Глава 7. Фланговый марш

Ставить на платформы орудия! Но, дорогой лорд Раглан, какого чёрта они должны здесь разрушить?

Генерал-майор Джордж Кэткарт

I

Ранним утром на следующий день после битвы адмирал Лайонс нашёл лорда Раглана в очень плохом расположении духа. В течение утра Раглан дважды безуспешно пытался убедить маршала Сент-Арно немедленно начать преследование врага и попытаться с ходу овладеть северными фортами Севастополя. Сент-Арно заявил, что французские войска слишком устали для того, чтобы немедленно продолжить наступление. Им нужно время для отдыха и реорганизации. Кроме того, на переправе через реку Качу, очередную водную преграду на пути союзников, ожидается упорное сопротивление русских войск. А на следующей реке, Бельбек, не только сосредоточена огромная русская армия, но и построено бесчисленное количество инженерных сооружений. Союзники не могут позволить себе потерь, с которыми будет сопряжено форсирование этих рек. Раглан был огорчён таким мнением француза, однако не стал настаивать на собственной точке зрения, чтобы не вносить раскол в ряды союзников, за нерушимость которых он чувствовал себя ответственным перед своим правительством¹.

Теперь Сент-Арно, по мнению Раглана, в очередной раз демонстрировал некомпетентность и безответственность, однако английский генерал был по-прежнему безупречно спокоен, вежлив и предупредителен с французом. И вновь, как и всегда, спокойствие Раглана, его искреннее желание до конца понять точку зрения французов Сент-Арно понял неверно. Он пребывал в искреннем неведении относительно нетерпения Раглана и его нежелания терять драгоценное время. А поскольку Раглан отказывался комментировать свои разногласия с союзниками в официальных письмах правительству, те могли абсолютно спокойно ссылаться на поддержку лорда в вопросе задержки дальнейшего наступления после победы на Альме. Спустя несколько месяцев Раглан признался, что необходимость угождать французам давила на него тяжким грузом и он всегда сожалел о том, что приходилось постоянно соглашаться с их мнением. Однако в тот момент он считал, что согласие в лагере союзников должно ставиться превыше всего. Он понимал, к каким тяжёлым политическим последствиям могут привести открытые разногласия с французами. Возможность изоляции означала для него как военную, так и политическую катастрофу. В последней битве он уже потерял убитыми и ранеными более 2 тысяч своих лучших солдат. Хотя русская армия потеряла более 5,5 тысяч, она всё ещё насчитывала более 40 тысяч солдат и офицеров, к тому же регулярно получала подкрепления. Со всего юга России в Крым прибывали новые русские полки.

Раглан был уверен, что не должен наступать без французов. И те, кто критиковал его за промедление, не всегда помнил о поставленном британским правительством условии действовать только совместно с союзниками. В инструкции правительства говорилось, что «не предполагается участия в каждой операции равного количества союзных войск. Это не всегда удобно. Однако правительство настаивает на предварительном совместном обсуждении и согласовании каждой операции». Он не мог сделать ни шагу без французов. По словам Сент-Арно, они потеряли в битве 1600 солдат и офицеров. Но Раглан был уверен, что реальные потери французов не превышали 560 человек. Теперь французов было больше, чем англичан. К тому же вряд ли кто-нибудь из них до сих пор участвовал в серьёзных боях. Однако, послушав разговоры их офицеров, можно было подумать, что это французы в одиночку выиграли сражение. И действительно, Сент-Арно беззастенчиво приписывал себе львиную долю заслуг. «Победа! Победа! — писал он жене. — Вчера я полностью разбил русских. Я захватил их позиции, которые обороняли 40 тысяч солдат. Они сражались храбро, но ничто не может противостоять боевому духу французов». «Я потерял меньше людей, чем англичане, — писал он в письме брату, — потому что действовал быстрее. Мои солдаты бежали; их — шли пешком».

Тщеславие француза иногда выводило Раглана из себя и заставляло терять терпение. В тот вечер за ужином, услышав громкие звуки трубы, доносившиеся из французского лагеря, он довольно раздражёно заметил: «А вот и они со своим "ту-ту-ту". Это единственное, что они умеют делать!»

За следующий день ничего так и не было решено. Из-за отказа французов немедленно наступать на Севастополь англичане получили возможность переправить своих раненых на корабли флота. В условиях нехватки транспорта это был довольно длительный процесс. Теперь уже Сент-Арно мог с полной уверенностью заявлять, что это англичане, а не он снова задерживают наступление союзников.

