Воспоминания директора музея. Вместо предисловия

Домыслы и вымыслы обязали меня написать всю правду, она нужна для истории Дворца-музея.

С.Г. Щеколдин

Письмом от 28 июля 1987 года заведующая экспозиционным отделом Алупкинского дворца-музея Галина Григорьевна Филатова просила сообщить все, что мне известно об истории дворца-музея, о работниках его, в частности, об А.Г. Кореневе, особенно о его жизни во время войны и последних днях.

Это письмо глубоко взволновало меня: Я НУЖЕН МУЗЕЮ!

Тема «музей и я» волнует меня добрую половину жизни: с тех пор как я увидел его впервые в апреле 1937 года и потом, когда он стаж местом моей работы с 1 марта 1938 года до 4 мая 1944 года, и во все остальные годы жизни — по сей день. В мечтах моих было описать все, что я пережил в нем, что пережил он — Дворец-музей — в дни и в годы моей работы здесь. Мечты оставались мечтами. Попытки осуществить их были оскорбительно запрещены.

Настала пора рассказать всю правду о Дворце-музее. Ведь если я умру, не написав всего, останутся искажения, останется ложь, которая появляется в прессе, путеводителях, распространяется экскурсоводами.

Но это труд тяжелый: мне нужно пережить заново все, что порою похоже на страшную сказку. Вспоминая, я удивляюсь своему оптимизму, который сохранил на всю жизнь.

А вот сон потерял...

Поскольку моя судьба так тесно переплелась с судьбой Алупкинского дворца-музея, мне необходимо сказать, каким образом я, москвич (наш род в Москве существует с 1850-х годов), экономист (окончил Московский промышленно-экономический институт им. А.И. Рыкова в 1927 году), оказался в Крыму, в Алупке.

Образование я получил не по призванию. С детства запоем читал художественную литературу, свободное время проводил в Третьяковской галерее, в Музее изящных искусств им. А.С. Пушкина, в других музеях. Но отец из каких-то практических соображений решил, что я должен получить не гимназическое, а коммерческое образование и отдал меня в Александровское коммерческое училище, после Октябрьской революции ставшее промышленно-экономическим техникумом, который я окончил в 1923 году. Я хотел получить историко-филологическое образование, но в университете в то время ни история, ни литература не преподавались. Там был факультет общественных наук (ФОН), и мне волей-неволей пришлось получить последовательное финансово-экономическое образование. Работал я экономистом, бухгалтером. Духовные потребности удовлетворялись, как сказано выше, посещением художественных выставок, эпизодическим слушанием лекций по искусству, литературе.

Воронцовский дворец в Алупке. Южный фасад

Благодаря дружбе с юности с Владимиром Ивановичем Воронцовым, самостоятельным, мыслящим художником, я был знаком с художественным, театральным миром Москвы. С первой половины 1920-х годов мне посчастливилось бывать с ним на вечерах (обычно по понедельникам), где встречались артисты МХАТа, Малого театра, музыканты из консерватории и где мы слушали декламацию (Качалова, Москвина, Михаила Чехова, многих других) и музыку. Все эти вечера носили определенное направление: их цель была нравственное, духовное совершенствование человека. Но с 1930 года начался период арестов. Все вечера прекратились. Для продолжения самообразования в области истории, искусства, истории культуры мы с В.И. Воронцовым создали семейный кружок. Он пригласил к нам своих знакомых. Но когда один из них вздумал затрагивать вопросы политики, мы, заподозрив провокацию, перестали собираться, кружок прекратил свое существование. Через полгода нас (четверых) в 1933 году арестовали и после трехмесячного следствия в тюрьме ОГПУ решением «Особого совещания» сослали в Архангельск на три года. Несколько позже были репрессированы мои брат, сестра и первая жена А.Ф. Сапожникова. Это было время шпионажа, провокаций, арестов.

В Архангельске нас долго не принимали на работу. Приняли только по указанию прокурора, к которому мы обратились с протестом. Мы не были политическими ссыльными, а были административно высланными.

Политическими ссыльными были троцкисты, меньшевики и эсеры. Троцкисты обеспечивались работой, пособием и теплой одеждой. По окончании срока ссылки политическим ссыльным предлагали отказаться от своих убеждений публично, через печать, за что им обещали свободу. (Таких я не встречал.) Если они не отказывались, их вновь арестовывали и рассылали в разные лагеря.

Среди ссыльных, как и всюду, были доносчики. Однажды меня вызвали в ГПУ и предъявили обвинение в том, что мы якобы пытались сорвать концерт симфонического оркестра в клубе. На самом деле мешали концерту рабочие лесопильных заводов, бесплатно помещенные на галерку. Они выпивали там и шумели. Мне грозили арест и новая ссылка. А срок нашей ссылки уже истек, и мы, оставив работу, срочно выехали из Архангельска. Я поехал в Крым, в Евпаторию, где у своих родителей жила жена, так как в Москве нам жить не разрешалось; жена умерла в марте 1938 года.

Альгамбра

Для обмена на паспорт временного удостоверения (об отбытии срока ссылки) я явился в паспортный стол милиции. Дежурный милиционер послал меня сначала в комнату «№ такой-то».

