Глава III. Большевики захватывают власть

Для большевистских идеологов Крым являлся одной из пешек на магистральном пути к мировой революции, поэтому они оставались чуждыми крымско-татарскому населению. Так, одним из алгоритмов январских событий в Крыму стала, по словам советского исследователя и «еретического» большевика В.А. Елагина, «уродливая большевистско-татарская борьба», на время посеявшая отчуждение между советами (в какой-то степени, русским населением Крыма) — и татарами. «...Советская власть в Крыму с момента возникновения ее до момента гибели под натиском немцев, оставалась русской, говорила на чуждом для татар языке. Крымские большевики в 1918 году не смогли разрешить национального вопроса»¹.

Ю.П. Гавен спустя годы после событий, положивших начало гражданской войне в Крыму, обобщал: «...Главной ее (советской власти. — Авт.) опорой явились не столько крымский пролетариат, который постоянно колебался, сколько моряки Черноморского флота, вынесшие на своих плечах всю тяжесть вооруженной борьбы с контрреволюцией»². Именно Черноморский флот — по сути, внешняя для Крыма сила — расставил точки над «i». 27 декабря управлением им по решению I Всероссийского съезда военного флота взял в свои руки Центральный комитет Черноморского флота. С 1 января 1918 года на основании декрета Совета народных комиссаров по флоту было объявлено об отмене звания офицера, ношении орденов, крестов и прочих знаков отличия.

Черноморский флот действовал по шаблону, но в высшей степени результативно. «...В Феодосию прибыл эсминец «Фидониси», в Керчь — сетевой заградитель «Аю-Даг» и тральщики, в Ялту — эсминцы «Гаджибей» и «Керчь», в Алушту — эсминец «Капитан Сакен», в Евпаторию — гидрокрейсер «Румыния», транспорт «Трувор», буксиры «Геркулес» и "Данай"»³.

«Из Севастополя — этого сердца крымского большевизма, злокачественная кровь его потекла вначале главным образом в четырех направлениях: на Юг — в Ялту, на Север — в Симферополь, на Запад — в Евпаторию и на Восток — в Феодосию»⁴.

Начнем с центра — с Симферополя. Здесь была резиденция СНП, располагался Крымский штаб, непрерывно заседал Курултай. Левое его крыло, считая (в лице А.А. Боданинского) Крымский штаб средоточием контрреволюции, склонялось к соглашению с большевиками. Однако оно являлось крайне немногочисленным. Группа Дж. Сейдамета была на словах верна решениям ноября 1917-го и пока отрицала конструирование сугубо татарского органа крымской власти. Левых, однако, поддержал муфтий и председатель Директории (национального правительства) Ч. Челебиев. Появился проект организации крымской власти из татарского парламента, СНП и большевиков. Однако душевное состояние Челебиева в этой напряженной ситуации оставляло желать, видимо, много лучшего. 3 января 1918 года по распоряжению Челебиева был захвачен бывший губернский, а теперь так называемый Народный дом в Симферополе, в котором располагалось руководство некоторых профсоюзов, общественных рабочих организаций. По мнению же Челебиева, Народный дом должен был стать резиденцией Национального правительства.

Данная акция вызвала крайнее возмущение. Совет профсоюзов и исполком Симферопольского совета в ультимативной форме потребовали немедленно освободить Народный дом, угрожая в противном случае всеобщей забастовкой. А Крымский штаб, не ожидая подобной реакции и пребывая в растерянности, свалил всю вину на Челебиева. На чрезвычайном заседании Курултая по факту захвата Челебиев, оправдываясь, квалифицировал отказ городской управы передать крымским татарам Народный дом как оскорбление их национального достоинства. Забыв о своих недавних призывах сделать Крым этакой второй многонациональной Швейцарией, Челебиев, пожалуй, первым из крымско-татарских лидеров открыто высказался за передачу всей полноты власти в Крыму Курултаю. Однако соратники муфтия на эту авантюру не пошли. Они отбросили предложения Челебиева как «ведущие к разрыву с краевой властью и другими народами Крыма»⁵. Срочно прибывший с Южного берега Сейдамет настоял на том, чтобы эскадронцы покинули Народный дом, и дезавуировал Челебиева. 4 января тот подал в отставку. Пост председателя Совета директоров занял Сейдамет.

Большевик И.К. Фирдевс (Керимджанов) зримо рисует метания Челебиева тех дней. «Я застал его (Челебиева, посетив его дом. — Авт.) в полном состоянии медитации, отсутствия... воли... Я убедился, сказал он, что большевики и движения за Советскую власть представляют такую силу, которую никаким оружием нельзя усмирить». Он втолковывал Фирдевсу: «Вы, большевики, — не власть, вы просто осуществляете требования масс»⁶. Приведенные заметки Фирдевса датируются 4 апреля 1926 года, когда он, как личный недруг И.В. Сталина, уже пребывал в опале, и нам нет основания им не доверять. Тем более, что эти воспоминания подтверждаются другими источниками.

8—10 января муфтий бросается из одного угла в другой, противоположный. То он заявляет, что с целью прекращения кровопролития нужно пойти на компромисс: создание органа власти, включающего по 10 представителей от СНП, большевиков и татар. В союзе с большевиками «нет ничего противоестественного», — старается Челебиев убедить аудиторию, а потом вдруг настаивает: «Если же эта идея не может быть осуществлена, то власть в крае по праву принадлежит татарам, тем более, что, кроме единственной реальной силы, которую в данную минуту представляют татары, никакой другой силы в крае нет»⁷ (желаемое за действительное. — Авт.).

Тем временем идут переговоры, на которых Курултай представляли близкий к большевикам С.И. Идрисов, а также У.А. Боданинский и М.Д. Енилеев, а противоположную сторону — И.К. Фирдевс и Ж.А. Миллер. Суть большевистских предложений: неприкосновенность Курултая, сохранение татарских воинских подразделений, известная национальная автономия, пропорциональное представительство татар на съезде советов — в обмен на: лояльный нейтралитет в отношении советской власти, отказ от сотрудничества с контрреволюцией и борьба с ней, выборность командного состава. Возможно, Курултай и согласился бы большинством голосов на такой вариант, учитывая бесхребетность «болота», если бы не полная неуступчивость его правого крыла, а также правоэсеровской фракции в СНП. Предельно жесткую линию отстаивали Дж. Сейдамет, А.С. Айвазов и их сторонники. 43 голосами против 12 Курултай принимает решение об организации краевой власти по соглашению с СНП без большевиков⁸. Тем самым и тот и другой органы подписали себе смертный приговор. Распоряжениями Севастопольского ревкома СНП был распущен 14-го, Курултай — 16—17 января. Никакие переговоры, по нашему мнению, уже не могли переломить ход событий. Железная логика гражданской войны вступила в свои права. Слово взял «товарищ Маузер».

Вооруженные столкновения в Евпатории начались еще в 20-х числах декабря, когда Крымский штаб сделал попытку разоружить евпаторийский гарнизон. СНП, желая решить дело мирно, вынес резолюцию о прекращении вывоза оружия из Евпатории, что никакого впечатления на Крымский штаб, проводивший уже собственную политику, не произвело. Евпаторийский комитет большевиков обратился за помощью к севастопольцам с просьбой изъять оружие у Крымского штаба и вернуть обратно, а заодно и убрать с должности начальника гарнизона полковника А.Н. Выграна.

26 декабря Севастопольский ревком послал телеграмму Национальному правительству, требуя прекратить разоружение, возврата оружия солдатам и создания русско-татарского трибунала для выявления виновных в насилиях. Последовала отповедь Дж. Сейдамета, заявившего, что никакого разоружения не было, а была обычная перевозка оружия из одного склада в другой, что Севастопольский ВРК провоцирует гражданскую войну и что Крымский штаб даст отпор провокаторам.

Офицеров в Евпатории было человек 150, сведенных в дружину⁹. Вряд ли можно назвать ее контрреволюционной организацией, скорее, это была, на тот момент, организация самозащиты. Ведущую роль в ней играл штабс-капитан Новицкий, как и Выгран, вернувшийся с фронта, лицо частное.

Большой шум вызвало зверское убийство (живым закопан в песок) 13 января 1918 года председателя Евпаторийского совета большевика Д.Л. Караева. Было расстреляно и несколько арестованных красногвардейцев.

14 января к Евпатории подошли два военных корабля Черноморского флота — гидрокрейсер «Румыния» и транспорт «Трувор». На следующий день утром город был подвержен обстрелу орудий «Румынии», затем на берег высадился десант из Севастополя (до 1500 матросов и рабочих севастопольского порта). Впрочем, обстановку в городе уже в значительной степени контролировали местные большевики. 16-го был сформирован ВРК. Матросы арестовали Новицкого, многих офицеров, у станции Сарабуз (ныне Остряково) был взят в плен Выгран. Начались обыски и аресты. Арестовывали не только офицеров, но представителей имущих классов и тех, на кого указывали как на контрреволюционеров.

Евпаторийский рейд стал местом жестоких казней, совершавшихся по март включительно. В.А. Елагин вспоминал, что против диких крайностей террора пытались протестовать Ю.П. Гавен и Н.А. Пожаров (а также сам Елагин, Фирдевс). Однако, по инициативе Ж.А. Миллера, евпаторийских работников — председателя ревкома и комитета РСДРП(б) Н.М. Демышева, его помощника, левого эсера Кебабъянца (так у В. Елагина; согласно архивным источникам — Х.Г. Кебабчианца), а также получивших печальную известность С.П. и А.П. Немичей, плюс моряков и городских маргиналов — город погружается в волны повальных арестов и расправ¹⁰. «...Все арестованные офицеры (всего 46 чел[овек].) со связанными руками были выстроены на борту транспорта, и один из матросов ногой сбрасывал их в море, где они утонули. Эта зверская расправа была видна с берега, там стояли родственники, дети, жены... Все это плакало, кричало, молило, но матросы только смеялись.

