей, но на Колычеве и его карьере она не отразилась, и в начале 1572 г. он получил новое назначение.

Последними в нашем списке стоят воеводы полка левой руки, что был поставлен, как уже отмечалось выше, в тылу за большим полком на Лопасне. 1-м воеводой полка был князь А.В. Репнин-Оболенский. Как и М.И. Воротынский, он был дальним потомком Михаила Черниговского и начал свою службу царским адъютантом («за государем ездити») в свите Ивана IV во время Полоцкого похода³⁰. Следующей ступенькой его военной карьеры стало воеводство в 1563 г. в Карачеве. В 1564 г. он был одним из голов в большом полку воеводы И.Д. Бельского на «берегу», а осенью того же года назначен 1-м воеводой в Михайлов. Из Михайлова Андрей Репнин был перемещен в Пронск, осенью 1567 г. принял участие в Литовском походе Ивана Грозного в качестве 2-го воеводы передового полка земской рати. И поскольку поход не состоялся, то Репнина отправили воеводой в Дедилов, на крымскую «украйну». В следующем году Репнин ходил в Поле «за Сосну», а зимой мы видим его уже в Смоленске, «на вылоске». Весной 1569 г. князь назначен 2-м воеводой в Данков и одновременно в случае схода «украинных» воевод «по вестям» — 2-м воеводой большого полка «украинного» разряда. Следующие два год он провел на воеводстве в Орле, Рязани и Путивле. Таким образом, А.В. Репнин-Оболенский, несмотря на свою относительную молодость (в 1572 г. он разменял, судя по всему, 4-й десяток), мог считаться достаточно опытным «польским» воеводой.

Его «товарищ», младший брат Д.И. Хворостинина Петр Хворостинин, безусловно, уступал и опытом, и знатностью Репнину-Оболенскому³¹. Его карьера к 1572 г. умещается в несколько строчек. Осенью 1564 г. Иван IV послал его в Рязань с золотыми для боярина А.Д. Басманова и его сына Ф.А. Басманова, отличившихся при обороне города от внезапно пришедших под него крымских татар. Затем Петр Хворостинин вместе со своими братьями был взят в опричнину и был царским рындой и оруженосцем (осенью 1567 г. — с большим копьем, осенью 1570 г. — с большим саадаком, а в мае 1571 г. — с копьем) с перерывом в 1569/1570 г., когда он был послан воеводой в Юрьев. Так что кампания 1572 г. должна была стать для князя первым серьезным экзаменом.

Теперь можно подвести некоторые предварительные итоги. Царь и Разрядный приказ подошли на этот раз к выбору воевод «береговой» рати чрезвычайно ответственно. Ставки в игре были высоки, и недостаток людей (не стоит забывать о второй рати на северо-западе) можно и нужно было компенсировать не только техническим преимуществом, но и превзойти неприятеля в качестве командования. К счастью, подчеркнем это еще раз, толковые воеводы были, и на этот раз с назначениями, как показали последующие события, в Москве не ошиблись. Главные, «большие», воеводы, М.И. Воротынский и И.В. Меньшой Шереметев, отслужившие не один десяток лет на самых разных должностях, были опытными и заслуженными воеводами. Воротынский всю свою жизнь провел на «берегу», сражаясь с татарами и из старших военачальников того времени был, пожалуй, самым искушенным в хитростях степной войны. Его «товарищ» Меньшой Шереметев, хотя и отслужил на десяток лет меньше, но имел более разнообразный боевой опыт, ходив походами не только на татар, но и на Литву, и на «немцев». Расстановка воевод в остальных полках также наводит на мысль о том, что, прежде чем вынести окончательное решение, при царском дворе долго размышляли над этой проблемой. Во всяком случае, чередование знатных, но недостаточно опытных воевод с менее родовитыми, но зато хорошо зарекомендовавших себя на полях сражений и в походах, говорит о многом. Обращает на себя внимание и возраст большинства (6 воевод из 10 разменяли 4-й десяток лет) воевод береговой рати — между 30 и 40 годами, т. е. с одной стороны, они еще сохранили энергию и задор молодости, а с другой — набрали необходимый опыт и выдержку, которых столь недостает порой молодым военачальникам.

