Глава 1. Национальная культура в системе тоталитарного государства (на примере Крымской АССР)

К середине ноября 1920 г. Крым был занят многочисленными войсками Красной Армии. Гражданская война на полуострове, наконец, завершилась. И хотя партийная пропаганда трубила об установлении советской власти, здесь еще ровно год продолжалась военная оккупация, власть находилась в руках ревкома и «чрезвычаек», имевших перед собой единственную цель — расправу над побежденными. Несмотря на переход страны к «новой экономической политике», в Крыму продолжался «военный коммунизм». Был развязан жестокий террор против оставшихся солдат и офицеров белой армии, против всего населения полуострова. От красного террора погибло, по разным подсчетам, от 20 до 150 тысяч человек.¹

В Ялте, в декабре 1920 г., эпицентром зверских убийств ни в чем не повинных людей стал дворец Ливадия, в котором размещался госпиталь. Чекисты расстреливали как пациентов, так и медработников. Казни, как установило недавно прокурорское расследование, шли непрерывно, списками, и во дворце эмира Бухарского.² Представитель наркомата по делам национальностей М. Султан-Галиев, посланный весной 1921 г. в Крым, писал: «Среди расстрелянных попадало очень много рабочих элементов и лиц, оставшихся от Врангеля с искренним и твердым решением честно служить советской власти. Почти нет семейства, где бы кто-нибудь не пострадал от этих расстрелов: у того расстрелян отец, у этого брат, у третьего сын и т. д.»³ Именно тогда русский язык «обогатился» такими жуткими неологизмами, которые приводит поэт М. Волошин в стихотворении «Терминология» (написанном 29.04.1921 г. в Симферополе): «Брали на мушку», «ставили к стенке», «списывали в расход», «хлопнуть», «угробить», «разменять».⁴

Одновременно идут грабежи, массовые реквизиции хлеба и скота для прокормления огромной массы войск. Разнузданные, обозленные потерями, полуголодные красноармейцы плохо соблюдали воинскую дисциплину. Грабили не только богачей (их в Крыму, в общем, не осталось). Характерная жалоба поступила члену ревкома С.М. Меметову из Бахчисарая: «Действия карательных органов приняли шовинистический характер. Происходят аресты без всякого основания, реквизируются продукты, вещи, мебель и т. д.»⁵

Ревком издает один за другим приказы о конфискации имущества, сдаче иностранной валюты, круговой поруке населения за целостность железнодорожных путей и сооружений, всеобщей трудовой повинности. 17 января 1921 г. устанавливается нормирование продуктов питания: паек хлеба от 22,5 до 37,5 фунтов в месяц (1 фунт — 400 граммов), сахара — полфунта, соли один фунт.⁶ С весны в Крыму начинается настоящий голод. Его причины — «резкое сокращение площадей, ухудшение обработки земли, неблагоприятные погодные условия». Но это — не все. Хотя еще весной объявлен НЭП, в Крыму продолжается продразверстка: из нищей деревни изъято практически все зерно, включая семенной фонд, всего около 3 млн пудов.⁷

Если массовые казни коснулись, главным образом, русских, то жертвами голода в основном стало татарское население. От голода в 1921—1922 гг. погибло всего 100—110 тыс. человек. «Более всех остальных, — писал впоследствии В. Ибраимов, председатель ЦИК, — пострадало от голода татарское население, утрата которого составляет 60% всех погибших в Крыму от голода».⁸ Как официальные документы, так и пресса 1921—1922 гг. переполнены страшными сообщениями о нехватке хлеба и о массовом голоде. Вот некоторые из них: «За ноябрь 1921 г. поступило 108 тыс. пудов из Украины при месячной потребности 300 тыс. пудов». «В октябре-ноябре было 205 тыс. голодающих, в том числе 100 тыс. детей. Всей тяжестью голод ложится на татарское население горных районов...» «В январе 1922 г. ежедневно умирало 500 чел., в феврале 700. Татарское население голодает в количестве 90%, русское — 75%».⁹

Политическая и общественная жизнь полуострова, прежде столь бурная, прекратилась полностью: были разогнаны профсоюзы, исчезли политические партии. Установилось самодержавие большевистской партии, которое олицетворяли комиссары и чекисты с неограниченными полномочиями. Уже через 10 дней после занятия Крыма руководство крымскотатарской национальной партии Милли Фирка, напомнив о прежнем сотрудничестве с большевиками в борьбе против Врангеля, обратилось в ревком с просьбой о легализации. Речь шла. собственно говоря, о разрешении на культурно-просветительскую деятельность, не более. Но большевики монополию на власть не желали делить ни с кем (так они поступили со всеми временными попутчиками — левыми эсерами, боротьбистами и др.). Обком партии решил, что Милли Фирка есть «вредный ненужный пережиток» и с этой партией надобно покончить.

Вместе с тем было признано, что идеологическое воспитание татар является одним из важнейших направлений политической деятельности партии. «Среди татарского населения должна вестись самая интенсивная и энергичная работа для поднятия культурного и политического уровня», — писал орган обкома и ревкома. Но самое главное — для «...пробуждения у него классового самосознания». Газета сетовала на то, что «татарская интеллигенция в строительстве новой жизни не принимает никакого участия».¹⁰ Наверное, это правда, так как участвовать в налаживании такой новой жизни у интеллигентов-татар, за исключением двух десятков фанатиков большевизма, большого желания не было.

В мае 1921 г. проводится областное совещание татар-коммунистов, на котором обсуждаются вопросы национального строительства. Звучат требования об объявлении татарского языка, наравне с русским, государственным языком, о вовлечении татарского населения в управленческий аппарат, об открытии школ и библиотек. Спустя некоторое время в газете «Красный Крым» появляется многозначительная статья о «признании татар коренным народом Крыма», в связи с чем выдвигается требование татаризации (подчеркнуто нами — Д.У.) госаппарата и уравнения в правах двух языков — татарского и русского».¹¹ Таким образом, задача татаризации, в более широком плане — коренизации, появляется в Крыму почти на два года раньше официального решения партии, утвержденного XII съездом ВКП(б) весной 1923 г.

Однако реальных успехов в этом направлении было достигнуто немного: провозглашение в ноябре 1921 г. Крымской автономной республики не отвечало вековым чаяниям крымскотатарского народа о восстановлении его государственности. Хотя в партийных решениях, выступлениях большевистских лидеров, комментариях и пропагандистских статьях часто применялось выражение «коренной народ», в конституцию республики этот термин не попал. На Всекрымском учредительном съезде советов первым был доклад о конституции КАССР. Второй доклад, по земельному вопросу, начинался многозначительными словами: «Целый ряд длинных лет коренное население Крыма вытеснялось со своих лучших земель, которые оно занимало искони». Советская власть обещала покончить с такой несправедливостью. А газета «Жизнь национальностей», орган Наркомнаца РСФСР, в статье «К провозглашению Крымской Республики», в которой многократно упоминается «коренное население», удовлетворение нужд которого признается первостепенной задачей, писала: «Крымская Республика — это закрепление максимума автономных прав и инициативы для широких трудовых масс коренного населения в деле их культурного и экономического возрождения».¹² В составе первого правительства КАССР — Совнаркома — из 15 членов только 3 были крымскими татарами. Еще двое — председатель и нарком просвещения (С. Саид-Галиев и К. Хамзин) были казанскими татарами.

Только с объявлением общего курса на коренизацию понятие крымской автономии стало наполняться реальным содержанием: в 1923—1924 гг. представители коренной нации возглавили ЦИК Советов (Вели Ибраимов) и Совнарком (Осман Дерен-Айерлы), большинство наркоматов. Только две должности никогда не занимали татары — первого секретаря обкома партии и начальника тайной полиции — ГПУ-НКВД. Татары получили определенные льготы при поступлении на работу, при направлении в учебные заведения. В советах разного уровня они имели повышенные нормы представительства, то, что сегодня называется квотами.

Коренизация охватила все сферы общественной и культурной жизни, но прежде всего — образование. Это объясняется, с одной стороны, желанием привлечь на свою сторону массы населения, охватить их идеологией марксизма-ленинизма. С другой стороны, ликвидация неграмотности и развитие школьного дела отвечали экономической потребности социалистической модернизации, стремлению повысить общественную производительность труда. Наконец, был и внешний стимул — перед глазами крымских большевиков в 20-е годы стоял пример кемалистской Турции. Развернулось негласное соревнование между Крымской АССР (и другими тюркскими советскими республиками) и Турцией, осуществлявшей под руководством Мустафы Кемаля широкие прогрессивные преобразования, особенно в области культуры и просвещения. Об этом существует немало сведений в архивных документах.

Школьное образование у крымских татар за годы гражданской войны, террора и голода 1921—1922 гг. пришло в полный упадок. В 1923 г. функционируют всего 20 татарских школ, учебников в них нет.¹³ С этого уровня и начинается рост сети школ, открываются техникумы, причем некоторые из них — национальные, увеличивается число учащихся и учителей. Перед центром остро ставится проблема издания учебной литературы на крымскотатарском языке. В 1923 г. на совещании в Москве нарком просвещения КАССР Мухитдинов, сменивший незадолго перед этим Хамзина, критикует Наркомпрос РСФСР за невнимание к выпуску учебников на восточных языках. «Издание их централизуется в Москве, это — несуразица. Это уже верх нецелесообразности», — сказал он. «Восточное издательство является нарывом на нашем теле».¹⁴ Через некоторое время уже новому наркому, Усеину Баличу, удалось развернуть выпуск школьной литературы в Крыму с привлечением лучших педагогов — Я. Байбуртлы, А. Одабаша и др.

Развитие народного образования КАССР в 20-е годы иллюстрируют следующие цифры: на конец 1927 г. в республике действуют уже 360 татарских школ I ступени (41% общего числа). Школ повышенного типа значительно меньше — всего 17 (27% от всего количества).¹⁵ Открываются средние технические заведения — техникумы. В мае 1928 г. нарком просвещения Мамут Недим сообщает, что в КАССР действуют следующие техникумы: татарский педагогический, татарский фельдшерско-акушерский, техникум южных культур (то есть сельскохозяйственный), а в Бахчисарае действует училище кустарной промышленности. Кроме того, при Крымском педагогическом институте имеется татарское отделение (факультет). Из общего числа учащихся ровно половину составляют татары. Что же касается ненациональных учебных заведений (техникумов и вуза), то установленная норма (квота) в 25% не выполняется.¹⁶

На определенные размышления толкает знакомство с количественным и качественным составом учительства КАССР. В конце 1926 г. в начальных школах преподавало 623 русских и 412 татарских учителя. В школах II ступени пропорция была совсем другая: русских учителей было 604, татар — 96, немцев — 49. Из всего крымского учительства высшее образование имело 340 русских и только 15 татар.¹⁷ Вот эти цифры не могут не впечатлять; они принуждают к горькому выводу о том, что уделом коренного населения в условиях тоталитаризма было, по преимуществу, начальное образование, так как количество учителей самым прямым образом связано с численностью учащихся.

Учителя, как и учащиеся, испытывают большие материальные трудности, иногда просто дискриминацию по национальному признаку. Вот некоторые факты, приводившиеся на общем собрании работников просвещения Симферополя в октябре 1929 г. Один из выступающих сказал: студенты татарского отделения пединститута получают стипендию в 20 руб., в то время как все остальные 30 руб. «За шесть лет пединститут выпустил двух татар-педагогов для Крыма, коренное население которого татары». Другой оратор привел еще более удручающие цифры: в татарской опытной школе учится 200 детей, они голодают, живут на 9 руб. в месяц... В Джанкое татарская семилетка в кошмарном состоянии.¹⁸ Таковы были, с позволения сказать, «великие достижения», как об этом трубили партийные пропагандисты культурной революции в КАССР.