Среди офицеров был мой (Кришевского. — Авт.) товарищ, полковник Сеславин (по другим данным, Константин Павлович Сеславин — подполковник. — Авт.), семья которого тоже стояла на берегу и молила матросов о пощаде. Его пощадили — когда он, будучи сброшен в воду не пошел сразу ко дну и взмолился, чтобы его прикончили, один из матросов выстрелил ему в голову...»¹¹.

С июня 1918 года, при правительстве М.А. Сулькевича, Симферопольский окружной суд проводил многомесячное дознание, в ходе которого было установлено, в частности, что некий рыбак Павка с сообщниками-матросами устроил кровавую вакханалию на борту транспорта «Трувор» в ночь с 15 на 16 января. Свидетель показывал: «Ночью производились казни, и когда всех приговоренных выводили на палубу, то сперва связывали веревками руки и ноги, привязывали к ногам тяжести, а затем, перед тем, как убивать, какой-то человек в солдатской куртке, в рыбацких сапогах... («севастопольский рыбак Павка», не идентифицированный и не обнаруженный. — Авт.) кинжалом у жертвы отрезал нос, уши и половой член. Затем жертву пристреливали и бросали в воду»¹².

Историк С.П. Мельгунов со ссылкой на слова очевидца сообщает о происходящем на «Труворе»: «Перед казнью, по распоряжению судебной комиссии, к открытому люку подходили матросы и по фамилии вызывали на палубу жертву. Вызванного под конвоем проводили через всю палубу мимо целого ряда вооруженных красноармейцев (правильно: красногвардейцев. — Авт.) и вели на так называемое «лобное место» (место казни). Тут жертву окружали со всех сторон вооруженные матросы, снимали с жертвы верхнее платье, связывали веревками руки и ноги и в одном нижнем белье укладывали на палубу, а затем отрезали уши, нос, губы, половой член, а иногда и руки и в таком виде жертву бросали в воду. После этого палубу смывали водой и таким образом удаляли следы крови. Казни продолжались целую ночь, и на каждую казнь уходило 15—20 минут. Во время казни с палубы в трюм доносились неистовые крики, и для того, чтобы их заглушить, транспорт «Трувор» пускал в ход машины и как бы уходил от берегов Евпатории в море»¹³.

Находка тела Караева с многочисленными ранами настолько накалила страсти, что 16 января толпа едва не растерзала всех заключенных в местной тюрьме. Затем начались зверские убийства: не только на кораблях, но и на улицах, за городом. «...Двух офицеров сварили в котле машинного отделения, а одного офицера (по данной версии — Новицкого. — Авт.) сожгли, заставив при этом другого, его товарища, смотреть на горящий живой факел, и от этого страшного, мучительного зрелища он сошел с ума.

Вообще большевизм здесь вылился в форму не только классовой, но и личной мести (курсив наш. — Авт.).

— Вот этот обижал, убить его!

— Вон тот плохо принимал, долой его!

— А этот строго взыскивал городские сборы, расстрелять, на мушку его!»¹⁴

Выграна расстреляли на палубе гидрокрейсера «Румыния».

По данным С.П. Мельгунова, опиравшемся на материалы Особой комиссии по расследованию злодеяний большевиков, возможно завышенным, за три дня 15, 16 и 17 января на транспорте «Трувор» и на гидрокрейсере «Румыния» было убито и утоплено не менее 300 человек. Матрос Куликов говорил на одном из митингов, что он «собственноручно бросил в море за борт 60 человек»¹⁵. В числе казненных подполковники Н.В. Цвиленев и Е.А. Ясинский, помещик П.П. Бендебер, граф Н.В. Татищев, штабс-ротмистр Ф.Ф. Савенков, штабс-капитаны П.И. Комарницкий и Н.Р. Лихошерстов, полковник А.В. Севримович, жена инженера Мамай (по первому мужу Крицкая), подпоручики А.В. Гук и К.В. Хмельницкий, а также многие другие. Когда пришлые палачи отправились обратно, их дело продолжили палачи местные.

Согласно материалам Особой комиссии по расследованию злодеяний большевиков (от 24 июня 1919 года), в ночь на 24 января из евпаторийской тюрьмы были вывезены на автомобилях и расстреляны 9 человек, среди которых граф Н.В. Клеймихель, гимназист Евгений Капшевич, офицеры Борис и Алексей Самко, Александр Бржозовский. В ночь на 1 марта из Евпатории исчезло 30—40 человек — в основном представителей зажиточных слоев и 7—8 офицеров. Их тайно вывезли за город и расстреляли на берегу моря. Хотя решение о расправе принималось местными властями, в похищении людей обвинили анархистов. Позже «при раскопке могилы и при осмотре трупов оказалось, что тела убитых были зарыты в песке, в одной общей яме глубиной в один аршин. За небольшим исключением, тела были в одном нижнем белье и без ботинок. На телах в разных местах обнаружены колото-резаные раны. Были тела с отрубленными головами (у татарина помещика Абиль Керим Капари), с отрубленными пальцами (у помещика и общественного деятеля Арона Марковича Сарача), с отрубленным запястьем (у нотариуса Ивана Алексеевича Коптева), с разбитым совершенно черепом и выбитыми зубами (у помещика и благотворителя Эдуарда Ивановича Брауна). Было установлено, что перед расстрелом жертв выстраивали неподалеку от вырытой ямы и стреляли в них залпами разрывными пулями, кололи штыками и рубили шашками. Зачастую расстреливаемый оказывался только раненным и падал, теряя сознание, но их также сваливали в одну общую яму с убитыми и, несмотря на то, что они проявляли признаки жизни, засыпали землей. Был даже случай, когда при подтаскивании одного за ноги к общей яме он вскочил и побежал, но свалился заново саженях в двадцати, сраженный новой пулей».

25 июня 1918 года в 8 часов вечера на берег выбросило трупы казненных, производился их судебно-медицинский осмотр. Были зафиксированы случаи удушения, имелись тела с рваными ранами, с прострелянными черепами (у графа В.Н. Мамуны), с отрубленными руками (у бывшего сыщика Евпаторийской полиции Абдувелли Нурмагон Оглу), с оторванными головами (у вольноопределяющегося М.И. Мельцера)¹⁶. После этого и было возбуждено уголовное дело. В ходе следствия выяснилось, что шофер Е.С. Синица пытался сфотографировать сцены, разыгрывавшиеся на борту «Трувора», но ему сделать это не позволили. Тем не менее, свидетелей облав, грабежей, убийств оказалось достаточно, и по делу о «массовых убийствах в г. Евпатория» было привлечено, в несколько этапов, 88 человек. Значительную их часть — преимущественно матросов и солдат — следствие в Крыму не обнаружило, некоторые же (С.П. Немич, А.П. Немич, И.П. Матвеева (Немич), Х.Г. Кебабчианц, Н.М. Демышев, организатор убийств 1—2 марта, и др.) были заключены в евпаторийскую тюрьму, где содержались первоначально в весьма неплохих условиях, включая качественную еду, собственные постели, встречи с посетителями и пр.¹⁷. Ночью 14 марта 1919 года арестованных, уже из симферопольской тюрьмы, куда их перевели, погрузили в вагоны; в ночь на 18 марта на полустанке Ойсул (с. Астанино Ленинского района, железнодорожная ветка Владиславовка — Керчь) вагоны отцепили. Затем белые открыли по ним огонь из пулеметов, после чего добили раненых. Среди казненных: Н.М. Демышев, С.П. и А.П. Немич, И.П. Матвеева (Немич), В.П. Гребенникова (Немич), В.Г. Матвеев — все большевики; расстреляно 19 человек. (Были среди убитых и люди, к евпаторийским событиям совершенно не причастные, например Ф.В. Мурзак, участник восстания на броненосце «Потемкин»¹⁸.) Акция проводилась в тайне, и демократическая общественность разразилась подозрениями и протестами.

Евпаторийская страница крымского террора оказалась, пожалуй, единственной, писавшейся открыто не только безымянными матросами и «рыбаками Павками», но и местной большевистско-левоэсеровской верхушкой.

Для большевиков всплеск террора не был неожиданностью. Мало того, они его давно обосновали теоретически. Отвергая (но порой применяя на практике) индивидуальный террор, оставив его эсерам и анархистам, большевики считали вполне оправданным, даже необходимым в период острого классового противоборства террор массовый. Еще в 1901 году В.И. Ульянов-Ленин писал: «Принципиально мы никогда не отказывались и не можем отказаться от террора. Это — одно из военных действий...»¹⁹. Не отказался Ленин от признания, при соответствующих условиях, террора и после окончания «военных действий» — гражданской войны.

Бывший член Севастопольского совета вспоминал год спустя: «...Когда на другой день после декабрьских ужасов в заседании совета военных и рабочих депутатов я спросил председателя (Н.А. Пожарова. — Авт.):

— Конец ли это?

Он сказал:

— Пока да, но вспышки еще будут»²⁰.

И действительно, «вспышки» сопровождали весь январь, вылившись в трагедию 22—24 февраля.

Кто же был главным реализатором крымского террора? Квалифицированные рабочие держались в стороне, порой и противодействовали кровопролитию. Обычно пишут: матросы, но были и такие матросы, которые уберегли от гибели членов императорской фамилии, которые спасали офицеров. Другое дело — сам облик матросской среды успел основательно измениться за 1917 год. Внутри разложившегося, но технически боеспособного флота на иных кораблях складываются отношения, мало чем отличающиеся от типичных для уголовных шаек. Для Крыма с его особым жизненным укладом матросы, набранные по всей стране, лишенные корней, но сплоченные в касту, были чужды и страшны. Это остро ощущалось на кораблях. Любой люмпен или откровенный бандит мог, нацепив матросскую форму, свободно предаваться бесчинствам.

Были среди большевистско-левоэсеровско-анархистского руководства и убежденные, если не фанатичные, сторонники террора, такие как Ж.А. Миллер, Н.М. Демышев, Н.И. Островская, А.В. Мокроусов. Последний, уже после пролитой крови, на общем собрании советов Феодосии и уезда 12 марта цинично призывал «уничтожить всю буржуазию, не разбирая средств»²¹.