Наконец обе армии были готовы. Тёплым солнечным утром 23 сентября 1854 года они выступили от холмистых берегов Альмы в сторону живописной долины реки Качи. Воздух благоухал запахами цветов. По дороге солдаты могли собирать тяжёлые гроздья винограда, набивать карманы и ранцы дынями, абрикосами и грушами. Иногда за заборами садов слышалось кудахтанье кур. Услышав его, солдаты немедленно бросались на звук, и вскоре только кучка перьев напоминала о домашней птице, которая имела несчастье оказаться на пути армии. Домики крестьян были чистыми и аккуратными, а местные жители держались дружелюбно и немного застенчиво. Вскоре солдаты увидели, что в Крыму живут не только крестьяне. Армия прошла мимо нескольких больших загородных домов. «Вы не можете себе представить, — писал своей тёте лейтенант Ричард Вильямс, — как много было украдено солдатами из домов русской знати и богатых жителей Севастополя. Дома были великолепно обставлены, в них висели люстры выше человеческого роста, имелся прекрасный фарфор, позолоченные безделушки и т.д.». Дорога была усеяна имуществом, брошенным быстро отступавшей в сторону Севастополя русской армией: повозками, полевыми кухнями, ящиками с боеприпасами, вещевыми мешками, одеялами, котелками. Но сама армия, казалось, растворилась в воздухе. Не были обнаружены и укрепления у Бельбека, о которых так много разглагольствовал Сент-Арно. Данные о наличии в устье реки артиллерийских батарей и кораблей севастопольской эскадры оказались ложными. Никто не препятствовал движению союзников на Севастополь. Русские отступали так поспешно и беспорядочно, что даже не уничтожили мосты и колодцы. Несмотря на несколько случаев заболевания холерой, армии постепенно восстанавливались после эпидемии. И это при наличии огромного количества фруктов, которые все ели немытыми. Моральный дух солдат был как никогда высок. Казалось, война почти выиграна. Ходили упорные слухи о том, что князь Меншиков перерезал себе горло, а ворота Севастополя открыты на милость победителей.

Так, в приподнятом настроении, союзники прошли до конца долины Бельбека и подошли к очередной возвышенности. Оказалось, что здесь их путь закончился. Прямо под ними, тихие и прекрасные в лучах солнца, были видны дома, улицы и купола церквей Севастополя.

Длинная полоса ярко-голубой воды, в которой мирно стояло на якоре множество кораблей, делила город на две части. На противоположной стороне бухты располагались самые важные здания города, казармы моряков, военные склады, здание Адмиралтейства, увенчанное куполом в виде луковицы, библиотека и церкви. В свою очередь, дальнюю часть города с севера на юг разделяла на две части другая широкая бухта, названная Южной. В более близкой северной части располагались склады, морские казармы и еще какие-то здания. Перед ними, недалеко от того места, где остановились войска союзников, высился еще один форт, игравший, несомненно, очень важную роль в обороне города. Его орудия были направлены на север, на юг и в сторону моря. Другие орудия охраняли вход на рейд севастопольского порта.

Взглянув на город и на крепкие стены форта Звезда, Сент-Арно внезапно почувствовал себя усталым и больным. Он спешился и лёг на землю лицом вниз, предоставив англичанам самим обсуждать проблему наступления на город. Раньше он уже высказывал мнение о том, что город следует атаковать с запада. Раглан продолжал настаивать на наступлении с севера при поддержке огнём кораблей флота с юга. Он был склонен согласиться с оценкой капитана английского флота, которому приходилось бывать в бухте Севастополя до войны. Тот считал, что, пока не будет захвачен расположенный в северной части города форт Звезда, атака на город с севера бесполезна. Самый опытный военачальник в Севастополе Тотлебен думал так же, и князь Горчаков был согласен с ним. Поэтому в тот момент северную часть города защищали всего 11 тысяч человек, в основном матросов, вооружённых только пиками и дубинами².

Успешная атака с этого направления могла бы дать союзным армиям неоспоримые преимущества даже в том случае, если не удастся сразу захватить южную часть города. В этом случае при долговременной осаде города союзники будут контролировать дорогу из Севастополя к Перекопскому перешейку, единственной артерии, связывавшей Крым с другими районами России.