Можно отметить и такой парадокс: при постоянном расширении сети начального обучения, медленном росте числа средних школ высшее образование в Крыму влачило жалкое существование. После занятия Крыма большевиками Таврический университет подвергся настоящему погрому: пошли регулярные чистки профессуры и студентов, ликвидация целых факультетов (историко-филологического. медицинского). В частности, из университета был уволен выдающийся ученый и мыслитель С.Н. Булгаков, а в начале 1923 г., выполняя решение Ленина и Дзержинского, он был выслан из Ялты, где тогда проживал, за границу.¹⁹ После нескольких реорганизаций университет был превращен в педагогический институт второразрядного значения. Если прежде его ректорами были выдающиеся ученые, академики и профессора, то теперь им стали руководить партийные назначенцы в ранге ассистента (?!). В решении обкома партии (1926 г.) по отчету ректора говорилось: «Крымский педин — единственное на территории Крыма высшее учебное заведение... у студентов и преподавателей нет уверенности в длительном его существовании... отделение востоковедения, имеющее для Крыма столь важное значение, находится в тяжелом состоянии».²⁰

В качестве паллиатива для подготовки «идеологически выдержанных» кадров в январе 1931 г. было решено открыть в Крыму комвуз. Для его размещения предлагалось отобрать два корпуса у Центрального музея Тавриды. В том же году попытались, к счастью — безуспешно, реорганизовать Крымский пединститут в некий конгломерат: индустриально-аграрно-педагогический институт.²¹ Открытые примерно в это время сельскохозяйственный и медицинский институты набирали силу медленно, татар студентов и преподавателей среди них почти не было.

В своей национальной политике большевистская партия ищет поддержки у крымскотатарской интеллигенции. «Она сильна тем, — говорится в документе начала 20-х годов, — что сосредотачивает в своих руках образованность на турецком и татарском языках, исторические и национальные тенденции... Все народное просвещение всех отраслей находится в ее руках».²² В 1923 г. партийные идеологи отмечали: «Самым активным элементом после молодежи является татучительство (так в тексте — Д.У.). Через политико-педагогические курсы пропущено 426 учителя, 90% всего крымского татучительства». Из этих цифр делался оптимистический вывод: «татучительство пошло рука об руку с партией и соввластью».²³ Партийное руководство через секретных осведомителей внимательно следило за настроениями в среде интеллигенции, стремилось ее расколоть, создать свою опору. В резолюции областного совещания завагитпропов (1927 г.) «О работе среди интеллигенции» говорилось о наличии в среде крымскотатарской интеллигенции двух основных групп. Первая тесно связана с массами крестьянства и принимает активное участие в просветительской работе, но партократию она пугает тем. что способна «...в силу исторических и иных условий проводить узко национальную политику». Другая группа, «выросшая в революцию», как сказано в документе, отрешилась от узкого национализма, «но недостаточно связана с массами». В резолюции говорится об опасности постороннего влияния на татарскую интеллигенцию — реформы в Турции она воспринимает с интересом и с симпатией.²⁴

Нужно признать, что партийные аналитики были недалеки от истины: большая часть крымскотатарской интеллигенции, хотя и без особого рвения, поддерживала основные мероприятия советской власти — коренизацию и, несколько позже, латинизацию алфавита. Крымскотатарская интеллигенция пользовалась большим авторитетом у крестьянства. В ее число входили видные деятели революционных событий 1917—1920 гг.: А.С. Айвазов, О. Акчокраклы, У. Боданннский, Б. Чобан-Заде, А. Озенбашлы, А. Одабаш. Двое последних пользовались особенно большим влиянием, за ними велась непрерывная слежка. Так, ГПУ сообщает о прибытии на учебу в Симферополь двух юношей, которые якобы принадлежат к княжеско-белогвардейским «элементам» Балкарии, куда летом 1925 г. ездил Одабаш²⁵. занимавший высокий пост в Наркомпросе. Затем он короткий срок работал доцентом пединститута. Озенбашлы, как известно, был заместителем наркома финансов и автором правдивой исторической книги о татарской эмиграции в годы царизма. Нельзя сказать, чтобы представители этой группы интеллигенции сильно любили советскую власть, но они были к ней лояльны и никаких реальных попыток борьбы с ней не делали.

Другая группа, назовем ее просоветской, была небольшой и состояла из членов партии²⁶, комсомольцев и карьеристов, готовых служить кому угодно. Их влияние ограничивалось чисто официальными, формальными функциями.

Период до января 1928 г., когда был арестован по ложному обвинению председатель ЦИК Советов КАССР Вели Ибраимов и затем началась настоящая «охота на ведьм», можно назвать коренизацией с интеллигенцией. Крымскотатарская интеллигенция, основной костяк которой состоял из учительства, представляла собой тончайший слой населения (по нашим подсчетам, около полупроцента)²⁷ и рост ее был крайне медленным. Несмотря на это, она имела огромное влияние на массы населения и поддержала мероприятия советской власти по коренизации.

Мы далеки оттого, чтобы идеализировать политику коренизации, общие итоги которой были весьма скромны. Так, по данным на 1924 г., в аппарате наркомзема татар было только 3%, юстиции — чуть больше. Лучше дело шло в наркомате просвещения благодаря У. Баличу, старательно выполнявшему «генеральную линию» партии (за что он вскоре был осужден как националист). В центральном аппарате работало 7 татар (20%), из 15 заведующих районов 8 были татарской национальности. Зато в школах 11 ступени среди учителей-татар было только 7%.²⁸ «Коренизация идет слабо... татмассы (так в тексте — Д.У.) недостаточно вовлечены в соваппарат», — отмечалось в конце 1926 г. Спустя два года партийный орган констатирует «отсутствие должного внимания делу коренизации». Далее бюро обкома партии раскрывает причины такого явления: «Коренизация проводилась как декоративный принцип, формально-механически выполнялась процентная норма верхушки. Нет должного обслуживания широких коренных масс сельского населения».²⁹ Именно в формализме и скрывался главный порок проводимой кампании.

Итоги 5 лет коренизации были подведены в отчете правительства КАССР VI съезду советов. В разделе «Коренизация соваппарата» отмечалось: «Еще I съездом советов в 1921 г. принято постановление о широком вовлечении коренного местного населения (татар) в управленческий аппарат». Поданным на 1.03.1928 г., говорится далее, из почти 20 тыс. служащих русские составляют 59%, татары 10,9%, украинцы 6,3%, евреи 11%.³⁰ Однако в разрезе отдельных ведомств картина была не столь радужной. В аппарате наркомздрава, за исключением наркома, который три месяца работает на хлебозаготовке (обычная практика тех лет, когда надо было «выкачать» хлеб у крестьян — Д.У.), татар нет. В полиграфтресте в аппарате 33 чел., из них три татарина — пожарник, курьер, ученик. Из 22 сотрудников центральной библиотеки только один татарин.³¹ Подобных цифр можно привести больше.

В 1928—1930 гг. волна репрессий обрушилась на старую интеллигенцию, сформировавшуюся до революции под влиянием просветительских идей И. Гаспринского и игравшую активную роль в событиях 1917—1918 гг. Еще раньше был взят курс на полное истребление традиционалистской интеллигенции, связанной с исламом. После 1930 г. Коренизация идет без крымскотатарской интеллигенции и в значительной степени — против нее. Даже молодая генерация, возникшая по сниженным профессиональным стандартам из «выдвиженцев» и комсомольцев, не была застрахована от репрессий. Ее искусно натравливали на старую интеллигенцию, на поколение отцов. Прежде скрытое сопротивление зараженного великодержавным шовинизмом партаппарата мерам по коренизации теперь приобретает массовый характер под лозунгом борьбы с «буржуазным национализмом». В отчете Совнаркома к очередному съезду Советов Крымской АССР прямо признавалось: «Работу по коренизации следует признать неудовлетворительной».³²

Несмотря на столь неутешительные итоги, было бы неверным нигилистически отрицать положительное влияние коренизации на культурный процесс 20-х годов. Создавался, вопреки всему, благоприятный психологический климат, если можно так сказать, особая социокультурная обстановка, в которой расцвели литература и искусство. В 1923—1928 гг. творила плеяда замечательных писателей, создавших высокохудожественные произведения, которые вошли в золотой фонд классической крымскотатарской литературы. Среди них следует назвать писателей старшего поколения, учеников и соратников И. Гаспринского — А.С. Айвазова, О. Акчокраклы, У. Боданинского. Исключительно плодотворно работало среднее поколение — Б. Чобан-Заде, А. Гирайбай, А. Лятиф-заде, Ш. Бекторе, А. Ильмий. В 1927 г. были опубликованы поэтические сборники Чобан-Заде «Буря» и Лятиф-заде «Новая музыка», стихотворения Гирайбая, которые остаются непревзойденными по своей силе и красоте. В журналах «Окъув ишлери», «Иллери», «Крым» регулярно публиковались талантливые публицистические статьи и театральные рецензии А. Озенбашлы, М. Недима, А. Одабаша, Дж. Меинова. В разных жанрах — драматургия, проза, поэзия — выступает молодой Умер Ипчи, а его ровесник Джафер Гафаров становится мастером короткого рассказа.

Мы назвали далеко не всех писателей, поэтов, публицистов того «золотого» пятилетия; их было гораздо больше, многие имена долгое время оставались в забвении. Полную историю крымскотатарской литературы 20-х годов еще остается написать.

В 1923 г. по решению III съезда Советов Крымской автономной республики был открыт Крымский государственный татарский театр (таково было его официальное название). В Театре играли блистательные актеры: Айше Тайганская и Ава Клычева, Эмине Челебиева и Айше Пармаксызова, Али Теминдар и Ибадулла Грабов, братья Париковы и многие другие. В апреле 1927 г. общественность Крыма широко отметила 15-летний юбилей сценической деятельности Сары Байкиной. Статьи о ее таланте опубликовали Джелял Меинов и Мамут Недим, а поэт А. Лятиф-заде посвятил ей стихотворение «Тикенли чичекли ёл».

В 1926 г. произошло знаменательное событие в культурной истории Крыма — на экраны страны вышел первый художественный фильм «Алим», созданный на Ялтинской киностудии при широком участии крымских татар. Сценарий фильма подготовил писатель У. Ипчи, художником был У. Боданинский, а главную роль сыграл Хайри Эмир-заде. У. Боданинский позже отмечал, что историческая картина «Алим» шла в Украинской ССР (Ялтинская студия принадлежала УССР) «с огромным успехом, она приобретена Германией и Францией». Успех она имела и в национальных республиках СССР — Азербайджане. Татарии, Средней Азии³³.

Примечательный обмен мнениями произошел в начале ноября 1926 г. на заседании бюро Крымского обкома партии, где обсуждался вопрос о работе Ялтинской киностудии. Докладчик, инструктор агитпропаганды Бобрышев, впоследствии короткое время ректор Крымского пединститута, сказал, что картина «Алим» сделана хорошо, «но требует некоторых изменений». В дискуссию неожиданно включился чекист И.А. Апетер, только что назначенный начальником ГПУ: «Основной стержень — идеологический. С заграницей, с Америкой мы художественностью бороться не можем». Как видим, уже тогда «борцы за чистоту идеологии» в узком кругу признавали, что высокая художественность возможна лишь в условиях политической свободы.

