Гибель фрегата "Крым"

Я стал несчастлив...

Потемкин — Екатерине II.

Светлейший был в отличном расположении духа и великолепен, как никогда.

Осень была его любимой порой, он чувствовал себя бодрым — всё ему было по плечу. В сорок восемь лет он казался совсем молодым, когда не сидел, согнувшись в три погибели, или не валялся неприбранный в халате. Поступь и пламенный взор (единственного, впрочем, глаза) делали его величественным. Говорили о нескольких светских красавицах, любимых светлейшим одновременно; каждую дарил он особой привязанностью, от которой они были без ума. Впрочем, он уделял им не так уж много времени.

Были у него и другие услады. За последнее лето, обозревая флот и форты, светлейший пристрастился к морю и любил ходить на маленькой яхте, лавирующей средь плотных, упругих волн.

Он наслаждался этим светлым блистающим морем, как давно ничем не любовался и не наслаждался. Почему именуют его Черным — какая странность?.. А этот Эски-Гассан, воображающий себя «владыкой морей»¹ — не смешон ли этот Черномор! Потемкинская эскадра еще покажет этому хвастунишке!

В Елизаветграде, в Херсоне и в Севастополе попеременно вел светлейший обычную свою пиршественную и с виду праздную жизнь, распоряжаясь южным хозяйством и началом военных действий. Мордвинову и Войновичу велел он выслать эскадру поближе к Стамбулу, чтобы сбить с толку и пугнуть турок, которые стояли в лимане вблизи Кинбурна.

Но 17 сентября в Елизаветград прискакал фельдъегерь с донесением Войновича. Светлейший полагал адмирала в плавании и был удивлен вестью из Севастополя.

Донесение было ошеломляющим.

Войнович сообщал о шторме, настигшем эскадру близ Варны, у мыса Калиакрии, об исчезновении «Марии Магдалины» и гибели фрегата «Крым». Он писал: «Корабли и фрегаты имели великую качку, открылась во всех судах течь: 9-го числа в 8-м часу пополудни, на корабле «Слава Екатерины», на котором я был, изломало многие винт-путины, порвались ванты, а потом переломало мачты, которые упали в воду и прибыло в нем воды до 10 фут, так что, отливаясь всеми помпами, ведрами и ушатами, оная не убывала. В то же самое время видно было, что ломает и на прочих кораблях и фрегатах мачты. Оный шторм продолжался пять суток, после которого все старались с запасными стеньгами и реями спасать суда и довести оных до порта». Войнович утверждал, что не было недостатка «ни в рачении, ни в усердии, ни в осторожности, ни в искусстве; а всё произошло от слабости судов и снастей». Тут Войнович сделал подробное сообщение о плохом качестве вверенных ему кораблей. Оказалось, что при малейшем волнении борта расползались, мачты валились. К тому же суда эти, как писал Войнович, не были способны к бою. Плохое скрепление «судовых членов» мешало ставить на них много орудий.

Светлейший был суеверен и в гибели «Крыма» увидел страшное предзнаменование.

Война предстала перед ним в новом обличии. Фантазия его рисовала мощную эскадру старого морского волка Эски-Гассана. Рядом с ним видел он бедные свои, наспех строенные парусники, слабые, поросшие водорослями и ракушками. Он усиливался вспомнить несчастного Тверитинова, капитана погибшего «Крыма», и он представлялся ему маленьким и ничтожным человечком.

Море казалось ему разъяренным черным чудовищем (теперь понимал он его именование). Разве мог совладать с ним маленький капитан! Славное свое детище, великий новый порт видел теперь светлейший пустынным городишкой. Батареи севастопольские, казавшиеся столь надежными, вряд ли способны были отразить нападение и одного отряда турецкой эскадры.

Крым был незащищен. Крым был обнажен, слаб, безхлебен, полон изменами. Крым надо было сдать!

Обуреваемый сомнениями, весь во власти мрачных картин, созданных собственной необузданной фантазией, светлейший писал Екатерине: «Крым удержать невозможно, надо выводить войска».

«Матушка государыня! — писал он императрице, — я стал несчастлив, при всех мерах возможных, мною предпринимаемых, всё идет навыворот. Флот севастопольский разбит бурею; остаток его в Севастополе, корабли и большие фрегаты пропали. Бог бьет, а не турки». Он просил освободить его от непосильного главнокомандования и дать ему умереть, так как пришел его конец.

И действительно, светлейший вдруг почувствовал приближение конца. Как человек, пришибленный горем, — он постарел, опустился, осунулся, заболел. Старые недуги дали себя знать: с ним сделался припадок от вздутия печени. Страшная слабость свалила его в постель. Его тошнило, он не мог есть, он. не спал и целые дни лежал молча, не отвечая на вопросы и пренебрегая всеми делами. Екатерина не верила глазам, читая письмо светлейшего. Он ли это? И впрямь, как сам он пишет: «нет в нем ни ума, ни духу». Мог ли он и помыслить об отсечении Крыма, и так слишком долгое время от русской земли отторгнутого.

Ведь «об нем и идет теперь война» отвечала Екатерина Потемкину, увещевая его как ребенка и призывая к терпению. Она запрещала ему думать о крайних мерах, запрещала отказываться от командования, запрещала предаваться черным мыслям. Светлейший встал и, с трудом преодолевая болезнь, съездил в Петербург, издал приказы о формировании и движении армий и сделал назначения. Главным из них было назначение генерала Суворова, которому поручался важнейший участок военных действий.

Примечания

1. Флагманский корабль Эски-Гассана именовался «Мелике-Бахр» (Владыка морей).