Теперь несколько слов о тех силах, которыми располагал Девлет-Гирей перед решающим сражением. Русские летописцы старательно подчеркивали грандиозный, прямо-таки апокалиптический, размах татарского нашествия, сообщая о «тьмочисленном» разноплеменном воинстве, выступившем на Москву под начало своего «царя». Так, автор «Московского летописца» писал о том, что в неприятельском войске было «...по смете и по языком с царем и с царевичи и с пашою турских и крымъских, и нагайских, и черкаских людей 150 000 и больши; да вогненново бою было 20 000 янычаней»³². Под стать этим цифрам были и намерения хана: «...иде царь крымский гнев Божий над Рускою землею попущением Божиим за грехи наша. И прииде царь с великими похвалами и с многими силами на Рускую землю, и росписав всю Рускую землю, комуждо что дати, как при Батые...» Как будто эти ханские замыслы подтверждает и современник (и, возможно, участник) тех событий, немецкий авантюрист Г. Штаден. В своих записках он писал, что де крымский «царь» желал не только пленить Ивана Грозного, но и подчинить себе всю Русскую землю, посадив в ней своих наместников («все города и области в Русской земле были уже описаны и поделены между мурзами крымского царя»). В другом же месте немец добавлял, что Девлет-Гирей возжелал «увести с собою в Крым великого князя вместе с его двумя сыновьями, отобрать у него казну...»³³

Многие историки восприняли эти сведения о намерениях хана за чистую монету³⁴. Однако, по нашему мнению, более близок к истине оказался Б.Н. Флоря. Характеризуя сообщения летописей и Штадена о планах крымского хана, он считал, что в них отразились «...лишь слухи, ходившие в русском обществе накануне и во время вторжения орды». Намного более вероятным он считал планы Девлет-Гирея по отторжению от Москвы Казани и Астрахани.

Обосновывая этот свой вывод, историк указывал на то, что крымский «царь» для выполнения тех планов, что приписывали ему летописцы и Штаден, не обладал должными силами и ресурсами, а полагаться на помощь со стороны Османской Турции крымский властелин не мог, ибо Турция, как мы уже писали выше, в это время воевала на Средиземном море с коалицией христианских государств³⁵. Тогда вторжения противостояли разрозненные русские княжества, сейчас — хоть и ослабленное, но все же единое Русское государство, ресурсы которого неизмеримо превосходили те, что находились в распоряжении отдельно взятых русских князей XIII века.

Однако каким же все-таки было по численности татарское войско, с которым Девлет-Гирей выступил на Русь? Конечно, не может быть и речи о летописных 150 тыс. всадников, которых привел под Москву Девлет-Гирей, и о 20 тыс. янычар, которые сопровождали его в походе. Также завышенной представляется цифра в 120 тыс. человек, которая встречается в дипломатической переписке того времени. Даже 100 тыс. человек, которые обещал выставить хан в помощь султану в его походе на Персию и о которых сообщал в Москву И.П. Новосильцев, также представляется чрезмерно завышенным. Ряд современных историков полагает, что хан выступил в поход с войском примерно в 40—60 тыс. человек, и эта цифра представляется более или менее приближенной к реальности³⁶. По нашему мнению, собственно крымское войско составляло порядка 40 тыс. всадников, а то и менее.

Почему, на основании чего мы сделали такое предположение? Попробуем разобраться. Для начала разберемся с янычарами. У Девлет-Гирея явно никак не могло быть ни 20, ни даже 7 тыс. «турских» янычар (о чем писал в своей «Скифской истории» А. Лызлов) — как мог султан, воюющий с сильным врагом, дать хану больше, чем он имел сам? Ведь согласно данным Р. Мерфи, в 1574 г. в списках корпуса капыкулу числилось всего лишь 13 599 янычар! Да и, собственно говоря, зачем Девлет-Гирею нужны были турецкие янычары, когда у него были свои собственные, общим числом, если верить имперскому послу барону Бусбеку, 800, набранные из числа местных греков и готов, обитавших на южном берегу Крыма, «оплот его войск»?³⁷