Чекисту ответил нарком просвещения Усеин Балич, который резонно указал на необходимость при оценке художественных произведений учитывать все факторы: «Мы критикуем только идеологическую сторону, забывая стороны художественную, национальную, экономическую и литературную... Нужно подходить всесторонне. Нельзя кинопроизводство превращать в совпартшколу. «Алим» — одна из лучших картин народов Востока».³⁴

К середине 20-х годов относится возникновение у крымских татар современного музыкального искусства. Оно связано с именем выдающегося композитора Асана Рефатова. Во время проведения комплексной этнографической экспедиции 1925 г. он руководил ее музыкальной частью. В январе следующего года, на заседании Таврического общества истории, археологии и этнографии (ТОИАЭ) Рефатов сделал доклад «Музыка крымских татар». «Была произведена нотная запись около двухсот народных мелодий, — сказал Рефатов, — и в этом отношении работа экспедиции носит пионерский, приоритетный характер. Ряд песен исполняется хором учащихся Тотайкойского педтехникума; ими же разучен хороводный танец «Куран». Вскоре Рефатов написал музыку оперы «Чора-Батыр» (либретто О. Акчокраклы) — первой оперы на крымскотатарском языке.

Немалых успехов достигло изобразительное искусство крымских татар. В эти годы творили такие художники, как У. Боданинский, А. Абиев, А. Лятиф-заде, получившие образование в Строгановском художественно-техническом училище в Москве. У. Боданинский (получил диплом в 1905 г.) и Абиев (в 1907 г.) для завершения образования совершили заграничные поездки. Абиев побывал в Париже в 1907 г., а Боданинский выезжал за рубеж несколько раз. В автобиографии он пишет, что в 1907—1909 гг. жил и работал в Константинополе, Париже, Мюнхене и Дрездене, а в 1912 г. совершил поездку в Италию по специальному заданию изучить монументальную живопись эпохи Возрождения. Природный талант этих художников получил, таким образом, отличную отшлифовку в зарубежных мастерских, что обусловило их высокое мастерство и широкую эрудицию в произведениях, выполненных на родине в 20-е годы.

Первая группа крымскотатарской интеллигенции в условиях относительной свободы (до 1928 г.) с успехом занималась научной и преподавательской деятельностью. Этот период по праву считается «золотым веком» гуманитарных наук. Кстати, аналогичные явления были характерны и для Украины. В Крыму наибольшего развития получила та отрасль востоковедения, которая тогда носила название «татароведение».³⁵

Главные научные силы сосредоточились в Таврическом (Крымском) университете, двух востоковедных музеях, а также в основанном в 1923 г. Таврическом обществе истории, археологии и этнографии (ТОИАЭ).

При организации Таврического университета осенью 1918 г. предполагалось открытие в нем востоковедного факультета. Однако только в мае следующего года ученый совет историко-филологического факультета рассмотрел этот вопрос и принял решение «организовать восточное отделение, посвященное научному изучению Ближнего Востока». Планировалось набирать студентов по трем разрядам: тюрко-татарской, армяно-грузинской и арабо-сирийской филологии. Для обеспечения учебного процесса и проведения научно-исследовательской работы предполагалось учредить 5 кафедр, а именно: арабской филологии, сирийской филологии, тюрко-татарской филологии, мусульманского законоведения и этнографии. Совет университета согласился с мнением историко-филологического факультета и постановил «признать желательным открытие восточного отделения с 1 сентября 1919 г.»³⁶

Студенты-заочники факультета татарского языка и литературы Крымского педагогического института. Во втором ряду первый справа доцент А. Лятиф-заде. (1936 г.)

После установления в Крыму советской власти Таврический университет стал называться Крымским государственным университетом им. М.В. Фрунзе и был коренным образом реорганизован. Но при всех переменах восточное отделение продолжало существовать. Весной 1922 г. оно было преобразовано в факультет восточных языков, но уже летом следующего года вновь стало отделением в составе педагогического факультета.

Интересные сведения о его работе оставил акад. И.Ю. Крачковский, командированный РАН в мае 1924 г. для чтения лекций студентам-востоковедам Крымского университета. Он прочитал два спецкурса: «Арабский язык в прошлом и настоящем» и «Арабская литература XII—XX вв.». Крачковский в своем отчете пишет: «Немногочисленная, но внимательная и аккуратная аудитория помимо студентов университета состояла из некоторых профессоров и преподавателей, а также представителей местного населения, преимущественно из татарской интеллигенции». Вместе с тем столичный гость отмечает резкий перерыв нормального учебного хода «из-за устроенной властями очередной чистки студентов». Из преподавателей восточного отделения Крачковский упоминает профессоров Чобан-Заде и Филоненко.³⁷

Вскоре Чобан-заде уехал на работу в Азербайджан, а Филоненко продолжал научную и преподавательскую деятельность еще более десяти лет.

Спустя год после отъезда Чобан-заде Крымский университет был преобразован в Крымский педагогический институт (КПИ), а восточное отделение — в факультет татарского языка и литературы. В таком составе этот тюркологический центр просуществовал до 1941 г. Здесь преподавали и вели интенсивную научную работу профессора В. Филоненко и А. Соколов, доцент А. Одабаш, ассистенты О. Акчокраклы, А.С. Айвазов, С. Ефетов, И. Леманов, в 30-е годы — доцент А. Лятиф-заде.

Какие же предметы изучали студенты факультета татарского языка и литературы? По данным на 1927 г., здесь преподавали восточные языки: арабский, персидский, турецкий (Филоненко, Леманов, Ефетов, Акчокраклы — турецкий язык и восточную каллиграфию), этнографию (Филоненко), историю и археологию (Боданинский, Максимович), литературу и педагогику (Айвазов).³⁸ Некоторым из названных выше ученых (Айвазову, Акчокраклы, Чобан-заде, Боданинскому) в настоящей книге посвящены отдельные очерки, поэтому мы подробно остановимся на исследованиях в области татароведения других крымских ученых 20—30-х годов: Филоненко, Леманова, Эрнста, Якуба Кемаля.

Виктор Йосифович Филоненко (1885—1977) проработал в Крыму ровно 20 лет (1915—1935) и оставил здесь много учеников. Его можно с полным основанием назвать лидером крымских востоковедов в самом широком понимании этого слова. Филоненко получил отличное образование — в 1908 г. окончил два факультета (восточных языков и русское отделение историко-филологического) Петербургского университета. На восточном факультете его учителями были известные ученые: тюрколог В. Смирнов и арабист Н. Медников. После организации восточного отделения в Крымском университете Филоненко — доцент, затем профессор кафедры персидского языка, а с 1932 г. — заведующий кафедрой языкознания.

Как ученый, Филоненко проявил удивительное научное долголетие: первая публикация молодого учителя Уфимской гимназии появилась в нескольких номерах «Вестника Оренбургского учебного округа» в 1913—1914 гг. Это был большой этнографический труд (можно сказать — монография) о башкирах. Последняя публикация, как нам представляется, увидела свет в польском ориенталистическом журнале спустя ровно 60 лет. Она названа «Балкарский язык и его диалекты». Между этими датами — большая, наполненная научным и педагогическим трудом жизнь крупного ученого-востоковеда.

Хотя Филоненко вел себя крайне осторожно и в политической жизни не принимал участия, погром 1934 г. в Крымском пединституте, когда были уволены лучшие преподаватели «старой закалки», его тоже не миновал. Как человек дальновидный, он понял необходимость покинуть Крым. Как будто предчувствовал, что в тайных канцеляриях НКВД ему готовили ярлык «реакционера» и «великодержавника», настроенного антимарксистски и антисоветски. Уже в сентябре 1935 г. он стал в далекой Каракалпакии заведующим кафедрой русского языка и литературы в учительском институте г. Турткуль, бывшего тогда столицей этой автономной республики.

Надо заметить, что вскоре после переезда из Уфы в Крым Филоненко включился в работу ТУАК, затем он активный член ТОИАЭ со дня основания, позже — заместитель председателя правления. Уже на втором заседании 30.09.1923 г. он сделал доклад «Загадки крымских татар», в котором провел филологический и этнографический анализ около ста собранных им загадок.³⁹

Вокально-инструментальный ансамбль крымских татар (20-е годы)

Филоненко прославился и как крупнейший в 20—30-е годы этнограф, специалист по коренным народам Крыма: татарам, караимам, крымчакам. Это направление его научных исследований представлено докладами на заседании ТОИАЭ и статьями: «Детские игры крымских татар», «Песни крымских татар» (в соавторстве с С.Б. Ефетовым), «Народы Крыма и их изучение», «Очередные задачи современной крымской этнографии», «Крымские цыгане», «Караимские поговорки и присказки». Новаторский характер имеют труды Филоненко по проблемам соотношения устной и письменной традиции в фольклоре крымских татар: «Загадочная страница из истории военного судопроизводства 60-х годов и отражение ее в татарской песне о Сейдамете», «Тюрки Крым» — анализ песни о выселении татар из Крыма в Турцию в 1860 г.». Обе статьи были опубликованы уже после выезда ученого из Крыма. К этой же тематике примыкают статьи «Материалы по изучению караимской народной поэзии» и «Крымчацкие этюды». Последняя статья написана по полевым материалам, собранным в 1927 г., но могла быть напечатана только в 1972 г. в Варшаве.⁴⁰

Следует также упомянуть изучение им тюркских языков. Как первооткрывателя лингвистических основ балкарского языка Филоненко упоминает известный ориенталист О. Прицак.⁴¹ Изучал он и другие тюркские языки, в частности, каракалпакский. По-прежнему большой интерес представляет его статья о тюркских гидронимах Крыма, опубликованная в 1963 г. в Пятигорске.

Что касается других востоковедов из среды преподавателей Крымского университета (с 1925 г. — Крымский пединститут), то они изучали преимущественно историю, язык, литературу, фольклор родного народа, так как по происхождению были крымскими татарами (за исключением караима С.Б. Ефетова). Они занимали скромные должности ассистентов, лишь А. Одабаш и А. Лятиф-заде непродолжительное время работали доцентами. Следует иметь в виду, что они были прежде всего литераторами и публицистами, а не учеными в профессиональном смысле этого слова. Поэтому научное наследие, скажем, А.С. Айвазова или А. Лятиф-заде не идет в сравнение с тем огромным вкладом, который они внесли в крымскотатарскую литературу.

Среди преподавателей КПИ своими глубокими познаниями выделялся Исмаил Леманов (1871—1942). Восточные языки он изучал в Стамбуле и Каире. На восточном факультете преподавал с 1921 г. В 1933 г. он доцент и завкафедрой. В сохранившейся закрытой характеристике говорится: «Имеет большой педагогический стаж работы с 1890 г. ... Пытается овладеть марксистско-ленинской методологией в области своей специальности, хотя ему это не всегда удается... Оснований для суждения о том, что он окончательно перешел на позиции Соввласти и отказался от старого националистического мировоззрения — нет, а поэтому работа Леманова возможна исключительно в связи с отсутствием более квалифицированного работника. При первой же возможности его заменить».⁴²

Такая возможность вскоре представилась, и летом 1934 г. Леманов был уволен из КПИ. Он переехал в Ленинград, где был принят на работу в отдел рукописей Института востоковедения. В конце октября 1938 г. он был арестован. Этот пожилой, тихий, совершенно аполитичный человек обвинялся в том, что «являлся участником татарской антисоветской организации и ведет активную борьбу против Соввласти и ВКП(б)». Но этого показалось мало; в обвинение добавили еще статью о том, что Леманов будто бы вел «шпионскую работу в пользу Германии, Турции и Англии». Однако кампания террора в стране после ликвидации Ежова несколько приутихла, а с места работы на Леманова дали прекрасную характеристику: «За время пребывания в ИВАН зарекомендовал себя вполне добросовестным работником... самый лучший работник отдела рукописей». В июне 1939 г. было принято соломоново решение: «антисоветская деятельность Леманова после 1926 г. не доказана. Освободить».⁴³ Скончался он во время блокады.

