§ 2. «Польской» поход 1555 г.

Долго ждать бури не пришлось. В конце 1554 г. Девлет-Гирей и его советники приняли решение предпринять новую экспедицию против Ивана. К ее организации крымский хан отнесся чрезвычайно ответственно. Прежде чем начать кампанию, он постарался поддержать у Ивана и его советников видимость своей готовности продолжать мирные переговоры. Как сообщал летописец, «...того же году (1555. — П.В.), месяца майя, прислал из Крыму Девлет-Кирей-царь гонца Ян-Магмета, а писал о дружбе, а послал послов своих и великого князя посла Федора Загрязского отпустил, а царь бы князь великий к нему послал послов...». Одновременно Девлет-Гирей распустил слух, что собирается совершить поход на адыгских князей. Однако в Москве знали о том, что «царем же бусурманским, яко есть обычай издавна, инуды лук потянут, а инуды стреляют, — сиречь на иную страну славу пустят, аки бы хотящи воевати, а инуды поидут», и на всякий случай готовились ответные меры. Как это повелось еще со времен Василия III, на «берегу» заблаговременно, как только чуть просохла земля и зазеленела первая трава, развернули оборонительную завесу. 5-полковая рать во главе с воеводами князем И.Ф. Мстиславским и М.Я. Морозовым заняла позиции по Оке, в треугольнике Коломна—Кашира—Зарайск. Как обычно, с 25 марта «на первой срок» были назначены воеводы в крепости «...от поля и по берегу от крымские стороны»¹.

Однако только этим в Москве решили не ограничиваться. Как полагал ряд отечественных историков, стремясь отвлечь внимание от адыгских князей и одновременно продемонстрировать возросшую военную мощь Российского государства², «поустрашить» крымского «царя», 11 марта Иван IV с боярами «приговорил» «...послати на крымские улусы воевод боярина Ивана Васильевича Шереметева с товарыщи...». Конечной целью похода, согласно Никоновской летописи и разрядным записям, был захват татарских табунов, что паслись на так называемом Мамаевом лугу на левобережье Днепра в его низовьях, и одновременно стратегическая разведка намерений крымского хана³. Нов этом ли заключались планы Ивана IV? Хотел ли он ограничиться захватом ханских табунов или же его замысел был более хитрым и изощренным? Попытаемся ответить на этот вопрос, проанализировав состав и численность рати боярина И.В. Большого Шереметева (такое прозвище было у него для того, чтобы отличить его от младшего брата, Меньшого Шереметева, тоже выдающего военачальника времен Ивана Грозного), а также изучим биографии шереметевских воевод.

Для начала посмотрим, что представляло из себя шереметевское войско? Согласно разрядным записям и летописным свидетельствам, перед нами типичное для того времени походное войско «малого разряда», включавшего в себя три полка: большой, передовой и сторожевой. Отметим, что по устоявшейся к тому времени традиции «большой разряд» состоял из 5 полков — в дополнение к названным в него включались полки правой и левой руки. Ну а если в поход отправлялся сам государь, то со времен Ивана IV в это расписание мог еще включаться государев полк и так называемый «ертаул». И тут самое время вспомнить о том, что в русских дипломатических бумагах того времени неоднократно подчеркивалось, что Шереметев руководил ертаулом и был послан в Поле «не со многими людми». Далее, что князь Курбский, характеризуя ертаул, подчеркивал, что это авангардный отряд, составленный из «избранных», лучших воинов⁴. И то и другое наглядно подтверждается, если посмотреть на состав шереметевской рати.

Итак, каков же был состав шереметевского ертаула? Редкий случай, когда летопись дает как будто точные сведения о численности русского войска того времени, не вызывающие сомнений своей «тьмочисленностью». Согласно Никоновской летописи, для участия в походе под началом Шереметева, представителя старомосковского боярского рода, «мужа зело мудрого и острозрительного и со младости своея в богатырских вещах искусного», было выделено «...детей боярских 4000, а с людми их и казаков и стрелцов и кошевых людей тринатцать тысячь»⁵.

Тем не менее названное число все же вызывает определенные сомнения. Прежде всего, это касается численности казаков и в особенности стрельцов. Ведь стрелецкое войско было образовано совсем недавно и численность его была невелика — на первых порах всего 6 «статей» по 500 человек. Для сравнения, спустя 8 лет после этих событий для участия в походе на Полоцк Иван взял с собой примерно 4—5 тыс. стрельцов⁶. Также не вызывает сомнения и тот факт, что для этого грандиозного похода Иван IV собрал большую часть своего войска⁷. Однако масштабы «Польского» похода Шереметева и Полоцкой кампании явно несравнимы, и вряд ли воеводе могли выделить больше 1—2 стрелецких приказов (т.е. не более 1 тыс. стрельцов), посаженных для большей мобильности на казенных коней (своего рода русский аналог западноевропейских драгун). По аналогии с Полоцким походом можно предположить, что несколько больше, чем стрельцов, было и казаков, которые, по замечанию известного отечественного историка А.В. Чернова, до середины XVI в. «...не занимали заметного места в составе русского войска»⁸.

Таким образом, можно предположить, что примерно 2—3 тыс. ратных людей из состава войска Большого Шереметева составляли стрельцы и казаки. Ядром же рати были, несомненно, дети боярские, выступившие в поход «конно, людно и оружно», в окружении своих послужильцев и кошевых. Сколько их было? Цифра в 4 тыс. собственно детей боярских, названных летописцем, представляется завышенной. Почему? И снова обратимся к разрядным записям. В них отмечалось, что вместе с Шереметевым в поход были отправлены «дети боярские московских городов выбором, окроме казанские стороны», а к ним были добавлены «северских городов всех и смоленских помещиков выбором лутчих людей» (выделено нами. — П.В.)⁹. Кто именно, представители каких «городов» ушли в Поле тем летом, помогает определить чудом сохранившийся синодик Московского Кремлевского Архангельского собора. Изучив его текст, отечественный исследователь Ю.Д. Рыков пришел к выводу, что под стягами Шереметева сражались выборные дворяне и дети боярские Государева двора, служилых «городов» Вязьмы, Волока Ламского, Каширы, Коломны, Можайска, Москвы, Переяславля, Рязани, Твери, Тулы, Юрьева, а также княжеской служилой корпорации Мосальских. В разрядных записях также указывается, что в походе участвовала и часть двора удельного князя Владимира Андреевича Старицкого. Дополняют эти сведения летописи — так, в Никоновской летописи отмечено, что в 1557 г. среди прочих пленников, взятых при Судьбищах и отпущенных «на окуп» ханом, были и представители семейства Яхонтовых, Яхонтовы же — дети боярские, записанные по Твери и Торжку¹⁰.

Получается, что в походе должны были принять участие выборные дети боярские 11 московских «городов», представители государева двора, удела князей Мосальских и Старицкого удела, «выбор» от Смоленска и дети боярские северских «городов», т. е. около 20 служилых корпораций, причем из них — не целиком, «выбором». Сравним эти данные с теми, что есть у нас относительно Полоцкого похода и знаменитой кампании 1572 г., о которой речь еще впереди. В этих последних приняли участие до 60 служилых «городов», и в полном составе. В первом случае в списках числилось порядка 15—17 тыс. детей боярских, во втором — около 12 тыс. Поэтому принять летописную цифру не представляется возможным — скорее всего, собственно детей боярских было существенно меньше. Насколько меньше — можно только предполагать, однако, на наш взгляд, собственно детей боярских было порядка 1,5 или несколько более тысяч человек. Для сравнения, схожая по составу 3-полковая рать малого разряда была послана в декабре 1553 г. против восставших казанцев. Судя поданным разрядных записей, в ней насчитывалось порядка 17 «сотен» и до 1,5 тыс. детей боярских без учета их послужильцев¹¹.

Сложные определиться с тем, сколько взяли с собой послужильцев и кошевых (т.е обозных слуг) дети боярские и дворяне. Оживленные баталии вокруг вопроса о соотношении детей боярских и их слуг в литературе, а сегодня и в Internet-пространстве идут не одно десятилетие, но удовлетворительного ответа на него как не было, так и нет до сих пор. Можно лишь с некоторой степенью уверенности утверждать, что в начале века дети боярские, будучи побогаче, позажиточнее, могли выставить на государеву службу послужильцев больше, чем в середине и тем более конце столетия — скажем, двух-трех, а то и больше, вместо одного впоследствии. Выходит, что соотношение детей боярских и их послужильцев на протяжении XVI в. постоянно изменялось и в среднем на одного сына боярского приходился в лучшем случае один-два послужильца и один кошевой. Во-вторых, дети боярские «по выбору» в среднем были способны выставить в поле больше послужильцев и, соответственно, кошевых, чем рядовые мелкопоместные служилые люди. Основанием для такого суждения (во всяком случае, применительно к нашему случаю) могут служить записи в так называемой «Боярской книге» 1556/1557 г. Так, плененный в сражении при Судьбищах Денис Федоров сын Ивашкин выставлял в поход «по старому смотру» 6 чел., в том числе 2-х в доспехе и 2-х в тегиляех; Иван Назарьев сын Хлопова отправился в «Польской поход» с 3 послужильцами «в доспесех и в шеломех»; Иван Шапкин сын Рыбина, также попавший в плен, выступил на государеву службу вместе с 5 послужильцами «в доспесех»; Борис Иванов сын Хрущов «сам в доспесе; людей его 3 человеки, в них один человек в бехтерце, а 2 человека в тегиляех...»; Иван Кулнев сын Михайлова (тоже взятый в полон татарами) участвовал в походе с 4-мя ратниками «в доспесе» и с 3 «в тегиляех», а Андрей да Григорий Третьяковы дети Губина — с 8 людьми «в доспесе» и с 4 «в тегиляех»¹².

