§ 4. Русско-крымские отношения первой четверти XVI в.

Ликвидация одного из самых мощных государственных образований на базе Джучиева улуса круто переменила обстановку в регионе¹.

Отныне главным преемником традиций Джучиева улуса выступало Крымское ханство. Под влиянием вхождения в него огромного числа улусов Большой орды, изменилась структура ханства, увеличилось его население, сформировалась великоордынская идеология. В литературе уже неоднократно отмечалось, что с этого времени изменилось и само название ханства. Если ранее оно по преимуществу именовалось просто ордой², то теперь, согласно ордынской традиции XV в., превратилось в Великую Орду или Великий улус. Крымский хан, ранее в основном удовлетворявшийся титулом сына собственного отца (Менгли Гирей-Ач-Гиреев сын, или бин Хаджи-Гирей и т. д.)³, стал «великим царем».

Перемены произошли не только потому, что Крымское ханство почувствовало себя единственным властелином причерноморских и приазовских степей, хотя, несомненно этот фактор был решающим. Дело еще и в том, что вхождение в него огромного числа улусов Большой Орды, включая и князя Тювикеля, практически направлявшего всю внешнюю политику Большой Орды, оказало сильнейшее воздействие на идейное оформление власти крымского хана, его внешнеполитическую доктрину.

Что скрывалось за краткими, но весьма емкими словами — Великая Орда или Великий улус? Это словосочетание применительно к кочевым сообществам вполне соответствовало имперским вожделениям стран запада. Идея империи или Великого улуса будоражила мир средневековых кочевников Восточной Европы и соседних степей в течение длительного времени. Ориентировались ли в Крыму на империю Чингис-хана или на более скромные государственные образования на базе Джучиева улуса, трудно сказать. Скорее, однако, последнее. В ряде посланий представителей крымской знати мелькает такое выражение: Менгли-Гирей заявлял, что он будет либо Тохтамышем, либо Темир-Кутлуем, а получатель его милостей — великим князем. Подобные высказывания можно трактовать, по крайней мере, двояко: либо он сравнивал своих слуг с великим князем всея Руси, либо каждому из них предлагал место великого князя в собственном ханстве (о существовании таких великих князей в ханстве подробно писал В.Е. Сыроечковский). Несомненно одно: с кем бы ни сравнивал своего слугу и собеседника Менгли-Гирей, пример для самого себя он видел в тех ханах, которые правили не в Крымском ханстве, а в Орде, неограниченно властвуя над Русью.

Таким образом, великоордынские или великоулусные настроения Менгли-Гирея были направлены в прошлое, имея целью реставрацию прошлого, когда Орда простиралась на огромных территориях Восточной Европы и осуществляла власть над значительной ее частью.

Каким же образом великоордынская идеология воздействовала на внешнюю политику ханства и, в частности, на русско-крымские отношения? Раздел наследства Большой орды не способствовал консолидации ханств ее наследников, как полагал К.В. Базилевич, а вслед за ним и В.В. Каргалов. Напротив, этот раздел сопровождался ожесточенной борьбой между ханствами, перевес сил в которой переходил от одной стороны к другой. В роли противников крымцев выступали то Астрахань, то Ногайская Орда (государство полностью кочевого типа).

Тенденции перехода к оседлости на территориях Джучиева улуса в конце XV — начале XVI вв. проявлялись крайне неравномерно. Наиболее долго кочевыми оставались те государства, которые располагались в степной части Дешт-и-Кипчака, удаленной от всех крупнейших торговых центров. Кочевой образ жизни вела Большая Орда, его же унаследовала и Ногайская. Окраинные государства — Крымское, Астраханское, Казанское ханства, и государства, находившиеся ближе к торговым путям и более населенные, вели полукочевой, полуоседлый образ жизни. Дополнительным фактором ускорения социального развития этих ханств была неоднородность населения, во всяком случае в двух из них — Крымском и Казанском. В обоих существовали широкие слои этнически неоднородного населения, эксплуатируемого крымской или казанской знатью. В ином положении находилось Астраханское ханство. Его жители, даже привилегированные, не имели иных источников доходов, кроме войны и отчасти, вероятно, торговли. Поэтому степень агрессивности государств на территории Джучиева улуса уменьшалась по убывающей в зависимости от уровня оседлости: Ногайская Орда, Астраханская, Крымское и Казанское ханства.

Начиная с 1502 г., крымские ханы пытались изменить характер русско-крымских отношений. Если в начале, когда складывался союз Крыма и Московского княжества, Крыма и Русского государства, т. е. в 1474 и 1480 гг., речь шла о союзе равных партнеров, то в XVI в. крымские ханы этим не удовлетворялись. Они требовали, чтобы Русь признала свой вассалитет от Крымского ханства, с целью направить ее внешнюю политику на укрепление не собственных позиций, но позиций ханства.

Крымско-литовско-русские отношения любопытны еще и тем, что расширение территории Русского государства в отдельные периоды ставило его на время в зависимые от Крыма отношения. Так, включение Одоева сопровождалось сохранением одоевской пошлины — «взимка (взимания) выхода» в пользу Крыма. С этим же связан и вопрос о русско-крымском дипломатическом протоколе, который был подвергнут различным изменениям. Требование признания вассалитета от посла Ивана III Мамонова в 1500 г. (его принуждали сказать: «Царево слово на голове держу» — «уш баштанды», т. е. повинуюсь) — не случайность, а выражение в дипломатической форме коренного требования Крымского ханства. В целом, русско-крымские отношения становились глубоко противоречивыми.

Можно отметить несколько линий противоречий между Крымским ханством и Русским государством. Здесь и противоречия в связи с отношением к Великому княжеству Литовскому, включавшие в себя целый комплекс вопросов — территориальный и финансовый, общеполитический и частные (например, в связи с М.Л. Глинским), которые тесно переплетались с позицией Крымского ханства по отношению к Казани, ее ханство рассматривало в качестве естественного союзника, претендуя на право установления там хана по собственному усмотрению (эта сторона русско-крымско-литовских взаимосвязей основательно изучена в работе И.И. Смирнова). Дополнительные сложности создавала позиция Крымского ханства по отношению к Городку, где, как полагали в Крыму, должны были сидеть только их выходцы. Вопрос о хане Городка, в свою очередь, переплетался с другим спорным объектом русско-крымских отношений — вопросом о судьбе Абдул-Латифа.

С повестки дня русско-крымских связей не сходили и другие проблемы (финансовые — количество поминков, финансовый статус Русского государства по отношению к Крымскому ханству; вопросы дипломатического протокола, в которых находили отражение представления русской и крымской сторон о международном престиже обоих государств). Эта сторона русско-крымских отношений довольно хорошо изучена в литературе, поэтому ограничимся сказанным в разделах работы, посвященных поминкам и дипломатическому протоколу.

Как советские ученые, так и их предшественники обошли вниманием такой аспект русско-крымских взаимосвязей, как политика обоих государств по отношению к Астраханскому ханству. Крымское великодержавие упорно толкало Русское государство к участию в овладении Астраханью, то суля ему территорию ханства, то просто принуждая выступить на стороне крымского хана, мечтавшего захватить Астрахань. Поскольку эта сторона русско-крымских отношений совсем не изучена в русской литературе, на ней остановимся несколько подробнее. Место астраханского конфликта в русско-крымских отношениях начала XVI в. можно понять лишь в контексте других линий противоречий. Одна из них касалась отношения к Великому княжеству Литовскому. Литовская политика Крымского ханства была крайне неустойчивой. В польской историографии подчеркивалось стремление крымских ханов увеличить количество поминков, получаемых с обоих восточноевропейских государств. В советской, равно как и в современной польской литературе, акцент делался на стремлении Крымского ханства держать Русь и Литву в равновесии, не давая преимуществ ни тому, ни другому государствам. Вся история русско-крымских отношений конца XV в. логически приводила Крым к пониманию необходимости более тесного контакта с Великим княжеством Литовским, что, впрочем, не снимало противоречий в отношениях ханства и Литовского княжества. Задержание в 1505 г. в Литовском княжестве Шиг-Ахмата и ногайских послов создавало постоянную угрозу восстановлению его в положении хана Большой Орды. Страх перед этой перспективой и острая ненависть к соперникам на Поле заставляла Менгли-Гирея преследовать их даже в Великом княжестве Литовском. В течение 1506—1507 гг. он неоднократно напоминал Сигизмунду об обещании великого князя «развести» по разным городам бывшего хана Большой Орды Шиг-Ахмата, его брата Халиля и ногайских послов, присланных для установления союза между Ногайской Ордой и Великим княжеством Литовским. Он настаивал на том, чтобы крымский посол Батуш мог сам убедиться в выполнении требования крымского хана⁴. Позднее Менгли-Гирей требовал смерти бывшего хана Большой орды, но не добился исполнения своего желания. Шиг-Ахмат оставался в течение двух десятилетий постоянной угрозой для крымского хана⁵.

Неисполнение этого требования, возможно, было одним из побудительных мотивов колоссального похода под предводительством крымских царевичей Бети и Бурнаша на Киевщину, Подолье и Волынь летом и осенью 1506 г.⁶ Некоторую роль в развитии событий по такому сценарию, возможно, сыграл и очередной договор Русского государства с Крымом, на котором присягнули приехавшие в Москву 1 августа 1506 г. вместе с возвратившимся на родину послом Наумовым крымские послы Казимир Кият и Магметша⁷. После смерти 20 августа 1506 г. Александра и восхождения на польский и литовский престолы Сигизмунда I Старого Крым быстро установил с ним сношения. На венчании его литовским князем в Вильно присутствовали крымский и казанский послы. Целью переговоров с ними литовская дипломатия ставила, по словам Л. Колянковского⁸, разрушение русско-крымского союза. По-видимому, удалось достичь некоторых успехов в этом направлении. В новом ярлыке Менгли-Гирея от 2 июля 1507 г. состав «пожалований» Великому княжеству Литовскому со стороны крымского хана был расширен за счет Новгорода, Пскова, Рязани, Переславля. В него оказались включены и только что потерянные княжеством города — Чернигов, Путивль, Рыльск, Стародуб, Брянск, Мценск, Козельск, Тула, Пронск и др.