Научное наследие Леманова невелико, он мало печатался, редко выступал на заседаниях ТОИАЭ. Добавим, что о нем теплые воспоминания сохранили акад. А. Крымский и акад. В. Гордлевский.

Среди преподавателей Таврического/Крымского университета в первые годы его существования глубокими познаниями в области средневековой истории Крыма выделялся Николай Львович Эрнст (1889—1956). До 1922 г. он был доцентом, профессором, затем перешел на другую работу, заведуя археологическим отделом Центрального музея Тавриды. Высшее образование Эрнст получил в Германии, в 1911 г. защитил в Берлинском университете диссертацию об отношениях Крымского ханства с Московским государством в конце XV — начале XVI вв. Спустя год он печатает статью на эту тему в престижном историческом журнале.⁴⁴

Хотя Эрнст основное внимание уделял археологическому освоению полуострова, он продолжал изучать международные связи Крымского ханства. В 1927—1928 гг. на эту тему он публикует две содержательные работы. Первая из них посвящена Крымско-московско-генуэзским отношениям XVI в., во второй путем тонкого анализа большого круга источников доказывает, что в строительстве Бахчисарайского дворца участвовал архитектор царя Ивана III итальянец Алевиз Новый. Следует сказать и о том, что Эрнст был среди основателей ТОИАЭ, часто выступал на его заседаниях с докладами на исторические, этнографические и искусствоведческие темы.

В начале 1938 г. ученый был арестован по дикому обвинению в том, что «...в своих научных работах является проводником прямых фашистских идей», якобы «проводит германофильскую пропаганду в крымской науке» и, наконец, является «...агентом немецкой разведки». Состряпать это дело НКВД помогали местные бездарные ученые, ничего не оставившие науке, кроме «акта экспертной комиссии», покрывшего их имена позором.⁴⁵

Жизнь Эрнста была сломлена: 2,5 года следствия, 8 лет лагерей, потом повторный арест за то, что будто бы «клеветал на советскую действительность и восхвалял жизнь народов в капиталистических странах». Судьба Эрнста была характерна для честного ученого в те страшные времена.

Кроме ученых КГУ/КПИ, большую работу в области востоковедения (в узком смысле — татароведения) проводили крымские музеи, как краеведческие и археологические, так и специализированные. Количество музеев в КАССР постоянно менялось: в 1925 г. их было 16, из них 7 головных, подчиненных непосредственно Москве. В сентябре следующего года их осталось 10.⁴⁶ Из крымских музеев 2 имели востоковедную направленность — Бахчисарайский ханский дворец и Восточный музей в Ялте, расположенный во дворце эмира Бухарского. В определенном отношении к ним следует отнести и Краеведческий музей в Евпатории, где сохранялись культурные достояния караимского народа.

Как отмечалось на музейной конференции 1926 г., Бахчисарайский дворец — это памятник крымскотатарского строительного искусства XV—XVIII вв. Расположенный в нем музей крымскотатарской культуры состоит из отделов художественно-кустарных промыслов, этнографии и археологии, а также библиотеки татарской литературы. Как его филиал, действует мемориальный музей И. Гаспринского. Далее сказано: «Сфера научной деятельности Бахчисарайского музея — изучение крымскотатарской культуры во всем ее объеме».⁴⁷

Кроме Бахчисарайского музея, о деятельности которого подробно рассказано в четвертой главе, в Крыму большую исследовательскую работу в области ориенталистики проводил Восточный музей в Ялте. Он занимал прекрасное здание в восточном стиле, конфискованное у эмира Бухарского. Местным властям пришлось отстаивать дворец от посягательств правительства Узбекистана и, хотя музей формально был основан в 1921 г., он еще долго пребывал в состоянии организации.⁴⁸ Сначала его заведующим был И. Роджеро, а затем Якуб Кемаль (1885—1939).

Биография Якуба Кемаля известна плохо. В литературе встречаются совершенно фантастические сведения о его образовании: он будто бы закончил геологический факультет Стамбульского университета, а затем еще Американский университет в Бейруте. Однако ничто не свидетельствует о его занятиях геологией.⁴⁹ Напротив, вся дальнейшая деятельность Якуба Кемаля показывает его глубокие познания арабского языка, Корана и мусульманского права. Не случайно в 1917—1920 гг. он был сперва казыаскером Крыма (главой мусульманского судопроизводства), а после гибели Челебиджихана исполнял обязанности муфтия. Что касается Американского университета в Бейруте, то он был открыт только в 1920 г., до этого здесь существовало учебное заведение под названием «Сирийский протестантский колледж». Если Якуб Кемаль действительно учился в Бейруте, то это скорее в университете Св. Иосифа, основанном в 1875 г. Как раз здесь в 1902 г., то есть когда Якуб Кемаль был за границей, открылся восточный факультет, где в течение трех лет студенты изучали арабский язык, историю, археологию и географию Востока, исламологию.⁵⁰

Однако все это — не более, как предположения. Точно установлено, что в 1913—1914 гг. Якуб Кемаль учился в спецклассах Лазаревского института восточных языков в Москве. Об этом вспоминает его учитель акад. А. Крымский.⁵¹

Став во главе Восточного музея. Якуб Кемаль многое сделал для его развития. Перед музеем стояли следующие задачи: «Сбор, изучение и показ материалов художественно-промышленного производства и искусства южнобережных татар, а также народов Востока, имевших в свое время то или иное влияние на искусство крымских татар». Научно-исследовательская деятельность, говорилось в уставе, должна ограничиться изучением этнографии и искусства татар ЮБК, а также научным описанием тех образцов искусства народов Востока, которыми музей обладает.⁵²

В 1927 г. Восточный музей посетил известный тюрколог В. Гордлевский, который в своем отчете пишет, что Якубу Кемалю удалось собрать богатый фольклорно-этнографический и рукописный материал. В музее хранятся 65 рукописей и столько же ярлыков, фирманов, других юридических документов крымских ханов. Написаны они на разных языках — арабском, персидском, турецком (османском). Все эти материалы, заключает московский ученый, собрали по селам крымские востоковеды О. Акчокраклы, У. Боданинский и Якуб Кемаль.⁵³

Было в музее и много предметов материальной культуры тюркских народов. «Здесь собрано значительное количество ковров, восточное оружие и утвари... Музей интересен и имеет несомненное будущее. Он пользуется большой популярностью среди посетителей», — писал известный в Крыму музейный деятель А.И. Полканов.⁵⁴

Якуб Кемаль был признанным знатоком в области исламского мистицизма. В изданном А. Крымским сборнике «Студіі з Криму» он опубликовал информацию о найденной рукописи XIII в. по суфизму на арабском языке.⁵⁵ 1927 год был особенно плодотворным в работе Восточного музея. В статье, опубликованной в газете «Ени дунья», Якуб Кемаль подытожил работу небольшого коллектива сотрудников. Была проведена этнографическая экспедиция в районы побережья к востоку от Ялты, где велись поиски рукописей и проводилась запись фольклорного материала. Обнаружено около 100 книг, многие из которых на крымскотатарском языке, они проливают свет на темные страницы истории литературы. Самая ценная из книг написана в 683 г.х., ее автор Баба Шейх бин Хавадж. В ней приведен замечательный эпизод — беседы Амир Тимура с Улугбеком. Полагают, что другой такой книги у нас нет. Собраны также старинные монеты, ковры, килимы-половики.⁵⁶

Однако вопреки надеждам А. Полканова плодотворная деятельность Восточного музея была вскоре свернута, затем полностью прекращена. Якуб Кемаль имел в своем деле характеристику с пометкой «Политически неустойчивый». На заседании городской комиссии по чистке 20.03.1929 г. было принято решение о его увольнении с краткой мотивировкой: «Якуб Кемаль Якуб Меметович, 1885 г., с высшим образованием, был членом крымского правительства Курултая, как чуждый элемент».⁵⁷

По воспоминаниям акад. Крымского в передаче О. Прицака, уже набранная книга Якуба Кемаля «Документальная история цехов в Крымском ханстве» в 1931 г. была уничтожена. Сам музей прекратил свое существование в 1930 г.⁵⁸, а через два года его бывший директор был арестован и умер в тюрьме в сентябре 1939 г., будучи приговоренным к расстрелу.⁵⁹

Кроме описанных выше двух востоковедных музеев, посвятивших себя истории и культуре татарского народа, в Крыму был еще один, который сосредоточился на изучении караимов. Речь идет об этнографическом музее в Евпатории, в ведении которого находилась также большая библиотека. При специализации крымских музеев было определено, что Евпаторийский музей будет носить этнографическую направленность и состоять из двух отделов: караимского и татар степной части Крыма.

Библиотеку «Карай Битиклиги» основал в 1916 г. караимский гахам С. Шапшал. В 1924 г. ее посетил академик И. Крачковский. В своем отчете он писал, что здесь хранится большая коллекция писем караимских общин Иерусалима, Дамаска, Каира, Стамбула, Кракова и Чуфут-Кале. В рукописном отделе хранится до 150 наименований. Кроме еврейских рукописей, довольно много арабских, написанных еврейскими буквами. Считается, что до революции здесь имелось 5 тыс. книг и около 1 тыс. рукописей. Но в 1926—1927 гг. значительная часть фондов библиотеки была вывезена в Ленинград, причем в пути много книг и рукописей пропало.

Музей в Евпатории возглавляла Полина Яковлевна Чепурина. Она родилась в 1882 г. в Киеве, получила образование в Петербургском археологическом институте. Будучи членом ТОИАЭ, она на заседании 16.05.1926 г. сделала доклад «Из истории культуры караимов». В нем она проанализировала брачные договоры (шеттары), написанные на древнееврейском языке. В обсуждении доклада приняли участие археолог-архитектор П.И. Голландский, О. Акчокраклы, который интерпретировал загадочное выражение «нах-зугур», и председатель Общества А. Маркевич. Последний, между прочим, сказал: «Караимы чрезвычайно бережно хранят старые традиции и дали таких прекрасных собирателей и хранителей, как Фиркович, Мичри, Казас, Шапшал, Луцкий, Бейм».⁶⁰

Татароведческая деятельность крымских музеев, как и краеведения в целом, пошла на спад в 1931 г., когда было принято решение о принудительной «марксизации» всех наук и научных учреждений. Были ликвидированы Всесоюзная научная ассоциация востоковедения, Таврическое общество истории, археологии и этнографии (последнее, 113-е заседание состоялось 15.01.1931 г.). Во всех республиках и областях страны создавались марксистско-ленинские общества: историков-марксистов, экономистов-марксистов, педагогов-марксистов, агрономов-марксистов и т. п.⁶¹ Подлинная наука испытывала все более тяжелое бремя идеологии.

Значительно меньше, чем музеи, сделали для востоковедения такие организации, как Российское общество по изучению Крыма (РОПИК) и Крымский научно-исследовательский институт (Крым НИИ). РОПИК был основан в 1923 г., его правление находилось в Москве, а в Крыму действовало местное отделение во главе с наркомом просвещения У. Баличем. Основным направлением работы РОПИК было изучение природных богатств полуострова и курортология; история и этнография стояли на последнем месте. Организация подвергалась постоянной критике за бездеятельность: на заседании центрального правления А.И. Полканов назвал положение «прямо катастрофическим», а другой оратор сказал, что с московским руководством нет никакой связи, кроме бумажной.⁶²

В 1936 г. появился НИОПИК (Научно-исследовательское общество по изучению Крыма), которое якобы объединяло 2 тыс. «добровольных» членов.⁶³ Сохранился план работы на 1937 г. — это настоящая утопия, которая никогда не была претворена в жизнь.⁶⁴ Вообще же говоря, как эти общества, так и Крым НИИ, были бюрократическими организациями под бдительным оком парткома, «добровольность» была фиктивной, а отчеты заполнены приписками.