Из всего этого можно сделать вывод (предположительно, конечно), что приведенная в летописи цифра в 4 тыс. детей боярских включает в себя и самих детей боярских, и их послужильцев. И что самое интересное — именно эту цифру называют русские дипломатические документы. Так, в наказе юрьевскому сыну боярскому И. Кочергину, который в начале 1556 г. встречал литовских послов, было сказано, что если спросят послы о походе Большого Шереметева и о том, сколько людей было под началом воеводы, то отвечать им: «...было с Иваном всякого человека и з боярскими людми с пол-четверты тысячи...» Добавив к 4 (или несколько больше) тыс. детей боярских и их послужильцев стрельцов и казаков, а также кошевых, можно получить максимум 10 тыс. «сабель и пищалей» вместе с кошевыми, которыми реально мог располагать Шереметев. Примечательно, что в одном из списков Степенной книги одна фраза из рассказа о событиях лета 1555 г. может быть истолкована как указание на то, что общая численность рати Шереметева составляла 10 тыс. человек. И для сравнения — в конце 1559 г. 3-полковая русская рать под Дерптом (6 воевод и еще по меньшей мере один воевода «в сходе») насчитывала, согласно сведениям ливонского магистра, 9 тыс. ратников¹³. И еще одно обстоятельство, на которое также стоит обратить внимание — Шереметев не получил «наряда», во всяком случае, нигде, ни в одном источнике, не сообщается, что с ним была хоть одна пушка.

Итак, состав и численность полков Шереметева как будто подтверждают наше предположение о том, что перед нами именно «ертаул», передовая рать, составленная из лучших, «выборных» людей. Обратимся теперь к анализу биографий воевод. И, естественно, первым в нашем списке будет сам Большой Шереметев. Безусловно, он был опытным военачальником с хорошим, как бы сейчас сказали, послужным списком. Впервые на страницах разрядных книг его имя появляется в 1540 г., когда он был воеводой в Муроме. В следующем году он был 2-м воеводой сторожевого полка, что был поставлен во Владимире на случай прихода казанских татар. В последующие годы он медленно продвигался вверх по служебной лестнице, последовательно занимая должности 2-го воеводы сторожевого полка, 1-го воеводы передового полка, воеводы передового полка судовой рати. В 1548 г., после возвращения из неудачного похода на Казань, Шереметев был пожалован в окольничие — примечательный факт, говорящий сам за себя. Во время неудачной попытки взять Казань зимой 1550 г. Шереметев был ранен, за что был пожалован царем в бояре и в конце того же года включен в состав «лутчих слуг 1000 человек»¹⁴.

В последующие годы Большой Шереметев принял активное участие в заключительном акте Казанской драмы, выполняя ряд военно-дипломатических поручений, а в походе 1552 г. занимал должность 2-го дворового воеводы. В конце 1553 г. он был послан «на луговую сторону и на арские места воевать, которые где не прямят государю» в качестве 1-го воеводы передового полка. Поход увенчался успехом, и за эту победу большой воевода большого полка князь С.И. Микулинской-Пунков и И.В. Большой Шереметев получили одинаковую награду — «по золотому корабленому». Остальные же воеводы получили по «по золотому угорскому» — награду меньшего достоинства¹⁵.

Однако, несмотря на довольно успешную карьеру и несомненное доверие со стороны Ивана IV, до 1555 г. Шереметев ни разу не выступал в качестве командующего отдельной ратью, все время находясь на вторых ролях — 1-й воевода передового полка по местническому счету был равен 1-м воеводам полков правой и левой рук и сторожевого и, безусловно, уступал 1-му воеводе большого полка. Как отмечено было в разрядных книгах относительно иерархии воевод, «в большом полку быти большому воеводе, а передовово полку и правой и левой и сторожевому полку первым воеводом быти меньши большова полку первова воеводы. А хто будет другой воевода в большом полку, и да тово большова полку другова воеводы правой руки большому воеводе дела и счоту нет, быти им без мест. А которыя воеводы будут в правой руке и передовому полку и сторожевому полку первым воеводам правые руки быти не меньши. А левые руки воеводам быти меньши правыя руки первого воеводы, а другому воеводе быти в левой руке меньши другова воеводы правой руки, да левые же руки воеводам быти не меньше передовова и сторожевова полку первых воевод». Сам же передовой полк, судя по разрядным записям, считался 3-м по старшинству среди прочих полков после большого и правой руки¹⁶. Вот и выходит, что поход 1555 г. должен был стать дебютом Шереметева в качестве самостоятельного командующего, однако все же вспомогательным по отношению к другой рати.

На вспомогательный характер войска Шереметева в кампании 1555 г. указывает и состав воевод, которые должны были сражаться под его началом. За исключением князя Ю.В. Лыкова из рода Оболенских, который командовал отрядом детей боярских из Старицкого удела, среди них не было ни одной титулованной особы. Кстати, о князе Лыкове нельзя сказать, что он был опытным военным. Во всяком случае, в разрядных книгах он упоминается только один раз — под 7057 годом (1549 г.), когда он был воеводой в Зарайске.

2-м воеводой в большом полку, «товарищем», т. е. заместителем Шереметева, был окольничий и оружничий Л.А. Салтыков из старинного московского боярского рода Морозовых¹⁷. Казалось бы, на этом месте должен быть опытный военачальник, способный подменить в случае необходимости большого воеводу. Однако послужной список Салтыкова как воеводы не в пример короче, чем у Шереметева. Как военачальник до 1555 г. он упоминается в разрядных записях лишь дважды — в июне 1549 г. он был одним из двух воевод небольшой рати (даже не разделенной на полки), посланной из Нижнего Новгорода «козанские места воевать», да в упоминавшемся выше зимнем походе 1553 г. был 2-м воеводой передового полка, подчиняясь Шереметеву¹⁸. Остается только согласиться с мнением отечественного исследователя Д.М. Володихина, отметившего в этой связи, что «...для столь важного похода И.В. Шереметеву Большому дали, прямо скажем, не самого бывалого помощника... Как военный деятель Л.А. Салтыков выглядит человеком не первого и даже не второго ряда»¹⁹. Возникает вполне закономерный вопрос — если походу Шереметева Большого придавали в Москве большое значение, если эта экспедиция носила самостоятельный характер, а не была частью некоего большего по размаху замысла, то почему помощником большого воеводы был поставлен, прямо скажем, недостаточно опытный и подготовленный для этой роли человек. Ведь, по большому счету, Салтыков больше администратор и чиновник, нежели «прямой» военный?

Несколько более предпочтительно выглядят в этом отношении два родственника — 1-й воевода передового полка окольничий А.Д. Плещеев-Басманов и 1-й же воевода сторожевого полка Д.М. Плещеев, дети боярские 1-й статьи по Переяславлю-Залесскому. Оба они происходили из старого московского боярского рода Плещеевых и к 1555 г. накопили достаточно большой опыт участия в походах русских ратей²⁰. Согласно разрядным записям, А.Д. Плещеев-Басманов начал свою карьеру в 1544 г. с воеводства в Елатьме. Спустя 6 лет он был 2-м воеводой на Бобрике, в 1552 г. участвовал в Казанском походе, а после падения Казани остался в ней на годование в качестве 3-го воеводы. Последним его назначением перед 1555 г. стал пост 2-го воеводы сторожевого полка «береговой» 5-полковой рати в 1554 г. Д.М. Плещеев начинал службу с поста 2-го воеводы передового полка в 1550 г. В памятной кампании 1552 г. он был 2-м воеводой полка левой руки, затем 3-м воеводой годовал в Казани и ходил 2-м воеводой сторожевого полка 3-й полковой рати в Свияжск. Наконец, вместе с Шереметевым он в декабре 1553 г. ходил на «арские места» 2-м воеводой сторожевого полка, за что получил в награду «полузолотой угорский» (кстати говоря, меньше, чем остальные воеводы этой рати)²¹.

Наконец, остались 2-е воеводы передового полка и сторожевого полков — соответственно Б.Г. Зюзин и С.Г. Сидоров соответственно. Оба они были дворовыми детьми боярскими средней руки — Бахтеяр Зюзин по Суздалю, а Степан Сидоров — по Коломне²². Б. Зюзин впервые появляется на страницах разрядных книг в 1552 г., когда он был наместником в Путивле. Там же он провел и последующие два года²³. Не в пример более насыщенной оказалась карьера его коллеги, Степана Сидорова. Согласно разрядным записям, он начал службу с наместничества в Одоеве в 1547 г. В следующем году он служил головой «для посылок» в передовом полку «береговой» рати, в 1543 г. — сотенным головой в Зарайске, затем 2-м воеводой во все том же Зарайске и Почепе, участвовал в зимнем походе на Казань в 1548 г., оборонял Елатьму от ногаев зимой 1550 г. В 1553 г. Сидоров служил 2-м воеводой в войске, охранявшем «шатцкое строение», а в следующем году ходил 1-м воеводой сторожевого полка 3-полковой рати на Астрахань²⁴. Таким образом, перед нами опытный ветеран, поседевший, если так можно выразиться применительно к нему, человеку достаточно молодому, на «береговой» службе, и накопивший большой опыт борьбы с татарами.

Вот такая интересная выстраивается картина — с одной стороны, как будто речь идет о набеговой операции (или глубокой, стратегической разведке?), а с другой стороны, как будто и нет, это часть более серьезного плана, о сущности которого можно только догадываться. Но к этому вопросу вернемся позже, а пока посмотрим, как разворачивались события.