Теперь о татарской коннице. Увы, подлинных татарских дефтеров со списками воинов, участвовавших в походе 1572 г., не сохранилось. Тем не менее можно ли представить, сколько воинов мог выставить хан в эту кампанию? На наш взгляд, да. Для начала — как обстояло дело с походами, в которых татарским войском командовал сам Девлет-Гирей, в эти же годы? И сразу вспоминаются показания двух достаточно надежных свидетелей, рассказавших историю неудачной Турецко-татарской экспедиции 1569 г. под Астрахань. Итак, оба свидетеля, и московский посол в Стамбуле И.П. Новосильцев, и посол Речи Посполитой в Крыму А. Тарановский (проделавший всю Астраханскую экспедицию турок и татар в обозе Девлет-Гирея) — оба они вместе, не сговариваясь, сообщают, что в этой экспедиции приняла участие 50-тысячная татарская рать. При этом ею начальствовали сам крымский «царь» и три его сына. Один из них, Адыл-Гирей, предводительствовал 30 тыс. ногаев (тех, что издавна кочевали в таврических степях и признавали власть крымских ханов)³⁸. Учитывая всю важность этого похода для хана (о чем мы уже писали выше), можно не сомневаться в том, что он собрал для этого похода большую часть (если не всю целиком) своего воинства. Потому, на наш взгляд, можно считать, что 50 тыс. — это тот верхний предел, выше которого численность татарского войска при Девлет-Гирее может полагаться чрезмерной и неправдоподобной.

Однако и 50 тыс. выглядят преувеличением — выше мы уже писали о том, что, по сообщению Ивана Грозного, в 1571 г. «царь» подступил к Москве с 40 тыс. всадников. И тут вспоминается письмо польского аббата С. Грабовецкого римскому императору Максимилиану II. Эту выдержку привел в своем сочинении историк А.В. Стороженко, датировав письмо сентябрем 1576 г. В этом послании аббат писал, что «...татары, ходившие походом на Москву, вернулись... Они шли в числе 40 000...». Казалось бы, какое отношение имеют эти сведения к событиям 1572 г.? Однако ряд деталей письма позволяет говорить о том, что речь шла именно о походе Девлет-Гирея на Москву, закончившемся разгромом Орды под Молодями. Прежде всего, в 1576 г. крупных набегов крымских татар на русскую «украйну» не было, не говоря уже о походе на Москву — в этом году хан вышел из Крыма и встал на Молочных Водах, однако, получив известие, что Иван IV уже ждет его на Оке, вернулся обратно в Крым. Таким образом, до «прямого дела», о котором говорится в письме Грабовецкого, не дошло. Ближайший по времени крупный набег был в сентябре 1573 г., когда «приходили крымские царевичи на резанские места, и з берегу за ними ходили бояре и воеводы князь Семен Данилович Пронской с товарищи. А ходили до Ведери реки за Михайловым городом и тотар не дошли и пошли опять по своим местом. А было дело наперед тово украинным воеводам князю Данилу Ондреевичю Нохтеву Суздальскому с иными украинными воеводами...». Однако в этом случае татары не дошли до Оки (о чем говорится в письме Грабовецкого), и если и было с ними «прямое дело», то в Поле³⁹. Значит, и этот случай не подходит. Остается только один подходящий год — 1572 г., когда действительно татары ходили на Москву и были разбиты, а многие перетонули в Оке во время отступления.

В пользу того, что татар было около 40 тыс., говорит также и ряд других соображений. Прежде всего, сомнительно, чтобы хан отправил в поход всех своих людей, кто мог сидеть в седле — кто-то же должен был остаться и для защиты Крыма от тех же днепровских казаков, немало ему досаждавших. Численность их в 1576 г. хан определял в 3 тыс. человек⁴⁰. А, как мы уже видели, 2 — 3 тыс. решительных и смелых бойцов было более чем достаточно, чтобы ввести хана и его землю в печаль. Об относительной немногочисленности крымского войска говорят и быстрые действия татар в ходе боев на Оке и под Москвой — трудно представить, чтобы пара десятков тысяч всадников с заводными лошадями смогла переправиться через Оку в течение короткой июльской ночи по одному только броду.

На это можно возразить — а как же быть с участием Больших и Малых ногаев и черкесских князей в этом походе на стороне хана? Но черкесов по определению не могло быть много, ибо в поход выступили лишь отдельные князья со своими дружинами. Во всяком случае, сообщение Штадена о том, что вместе с ханом в поход 1571 г. выступил «свойственник великого князя Темрюк (т.е. отец опричного воеводы и брата 2-й жены Ивана Грозного князя М.Т. Черкасского. — П.В.) из Черкасской земли», ряд историков трактуют именно как сообщение об участии кабардинца в походе 1572 г. в отместку за казнь его сына Иваном⁴¹.