Крым НИИ был основан в 1925 г. и пережил многочисленные реорганизации и переименования. Вначале он изучал преимущественно природные богатства полуострову В сентябре 1934 г. бюро обкома партии заслушало вопрос о реорганизации Институту национально-культурного строительства. В решении отмечалось, что это научное учреждение «не имеет четкого профиля и наряду с вопросами национально-культурного строительства занимается краеведческими, хозяйственными и педагогическими вопросами». Сектор естественных наук и сектор педагогики и педологии были ликвидированы. Отныне КрымНИИ состоял из четырех секторов: языкового строительства, литературы и фольклора, искусства, истории. Его директором стал бывший нарком просвещения КАССР Али Асанов.⁶⁵ Наконец, в январе 1937 г. он превратился в Крым НИИ татарского языка и литературы. До 1936 г. в нем работало только 4 научных сотрудника, потом их число возросло до 10. Главным в их деятельности была подготовка двуязычных словарей, перевод татарского на латинскую, а вскоре — и на кириллическую азбуку. Условия труда были неудовлетворительными: весь институт помещался в... одной комнате; большинство ученых, получая нищенское жалование, работали по совместительству.⁶⁶

Крымское татароведение в 20-е годы, кроме государственных учебных, музейных и научно-исследовательских учреждений, имело еще один центр, успешно действовавший на добровольной основе. Таврическое общество истории, археологии и этнографии объединяло энтузиастов, не скованных бюрократизмом, чинопочитанием и партийной дисциплиной. Здесь практиковались свободные дискуссии, дружеский обмен мнениями, ценились неординарность мысли, широкая эрудиция, знание языков, любовь к Востоку.

В уставе ТОИАЭ, составленном в марте 1923 г., его основная задача была изложена в следующих словах: «изучение местной истории, древностей и быта и распространение интереса к нему среди широких масс населения». Ближайшая цель, говорилось далее, состоит в «разыскании, обследовании и описании письменных и вещественных памятников истории, древностей и старины Крыма и посильном содействии их сохранению, в изучении особенностей быта народностей Крыма, их культуры и народного творчества, изучении прошлого Тавриды и Юга России вообще».⁶⁷

Среди основателей ТОИАЭ были Арс. Маркевич (бессменный председатель), Эрнст, Филоненко, Акчокраклы, Боданинский, профессора КГУ/КПИ Линниченко (скончался в 1926 г.) и Деревицкий, иногородние Д. Багалей, Г. Вернадский. В 1925 г. в члены общества был принят М. Грушевский, несколько позже — академики-востоковеды Бартольд. Марр, Крачковский. В первый год существования ТОИАЭ состоялось 5 его заседаний и было заслушано 18 докладов. В следующем году было 12 заседаний и 21 сообщение, в основном по археологии и краеведению, но уже появляется и востоковедная тематика. Так, С. Ефетов доложил о прошлом караимов, а И. Кая — о крымчаках. На конец года в обществе было 140 действительных и 9 почетных членов. В отчете за 1927 г. указано, что проведено 17 заседаний с 32 научными докладами. Далее говорилось: «Товарищ (заместитель) председателя Филоненко, члены Акчокраклы, Боданинский, Исхакова⁶⁸ вели работу по исследованию быта и древностей татар и других народов Крыма». Доклады были сделаны на следующие темы: Филоненко, Ефетов «Песни крымских татар», Исхакова «Симферопольские цыгане-курбеты».⁶⁹ Доклад Исхаковой состоялся 3.10.1927 г., в его обсуждении приняли участие Акчокраклы и Филоненко.

В 1927—1931 гг. общество выпустило 4 номера своих «Известий», где помещены многие статьи по востоковедной тематике. Так, в первом номере увидели свет научные труды как местных ученых (Филоненко, Боданинского, Эрнста, Якуба Кемаля, Ефетова, Кая, Акчокраклы), так и столичных востоковедов (Марра, Бартольда, Крачковского, Самойловича). Почти все работы касаются истории и этнографии тюркоязычных народов Крыма. В следующем выпуске напечатаны статьи Акчокраклы, Филоненко, Эрнста, Маркевича, Полканова. В третьем мы вновь находим работы Полканова, Эрнста, Акчокраклы, Филоненко. Наконец, последний номер «Известий» носит юбилейный характер (он выпущен к 10-летию установления советской власти) и заполнен агитационно-пропагандистскими материалами.

В те же годы вышли три номера «Известий» КПИ. В них также немало востоковедных исследований. В первом выпуске привлекает внимание статья об арабской архитектуре Магриба. Она написана первым деканом историко-филологического факультета Таврического университета, профессором А.Н. Деревицким (18591943). Во втором выпуске выделяются статьи профессоров Филоненко и Соколова, в третьем — две статьи Филоненко, одна из которых озаглавлена «Грибоедов и Восток».

Успешная научная деятельность содружества ученых, каким было ТОИАЭ, в значительной мере обязана неутомимой энергии ее председателя А.Н. Маркевича (1855—1942). Получив прекрасное образование в Варшавском университете. Маркевич с 1883 г. работает учителем гимназии в Симферополе. Член ТУАК со дня основания, Маркевич позже становится ее фактическим руководителем (формальное 1908 г.). После основания Таврического университета, которому он передал свою большую библиотеку. Маркевич некоторое время здесь преподает, одновременно возглавляя местный архив, откуда был изгнан властями в 1926 г.⁷⁰ В следующем году за большие достижения в науке Маркевич был избран членом-корреспондентом АН СССР. Его перу, среди прочих трудов, принадлежит фундаментальное исследование «Топонимика Крыма», в котором показаны лингво-исторические связи полуострова с Востоком. За свою долгую жизнь Маркевич составил огромную библиографическую картотеку «Таврика», которая ныне хранится в Петербурге, где Маркевич умер во время блокады.⁷¹

Развитие татароведных исследований в Крыму, как и наука в целом, было насильственно прервано событиями 1928 г., когда был арестован и после пародии на суд — расстрелян председатель ЦИК КАССР Вели Ибраимов. Начинается первая волна репрессий против крымскотатарской интеллигенции. По иностранным источникам, были репрессированы 3500 чел.⁷² Среди них — нарком просвещения У. Балин, получивший 10 лет лагерей.⁷³

Не миновали тяжких испытаний и ученые русского происхождения; среди них были археологи П.П. Бабенчиков и В.Ф. Смолин. Первый из них заведовал Севастопольским краеведческим музеем; арестованный в июле 1930 г., он был осужден к лагерям вместе с другими учеными-историками по «делу Академии наук». Смолин был директором Херсонесского археологического музея и руководил Севастопольским отделением ТОИАЭ. Он получил блестящее образование на философском факультете университета в Галле (Германия), которое продолжил в Казанском университете.

Смолин был арестован в феврале 1931 г. по обвинению в том, что «...в своих выступлениях и лекциях по вопросам археологии, увязывая вопросы с современностью, вел контрреволюционную агитацию». Обвинение было совершенно голословным, в его доказательство не приводился ни один конкретный факт.⁷⁴ Спустя месяц Смолин был освобожден, но в Крыму более работать не мог. В это же время были закрыты ТОИАЭ, Восточный музей в Ялте, вскоре был обезглавлен Бахчисарайский музей.

В 1934 г. был нанесен новый удар по крымской науке, в этот раз его жертвами стали преподаватели КПИ. В мае 1934 г. обком партии принял постановление, в котором ставилась задача «провести систематическое разоблачение извращений и враждебных выступлений преподавателей КПИ, протаскивающих до самых последних дней чуждую идеологию». Далее шли фамилии Лукьяненко, Деревицкого, Акчокраклы, Леманова и требования «снятия и замены их».⁷⁵ Проскрипционный список вскоре пополнился именами Айвазова, Чобан-Заде (его уже 10 лет нет в Крыму), Байрашевского, Лятиф-заде.⁷⁶ В докладе об итогах партийной чистки в КПИ подлинному избиению подвергся ректор института Шумин. Ничего конкретного о его работе не было сказано — только голословные политические обвинения и стандартные ярлыки. «Настоящий буржуазно-националистический элемент, явный двурушник, сжился с реакционной и контрреволюционной профессурой». Упоминалось и о наличии в КПИ «контрреволюционного монархизма», который-де борется против национальной политики Ленина и Сталина. Весь этот бред послужил основанием для исключения Шумина из партии и снятия с должности.⁷⁷

Погром педагогического института был полным — одна часть высококвалифицированной профессуры безжалостно изгнана, другая, чтобы спасти жизнь, спешно бежала из Крыма. КПИ превратился в карликовый третьеразрядный вуз, в котором осталось 4 профессора (из них лишь один имел степень доктора наук) и 4 доцента. Сохранил свой пост только вернувшийся в том же году из Ленинграда после аспирантуры А. Лятиф-заде, вскоре назначенный доцентом.

Обобщая материал о развитии гуманитарных наук, и прежде всего татароведения, можно сказать, что этот процесс был глубоко противоречивым. С одной стороны, в пятилетие 1923—1927 гг. активно функционируют научные учреждения и общества, привлекающие к своей деятельности ученых разной национальности — татар, русских, немцев, караимов и др. Исследования носят комплексный, преимущественно татароведческий характер: история материальной и духовной культуры крымских татар, запись устной исторической традиции, сбор эпиграфических надписей, фольклор, археология и этнография. Значительный шаг был сделан в изучении истории Крымского ханства, татарско-русско-украинских и татарско-турецких отношений, была подвергнута аргументированной критике колонизаторская политика царизма (в этом отношении примечательна книга Озенбашлы «Трагедия Крыма под игом царизма»). В связи с переходом тюркских языков на латинскую графику татароведы Крыма собрали огромный лексический материал, провели его систематизацию, на 3-х конференциях обсудили вопросы орфографии крымскотатарского языка. Проводилась большая публикаторская и просветительская работа.

С другой стороны, развитие науки и культуры происходит в условиях однопартийной диктатуры, марксистско-ленинской теоретической монополии, строгой цензуры (о ней см. главу 8 настоящей книги). Наука не встречает искренней поддержки «власть предержащих», она — удел одиночек, талантливых энтузиастов. Если с пропагандистскими целями печать трубила о «больших успехах» и «великих свершениях» в области культуры, то в секретных документах все оценивалось гораздо скромнее. «Одной из главных причин слабого развития у нас научной работы является почти полное отсутствие научных кадров из коренного населения». В решении обкома предлагалось организовать «прием в аспирантуру КПИ из коренного населения», а также открыть в Крыму национальный комвуз.⁷⁸ Эти предложения, однако, остались без реальных последствий.