«Зачем?» — «Там скажут». Я не пошел туда: зарегистрируют, заведут досье, и... оно последует за мной, куда бы я ни поехал, будут за мной следить. А получать паспорт надо. Заходил в милицию, и однажды мне повезло: дежурной была девушка. Она прочитала мое удостоверение, выписала паспорт, никуда не направляя. Таким образом, за мной не пошел «хвост». Иначе меня не приняли бы на работу в экскурсбюро, во Дворец-музей: на идеологическую работу не принимали не только бывших репрессированных, но даже и их родственников.

Как сложилась бы тогда моя судьба? Как сложилась бы судьба Дворца-музея?

В Евпатории я жить не захотел. Симферопольским Крымкурортснабторгом я был направлен на работу бухгалтером в Алушту. Здесь я познакомился с директором Алуштинского краеведческого музея Петром Федоровичем Полищуком. Этот симпатичный скромный человек, узнав, как я тяготился своей профессией, увидев во мне человека, любящего историю, искусство, порекомендовал меня своему товарищу — Григорию Дмитриевичу Костылеву, заведовавшему Алупкинским экскурсбюро. Этот милый, скромный, энергичный человек включил меня в группу экскурсоводов, которая была направлена Крымским туристско-экскурсионным управлением (ТЭУ) ВЦСПС в Симферополь на месячные курсы экскурсоводов. Это был апрель 1937 года. И с мая этого же года я стал экскурсоводом Алупкинского экскурс-бюро: водил экскурсии от Алупки до Ялты пешком, на автобусах, на катере. Я был счастлив! На одной из экскурсий я встретил красивую туристку из Харькова, в которую сразу влюбился. Через год Галина Александровна Скрылова стала моей женой.

Впервые предо мной предстала живописная красота Южного берега Крыма и, самое главное, впервые я увидел чудо красоты и совершенства, волшебный замок — Алупкинский дворец-музей. Я и не подозревал о его существовании, ничего о нем не слышал. Его красота, его величие меня потрясли, он стал моей любовью на всю жизнь! Дворец строился как летняя резиденция видного государственного деятеля России — графа Михаила Семеновича Воронцова (1782—1856).

Экскурсовод С. Щеколдин в парке Алупкинского дворца. 1937 г.

Сын русского посла в Англии, он получил там блестящее воспитание и образование. Вернувшись 19-ти лет в Россию, Воронцов участвовал в русско-турецких войнах и отличился в Отечественной войне 1812 года. Был тяжело ранен в Бородинском сражении. С 1823 года граф Воронцов стал генерал-губернатором Новороссийского края (куда входил и Крым), а с 1844 года — всего Кавказа.

Воронцовский дворец строился с 1828-го по 1848 год по проекту английского архитектора Эдуарда Блора из местного серо-зеленого диабаза — очень твердого камня магматического происхождения.

Дворец — уникальный памятник архитектуры первой половины XIX века. Сотни крепостных и вольнонаемных рабочих — каменщиков, резчиков, лепщиков, столяров — вложили свой труд и талант в его создание. В архитектуре дворца слиты разные стили, от сурового готического до живописного восточного, настолько гармонично, что облик его имеет неповторимую красоту.

А вокруг дворца были разбиты парки: с северной стороны в английском стиле, с южной — в итальянском. От дворца к морю спускается лестница, украшенная скульптурными парами львов. Спящий лев выполнен руками знаменитого итальянского ваятеля Боннани. В богатейшей экспозиции Дворца-музея итальянская, голландская, французская, фламандская и русская живопись, предметы прикладного искусства из бронзы и фарфора. Мебель, гравюры, скульптуры. Была и библиотека из 30 тысяч томов, располагавшая такими редкостными вещами, как рукописное жизнеописание московских князей или переписка князя Курбского с Иваном Грозным...

Группа сотрудников Алупкинского дворца-музея с О.Ю. Шмидтом. Сидит первый справа С.Г. Щеколдин. 1939 г.

Я с завистью смотрел на экскурсоводов Дворца-музея: они живут искусством, красотою его. В первый же день приезда в Алупку, придя в музей, я услышал, как маленькая, изящная, интеллигентная женщина, заканчивая свою экскурсию в библиотечном зале музея, проведенную с большим вкусом и эрудицией, провозгласила: «...под солнцем сталинской конституции мы построим...». И мне стало больно за нее: она обязана была, как все, лгать! Это была Анна Гавриловна Коцюбинская. В 1941 году она уехала в Германию, затем во Францию, Англию.

Проработав в экскурсбюро до весны 1938 года, я поступил экскурсоводом в музей. Началась счастливая жизнь моя в любимом Дворце-музее. Этот период (очень сложный), с 1938 по 1941 год, будет описан в полных моих записках позже, здесь коснусь его частично. Работал я сначала экскурсоводом, затем старшим научным сотрудником, заведующим экспозицией и всеми фондами музея.

Изложить свои воспоминания о 1941—1944 годах я старался из-за отсутствия времени как можно короче, избегая, насколько возможно, выражения личных эмоций, опуская все, что непосредственно не касалось Дворца-музея, стремился к лаконичности, не заботясь о строгой последовательности фактов, событий.