Приложение 3. Р.Ю. Будберг. При гетмане Скоропадском

І

Я никогда не был в союзе хлеборобов, и, вообще, стоял от него настолько далеко, что не знал ровно ничего о готовящемся перевороте, так что рождение в Киевском цирке гетмана и гетманщины для меня было полной неожиданностью. На нас, харьковских обывателей, вся эта история произвела впечатление какой-то оперетки, но всем нам было ясно, что сделано это было не хлеборобами и не украинцами, а что все это было инсценировано: рука немцев была слишком видна. Одним из первых шагов новой власти было, конечно, образование кабинета, которое прошло быстро и, по-видимому, без особых трений. Во главе кабинета стал Ф.А. Лизогуб — старый председатель Полтавской губернской земской управы, испытанный общественный деятель, представитель одной из самых культурных и просвещенных украинских фамилий. Состав кабинета был однородный — буржуазно-прогрессивный, с ясно выраженным кадетским оттенком; хотя в состав первого кабинета и вошли украинцы в лице Юрия Юрьевича Соколовского, Бутенко и Любинского, но общая ориентация была, конечно, русская, — ориентация «единой неделимой», хотя и при условии самой широкой автономии; и, тем не менее, в силу сложившихся обстоятельств и, главное, в силу требования немцев, первый кабинет официально заявлял себя сторонником самостийности.

В состав первого кабинета, кроме моих хороших знакомых Ф.А. Лизогуба и Ю.Ю. Соколовского, вошел еще и Василий Григорьевич Колокольцов, мой товарищ по Петровской сельскохозяйственной Академии и потом товарищ по работе в Земствах — Волчанском уездном, где он был очень долго председателем управы, и по Харьковскому губернскому земству, где он бы одно время председателем губернской управы и много лет деятельным губернским гласным и членом всяких комиссий.

При самом вступлении в исполнение своих обязанностей, Колокольцов встретил сильную оппозицию со стороны служащих министерства, — в большинстве щирых украинцев, мало подготовленных к работе в министерстве, но зато стоящих на значительно более демократической платформе, чем новый министр. Вот как рассказывал он мне о своем вступлении в новую должность.

Не прошло и двух часов пребывания его в министерстве, как к нему явились представители служащих с приглашением пожаловать в «большую нараду», т.е. в общее собрание служащих; на вопрос, зачем нужно там его присутствие, ему объяснили, что там будет обсуждаться много важных вопросов и что участие министра в обсуждении их необходимо. На это Колокольцев ответил, что приглашение его для участия в решении важных вопросов, вероятно, недоразумение, т.к. не может же он, не пробыв и двух часов в новом звании и не успевши ни в чем разобраться — решать важные вопросы.

— А, кстати, скажите, кто участвует в этом собрании?

— Все, начиная от начальников отделов до курьеров включительно, — был ответ.

— Тогда скажите, что я не приду, — ответил министр.

Этот инцидент, да и вообще все первые шаги нового министра быстро обострили отношения между служащими и министром и повлекли к открытому конфликту. На собрании служащих была вынесена резолюция с требованием увольнения всех вновь приглашенных служащих; того же резолюцией было выражено недоверие новому министру; было постановлено не исполнять распоряжения его, а в случае увольнения кого-либо от должности — места объявлять под бойкотом.

В ответ на это постановление, министр упразднил все должности, бывшие ранее в министерстве, кроме низших, заместив их должностями с новыми названиями, например, должность «директора витдела» была заменена должностью «начальника отделения» и т. д.

Таким образом, все бывшие служащие остались за штатом, и не существовало мест, которые можно было бы бойкотировать. Это распоряжение произвело потрясающее впечатление, масса служащих, не ожидавших такого исхода решила подать прошения об обратном приеме и значительное количество этих прошений было удовлетворено, — не были приняты только лица, совершенно не подходящие по своим знаниям и способностям или уже очень явные шовинисты.

Тогда же были установлены две должности товарищей министра и на них были приглашены В.Э. Брунст и Г.Г. Бурлаков — оба личные друзья Колокольцова и оба выдающиеся работники, знатоки дела. С первых же дней закипела организационная работа, а организовать было что, так как наследство от бывшего правительства осталось плохое — была полная дезорганизация, правда на строго украинском, или, вернее, галицийском наречии.

Для новой работы понадобились и новые люди; в числе других и я получил приглашение занять «посаду», но я ответил, что ни на какую государственную службу я не пойду, но так как в то же время я сознаю, что в момент начинающегося государственного строительства всякий гражданин обязан отдать свои силы и знания этому строительству, то я прошу располагать мною, как членом всяких комиссий, которые будут организовываться для решения отдельных специальных вопросов; особенно меня интересовал вопрос аграрный, и, как только была образована комиссия для разработки аграрного вопроса, я был приглашен в ее состав.

А реорганизация тем временем шла полным ходом, начиная с внешнего вида министерства. Все было, по возможности, выбелено, появилась приемная для публики, даже обставленная кое-какой мебелью, хотя и очень демократично, появились толковые чиновники особых поручений, телефоны и т. д. Внутренняя организационная деятельность тоже шла полным темпом, хотя шла как-то странно, как-то уж очень по-домашнему. Часто, сидя в компании за чаем, преимущественно морковным, большим поклонником которого был министр, кто-либо из присутствующих высказывал какую-либо мысль, встречавшую одобрение министра, или иногда и кого-либо из его Товарищей, и сейчас же говорилось: «пишите законопроект, я завтра проведу его через Совет Министров, он станет законом и будет проведен в жизнь». Конечно, такое законодательство не может быть названо иначе, как кустарным, и нечего удивляться, что сплошь и рядом созданные таким образом законы являлись чем-то вроде декретов или деклараций, и при приложении на практике вызывали массу недоразумений. Одно может послужить некоторым оправданием — это та спешка, в которой приходилось работать.