По плану «ставки» сбор основных сил рати Шереметева должен был состояться в Белеве на Николин вешний день (9 мая), а вспомогательных сил из северских городов — тогда же в Новгород-Северском. Отсюда воеводы должны были начать марш на юг, в пределы Дикого Поля, и соединиться в верховьях рек Коломак и Мжи (юго-западнее нынешнего Харькова)²⁵. Однако прошел почти месяц от назначенной даты сбора (интересно, чего ждал Шереметев столько времени, если он собирался отправиться в набег — ведь для такого рода экспедиции внезапность и скорость есть главные залоги успеха?), прежде чем на Троицын день (в 1555 г. он пришелся на 2 июня) войско Шереметева пробудилось наконец от спячки и начало марш по Муравскому шляху на место встречи с отрядом северских детей боярских под началом почепского наместника, каширского сына боярского И.Б. Блудова (кстати, Игнатий Блудов также не может быть отнесен к известным военачальникам. На страницах разрядных книг он впервые появляется именно в 1555 г.)²⁶. Опытный военачальник, И.В. Шереметев, по выражению Курбского, продвигался на юг, «имяше стражу с обоих боков зело прилежную и подъезды под шляхи...»²⁷. Темп марша был небольшой — расстояние от Белева до верховьев Коломака (примерно 470 км) было преодолено за 20 дней, т. е. в среднем в день русская рать проходила по 20—25 км (опять же не похоже на стремительный набег за добычей, а на медленное, осторожное продвижение вперед, прощупывание намерений противника — да).

А что же в это время делал хан, которого мы оставили в тот момент, когда он и его «князья» договорились о походе на Русь? Весна 1555 г. прошла в приготовлениях к запланированной экспедиции (и, надо полагать, при том количестве московских доброхотов-«амиятов», которые были в Крыму, скрыть эти приготовления было невозможно. Следовательно, слухи о них Москвы достигли всенепременно). В мае татарское войско было собрано, и примерно в конце этого месяца Девлет-Гирей выступил в поход на север, к русским рубежам. Вместе с ним была его «гвардия» (стрелки-тюфенгчи, или, как их еще называют в турецких и татарских источниках, сеймены, артиллерия, и, надо полагать, вагенбург, который у нас называли «гуляй-городом»), «двор» и, естественно, «дворы» татарских князей и племенное ополчение. Сколько их было всего — об этом ниже, пока же отметим, что отборная часть татарской конницы, выставляемая карачи-беками, главами знатнейших и влиятельнейших татарских родов (Ширинами, Мансурами, Аргынами и Кыпчаками), состояла, согласно сведениям татарских источников, из примерно 10 тыс. всадников. В случае же необходимости Ширины, в распоряжении которых находилось до половины всего татарского войска, могли поднять на коней до 20 тыс. воинов²⁸.

Пока Шереметев не торопясь шел на юг, татары столь же неторопливо, делая в день самое большее верст по 30, двигались ему навстречу. Во всяком случае, французский инженер Г. Боплан писал в своих записках, что в начале похода обычный темп движения татарского войска составлял примерно 25 км в день²⁹. Во вторник 18 июня передовые татарские отряды вышли к Северскому Донцу на участке между нынешними Змиевым и Изюмом. На следующий день татарское войско начало «лезть» через Донец сразу в четырех местах — «...под Изюм-Курганом и под Савиным бором и под Болыклеем и на Обышкине». Обращает на себя внимание чрезвычайно широкий фронт форсирования Донца татарами — крайние «перевозы» восточнее Змиева (Обышкин или Абышкин перевоз) и Изюмом (Изюмский перевоз) разделяло без малого 90 км. В это время татары и были замечены русской разведкой. Действовавшая за Донцом, «на крымской стороне», станица сына боярского Л. Колтовского обнаружила переправу татар на Абышкином перевозе, где переправлялись 12 (по другим данным — 20) тыс. неприятелей. Голова станицы немедленно отправил гонцов с известием в Путивль и к Шереметеву, а сам с остальными станичниками «остался смечать сакмы всех людей...»³⁰

В субботу 22 июня к И.В. Шереметеву, который к тому времени уже вышел к месту встречи с отрядом И. Блудова, «прибежал» станичник Иван Григорьев с сообщением от Л. Колтовского о переправе татар через Донец. Аналогичная весть была получена и от сторожи, что была послана в р-н Святых гор, находившихся в 10 верстах ниже по течению от места впадения Оскола в Северский Донец «с крымской стороны». Для воеводы стало очевидным, что хан, выступив с войском из Крыма по Муравскому шляху, примерно 15—16 июня достиг развилки степных дорог в верховьях реки Самары и, повернув на восток, дальше продолжил марш по Изюмскому шляху. К тому времени, когда Шереметев получил известие о татарах, Девлет-Гирей уже успел продвинуться в северном направлении на 70—90 км и находился восточнее Шереметева примерно в 150 км. Не теряя времени, воевода приказал стороже «сметать сакмы», а сам, «призывая Бога на помощь», пошел к татарской сакме. Очевидно, что Шереметев с товарищами повернул назад и скорым маршем пошел обратно на север по Муравскому шляху к Думчеву кургану, у истоков Псла (севернее нынешней Прохоровки)³¹.

Тем временем известия о происходящем в Поле достигли Москвы. В пятницу 28 июня к Ивану IV в Москву прибыло сразу несколько гонцов. От путивльских наместников В.П. и М.П. Головиных прискакали вож Шеметка и «товарищ» Л. Колтовского Б. Микифоров, которые сообщили царю о том, «...что голова их Лаврентей Колтовской с товарищи переехали многие сакмы крымских людей...» и что татары во множестве «и с телегами» «лезут» через Северский Донец. О том же известил государя и прибывший от Шереметева И. Дарин с товарищами³².

Эти новости привели в действие московскую военную машину, шестерни которой начали проворачиваться во все убыстряющемся темпе. Командующий расположенной на «берегу» ратью боярин И.Ф. Мстиславский «с товарищи» немедленно был «отпущен» царем к своим войскам, а Иван начал собирать Государев полк. Приказ явиться в Москву получили также бояре и дети боярские, служившие удельному князю Владимиру Андреевичу Старицкому, а также служилые татары «царя Казаньского Семиона». Окольничьи И.Я. Чеботов и Н.И. Чюлков Меньшой получили наказ привести на всякий случай в боеготовность Коломенский кремль³³.

В воскресенье 30 июня к государю прибыл Л. Колтовской, подтвердивший сведения прежних гонцов. Выслушав его донесение, Иван вместе с Владимиром Андреевичем, «царем» Семионом и «царевичем» Кайбулой во главе Государева полка и ертоула (им командовали два воеводы — И.П. Яковлев и И.В. Меньшой Шереметев) выступил из Москвы по направлению к Коломне³⁴.

Развертывание войск для отражения близящегося нашествия не обошлось, как это повелось со времен «боярского правления», без местнических споров и вызванных ими перестановок командного состава. Служба — службой, но боярская честь оставалась боярской честью, «порушить» которую было никак нельзя даже под угрозой самого сурового наказания и опалы. 2-й воевода передового полка, что стоял под Зарайском, князь Д.С. Шестунов (из рода Ярославских князей³⁵) отказался подчиняться 1-му воеводе полка князю А.И. Воротынскому и был переведен 2-м воеводой в полк правой руки в Каширу. На его место был прислан окольничий Ф.П. Головин. Однако, прибыв в Каширу, Шестунов и тут не угомонился, «списков не взял для Михаила Морозова да для князь Дмитрея Немово Оболенсково и посылал о том бити челом государю, что Михайло Морозов в большом полку другой, а князь Дмитрей Немой в левой руке большой...». Лишь получив от Ивана IV невместную грамоту, князь согласился принять командование. Отметим, что и при формировании рати Шерехметева был случай местничества. А.Д. Плещеев-Басманов «бил челом» государю, что ему «...з боярином ... с Болшим з Шереметевым в менших товарыщех» быть непригоже, на что Басманов получил указание Ивана IV «быти на своей службе без мест...»³⁶.

Во вторник 2 июля царь прибыл в Коломну, проделав за 3 суток не меньше 110—120 км (таким образом, среднесуточная скорость марша составляла порядка 35—40 км). Здесь, в треугольнике Коломна—Кашира—Зарайск, к этому времени сконцентрировались главные силы русского войска. Однако долго стоять здесь им не пришлось. Иван, оповещенный вечером в среду, 3 июля, о том, что крымский «царь» идет на Тулу, утром следующего дня, 4 июля, выступил по направлению к городу. «Того дни под Каширою государь Оку-реку перелез со всеми людми (т.е. менее чем за день царь преодолел порядка 40—45 км. — П.В.) и передовым полком велел идти х Туле наспех...». Однако обстановка к этому времени коренным образом переменилась. Как писал летописец, «...того дни прислали к государю из Воротыньских вотчины языка Крымскаго, а сказывают, что Крымской царь, идучи х Туле, поимал сторожей и сказали ему, что царь и великий князь на Коломне, и он поворотил к Одуеву, и, не дошед до Одуева за тритцать веръст, поимали на Зуше иных сторожей, и те ему сказали, что идет царь и великий князь на Тулу, и Крымъской царь воротился со всеми своими людми во вторник...»³⁷ Таким образом Ивану стало ясно, что ожидавшей встречи с главными силами Девлет-Гирея под Тулой не состоится и хан нахмерен уклониться от сражения. Однако царь тем не менее решил продолжить марш в прежнем направлении. Возможно, он рассчитывал на то, что, повернув назад, хан наткнется на Шереметева, тот свяжет татар боем и тогда решающий бой, «прямое дело», все же состоится. Поэтому Иван «...послал доведатца подлинных вестей и за царем послал многих подъезщиков, а сам х Туле пошел не мешкая, в пятницу порану». А. Курбский с похвалой отзывался об этом решении Ивана Грозного, «ибо егда пришел от Москвы ко Оке реке, не стал тамо, идеже обычай бывал издавна застановлятися христианскому войску против царей татарских; но превезшеся за великую Оку реку, пошел оттуду к месту Туле, хотящее с ним (Девлет-Гиреем. — П.В.) битву великую свести»³⁸. Однако спустя несколько часов после начала марша к государю прибыли люди от Шереметева, рассказавшие ему о том, что произошло несколькими днями ранее юго-восточнее Тулы.