Остаются ногаи. Их число оценивается по-разному. Русские источники того времени сообщают о 20 тыс. ногаев. Однако в этом случае речь шла, скорее всего, о крымских ногаях — тех, кто откочевал в Крым еще в 1-й половине XVI в. Названный их предводителем мурза Тягриберди, по мнению В.В. Трепавлова, был главой кипчакского эля Ногайского улуса Крымского ханства. Остается решить вопрос с Большими и Малыми ногаями, участие которых в походе не вызывает сомнения. По мнению В.В. Трепавлова, в походе приняли участие 30 тыс. ногаев Большой Ногайской Орды — 15 тыс. из улуса нурадина Уруса и 15 тыс. из улуса Ураз-Мухаммеда и других ногайских мурз. Но 30 тыс. ногаев — слишком уж большое для них войско. Нет, конечно, в переписке с Москвой и Бахчисараем ногайские мурзы могли похваляться тем, что могут выставить против своих ворогов тьмочисленную рать. Так, сын хана Большой Ногайской Орды Дин-Ахмеда Ураз-Мухаммед ставил себе в заслугу, что в 1569 г., «как приходил турской паша да крымской царь под Асторахань», он де был готов выступить на помощь русскому гарнизону крепости с 10-тысячным войском. Хан-мурза похвалялся тогда же, что де у него 20 тыс. воинских людей, однако же при этом просил у Ивана 10 тыс. ратников с пищалями «Сибирь воевати». Но на деле собрать столь значительное войско ногаям было не под силу. Выше мы уже писали о том, сколько ногаев посылал Исмаил-бий в набеги против крымских татар во 2-й половине 1550-х гг., и понятно, что эти отряды были составлены из «дружин» мурз, принявших участие в этих набегах, и волонтеров-«казаков», возжелавших поправить свое материальное положение за счет грабежа крымских улусов. А «дворы» даже самых могущественных и влиятельных ногайских мурз насчитывали всего лишь несколько сотен всадников⁴².

Необходимо учесть еще и то, что, во-первых, памятуя о старинной вражде Больших и Малых ногаев, чтобы Гази-бий, глава Малой Орды, и Дин-Ахмад-бий, глава Большой Орды, сражались бок о бок. И если в Астраханском походе участвовала 1 тыс. «казыевцев», то почему их должно быть много больше в походе 1572 г. и тем более почему дин-ахмедовы мурзы должны были оказаться «правовернее» казыевых и отправиться в дальнюю и трудную экспедицию на Москву, «всев в седло» со всеми своими людьми от мала до велика? И те и другие должны беречься друг друга — ну а как соседи, воспользовавшись отсутствием боеспособных мужчин в твоем улусе, соберутся на тебя в набег, как это сделали астраханцы в 1521 г., основательно пограбившие Крым в то время, пока хан ходил на Москву? Большие же ногаи вдобавок ко всему обязаны были с опаской посматривать на восток, в сторону их старинного недруга казанского хана Хакк-Назара, недавно побитого ногайскими мурзами и жаждавшего теперь реванша⁴³.

Одним словом, если посчитать всех ногаев вместе с черкесскими князьями, то на круг их выходит всего лишь несколько тысяч, и при любом раскладе меньше чем 10 тысяч. Одним словом, по всему выходит, что верхняя планка численности татарского воинства, выступившего на Москву в начале лета 1572 г., находилась где-то между 40 и 50 тыс. воинов, включая сюда ханских тюфенгчи и перевозимую на верблюдах легкую артиллерию⁴⁴. Естественно, что армию сопровождал и значительный по размерам о6оз-«кош»⁴⁵, тем более что речь не шла о простом стремительном набеге за ясырем, а о серьезной войне, о «прямом деле».

Итак, на берегах Оки, где пролегал главный рубеж русской обороны, предстояло встретиться двум армиям. Татар, видимо, было несколько больше и они имели несомненное преимущество в коннице. Русские же воеводы располагали большим числом пехотинцев и артиллерии, и к тому же их ратники опирались на заблаговременно возведенные полевые укрепления. Это позволяло парировать определенное численное преимущество татар, однако у них было серьезное преимущество. Девлет-Гирей наступал, а Воротынскому приходилось держать оборону, и, таким образом, татары владели инициативой (по крайней мере на первой фазе операции) и могли выбирать время и место боя. Поэтому крымский «царь» мог держать свои «полки» в кулаке, тогда как Воротынский, не зная точно, где враг нанесет свой удар, волей-неволей должен был растянуть свои силы «тонкой красной линией» вдоль берега Оки от Калуги до Каширы.