Поэтому во время русско-литовской войны 1507—1508 гг. для Русского государства вновь сложилась критическая ситуация. Менгли-Гирей обвинил Василия III в нарушении присяги, выразившемся, по его мнению, в походе на казанского хана Мухаммед-Эмина в 1506 г.⁹ Поход в ответ на казанские события был совершен летом 1505 г. Казанский хан Мухаммед-Гирей («безбожный зловредный», по словам летописца) разорвал вассальные отношения с Русью.

Восточный сосед — Казанское ханство развило бешеную дипломатическую активность, торопясь присоединиться к складывавшейся антирусской коалиции. Позиция, занятая Мухаммед-Эмином по отношению к Василию III, которого он не желал признавать законным наследником скончавшегося 27 октября 1505 г. Ивана III (поскольку «целовал роту за князя великого Дмитрея Ивановича, за внука великого князя, братство и любовь имети до дни живота нашего и не хочю быти за великим князем Васильем Ивановичем»¹⁰), естественно, ставила его в ряды внешнеполитических противников Русского государства.

Еще при жизни Александра в Великое княжество Литовское прибыл казанский посол, который должен был напомнить о традициях вечной дружбы и союзничества Казанского ханства и Великого княжества Литовского, существовавших еще во времена Витовта, когда самого ханства фактически еще не было. Это обстоятельство не смущало Мухаммед-Эмина, напомнившего, что его предок «гостил» в Литовском княжестве: «наш предок Магахмет царь с вашим дядею Витовтом приятели были». Длительный перерыв в сношениях Мухаммед-Эмин объяснял дружбой-«приязнью» с московским князем Иваном, кончившейся, когда тот «некоторые начал вчынки чинити». Хан с торжеством рассказывал о событиях недавней русско-казанской войны конца мая — начала июня 1506 г. В казанских реках нашли смерть 10 000 русских воинов. Неудачей закончился поход брата великого князя Дмитрия Васильевича, с которым под Казань прибыло 50 000 человек, а с другим братом, не названным им, еще 60 000 «конъного люду»¹¹. Сначала, де, была разбита «чолновая» рать, а через 6 дней и конная¹². Успех так окрылил Мухаммед-Эмина (тем более, что свидетелем его триумфов был крымский посол), что он вознамерился присоединиться к антирусской коалиции. Как и крымский хан, Мухаммед-Эмин предлагал помощь в походе на Русское государство весной 1507 г.¹³ В связи с этим представляется неточным мнение А.А. Зимина, будто «сам победитель Мухаммед-Эмин понимал временный характер своих успехов и стремился только к тому, чтобы добиться сохранения завоеванных позиций, и не помышлял о дальнейшем развитии событий¹⁴. Напротив, Мухаммед-Эмин весьма энергично добивался продолжения своих военных успехов, видя в крымском хане и великом князе литовском надежных союзников.

В ответ на это предложение Сигизмунд Старый отправил к нему своего посла — некоего Сороку, который должен был предложить Мухаммед-Эмину вместе «всесть на конь на московского».

В результате крымский хан занял прочную пролитовскую позицию. Между Литовским княжеством и Крымом происходил усиленный обмен посольствами; в Крым ездили и Петр Фурс, и пан Якуб Ивашенцович, перед которым «всею душою» присягнули и сам хан, и Тювикель, и Довлетек; ждали присяги и литовского князя. Менгли-Гирей торопил с этим, обещая прислать послов «по синему леду», а весной 1507 г. выступить против «Иванова сына»; он призывал литовского князя «не ленитися». К увещеваниям крымского хана поспешили присоединиться паны рады литовские, а равно и польские: «Краковский бискуп радил, чтобы король доводил свое дело с перекопским и казанским напротивку московскому»¹⁵, а вслед за ним подняли свои голоса «князья бискупы» Куявский, перемышльский, воеводы каменецкий, познаньский, серадзский. Великое княжество Литовское и Корона Польская устами литовской и польской рад обнаружили полное единодушие с крымским ханом. Делалась и попытка присоединить к антирусской коалиции ливонского магистра и шведского губернатора.

Убеждая крымского хана принять предложение о совместном выступлении, Сигизмунд тем не менее не оставлял надежды на возможность мирного урегулирования конфликта с великим князем всея Руси. Он настаивал на том, чтобы крымский хан отправил посла к Василию III с требованием о возврате в пределы Литовского княжества всех тех городов, которые Иван III «зрадъне (изменнически. — А.Х.)... забрал». Обосновывая права на потерянные города, Сигизмунд I не ссылался на старину, не претендовал на то, чтобы считать их своей «отчиной» и «дединой», нет, он ссылался на «ярлыки твоих (Менгли-Гирея. — А.Х.) предков великих вольных царей нашим предком». Сам факт пожалования городов, уже находившихся в составе ВКЛ, унизительный для главы государства, Сигизмунд охотно приводил в качестве доказательства прав на бывшие древнерусские земли. Не скупился он и на посулы: «Если очистишь нашы городы, потому же будет от нас, брата твоего, впоминки, а от холопа твоего (т.е. Василия III. — А.Х.) суполная дань».

В сношения с Менгли-Гиреем вступил и Стародубский и Новгород-Северский князь Василий Шемячич. Крымский хан был в затруднении, не зная, что с ним делать. Сигизмунд I охотно брал его к себе. В конце июля 1507 г. крымцы напали на земли Белева, Одоева и Козельска¹⁶. Развертывавшаяся тогда же русско-литовская война 1507—1508 гг. еще раз убедительно показала очевидное преимущество Русского государства¹⁷. Крымский набег был успешно отражен, «полон» отбит, татары бежали, преследуемые русскими до р. Рыбница (правого притока р. Оки). Военные успехи русских отрезвляюще подействовали на крымского хана. Ему вновь показалось целесообразным поддержание дружественных связей с Василием III. То же воздействие оказало и налаживание отношений с ногайскими князьями в 1508 г.¹⁸ Именно из-за нападения ногайских войск Менгли-Гирей не смог выполнить данное Сигизмунду I обещание совершить еще один поход на Русь в 1507 г.¹⁹ Возможно, дело не обошлось без интриг М.Л. Глинского, стремившегося с помощью крымцев утвердиться в Киеве²⁰. Как бы то ни было, в августе 1508 г. Менгли-Гиреем была подписана шерть Василию III на тех условиях, на которых был заключен договор этого хана с Иваном III: «И какову яз отцу твоему, великому князю Ивану, брату своему, написав, дал золотую свою докончальную грамоту, и ты с того же образца написал потому же, с золотом написав». Вслед за Менгли-Гиреем шертовало и окружение хана: «на куране роту и правду учинив». Одновременно хан пообещал: «И ныне бы нам ахметовых и махметовых детей, недругов наших, и Жикгимонта короля, недруга нашего, божиим смилованьем и силою потребити с нами тебе, брату моему». Взамен хан надеялся, что «и сын наш князь Михайло (т.е. М.Л. Глинский. — А.Х.) желательного своего дойдет в нашем здоровье»²¹. К этому же времени относится и заключение шерти с Абдул-Латифом. Крымский посол Касим был на подворье у Федора Карпова, где и была написана шертная грамота²². Отметим, кстати, что специального помещения для решения посольских дел с востоком в Москве, видимо, еще не существовало.

Во исполнение шерти осенью 1510 г. крымский хан совершил набег по направлению Подолья, Волыни, Руси, однако без особого успеха. Шерть с Русским государством делала на время невозможными нападения на территорию Русского государства, но не остановило крымцев от расправы над ногайскими мурзами, союзниками Василия III²³.

Летом 1508 г. Ногайская Орда подверглась нападению крымцев, предлогом послужило якобы неуважение к крымскому хану со стороны Агыш-мурзы. Ногайская орда, хозяйство которой основывалось на кочевом скотоводстве, проводила лето («летовала») в районе Нижней Волги на обоих ее берегах. Несколько мурз во главе с Агышем, сыном Ямгурчея, Ахмет-ага, Шидяк и еще 40 других в союзе с Абдыл-Керимом, ханом Астрахани, направились на Крым. В ответ «Магмед-гирей-салтана... и иных детей и ...уланов... и Мангыта Азику князя, и Ширина Агиша князя и Довлет-Барына, и воевод своих князей 250 рати, переписав изготовили». Успех сопутствовал крымцам: «Рати нашие рука над нашим недругом высока учинилася, мурз пограбили, улусы и куны, кони и верблюды, овец и животину, ничего не оставив, взяв, привели». Разгром Ногайской орды был сокрушительный. Более двадцати дней крымцы перегоняли полон в Перекоп²⁴. Поражение Ногайской Орды сделало на время Крымское ханство почти единственным властителем Прикаспия. За пределами его влияния оставалась Астрахань, которая отнюдь не теряла надежды сохранить независимость.

Новую трещину в русско-крымских отношениях образовало «дело Глинского». В пользу этого литовского магната Менгли-Гирей, связывавший с ним планы создания буферного Киевского княжества, выступал неоднократно, но безуспешно. Неудача ходатайств за «милого приятеля своего» охладила русско-крымские отношения, чем не замедлили воспользоваться в Великом княжестве Литовском. В 1510 г. туда прибыли давний руководитель внешней политики Крымского ханства Августин Гарибальди и Ахмет-мурза. Литовская сторона предложила им 30 тыс. золотых за вечный мир и союз. Уже в 1511 г. в Крым было отправлено более 4,5 тыс. золотых, литовская сторона настаивала на скорейших совместных действиях против Руси, «поки бы еще московский... не прислал посла своего». Однако переговоры затянулись. Крымский хан не желал восстанавливать связи с Молдавией. Для давления на ВКЛ крымцы хотели использовать поход на его земли, но поражение 28 апреля 1512 г., нанесенное им польско-литовскими войсками под предводительством Каменецкого и Острожского, ускорило переговоры. К 1512 г. Л. Колянковский относит разрыв союза с Русским государством²⁵. Обещание помощи в возвращении земель, вошедших в состав Русского государства из ВКЛ, данное Менгли-Гиреем Сигизмунду I, крымский хан начал исполнять довольно быстро. В 1512 г. одно нападение на русские окраины сменялось другим (всего их было четыре): Белев, Одоев, Воротынск, Путивль, Брянск, Стародуб, Рязань — весь юг Руси подвергся нападению со стороны тридцатитысячного войска крымцев. Это нашло отражение и в османских документах. Менгли-Гирей писал султану Баязиду II о походе одного крымского отряда на «Русь» (имея ввиду ВКЛ), который окончился неудачей, и против «неверных русских», на сей раз — на Русское государство²⁶. Это вторжение, истолкованное в Москве как предпринятое «по наводу» Сигизмунда I, стало предлогом для новой русско-литовской войны 1512—1514 гг.