Феодосия. Здесь шла своя жизнь. Все флаги в гости: «русские солдаты из Анатолии, армянские ударники с Кавказа, румынские большевики из Констанцы, остатки сербского легиона из Одессы. Не Феодосия, а Карфаген времен мятежа наемников...» (М.А. Волошин, 1 марта (16 февраля))²². Город служил перевалочным пунктом для десятков тысяч солдат кавказских полков, возвращавшихся на родину и не признававших никаких властей. «Кавказцы» распродавали на местном базаре все, что имели, в том числе и турчанок. Турчанки шли от 200 до 2000 рублей и вовсю раскупались татарами. «В Феодосии солдаты расположились, как у себя дома, заняв роскошные дачи на берегу. Я помню, как из дивной дачи Стам-боли выносили изящную мебель красного дерева, тут же ломали и жгли на кострах, где варили себе еду в котелках. Они проходили, как саранча, все покупая и все продавая, шумно, пьяно и весело, но благодаря им — вооруженным до зубов и с артиллерией, в Феодосии было если и не спокойно, то все же — терпимо»²³.

Крымский штаб взял в Феодосии тот же курс, что и в Евпатории. Солдатам местного гарнизона было предложено разойтись по домам со сдачей оружия. Против увольнения солдаты не возражали, но только с оружием. 2 января прошел солдатский митинг, после чего были штурмом взяты склады и роздано оружие. Эскадронцы пытались противодействовать. М.А. Волошин в письме к А.М. Пешковскому 12 января: «...Кругом идет война между татарами и русскими»²⁴.

Крымский штаб, однако, послал в Феодосию из Джанкоя новые части эскадронцев. Тогда Феодосийский ревком, созданный 3 января, обратился за помощью в Севастополь. На феодосийский рейд прибыл эсминец «Фидониси». Матросским десантом командовал А.В. Мокроусов. Было расстреляно несколько десятков офицеров (по Н. Кришевскому — 63), и эскадронцы, убоявшись матросов, отступили, не начиная сражения, к Старому Крыму. Отряд моряков и солдат двинулся на север, «освобождать» Джанкой, по пути организуя сельские ревкомы.

В самом городе после одержанной победы происходит понятный сдвиг к радикализму. 26 января в Феодосии отряды Красной гвардии под руководством И.Ф. Федько и др. выступают против ревкома, обвиняя его в поддержке буржуазии и саботаже²⁵. Умеренный большевик врач С.В. Констансов смещен с поста председателя.

Керчь. На фоне свирепства матросов по всему Крыму город казался оазисом спокойствия и благополучия. В начале января большевики заняли крепость и 6-го числа сформировали ревком. Это мало что изменило: керченский большевизм, по словам Н. Кришевского, был «необычайным». Весь 1917 год город не ведал продовольственных затруднений, и только в январе керчанам пришлось перейти на черный хлеб и узнать, что такое очереди. Арестовали богатого помещика Глазунова, но, продержав пять дней в тюрьме, выпустили, оставив даже дорогое бриллиантовое кольцо. В городе спокойно проживал бывший министр финансов царского правительства П.Л. Барк — его никто не трогал. Пограничный отряд, в котором служил Н. Кришевский, не признал новую власть и, тем не менее, исправно получал деньги сначала от городской управы, затем — от совета: «на содержание части, не признающей большевиков и не входящей в Красную армию»²⁶. Изъятие у буржуазии «излишков» не получилось. Уже при Республике Тавриды объявили предприятия собственностью рабочих и приказчиков, но фабрика Месаксуди выбрала владельца своим комиссаром, а фамилии приказчиков на вывесках заведений ровным счетом ничего не значили. Так что местные обыватели воистину жили «под счастливой звездой». Это являлось заслугой известного в Керчи большевика М.П. Кристи, впоследствии руководившим Третьяковской галереей и Московским товариществом художников и сумевшим уцелеть в сталинских мясорубках.

Так что Керчь оказалась единственным крупным крымским городом, избежавшим в 1918 году кошмаров террора.

Самосудов, благодаря четкой позиции и настойчивости местных большевиков Тененбойма (Тоненбаума) и Футермана, удалось не допустить и в Алупке. Правда, на этой почве возник конфликт алупкинцев и воинственно настроенной Ялтинской коммуны, по поводу чего «Таврическая Правда» заметила: не «"копанием могилы" надо углублять русскую революцию, а «идейной борьбой», каковой вывод должны сделать для себя «товарищи, стоящие у власти... и допустившие в своих районах самосуды и Варфоломеевские ночи, а потом реагировавшие на это заявлением, что они бессильны и не могут справиться со стихией разбушевавшихся масс»²⁷.

После падения Республики Тавриды пришедшее на время правительство М.А. Сулькевича предприняло расследование происходившего в Крыму в первые месяцы 1918 года. Параллельно работала следственная комиссия Курултая. События изучала также «Особая следственная комиссия по расследованию злодеяний большевиков» при Главнокомандующем вооруженными силами на Юге России (1919), вскрытыми фактами и заключениями которой широко пользовался при написании мемуаров А.И. Деникин.

Источники представляют нам следующую картину южнобережных коллизий и трагедий.

Листовки и воззвания, издающиеся в Севастополе, подогревают страсти. Вот одна из них (Севастопольский ВРК, 9 января): «Товарищи матросы, солдаты и рабочие, организуйтесь и вооружайтесь все до одного! В опасности Севастополь, весь Крым. Нам грозит военная диктатура татар! Татарский народ, как и всякий народ, нам не враг. Но враги народа рисуют события в Севастополе в таком виде, чтобы натравить на нас татарский народ. Они изображают севастопольских матросов разбойниками, угрожающими жизни и спокойствию всего Крыма (что вполне соответствовало, как мы видели, истине. — Авт.). Наэлектризованные злостной агитацией темные татары-эскадронцы ведут себя в Симферополе, в Ялте и в других городах как завоеватели. На улицах там нередко происходят избиения нагайками, как при царском режиме. Эскадронцы в Симферополе проезжают по тротуарам, тесня толпу лошадьми, как царские жандармы, подслушивают, оглядывают каждого прохожего (и это соответствовало истине. — Авт.). Худшими временами самодержавия грозит нам военная диктатура татар, вводимая с согласия Центральной Рады»²⁸.

Вот что происходило в Ялте на переломе 1917—1918 годов словами пристрастного очевидца. Не признаются ни центральная, ни краевая, ни местная власти. Подобие порядка пытается поддерживать Крымский эскадрон. «Темные массы начали "леветь"» (любопытно: эскадронцы — «темные», массы — «темные». — Авт.). Растет большевистско-левоэсеровская опухоль. Многие из этих эсэров хорошо знакомы всей Ялте, как былые черносотенцы и члены «союза русского народа» и палаты архангела Михаила, которые готовы в любой момент поживиться чужим добром. Вся социология этих масс — очень простая: вырезать буржуев и поделить их имущество. Но сама по себе эта черносотенно-большевистская масса труслива. Все их надежды на севастопольских матросов, перед которыми, действительно, дрожат все мирные жители Ялты. В последнее время создался новый элемент недовольных: в Ялте появляются первые признаки безработицы». (...)

И вот на Рождество в Ялту прибыли матросы и просто желающие развлечься в матросской форме (гарантирующей безнаказанность. — Авт.). Пошли обыски, из тюрьмы выпустили уголовных. «...Началась опасная агитация: "татары бьют русских"». В эскадронцев стреляли. (...)

«Пусть большевики, — заключает автор, — остаются тем, что они есть: зачинщиками братоубийства и гражданской войны. Но они не смеют углублять национальную рознь. Мусульманский эскадрон не против русских вообще, а лишь против захватчиков и сеятелей анархии, к какой бы национальности они не принадлежали.

Необходимо, чтобы все честные и сознательные граждане боролись всеми силами против злостной агитации, стремящейся к созданию национальной розни, которой не было в Крыму и быть не должно»²⁹.

9—15 января курортная и лечебная Ялта становится ареной ожесточенных боев. «...Здесь, в мирной, спокойной Ялте, где преобладают приезжие, ищущие отдыха от всех мирских сует, — какой смысл имел «большевистский переворот»? (...) Это было просто ночное нападение вооруженной банды разбойников на мирно спавший город с целью грабежа (под громким именем «социализации»), продолжавшегося три месяца»³⁰, — пишет, как он сам себя именовал — «литератор вне политики», подвергавшийся некогда репрессиям за участие в революции 1905 года.

В ночь на 9 января матросы прибывшего из Севастополя миноносца «Гаджибей» вступают в бой с эскадронцами. Корреспондент столичной газеты свидетельствует: 11 (на помощь «Гаджибею» подошли «Керчь» и «Дионисий». — Авт.) — 17 января город беспрерывно обстреливался с моря. Было выпущено до 700 снарядов. «Пострадали лучшие гостиницы... много частных домов и магазинов. (...) Паника создалась невообразимая: застигнутые врасплох жители бежали в одном белье, спасаясь в подвалах, где происходили душераздирающие сцены...

На улицах форменная война: дерутся на штыках, валяются трупы, течет кровь. Начался разгром города». Ни большевики, ни эскадронцы не шли на перемирие. Ялта в конце концов была взята матросами. Оставшиеся в живых татары бежали в горы. «Начались аресты и расстрелы. Расстреляно множество офицеров. (...) Расстреляны также 2 сестры милосердия, перевязывавшие татар. Жертв насчитано около 200. (...)

Офицеры, побывавшие на войне, говорили, что ужасы Ялты — благодаря исключительному географическому положению ее и полной безопасности маленького города — превышают виденное и пережитое ими на фронте»³¹.

Матросы и красногвардейцы могли лишить жизни и совершенно невиновных. «Некоторых они убивали на улицах, на глазах жителей, и тут же ограбливали трупы. На улице был убит прапорщик Петр Савченко, вышедший только что из обстреливаемого орудийным огнем санатория Александра III, где он находился на излечении; убил его матрос за то, что офицер не мог ответить, куда направлялись татарские эскадроны. Обворовав труп убитого, матрос приколол убитому погоны на грудь и стащил его затем на бойню»³².