Повернув 22 июня назад, вдогонку за Девлет-Гиреем, Шереметев и Салтыков, как они позднее докладывали царю, предполагали «...его (т.е. Девлет-Гирея. — П.В.) в войне застати: нечто станет воевати и розпустит войну, и воеводам было приходити на суволоку, а не станут воевати, и им было промышляти, посмотря по делу...»³⁹ И на первых порах все развивалось так, как и предполагали воеводы. Хан, не догадываясь о своих преследователях, быстро шел на север. Приблизившись к русской границе (по нашим расчетам, это случилось примерно 26—27 июня где-то на р. Сосна, скорее всего, там, где позднее будет поставлен город Ливны, в районе так называемого Кирпичного брода, что «выше города Ливен версты с 3»⁴⁰), Девлет-Гирей дал своему войску, по татарскому обычаю, отдых и здесь оставил свой обоз-«кош» вместе со значительной частью заводных коней, максимально облегчив свое воинство перед последним броском. «Приблизившись к границе на расстояние 3—4 лье, они (т.е. татары. — П.В.) делают остановку на два-три дня в избранном месте, где, по их мнению, они находятся в безопасности...» — отмечал Боплан. К этим словам можно добавить высказывание князя А. Курбского, который писал, что «...обычай есть всегда Перекопского царя днищ за пять, або за шесть, оставляти половину коней всего воинства своего, пригоды ради...»⁴¹

Длившаяся несколько дней остановка татарского войска на Сосне позволила Шереметеву нагнать неприятеля. Когда основные силы Девлет-Гирея примерно 29—30 июня скорым маршем (примерно по 50 или даже более километров в сутки) двинулись на Тулу, Шереметев, к этому времени прочно «повисший» у него на хвосте, решил атаковать ханский кош. 1 июля посланные воеводой вперед головы Ш. Кобяков и Г. Жолобов (дети боярские с Рязани и с Тулы⁴²) со «детьми боярскими многими» взяли «царев кош» и вместе с ним богатую добычу. Согласно Никоновской летописи, в руки русских попало «лошадей с шестьдесят тысящ да аргомаков з двесте да восмьдесят верблюдов»⁴³. Кстати, размеры добычи позволяют прикинуть примерную численность татарской рати. Получается, что примерное число лошадей в татарском войске составляло порядка 120 тыс., следовательно, при норме 3 коня на одного татарского воина число их у Девлет-Гирея в этом походе составляло около 40 тыс. С учетом того, что многие татары выступали в поход, имея больше трех заводных лошадей, то, видимо, реальная численность крымской рати в этой кампании была меньше и колебалась между 30 и 40 тыс. всадников. Приводимые рядом авторов сведения о 20-тысячном татарском войске основаны на недоразумении — да, действительно, в разрядных книгах говорится о 20-тысячном татарском войске, но это только один из татарских «полков», переправлявшийся на одном из перевозов, а именно на Обышкином. Между тем, как было отмечено выше, переправа осуществлялась татарами в 4 местах на широком фронте, следовательно, и войско было большим по численности (кстати, в других разрядных книгах говорится о том, что на Обышкином перевозе «лезло» через реку 12 тыс. татар). Кроме того, можно попытаться прикинуть, сколько мушкетеров было в ханской гвардии. Если татары придерживались старинного правила иметь на 10 пехотинцев 1 верблюда, то, исходя из приведенной в Никоновской летописи цифры, получается, что с ханом было около 800 мушкетеров, что совпадает со сведениями из описания татарского войска, участвовавшего в Астраханской экспедиции 1569 г., и со сведениями А. Курбского⁴⁴.

Разобравшись с огромной захваченной добычей, Шереметев отправил часть ее на Мценск (видимо, вместе с Жолобовым), а другую — на Рязань (с Кобяковым), а сам 2 июля пошел вслед за ханом, который, судя по всему, все еще не подозревал о том, что происходит у него в тылу. Захваченные в кошу пленники показали, что Девлет-Гирей «пошел на Тулу, а ити ему наспех за реку за Оку под Коширою...»⁴⁵.

Однако этот успех оказался для Шереметева последним. А. Курбский сообщал, что после этой победы некие «писари», «им же князь великий зело верит, а избирает их не от шляхетского роду, ни от благородна, но паче от поповичев, или от простого всенародства», «что было таити, сие всем велегласно проповедали...», что вскоре Девлет-Гирей будет наголову разгромлен, ибо на него идет сам Иван IV с главными силами русского войска, а Шереметев «над главою его идет за хребтом...».⁴⁶ Сложно сказать, насколько правдив был князь, когда писал эти строки. Одно ясно совершенно точно, что 2 июля Девлет-Гирею стало известно не только то, что с севера на него надвигается сам Иван IV с превосходящими силами, но и то, что его кош захвачен ратью Шереметева. Перед ханом встала картина приближающейся катастрофы — ведь потеряв половину лошадей, татарское войско утрачивало маневренность, свой главный козырь. Над войском Девлет-Гирея, оказавшимся фактически в окружении, нависла угроза полного разгрома.

Однако не случайно крымский «царь» прославился «великой ревностью к войне»⁴⁷. Оценив ситуацию и убедившись в том, что в сложившейся ситуации начатый им маневр с целью обойти позиции русских войск на Оке с запада (подобный тому, что успешно совершил в 1521 г. Мухаммед-Гирей) теряет всякий смысл, хан принял решение немедленно, не распуская свою рать для «войны», повернуть назад. В момент, когда он принял это решение, от места впадения Плавы в Упу, где, очевидно, стояло татарское войско, до Коломны, где находились главные силы русской армии, было около 180—200 км и примерно столько же до захваченного Шереметевым коша. У Девлет-Гирея появился реальный шанс нанести удар по Шереметеву и, имея в запасе несколько дней, разгромить его войско, отбить хотя бы часть обоза и, главное, табунов, а затем поспешно, избегая столкновения с главными силами русского войска, отступить в Поле.

Для Шереметева такое ханское решение оказалось, судя по всему, неожиданным. Значительная часть его войска (по сообщению Никоновской летописи, до 6 тыс., т. е. почти половина⁴⁸) отделилась и отправилась, как было отмечено выше, перегонять захваченные табуны, а сам он с оставшимися ратниками двинулся по татарской сакме на север. В полдень (около 16.00) 3 июля, в среду, у урочища Судьбищи полки Шереметева столкнулись с татарскими авангардами. Здесь и произошла прогремевшая тогда, но сегодня практически забытая «ознаменованная славой отчаянной битва» (Н.М. Карамзин).

Несколько слов о географии места сражения. Судьбищи — название урочища, располагавшегося в Поле, в верхнем течении реки Любовша. Здесь смыкались две татарских сакмы, по которым степняки ходили за добычей на Русь, — Муравская и Калмиусская. Позднее здесь возникло одноименное село. В середине XIX в. оно входило в состав Новосильского уезда Тульской губернии и насчитывало без малого 1000 жителей. Располагалось село северо-восточнее от ж/д станции Хомутово, возле тракта, соединявшего Новосиль и Ефремов. Согласно современному административному делению, Судбищи находятся в Новодеревеньковском районе Орловской области. До наших дней сохранились и остатки самого урочища, возле которого и произошла эта битва⁴⁹.

На первых порах сражение разворачивалось благоприятно для русских. Неприятельское войско сильно растянулось на марше и вступало в бой по частям, «пачками». Это позволило Шереметеву успешно отражать атаки противника и контратаковать. В серии конных схваток, начинавшихся с «лучного боя» и переходивших затем в «съемный» (т.е. рукопашный) бой и длившихся около 6 часов, сотни детей боярских, действовавших при поддержке стрельцов и казаков, «передовой полк царев и правую руку и левую потоптали и знамя взяли Шириньских князей»⁵⁰. Казалось, что победа вот-вот будет достигнута, несмотря на то, что общий численный перевес был на стороне противника — ведь род Ширинов занимал в политической иерархии Крымского ханства особое, первое, место среди прочих татарских карачи-беев. Ширинские бии считались главнокомандующими татарским войском («оглан-баши») и выставляли в поход, как уже отмечалось выше, до половины всех воинов. Однако допрос пленных показал, что главные силы татар в бой еще не вступили — хан не успел подойти к полю боя. Обе стороны заночевали на поле боя, готовясь возобновить с утра сражение. Видимо, именно тогда стрельцы, казаки и кошевые детей боярских завели кош в дубраву и устроили здесь «засеку», которой предстояло сыграть важную роль на следующий день. Тогда же были посланы гонцы к Г. Жолобову и Ш. Кобякову с приказом срочно вернуться к главным силам. Но к утру в лагерь вернулось всего лишь около 500 ратников, остальные не решились оставить столь богатую добычу и продолжили гнать табуны к Мценску и Рязани. Здесь напрашивается прямая аналогия со сражением на окраине Старой Русы зимой 1456 г., когда точно также московские дети боярские «многое богатьства взяша» и «с того многою корыстию вся люди своя впред себе отпустиша». Не прошло и нескольких часов, как они оказались перед лицом численно превосходившей новгородской рати, горевшей желанием отомстить за грабежи и убийства. Однако тогда воеводе Ф. Басенку удалось вернуть большую часть ушедших с захваченным имуществом ратных людей и выиграть битву. У Шереметева это не получилось, и он потерпел поражение. В этом контексте летописная фраза о том, что к полю битвы «поспели» всего лишь 500 ратников приобретает довольно двусмысленный характер⁵¹. С другой стороны, учитывая бедность основной массы детей боярских и невысокую доходность их вотчин и поместий, трудно осуждать их за стремление разжиться на войне, невзирая ни на какие угрозы и кары со стороны начальных людей и самого государя, полоном и всякими «животишками». Не исключено, что сыграли свою роль и местнические противоречия — ведь среди отряженных в поход ратных людей было достаточно много родовитых князей-Рюриковичей, которым подчиняться пусть и знатному, но все же происходящему не из княжеской, а из боярской фамилии Шереметеву было «обидно».