«Дело Глинского» и взятие Смоленска вызвали резкую реакцию протеста со стороны крымского хана. Упрек крымского хана заключался в том, что о походе на Смоленск Крым не был оповещен («шед без нашего ведома»), и лишь после его захвата великий князь «приказал» (вернее, сообщил) об этом хану. Мухаммед-Гирей обвинял Василия III в обмане; тот якобы сообщил, что «пошел стояти на свою украйну», а о походе ничего не писал. Великий князь всея Руси не только «учинил недружбу» королю без ведома крымского хана, но и нарушил его «жалование». «Великий царь отец наш которой год пожаловал, им дал Смоленск, и ты тот город взял, а с нами которая твоя рота и правда и братство и дружба была, и нам ся видит, как бы еси порушил ее». В упреках Мухаммед-Гирея ясно обнаруживается старая тенденция рассматривать оба крупнейших восточноевропейских государства как вассалов крымского хана, одно — как получателя его пожалования, другое — как обязанное соблюдать это пожалование. Потеря Смоленска для крымского хана означала не просто усиление Русского государства за счет Великого княжества Литовского, но и возникновение угрозы лишиться части доходов с города и Смоленской земли. Подобный прецедент к этому времени уже был. Вхождение Одоева в Русское государство сопровождалось потерей выхода и даражских пошлин, не говоря уже обо всех остальных доходах. В течение почти целого года после взятия Смоленска русские посольства в Крым не приезжали. Послание Менгли-Гирея, датированное декабрем 1514 г., достигло адресата лишь в следующем году — 1 сентября 1515 г.

Менгли-Гирей несколько раз подчеркивал, что взятием Смоленска великий князь порушил шерть, «с нами учиненную роту и правду». Крымскому хану тем легче было упрекать Василия III, что он прекрасно был осведомлен о том, как «Жигимонт король многую свою рать послав и с твоею ратью бились и рать твою побив и прогонили»²⁷. Поражение под Оршей, конечно, несколько сгладило эффект от захвата Смоленска и подорвало престиж Русского государства, дав возможность союзникам-противникам оказывать давление на его международные дела. Русско-крымский конфликт из-за Смоленска в 1514 г. стал прообразом будущей расстановки сил в Восточной Европе. Претендуя на право сюзерена по отношению к Великому княжеству Литовскому, крымский хан потребовал возвращения этому княжеству городов, которые якобы «тянут» к Крымскому ханству: Брянска, Стародуба, Почала и Нового городка, Рыльска, Путивля, Карачева, Радогоша. Положение осложнялось тем, что крымский хан не только заключил договор с великим князем литовским, но и отправил в Литовское княжество своего сына. Поэтому в его глазах вина Василия III была особенно велика. Поход Мухаммед-Гирея 1515 г. по своим целям, масштабу и характеру отличался от всех предыдущих выступлений. Это был уже не обычный беш-баш, а классический поход, направленный ханом и возглавлявшийся калгой-наследником²⁸.

В XV—XVII в. путешественники очень красочно описывали крымские походы. В начале XVI в., как и в середине XVII в., в которому относятся сообщения Эвлии Челеби, существовали значительные различия в составе, количестве и построении войск в зависимости от того, под чьим предводительством они двигались. По свидетельству Эвлии Челеби, хан возглавлял войско в 100 тыс. человек, лошади двигались колоннами по 12 в ряд, если же в поход выступал калга, то войско насчитывалось вдвое меньше — 50 тыс. человек, в колонне же лишь 8 лошадей, еще меньшее войско подчинялось нуреддину — 40 тыс., в одну линию строилось 6 лошадей и, наконец, султаны имели под своим началом 30 тыс. человек, передвигавшихся по 5 лошадей в ряду²⁹. Особо Эвлия Челеби выделяет беш-баш — летучие шайки (точный перевод «5 голов»), во главе с мурзами и беями совершавшие набеги отрядами до 10 тыс. человек, не соблюдавшие никакого строя. Они устраивали набеги почти каждый месяц — грабя, захватывая добычу, после чего возвращались на свою территорию. Такие набеги он противопоставлял походам представителей ханского дома³⁰.

Для понимания характера военных действий крымцев и последствий, которые они оказывали на развитие Русского государства, очень существенно различать походы и набеги, равно как и определять участие в них представителей ханского дома, с одной стороны, или отдельных мурз и князей, с другой. За все полустолетие с момента заключения русско-крымского договора состоялся лишь один поход во главе с самим ханом, несколько раз выступали царевичи и калга; подавляющая же масса набегов была совершена представителями крымской знати, выходившими в поисках добычи на «украины» Русского государства и Великого княжества Литовского. Разными были и последствия таких набегов, походов и нашествий. Набеги, как правило, совершались на окраины, нашествия разрушали наиболее густо населенные территории.

В марте 1515 г. Мухаммед-Гирей, калга (наследник) Менгли Гирея, скончавшегося в апреле того же года, выступил в поход против северских городов. Это был совместный поход крымских и литовских сил. Во главе последних стояли Андрей Немирович и Остафий Дашкович. Поход увенчался успехом. Союзники увели огромное число пленных, хотя и не сумели захватить ни Чернигова, ни Стародуба, ни Новгорода-Северского. В совместных действиях литовско-крымских сил впервые была применена артиллерия — «тяжелый наряд огнестрельный». Отсутствие подобного опыта в прошлом не позволяло эффективно использовать артиллерию. Разорение Северских городов литовско-крымскими войсками облегчило упрочение власти Русского государства на территории Северщины.

Крымские царевичи в течение лета 1515 г. собирались в новый поход на русскую «украину». Царевич Али намеревался вновь напасть на Северщину. Сам Мухаммед-Гирей летом был отвлечен войной с ногаями, поэтому не смог участвовать в данном предприятии. В сентябре двое мурз — Андышка (Айдешка) и Айга совершили набег на Мещерские и Мордовские места³¹. Зиму 1515—1516 гг. они провели под Азовом и в феврале снова двинулись «под Мордву, на те же места, что имали летом». «Безголовые», т. е. не имевшие предводителя, «немногие» крымцы отправились «на зимовники» под Рязань, Путивль и Белев. Пока главные силы крымского хана были отвлечены борьбой с ногаями, царевич Богатырь в июне 1516 г. «пришел на великого князя украину на Рязанскую и на Мещерскую». Неожиданное нападение застало жителей врасплох, царевичу удалось увести много пленников и поживиться за счет грабежа. Нападениям 1516 г. в основном подвергалась Мещера — осенью туда уже в который раз совершил набег Айдешка (Jediçke) мурза. Расположенная у самой границы территория Мещеры постоянно привлекала внимание крымских феодалов.

В 1517 г. Крым постиг страшный голод, отдельные группы вооруженных крымцев — «немногими людьми» постоянно нападали на «украины», «потому что наги, и босы, и голодны». Одновременно царевичи Богатырь и Али, а также князь Ад-Рахман, наиболее последовательный и воинственный сторонник Великого княжества Литовского, уже зимой предприняли попытку нападения на Русское государство, но вернулись с Суды, не добившись успеха. Весной же отощавшие за зиму от бескормицы кони не позволили им выйти в поход. В ожидании, пока «кони наедятся», прошла весна.

20 июля царевич Али, сын Ахмата — Геммет-Гирей и Озибяк-царевич выступили из Крыма. В походе приняли участие и калга Богатырь-царевич, и Ахмат-Гирей. Последний пытался направить поход на Литовское княжество, но встретил сопротивление Богатыря, который не только словом, но и силой принуждал («иных князей, которые не послушали, начал стрелять») принять свое предложение. В результате разногласий часть войска, под предводительством самого Али, вернулась в Крым. Однако четыре мурзы во главе 20-тысячного войска «без царева ведома и без царевичева», тем не менее, двинулись на Русь в районе Тулы. Их постигла неудача, а Мухаммед-Гирей позднее подчеркивал свою непричастность к набегу 1517 г.³²

О готовящемся походе русские были оповещены заблаговременно. Поэтому и оборона была организована заранее. Навстречу татарам вышли войска во главе с большими воеводами Василием Одоевским. Иваном Воротынским и другими. Ока, в данном случае не служила, как обычно, линией обороны. Наоборот, русские войска вышли далеко на юг. Небольшие отряды Ивана Тутыхина и князей Волконских совершали неожиданные нападения на крымцев, отбивая у них полон, отнимая захваченное имущество. Услышав о приближении основного русского войска, крымцы устремились в обратную сторону, но из 20 тыс. человек вернулось только 5. Существенным оказалось то, что дело обороны взяли в свои руки «пешие люди украинные», которые зашли по лесам «наперед им» и «им дороги засекли, и многих татар побили». Совместный удар великокняжеских войск и местных крестьян оказался удачным: «А спереди люди от воевод, подоспев, конные начали татар топтать, и по бродам и по дорогам их бить, а пешие люди украинные по лесам их били». Был полностью отбит «алексинский» полон, «много татар побили на Глутне, и по селам и по крепостям, и на бродах... а иные многие татары в реках потонули, а иных живых поймали»³³. Уцелевшие 5 тысяч человек, «да и те пешие и нагие», вернулись в Крым³⁴.

Опыт 1517 г. показал эффективность совместных действий конницы и «пеших людей», необходимость устройства засек для того, чтобы сдержать натиск агрессоров³⁵, в результате в фундамент борьбы против кочевников, в развитие той традиции, которая полстолетие спустя нашла выражение в создании так называемой Засечной линии, был заложен еще один кирпичик.