Часть эскадронцев осела в д. Никита (9 верст от Ялты). Отряд моряков, посланный в Никиту, был разбит, а Ялта — взята эскадронцами. Очередной обстрел заставил их все-таки отступить в горы. Оттуда делались вооруженные вылазки в город. Сдались эти отряды только после того, как в тыл им вышли красногвардейцы. По Н. Кришевскому, в Ялте было расстреляно 80 офицеров, и несколько отставных — в Алуште³³. «Ни для кого ведь не было секретом, что Ялта не только далека была от большевизма, но вообще тут всего можно было насчитать двух с половиной большевиков. (...) Процедура обращения и посвящения в большевизм (местных жителей. — Авт.) была несложной. Первые должны были вооружаться, стрелять и грабить, а вторые выдавать буржуев и офицеров»³⁴. «Подозрительных» вели разбираться. А разбирательство было коротким. Тут же, на ялтинском молу, убивали и бросали в море.

И сам автор — А. Набатов (Аполлон Борисович Водлингер), схваченный 14 января, пережил все ужасы, что только может пережить человек, которого ведут по знаменитой Набережной на мол — место казней. Его, как и некоторых других, спасло только появление в тот же день следственной комиссии.

Материалы Особой комиссии по расследованию злодеяний большевиков свидетельствуют: «Всего в первые два-три дня по занятии Ялты было умерщвлено до ста офицеров, не принимавших никакого участия в гражданской войне, проживавших в Ялте для укрепления своего здоровья или лечившихся в местных лазаретах и санаториях». Досталось и ялтинским обывателям. «Достаточно было крикнуть из толпы, что стреляют из такого-то дома, чтобы красногвардейцы и матросы немедленного открывали огонь по окнам указанного помещения. По такому окрику были убиты домовладелец Константинов и его дочь. Не удовлетворившись пролитою неповинною кровью, убийцы разграбили квартирное имущество Константиновых и часть мебели отвезли в дар своему комиссару Биркенгофу».

16 января власть в Ялте оказалась в руках совета, который сформировал ВРК.

Одновременно с арестами и расстрелами в городе проходили повальные обыски. Под видом поиска спрятанного оружия шел самый неприкрытый грабеж.

Татарское население, спасаясь от артобстрела, бросает деревни Дерекой и Ай-Василь (ныне входящие в территорию г. Ялты), уходя в Биюк-Озенбаш (теперь с. Счастливое Бахчисарайского района) и в горы. Их дома и имущество грабились аутскими греками³⁵ (Аутка — тогда село, сейчас — часть г. Ялта). Так на Крым обрушилось еще одно бедствие гражданской войны — межэтнические (под флером каковых зачастую скрывались бытовые, хозяйственные и т. п.) кровавые конфликты. Среди эскадронцев-татар усиливаются русо- и особенно грекофобские настроения и действия, среди матросов ЧФ, обывательских слоев населения, греческой диаспоры — антитатарские.

Очевидец и невольный участник ялтинских событий, едва не угодивший под расстрел, П.Н. Врангель вспоминал о тогдашнем состоянии матросов: кто-то, ворвавшись в дом, успокаивает барона: «...Мы никого не трогаем, кроме тех, кто воюет с нами». «Мы только с татарами воюем», — сказал другой, «Матушка Екатерина еще Крым к России присоединила, а они теперь отлагаются...». Мемуарист комментирует: «Как часто впоследствии вспоминал я эти слова, столь знаменательные в устах представителя «сознательного» сторонника красного интернационала»³⁶.

Согласно имеющимся свидетельствам, большевиков поддерживала часть греческого населения — молодежь, в основном из района Балаклавы и Южного берега, — среди которого было немало рыбаков, лодочников, ремесленников, чернорабочих — «листригонов», воспетых А.И. Куприным. Большевистская риторика удачно наложилась на эту местную социально-этническую и социально-конфессиональную (греки: православные — татары: мусульмане) почву. К тому же в национальных устремлениях крымских татар греческое население Крыма видело угрозу своему положению, имуществу и жизни. Один из свидетелей ялтинской трагедии, татарин из Дерекоя, позже показывал на следствии: среди матросов и красногвардейцев, участвовавших в погромах, были «ялтинские, балаклавские «босяки», аутские, балаклавские греки, были и жители Дерекоя — русские»³⁷. А привлеченный к следствию грек П.К. Харламбо из Ялты объяснял беспорядки побуждениями, «проистекавшими из племенной вражды греков к татарам»³⁸.

Не фасадом ли являлись обвинения греков в большевизме? Или «эти обвинения лишь отражение старой национальной вражды между татарами и греками, возникшей на экономической почве (курсив наш. — Авт.)? — задавался вопросом очевидец событий В.А. Оболенский. — Во всяком случае, пролитая татарская кровь (в январе 1918 года, во время обстрела Южного берега и высадки десантов с кораблей ЧФ. — Авт.) требовала отмщения, и через несколько дней настало время мести, мести национальной, самой страшной и бессмысленно жестокой»³⁹.

Решающие события происходили в Севастополе и окрестностях. К началу января матросы Черноморского флота, среди которых добрую часть составляла, если можно так выразиться, матросская чернь, беспартийная, не желавшая никому подчиняться, — установили практически безраздельное господство в городе. В ходе боев 2—3 января эскадронцы, реквизировавшие в январе предназначенный городу скот и рискнув на ультиматум об экономической блокаде, были для начала отброшены от Севастополя.

Стычки и перестрелки становятся обыденным явлением. Одна из них переросла в бой у Камышловского моста 10—11 января. Целью Крымского штаба было захватить мост и отрезать Севастополь с севера. Силы были неравны: севастопольцы располагали только отрядом в 200 человек. Но 12 января, после призыва ревкома «Революционный Севастополь в опасности!» на станцию Сюрень (ныне Сирень) прибыл отряд из 800 человек с двумя орудиями и несколькими пулеметами. Пополнения продолжали прибывать, и вскоре численность севастопольцев, противостоящих эскадронцам, достигает трех тысяч. Теперь уже они перешли в наступление. Матросы пошли в неудержимый истребительный рейд: Севастополь—Симферополь—Карасубазар.

12—13 января был взят Бахчисарай. Красные войска неумолимо двигались к Симферополю. Крымский штаб рассчитывал на столицу губернии, как на крепкий тыл. Неожиданно для «курултаевцев» восстали рабочие, основательно вооруженные и готовые к борьбе. 12 января на улицах Симферополя начались перестрелки.

В ночь на 13 января рабочие завода А.А. Анатра, где был создан ВРК, и железнодорожники захватили почту, телеграф и приступили к разоружению эскадронцев.

Очевидец событий уроженец Симферополя офицер В.В. Альмендингер, находившийся в здании Штаба крымских войск (офицерское собрание Крымского конного полка) вспоминал: «В зале, где были все отделы штаба, офицеров почти не было. Во дворе казармы начали собираться добровольцы — гимназисты и реалисты; им раздавались винтовки и указывалось, как нужно с ними обращаться. Появились сестры милосердия. Крымцы (эскадронцы. — Авт.) были куда-то посланы. Медленно проходило время. Были слышны одиночные выстрелы в городе, но никаких положительных сведений о положении в городе не было (...). После 12 часов, однако, начала быть заметной растерянность в штабе. Первое, что бросилось нам в глаза, — это полковник Достовалов, до сего времени щеголявший формой Генштаба полковника с аксельбантами, появился в штатском костюме коричневого цвета и весьма простого типа. Зал стал пустеть»⁴⁰.

Другой свидетель пишет: «...Паника, возникшая без всякого повода, сама явилась поводом для выступления большевиков, которые воспользовались общим смятением, завладели оружием, а затем, придя вооруженными в казарму татарского пехотного полка, его обезоружили.

В пять часов дня (13 января. — Авт.) большевики без выстрела завладели всем городом до здания Штаба крымских войск включительно, несмотря на грозно расставленные вокруг него пулеметы. Сам штаб с Джафер Сейдаметовым во главе скрылся неизвестно куда»⁴¹.

Путь на север был перекрыт: в Джанкое стоял отряд матросов. Джафер Сейдамет бежал через Украину в Константинополь, бросив подопечных на произвол судьбы. Последние, кто не был пленен или расстрелян, разбрелись кто куда. Ч. Челебиева арестовали.

14 января в Симферополе расположились черноморские моряки. В тот же день на улицах города можно было ознакомиться с содержанием расклеенной листовки-воззвания ревкома: «Товарищи! Не должно быть места национальной вражде. Татарский рабочий, крестьянин и солдат — такие же наши родные братья, как русский, еврей, немец и проч. Мы боремся против господства помещиков и капиталистов всех национальностей в союзе с трудящимися всех национальностей»⁴². В этой операции, считает В.Е. Баранченко, «было убито не менее семисот офицеров»⁴³.

«С этого момента в Крыму воцарился большевизм в самой жестокой, разбойничье-кровожадной форме, основанной на диком произволе местных властей, не поставленных хотя бы и большевистским, но все же — правительством, а выдвинутых толпой, как наиболее жестоких, безжалостных и наглых людей.

Во всех городах лилась кровь (были исключения; о них выше. — Авт.), свирепствовали банды матросов, шел повальный грабеж, словом, создалась та совершенно кошмарная обстановка потока и разграбления, когда обыватель стал объектом перманентного грабежа»⁴⁴.

За событиями в Крыму внимательно следила Центральная Рада. Как раз 13 января в Севастополь пришла телеграмма из Киева, в которой Рада предупреждала «организации и начальников украинского флота в Севастополе, что все сношения с представителями чужеземных держав, как с Россией, так и с другими, будут преследоваться отныне как государственная измена»⁴⁵. Ответ (Совета и Центрофлота) был ожидаемым: ЧФ и гарнизон признают только «реальную власть Республики Советов в лице СНК как единственную выразительницу воли трудового народа... Находя Киевскую Раду опаснейшим органом контрреволюции и врагом всего трудового народа Украины и России, Севастопольский Совет и Центрофлот, с негодованием отвергая великодержавные стремления и притязания Киевской рады, заявляют, что все ее приказы и предписания не признают и признаваться [они] не будут»⁴⁶.