Однако маршал Сент-Арно был не единственным, кто возражал против атаки на Севастополь с севера. Британскую армию сопровождал в качестве советника семидесятидвухлетний генерал инженерных войск Бэргойн, чей опыт и советы считались бесценными. Он был незаконнорождённым сыном популярной певицы Сьюзен Колфилд и генерала Бэргойна, который в своё время позволил американским повстанцам заманить себя в окружение в районе Саратоги. Советник британской армии до сих пор был практикующим инженером и имел хорошую репутацию. Он высказал ряд логичных доводов в пользу того, что наступление на город с юга было бы предпочтительней. Он настаивал на том, что противник ожидает атаки союзников с севера. Двигаясь с юга, можно не только достичь эффекта неожиданности, но и воспользоваться тем, что ни одно из инженерных сооружений с этой стороны до сих пор не было достроено. К тому же кораблям легче осуществлять прикрытие наступающих с юга, чем с севера. И наконец, при возможной затяжной осаде города лучшим местом базирования союзного флота, без всякого сомнения, будет Балаклавская бухта. Она удобна и расположена на оптимальном расстоянии от лагеря союзных войск. И всё же, несмотря на доводы Бэргойна, Раглан предпочёл бы немедленную атаку на город с севера, прежде чем русская армия успеет изготовиться к обороне. Он опасался, что, двигаясь по незнакомой лесистой местности, при отсутствии подробных карт, армия может утратить взаимодействие с флотом и лишиться поддержки его артиллерии. В то же время он понимал царившие в штабе французов настроения. Его союзники были бы рады любой отсрочке наступления, поэтому он отправил во французский лагерь генерала Бэргойна, который должен был отстоять точку зрения Раглана. Только при поддержке утомлённого бесконечными дискуссиями Сент-Арно старому генералу удалось убедить французский штаб принять в общих чертах план Раглана. На следующий день Раглан, сознавая необходимость скорейшего принятия окончательного решения, сам отправился к французскому командующему. К тому времени уже стало известно, что русские, пытаясь воспрепятствовать входу союзного флота в Севастопольскую бухту, затопили на рейде несколько своих кораблей. Становилось всё более очевидным, что время упущено и взять Севастополь с ходу не удастся. А если город всё-таки будет захвачен, со всей остротой встанет проблема снабжения армии союзников, которую не удастся решить до тех пор, пока затопленные корабли не будут подняты со дна моря. Раглан понимал, что теперь нечего и думать о наступлении с севера, поэтому спросил Сент-Арно, готовы ли французы принять план генерала Бэргойна? Тот в ответ молча кивнул. Раглану показалось странным равнодушие старого маршала, его безучастная поза со скрещёнными на коленях руками. Когда англичане вышли из палатки Сент-Арно, один из офицеров обратил внимание на необычное поведение французского командующего. В ответ Раглан печально заметил: «Разве вы не видите, что он умирает?»

Через несколько часов у маршала открылась тяжелейшая холера. На следующее утро он был настолько болен, что не смог встретиться с Рагланом. В половине девятого утра начался обходной манёвр армии союзников вокруг Севастополя. Впереди под приветственные крики союзников шли англичане.

II

Пехота шла в авангарде, расчищая путь для артиллерии и кавалерии, придерживаясь по компасу направления на юго-юго-восток. Дорога пролегала через дубовый лес. Солдаты шли, выставляя вперёд локти, пытаясь заслониться от хлёстких ударов пружинящих ветвей деревьев. Люди были утомлены, раздражены и, как всегда, мучились от жажды. Лорд Лекэн с отрядом кавалерии, артиллерийской батареей и приданным стрелковым батальоном двигался в авангарде. Он получил приказ провести разведку группы зданий, среди которых когда-то находился дом шотландского адмирала, руководившего в конце XVIII столетия строительством укреплений Севастополя. По имени этого человека, место называлось необычно, но чрезвычайно приятно для слуха англичан: «дача Маккензи». Здесь заканчивался просёлок и начиналась главная дорога из Севастополя в Симферополь. Разведывательный отряд, к которому в качестве проводника был прикомандирован майор Ветеролл из службы генерал-квартирмейстера, должен был скрытно, не показываясь из леса, понаблюдать за дачей и окрестностями, главным образом за ведущей отсюда дорогой. Как оказалось, выбор проводника был неудачен. На одной из лесных развилок майор после минутных колебаний направил кавалерию вправо. Дорога становилась всё более крутой и менее заметной, пока, наконец, не исчезла совсем. Ветеролл заблудился.