«Золотой век» татарского ренессанса — это красивая метафора, ее никак нельзя абсолютизировать. На «культурном фронте», как тогда выражались, шла постоянная борьба двух тенденций — созидательной и разрушительной. Созидание шло неравномерно, противоречиво, мы это проследили на примере развития образования и науки. К сказанному выше можно добавить такой положительный факт, как создание в составе наркомпроса специального органа по охране и изучению памятников культуры. Его многолетний руководитель, а позже директор Центрального музея Тавриды А.И. Полканов вспоминает: уже в ноябре 1920 г. в составе наркомата просвещения возникает отдел по делам изобразительных искусств, а в нем — секция по охране и изучению памятников старины и искусства во главе с Г.А. Бонч-Осмоловским. В начале 1921 г. эта секция была реорганизована в Крымский областной комитет по делам музеев и охране памятников искусства, старины, природы и народного быта (сокращенно КрымОХРИС). Прежде всего это учреждение занялось изъятием художественных ценностей во дворцах, «домах буржуазии и имениях помещиков» на ЮБК. На сей счет было особое указание Ленина, в начале апреля 1921 г. из Москвы прибыла комиссия, работавшая в Крыму до августа. Вместе с комиссией в столицу уехал Бонч-Осмоловский, который на посту руководителя был заменен Полкановым.⁷⁹

Охранная культурная деятельность ОХРИСА постоянно наталкивалась на бюрократические препоны. Дело доходило до курьезов, вот один из них: летом 1923 г. за счет этого органа были произведены ремонтные работы действовавших мечетей Шор-Джами и Хан-Джами в Карасубазаре. Спустя 5 лет (!?) наркомпрос получил за это выговор, ремонт предлагалось прекратить, а стоимость проведенных работ возместить с верующих. В июле 1928 г. поступает циркуляр об отмене прежде действовавшей инструкции о порядке преподавания мусульманского вероучения. «Выданные разрешения аннулируются. Принять меры через учебных надзирателей и сельсоветы к недопущению в будущем группового преподавания мусульманского вероучения».⁸⁰ Начинается массовая кампания по закрытию мечетей, церквей, синагог. По данным такого авторитетного издания, как «Кембриджская история ислама», в 20-е годы в КАССР была закрыта 1 тысяча мечетей.⁸¹

Антирелигиозная кампания совпала по времени с заменой арабского алфавита новым латинизированным. Как и другие, даже весьма полезные и прогрессивные мероприятия в области культуры, эта замена рассматривалась как продолжение классовой борьбы, а посему к несогласным применялись самые жестокие репрессии.⁸² Рядом с «буржуазным националистом», «кулаком», «лишенцем» появился новый враг — «арабист» (это слово употреблялось как в кавычках, так и без оных). Вот наглядный образчик этой псевдомарксистской фразеологии: «В борьбе «арабистов» с «латинистами» реакционная часть татарской интеллигенции шла в ногу с кулачеством, духовниками и бывшими мурзаками. Все они энергично противодействуют этой реформе, пользуясь поддержкой «ибраимовщины». Татарская же трудовая масса, главным образом, молодежь, стояла на стороне «латинистов». (Это было, конечно, явное преувеличение — Д.У.). 9 мая 1928 г.^* Совнарком КАССР принял постановление о введении для крымскотатарского языка новотюркского латинизированного алфавита, причем переходный период определялся в 5 лет. Было создано массовое общество «Друзья нового алфавита», которое к октябрю того же года насчитывало 15 тыс. членов, объединенных в 250 ячеек. Некоторые журналы, в частности педагогический журнал «Оку ишлери», уже печатались латиницей.⁸³ И вновь наблюдается удивительная синхронность событий в Крыму с теми преобразованиями, что происходят в это же время в Турции: здесь 1 ноября 1928 г. принят закон о переходе на латинский алфавит. Его изучение идет весьма успешно, уже на следующий год почти все учебные заведения и государственные учреждения отказались от арабской вязи.⁸⁴ В тюрьмах и концлагерях СССР к этому времени появился новый контингент — «арабисты» из тюркских республик, включая Крымскую АССР.

О. Байрашевский — профессор медицинского факультета Крымского государственного университета (1925 г.)

Май 1928 г. стал переломным не только в частном, хотя и весьма важном, культурном вопросе — введение нового алфавита. Можно сказать, что «великий перелом» в социально-политическом и культурном развитии Крыма произошел на год раньше, чем в СССР. (Как известно, Сталин назвал годом «великого перелома» 1929 г.). Арест (в январе) и расстрел (в мае 1928 г.) по ложному обвинению председателя ЦИК Советов Крымской АССР Вели Ибраимова обозначили резкий поворот в отношении партократии к крымскотатарской интеллигенции. И это понятно: работники культуры по самой своей сути свободолюбивы, мыслят критически, не верят в пустые лозунги, другими словами, опасны для недемократической власти. Кремлевская партократия это хорошо понимала; зловеще прозвучали на заседании оргбюро ЦК слова сталинского приспешника Молотова: «за спиной Вели стояли люди более культурные» (подчеркнуто мной — Д.У.). И были названы конкретные имена, на первом месте — Амет Озенбашлы: «очень влиятелен», «виднейший националист», «авторитетный литератор».⁸⁵ Он был арестован и по надуманному обвинению приговорен к смертной казни, позже замененной 10-летним заключением.

Так в Крыму начинается процесс разрушения науки и культуры, уничтожения прекрасных памятников архитектуры, установления диктатуры невежд и бездарей. Красноречиво об этом свидетельствуют следующие характеристики, обнаруженные в архиве: о Мамуте Недиме, преемнике Балича на посту наркома просвещения, сказано: «Очень культурный человек». Вывод комиссии: «Для работы в Наркомпросе не подходит». О ректоре пединститута: «Всесторонне грамотный человек, с большой эрудицией». Вывод: «Своему назначению не соответствует».⁸⁶ Эти слова потрясают — советскому режиму, где царствуют малообразованные посредственности, не нужны грамотные и культурные люди. Пришло время «выдвиженцев», активистов комсомола, наглых митинговых крикунов.

Партократия широко применяет иезуитскую тактику натравливания одних на других, брата на брата, учеников на учителей. Так, национал-коммунисты Александрович и Чагар, занимавшие высокие партийные посты, приняли активное участие в избиении крымской интеллигенции, проявили себя как русификаторы, насаждавшие чуждые татарскому языку слова латинского или славянского происхождения. Чагар к тому же выступил в качестве общественного обвинителя на процессе Вели Ибраимова; ровно через 10 лет он, в свою очередь, падет под пулями большевиков. Можно привести и другие примеры: Якуб Мусаниф проявил себя в травле Чобан-Заде; Т. Бояджиев напечатал в своей книжке гнусные измышления против Озенбашлы, сидевшего в камере смертников, и Одабаша, находившегося в концлагере на Соловках.

После волны репрессий 1928—1930 гг. политика коренизации, еще оставаясь генеральной линией партии в национальном вопросе, по инерции продолжается. Но уже это Коренизация без интеллигенции, а нередко — против нее. Обсуждая итоги коренизации за 1931 г., обком партии отмечает: «Имеются некоторые сдвиги в деле повышения удельного веса коренного населения — татар как в руководящем, так и среднетехническом составе. На 1.01.1931 г. было 9%, на 1.01.1932 — 18%». На 1932 г. ставились напряженные задачи повышения процента по группе руководящих работников областного аппарата до 40, а районного до 45. Проведенное в конце 1930 г. национальное районирование КАССР привело к тому, что вместо прежних 10 районов было создано 16, из них 6 — татарских, 1 немецкий, 1 еврейский и 1 украинский. В татарских районах (Бахчисарай, Судак, Алушта, Ялта, Балаклава, Карасубазар) удельный вес управленческого аппарата из коренного населения колебался от 90% (в первых трех районах) до 60%. В высшем законодательном органе автономии — ЦИК — татары к началу 1932 г. составляли абсолютное большинство (50,4%), в исполкомах всех 16 райсоветов — 40%. Гораздо хуже было положение в тех отраслях, где требовались специалисты: татар в управленческом аппарате промышленности было всего 5%, здравоохранения — 1,6%, на транспорте — ни одного.⁸⁷ Рассматривая проблему в целом, следует сказать, что в 30-е годы, несмотря на высокий уровень коренизации госаппарата, влияние коренного народа на политическую, хозяйственную и культурную жизнь автономной республики постепенно падает. Уже нет высокоавторитетных, влиятельных общественных деятелей типа Озенбашлы и Одабаша, после 1934 г. остались безработными Акчокраклы, Айвазов, Боданинский, Якуб Кемаль (еще раньше), остальные запуганы периодическими чистками, гонениями и репрессиями.

«Изничтожалось все, что способно к инициативе, и заложен был фундамент царства инерции... Кадры могли уцелеть, только уничтожая друг друга, и они это поняли... Настоящий кадр должен был сожрать по меньшей мере двух-трех товарищей,» — вспоминает человек, переживший те страшные годы. Тогда и появилась народная поговорка: «Всех умных людей пересажали, одни дураки остались».⁸⁸ Широкий размах приняло доносительство, — и что самое удивительное — среди татар, которых все иностранные и русские исследователи признавали народом исключительно высоких нравственных качеств. Как будто сбылись мрачные предсказания Ф.М. Достоевского об обществе будущего (в романе «Бесы»): «Каждый член общества смотрит один за другим и обязан доносить... Все рабы и в рабстве равны... Первым делом понижается уровень образования, наук и талантов».⁸⁹

Начиная с фальсифицированного дела Павлика Морозова (в 1932 г.), партийная пропаганда настойчиво прославляет доносы сына на отца, брата на брата.⁹⁰ Героизация предательства достигла крайней степени именно в пик «великого террора». Неудивительно, что в 1937 г. в Крыму тоже был найден или сфабрикован свой «Павлик». На собрании в Бахчисарае, где обсуждался вопрос об «антисоветской деятельности буржуазных националистов», выступил пионер Юнус Османов, который рассказал, как он «разоблачил» директора детского дома, в котором воспитывался. Юного предателя удостоили чести отвезти в Москву и показать его главным педагогам СССР — Крупской и наркому просвещения Бубнову. И вот этот несмышленыш по бумажке, написанной в райкоме партии, гневно клеймил «татарских миллифирковцев» и «буржуазных националистов».⁹¹

Моральная деградация, потеря нравственных ориентиров, падение общего культурного уровня отмечают многие архивные документы 1937 г. Вот, например, справка о постановке коммунистического воспитания в прославленном «Артеке». Здесь, среди других, воспитываются испанские дети (от 6 до 15 лет). «В столовой грязно, питание детей организовано плохо, мальчики ругаются нецензурными словами.» Вот описание плачевного состояния в санатории им. Баранова: «Приходится только удивляться, как существует этот санаторий. На его счета наложен арест, зарплаты нет 1,5 месяца».⁹²

В 30-е годы в Крымской АССР поднял голову великодержавный шовинизм, участились антитатарские высказывания темной массы пролетариев, партийный и советский аппарат саботировал коренизацию открыто.⁹³

Мамут Недим — журналист, педагог, нарком просвещения Крымской АССР (1928—1929 гг.)

В 1938 г. без должной подготовки крымскотатарский язык с латинского алфавита переводится на кириллицу. В этом не было никакой реальной необходимости, поскольку прежняя письменность успела укорениться и обеспечивала просвещение и культуру вполне удовлетворительно. Это нововведение следует рассматривать в прямой связи с принятым 13.03.1938 г. постановлением ЦК и Совнаркома СССР об обязательном изучении русского языка в школах всех национальных республик. В письме Сталину Н.К. Крупская в архиосторожной форме указала вождю на опасность великодержавного шовинизма при исполнении этого решения. Сталин, взявший курс на русификацию национальных окраин и внешнюю экспансию, оставил этот сигнал без внимания.⁹⁴

Последняя, совершенно удивительная и в то же время глубоко драматичная попытка реанимировать культурное строительство в Крыму связана с недолгим (май-ноябрь 1937 г.) пребыванием на посту второго секретаря обкома партии Сервера Трупчу. Молодой человек — ему не было и 30 лет — талантливый и высокообразованный (вернулся в Крым после окончания Института красной профессуры), он сегодня производит впечатление то-ли «красного Дон-Кихота», то-ли идейного фанатика, свято уверовавшего в догмы большевизма.