После победы над эскадронцами в Севастополе вновь прокатилась волна арестов офицеров и всех, подозреваемых в сотрудничестве с Крымским штабом. По заявлениям братьев Тургаевых «о реакционном поведении» были арестованы члены Севастопольского мусульманского комитета Ш.А. Девятов, Умеров и главный мулла Черноморского флота (с 1915 года) И.З. Замалетдинов, но следствие доказало их невиновность, и 22 марта дело было прекращено. На линкоре «Свободная Россия» на основании слухов арестованы мичман Баранов и Гоц, однако вскоре освобождены «из-за недостаточности материалов для обвинения в контрреволюционной деятельности». За неявку по тревоге в ночь с 10 на 11 января на эсминце «Лейтенант Шестаков» арестовано четыре офицера, мичманы С. Анненский и Н. Крестовоздвиженский были прощены, так как добровольцами отправились с красными отрядами для участия в боевых действиях, а капитан 2-го ранга Г.Ф. Гильдебрант и лейтенант Э.И. Страутинг были уволены «с лишением содержания». 17 января следственная комиссия рассмотрела дело о трех офицерах 33-го пехотного запасного полка по обвинению их в «контрреволюционном мусульманском движении», но признала их невиновными⁴⁷.

Попытки разобраться и установить действительную вину внушали надежду на лучшее. Однако надежды на милосердие и законность, пусть даже революционную, оказались тщетными.

По некоторым данным, установление советской (точнее — ревкомовской) власти обошлось Крыму в тысячу человек⁴⁸.

29 января СНК утвердил декрет о создании Рабоче-крестьянского Красного флота. На следующий день он был доведен до ЧФ. Но на Черном море дело шло к тому, что корабли имели шанс остаться вовсе без моряков. Кто воевал за пределами Крыма, кто погиб, кто дезертировал. Покинул боевой пост даже командующий, контр-адмирал А.В. Немитц.

В связи с демобилизацией старого флота на службе в Черноморском флоте (с береговыми частями) осталось 2294 офицера и 25 028 матросов и солдат. Численность флота сократилась в два раза. Недокомплект в команде на линкоре «Свободная Россия» составлял 450 человек, в Минной бригаде и бригаде подводного плавания — по 250 человек. Крейсеры и береговые части почти полностью были укомплектованы матросами 1917 года призыва, вкусившими всю прелесть отсутствия военной дисциплины. Все это крайне затрудняло управление матросской массой. К тому же между большевиками и левыми эсерами в связи с подготовкой Брестского мира наметился серьезный разлад, что не могло не усугубить общей сумятицы.

На этом фоне активизировались анархистские группы, ставшие представлять реальную угрозу и для новой власти. В Сарабузе отряд Пискунова был готов взять «на мушку» местный ревком. Своими деяниями «прославился» отряд другого «морехода» — С.Г. Шмакова, кстати, начальника оперативной части Областного военно-революционного штаба (создан как ВРШ 12 января, областным стал несколькими днями позднее; иначе — Штаб по борьбе с контрреволюцией, возглавлялся Ю.П. Гавеном), исполкома Севастопольского совета, от которого немало претерпели и сами коммунисты, впоследствии с трудом его разоружившие⁴⁹.

Из хроники событий. О симферопольской трагедии января писали меньше, чем о ялтинской и евпаторийской. Но публицист А. Набатов заявил тему. «...Три имени, которых симферопольцы не могут произносить без проклятий. Это знаменитые товарищи Жан Миллер, Чистяков и Акимочкин. Своего рода тройка удалая, которая мчала Тавриду вниз по Салгиру в страшную пропасть... Вообще нам русским везет на тройки (! — Авт.)»⁵⁰. 14 января убили Франца Францевича Шнейдера. Предприниматель и благотворитель. Городской гласный, сотрудник общества «Детская помощь», председатель санитарного попечительства. Жертвователь революционному Красному Кресту. В 1905 году был первым председателем на первом митинге в Симферополе⁵¹. «Потом, когда эти господа узнали обо всем, что покойный делал здесь для беднейшего населения, они явились к гробу просить у трупа убитого Шнейдера прощения». Погиб выданный неким татарином за 50 рублей бывший начальник Штаба крымских войск полковник В.В. Макухин, который скрывался под чужим именем и жил в Карасубазаре, «где ему, как талантливому оратору, удалось избавлять город от многих опасных эксцессов со стороны большевиков». У 70-летнего Масловского после 16 обысков нашли металлическую пепельницу в виде полушария. «Вишь, старый буржуй, у тебя значит бомбы!» Зверски убит на Севастопольском шоссе.

Арестован и расстрелян бывший издатель газеты «Таврический Голос» Н.Г. Зайцев⁵².

«Сейчас же (после взятия Симферополя. — Авт.) началась расплата, начались расстрелы офицеров, которых убили свыше 100, и наиболее уважаемых граждан. Последних собрали в тюрьме и убили всех — свыше 60 человек на дворе тюрьмы»⁵³.

Отряд Шмакова в ночь на 24 февраля расстрелял в Симферополе 170 человек⁵⁴.

Общее число жертв в Симферополе доходило до 200 человек⁵⁵.

Очередным изобретением новой власти были т. н. контрибуции — определенные и немалые суммы, которые должны были выделить отдельные лица, группы «буржуев», целые города. Симферополь должен был выплатить 10 миллионов, Ялта — 20, Евпатория — 5. Матросы действовали подобно оккупантам на территории противника. В какой-то степени они таковыми и были. Стал практиковаться и институт заложников, обычно — родственников облагаемых.

Севастопольский РВК обложил крупную буржуазию города контрибуцией в десять миллионов. Сдать ее надлежало в кратчайший срок. Это вызвало ее (буржуазии) крайнее недовольство и сугубый фатализм. В случае невыполнения распоряжения, заявил Севастопольский совет, он за последствия не отвечает.

Кстати, о Севастопольском совете. Сам облик его сильно изменился с 1917 года. Верховодили там не то матросы, не то уголовники в матросской форме. Рабочих было мало. В условиях разрастающейся анархии 16 февраля фракции правых эсеров и социал-демократов-меньшевиков, не являвшиеся ранее за заседания Севастопольского совета, заявили о возвращении в его состав, но вряд ли они могли стабилизировать работу этого органа.

Приплюсуем сюда инерцию декабря-января (после первых расстрелов) и решающую «отмашку» Петрограда. 21 февраля Совет Народных Комиссаров издал в связи с германским нашествием, написанный В.И. Лениным декрет «Социалистическое отечество в опасности!» Декрет явочным порядком вводил смертную казнь, отмененную II Всероссийским съездом советов в октябре. Характерные выдержки: «Рабочие и крестьяне... должны мобилизовывать батальоны для рытья окопов под руководством военных специалистов. 6) В эти батальоны должны быть включены все работоспособные члены буржуазного класса, мужчины и женщины, под надзором красногвардейцев; сопротивляющихся — расстреливать. (...) 8) Неприятельские агенты, контрреволюционные агитаторы, германские шпионы расстреливаются на месте преступления»⁵⁶. Довеском к ленинскому декрету стала телеграмма Черноморскому Центрофлоту от члена коллегии Народного комиссариата по морским делам Ф.Ф. Раскольникова, требовавшая «искать заговорщиков среди морских офицеров и немедленно задавить эту гидру»⁵⁷.

Декрет попал на подготовленную почву. Обстановка в городе была предельно напряжена. Здесь смешивались и тревожная близость к территории Войска Донского, где шли ожесточенные бои и где черноморцы уже вкусили гражданской войны; и кровожадные инстинкты, развязанные декабрьско-январскими пароксизмами насилия; и выплеснувшаяся ненависть к собственникам; и рискованный «Бюллетень мира», направленный против заключения Брестского мира, выпущенный эсерами и меньшевиками в захваченной в ночь на 21 февраля типографии большевистского органа «Таврической Правды», с призывом выступить против «предателей народа — комиссаров», после чего иные из них (инициаторов листовки) угодили за решетку (но не под расстрел), а большевики получили желанный повод утверждать, что в подполье зреет контрреволюционный заговор.

К этому времени и подоспел ленинский декрет, санкционировавший расстрелы. При обсуждении декрета в Севастопольском совете «меньшевистские и эсеровские лидеры (Н.Л. Канторович, С. Риш, Бируля и другие)... своими демагогическими речами и издевательством над принципами пролетарской революции довели матросскую массу до белого каления»⁵⁸. 23 февраля матросы корабля «Борец за свободу», — сообщает газета, — наметили «ряд действий вплоть до поголовного истребления буржуазии⁵⁹. Некоторые судовые комитеты горячо одобряли самые крайние шаги. Их собрание на упомянутом линкоре 21 февраля (есть данные и об общематросском митинге на линейном корабле «Воля») выбрало 25-членную комиссию во главе с анархистами председателем Центрофлота (с января 1918 года) С.И. Романовским, Басовым и одиозным С.Г. Шмаковым. Все происходило помимо ведома исполкома совета. ЦК ЧФ, чувствуя свое бессилие перед многотысячной, жаждущей крови толпой, не решаясь противостоять ей, пытался все-таки ввести террор хоть в какие-то рамки, а задним числом — осудил его.

Басов явился в совет, требуя автомобили. Совет отказался это сделать. «Не хотите — не надо. Мы сами это (курсив наш. — Авт.) сделаем, а вас знать больше не хотим»⁶⁰, «время митингов прошло», — таков был ответ «масс». Вооруженная толпа в 2500—3000 человек, сначала собравшись на Каменной пристани, а затем, разбившись на отряды, под лозунгами «Смерть контрреволюции и буржуям!», «Да здравствует Социалистическая Революция!» двинулась в город. Обыскивать, грабить и убивать. Было примерно два-три часа ночи.