Артиллерия, естественно, шла медленнее, чем кавалерия. Когда батарея достигла развилки, оставленный здесь гусар показал, по какой дороге поехал лорд Лекэн. Артиллерийские офицеры смотрели на дорогу с изумлением. Было понятно, что пушки нельзя будет везти по такому крутому лесистому маршруту. Здесь явно была какая-то ошибка.

Они так и стояли в замешательстве, думая, как поступить дальше, когда их догнал Раглан с небольшим кавалерийским эскортом. Вначале командующий рассердился на артиллеристов за эту незапланированную остановку. Но, увидев, по какой дороге ушёл его авангард, он признал, что артиллеристы были правы. Оставив их на развилке, он повернул налево. Через несколько минут к нему присоединился генерал Эйри. Незадолго до того, как впереди показалась дача Маккензи, генерал Эйри, увидев открытый участок среди деревьев, попросил разрешения проехать вперёд и провести разведку. Он поскакал галопом по направлению к дому, затем внезапно остановился и предостерегающе поднял руку. Ни у кого не было сомнений относительно значения этого жеста. Все замерли. Эйри вовремя остановил лошадь, не дав ей выехать на дорогу. По дороге нескончаемым потоком тянулись повозки, полные русских солдат, которые время от времени соскакивали и шли рядом, чтобы размяться, курили, громко разговаривали или просто смотрели по сторонам. Примерно минуту Эйри, неподвижно сидя на лошади, смотрел на них. Несомненно, это был арьергард находящихся на марше крупных сил противника. Однако, к удивлению Эйри, повозки шли из Севастополя. Дача Маккензи превратилась в обугленные дымящиеся развалины.

Когда Раглан понял, что Эйри обнаружил выход из леса на дорогу, он тихим спокойным голосом приказал двум офицерам узнать, что случилось с кавалерией. Ещё один офицер был направлен назад на развилку за оставшейся там артиллерийской батареей. Сам Раглан медленно направился к Эйри. На опушке леса лежали, отдыхая, несколько русских солдат. Внезапно кто-то из них заметил в зелени листвы синий костюм Раглана. Русские так изумились, что несколько секунд молча, не двигаясь с места, смотрели на него. Даже после того, как они убежали и конечно же доложили своим командирам о присутствии в лесу двух вражеских генералов, никто из русских не свернул с дороги и не стал выявлять наличие в нём неприятеля. Раглан молча сидел в седле и наблюдал за врагом с таким выражением лица, будто вот-вот собирался разгромить его.

В это время штабной офицер нашёл в лесу артиллерийскую батарею и рассказал артиллеристам о случившемся. «Все подумали, — записал в дневнике капитан Шекспир, — что лорд Раглан сбился с дороги».

Но Раглан и не думал сбиваться с пути. Он находился на своём обычном месте — впереди армии. Он прекрасно владел собой. Даже когда его нагнал в сопровождении командира эскорта капитана Четвуда смущённый и покрасневший от стыда генерал Лекэн, Раглан сумел сдержаться и не дать воли гневу. «Лорд Лекэн, — промолвил он ледяным тоном, — вы опоздали!»

Кавалерия и теперь двигалась медленно. 8-й гусарский полк задерживался настолько, что артиллеристы не стали дожидаться его прибытия и двинулись в путь самостоятельно, стремясь поскорее ударить по врагу. Орудия выкатили на дорогу, и, как вспоминал капитан Шекспир, уже через минуту прогремел первый залп по отступавшему противнику. «Враги убегали, а мы примерно десять минут преследовали их так быстро, как только могли. Дорога неожиданно повернула вправо, и мы с удивлением увидели перед собой построившийся у обочины неприятельский полк. С расстояния около 30 ярдов они с колена выстрелили по нас. Но по-видимому, враги были настолько ошеломлены нашим появлением, что их выстрелы никому из нас не причинили вреда. Были только слегка задеты две лошади. Вскоре неприятель скрылся в лесу».

Кавалерия галопом пустилась в погоню. Однако Раглан, который берёг кавалерию на случай неожиданных осложнений обстановки или для развития успешных действий своих войск, приказал кавалеристам вернуться. Он попытался объяснить причину одному из кавалерийских полковников, однако было видно, что тот не стремится понять своего командующего и выглядит раздосадованным и разочарованным.