Слабым звеном в цепи обороны Русского государства оставалось полунезависимое княжество Василия Ивановича Шемячича. На это княжество падала львиная доля постоянной сторожевой службы в степи, оттуда же Василий III требовал проводников для сопровождения своих гонцов в Крым. Василию Ивановичу Шемячичу принадлежала особая роль в организации русско-крымских дипломатических сношений. Он должен был обеспечивать сопровождение крымских послов и посланцев до Крыма, а фактически лишь до определенного места (так, его слуга Деменка провожал их до р. Сулы). Князю вменялось в обязанность снабжать послов и в Поле: «корм бы дал, скалко пригоже»³⁶.

На княжество Василия Шемячича обрушивались и первые удары крымских походов. Вокруг его Стародубского и Новгород-Северского княжества развертывалась сложная дипломатическая борьба. В 1515 г. Сигизмунд I обратился к Менгли-Гирею с просьбой посредничать между ним и Василием Шемячичем с тем, чтобы уговорить его перейти на сторону Великого княжества Литовского. Литовский князь сулил ему в случае взятия Москвы (а он надеялся добыть себе лавры не хуже Ольгердовых) вдвое увеличить территорию его княжества («А коли король Москву возьмет, и сколко ныне за ним, и он ему вдвое даст»)³⁷. Повторялась история с Юрием Дмитровским 1507 г., закончившаяся бесславно для Великого княжества Литовского. Отличие заключалось в том, что Шемячич не знал, какие планы связывал с его переходом на службу к себе Сигизмунд I («и толко те речи королевы до него (Шемячича. — А.Х.) донести велишь, то король как бы Москву взял»). Усомнившись в дружественной позиции Василия Шемячича («нечто князь Василей Иванович свою братство и дружбу, которая межи нас была, у себя из мысли отставил по знатью»), Менгли-Гирей направил своего сына «со многою ратью» на его княжество.

Второй узел русско-крымских противоречий завязался вокруг Астрахани³⁸. Ханство, наименование столицы которого «Хаджи-Тархан», как считает Й. Хаммер-Пургшталь, означает «паломник тархана»³⁹, образовалось во второй половине XV в. В начале XVI в. тема Астрахани впервые прозвучала в русско-ордынских отношениях. Поднял ее хан бывшей Большой Орды Ших-Ахмат. Через два месяца после поражения хан обратился к Ивану III с просьбой «достать» ему Астрахань⁴⁰. В это время он кочевал близ устья р. Камы⁴¹. Просьба была доведена до сведения великого князя дважды. Интересна и важна для будущего русско-крымских отношений реакция Ивана III: он согласился выполнить просьбу Ших-Ахмата при условии заключения последним мира с Менгли-Гиреем и отказа от союза с Великим княжеством Литовским.

До осуществления предложения хана дело не дошло. Несмотря на сложные политические комбинации Ших-Ахмата с братьями и ногайскими мурзами, вместе с которыми он летом 1503 г. откочевывал к Волге⁴², ему не удалось закрепиться ни на Нижней Волге, ни в Белгороде, куда он двинулся осенью 1504 г.: султан запретил белгородцам принимать Ших-Ахмата, и политическая карьера бывшего ордынского хана прервалась заключением в киевском Вышгороде, затем в Вильне и, наконец, завершилась пожизненным пребыванием в Троках.

Однако тема «добывания Астрахани», поднятая ханом Большой Орды, у крымского хана превратилась в навязчивую идею с начала XVI в., когда остатки Большой Орды «осели» в низовьях Волги⁴³. Можно предполагать, что, с одной стороны, ограничение сферы кочевок, а, с другой, приобретение крупного торгового и стратегического пункта, каким была Астрахань в начале XVI в., отчасти изменило характер государственного образования. Место «Орды», кочевавшей в низовьях Волги, заняло «ханство», где соотношение источников получения доходов стало иным: доходы от военной добычи были несколько потеснены торговыми — получением разного рода таможенных платежей. В столице ханства — Астрахани, уже в это время прочно защищенной (в городе существовала крепость), сложились благоприятные условия для торговли⁴⁴.

Борьба с Астраханью для Крыма стала продолжением борьбы с Ахматовыми и Махмутовыми детьми. Начиная ее, крымские ханы исходили из идеи покончить с возможными претендентами из числа ханов Большой Орды и соперничавших с Крымом ногайских орд, получить верховенство над устьем Волги, прикаспийскими и причерноморскими степями и де-факто приобрести тем самым статус ханов Великой орды. Последнее обстоятельство было довольно существенным. Борьба с Астраханью представлялась жизненно важной и для развития самого Крымского ханства. Набеги астраханцев делали небезопасным пребывание крымцев в Поле, равно как и угрожали осуществлению нормальных дипломатических связей Крыма и Руси. Так, летом 1518 г. на Самаре, по пути из Крыма в Москву нападению со стороны астраханцев подверглись крымский посол Кудаяр и русский посол Илья Челищев. Правда, Челищева отпустили несколько раньше, и он «утек», а крымцы отделались потерей поминков для Василия III⁴⁵.

Особой активностью астраханцев отмечены 1516—1518 гг. Астраханцы, пользуясь отсутствием крымцев, в течение трех месяцев ходивших на Русь и обратно, сами явились в Крым осенью 1516 г.; объектом их нападения стали улусы Асан-мурзы. Его, по словам крымцев, «топтали и ограбили, только что сам ушел»⁴⁶. В 1518 г. Богатырь-салтан собирался отправиться в поход на Литовское княжество, но, узнав о нападении астраханцев, вернулся на Дон искать Бебея-салтана, стоявшего во главе нападавших. Вновь местом действия оказалось Самарское устье⁴⁷. Однако Богатырю не удалось обнаружить астраханского войска. В 1519 г. посол в Османскую империю А. Голохвастов сообщал в Москву, что «крымской бережется от Азсторокани, улусы все свел с Поля в Перекоп, а Бахтияр мурзе прислал, чтоб пошел к Орбату стояти, беречи от азстороканцев»⁴⁸. В это же время османский султан стал проявлять живой интерес к устью Дона. 21 июня 1519 г. санджак (сенчак) Кафы велел снарядить три «косопы... со всем нарядом, с пушками и с пищалми донского для бережения⁴⁹.

Хотя Крымское ханство и поддерживало некоторые дипломатические отношения с этим приволжским государством (так, И.Г. Мамонов, согласно наказу, должен был указать крымскому хану на то обстоятельство, что и его, Мухаммед-Гирея, посол находился в Астрахани одновременно с представителем Василия III Иваном Головой Федоровым Елизаровым⁵⁰, их в основном разделяли территориальные споры, прежде всего из-за Поля, где до 1502 г. кочевала Большая Орда. По-видимому, по традиции Астраханское ханство претендовало на право кочевки там и получения тех выгод, которыми ранее пользовалась Большая Орда. Помимо «Поля», астраханцев и крымцев разделяли и территориальные споры относительно адыгских земель, на них Крымское ханство претендовало постоянно и упорно. Можно предполагать, что упрочение Астраханского ханства повлекло за собой и претензии на земли адыгов⁵¹.

Наконец, не следует сбрасывать со счетов и идеологические факторы — переход в состав Крымского ханства огромного хорошо укрепленного города. Ради его покорения крымские ханы готовы были на более тесное сотрудничество с султаном, поскольку не располагали в это время собственной артиллерией. Однако Османский султанат, на помощь которого ханству следовало бы рассчитывать в первую очередь, если бы оно, как полагал И.Б. Трюков, действительно было послушным орудием в руках Порты, не стремился оказывать поддержку своему вассалу, отнюдь не желая его усиления, с одной стороны, и будучи слишком занятым войнами в Причерноморье, с другой. У Крымского ханства оставался единственный возможный союзник — Русское государство, обладавшее современной по тем временам артиллерией и войском, на протяжении конца XV — начала XVI вв. продемонстрировавшем высокую мобильность, отменные боевые качества и т. д. Именно поэтому Менгли-Гирей настойчиво требовал помощи Руси в борьбе Крыма против Астрахани.

Для Русского же государства начала XVI в. это далекое ханство было по преимуществу торговым контрагентом⁵², хотя нельзя сказать, чтобы торговое партнерство сторон было особенно активным. Во всяком случае, ни в русско-крымских посольских делах, ни в летописях сведения о нем почти не запечатлелись. В русско-крымских посольских книгах о торговом сотрудничестве Руси с Астраханским ханством речь идет лишь однажды: «государя нашего гости, — говорилось в наказе И.Г. Мамонову, — во все земли ходят и в Астаракань и в Нагаи, и которые дела государя нашего гостем в которых землях сставаются, и государь наш о тех гостех посылает своих молодых людей управы деля. А в Астаракани был государя нашего молодой человек Иван Голова Федоров сын Елизарова о тех же обидных делех»⁵³. Переговоры Елизарова, по-видимому, не ограничивались одними торговыми делами. Вместе с Елизаровым из Астрахани в Москву пришел и «царев посол». Возможно, в 1515 г. русские дипломаты пытались противопоставить блоку Крымское ханство — Великое княжество Литовское иной: Русское государство — Астраханское ханство. Однако настаивать на этом предположении в силу отсутствия источников невозможно⁵⁴. Значительно больше данных имеется о попытках заключения союза с Ногайскими ордами, самому существованию которых угрожало Астраханское ханство.

Осенью 1508 г., когда в Москве появилось посольство Магметши, Менгли-Гирей просил «изготовить» рать и суда к весне. Он требовал участия судовой рати Василия III в своем военном начинании — походе на Астрахань, на «астораханских Ахметевых и Махмутовых детей»⁵⁵: «...на зиме много судов понарядив, во всяком бы судне посажено было по пяти человек и многих бы мастеров городовых, которые камень делати умеют, послал, а в трех судех бы по одной пушке, да по 2 тюфяка, и со многим кормом послал бы еси. ...И мы о том судовом деле дополна уведав, по тому свои наряд учиним»⁵⁶.