Сменив на высоком посту бесцветного Чагара, Трупчу развил бешеную энергию на ниве образования и культуры. По его инициативе бюро обкома обсуждает вопросы «О состоянии ликвидации неграмотности», «О выпуске двуязычных словарей», «О школьном строительстве», «Об издании учебников и методической литературы для татарских школ». Он резко бичует нерадивых, объявляет их саботажниками, снимает с работы. Неудовлетворительный ход строительства татарского театра Трупчу называет «преступной затяжкой». По предложению второго секретаря обкома принято постановление «О литературном наследии писателя Усеин Шамиль Тохтар Газы», в котором ставится задача: «собрать все произведения, изданные и рукописные, биографические данные» с целью подготовить полное собрание трудов поэта. Кстати сказать, это решение до сих пор сохраняет свою актуальность.

Другое начинание Трупчу — организация Крымского государственного татарского театра оперы и балета. Такое решение принято, обеспечено его финансирование, назначен директор — им становится Ариф Акимов, переброшенный с должности ректора Крымского сельскохозяйственного института. При несуществующем еще оперном театре создается оперная студия для подготовки актеров — вызваны педагоги из Московской консерватории, руководителем приглашен известный композитор Л. Книппер.

Но колесо «большого террора» в стране набирает обороты. Уже в июне 1937 г. Трупчу подписывает документы за первого секретаря обкома; ему же вскоре приходится объявить Л.И. Лаврентьева (Картвелишвили), а также наркома внутренних дел Т.И. Лордкипанидзе «врагами народа». Спустя три месяца будет арестован и второй секретарь. Запоздалый революционный романтизм Трупчу выглядел тогда по меньшей мере анахронизмом, он был разбит в прах дьявольской машиной сталинского тоталитаризма.⁹⁵

Наконец, наступает самая трагическая страница в истории крымской науки и культуры — «большой террор» 1937—1938 гг. Первые аресты начались в октябре 1936 г., тогда были схвачены Якуб Мусаниф и писатель Джафер Гафаров, бывший редактор газеты «Ени дунья». В первой половине следующего года в Крыму были арестованы сотни людей, среди них преподаватели пединститута Айвазов, Акчокраклы, Якуб Азизов, Лятиф-заде, его директор Мустафа Бекиров, бывшие наркомы просвещения Мамут Недим, Рамазан Александрович, Билял Чагар, бывший редактор «Ени дунья» Т. Бояджиев, бывший директор Бахчисарайского музея У. Боданинский и др. Несчастных разыскивали по всей стране: Акчокраклы нашли в Баку, а Боданинского — в Тбилиси, где он участвовал в оформлении здания Института Маркса — Энгельса — Ленина на проспекте Руставели.

Всем арестованным предъявляли стандартные обвинения в контрреволюционной миллифирковской пропаганде. Но разве могла просуществовать целых 20 лет подпольная Милли Фирка в условиях всеобщего доносительства и тотальной полицейской слежки? Для любого здравомыслящего человека ответ ясен: даже за 20 дней она была бы раскрыта. О ее деятельности не упоминается в донесениях ЧК-ГПУ. Так, в 1922 г. отмечаются забастовки, бандитизм, работа антисоветских партий (эсеров, меньшевиков). «В Евпаторийском округе издается контрреволюционный орган тюрко-татарского кружка «Пламя». В большом докладе на бюро обкома в июне 1926 г. руководитель местного ГПУ перечисляет многие подпольные организации, ликвидированные чекистами: здесь и «Двуглавый орел», и «Союз студентов-железнодорожников», и сионистская группа с числом участников до 400 чел. В Севастополе арестован высший командный состав Черноморского флота и 14 летчиков в Каче. В июне арестована группа под названием «Свободномыслящая молодежь», которую возглавлял студент Старцев. О Милли Фирка не было сказано ни слова.⁹⁶ Но есть и другое доказательство того, что все это «дело» — плод больной фантазии сталинских опричников. До революции в России тоже существовали различные незаконные организации и партии. Но когда их членов судили, то предъявляли множество вещественных доказательств их подрывной деятельности, а в архивах отложились тысячи и тысячи разнообразных документов. А вот на суде против Айвазова, Боданинского и других ни одного документа, ни одного свидетеля предъявлено не было. Абсолютно никаких вещественных доказательств. Были лишь «признания» и самооговоры, добытые с помощью бесчеловечных пыток.⁹⁷

Вот несколько конкретных фактов: Бояджиев допрашивался 9 раз и виноватым себя ни в чем не признал. Судебное заседание по его делу продолжалось 15 минут, рассматривалось оно без вызова свидетелей. Джафер Гафаров допрашивался 19 раз, на суде виновным себя не признал. Еще ранее арестованный О. Барабашов, директор средней школы, скончался от пыток в следственной тюрьме. Короче говоря, это был не суд, а расправа над невинными людьми.⁹⁸

17 апреля 1938 г. выездная сессия военной коллегии Верховного суда СССР приговорила к смерти и в тот же день были расстреляны известные представители крымскотатарской интеллигенции Айвазов, Акчокраклы, Боданинский, Мамут Недим, Александрович, Я. Мусаниф и его брат Февзи, Я .Азизов, Джафер Гафаров, Сеит Джелиль Хаттатов, Сервер Трупчу, К. Джемалединов, И. Тархан и др.

В этой группе погибли также доцент А. Лятиф-заде и преподаватель пединститута Я. Байрашевский.

Еще раньше, в феврале 1938 г., были расстреляны 4 учителя крымских школ, в том числе У. Усеинов.

В ноябре того же года были расстреляны композитор А. Рефатов и Т. Бояджиев. По 8—12 лет лагерей получили Исмаил Ушаков, Вейс Танабайлы, Аджи Асан Умер, Мустафа Бекиров, а также Н.Л. Эрнст, известный крымский археолог. Без суда, простым постановлением Особого совещания НКВД СССР от 14 августа 1938 г. по 8 лет концлагерей получили врачи Эннан Абдураманов и Сейтумер Куркчи, журналист Решад Рефатов, учитель Осман Топлы.

Недавно опубликовано статистическое исследование о сталинском терроре 30-х годов. В этой статье имеются некоторые точные, прежде неизвестные, цифры о заключенных в Крымской АССР. Так, в 1935 г. в тюрьмах автономной республики находилось 2686 чел., а 1938 г. — уже 8756 чел. На март 1941 г., когда пик террора прошел, в симферопольской тюрьме находилось 2 тыс. заключенных, в севастопольской — 800 чел., а всего по Крыму — около 4 тысяч. К концу 30-х годов, заключает автор свои горькие размышления, Советский Союз оказался как бы разделенным на две зоны — концлагерную и безлагерную.⁹⁹ Общее же число репрессированных в Крыму в эпоху сталинизма, по официальным данным, превысило 53 тыс. чел. всех национальностей.¹⁰⁰

Так была уничтожена элита крымскотатарской нации — ее интеллигенция. Но прежде всего были убиты ученые-историки: народ, лишенный прошлого, обречен на вечное рабство и постепенное вымирание. Этноцид 30-х годов, таким образом, психологически подготовил депортацию 1944 г.

Возрождение интеллектуального и культурного потенциала крымскотатарского народа пойдет через восстановление исторического самосознания, правдивое и высокопрофессиональное изучение прошлого. Сегодня никто не удивляется, что на наших глазах происходит становление новой науки — украиноведения: самопознание есть признак зрелой и свободной нации. Таким же естественным должно стать возрождение татароведения на базе лучших достижений ученых расстрелянного поколения 20—30-х годов.

Примечания

*. В день расстрела Вели Ибраимова.

1. Зарубин А.Г., Зарубин В.Г. Без победителей. Из истории гражданской войны в Крыму. — Симферополь, 1997. О начале «красного» террора см.: Иофе В. Первая кровь (Петроград 1918—1921 гг.) // Звезда. — 1997. — № 8. — С. 173—177.

2. Авраменко Л. Большевики утопили Крым в крови. Еще в 20-е годы // Кримська світлиця. — 1997. — 20 червня.

3. Крымский архив. — 1996. — № 2. — С. 86. См. также: Ишин А.В. Красный террор в Крыму в 1920—1921 гг. и его последствия // Культура народов Причерноморья. — 1997. — № 1. — С. 112—113. Иностранный автор считает, что после захвата Крыма большевиками погибло 70 тыс. чел., в том числе 25 тыс. татар. Последняя цифра представляется завышенной, поскольку татарское население относилось к «красным» намного лучше, чем к «белым». См.: Akchura I. Genocide behind the Iron Curtin. — New York, 1963. — P. 38.

4. Родина. — 1990. — № 10. — С. 33.

5. ГААРК, ф. П—1, оп. 1, д. 70, л. 50.

6. Сборник приказов Ревкомов Крыма. Вып. 2. — Симферополь, 1921. — С. 33—39.

7. Господаренко Н.М. Сельское хозяйство Крыма в условиях НЭПа // Культура народов Причерноморья. — 1997. — № 1. — С. 106.

8. Весь Крым. 1920—1925. Юбилейный сборник. — Симферополь, 1926. — С. VI. Э. Кирималь считает, что тогда погибло 60 тыс. татар. См.: Kirimal E. The Tragedy of Crimea // The Eastern Quarterly (London). — 1951. — № 1. — P. 6.

9. РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 60, д. 96, л. 89; д. 334, л. 1; Жизнь национальностей. — 1922. — 1 апреля.

10. Красный Крым. — 1921. — 9 февраля.

11. Красный Крым. — 1921. — 4 августа.

12. Красный Крым. — 1921. — 14 ноября; Жизнь национальностей. — 1922. — 25 октября.

13. ГААРК, ф. П—1, оп. 1, Д. 285, л. 26 об.

14. Там же, ф. 20, оп. 3, д. 5, л. 91.

15. Там же, д. 47, л. 126—128. В начале 1926—1927 учебного года насчитывалось 359 татарских школ, 293 русских, 131 немецкая. Нагрузка на одного учителя была велика — 40 детей. Завершить кампанию по ликвидации неграмотности планировалось в 1930—1931 учебном году (РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 21, д. 2462, л. 114—118.).

16. Там же, д. 73, л. 36.

17. Там же, д. 47, л. 30.

18. Там же, д. 96, л. 10—11, 28—29. «Мы наблюдаем уменьшение расходов на дело народного образования в течение последних трех лет», — жаловался Балин в 1926 г. Материальное положение учителей тяжелое, их зарплата не отвечает самым элементарным требованиям (РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 21, д. 2459, л. 250.).

19. Крымский архив. — 1994. — № 1. — С. 87. В недавно вышедшей в Париже книге о великих духовных учителях человечества рядом с Буддой, Конфуцием, Лютером назван и отец Сергий Булгаков. См.: Brosse J. Les maîtres spirituels. — Paris, 1993. — P. 40.

20. ГААРК, ф. 20, оп. 3, д. 28, л. 35. Резолюция обкома требовала «прекратить уход татарских студентов из института». «Бегство татар из КПИ» в другом документе объясняется их тяжелым материальным положением (ГААРК, ф. П—1, оп. 1. д. 532, л. 4). В следующем году обком вновь с неудовольствием отмечает среди студентов КПИ «резкое преобладание двух национальностей — русских и евреев». Татар здесь всего 6,5% от общего числа. (Там же, д. 689, л. 25). По данным Центрального статистического управления Крыма, на 1 января 1925 г. Крымский университет в составе двух факультетов, педагогического и медицинского, насчитывал 941 студента. По национальному составу евреи составляли 49%, русские и украинцы 37,3%, татары 4,2% (Бюллетень Крымского ЦСУ. — 1925. — № 5. — С. 22). Мы видим, как плохо выполнялась ранее утвержденная квота для татар в 25% учащихся.

21. ГААРК, ф. 20, оп. З, д. 101, л. 4—8, 16.