Так или иначе, но к утру 4 июля в распоряжении Шереметева оказалось примерно 7 тыс. (согласно летописи) детей боярских с послужильцами и кошевыми, стрельцов и казаков. С ними ему предстояло сразиться теперь уже со всем татарским войском сразу.

Готовились к решающей схватке и татары. Накануне вечером на поле боя прибыл Девлет-Гирей с основными силами крымского войска, своей «гвардией» (в т.ч. мушкетерами-туфенгчи) и артиллерией. Выслушав доклады своих военачальников и показания пленных (как писал Курбский, «два шляхтича изымано живы, и от татар приведено их пред царя. Царь же нача со прещением и муками пытати их; един же поведал ему то, яко достояло храброму воину и благородному; а другий, безумный, устрашился мук, поведал ему по ряду: "Иже, рече, малый люд, и того вящее четвертая часть на кош твой послано"...»⁵²), хан ободрился. Оказывается, все было не так уж и плохо, как представлялось ему ранее. Действительно, даже если взять за основу летописное повествование о сражении, то 60 тыс. татар должны были противостоять 7 тыс. русских воинов. И даже если полагать, что летопись сильно преувеличила численность бойцов с обеих сторон, тем не менее совершенно очевидно, что на стороне татар оказалось значительное численное превосходство. К тому же они обладали артиллерией, которой у русских не было. Перед ханом возникла соблазнительная возможность разгромить немалую часть русского войска прежде, чем основные силы рати Ивана IV смогут помочь полкам Шереметева, и Девлет-Гирей решил воспользоваться представившимся шансом. Отказавшись от первоначального намерения продолжить отступление, Девлет-Гирей перегруппировал свои силы и вознамерился взять реванш за унизительные поражение накануне и утрату коша.

На следующий день, 4 июля, с рассветом (между 5.00 и 6.00) сражение возобновилось снова. На склонах холмов у урочища закрутилась круговерть конной схватки — конные сотни с той и другой стороны одна за другой налетали друг на друга, осыпали стрелами и время от времени вступали в рукопашный бой. Лучше вооруженные и защищенные отборные русские всадники, к тому же прекрасно понимавшие, что у них нет иного выхода, как или победить, или умереть, теснили татар. Ожесточенность схватки все время нарастала. По словам татарского хрониста Хурреми-челеби, «войско татарское потеряло дух и пришло в расстройство. Ханские сыновья калга Ахмед-Герай и Хаджи-Герай, пять султанов в бесчисленное множество знатных и простых ратников мусульманских пали под ударами неверных; совершенная гибель была уже близка...»⁵³ Примечательно, что связывал кризис в ходе сражения османский писатель прежде всего с усталостью лошадей, что и немудрено — лишившись большей части запасных лошадей и совершая в течение последних дней форсированные марши, татары действительно сидели на чрезвычайно утомленных лошадях, тогда как русские могли перед началом сражения сменить уставших коней на свежих.

Об ожесточенности схватки и о том, что перевес в ней на первых порах оказался на русской стороне, со слов очевидцев и участников сражения писал и А. Курбский. По его словам, русские ратники «...так бишася крепце и мужественнее теми малыми людьми, иже все были полки татарские разогнали. Царь же един остался между янычары (очевидно, что под ними князь разумел тех самых ханских мушкетеров-тюфенгчи или сейменов. — П.В.): бо было с ним аки тысяща с ручницами и дел (пушек. — П.В.) не мало...». Однако атака русских детей боярских, ободренных успехом, на позиции ханской гвардии, предпринятая в 8-м часу утра, была отражена. Взять татарский лагерь, укрепленный кольцом из повозок и арб и окопанный рвом и частоколом из заостренных кольев, без поддержки артиллерии, силами одной лишь конницы, было невозможно. И русские всадники очень быстро убедились в этом, когда опьяненные победой, попытались на плечах бегущего неприятеля ворваться в татарский лагерь. Встреченные залпами ханских мушкетеров и артиллерии в упор, они в беспорядке отхлынули назад. К несчастью, при этом был тяжело ранен и едва не попал в плен И.В. Шереметев, под которым был убит конь⁵⁴.

Неожиданное ранение русского полководца разом изменило весь ход битвы. «Татаровя ж, видевшее царя своего между янычары при делех, паки обратишася; а нашим уже справа без гетмана помешалась...»⁵⁵ Добавим к этому, что Хурреми-челеби, описывая памятный для татар поход 1555 г., так объяснил причины победы хана в сражении. По его словам, «...сын Девлет-Герая, Мухаммед-Герай-султан, оставленный отцом стеречь Крым, устыдясь проводить время в покое и бездействии, тогда как отец и его и братья были в походе, собрал, без позволения на то Девлет-Герая, сколько можно было храброго войска и, пустившись с ним на помощь и подкрепление отцу, прибыл именно в то самое время, когда войско мусульманское близко уже было к бегству. Помня божественные слова: "Знайте, что рай обретается под тенью мечей", он немедля, с криком "Аллах! Аллах!" ударил на неприятельский лагерь. Это движение придало силы изнемогавшему ханскому войску; оно снова завязало бой, и неверные были разбиты»⁵⁶. Правда, прибытие ханского сына со свежими силами никак не отмечено в русских источниках, поэтому проверить правдивость этого сообщения пока не представляется возможным. Одно ясно точно, что после ранения Шереметева его товарищ, малоопытный в ратном деле воевода Л.А. Салтыков растерялся и не смог взять управление битвой в свои руки. Конные схватки продолжались, но сообщению Курбского, еще почти 2 часа, но перевес теперь перешел на сторону татар, и около «пятово часу дни» (т.е. в 10-м часу утра) русские были разбиты — «...большую половину войска христианского разогнаша татаровя, овых побиша, храбрых же мужей не мало и живых поймано...». Те, кто не погиб или не был взят в плен, «з бою съехали, розметав с собя оружие» и порознь, врассыпную устремились на север, к Туле⁵⁷. А в плен попали, надо сказать, многие русские ратники. В руках торжествующих татарских воинов оказались, к примеру, князь Г.И. Долгорукий Большой, три князя-брата Василий, Иван и Михаил Мосальские, Н.Ф. Плещеев и П.Н. Павлинов из того же рода Плещеевых, отец 4-й жены Ивана Грозного А. Колтовской и многие другие дети боярские и дворяне. Всего же в татарском плену оказалось до сотни детей боярских — во всяком случае, в 1557 г. из плена «на окуп» было отпущено 50 пленников, а в наказе сыну боярскому И. Кочергину, сопровождавшему литовских послов, годом ранее была названа цифра в 70 пленных⁵⁸.

Однако не все дети боярские «обратишася на бег». Многоопытные в ратном деле окольничий А.Д. Басманов-Плещеев и С.Г. Сидоров не ударились в панику, сумели собрать вокруг себя часть своих людей и отступили в дубраву, где находились их коши. Здесь Басманов «велел тут бити по набату и в сурну играти» (как позднее писал английский дипломат Дж. Флетчер, русские «большие дворяне, или старшие всадники, привязывают к своим седлам по небольшому медному барабану, в который они бьют, отдавая приказание или устремляясь на неприятеля. Кроме того, у них есть барабаны большого размера, которые возят на доске, положенной на четырех лошадях. Этих лошадей связывают цепями, и к каждому барабану приставляется по 8 барабанщиков. Есть у них также трубы, которые издают дикие звуки...»)⁵⁹.

На призыв Басманова «съехалися многие дети боярские и боярские люди и стрелцы» (согласно летописи, от 5 до б тыс., Курбский писал о 2 тыс. или больше), которые заняли в дубраве оборону («осеклися»). Трижды хан при поддержке огня артиллерии и мушкетеров («со всеми людми и з пушками и з пищалми») приступал к русской засеке и трижды был отражен. Во время этой героической обороны получил вторую рану «из затинной пищали по колену» храбрый С.Г. Сидоров (первую рану он получил в конной схватке от удара татарского копья. Спустя пять недель он скончался от ран в Москве, приняв перед смертью схиму)⁶⁰.

Убедившись в том, что взять русский лагерь без больших потерь невозможно, и опасаясь, что, пытаясь добить остатки войска Шереметева, он может попасть под удар главных сил русской рати, двигавшейся в это время к Туле, Девлет-Гирей примерно в 21.00 отдал приказ прекратить атаки и начать быстрый отход на юг, в Крым. На следующий день татары достигли р. Сосны и «перелезли» через нее, совершив 90-километровый марш менее чем за сутки. Кстати, характеризуя татарских коней-бахматов, французский инженер Г.-Л. де Боплан писал, что эти «плохо сложенные и некрасивые» кони необыкновенно выносливы и могут совершать переходы по 20—30 лье, т. е. по 90—130 км в сутки⁶¹. Очевидно, что хан гнал свое войско на юг на пределе физических возможностей коней, опасаясь преследования.

И у хана были все основания для столь поспешного отступления, ибо с поражением Шереметева кампания не закончилась. Как уже было отмечено выше, на полпути между Окой и Тулой утром 5 июля к Ивану IV прибыли первые беглецы с поля боя, сообщившие ему, что крымский «царь» «воевод разгромил и людей побил многих, а сам х Туле идет...». По свидетельству А. Курбского, получив известие о поражении Шереметева, царь созвал военный совет, на котором многие стали отговаривать Ивана отказаться от прежнего плана действий и отступить за Оку, а оттуда вернуться в Москву, тогда как «неции мужественнейшие укрепляюще его и глаголющее: "Да не даст хребта врагу своему и да не посрамит прежния славы своея добрыя в лице всех храбрых своих..."»⁶² Теоретически нет ничего невозможного в том, что такой совет был созван Иваном, который хотел услышать мнение своих военачальников о том, как следует поступить в ситуации, когда первоначальный план ведения кампании оказался разрушен. Однако, учитывая общую направленность «Истории...» Курбского, сомнения относительно этого совета остаются, тем более можно провести определенные литературные параллели — достаточно взять «Послание на Угру» с его противопоставлением «злых» советников Ивана III «добрым». Потому то и представляется весьма интересной концовка пассажа Курбского о совете, созванном царем: «Се таков наш царь был, поки любил около себя добрых и правду советующих, а не презлых ласкателей»⁶³.