Все попытки большевиков Н.А. Пожарова, О.Х. Алексакиса, П.З. Марченко остановить перевозбужденное скопище окончились ничем. (Другое «высокое начальство» в Севастополе отсутствовало: Н.И. Островская уехала в Москву и не вернулась, В.Б. Спиро находился в Александровске, а Ю.П. Гавен — в Сарабузе и смог возвратиться только 25-го вечером). В эту ночь матросы умертвили до 250 человек⁶¹.

С «классовым врагом» было все понятно. Враг он на то и враг, чтобы его уничтожать. 23 февраля некоторых из тех, кто не успел или не сумел выплатить полностью контрибуцию, сначала собрали в помещении совета. Люди ждали решения своей участи, отгоняя в мыслях самое страшное. И только «один из них — Феликс Иосифович Харченко — быстро сообразил создавшееся положение и сказал окружающим: "Жизнь кончена, нас сегодня расстреляют"...»⁶². Однако, как говорил на 2-м Общечерноморском съезде матрос Беляев, судя по всему — противник кровопролития, совет отказался содержать (а значит, и защищать) арестованных, тем самым расписавшись в своей беспомощности. Тогда арестованных начали группировать в Морском собрании. «Когда все люди были собраны в одной комнате, я [Беляев] посмотрел на них; там были и офицеры, и священник, и так, просто разные, кто попало. Там были совсем старые больные старики. Половина матросов требовали уничтожить их. Была избрана комиссия [«организационно-сортировочный комитет»], куда попал и я. Я старался, чтобы люди шли через эту комнату. Людей было много, были и доктора, была уже полная зала. (...) Никто не знал ни арестованных, ни того, за что их арестовали. Больше стоять было негде. Пришла шайка матросов и требовала отдачи. Я уговаривал, что это офицеры на выборных началах, доктора и старики. Ничего не слушали. Согласились вывезти из зала. А около 12 ч. ночи [24-го?] звонит телефон из городской больницы, меня спрашивают, что делать с 40 трупами, что возле больницы. И тогда я узнал, что всех поубивали. Я слыхал, что в Стрелецкой бухте на пристани много убитых. Я обратился снова в Совет... Но все меры были бессильны, матросы разбились на отдельные кучки и убивали всех»⁶³.

Той ночью убивали везде — на улицах, за городом, в тюрьмах. Город был оцеплен матросами, чтобы никто из «врагов» не смог уйти в безопасное место. «Нужно только вспомнить лужи крови на улицах, изуродованные трупы, подвозимые на автомобилях к баржам для погребения, бледных женщин с печатью смертельного отчаяния, мечущихся по улицам... (...)

Мало в Севастополе семей, так или иначе не затронутых февральскими убийствами. Много погибло тогда людей, которые еще долгие годы могли бы приносить пользу родине.

Убийство — всегда преступление. Но эти убийства были дважды преступны, т. к. была пролита кровь ни в чем не повинных, беззащитных людей...»⁶⁴.

Палачи, что лишний раз доказывает просчитанность операции, прекрасно знали имена и местожительство намеченных жертв. Среди них были: предприниматель, купец 1-й гильдии А.Я. Гидалевич, известный просветительско-благотворительной деятельностью, введением охраны труда на производстве, и другие члены торгово-промышленного комитета Севастополя: Ф.И. Харченко, М.Е. Островерхов, Л.М. Шульман; М.А. Каган, «человек, который всю жизнь свою провел в упорном труде и нужде», а, став к старости обладателем «скромного достатка», жертвовал на просвещение, призрение сирот, инвалидов, бедных; общественный деятель Г.А. Бронштейн; Д.А. Побережский, поклонник лейтенанта П.П. Шмидта, считавший делом своей жизни увековечивание его памяти; военные всех рангов — от контр-адмиралов до мичманов, среди них: адмиралы С.Ф. Васильковский, Н.Г. Львов и Сакс, генерал-майоры И.И. Дефабр и К.Н. Попов, капитаны I ранга А.Г. фон Ризенкампф и А.А. Антонов, полковник Шперлинг, подполковник С.И. Жирар, лейтенант А.А. Томашевич, мичман Г.Е. Марков, поручик А.А. фон Ризенкампф, прапорщик, художник М.М. Казас, а также такие фигуры, как, например, Книжников, содержатель дома терпимости⁶⁵. И множество других, «непросчитанных» заранее, а просто попавших под горячую руку. Весь многонациональный Крым — в этих именах. В феврале 1920 года по убиенным была отслужена панихида.

Уцелевший заключенный В. Л-рь стал очевидцем расправы над некоторыми «опасными преступниками» (ниже). Кстати, он, стремясь соблюсти объективность, отдает должное председателю трибунала (попасть под трибунал было в те дни — получить хоть мизерный, но шанс на спасение) матросу Я.А. Шашкову, благодаря «гуманности и корректности» которого были спасены некоторые офицеры. (Один штрих к деятельности Шашкова. Мичман Мертваго обвинялся в том, что произнес фразу: «Смотрите, чтобы не повторился вам 905 год». Подсудимый заявил, что этим высказыванием он хотел только предостеречь матросов от поспешных решений. Трибунал, «не видя точных доказательств к обвинению Мертваго в контрреволюции», постановил считать его оправданным⁶⁶. Тогда подобное было редкостным исключением из правил.)

Приговаривали к тюремному заключению на срок от одного месяца до 16 лет. И к казни...

Среди заключенных севастопольской тюрьмы был и Ч. Челебиев, муфтий, бывший председатель Национального правительства крымских татар.

Муфтий был взят у себя дома 14 января в Симферополе и доставлен в Севастополь. Здесь, в тюремной камере, с ним приватно беседовал имевший репутацию либерала председатель Севастопольского ревкома Ю.П. Гавен. Будущий историограф революционных событий в Крыму никогда ни словом не обмолвится о содержании этого разговора.

О последних часах жизни Челебиева и других схваченных сохранились свидетельства укрывшегося под псевдонимом упомянутого заключенного той же севастопольской тюрьмы, нашедшего в себе силы, будучи самым буквальным образом на краю смерти, по крупицам собирать информацию о том, что здесь происходило.

«В начале января, после «похода» на татар, после подавления татарской «контрреволюции», после «блестящих баталий» советского воинства, после разграбления крымских городов и сел, в тюрьму был заключен муфтий Челебиев. Сначала его посадили в общую камеру № 5, но на другой день по распоряжению советских владык его перевели в одиночную камеру № 26 как опасного контрреволюционера. (...)

В два часа ночи ворвалась в тюрьму первая банда матросов, предъявивших комиссару тюрьмы требование о выдаче, согласно списку, для расстрела пяти заключенных. Комиссар по телефону запросил совет, как ему быть, выдавать или нет.

Из совета ответили: выдавать, кого потребуют матросы. В предъявленном списке значились: муфтий Ч. Челебиев, контр-адмирал М.Л. Львов, капитан I ранга Ф.Ф. Карказ (лейтенант в 1906-м, участник суда над лейтенантом П.П. Шмидтом, и флот это помнил! — Авт.), капитан II ранга И.Г. Цвингман и бывший старший городовой севастопольской полиции Л. Синица. Им связали руки... Вязали матросы и рабочего плотничной мастерской севастопольского порта Р.

Их повели... Никто из обреченных не просил пощады у своих палачей... Дорогой, до места убийства, в Карантинной балке, как передавал потом рабочий Р., убийцы истязали своих жертв: больного старика Карказа били прикладами и кулаками, Синицу кололи штыками и били прикладами и глумились над всеми.

Их расстреляли в упор и уже мертвых били прикладами и камнями по головам. С убитых сняли верхнее платье, ботинки, кольца, кошельки...»

В четыре часа утра (на 23-е, как у Л-ря, или на 22-е, в числе 70 заключенных, как у Гавена⁶⁷? — Авт.) вторая банда с ругательствами вытащила из камер, избивая, полковников Шперлинга и Яновского, прапорщиков Гаврилова и Кальбурса, поручика Доценко, капитана II ранга Вахтина, мичмана Целицо, севастопольских обывателей Шульмана (пробили голову), Шварцмана (сломали ребро) и Книжникова, инженера Шостака и матроса Блюмберга. Последним двум каким-то чудом удалось бежать (Блюмберг был, видимо, снова схвачен, ибо его имя фигурирует в списках казненных. — Авт.). «И эти обреченные пошли на свою Голгофу, не прося пощады у своих убийц, лишь у мичмана Целицо выкатились две слезинки — мальчик он еще был, вся жизнь его была еще впереди, да прапорщик Гаврилов о чем-то объяснялся с бандитами...

Их увели, а нам, оставшимся, сказали: «мы разберемся еще с вами»...

Минут через 15—20 глухо долетел в камеру звук нестройного залпа, затем несколько одиночных выстрелов, и все смолкло...

Мы ждем своей очереди... Тускло светит рассвет в переплетенные решеткой тюремные окна...

Тихо, тихо кругом...

Мы лежим на койках, и глаза наши обращены то к иконе, то на окно, где... медленно приближается рассвет; губы каждого невнятно шепчут: «Господи, спаси, защити, Ты единственный наш защитник, единственная наша надежда»...

Как медленно, томительно медленно, приближался рассвет, минуты казались вечностью...

Что пережито было за это время — не в силах описать ни одно перо...

Но вот взошло солнце, ярко вспыхнули его лучи на оконных стеклах, и весело заиграли «зайчики» на стенах и потолке камеры...

Звякнули ключи, провизжал отпираемый замок, и этот звук, точно тупым ножом, резнул по сердцу — это отперли нашу камеру. Началась поверка. Мы вышли в коридор. Пустые и мрачные стояли те камеры, в которых еще вчера было так оживленно.

Казалось, незримый дух убитых витает в них. Из всех обитателей камер № 4 и № 5 чудом уцелели купец Л-в и два прапорщика — Ф. и К...