Все это делало исход схватки трудно предсказуемым. Цена ошибки была очень велика. Русское государство не только могло потерять Астрахань и так дорого доставшуюся Казань, а Иван — стать данником хана, но и оказаться отброшенной назад, больше чем на полстолетия назад, снова оказаться под угрозой татарских вторжений сразу с нескольких направлений. Неспроста впоследствии Иван IV писал, что в случае успеха Крым был бы только одной саблей, тогда как Казань другой, Астрахань — третьей, а ногаи — четвертой, и все бы они «секли» Русскую землю. Иван Грозный прекрасно все это понимал, и не случайно, прибыв в Новгород 1 июня 1572 г., он искал успокоения и ответа на терзавшие его вопросы в религии⁴⁶.

Примечания

1. Буганов В.И. Документы о сражении при Молодях. С. 177; Зимин А.А. Опричнина. С. 282; Скрынников Р.Г. Царство террора. С. 447; Загоровский В.П. Указ. соч. С. 173.

2. Буганов В.И. Документы о сражении при Молодях. С. 168.

3. Там же. С. 168, 170—171.

4. Города России XVI века. Материалы писцовых описаний. М., 2002. С. 3, 34.

5. Роспись русского войска, посланного против самозванца в 1604 г. // Станиславский А.Л. Труды по истории государева двора в России XVI—XVII веков. М., 2004. С. 366—420.

6. См., например: Павлов А.П. Государев двор и политическая борьба при Борисе Годунове. СПб., 1992. С. 23—24, 67.

7. О найме и службе ливонских и немецких гофлейтов русскому царю сообщали, к примеру, Ф. Ниенштедт и Б. Рюссов (Ниенштедт Ф. Ливонская летопись Франца Ниенштедта // Сборник материалов и статей по истории Прибалтийского края. Том IV. Рига, 1880. С. 46; Рюссов Б. Указ. соч. С. 272).

8. Бехайм В. Энциклопедия оружия. СПб., 1995. С. 123—126; Дельбрюк Г. История военного искусства в рамках политической истории. Т. IV. СПб., 2001. С. 87—93.

9. Альшиц Д.Н. Начало самодержавия в России. Л., 1988. С. 197; Колобков В.А. Указ. соч. С. 445.

10. См.: Дело боярина князя Василия Юрьевича Голицына с боярином князем Иваном Петровичем Шуйским // Русский исторический сборник, издаваемый Обществом истории и древностей российских (далее РИС). Т. II. М., 1838. С. 21.

11. Зимин А.А. Опричнина. С. 280.

12. Князь М.И. Воротынский едва ли не самый известный полководец эпохи Ивана Грозного. О нем и его деятельности см., например: Володихин Д.М. Указ. соч. С. 157—196; Каргалов В.В. Указ. соч. С. 34—53. Его личности посвящено также и недавнее диссертационное исследование В.П. Ульянова (Ульянов В.П. Князь М.И. Воротынский — военный деятель России XVI в. Автореф. дис.... канд. ист. наук. Тюмень, 2006). Карьера князя хорошо вида из разрядных книг (См., например: ДРК. С. 117, 120—121, 127, 136, 141, 146, 150, 152, 154, 156, 158, 162, 166, 175, 180, 183—184, 186, 194, 195, 197, 207, 209, 210, 214, 221, 229, 265—266; РК 1475—1605. Т. II. Ч. I. С. 203, 211; Ч. II. С. 233—235, 239, 244, 248—249, 255, 260, 261, 263, 269, 277, 280—282). Интересные сведения о служебной и военной карьере князя содержатся в местнических делах (См., например: Местничество. Дела, собранные действительным членом П.И. Ивановым // РИС. Т. II. С. 9, 11, 19, 20, 41, 51, 52, 77, 182, 273, 287, 306, 307, 364, 376).

13. Как писал А. Курбский, «...от роду мученика князя Михаила Черниговского, закланного от внешняго врага, безбожного Батыя...» (Курбский А.М. История о великом князе Московском. Стб. 130). Родословную М.И. Воротынского см., например: Зимин А.А. Формирование боярской аристократии в России во второй половине XV — первой трети XVI в. М., 1988. С. 130, 133; Семевский М.И. Русская родословная книга. СПб., 1873. С. 5.