Тем не менее, вне зависимости от того, был ли военный совет или не был, Иван отказался изменить первоначальное решение и «...пошел наспех х Туле, шел во всю ночь и пришел х Туле в субботу на солнечном возходе», т. е. ранним утром 6 июля, «хотяще сразитися с бусурманы за православное христианство».⁶⁴ Здесь к нему прибыли тяжело раненный И.В. Шереметев, вывезенный с поля боя верными людьми, Л.А. Салтыков и часть войска, доложившие о результатах сражения с крымским «царем». Вслед за ними прибыли с остатками своих людей Д. Плещеев и Б. Зюзин. Общая картина стала более или менее ясной, однако, судя по всему, у царя еще оставались сомнения относительно намерений крымского хана. Поэтому он отправил 2-х воевод, князей И.И. Пронского-Турунтая и Д.С. Шестунова, «за Дон на поле, и ходили посторонь Дону за Непрядву до Рыходцких верховей...» Тем временем в воскресенье 7 июля в Тулу прибыл Басманов и Сидоров «со всеми людми», от которых стало известно, что «уже, аки третий день, царь поиде к орде...»⁶⁵ Стало очевидно, что нового сражения не будет, равно как и преследовать «царя» бессмысленно, так как «промеж их (приходом Ивана с главными силами русского войска к Туле и сражением при Судьбищах. — П.В.) четыре дни, а бой был от Тулы полтораста верст, и пришла весть от подъезщиков, что царь идет в одход наспех по семидесяти верст на день...»⁶⁶ Прежде чем повернуть домой, в Москву, Иван со своими советниками предпринял меры на случай возвращения части татар на «украйну». Согласно составленной диспозиции полков за Окой, большой полк во главе с воеводами И.Ф. Мстиславским и М.Я. Морозовым был оставлен в Туле, в Михайлове встал полк правой руки во главе с И.И. Пронским-Турунтаем и Д.С. Шестуновым, усиленный частью сил большого полка под началом воеводы П.С. Серебряного-Оболенского. Передовой полк (воеводы А.И. Воротынский и И.П. Головин) расположился в Одоеве. После этого, дождавшись возвращения «подъезщиков» с Поля, Иван в тот же день 7 июля пошел обратно на Москву. Здесь «жаловал государь воевод и детей боярскых, которые билися с крымцы...»⁶⁷. «Полской» поход закончился.

Теперь попробуем подвести общий итог кампании 1555 г. Прежде всего отметим, что анализ сведений о численности рати, ее составе и биографий воевод, вставших во главе русских полков, наводит на мысль о том, что Иван IV и его советники все же решили не просто ограничиться организацией набега на крымские табуны, отвлечь внимание Девлет-Гирея от адыгских князей и продемонстрировать крымскому хану, что язык угроз по отношению к Москве неприемлем. Для такой второстепенной задачи, конечно же, вполне было бы достаточно 3-полковой рати во главе с такими незнатными, нетитулованными воеводами, какими были Шереметев и его товарищи (для сравнения можно провести аналогии с походами на «крымские улусы», предпринятыми после 1555 г. Д. Ржевским, Д. Адашевым и князем Д. Вишневецким, о чем речь пойдет ниже). Однако вместе с тем посылать для рядовой набеговой операции лучших из лучших от московских детей боярских, членов Государева двора, было, по нашему мнению, слишком расточительно и нелогично. Поэтому, по нашему мнению, действительный замысел похода был иным. Видимо, в Москве не заблуждались относительно действительных намерений крымского хана, да и зачем Ивану IV оказывать содействие адыгским князьям против хана? Какую конкретную выгоду он мог получить в это время, вмешавшись в политические интриги и борьбу за доминирование на Западном Кавказе, тогда как попытки закрепиться здесь могли привести к осложнению отношений не только и не столько с Крымом, но и с Турцией, которая стремилась закрепить этот регион за собой, действуя руками крымских ханов?⁶⁸ Ведь у русского государя пока были связаны руки — надо было осваивать Казань, Астрахань не была полностью покорна его воле, да и в Ногайской Орде не закончилась еще борьба между сторонниками ориентации на Крым и промосковской партии! Возможно, Иван IV располагал сведениями о том, что Девлет-Гирей собирается на самом деле предпринять попытку похода на Москву, взяв реванш за неудачу 1552 г. Заодно, вероятно, хан стремился, во-первых, надавить на колеблющегося между Москвой и Крымом астраханского хана, а во-вторых, поддержать крымскую партию в Ногайской Орде. Поэтому еще одно поражение, которое потерпел бы хан в схватке с русскими, могло иметь серьезное значение и разом изменить политическую ситуацию и не только на южной русской границе, но и в Нижнем Поволжье и Заволжье. Потому-то мы и склоняемся к тому, что выдвижение глубоко в пределы Поля рати Шереметева было частью общего стратегического замысла русской «ставки» (термин Ю.Г. Алексеева). Он и его люди должны были заблаговременно обнаружить крымское войско, сопроводить его до русских пределов и здесь атаковать неприятеля с тыла, сковав до подхода главных сил «береговой» рати и Государева полка (для этого и нужны были выборные дети боярские, вооруженные и экипированные много лучше, чем рядовые дети боярские). Рать Шереметева должна была стать «наковальней», на которую обрушился бы «молот» главных сил русской армии. Кстати, намек на существование такого плана просматривается у Курбского. Следовательно, мнение воронежского историка В.П. Загоровского о том, что перед Шереметевым не ставилось конкретных больших задач, представляется неверным⁶⁹.

В пользу нашей версии говорит также и длительное, почти месяц, пребывание Шереметева со товарищи в Белеве — если задача состояла в том, чтобы совершить молниеносный набег на крымские улусы в Нижнем Подненровье, то зачем собравшемуся войску так долго стоять на самой границе? Ну а как информация о запланированном набеге просочится в Крым и хан примет соответствующие контрмеры? Связано ли это стояние Шереметева с тем, что в Москве ждали известий от доброхотов из Крыма о действительных намерениях Девлет-Гирея? И если наши предположения верны, тогда становятся ясными причины сетования Ивана Грозного, обращенного к Курбскому и в его лице к А. Адашеву: «О Иване же Шереметеве что изглаголати? Еже по вашему злосоветию, а не по нашему хотению, случися такая пагуба православному християньству...»⁷⁰

Действительно, выполнение задуманного столь широкомасштабного и долженствовавшего привести к полному разгрому крымчаков плана в итоге привело всего лишь к срыву очередного похода хана на Русь, однако угрозу со стороны Крыма не ликвидировало и привело к серьезным потерям среди отборных русских воинов. Согласно Никоновской летописи, в сражении было побито и взято в плен 320 детей боярских (многие из них, плененные в сражении, домой так и не вернулись) и 34 стрельца. Синодальный список летописи и Лебедевская летопись приводят сведения о 2 тыс. побитых и плененных детях боярских и 5 тыс. их людей при том же числе убитых стрельцов.⁷¹ Однако такие потери представляются существенно завышенными — при таком уровне потерь (более половины всей рати) исход сражения при Судьбищах можно считать подлинной катастрофой, что неизбежно было бы отмечено в летописях и иных источниках. Поэтому первая цифра выглядит более реальной и правдоподобной. Вместе с тем представляет интерес отмеченное той же Лебедевской летописью соотношение потерь детей боярских и их людей — 1 к 2,5. И если взять за основу 320 убитых и плененных детей боярских Никоновской летописи, то получается, что безвозвратные потери послужильцев составили около 800 человек. В таком случае безвозвратные потери войска Шереметева составили без учета казаков более 1,1 тыс. ратников, т. е. более 10% личного состава (и это без учета раненых и умерших позднее, как Степан Сидоров, от ран) — очень высокий уровень потерь для сражений не только XVI, но и XVII вв., тем более если учесть, это были лучшие из лучших детей боярских. Примечательно, что в летописце Игнатия Зайцева сказано, что «...великого князя воевод Ивана Шереметева, да Лва Салтыкова, да Олексея Басманова, да Степана Сидорова Рязанца на поле побил царь крымьской, многих людей побил, а иных в полон имал, а сами воеводы ушьли не со многими людьми (выделено нами. — П.В.)...»⁷² Поэтому действительно это сражение по праву может быть поименовано «отчаянным».

Потери татар в сражении неизвестны, но, очевидно, они были больше, чем у русских. Во всяком случае, отпущенные из Крыма для сбора выкупа дети боярские Иван Трофимов (юрьевский сын боярский) и Богдан Шелонин (московский сын боярский, умер в 1557 г.⁷³) сообщали, что «...у царя у крымского на бою царя и великого князя воеводы боярин Иван Васильевич Шереметев с товарыщи побил многых лутчих людей, князей и мурз и ближних людей, и безчестие царю и убытки, сказывает, в том, что кош у него взяли, те лошади на украйну и увели, а на бою с ним русские немногие люди билися и побили у него многих людей...», и, отступая, хан «назад наспех шел, блюдяся царя и великого князя приходу на собя...»⁷⁴ И, поскольку в октябре 1555 г. в Москву прибыло крымское посольство⁷⁵, предложившее Ивану с предложением размена послами и «...чтобы со царем крымскым царь и великий князь похотел миру, а прошлого не поминати,... а кровь бы промежь государей на обе стороны унелася», видимо, хан действительно нуждался в определенной передышке для восстановления сил. В пользу такого предположения свидетельствует и тот факт, что в кампанию 1556 г. Девлет-Гирей, узнав о том, что Иван с войском ждет его на «берегу», отказался от своего намерения совершить поход на Москву и «поворотил на черкасы»⁷⁶. Не вызывает сомнения, что на это его решение повлияла не только эпидемия, опустошившая Крым, но и урок, преподанный ему в минувшем году. Следовательно, ирония со стороны А.Л. Хорошкевич в оценке результатов «Польского похода» выглядит несколько неуместной⁷⁷.