Мы обнялись, мы расцеловались, мы плакали...»⁶⁸

Тела складывали на платформы, бросали в автомобили и свозили на Графскую пристань. Матросы не позволили родственникам похоронить убитых. На барже их вывозили в море и там, привязав груз, топили. Море все скроет... Но еще долго, в штормовые дни, трупы прибивало к берегу.

На следующее утро расстрелы повторились.

Были робкие попытки протеста отдельных членов совета и Центрофлота; встречаются смутные намеки на некую депешу из центра. На состоявшемся 27 февраля (по Ю.П. Гавену — 26-го) заседании II Общечерноморского съезда (присутствовали представители ЦК ЧФ, демократических организаций, партий, судовых и береговых комитетов) звучали характерные инфантильные речи. «Моряки, после горячих выступлений ряда ораторов, убедившись, что самосуды не укрепляют, а позорят революцию, чистосердечно признались, что они были введены в заблуждение. Врезалось в память выступление одного моряка, который со слезами на глазах дрожащим голосом заявил: — Мы виноваты, но клянусь честным словом моряка, что, когда я бросал в море офицеров и спекулянтов, я думал, что делаю хорошее дело. И мои товарищи, которые принимали участие в расстрелах, думали, что они поступают, как честные революционеры. Судите нас всех — или никого не судите. Мы все одинаково виноваты.

И собрание единодушно клялось в том, что впредь самосудов не будет». Воистину — дети: я не понимал — и делал плохо, теперь понимаю — и больше так делать не буду.

Съезд вынес резолюцию: «1) Заклеймить самым энергичным образом позорное выступление, бывшее в Севастополе в течение трех кошмарных ночей. 2) Немедленно создать комиссию из лиц собрания для установления степени виновности замешанных лиц и решить, как с ними быть... способствовать раскрытию гнусного дела, дабы этим показать пролетарию Западных государств, что Русские социалисты не палачи, подобно царским, имевшим место при кровавом Николае II»⁶⁹.

Упоминание о «кровавом Николае II» звучит, разумеется, притянуто за уши, но комиссия действительно была создана и начала свою работу. Уже ко 2 марта она представила список из 45 точно установленных казненных⁷⁰. Однако, так как в эти дни создается Социалистическая Советская Республика Тавриды, ее (комиссии) работа, надо полагать, была сочтена несвоевременной. Во всяком случае, далее деятельность комиссии не прослеживается.

Моряки, ознакомившись с резолюцией съезда, поступили очень просто. С одной стороны, большинство их внешне осудило «контрреволюционные стихийные выступления». С другой (например, команда линкора «Свободная Россия»), верные корпоративной «этике», они заявляли, что «виноватых в этих событиях не должно быть, а если их будут предавать суду, мы выступим в их защиту». Понятно, каким образом. Ну а кое-кто, скажем, команда базы минной бригады, целиком оправдывая деяния убийц, вспоминал, что молодцы-балтийцы уничтожали «подспорье царизма» еще «в первые дни революции»⁷¹. Как следствие, наказания за кровавую вакханалию никто не понес. Разве что отстранили от должности председателя Центрофлота С.И. Романовского. Председателем стал украинский эсер, юрист по профессии С.С. Кнорус, главным комиссаром флота — видный левый эсер В.Б. Спиро.

Расстрелы, по севастопольскому почину, прошли в феврале — начале марта и в других городах Крыма (Симферополе, Евпатории). «В Симферополе в ночь с 23 на 24 февраля матросы стоявшего здесь Севастопольского отряда, очевидно, извещенные о событиях в Севастополе, произвели аресты «лиц, принадлежащих к буржуазному классу». Наиболее известные своей контрреволюционной деятельностью лица были расстреляны»⁷². Были казнены «буржуи», не внесшие контрибуцию. Вошедшие в раж матросы и красногвардейцы пытались кое-где разогнать местные советы и ревкомы, которые их не устраивали (Симферополь, Феодосия).

Вакханалию севастопольских убийств, длившуюся три страшных ночи/утра — с 22 по 24 февраля — прервали рабочие. «В этом царстве тьмы и зверства светлым лучом промелькнуло живое, гуманное участие севастопольских рабочих. Они своим энергичным, вооруженным вмешательством обуздали диких зверей и положили конец бессмысленной, бесчеловечной бойне. Зрелая политическая мысль и чувство любви к ближнему — кто бы он ни был — подсказали севастопольскому пролетариату благородную решимость. Твердыми, решительными действиями рабочие пресекли дальнейший разгул порочных страстей, и не будь их вмешательства, кто знает, сколько еще кровавых жертв поглотило бы Черное море»⁷³. Именно рабочие резко осудили совет с его бесхребетной политикой, потребовав перевыборов.

На вопрос о числе погибших в черные февральские дни архив бесстрастно отвечает: 600 человек⁷⁴. По Н. Кришевскому — 800⁷⁵. В. Лобыцын и В. Дедичев на основе архивных материалов («Список убитых большевиками офицеров Черноморского флота» из архива ВМФ) и публикации журнала «Возрождение» (№ 116 за август 1961 года) считают установленными 67 плюс 6 имен уничтоженных военных. Из них ЧФ представляли (включая отставных): 6 адмиралов, 5 генералов, 15 штаб- и 42 обер-офицера, 4 медика, 1 священник⁷⁶. Ввиду столь чудовищных профессиональных потерь ЧФ был не «приручен», а просто прекратил свое фактическое существование в качестве флота как цельной боевой единицы.

А утром 24 февраля пораженные жители Севастополя услышали... торжественную музыку. Играл оркестр. Матросы шли под знаменами стройными рядами. Грозными речами шумели митинги. «Более ужасных минут Севастополь не переживал. Перед этим шествием торжествующего убийцы, перед этими радостно громкими звуками победных маршей померкли ужасы ночи и заглохли выстрелы расстрелов, ибо здесь всенародно как бы узаконялось то, что было совершено 12 часов назад. Отнималось последнее утешение, что то злое дело было сделано кучкой преступников»⁷⁷.

На Графской пристани кто ликовал, кто трепетал от страха. Но голос правды все-таки прозвучал. «С балкона говорят комиссары казенные речи, сводящиеся к одному — «бей буржуев». Но вот выходит матрос, по-видимому, еврей, и обращается к многотысячной толпе. Сначала его слушают со вниманием и спокойно, но потом его слова вызывают бурю возмущений. Этот маленький человек осмеливается сказать свирепым матросам правду в глаза, убийства он называет убийствами, грабеж — грабежом»⁷⁸. История сохранила имя храбреца: Розенцвейг, стекольщик из Симферополя, призванный в годы войны на флот. После своей самоубийственной речи ему удалось спастись. Он бежал в Румынию. Вернулся Розенцвейг в Крым только к 1919 году, выдав себя за военнопленного и проживая затем в полной нищете.

Крымский историк Ю.А. Катунин считает, что целенаправленной собственно антиправославной политики большевики в 1917—1918 годах, во всяком случае — в Крыму, не вели. «Анализируя события января—марта 1918 года, с большой натяжкой можно говорить о гонениях в Крыму в отношении церкви, как это утверждается в некоторых публикациях»⁷⁹. Бесчинства в храмах и убийства священнослужителей были одной из составляющих разнузданности черни.

Хроника событий.

В ночь с 4 на 5 октября 1917 года ограблен и осквернен Александро-Невский собор Симферополя. Убит церковный сторож Ф. Рыжов. Похищены из кассы 700 рублей. Сброшены на пол дарохранительницы, Святые Дары рассыпаны. В ту же ночь преступники были арестованы⁸⁰. Спасаясь от неминуемой расправы, в декабре покидает Севастополь о. Роман (Р.И. Медведь), впоследствии много претерпевший от режима и в 2000 году причисленный к лику святых.

Выше уже сообщалось о расстреле матросами 19 декабря в Севастополе отца Афанасия (М.К. Чефранова) за то, что «напутствовал Св. Тайнами осужденных... на смерть военно-гражданской властью матросов»⁸¹ (по другим данным, его обвинили в нарушении тайны исповеди арестованных матросов «Очакова»⁸²). 14 января — расстрелян священник Покровской церкви с. Саблы (ныне с. Партизанское Симферопольского района) отец Иоанн Углянский. Обвинений предъявлено не было. Почти две недели не разрешали похоронить тело. В тот же день был произведен обыск у архиепископа Симферопольского Димитрия. «Все взламывалось и вскрывалось. В архиерейскую церковь бандиты шли с папиросами в зубах, в шапках, штыком прокололи жертвенник и престол. В храме духовного училища взломали жертвенник... Епархиальный свечной завод был разгромлен, вино выпито и вылито. Всего убытка причинено больше чем на миллион рублей». «Удушен в своей квартире» о. Исаакий (Николай) Попов. Расстреляны о. Александр Русаневич, бывший Нижегородский архиепископ Иоаким Левицкий, проживавший в Ялте, служители Агафон Гарин и Александра Казанцева.

В двадцатых числах января весь городской и в некоторой степени сельский Крым становится «ревкомовским». Какими методами — мы постарались показать. Горные и предгорные местности с татарским населением продолжали жить своей жизнью, скрывая вооруженные отряды эскадронцев и русских офицеров.

Примечания

1. Елагин В. Националистические иллюзии крымских татар в революционные годы. — С. 105, 106.

2. Гавен Ю.П. Борьба большевистского подполья за Советский Крым // Революция в Крыму: Сб. материалов к десятой годовщине советизации Крыма. — Симферополь, 1930. — № 9. — С. 7.

3. Королев В.И. Черноморская трагедия. (Черноморский флот в политическом водовороте 1917—1918 гг.). — Симферополь, 1994. — С. 23.; См. также: Надинский П.Н. Очерки по истории Крыма. — Ч. I. — С. 52—55.

4. Набатов А. В столице бывшей республики // Ялтинский Голос. — 1918. — 2 (19) июля.

5. Цит. по: Королев В.И. Таврическая губерния в революциях 1917 года. — С. 52.

6. Фирдевс И.К. [Воспоминания] // ГААРК — Ф. П-150. — Оп. 1. — Д. 776. — Л. 3—5.