14. Курбский А.М. История о великом князе Московском... Стб. 129, 130.

15. См., например: Володихин Д.М. Указ. соч. С. 175—176; ПСРЛ. Т. XIII. С. 342.

16. Антонов А.В. Поручные записи 1527—1571 годов. С. 58—64.

17. АМГ. Т. I. С. 1.

18. ДРК. С. 137, 157, 169, 174, 179, 187, 198, 204, 206, 212, 226, 227, 233, 237, 242, 243, 247, 249, 258—259, 260—262, 266—267; Зимин А.А. Формирование боярской аристократии в России. С. 177, 180, 189; РК 1475—1605. Т. II. Ч. I. С. 203, 204, 206—208, 210, 217; Ч. II. С. 230, 231, 237, 239, 240—241, 248—249, 255—257, 261, 263, 277, 280—281, 286—287, 293.

19. Родословие Шереметевых см.: Зимин А.А. Формирование боярской аристократии в России. С. 175, 177, 180.

20. Оболенский К.М. Письмо гетмана Литовского Радивила о победе, одержанной при Уле, 1564 года, генваря 26-го // ЧОИДР. Кн. 3.1847. Материалы иностранные. С. 2.

21. Баранов К.В. Записная книга Полоцкого похода 1562/1563 года... С. 131; Зимин А.А. Состав Боярской думы в XV—XVI веках // Археологический ежегодник за 1957. М., 1958. С. 75; Зимин А.А. Формирование боярской аристократии в России. С. 129—130; Кобрин В.Б. Опричнина. Генеалогия. Антропонимика. С. 56—57; ДРК. С. 264; РК 1559—1605. С. 40, 41, 48, 56, 69, 75, 77, 85—87, 95—96; РК 1475—1605. Т. II. Ч. I. С. 201, 202, 213; Ч. II. С. 247, 255, 271, 293; ТКДТ. М.—Л., 1950. С. 118.

22. ТКДТ. С. 158.

23. ДРК. 171, 182, 187—189, 203—204, 228, 240, 251—252, 256, 259, 262, 265; Зимин А.Л. Формирование боярской аристократии в России... С. 177, 180, 189; РК 1475—1605. Т. II. Ч. I. С. 201, 217; Ч. II. С. 227, 251, 253—254, 263, 275.

24. О карьере А.П. Хованского см., например: Кобрин В.Б. Опричнина. Генеалогия. Антропонимика. С. 88—89; ДРК. С. 222, 225, 246—248, 251, 262—263; РК 1475—1605. Т. II. Ч. I. С. 213; Ч. II. С. 265, 271.

25. Флетчер Дж. Указ. соч. С. 80. Как и М.И. Воротынский, Д.И. Хворостинин не был обделен вниманием отечественных историков. Из последних работ о нем см., например: Володихин Д.М. Указ. соч. С. 5—34; ДРК. С.; Каргалов В.В. Указ. соч. С. 64—80. О фамилии Хворостининых см., например: Кобрин В.Б. Материалы генеалогии княжеско-боярской аристократии XV—XVI вв. М., 1995. С. 62—63; Кобрин В.Б. Опричнина. Генеалогия. Антропонимика. С. 85—86 (о происхождении рода Хворостининых см.: Зимин А.А. Формирование боярской аристократии в России. С. 85, 88, 96). Его карьера хорошо видна из данных разрядных книг. См., например: Баранов К.В. Записная книга Полоцкого похода 1562/1563 года. С. 129, 133; 140; ДРК. 207, 209—210, 217, 227, 235, 241—242, 268; РК 1475—1605. Т. II. Ч. II. С. 222, 225, 228, 242, 250—251, 256, 265.

26. ТКДТ. С. 158, 193.

27. Баранов К.В. Записная книга Полоцкого похода 1562/1563 года. С. 130; Володихин Д.М. Указ. соч. С. 34—70; Каргалов В.В. Указ. соч. С. 54—63; РК 1559—1605. С. 60—61, 63—64, 71—72; РК 1475—1605. Т. II. Ч. II. С. 252, 254—255, 262—263, 277, 281, 283.

28. Зимин А.А. Формирование боярской аристократии в России... С. 177—178.