В Крымском ханстве очевидно предполагали, что Русское государство, несмотря на все сложности международной обстановки, в состоянии снарядить подобную рать и в столь далекий поход. Впервые в русско-крымских отношениях шла речь о комбинированном походе — судовом и конном, причем снаряжение первого должно было быть возложено на великого князя. Крымцы были уверены, что материальное снабжение подобной рати не составит сложностей для Руси.

Все ближайшее окружение крымского хана прониклось идеей «добывания» Астрахани, поэтому и мулла (молна) Баба-ших подтверждал твердое стремление крымского хана исполнить задуманное. «Толко азстараханское дело учинишь, и он, — писал Баба-ших о крымском хане, — и до смерти не отстанет, на том роту и правду учинил». При заключении шерти 1508 г. вся крымская знать во главе с Мухаммедом-Гиреем надеялась на поход в Астрахань. «Воевав Асторокань, и опосле того и нашь и твой недруг король, оба нас вместе, — молвит царь (по словам Баба-шиха. — А.Х.) — учнем его воевати, как жито поспеет». Баба-ших неоднократно подчеркивал, что у крымцев остался один враг — Астрахань⁵⁷.

Однако бывшие союзники явно говорили на разных языках. Василий III настойчиво внушал Менгли-Гирею мысль о необходимости совместного похода на «литовского», на его землю «на Лятцкую». В памяти послу В.Г. Морозову в феврале 1509 г. на неизбежный вопрос: «Брат мои князь великий зачем к Астрахани рати своей судовые не послал?» надлежало отвечать: «А к Азтарахани, господине, государю нашему рати своей ныне и посылати не мочно, как судов там в тех местех и при отце его не делывали, да и и ныне не делают и наряду служебного ныне допровадити туды не мочно. А... где будет ему мочно... послати рать свою, и государь наш... пошлет»⁵⁸. Ссылка великого князя на отсутствие волжских судов, по-видимому, не полностью состоятельна. К Казани задолго до 1508 г. «конные рати» направляли обычно водным путем. Так, известен факт появления судовой рати под Казанью в 1506 г.⁵⁹ Конечно, струги, предназначенные для плавания по Средней и Нижней Волге, должны были отличаться от «верхневолжских» и размерами, и «судоходными» качествами. Более серьезным мотивом отказа участвовать в походе на Астрахань являлись сложности международного положения на западе и северо-западе страны: «Государь наш... по которой год стоял против недругов своих литовского и немец один без пособи, ...и люди ся... государя нашего потомили, а немцы и ныне с государем нашим не в миру»⁶⁰. Результат войны 1507—1508 гг. с ВКЛ счел нужным заметить и крымский посол Магмедша. «Видел твои люди пришли, потом и вся»⁶¹.

Осенью 1509 г. Менгли-Гирей снова обратился к Василию III с просьбою «нам помочи деля, на Астрахань пойдем, водою суды пошли»⁶², сославшись на данное Василием III обещание — «в преидущую зиму суды и рати изготовлю». О том, какое место во внешнеполитических планах Менгли-Гирея занимала Астрахань, писал Баба-ших: «Нынеча и толко то и есть чаяния на Астарахань, как ты ему, брат его, князь великии, помочь учинишь, да пошлого братства доведешь»⁶³. Однако и в 1509 г. Руси оказалось не до крымских «чаяний». Отсутствие посольских книг по сношениям с Крымом за последний период правления Менгли-Гирея не позволяет установить, какое место вопрос о походе на Астрахань занимал в русско-крымских отношениях того времени.

Первой же внешнеполитической акцией Мухаммед-Гирея оказался поход на Астраханское ханство летом 1515 г., завершившийся безрезультатно. Свидетелем этого похода Мухаммеда-Гирея был посол Василия III Михаил Тучков. Дойдя до Дона, крымцы узнали, что астраханский царь и Шыгим-мурза «перелезли» на «ту», т. е. левую, сторону Волги. Все окружение крымского хана — уланы и князья уговорили его подождать до весны, когда все они снова будут на крымской стороне Волги, «а у нас тогда кони тучны будут, а сами мы опочинем». Они же потребовали сообщить о своем намерении воевать Москву, чтобы Василий III, «рекою суды изготовив, прислал... по прежнему слову». Мухаммед-Гирей настаивал, чтобы «те суды сее зимы были приготовлены к вешнему моему делу, а на весне бы на недруга моего пошли... В судовой рати голову кого пошлешь, и ты бы еси к нам приказал, и кого туде наших людей похочешь, и ты б к нам и то отказал, и мы к твоим послам пошлем»⁶⁴.

В ноябре 1515 г. русские, указывая на многие десятилетия «недружбы» с «литовским» государем, уговаривали крымского посла, что не могут воевать — «делать дело» с астраханским ханом: «И ты, царь, положи на своем разуме, лзе ли нам ныне на сей весне с теми твоими и с своими недруги с Астороханью свое и твое дело делати?»⁶⁵. Михаил Тучков также ссылался на то, что для похода нужно построить много кораблей, но для этого не было возможности («было суды коли мне велети делати, а судов надобе много, а о недругом с своим литовским, снявся, стою»)⁶⁶.

В 1516 г. вопрос об Астрахани приобрел особую остроту. В Крыму началась междоусобная распря. Против Мухаммед-Гирея выступил его брат Ахмат. Перипетии этой борьбы хорошо изучены В.Е. Сыроечковским. В данной связи важно подчеркнуть, что Ахмат предлагал Василию III союз с Ногаями и Астраханью. Он советовал великому князю всея Руси отозвать своего посла из Крыма и предупредить хана: «яз себе другое поищу в Нагаех и в Азторокани». Мамонова это предложение так поразило, что он переспросил: «А то, государь, Ахмат молвил имянно Ногаи и Азтороканью»⁶⁷, поскольку миролюбивых отношений между ханствами не было. Зимой Ногайская Орда подверглась нападению астраханцев⁶⁸. В апреле 1516 г. ногайский мурза Агиш-князь просил у Василия III 20—30 тысяч рати для похода на Астрахань, к которому обещал присоединиться и Кудояр-мурза⁶⁹.

Проект был нереалистичным потому, что после междоусобных распрей между ногайскими мурзами в Крым приехали главы спорящих сторон — Ал-Чагир и Шыгим-мурза, которые вину за «сварбы и бои» возлагали на астраханцев и предлагали Мухаммед-Гирею свои услуги в борьбе против этого ханства. Ногайские мурзы изъявляли полную покорность (Ал-Чагыр и Шийдяк-мурза, а вместе с ними еще 12, пали в ноги крымскому хану, «холопом ся назвал и бив нам челом, слугами ся учинили»⁷⁰). Мухаммед-Гирей сообщил Василию III о предложении Шыгим-мурзы прислать к нему в заложники хотя бы одного сына, «и он мне ялся Азторохань взяти»⁷¹. Несмотря на это, мирные крымско-ногайские отношения были недолговечны. Союз Крымского ханства с ногайскими мурзами представлялся тамошней знати достаточно обременительным. По словам Халеля, «ест... Ал-Чагыр на десять день тысячю алтын, опричь что ему царь дает, а братье его харч и дачка в опришнину идет. И царь не домыслится, как им путь и место учинити»⁷². В то же время в русско-крымских отношениях ногайские мурзы выступали в качестве противовеса крымцам. Летом 1516 г. угроза со стороны Ногайской Орды удержала крымцев от похода на русские окраины⁷³.

Судьба Астрахани в течение всего 1516 г. оставалась предметом оживленных русско-крымских переговоров. В инструкции послу И.Г. Мамонову, направленной ему с Байкулою (Алферовым, послу следовало отговариваться: «если царь заговорит об астороканском деле, отвечать по моему наказу»⁷⁴, а именно — переводить разговор на иной конфликт — русско-литовский: сына Богатыря посылать «на Литовскую землю⁷⁵. Пытаясь добиться своей цели, т. е. реального участия Руси в походе на Астрахань, крымский хан пошел даже на шантаж и подлог. В случае отказа идти на Астрахань и давать поминки «выше королевы казны или пак столько» хан угрожал вступить в союз с «королем» и выступить с ним «заодин» на великого князя Василия III. В таком случае «меж их, государей наших, — говорил посол Мухаммед-Гирея, — сабля легла на дети и на внучета, доколе Бог дасть⁷⁶.

Весной 1516 г. Мухаммед-Гирей шлет гонца в ВКЛ с сообщением, что не может прийти на помощь, так как вышел в поход на Нагаев и Астрахань и просит, чтобы Сигизмунд I также не нападал на «украины» великого князя, поскольку тот собирается в поход в том же направлении — на Астрахань. Попытка Мамонова внести ясность в вопрос об участии Василия III в военном начинании хана ни к чему не привела⁷⁷. Аппак снова и снова внушал послу, что в том случае, если Василий III не предпримет требуемого похода, «царь великому князю недруг будет⁷⁸.

Даже поход Богатыря на пока еще самостоятельную Рязань Мухаммед-Гирей устами Авель-шиха объяснял поступившим известием о договоре Василия III с Астраханью и Ногаями⁷⁹. Ногайцы же в это время также не получили искомой поддержки от Василия III: «А ныне с тем с своим недругом с королем с литовским сцепяся стоим», хотя, казалось бы, союз с Ногаями был установлен прочно и враг на тот момент был у них общий: «а дай Бог, и вперед наши недруги к нам в ноги падали⁸⁰.

Наряду с самим крымским ханом судьбой Астрахани живо интересовались казанцы. Они вынашивали план самостоятельно захватить Астрахань и посадить там в качестве царя одного из царевичей, «а опричь того, — писали они Мухаммед-Гирею, — у нас надежи нет⁸¹. По словам Ян-Сеита, человека Абдыл-Летифа, у хана был план послать Ширина Авлеяр-мурзу Довлетекова сына из Москвы «с великого князя ратью и с пушками и с пищалми на судех итти под Астрахань». Крымский князь Берючек должен был отправиться в Казань с просьбой к казанскому хану послать свою рать на Астрахань. Именно с этим войском Берючек и должен был отправиться на Нижнюю Волгу⁸².