7. Цит. по: Елагин В. Националистические иллюзии крымских татар в революционные годы. — С. 104.

8. Елагин В.А. Националистические иллюзии крымских татар в период социалистической]. революции (1917—1918 гг.): [рукопись] // ГААРК. — Ф. П-150. — Оп. 1. — Д. 109. — Л. 51 об.

9. Кришевский Н. Указ. соч. — С. 107.

10. Елагин В. Евпаторийский Октябрь и начало Соввласти. — С. 56 и др.

11. Кришевский Н. Указ. соч. — С. 108.

12. ГААРК. — Ф.483. — Оп. 4. — Д. 1225. — Л. 12.; См. также: Сведения о злодеяниях большевиков в гор. Евпатории (дело № 56) // Красный террор в годы Гражданской войны: по материалам Особой следственной комиссии по расследованию злодеяний большевиков / под ред. Ю.Г. Фельштинского и Г.И. Чернявского. — М., 2004. — С. 197—203.

13. Мельгунов С.П. Красный террор в России. 1918—1923. — 2-е изд. (1924). — М., 1991. — С. 91.

14. Набатов А. Евпаторийское дно // Ялтинский Голос. — 1918. — 4 (20) июля.

15. Мельгунов С.П. Указ. соч. — С. 91.

16. Сведения о злодеяниях большевиков в гор. Евпатории (дело № 56). — С. 199, 202—203.

17. ГААРК. — Ф. 483. — Оп. 4. — Д. 1225. — Л. 6—7 об., 10, 16—17, 27—27 об., 53, 55, 58, 59, 179—179 об., 192—192 об.

18. Надинский Н.П. Очерки по истории Крыма.: Ч. II. — С. 161—162,163; Шамко Е.Н. Коммунистическая партия — организатор борьбы трудящихся против иностранных военных интервентов в Крыму (апр. 1918 г. — апр. 1919 г.) // Борьба большевиков за власть Советов в Крыму: сб. статей. — Симферополь, 1957. — С. 176.

19. Ленин В.И. С чего начать? // Полн. собр. соч. — М., 1972. — Т. 5. — С. 7.

20. Каппа А. Ночь ужасов // Крымский Вестник. — 1919. — 23 февраля.

21. ГААРК. — Ф. Р-2238. — Оп. 1. — Д. 5. — Л. 14.

22. Купченко В.П. Труды и дни Максимилиана Волошина. Летопись жизни и творчества. 1917—1932. — СПб.; Симферополь, 2007. — С. 43—44.

23. Кришевский Н. Указ. соч. — С. 109.

24. Купченко В.П. Труды и дни Максимилиана Волошина. — С. 39.

25. Бобков А.А. Разворот солнца над Аквилоном вручную. Феодосия и феодосийцы в Русской смуте. Год 1918. — Феодосия; Симферополь, 2008. — С. 157.

26. Кришевский Н. Указ. соч. — С. 110.

27. Таврическая Правда (Севастополь). — 1918. — 10 (28) апр.

28. Борьба за Советскую власть в Крыму: документы и материалы. — Т. I. — С. 154.

29. Пасманик Д. Опасная агитация // Ялтинский Голос. — 1917. — 30 дек.

30. Набатов А. Былое // Там же. — 1918. — 25 (11) мая.

31. Петроградское Эхо / ГААРК. — Ф. П-150. — Оп. 1. — Д. 67. — Л. 24—24 об.

32. Сведения о злодеяниях большевиков на Южном побережье Крыма (Ялта и ее окрестности) // Красный террор в годы Гражданской войны: по материалам Особой следс. комиссии по расследованию злодеяний большевиков. — С. 206.

33. Кришевский Н. Указ. соч. — С. 108.

34. Набатов А. Былое // Ялтинский Голос. — 1918. — 25 (11) мая.

35. ГААРК. — Ф. 483. — Оп. 4. — Д. 1285. — Л. 7—9, 27—28.

36. Врангель П.Н. Указ. соч. — Ч. I — С. 85.

37. ГААРК. — Ф. 483. — Оп. 4. — Д. 1285. — Л. 9 об. — 10.

38. Там же. — Л. 7.

39. Оболенский В.А. Крым в 1917—1920-е годы // Крымский архив. — 1994. — № 1. — С. 75.

40. Альмендингер В.В. Падение Симферополя в январе 1918 года // Сопротивление большевизму. 1917—1918 гг. / сост., науч. ред., предисловие и коммент. С.В. Волкова. — М., 2001. — С. 379.

41. Оболенский В.А. Указ. соч. — С. 69.

42. Цит. по: Елагин В. Националистические иллюзии крымских татар в революционные годы. — С. 105.

43. Баранченко В.Е. Указ. соч. — С. 83.

44. Кришевский Н. Указ. соч. — С. 109.

45. Цит. по: Крестьянников В.В. Четыре месяца из жизни революционного Севастополя (янв. — апр. 1918 г.) // Крымский архив. — 1997. — № 3. — С. 39.

46. Там же.

47. Крестьянников В.В. Указ. соч. — С. 251—252. [Окончание].

48. Королев В.И. Черноморская трагедия. — С. 23.

49. Гавен Ю. Конструирование временного ЦИКа // Советов В., Атлас А. (сост.) Расстрел Советского правительства крымской республики Тавриды: сб. к 15-летию со дня расстрела. 24/IV 1918 г. — 24/IV 1933 г. — [Симферополь], 1933. — С. 13.

50. Набатов А. В столице бывшей республики // Ялтинский Голос. — 1918. — 2 (19) июля.

51. А.Г. Памяти Ф.Ф. Шнейдера // Южные Ведомости. — 1919. — 26 янв. О нем и его супруге см. также: Комиссарова В.В. Крымская династия Шлее. — Симферополь, 2012. — С. 54—55.

52. Набатов А. В столице бывшей республики // Ялтинский голос. — 1918. — 2 (19) июля.

53. Кришевский Н. Указ. соч. — С. 109.

54. Крестьянников В.В. Четыре месяца из жизни революционного Севастополя. — С. 41.

55. Набатов А. В столице бывшей республики // Ялтинский голос. — 1918. — 2 (19) июля.

56. Ленин В.И. Социалистическое отечество в опасности!: [декрет СНК от 21 февр. 1918 года] // Полн. собр. соч. — М., 1974. — Т. 35. — С. 358.

57. Дубко Ю.В. Указ. соч. — С. 134.

58. Гавен Ю. Первые шаги Советской власти в Крыму // Революция в Крыму. — Симферополь, 1923. — № 2. — С. 55.

59. Известия Севастопольского Совета. — 1918. — 28 февраля.

60. Цит. по: Крестьянников В.В. Четыре месяца из жизни революционного Севастополя. — С. 40.

61. См. воспоминания: Л-рь В. Как они убивали: (заметка очевидца убийств в севастопольской тюрьме 23 февр.) // Крымский Вестник. — 1918. — 5 июня (23 мая); Гавен Ю. Первые шаги Советской власти в Крыму. — С. 52—56; Кришевский Н. Указ. соч. — С. 108. А также: Зарубин А.Г. Севастопольская трагедия: к событиям 22—24 февраля 1918 года) // Известия Крым. респ. краевед. музея (Симферополь). — 1995. — № 11. — С. 52—59; Лобыцын В., Дядичев В. Еремеевские ночи // Родина. — 1997. — № 11; Зарубин А.Г. «...Курултай имеет в виду не одних лишь татар...»: к биографии Ч. Челебиева // Клио. Журнал для ученых (СПб.). — 1999. — № 1 (7). — С. 299; Варфоломеевские ночи в Севастополе. Декабрь 1917—февраль 1918 г.: док. и материалы / сост. В.В. Крестьянников, Н.М. Терещук. — Севастополь, 2009.

62. Независимый. Звери на свободе // Крымский Вестник. — 1919. — 23 (10) февр.

63. Цит. по: Крестьянников В.В. Четыре месяца из жизни революционного Севастополя. — С. 40—41.

64. Февральская годовщина // Крымский Вестник. — 1920. — 8 (21) февр.

65. М. Памяти погибших (23 февр. 1918—23 февр. 1919) // Там же. — 1919. — 23 февр.; Путь Борьбы (Севастополь). — 1918. — 2 (15) марта.

66. Таврическая Правда. — 1918. — 24 янв.

67. Гавен Ю. Первые шаги Советской власти в Крыму. — С. 53.

68. Л-рь В. Указ. соч.

69. Путь Борьбы. — 1918. — 2 (15) марта.

70. Там же.

71. Цит. по: Крестьянников В.В. Четыре месяца из жизни революционного Севастополя. — С. 41.

72. Надинский П.Н. Очерки по истории Крыма.: Ч. II. — С. 77.

73. Независимый. Указ. соч.

74. ГААРК. — Ф. П-150. — Оп.1. — Д. 84. — Л. 42.

75. Кришевский Н. Указ. соч. — С. 106, 108.

76. Лобыцын В., Дядичев В. Указ. соч. — С. 31, 32.

77. Каппа А. Ночь ужасов // Крымский Вестник. — 1919. — 23 февр.

78. М-ов А. Помогите маленькому человеку // Там же. — 1919. — 5 марта.

79. Катунин Ю.А. Православие Крыма в 1917—1939 годах: проблема взаимоотношений с государством. — Киев, 2002. — С. 32.

80. Там же / Таврические Епархиальные Ведомости (Симферополь). — 1917. — № 27—29. — С. 218—219.

81. Здесь и ниже факты по: Русак В. Пир Сатаны. Русская православная церковь в «Ленинский период» (1917—1924). — Лондон (Канада), 1991. — С. 26; Таврические Епархиальные Ведомости. — 1918. — № 11—15. Мальгин А.В. Малоизвестные свидетельства о гонениях на православную церковь в 1917—1918 гг. // Известия Крым. респуб. краевед. музея. — 1994. — № 5. — С. 60—63.

82. Лобыцын В., Дядичев В. Указ. соч. — С. 29.