29. Зимин А.А. Колычевы и русское боярство // Археологические записки за 1963. М., 1964. С. 68; Кобрин В.Б. Опричнина. Генеалогия. Антропонимика. С. 45—47; ДРК. С. 182, 189, 192, 197, 212, 217, 218, 257, 261, 263, 164; РК 1475—1605. Т. II. Ч. I. С. 209—210; Ч. II. С. 223, 240, 250, 257—258.

30. Баранов К.В. Записная книга Полоцкого похода 1562/1563 года. С. 129; Кобрин В.Б. Материалы генеалогии княжеско-боярской аристократии XV—XVI вв. С. 110; ДРК. С. 235, 260, 264—265; РК 1475—1598. С. 203; РК 1475—1605. Т. II. Ч. I. С. 202, 212; Ч. II. С. 226, 229, 233, 236, 241, 247, 253—254, 255, 257, 265, 275.

31. Кобрин В.Б. Материалы генеалогии княжеско-боярской аристократии XV—XVI вв. С. 64; Кобрин В.Б. Опричнина. Генеалогия. Антропонимика. С. 86—87;РК 1475—1605. Т. II. Ч. I. С. 169; X/II. С. 223, 265, 267, 275, 278—279.

32. ПСРЛ. Т. 34. С. 224.

33. ПСРЛ. Т. 34. С. 192; Штаден Г. Указ. соч. С. 199, 329.

34. См., например: Бурдей Г.Д. Указ. соч.; Загоровский В.П. Указ. соч. С. 169—170; Скрынников Р.Г. Царство террора. С. 447. Более осторожен в своих выводах А.А. Зимин, который, описывая «далеко идущие планы» Девлет-Гирея, добавлял слово «вероятно» (Зимин А.А. Опричнина. С. 282).

35. Флоря Б.Н. Иван Грозный. С. 280—281.

36. Бурдей Г.Д. Указ. соч. С. 51; Зенченко М.Ю. Указ. соч. С. 47; Каргалов В.В. Указ. соч. С. 48; Новосельский А.А. Указ. соч. С. 25; Скрынников Р.Г. Царство террора. С. 447 (правда, автор включал в это число только крымских татар, без ногаев).

37. Ганина Н.А. Крымско-готский язык, СПб., 2011. С. 95; Лызлов А. Скифская история. С. 146; Murphey R. Ottoman Warfare 1500—1700. New Brunswik, 1999. P. 45.

38. История о приходе турецкаго и татарскаго воинства под Астрахань... С. 483; Статейный список И.П. Новосильцева // Путешествия русских послов XVI—XVII веков. СПб., 2008. С. 65.

39. См.: РК 1475—1605. Т. II. Ч. II. С. 355—356; 414—415; Стороженко А.В. Стефан Баторий и днепровские казаки. Киев, 1904. С. 34.

40. Стороженко А.В. Указ. соч. С. 31.

41. Штаден Г. Указ. соч. С. 177. Трактовку см, например: Колобков В.А. Указ. соч. С. 416—417.

42. Буганов В.И. Повесть о победе над крымскими татарами... С. 270; Продолжение древней Российской Вивлиофики. Ч. XI. СПб., 1801. С. 192—194, 198, 203, 265, 269; РК 1475—1605. Т. III. Ч. III. М., 1989. С. 76; Трепавлов В.В. История Ногайской Орды. С. 354; Трепавлов В.В. Малая Ногайская Орда. Очерки истории. С. 284.

43. Статейный список И.П. Новосильцева. С. 66, 70.

44. Нечто вроде легких пушек-фальконетов? По крайней мере, так можно истолковать показания А. Тарановского, который писал, что в Астраханском походе 1569 г. «в воинстве татарском токмо бе двацадесят пушек полевых, их же везоша вельблюды» (История о приходе турецкого и татарского воинства под Астрахань. С. 480). О том, что хан имел артиллерию, говорят и разрядные книги (РК 1475—1605. Т. II. Ч. II. С. 311), и повесть о разгроме Девлет-Гирея (Буганов В.И. Повесть о победе над крымскими татарами. С. 270).

45. За царем, по описанию Тарановского, «шли телеги, и их же велблюды возяху, телеги же овыя бяху вси о дву колесах» (Там же. С. 484).

46. См.: Новгородские летописи. С. 114—118.