Захваченные трофеи были впечатляющими. В телегах обнаружили запасы продовольствия, парики, длинные шубы из овечьей шкуры, отороченное мехом гусарское обмундирование, женское бельё, бутылки ужасающе крепкой выпивки. На одной из повозок сидел смертельно пьяный русский артиллерийский офицер. С откупоренной бутылкой шампанского в руке, он весело напевал. Захвативших его в плен англичан он встретил бесконечными выражениями радости, настаивая на том, чтобы те выпили с ним шампанского. Когда предложение было принято, оказалось, что бутылка пуста. Это был единственный офицер, сопровождавший часть русского арьергарда. Его доставили к Раглану, который хотел узнать, почему и в каком количестве войска уходили из Севастополя. Офицер не только не мог дать каких-либо вразумительных объяснений, но вообще еле держался на ногах. Английские солдаты посмеивались над ним так, как высмеивают поведение пьяных на улице. Раглан посмотрел на офицера с выражением неудовольствия и смущения. Не желая смотреть на то, как смеются над офицером, он повернулся к нему спиной. Его загорелое на крымском солнце лицо покраснело.

Казалось, что неожиданное столкновение с противником расстроило лорда больше, чем тот факт, что он едва не попал в руки врага. Когда лорд Кардиган приблизился к нему, Раглан сухо заметил:

— Кавалерии не было там, где она должна была быть. Вы плохо командуете ею.

— В таком случае, милорд, — заявил Кардиган тоном несправедливо обвинённого в том, чего не совершал, — я отказываюсь от командования кавалерией.

Кардиган был обижен, Лекэн разъярён, Раглан и Эйри недовольны и тем и другим. Казалось, все пребывают в плохом настроении. Люди устали и хотели пить, их лица и руки были оцарапаны колючками в лесу. К тому же выяснилось, что русские, отступая, засыпали колодец у развалин дачи Маккензи.

Армия вышла на дорогу, ведущую в долину реки Чёрной, в мрачном молчании. В вечерних сумерках англичан догнали французы. К одиннадцати часам ночи они стали лагерем в окрестностях разрушенной дачи. Впоследствии это место называли «лагерем зуавов».

III

Раглан собрал свой штаб на совещание в маленькой каменной хижине, расположенной в месте пересечения реки Чёрной Трактирным мостом. К ночи обозы ещё не подошли, и офицерам штаба пришлось бы голодать, если бы артиллерийский капитан Томас, которому удалось подстрелить дикого кабана, не прислал кабанью ногу Раглану. Слуга-немец нарезал мясо тонкими ломтями и стал жарить на открытом огне. От аппетитных запахов настроение штабных офицеров постепенно стало улучшаться. Свинина была великолепна. Тарелка и вилка досталась только Раглану; остальные ели мясо руками, усевшись вокруг костра со скрещенными по-турецки ногами. Офицеры оживлённо беседовали, только командующий казался обеспокоенным. Сразу же после ужина он отправился в хижину, но не для того, чтобы лечь спать. Когда Найджел Кингскот с офицерами штаба укладывался спать на берегу реки, в единственном окошке хижины всё ещё горел свет.

Позже Раглан написал: «Мы находились в опасном положении». Отрезанная от флота, который до сих пор оставался в устье реки Качи, армия расположилась в незнакомой долине, на слабо разведанной местности и представляла собой идеальный объект для нападения противника. В его распоряжении пока была одна из пяти пехотных дивизий. Среди солдат — много раненых и больных.

В своём письме жене Раглан сообщал, что никогда не чувствовал большего облегчения, чем на следующее утро, когда при свете восходящего солнца убедился в том, что ночью никто на них не напал. Солдаты ещё завтракали солониной и галетами, когда Раглан верхом на коне перебрался на противоположный берег реки Чёрной. Флот по его приказу двигался в Балаклаву, и он спешил со своей армией туда же.

Примерно в 4 милях от Трактирного моста находился небольшой посёлок Кадикей, расположенный на плато над Балаклавой, отделённый от неё грядой холмов. Построенный в живописной местности, посёлок представлял собой несколько небольших домиков, утонувших в море виноградников. Когда Раглан с штабом вошёл в один из таких домиков, его немногочисленные обитатели приветствовали его как героя и победителя. Жители посёлка сообщили, что лежащая внизу Балаклава беззащитна перед армиями союзников.