После смерти Мамонова Аппак снова обещал Дм. Александрову, что хан даст шертную грамоту и «правду по той грамоте учинит, что на сю весну однолично царю итти самому на Астрахань. А князь бы великии, испрямя, сам жо пошел на Хасторокань со царем, а не своротить ему никуды и инако не учинити»⁸³. Хан настаивал на походе самого великого князя, его брата или воевод «с пушками и с пищалми». Он обещал передать Астрахань великому князю, рисуя такую идиллическую картину: «А как возмет Азторакань, ино в ней ведь великого же князя людем сидети тысячи три или четыре с пушками и с пищалми, и рыба и соль что надобное, то брату моему великому князю, а моя только бы слава была, что город мой». «Обема нам Хасторокань надобе», — уверял он⁸⁴.

Практически Мухаммед-Гирей предлагал великому князю участвовать в захвате города, в котором на вассальных началах находились бы русские воеводы и войска. Суля Василию III Астрахань как подвассальную территорию, Мухаммед-Гирей хотел добиться активного привлечения русских сил для завоевания этого важного стратегического и торгового пункта. Отказ Василия III от участия в походе на Астрахань Мухаммед-Гирей рассматривал как отказ от союза⁸⁵. Одновременно Мухаммед-Гирей пытался привлечь к завоеванию Астрахани и ногайских мурз, в частности, Шыгим-мурзу. Тот предлагал взять в заклад сына Мухаммед-Гирея и обещал захватить Астрахань. На все эти предложения, как и раньше, был один ответ: «Отговариваться по великого князя наказу и не давать правды ни в чем»⁸⁶.

8 июня 1517 г. в Москве появился Кудояр с теми же инструкциями, старым предложением (отправить русскую рать в «судех» на Астрахань) и новыми обещаниями — после ее завоевания выйти в поход на любого врага, «где твой недруг ни будет, и яз сам на него пойду»⁸⁷.

Вопрос об Астрахани возникал все время при обсуждении условий шертной грамоты. На протяжении всего двадцатилетия русская сторона настаивала на том, чтобы в грамоту не включать обязательство относительно Астрахани, ограничиваясь упоминаниями об общих врагах, со следующей мотивировкой: «шертная на Ахметовых детей и на Махмутовых и на литовского... Ино, господине, в Астаракани Махмутовы дети, а у твоего и у государя нашего недруга у Литовского наш же недруг Ахматов сын Ши-Ахмет, ино, господине, чего деля Астаракань писати имянно?»⁸⁸.

Аппак по поручению хана передавал Мамонову, что если Василий III не отправит рать на Астрахань «в судех», тогда и «шертная грамота в грамоту и правда в правду». Но тотчас после совместного крымско-русского похода на Астрахань «и хоти и с конь не оседая, царева вся рать пойдет на Литовскую землю». Аппак, как всегда, угрожал, что, если помощи от великого князя не будет, «ино царева шертная грамота не в грамоту, а шерть не в шерть», и тогда «князь великий живи себе, а царь себе». Спор из-за направления похода был одновременно и спором из-за престижа и ранга, «а царю велит рать послати на Литовскую землю, ино князь великий боле или царь боле»⁸⁹. В этой же связи Аппак заявлял, «царя князь великий не послушав сам, а царем наряжает!»⁹⁰.

Если до середины 1517 г. великий князь отговаривался общими фразами от участия в походе на Астрахань, то в это время позиция Василия III переменилась. С Байкулой Олферовым он передал свое новое обещание участвовать в походе, столь вожделенном для хана: «А коли брат наш пойдешь на своих недругов на Азторакань, и мы тебе тогды в помочь своих людей дадим и рать свою на Азторокань пошлем и дело свое с твоими и с своими недруги с Астороканью хотим делати с тобою заодин, сколко нам Бог поможет»⁹¹.

О конкретных же деталях похода («как нам то твое и свое дело азтороканьское с тобою делати и коим обычаем рать своя послати на Азторокань») стороны должны были договориться при участии Аппака и Магмет-паши, «Халилева сына», которые собирались на Русь в это время⁹².

То же самое сообщал Василий III и Аппаку — «в помочь людей своих дадим и рать свою на Асторакань пошлем». «А мы также с его и с своими недруги с Астороканью его дело хотим делати с ним заодин, сколко нам Бог поможет»⁹³. В середине 1517 г. исчезла отговорка об отсутствии русского речного флота на Волге.

Уже к 1517 г. вопрос о русском речном флоте на Волге, причем на среднем, по-видимому, ее течении, стал решаться с помощью мещерских казаков. Когда отправленный на ногаев Богатырь-салтан пошел на «украину» великого князя, «которых людей вперед себя послал отведи вати на Волзе, и они кажут, что и берегом и в судех все мещерские казаки ходят, ино нелзе за Волгу. И сын мои чаял, что то князь великии велел так казакам мещерским беречь, и он того для ходил на Рязань»⁹⁴.

В 1518 г. в русско-крымских отношениях впервые возникли территориальные проблемы. От Василия III, по словам Богатыря-царевича, Мухаммед-Гирей потребовал: «которые городы при великом царе при Тактамыше к нам тянули, и он бы те три украинные городы, взяв, нам дал»⁹⁵. Одновременно Мухаммед-Гирей обещал отдать Василию III все эти города, но при условии, «толко бы моим землям которого убытка бы не было»⁹⁶. Условие продиктовано требованием крымского хана уплатить все «взимки», которые шли в казну Тохтамыша, т. е. уплатой («выхода»). Внимание его к финансовым вопросам русско-крымских отношений обнаруживается и в требовании калажских поминков (предназначенных для калги) для Богатыря⁹⁷.

В связи с интересом к бывшим «владениям» Тохтамыша в августе 1518 г. планы Мухаммед-Гирея переменились: «яз любо на Азсторокань, а любо на Киев пойду... и ты бы суды и тюфяки и пушки велел изготовити, и толко на Киев пойдем, и твои бы суды Десною рекою шли. А ныне бы еси многие суды и тюфяки и пушки изготовил»⁹⁸.

Таким образом, крымский хан унаследовал идеи Ахмата, который в качестве способа перемены направления внешнеполитической активности Крымского ханства предлагал организовать свой собственный поход на Киев. «А Черкасы и Киев мои суседи, те яз городы наперед возьму»⁹⁹. С аналогичными просьбами о выступлении на Астрахань, Киев и Черкасы¹⁰⁰ выступил ногайский мурза Кудаяр. Однако отправленный в Крым Останя Андреев не должен был вести переговоры с Мухаммед-Гиреем ни об Астрахани, ни о Киеве. Они откладывались до приезда в Крым великого посла Ю. Пронского. Но и этому послу предписывалось не «давать правды» в том, что Русь намеревается оказать Крымскому ханству помощь в добывании Астрахани, Киева или Черкас. Хотя от самой помощи Пронский не должен был отказываться¹⁰¹.

Крымцы проявляли удивительную настойчивость в организации совместного похода на Астрахань. По словам Богатыря-царевича, поход на Астрахань — это обязательное условие заключения договора Крыма с Русью¹⁰². Прибывший в Москву Аппак-мурза высказал те же мысли: «брат мой князь великий, — передавал он слова Мухаммед-Гирея, — дает мне помочь на Асторокань, и Асторокани от нас негде ся деть». Аппак предлагал послать «люди под Киев и под Черкасы, а возметь брат мои князь великий Кыев и Черкасы, отдаст ли мне, занже то городи наши испокон века». На этих условиях крымский хан и просил правду¹⁰³. Наконец, Василий III во время посольства Аппака обещал участие русских сил в походе на Астрахань, тем более что Аппак сообщил, что пока крымский хан не идет на Астрахань, а собирается на Литву и просит «учинить пособь на Киев» («послал бы еси своих людей к Киеву»)¹⁰⁴.

Итак, на протяжении первых двух десятилетий XVI в. крымцы вынашивали множество планов по разделу Литовского княжества. Они никак не могли решить судьбу Киева — то ли забрать его себе, то ли отдать Михаилу Глинскому, то ли подарить Руси.

Такие же хитроумные планы существовали в отношении Астрахани, которую крымские ханы то любезно преподносили русскому великому князю, то не скрывали собственных алчных устремлений, оказавшиеся в начале XVI в. столь же бесплодными. В спор из-за низовьев Волги в 1519 г. вступило новое политическое образование — Казацкая орда. Эта новая сила обратила ногайских мурз на путь союза с Астраханью. «...Нагаем пришла теснота от Казатцкой орды и полезли были на сю сторону Волги, и царь их азстороканский не пустил; коли хотите полезти на сю сторону Волги, и вы возмите с нами мир, да посла нам крымского дайте»¹⁰⁵. Именно так им и пришлось поступить: заключив мир с астраханским ханом, они передали астраханцам крымского посла Аликича Татарова, которого те посадили в крепость. Думается, дальнейшая судьба Астрахани в немалой степени решалась именно этой силой.

Помимо противоречий из-за Киева и Астрахани, вытекавших из имперских великоулусных амбиций крымцев, были и другие. Смерть Абдул-Латифа в 1517 г. и казанского хана Мухаммед-Эмина в 1519 г. не решила спора из-за судеб Казани и Городца.

Попытка урегулировать отношения Крыма и Руси с помощью заключения договора в 1518 г. (см. об этом подробнее ниже) натолкнулась на достаточно сильные противоречия. Освободившийся казанский стол занял русский ставленник касимовский царь Шах-Али (Шигалей в русских источниках), что вызвало крайнее раздражение крымского хана. С приходом к власти кандидата «московского бея» (Mosqov begi), как Мухаммед-Гирей презрительно называл Василия III, в Казани, по его словам, началось строительство христианских церквей, из города были изгнаны мусульманские священники — gadi, место которых заняли христианские (ruhban), силой заставлявшие мусульман соблюдать обычаи «неверных». Василий III якобы действовал вопреки законам Корана. В результате 15 доверенных представителей казанской знати обратились к Мухаммед-Гирею с просьбой дать им другого хана. В ответ на такую просьбу он послал своего брата Сахиб-Гирея, который вошел в город и стал казанским ханом. Так излагал события 1519 г. Мухаммед-Гирей в послании султану¹⁰⁶.