Тем не менее, потерпев серьезную неудачу, хан все же попытался сделать хорошую мину при плохой игре. Сразу после сражения Девлет-Гирей прислал в Вильно к Сигизмунду II гонца, «поведаючи о злом умысле великого князя Московского иж мает волю ити под замъки его королевское милости, гдеш он уседши на конь свой з войском своим шол противько ему отпор чинечи». Другой гонец «поведаючи, иж войско московъское пятьдесят тисечей побил и господару, его милости, одного вязня москвитина прислал, а была битва возле Тихое Сосны...» Одним словом, хан постарался предстать перед великим князем Литовским и польским королем в образе спасителя Литвы от нашествия тьмочисленной московской рати в расчете на получение вполне конкретных политических и материальных (в виде поминок) выгод. Схожее по характеру послание было отправлено и в Стамбул, где хан расписал свою победу над русским «баном Иваном», побив и взяв в полон 60 тыс. гяуров⁷⁸. Примечательно, что, несмотря на то, что Девлет-Гирей пытался представить исход похода 1555 г. как свою безусловную победу, тем не менее на него и его окружение действия русских войск произвели неизгладимое впечатление. Вряд ли случайным был тот факт, что в русско-татарских переговорах 1563—1566 гг. фигура И.В. Шереметева, или, как его называл Хурреми-челеби, «славного отважностью между неверными, выкреста из персидских армян по имени Шир-Мердув», по меткому замечанию отечественного историка А.И. Филюшкина, приобрела знаковый характер⁷⁹. Иван, сообщая Девлет-Гирею о своей готовности урегулировать спорные вопросы путем переговоров, подчеркивал, что на тех, кто ссорил его с «братом», наложена опала, и среди них был и Шереметев, а значит, и дорога к переговорам теперь открыта.

И, завершая наш рассказ о «Польском походе», коснемся его оценки, которую дал В.П. Загоровский. В своем ставшем классическим исследовании по истории Центрального Черноземья в XVI в. он попытался выделить как положительные, так и отрицательные итоги этого раунда русско-крымского противостояния. С одной стороны, трудно не согласиться с высказанным им тезисом о том, что «...в 1555 г., послав свои войска к крымским границам, Россия реально вступила в борьбу с Крымским ханством за ничейное, пока еще никому не принадлежащее Поле...», а также и с тем, что «...события 1555 г. выявили трудности в организации русского военного похода через Поле против Крымского ханства...». Действительно, с момента начала жесткой конфронтации между Москвой и Крымом вскоре после смерти Ивана III и его союзника Менгли-Гирея I никогда еще русские столь крупными силами так далеко в Поле не заходили. И точно так же очевидно, что главная причина неудачи задуманного в Москве плана связана прежде всего с невозможностью в то время организовать четкое взаимодействие действующих на значительном расстоянии друг от друга войсковых группировок. Даже при хорошо налаженной разведывательной службе (примером которой могут служить действия русских станиц и «подъезщиков» в жаркие дни лета 1555 г.) передача информации о передвижениях неприятеля и его намерениях посредством конных гонцов осуществлялась слишком медленно для того, чтобы адекватно и своевременно реагировать на быстро меняющуюся обстановку.

Именно это неизбежное в тех условиях запаздывание с реакцией на изменившиеся намерения неприятеля предопределило решение Ивана IV не преследовать хана после сражения при Судьбищах, и именно потому, что царь слишком поздно узнал об изменившихся планах Девлет-Гирея, он не смог оказать поддержки Шереметеву, в чем его фактически обвиняет В.П. Загоровский⁸⁰. Но мог ли царь помочь гибнущим в неравной схватке воинам Шереметева, если, напомним, к моменту завязки сражения Иван IV с главными силами русского войска только-только приступил к форсированию Оки и от места сражения его отделяло порядка 240 км по прямой — по меньшей мере 3 дня форсированного марша? По той же самой причине бессмысленно было организовывать и преследование неприятеля — к тому времени, когда царь получил первые сведения о поражении Шереметева, между русским войском и татарами было уже порядка 300 км и догнать Девлет-Гирея было невозможно физически.

Не согласны мы также и с обвинением Ивана IV в нерешительности на том только основании, что в 1555 г. возможность похода на Крым главных сил русского войска не исключалась⁸¹. Теоретически, конечно, можно было послать всю армию с «берега» по Муравскому шляху прямо на Крым, но насколько практически было осуществимо такое намерение, о котором как о возможном варианте действий говорилось, к примеру, в наказе послу И.Т. Загряжскому⁸², который весной 1555 г. выехал к ногайскому бию Исмаилу? На это вопрос мы, не колеблясь, ответим отрицательно. Поле еще не было изучено русскими как следует, слишком большое расстояние разделяло русские рубежи и Перекоп. И если разгром Казанского ханства потребовал организации трех больших походов, и это при том, что Казань была не в пример более уязвима, нежели Крым, то насколько был оправдан такой риск? Сотни верст дикой степи были для крымских татар защитой более надежной, чем самые мощные валы и бастионы. Достаточно вспомнить судьбу походов князя В.В. Голицына и Б.-Х. Миниха на Крым, а ведь исходные рубежи, с которых они начинали, лежали много, много южнее Оки! К каким печальным последствиям могла привести неподготовленная должным образом экспедиция против Крыма? В Москве не могли не понимать, что для того, чтобы отправиться покорять ханство, нужна была более серьезная, чем когда бы то ни было, подготовка. Так можно ли полагать, что серия набегов на владения Девлет-Гирея, предпринятая русскими после 1555 г., как раз и являлись частью такой подготовки? Попытаемся ответить на этот вопрос в следующей главе.

Примечания

1. Милюков П.Н. Древнейшая разрядная книга (далее ДРК) официальной редакции (по 1565 г.). М., 1901. С. 171; ПСРЛ. Т. XIII. С. 255—256; Соловьев С.М. Указ. соч. С. 475.

2. См., например: Загоровский В.П. Указ. соч. С. 116.

3. ДРК. С. 171; РК 1475—1605. Т. I. Ч. III. С. 490; ПСРЛ. Т. XIII. С. 256; Сыроечковский В.Е. Мухаммед-Гирей и его вассалы // Ученые записки Московии ордена Ленина Государственного университета им. М.В. Ломоносова. Вып 61. История. Т. 2. М., 1940. С. 69; Inalchik H. The Khan and the Tribal Aristocracy: The Crimean Khanate under Sahib Giray I // Harvard Ukrainian Studies. Vol. III—IV. Part I. 1979—1980. P. 463—464.

4. Курбский А.М. История о великом князе Московском... Стб. 21—22; ПСРЛ. Т. XIII. С. 256; РК 1475—1605. Т. I. Ч. III. С. 491. См. также: Памятники дипломатических сношений Московского государства с Польско-Литовским государством. Т. II (1533—1560) // Сборник Императорского русского исторического общества (далее СбРИО). Т. 59. СПб. 1887. С. 473, 479, 488, 501; Русский исторический сборник. Вып. 5. М., 1842. С. 20—24.

5. Зимин А.А. Формирование боярской аристократии в России во второй половине XV — первой трети XVI в. М., 1988. С. 175, 177, 189; Курбский А.М. История о великом князе Московском... Стб. 59; ПСРЛ. Т. XIII. С. 258.

6. Анхимюк Ю.В. Разрядная повесть о Полоцком походе // Русский дипломатарий. М., 2004. Вып. 10. С. 161—170; Русский хронограф. Ч. 1. Хронограф редакции 1512 г. // ПСРЛ. Т. 22. СПб., 1911. С. 532.

7. По нашим подсчетам, в нем участвовало максимум до 70—75 тыс. «сабель и пищалей» при общей численности вооруженных сил России на то время около 100 или несколько более тысяч ратных людей (См.: Ленской В.В. От лука к мушкету: вооруженные силы Российского государства во 2-й половине XV—XVII в.: проблемы развития. Белгород, 2008. С. 100).

8. Чернов А.В. Вооруженные силы Русского государства в XV—XVII вв. М., 1954. С. 30.

9. ДРК. С. 171; РК 1475—1598. С. 149; РК 1475—1605. Т. I. Ч. III. С. 490.

10. РК 1475—1605. Т. I. Ч. III. С. 491; ПСРЛ. Т. XIII. С. 276; Рыков Ю.Д. Дети боярские, «побитые» в сражении на Судьбищах в июне 1555 г. по данным Синодика Московского Кремлевского Архангельского собора (предварительные наблюдения) // Памяти Лукичева. М., 2006. С. 681; Тысячная книга 1550 г. и Дворцовая тетрадь 50-х годов XVI в. (далее ТКДТ). М.—Л., 1950. С. 195, 198.

11. РК 1475—1605. Т. I. Ч. III. С. 464—465.

12. Антонов А.В. Боярская книга 1556/1557 года // Русский дипломатарий. Вып. 10. М., 2004. С. 94, 109, 110, 113, 117.