Раглан отправился по дороге в Балаклаву. У подножия холма дорога резко поворачивала в сторону. Раглан оказался в месте, напоминавшем ему естественный бассейн, со всех сторон окружённый острыми скалами. Пока он смотрел на воду, из старинной крепости над ним ударило единственное орудие. Оказалось, что у города всё-таки были защитники, поэтому Раглан отправил лёгкую дивизию занять расположенные позади высоты. Однако не успел офицер отправиться выполнять поручение, как со стороны скрытого за холмами моря послышался грохот тяжёлых корабельных орудий. В Балаклаву входил союзный флот. Комендант Балаклавы полковник Монто и немногочисленный гарнизон старинного замка, состоявший из четырёх или пяти солдат-греков, сдались англичанам. Раглан пошёл дальше по дороге, которая, повернув за очередным холмом, вывела его за посёлок к морю. Встречавшиеся ему по дороге местные жители в знак дружбы и гостеприимства становились на колени, предлагали Раглану фрукты и цветы, караваи хлеба с солью.

На первый взгляд этот маленький рыбацкий посёлок с домиками под зелёными крышами, утопавшими в море цветов, излюбленное место летнего отдыха жителей Севастополя, казался очаровательным. И всё же в нём было что-то тревожащее, несущее угрозу. Острые вертикальные скалы красного камня окружали дома, угрюмо нависали над ними, заслоняя от внешнего мира. Длинная бухта имела причудливую форму и тоже как бы пряталась в скалах, создавая впечатление, что это не море, а озеро. Глубины, несомненно, были достаточными для прохода больших кораблей, но сам проход — достаточно узким. Было очевидно, что Балаклава не сможет служить базой сразу для двух союзных армий. Англичане, конечно, пришли сюда первыми, но французы могли сослаться на оговоренное место на правом фланге наступающих на Севастополь армий. Когда командование союзников обсуждало сложившееся положение, офицеры французского штаба объявили Раглану, что ему самому следует принять решение о том, останутся ли англичане в Балаклаве и тем самым переместятся на правый фланг наступления или передислоцируются в расположенные несколько левее на побережье Камышовую или Казачью бухты. Раглан посоветовался с вице-адмиралом Лайонсом, который выразил мнение, что английской армии следует остаться в Балаклаве, так как это позволит иметь постоянную поддержку флота.

Решение было глубоко ошибочным. И Камышовая, и Казачья бухты представляли собой более удобные базы, чем Балаклава. Расположившиеся там французы снова оказались в преимущественном, по сравнению с англичанами, положении. Их левый фланг прикрывало море, а правый — британская армия, в то время как правый фланг англичан оставался открытым для возможного нападения. Теперь перед Рагланом на всё время осады встала проблема поиска дополнительных солдат для прикрытия незащищённого фланга.

В то время, конечно, никто не думал о стратегических преимуществах и недостатках Балаклавы. Каждый думал, что в течение нескольких дней, максимум одной или двух недель Севастополь будет взят штурмом. На немедленном штурме, исключавшем укрепление обороны русских войск, настаивали Раглан и адмирал Лайонс. Позже русские офицеры сами признавались, что при немедленном наступлении Севастополь обязательно бы пал. Но французы вновь не согласились с англичанами.

Теперь Сент-Арно был ни при чём. Полковник Трошу просил не беспокоить маршала, чтобы «дать ему возможность прийти в себя после болезни». Но англичане настаивали на встрече.

— Я понимаю вас, — заявил Сент-Арно после минутного молчания, — пришлите генерала Канробера.

Маршал почти оправился от холеры, однако слабое сердце не позволило ему окончательно выздороветь. Сент-Арно был доставлен на борт парохода «Бертоле», где ему была предоставлена возможность спокойно умирать. Раглан ездил попрощаться с командующим французской армией и вышел из каюты маршала со слезами на глазах.

— Хоть он и создавал мне множество трудностей, — заявил Раглан герцогу Ньюкаслскому, — должен сказать, что мне его искренне жаль.