Итак, противоречия Крыма и Руси, несмотря на заинтересованность Мухаммед-Гирея в поддержке его наступления на Астрахань русскими войсками, оставались достаточно сильны. Они привели к восстановлению 20 октября 1520 г. договора Крымского ханства с ВКЛ, во исполнение которого и был предпринят в июле 1521 г. поход на Москву.

Однако прежде на Северном Причерноморье в качестве новой военной силы выступило еще одно государство — Османская империя. Летом 1520 г. османы прислали на Дон три каюка (военных корабля) с командой в 80 человек на каждом судне, 50 пушками и 50 пищалями. Глава отряда Синан-ага начал османо-русские переговоры о разграничении сфер охраны посольского судоходства на Дону. Русская сторона была готова отвечать за путь от верховьев реки вплоть до устьев Хопра или Медведицы, но никак не до Переволоки, т. е. до излучины реки, где она максимально близко подходила к Волге. Туда-то весной 1521 г. Сулейман велел продвинуться Синан-аге с его отрядом. Тем не менее в 1520 г. османо-русские отношения еще не выходили за пределы торгово-дипломатических. Общих границ эти государства пока не имели. Василий III даже не решался взять на себя охрану Среднего Дона. Однако усиление позиций азовского гарнизона, в чем А.М. Некрасов видит смысл акции Сулеймана, направленной против донских казаков¹⁰⁷, в потенции могло привести стороны и к территориальным спорам.

Пока же традиционно дружественная Русскому государству османская политика нашла выражение в попытках султана направить военную активность Мухаммед-Гирея в выгодное для себя русло и тем самым удержать хана от похода на Русь.

Зимой 1520 г. — весной 1521 г., когда Мухаммед-Гирей собирался «подняться в седло, чтобы положить конец возмутительным мятежам идолопоклонников, ожесточенных против ислама»¹⁰⁸, т. е. готовился к походу на Русь, Сулейман обратился к хану с требованием присоединиться к его походу на Венгрию и совершить нападение на Польшу. Турецкий поход состоялся в мае 1521 г. и завершился взятием Белграда.

Мухаммед-Гирей отказался, поскольку был союзником Польши, которая только что выложила 15 000 флоринов ради сохранения территории и населения в целости и сохранности. В послании султану он указывал на то, что поляки ежегодно исправно платят эту точно назначенную сумму. Гарантами сохранения мира выступали заложники, которыми крымская и литовская сторона обменивались согласно договоренности. В Польше в это время находился мурза Эвлия, сын Довлетека из рода Ширинов, и он не мог вернуться на родину, пока его не сменит какой-либо другой представитель того же рода. В случае нападения на Польшу, продолжал хан, поляки могли заточить в тюрьму Эвлию или даже убить его, что, как опасался Мухаммед-Гирей, вызовет возмущение всего рода Ширинов, всех беев и мурз против хана, приведет к нарушению порядка, утрате спокойствия и гибели страны¹⁰⁹.

Наконец, Мухаммед-Гирей ссылался на другую опасность, которая могла бы возникнуть в результате его похода на Польшу. «Нашего старого врага Шейх Ахмеда хана, властителя Такт Мемлекети» («страны столицы»), т. е. Сарая, удерживает у себя польский король. В случае нападения на Польшу король, де, его отпустит, а это опасно для Крыма. Речь шла о Шиг-Ахмеде, сыне последнего хана Большой орды. В 1502 г. он бежал к Ногаям, затем бросился в Стамбул, но султан отказался его принять. Тогда Шиг-Ахмед направился в Киев и нашел «гостеприимство» у Александра Ягеллона, создав тем самым «вечную угрозу Менгли-Гирею»¹¹⁰. Видимо, угроза существовала и в 1521 г.

Еще одно соображение, которое удерживало Мухаммед-Гирея от похода на Польшу, — это состояние дел в Казани. Узнав о свержении Шигалея, «московский бей» послал значительные войска с целью прервать сношения между Крымом и Казанью, что весьма «опечалило» нового казанского хана. Мухаммед-Гирей решил помочь брату. Половина войск из рода Ширин уже вышли и дожидались хана в окрестностях Шют (Sut), местности, которую Ш. Лемерсье-Келькеже идентифицирует с Молочными водами¹¹¹. Таким образом, борьба за Казань оказалась главной причиной похода Мухаммед-Гирея на Москву в 1521 г.

И последнее соображение, которое заставило крымского хана воздержаться от похода на Польшу — новая угроза со стороны Казацкой орды, которая организовалась на территории, населенной ногаями и недавно завоеванной крымцами. Эту орду Мухаммед-Гирей именовал «многочисленной бандой, названной Qazaq». В случае похода на Польшу «они соединятся с астраханским ханом, который также наш давний враг, и погубят нашу страну»¹¹².

Издатели материалов архива Музея Топкапы под «Казацкой ордой» понимают донское казачество. В. Остапчук обратил внимание на указание Мухаммед-Гирея о том, что эта «банда» имеет «хана». Употребление последнего термина¹¹³, по его мнению, возможно было лишь в том случае, если во главе этой группы «казаков», среди которых несомненно находились беглецы из Крыма, с Кавказа и, разумеется, с севера, стоял татарин и, скорее всего, Чингизид. В.П. Остапчук полагает, что Казацкая орда еще не соответствовала представлению о донском казачестве, сложившемуся в более позднее время¹¹⁴.

Отказавшись от участия в османской военной акции, Мухаммед-Гирей предпринял свою, вернее, общую с казанским ханом Сахиб-Гиреем. Участие последнего в военных действиях против Руси оспаривалось А.А. Зиминым. Однако А.М. Некрасов вслед за И.И. Смирновым и В.В. Каргаловым настаивает на этом, поддерживая мнение последнего, будто именно Сахиб-Гирей в 1521 г. разорил Владимирскую землю¹¹⁵. Кроме того, в походе на Москву участвовали и литовские силы во главе с О. Дашковичем, «и черкасы, и нагайские татары», о чем рассказывает повесть о походе 1521 г., сохранившаяся в Шумиловском томе Лицевого свода и в Степенной книге.

О походе Мухаммед-Гирея великого князя всея Руси предупреждали азовский «бурган» и наместник Кафы Мухаммед-паша. 24 июня 1521 г. Василий III получил послание «бургана»: «Крымский царь на конь всел, на тебя на самого хотел итти и многую свою рать сбирал, и счастливый хандикерь чауша посылал, чтоб деи еси на Московскую землю, да на Черного Богдана (т.е. Молдавию. — А.Х.) не ходил». Запрет похода на Москву прозвучал довольно грозно: «...ты ся береги на свой живот и не ходи на московского, занже ми есть друг велик, а пойдешь на московского, и яз пойду на твою землю». Реакция хана была легко предсказуема: «И царь осердился, а рать его собрана, а злобен добре, и государствие бы твое берег, свою землю»¹¹⁶, — увещевал бурган Василия III. Однако уже было поздно. Поход состоялся¹¹⁷ и привел к катастрофическим для Москвы последствиям...

Итак, великоордынская политика крымских ханов начала XVI в., несомненно, препятствовала процессу собирания территории Русского государства, но одновременно и ставила перед внешней политикой Руси совершенно определенные и новые задачи, которые та еще не в силах была решить, в частности, участия вместе с Крымским ханом в овладении Киевом и Астраханью. Последняя задача, в свою очередь, обостряла вопрос о положении Казани — промежуточной территории между Русью и Астраханью. Поползновения крымских ханов прибрать к рукам Астрахань диктовали Руси в конце изучаемого периода необходимость овладения Казанью.

Примечания

1. Отдельные исследователи датируют эти события 1504—1507 гг. (Загоровский В.П. История вхождения Центрального Черноземья в состав Российского государства в XVI в. Воронеж, 1991. С. 46).

2. Смирнов В.Д. Татарско-ханские ярлыки из коллекции Таврической ученой архивной комиссии // ИТУАК. № 54. 1918. С. 9, 11, 14 (ярлыки Хаджи-Гирея, Нур-Даулета и Менгли-Гирея (последний выдан в июле 1485 г.)).

3. На синем нишане, оттиснутом на послании султану Баязиду II 1486 г., он именовал себя «султаном величайшим хаканом... ханом, сыном Хаджи-Гирей хана» (Григорьев А.П. Письмо Менгли-Гирея Баязиду II (1486 г.) // Уч. зап. ЛГУ. № 419. Сер. востоковедч. наук. Вып. 29. Востоковедение. № 13.1987. С. 130).

4. Книга посольская Великого княжества Литовского. 1506, № 1. С. 20.

5. Kolankowski L. Polska Jagellonów, Lwów, 1936. S. 178.

6. Herbst St. Wojna moskiewska 1507/8. Warszawa, 1935.

7. ПРСЛ. Т. VI. С. 51—52. С. 245—264; Т. VIII. С. 247; Т. 26. С. 298; Т. 28. С. 339—340. Послы покинули Москву в декабре 1506 г. вместе с К.Г. Заболоцким.

8. Kolankowski L. Op. cit. S. 186—187.

9. «Василий не удержал присяги, на казанского без нашие воли войско пустил, и мы за тот его выступ присягу к себе зложили есмо» (Посольская книга Великого княжества Литовского. 1506. С. 22—23).

10. ПСРЛ. Т. 33. Л., 1977. С. 134; Ср.: Смирнов И.И. Восточная политика Василия III // ИЗ. 1948. С. 22—23.

11. Книга посольская метрики Великого княжества Литовского. С. 33, 37—39, 43—44; Довнар-Запольский М.В. Литовские упоминки татарским ордам. Скарбовая книга Метрики Литовской // ИТУАК. 1898, № 28. С. 52, 55.

12. О событиях русско-казанской войны 1506 г. и недостоверности приводимых Мухаммедом-Эмином данных см. подробнее: Зимин А.А. Россия на пороге нового времени. С. 77—78.

13. Книга посольская Великого княжества Литовского. 1506. С. 37.

14. Зимин А.А. Россия на пороге нового времени. С. 78.

15. Книга посольская метрики Великого княжества Литовского. 1506. С. 22—24.

16. ПСРЛ. Т. XIII. С. 5. Каргалов В.В. На степной границе. М., 1974. С. 38—39; Назаров В.Д. В Диком поле // ВИ. 1970, № 2. С. 97 (1508 г.); Зимин А.А. Указ. соч. С. 84—85; Загоровский В.П. Указ. соч. С. 50—51.