13. Археографический сборник документов, относящихся к истории Северо-Западной Руси. Т. I. Вильня, 1867. С. 134; Книга степенная царского родословия. Ч. 2 // ПСРЛ. Т. XXI. 2-я половина. СПб., 1913. С. 654; Памятники дипломатических сношений Московского государства с Польско-Литовским государством. Ч. 2. С. 488; РК 1475—1605. Т. II. Ч. I. М., 1981. С. 61—62.

14. См., например: ДРК. С. 111, 114, 120, 121, 144, 156; ТКДТ. С. 55; РК 1475—1605. Т. I. Ч. II. М., 1977. С. 377—378.

15. РК 1475—1605. Т. I. Ч. III. С. 461, 463.

16. См., например: РК 1475—1605. Т. II. Ч. I. М., 1981. С. 28—30; РК 1475—1605. Т. I. Ч. II. М., 1977. С. 383—384; Документы о сражении при Молодях // Исторический архив. № 4, 1959. С. 174—177.

17. Бархатная книга (далее БК). М., 1787. С. 225; ДРК. С. 133; Зимин А.А. Указ. соч. С. 54, 238.

18. РК 1475—1605. Т. I. Ч. II. С. 362; Т. I. Ч. III. С. 461.

19. Володихин Д.М. Воеводы Ивана Грозного. М., 2009. С. 220.

20. Зимин А.А. Указ. соч. С. 199—201; ТКДТ. С. 56, 112, 113.

21. ДРК. С. 143, 154, 156, 159, 160, 165; РК 1475—1605. Т. I. Ч. III. С. 463.

22. ТКДТ. С. 64, 72, 153, 159.

23. ДРК. С. 155, 159, 167.

24. Там же. С. 101, 105, 117, 130, 133, 139, 141, 148, 159, 166.

25. РК 1475—1605. Т. I. Ч. III. С. 490—491.

26. См.: ДРК. С. 172.

27. Курбский А.М. История о великом князе Московском. Стб. 61.

28. См., например: Памятники дипломатических сношений Московского государства с Крымом, Нагаями и Турциею. Т. II. 1508—1521 гг. // СбРИО. Т. 95. СПб., 1895. С. 649—650; ПСРЛ. Т. XIII. С. 257; Сыроечковский В.Е. Мухаммед-Гирей и его вассалы... С. 21—28; Трепавлов В.В. История Ногайской Орды. М., 2002. С. 224; Хорошкевич А.Л. Русь и Крым: от союза к противостоянию. Конец XV — начало XVI в. М., 2001. С. 96; Inalchik H. The Khan and the Tribal Aristocracy: The Crimean Khanate under Sahib Giray I... P. 448, 459.

29. Боплан Г.-Л. Описание Украины. М., 2004. С. 229.

30. ДРК. С. 172; РК 1475—1605. Т. I. Ч. III. С. 492.

31. ДРК. С. 172; Книга Большому чертежу (далее КБЧ). М.—Л., 1950. С. 62, 75; ПСРЛ. Т. XIII. С. 256; РК 1475—1598. С. 149—150.

32. ПСРЛ. Т. XIII. С. 256; РК 1475—1605. Т. I. Ч. III. С. 491.

33. ПСРЛ. Т. XIII. С. 256; РК 1475—1605. Т. I. Ч. III. С. 497.

34. См., например: ПСРЛ. Т. XIII. С. 256; РК 1475—1598. С. 150.

35. Зимин А.А. Указ. соч. С. 85—86.

36. Лихачев Н.П. Местнические дела 1563—1605 гг. СПб., 1894. С. 1; РК 1475—1605. Т. I. Ч. III. С. 496.

37. Там же. С. 256.

38. ПСРЛ. Т. XIII. С. 256—257; Курбский А.М. История о великом князе Московском. Стб. 64.

39. Там же. С. 257.

40. КБЧ. С. 81.

41. Боплан Г.-Л. де. Указ. соч. С. 231; Курбский А.М. История о великом князе Московском. Стб. 61. См. также: РК 1475—1605. Т. III. Ч. II. М., 1984. С. 205—206.

42. ТКДТ. С. 72, 166.

43. ПСРЛ. Т. XIII. С. 257.

44. См.: Боплан Г.-Л. Указ. соч. С. 231; Броневский М. Описание Крыма Мартина Броневского // ЗООИД. Т. 6. Одесса, 1867. С. 365; Володихин Д.М. Указ. соч. С. 218; ДРК. С. 172; История о приходе турецкого и татарского воинства под Астрахань в лето от Р.Х. 1677 // Записки Императорского одесского общества истории и древностей (далее ЗООИД). Т. 8. Одесса, 1872. С. 484; Курбский А.М. История о великом князе Московском. Стб. 63; Мубаракiах Шариф Мухаммад Мансур. Адабал-харб ва-ш-шуджаат (Правила ведения войны и мужество). Душанбе, 1997. С. 220; РК 1475—1605. Т. I. Ч. III. С. 491—492; Хорошкевич А.Л. Россия в системе международных отношений середины XVI века. М. 2003. С. 162.

45. ПСРЛ. Т. XIII. С. 257.

46. Курбский А.М. История о великом князе Московском. Стб. 61—62.

47. Негри А. Извлечения из турецкой рукописи Общества, содержащей историю крымских ханов // ЗООИД. Т. I. Одесса, 1844. С. 385.

48. ПСРЛ. Т. XIII. С. 258.

49. Кеппен П.И. Города и селения Тульской губернии в 1857 году. СПб., 1858. С. 123; Россия. Полное географическое описание нашего Отечества. Т. 2. С. 132, 573.

50. ПСРЛ. Т. XIII. С. 257.

51. Московский летописный свод конца XV века // ПСРЛ. Т. XXV. М., 2004. С. 274; ПСРЛ. Т. XIII. С. 258.

52. Курбский А.М. История о великом князе Московском... Стб. 63.

53. Негри А. Извлечения из турецкой рукописи. С. 384—385.

54. Курбский А.М. История о великом князе Московском. Стб. 63. Интересное описание укрепленного ханского лагеря дал турецкий хронист Реммаль-ходжа, сопровождавший предшественника Девлет-Гирея Сахиб-Гирея в его походах. См.: Inalchik H. The Khan and the Tribal Aristocracy: The Crimean Khanate under Sahib Giray I // Harvard Ukrainian Studies. Vol. III—IV. Part 1.1979—1980. P. 460—461.

55. Там же. Стб. 63—64.

56. Негри А. Извлечения из турецкой рукописи. С. 385.

57. Курбский А.М. История о великом князе Московском... Стб. 64; ПСРЛ. Т. XIII. С. 257.

58. Б К. С. 231, 299, 301; Памятники дипломатических сношений Московского государства с Польско-Литовским государством. Ч. 2. С. 488; ПСРЛ. Т. XIII. С. 276; ТКДТ. С. 124, 159.

59. ПСРЛ. Т. XIII. С. 257; Флетчер Дж. О государстве Русском // Проезжая по Московии (Россия XVI—XVII веков глазами дипломатов). М., 1991. С. 83.

60. Курбский А.М. История о великом князе Московском. Стб. 64; ПСРЛ. Т. XIII. С. 257—258.

61. Боплан Г.-Л. де. Указ. соч. С. 221; ПСРЛ. Т. XIII. С. 257.

62. Курбский А.М. История о великом князе Московском. Стб. 64—65; ПСРЛ. Т. XIII. С. 257; РК 1475—1605. Т. I. Ч. III. С. 497.

63. См.: Львовская летопись // ПСРЛ. Т. XX. М., 2005. С. 339—345; Алексеев Ю.Г. Освобождение Руси от ордынского ига. Л., 1989. С. 117—127; Курбский А.М. История о великом князе Московском. Стб. 65.

64. Курбский А.М. История о великом князе Московском. Стб. 65.

65. Курбский А.М. История о великом князе Московском... Стб. 65; ПСРЛ. Т. XIII. С. 257—258; РК 1475—1605. Т. I. Ч. III. С. 498.

66. ПСРЛ. Т. XIII. С. 258.

67. ДРК. 174—175; ПСРЛ. Т. XIII. С. 258; РК 1475—1598. С. 151; РК 1475—1605. Т. I. Ч. III. С. 498.

68. См., например: Зайцев И.В. Астраханское ханство. М., 2006. С. 172; Некрасов А.М. Указ. соч. С. 106—110; ПСРЛ. Т. XIII. С. 259.

69. Загоровский В.П. Указ. соч. С. 116; Курбский А.М. История о великом князе Московском. Стб. 60—61.

70. ПИГ. С. 48.

71. ПСРЛ. Т. XIII. С. 258; ПСРЛ. Т. 29. С. 239.

72. Летописчик Игнатия Зайцева / Зимин А.А. Краткие летописцы XV—XVI вв. // Исторический архив. Т. V. М—Л. 1950. С. 20—21.

73. Там же. С. 127, 152.

74. ПСРЛ. Т. XIII. С. 261—262.

75. См., например: Виноградов А.В. Род Сулеша во внешней политике Крымского ханства второй половины XVI в. // Тюркологический сборник 2005: тюркские народы России и Великой степи. М., 2006. С. 31; Шмидт С.О. К характеристике русско-крымских отношений второй четверти XVI в. // Международные связи России до XVII в. М., 1961. С. 372.

76. ДРК. С. 183; ПСРЛ. Т. XIII. С. 261.

77. Хорошкевич А.Л. Россия в системе международных отношений. С. 165.

78. См.: Книга посольские метрики Великого княжества Литовского Т. 1. М., 1843. С. 112—113; Смирнов В.Д. Указ. соч. С. 320.

79. Филюшкин А.И. Проекты русско-крымского военного союза в годы Ливонской войны // Труды кафедры истории России с древнейших времен до XX века. Т. II. СПб., 2008. С. 313.

80. Загоровский В.П. Указ. соч. С. 121.

81. Там же.

82. См.: Посольские книги по связям России с Ногайской ордой (1551—1561 гг.). Казань, 2006. С. 166, 169—170.