Со временем генерал Канробер стал вызывать у Раглана такие же эмоции, как в своё время Сент-Арно. Этот небольшого роста, внушительный человек с большой куполообразной головой, ухоженными усами и проницательным взглядом, несмотря на свои сорок пять лет, по личному указанию французского императора был назначен преемником Сент-Арно. Он верно служил своей стране в Алжире; во время декабрьского восстания без всяких сожалений выполнял неприятные обязанности палача. Через несколько недель после государственного переворота Канробер был назначен адъютантом президента. Несмотря на некоторую театральность поведения, Канробер был храбрым военным, пользовался популярностью в офицерском корпусе, всегда помнил о долге и воинской дисциплине. В его представлении на чин генерала было написано, что «военные способности данного офицера выше среднего». Тем не менее, как Канробер сам считал, он не подходил на должность командующего. Позже он написал: «Командующий на поле боя должен забывать о своих чувствах. В повседневной жизни он может позволить себе быть мягкосердечным, однако в бою должен быть твёрд и безразличен к потерям». Этого качества Канроберу так и не удалось достичь.

Он объявил Раглану, что мысль о немедленном штурме приводит его в ужас. Он не мог требовать от своих солдат, дисциплина и послушание которых, по сравнению с англичанами, оставляли желать лучшего, наступления на открытой местности под огнём артиллерии севастопольских бастионов и русских кораблей, расположенных в бухте. Кроме того, постоянно нужно было опасаться удара во фланг. Ведь князь Меншиков наверняка вывел свою армию из Севастополя для того, чтобы иметь возможность атаковать осаждавших город союзников с гористой местности на их правом фланге. Канробер считал, что наступление без поддержки тяжёлой артиллерии равноценно преступлению.

И снова генерал Бэргойн согласился с точкой зрения французов. В отличие от Канробера предпочитая избегать громких фраз, Бэргойн заявил, что штурм без поддержки огнём осадных орудий сделает ответный огонь противника «недопустимо плотным».

Увидев, что остался в одиночестве, Раглан предпочёл уступить. Хороший политик, он сразу же отмел предложение о том, что англичане могли бы штурмовать город без французов. Щепетильный во всём, что касалось единства рядов союзников, он не только принял решение французов без серьёзных возражений, но даже никак не упомянул о возникших разногласиях в своих депешах в Лондон. Были отданы распоряжения о подготовке штурмовых орудий.

Генерал Кэткарт, 4-я дивизия которого расположилась на возвышении прямо напротив центра русской обороны, пришёл от такого решения командования в ужас. После битвы на Альме он был уверен, что с русскими больше не будет проблем. Генерал был настолько уверен в необходимости немедленного штурма, что счёл необходимым отправить Раглану ещё одно донесение, в котором настаивал: «Мы находимся в очень выгодной позиции, здесь даже 20 тысяч русских не смогут помешать нам. У них здесь два или три редута, однако прикрытием им служит низкая полуразрушенная стена парка. Уверен, что мы могли бы без всяких потерь прорваться туда ночью или за час до рассвета». Он настаивал на том, чтобы Раглан принял во внимание мнение генерала, которому правительство доверяло настолько, что назначило его возможным преемником командующего. Поэтому, когда вечером 28 сентября Раглан приехал в расположение его войск, чтобы лично проинформировать о принятом решении, Кэткарт взорвался от негодования:

— Ставить на платформы осадные орудия! Но, мой дорогой лорд Раглан, какого чёрта они должны будут здесь разрушить?

На тот момент у русских действительно было мало укреплений, однако с каждым часом их становилось всё больше и больше. Глядя через оптику на растущие на глазах по периметру города земляные насыпи, английские офицеры не могли не восхищаться решимостью мужчин, женщин и детей, которые работали весь день, а затем и всю ночь при свете фонарей и костров, стараясь во что бы то ни стало спасти свои дома от захватчиков.

Примечания

1. Правительство, на самом деле, полностью полагалось на него в трудном деле поддержания нерушимости рядов союзников. В порыве энтузиазма, вызванного новостями о победе на реке Альме, герцог Ньюкаслский написал письмо королеве, в котором заверял её, что «со времён великого герцога ни один из командующих не пользовался в армии таким доверием и любовью. Кроме того, наверное, ни один генерал не имел такого влияния на союзников».

2. Трудно не согласиться с мнением Тотлебена и Горчакова, несмотря на то что позднее многие писатели думали иначе. Русские пленные считали, что город пал бы, если бы союзники стали преследовать русскую армию сразу после сражения на Альме. 23 сентября генерал Эннсли записал в дневнике: «Сегодня из Севастополя перебежал морской пехотинец, поляк по национальности. Он говорит, что если бы мы выступили 20-го, то могли бы сразу же занять форты, настолько деморализованы были отступавшие русские».