17. Зимин А.А. Указ. соч. С. 84—85.

18. Посольская книга по связям России с Ногайской Ордой 1489—1508 гг. М., 1984. С. 64—88.

19. Книга посольская метрики Великого княжества Литовского. 1506. С. 70, 71, 84, 85; Хорошкевич А.Л. Русское государство в системе международных отношений. М., 1980. С. 120.

20. Высокое положение Ивана, Василия и Михаила Глинских, которых Ших-Ахмат сравнивал со своими карачами, привлекало к ним внимание и ордынского, и крымского ханов (ЛМ. Книга записей 5. Л. 235. XII.1501—VII.1502). Посол первого из них еще в начале XVI в. пытался посеять рознь между Менгли-Гиреем и Глинским, но это ему не удалось. Переписка убедительно свидетельствует, что крымский хан надеялся использовать Глинского для воздействия на ордынскую политику ВКЛ.

21. Уже в 1506 г. Менгли-Гирей решился открыто вмешаться во внутреннюю жизнь этого княжества, настаивая на том, чтобы Сигизмунд I, едва вступив на престол, дал М.Л. Глинскому маршальство под угрозой разрыва отношений с Литвой (Книга посольская метрики Великого княжества Литовского. 1506. С. 66).

22. Сб. РИО. Т. 95, № 2. С. 20—21. 9.IX.1508.

23. Sanuto M. I diarii. T. II. Venezia, 1878. P. 673.

24. Сб. РИО. Т. 95, № 4. С. 70—80. 12.IX.1508.

25. РГАДА. Ф. 389. Книга записей 7. Л. 174, 177 об.; Herbst St. Obraz bitwy pod Orczą // Rozprawy Komissii historii i sztuki. Warszawa, 1949. T. I. S. 33—48; Kolankowski L. Op. cit. S. 198.

26. РК. 1475—1598. М., 1966. С. 46; Иоасафовская летопись. М., 1957. С. 160; Сб. РИО. Т. 95. С. 104—105, 159; ПСРЛ. Т. XIII. С. 15; Т. 24. С. 217; РГАДА. Ф. 389. Книга записей 7. Л. 216, 218 об.; Зимин А.А. Россия на пороге нового времени. С. 149; Загоровский В.П. История вхождения Центрального Черноземья. С. 55—58; Ostapchuk V. The Publication of Documents on the Crimean Khanate in the Topkapi Sarayi: New Sources for the History of the Black Sea Basin // Harvard Ukrainian Studies. 1982. Vol. VI. № 4. P. 507.

27. Сб. РИО. Т. 95, № 10. С. 152—154. XII.1514—IX.1515.

28. Там же. С. 168. VII.1515.

29. Эвлия Челеби. Книга путешествия. Вып. 1. М., 1961. С. 216.

30. Там же. Ср.: Там же. Вып. 2. М., 1979. С. 37.

31. Сб. РИО. Т. 95. С. 186.

32. Там же. С. 500—506.

33. ПСРЛ. Т. XIII. С. 26.

34. Сб. РИО. Т. 95. С. 503—504.

35. Загоровский В.П. Указ. соч. С. 63—64.

36. Сб. РИО. Т. 95, № 11. С. 187.

37. Сб. РИО. Т. 95, № 10. С. 167. VII.1515.

38. Сафаргалиев М.Г. Заметки об Астраханском ханстве // Сб. статей преподавателей пед. ин-та / Морд. гос. пед. ин-т. Саранск, 1952; Хорошкевич А.Л. Русь, Крым и Астрахань в начале XVI века // Центральна і Східна Европа в XV—XVIII століттях: питання соціально-економічної та політичної исторії. Львів, 1998. С. 168—173.

39. Hammer-Purgstall J., von. Geschichte der Goldenen Horde in Kiptschak. Das ist die Mongolen in Russland / Etwa 1200—1500. Amsterdam, 1970 (Pest, 1840). S. 41l.

40. Сб. РИО. Т. 41. С. 435. ПСРЛ. Т. VIII. С. 242.

41. Сб. РИО. Т. 41. С. 433.

42. Базилевич К.В. Указ. соч. С. 505—506.

43. В Астрахани утвердились царевичи — Ахматовы дети. В начале это был Абдыл-Керим (Сб. РИО. Т. 95. С. 70, 71).

44. Сб. РИО. № 37. С. 669—670. 1519 г.

45. Сб. РИО. Т. 95. С. 508, 512. VIII.1518 г.

46. Там же, № 21. С. 365. Х.1516.

47. Сб. РИО. Т. 95, № 30. С. 516—517. VIII.1518.

48. Там же, № 37. С. 669—670. 1519.

49. Там же, № 37. С. 669.

50. Там же, № 12. С. 223. XI.1515—I.1516.

51. См. подробнее: Некрасов Л.М. 1990. С. 87—88.

52. Фежнер М.В. Торговля России со странами Востока в XVI в. М., 1956.

53. Сб. РИО. Т. 95, № 12. С. 221. XI.1515—I.1516.

54. Впрочем, А.М. Некрасов вслед за И.И. Смирновым утверждает, что «с Астраханью Василию III удалось установить дружественные отношения» (Некрасов Л.М. Указ. соч. С. 87; Смирнов И.И. Указ. соч. С. 23—24).

55. Подготовка к походу на Астрахань велась очень основательно: предусматривалось снаряжение трубами (назначение которых неясно) — и тоже за счет Русского государства (Сб. РИО. Т. 95, № 2. С. 26).

56. Сб. РИО. Т. 95, № 2. С. 20—21.Х.1508.

57. Там же. С. 79—80.

58. Там же, № 3. С. 64.

59. РК. С. 28.

60. Сб. РИО. Т. 95, № 3. С. 64.

61. Сб. РИО. Т. 95, № 4. С. 81. 12.IX.1509.

62. Там же, № 4. С. 71. IX.1509.

63. Там же. С. 30.

64. Там же, № 10. С. 150. 3.VIII.1515.

65. Там же, № 12. С. 196. XI.1515.

66. Там же, № 16. С. 270. IV.1516.

67. Сб. РИО. Т. 95, № 21. С. 364, 366. 1515—1516.

68. Там же. С. 311. IV.1516.

69. Там же. С. 313—314.

70. Там же. С. 291, 297, 310, 311.

71. Там же, № 21. С. 378. Х.1517.

72. Там же, № 21. С. 364. Х.1516.

73. Там же. С. 361. Х.1516.

74. Сб. РИО. Т. 95, № 15. С. 264. III.1516.

75. Там же. С. 262. 14.III.1516.

76. Сб. РИО. Т. 95, № 25. С. 436—437. 1516.

77. Там же, № 16. С. 281. IV.1516.

78. Там же. С. 291, 270. Алпакову грамоту Федору Карпову отдали «на подворье» (Там же. С. 312).

79. Там же, № 22. С. 386. XI.1516.

80. Там же, № 17. С. 318. 10.VI.1516.

81. Там же, № 22. С. 388. XI.1516.

82. Там же, № 12. С. 372. Х.1516.

83. Там же, № 21. С. 376. Х.1516.

84. Сб. РИО. Т. 95, № 21. С. 377—378. Х.1516.

85. Там же. С. 378.

86. Там же, № 17. С. 326, 329, 332, 342; № 23. С. 408—409. XI.1517—I.1518.

87. Сб. РИО. Т. 95, № 25. С. 443.

88. Там же, № 12. С. 206—207. 15.XI.1515.

89. Там же, № 16. С. 287. IV.1516.

90. Там же. С. 270.

91. Сб. РИО. Т. 95, № 26. С. 457. VI.1517.

92. Там же. С. 458.

93. Там же. С. 466—467.

94. Там же, № 21. С. 376. X.1517.

95. Там же, № 34. С. 609. I—III.1518.

96. Там же, № 36. С. 641. IV—V.1519.

97. Там же, № 34. С. 609. I—III.1518.

98. Там же, № 30. С. 514, 519. VIII.1518.

99. Сб. РИО. Т. 95, № 30. С. 528.

100. Там же, № 31. С. 554. VIII—IX.1518.

101. Там же, № 33. С. 594. XII.1518.

102. Там же, № 34. С. 609. I—III.1518.

103. Там же, № 36. С. 631. IV—V.1519.

104. Там же. С. 661—662. III—V.1519.

105. Там же, № 37. С. 669—670.1519.

106. Lemercie-Quelquejay Ch. Les Khanats de Kazan et de Crimée face à la Moskovie en 1521 // CMRS. 1971. V. 12, № 4. P. 488.

107. Некрасов A.M. Указ. соч. С. 90—91; Смирнов И.И. Внешняя политика...: Соловьев С.М. История России. Кн. 3. Т. V. С. 87.

108. Lernercie-Quelquejay Ch. Les Khanats de Kazan et de Crimée... P. 488.

109. Там же.

110. Соловьев С.М. История России. Кн. 3. Т. V. С. 87.

111. Lemercie-Queiquejay Ch. Les Khanats de Kazan et de Crimée... P. 488.

112. Lemercie-Quelquejay Ch. Les Khanats de Kazan et de Crimée... P. 488—489.

113. Даже в XVII в. крымские ханы очень осторожно употребляли этот титул. Царя Михаила Федоровича они именовали «падишахом многих христиан, имперским ханом и великим бегом» (Вельяминов-Зернов В.В. Указ. соч. С. 34).

114. Ostapchuk V. The Publication of Documents on the Crimean Khanate in the Topkapi Sarayi: New Sources or the History of the Black Sea Basin // Harvard Ukrainian Studies. Vol. VI. № 4. 1982. P. 509.

115. Некрасов А.М. Международные отношения и народы Северного Кавказа. С. 90—91: Смирнов И.И. Внешняя политика... С. 42—43.

116. Сб. РИО. Т. 95. С. 681, 682.

117. Зимин А.Л. Россия на пороге нового времени. М., 1972. С. 240—249. История его подробно изложена В.П. Загоровским на основе русских источников (Загоровский В.П. Указ. соч. С. 66—71).