22. Там же, д. 194, л. 4. Опубликовал Э. Сеитбекиров в книге: Озенбашлы А. Къырым фаджиасы. Сайлама эсерлер. — Симферополь, 1997. — С. 49.

23. РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 60, д. 607, л. 35 об.

24. ГААРК, ф. 20, оп. 3, д. 47, л. 156—157.

25. Там же, д. 25, л. 15.

26. Из 16 тыс. местных коммунистов татар было только 2,2 тыс. Из них, по понятным причинам, к интеллигенции можно отнести лишь незначительную часть. По аналогии с Украиной их можно назвать «национал-коммунистами». См.: Ланда Р.Г. Ислам в истории России. — М., 1995. — С. 223.

27. На конец 1929 г. насчитывалось около 600 учителей в татарских начальных школах, 123 — в школах II ступени и техникумах (из них с высшим образованием 40 чел.). Сюда нужно добавить преподавателей вузов, журналистов, медиков, деятелей искусства, совпартработников с образованием. Всего примерно 800—900 чел. (ГААРК, ф. П—1, оп. 1, д. 870, л. 130—131).

28. Там же, д. 358, л. 8—16, 41.

29. РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 21, д. 2442, л. 237; д. 2470, л. 21.

30. Отчет правительства Крымской АССР VI съезду Советов. — Симферополь, 1929. — С. 94.

31. ГААРК, ф. П—1, оп. 1, д. 870, л. 3—6; ф. 20, оп. 3, д. 85, л. 95.

32. Отчет правительства Крымской АССР VII съезду Советов. — Симферополь, 1931. — С. 97.

33. РГАЛИ, ф. 941, оп. 10, д. 63, л. 8.

34. РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 21, д. 2463, л. 192—194.

35. После многолетнего табу в научной литературе на термин «татароведение» его к жизни возродил автор настоящей книги на конференции, посвященной 50-летию депортации крымскотатарского народа. См.: Урсу Д.П. Историография крымского татароведения и перспективы его возрождения // Къырым. — 1994. — 6 мая; его же. Трагедия крымской науки и культуры // Кримські татари: історія і сучасність. Матеріали міжнародної наукової конференції. — К., 1995. — С. 180—184; Ursu D.P. Kırım tatar araştırmalarının geçmişi ve geleceği // Emel (Ankara). — 1994. — № 204. — S. 16—17.

36. Известия Таврического университета. Кн. 2. — Симферополь, 1920. — С. 41—43.

37. Крачковский И.Ю. Отчет о командировке в Крыму летом 1924 г. // Известия АН. — Сер. 6. — т. 18. — Ч. 2. — Л., 1924. — С. 53.

38. Научные работники Крыма. Справочник. — Симферополь, 1927.

39. Архив Крымского краеведческого музея (далее — ККМ). Отдел фондов. КП—24584, л. 2.

40. Ачкіназі І. Кримчацька мова. Історіографія та джерела // Східний світ. — 1995. — № 1. — С. 48. Труды Филоненко актуальны поныне: некоторые статьи перепечатаны совсем недавно. См.: Мудрость веков: книга для чтения по крымскотатарской этнопедагогике. — Симферополь, 1996.

41. J. Deny Annagani. — Ankara, 1958. — S. 203—204.

42. ГААРК, ф. 20. оп. З, д. 112, л. 26—27. Впервые опубликовал И. Керимов.

43. Архив СБУ в АРК, арх. д. 0266, л. 1—76.

44. Храпунов І.М. Микола Львович Ернст // Археологія. — 1989. — № 4. — С. 111—115.

45. Архив СВУ в АРК. арх. д. 010598, л. 27—28.

46. ГААРК, ф. 20. оп. 3, д. 25, л. 7.

47. Там же, ф. 2865. оп. 2, д. 2, л. 2—4.

48. ГАРФ, ф. 2307. оп. 9, д. 119, л. 71—73, 136—138.

49. Ошибка, видимо, произошла из-за сходства слов «теология» и «геология». В 1900 г. в Стамбуле был открыт университет, в составе которого был богословский, т. е. теологический факультет. См. подробнее: Guler A. Turkiye'de universite reformı. — Ankara, 1994. — S. 58.

50. Кримський А., Боголюбський О. До історіі вищоі освіти у арабів. — Київ, 1928. С. 12—20.

51. Пріцак О. Про Агатангела Кримського // Східний світ. — 1993. — № 1. — С. 19.

52. ГААРК, ф. Р. — 2865. оп. 2, д. 2, л. 4 об.

53. Гордлевский В. Рукописи Восточного музея Ялты // Доклады АН, серия востоковед. — М., 1927(отд. оттиск). — С. 219—223.

54. ГААРК, ф. Р—3814, оп. 1, д. 130, л. 31.

55. Студіі з Криму. — К., 1930. — С. 159—164.

56. Ени дунья. — 1927 г. — 11 ноября.

57. ГААРК, ф. Р—20, оп. З, д. 85, л. 81—82.

58. ГААРК, ф. Р—2865. оп. 2, д. 2, л. 6.

59. По приказу Наркомпросе РСФСР Восточный музей с 1 января 1930 г. слился с музеем краеведения в Ялтинский объединенный музей краеведения (ГАРФ, ф. 2307. оп. 15 д. 62, л. 23—40).

60. Архив ККМ, КП—24584, л. 48.

61. ГАОО, ф. П—11, оп. 1, д. 90. л. 57.

62. ГААРК, ф. П—1. оп. 1, д. 712. л. 12—24.

63. Там же, ф. Р—3814, оп. 1, д. 136, л. 34.

64. Там же, ф. Р—2865. оп. 2, д. 14, л. 21—25.

65. РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 21, д. 2479, л. 57 об.

66. ГААРК, ф. П—1, оп. 1, д. 184, л. 56—57. Тем не менее институт провел значительную работу в области татарского языкознания. См. Козлов В. Забытый институт крымских татар // Голос Крыма. — 1996. — 19 января.

67. Архив ККМ. КП—24583, л. 1.

68. Исхакова Айше Якубовна, род. 3.04.1888 г., заведующая отделом этнографии Центрального музея Тавриды. Активная участница освободительного движения 1918—1920 гг. Дальнейшая ее судьба неизвестна.

69. Архив ККМ. КП—24585, л. 1—20.

70. Там же, КП—24584, л. 53—53 об. Примечательно, что когда в 1927 г. вышел первый номер «Известий ТОИАЭ», его экземпляр был торжественно преподнесен Маркевичу. В своем выступлении Акчокраклы особенно подчеркнул заслуги Маркевича в области татароведения.

71. Непомнящий А.А. Очерки развития исторического краеведения Крыма в XIX — начале XX века. — Симферополь, 1998. — С. 129—150.

72. Fisher A. The Crimean Tatars. — Stanford, 1978. — P. 140—141.

73. Архив СБУ в АРК, арх, д. 17813, л. 3—18.

74. Там же. арх. д. 0236, л. 15—16.

75. ГААРК, ф. П—1, оп. 1, д. 1303, л. 51; РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 21, д. 2478, л. 152—155.

76. ГААРК, ф. П—1, оп. 1, д. 1364, л. 2—3.

77. РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 21, д. 2449, л. 172.

78. ГААРК, ф. П—1, оп. 1, д. 907, л. 36.

79. ГААРК, ф. 3814, оп. 1, д. 292, л. 1. Г.А. Бонч-Осмоловский (1890—1943) затем неоднократно приезжал в Крым, проводя здесь археологические раскопки. Ему принадлежит честь открытия первой на территории СССР стоянки неандертальца Киик-Коба. Арестован в 1933 г. по сфабрикованному «делу славистов». Окончил жизнь профессором Казанского университета. См.: Ашнин Ф.Д., Алпатов В.М. «Делославистов»: 30-е годы. — М., 1994. — С. 202—203.

80. ГААРК, ф. 20, оп. 3, д. 72, л. 6, 23.

81. The Cambridge History of Islam. Vol. 1. — Cambridge, 1992. — P. 639.

82. 3а 1926—1936 гг. в Крыму были лишены избирательных прав более 100 тысяч человек. // Неизвестные страницы политических репрессий в Крыму. — Симферополь, 1998.

83. Отчет правительства Крымской АССР VI съезду. — С. 95—96.

84. Дадашев Т.П. О реформе алфавита в Турции // Сов. тюркология. — 1989. — № 2. — С. 101—103.

85. ГААРК, ф. П—1, оп. 1, д. 713, л. 2—7. Провал крымских партийцев объясняется тем, отмечали ораторы, что актив состоит из русских, людей пришлых, «осевших в Крыму после лечения. Это — физически больные люди...» В самом деле, эти слова справедливы не только для Крыма того времени, но и для последующих десятилетий.

86. ГААРК, ф. 20, оп. 3, д. 96, л. 2—4.

87. Там же, д. 106, л. 49; Революция и национальности. — 1932. — № 7. — С. 50—55.

88. Знамя. — 1993. — № 7. — С. 141, 156.

89. Современный автор отмечает, что в конце 30-х годов страну охватила мания доносительства, полностью исчезла общественная мораль. См.: Королев С. Донос на Руси: опыт социально-философского исследования // Дружба народов. — 1995. — № 2. — С. 132—147.

90. См. подробнее: Дружников Ю. Доносчик 001, или Павлик Морозов. — М., 1995.

91. ГААРК, ф. П—100, оп. 1, д. 141, л. 219—220. А.С. Бубнов, нарком просвещения РСФСР в 1929—1937 гг., вскоре будет арестован и расстрелян как «враг народа».

92. ГААРК, ф. П—1, оп. 1, д. 1814, л. 124—125.

93. См.: Возгрин В.Е. Этноконфликтная ситуация в довоенном Крыму // Голос Крыма. — 1996. — №№ 32—34.

94. Известия ЦК КПСС. — 1989. — № 3. — С. 179. Резко сократилось число выходивших в КАССР газет и журналов на татарском языке. Так, если в 1935 г. их выпускалось 29, то уже к 1938 г. осталось только 9 (См.: Fisher A. Op. cit. — Р. 146).

95. РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 21, д. 2487, л. 181; д. 2488, л. 6—7, 14. 102. 162—163; д. 2489, л. 6. 28, 154, 250; д. 2490, л. 151, 258.

96. РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 60, д. 334, л. 2; оп. 21, д. 2462, л. 1—2.

97. Уничтожение национальной интеллигенции шло по всей стране. Как это происходило в Белоруссии, показано в правдивой статье С.З. Почанина в журнале «Неман». Он приводит красноречивые сведения о том, что главные клеветники и провокаторы позже стали докторами наук, руководителями «исторического фронта» в республике. Вот такие фальсификаторы и писали до недавних пор нашу историю (Почанин С.З. Приговоренные. Разбирая архивы 30-х // Нёман (Минск). — 1989. — № 8. — С. 152—169). Что касается избиений и пыток арестованных, перед которыми меркнут ужасы гитлеровских концлагерей, то в их массовом применении нет никаких сомнений. Сохранилась резолюция главы правительства СССР Молотова: «Бить, бить, бить. На допросах пытать». (Новый мир. — 1990. — № 6. — С. 217). Об «активных» методах допроса в советских тюрьмах см. так же: Исторический архив. — 1997. — № 2. — С. 171.

98. Обзорные справки на осужденных в 1938 г. татарских деятелей культуры, составленные при переследствии в 1956 г. прокурорами Одесского военного округа, найдены нами в судебно-следственном деле ректора КИИ Мустафы Бекирова (Архив СБУ в АРК, арх. д. 09667, л. 210—249).

99. Земсков В.Н. Заключенные в 30-е годы: Социально-демографические проблемы // Отечественная история. — 1997. — № 4. — С. 68—78.

100. Крымские известия. — 1996. — 21 мая.