Если бы все те законы, которые были изданы за время гетманщины, издавались бы в нормальное время, то на выработку их потребовались бы годы, — здесь же приходилось создавать их днями. Я не говорю, что все законодательное творчество как министра земледелия, так и других велась именно таким образом, я говорю только о тех случаях, когда мне, как лицу — в общем постороннему министерству — приходилось принимать участие в выработке законов.

Нужно принять во внимание, что важнейшие из законов гетманского правительства, кроме санкции Совета Министров, требовали еще санкции «не вмешивающихся во внутренние дела» немцев, и сплошь и рядом — закон, прошедший все инстанции, не удостаивался одобрения г. Мумма или Эйхгорна, и тогда или приходилось закон переделывать, или просто ему не суждено было увидеть свет.

Мне достоверно известно, что декларация, объявленная Гетманом, при самом возникновении гетманщины, была опубликована не только с согласия немецкого командования, но что пункт декларации о принудительном отчуждении помещичьих земель был внесен по требованию немцев.

Вообще, вся конструкция власти была двояка: официально — Гетман и Совет Министров, а за кулисами — немецкое командование; первая власть являлась видимой всеми, хотя до некоторой степени ответственной пред общественным мнением, наружно облеченной всею полнотою власти и, в то же время — фактически совершенно бессильной и вполне зависимой от власти второй, немецкой, действовавшей за кулисами, никому не видной, но единственной, обладавшей реальной силой. Правда, эта вторая власть мало вмешивалась во внутренний строй министерств, почти не влияла на назначения чинов ниже товарища министра и требовала только наружной самостийности, предоставляя одинаковые права государственного языка как русскому, так и украинскому. Новому правительству таким образом пришлось работать при условиях исключительно тяжелых. С одной стороны, явный и скрытый протест служащих, стоявших на демократической платформе и видящих в гетманском правительстве — правительство буржуазно-помещичье, готовое принести в жертву все завоевания революции интересам капиталистов, с другой — тайная и уже совершенно безответственная политика немцев — сразу ставила правительство в очень затруднительное положение.

Поведение Союза Хлеборобов еще более разжигало страсти. Эти господа, кажется, совершенно искренно думали и были вполне уверенны, что только они и создали гетмана, и разогнали Раду с ее бывшим правительством, и даже создали тот кажущийся порядок, который начинал в те времена устраиваться в стране; а потому они вправе и требовать для себя всяких компетенций, как законных, так и более чем сомнительных. На публичном заседании они прямо заявляли, что они создали все, начиная от Ясновельможного Пана Гетмана, и поэтому Пан Гетман должен удовлетворять их требования. Бедные забыли про Мумма! Было ясно, что хлеборобы зарвались и не сумели пойти по той средней линии, идя по которой они могли бы внести действительное, а не кажущееся умиротворение и успокоение. Много ошибок и несправедливостей было совершено гетманским правительством под напором хлеборобов: разгон органов местного самоуправления, и замена их старыми — узкоцензовыми, закон о выборах в новые органы местного самоуправления, затяжка созыва Сейма, и многое другое лежит на совести этих ничему не научившихся политических младенцев. Но самое ужасное — это законы о возмещении убытков, понесенных помещиками в первый период революции; уже не говоря о том, что и сами эти законы, наспех составленные, они не выдерживали самой снисходительной критики, на местах, при проведении их в жизнь, царил такой произвол и такая жестокость, что об внесении ими какого-либо успокоения нечего было и думать; у многих помещиков разгорелся непомерно аппетит, и возмещение убытков производилось более жестоко, чем взимание контрибуции немцами в Бельгии. В большинстве, ликвидационные комиссии состояли почти сплошь из ставленников Союза Хлеборобов, и я знаю массу случаев, где владельцы требовали и получали [компенсации] не только за действительно понесенные ими убытки, но и недурные премии за «самовольство» крестьян. Взыскания производились самым жестоким образом. Если к этому прибавить всякие карательные экспедиции, реквизиции, расстрелы по доносам, полное отсутствие справедливых и единообразных мер репрессий, изумительный, чисто большевистский произвол побитовых старост, издевательство разнузданных банд побитовой варты и вообще весь ужас первых месяцев гетманщины, то станет ясно, что все это не могло внести умиротворения в взбаламученную деревню. Она, правда, затихла, но недовольство росло с каждым днем, революционная энергия накапливалась и она-то и погубила гетманщину в последней момент, в момент петлюровского выступления, а вместе с гетманщиной погубила и те начала государственного строительства, которые уже начинали вырисовываться в деятельности гетманского правительства и которые притягивали к себе массами различных общественных деятелей, мечтавших уже о том, что Киев вновь станет матерью городов Русских и колыбелью обновленной России. Велика здесь вина правительства, но еще больше вина зарвавшейся буржуазии, не сумевшей учесть момент.

Еще при Раде, когда все владельческие земли находились в ведении волостных и уездных земельных комитетов, а фактически во владении крестьян, среди бывших владельцев земель явилась тенденция как-нибудь продать свои земли, явились и спекулянты, готовые даже и при тогдашних условиях скупить эти земли, конечно, за бесценок и без всяких крепостных актов. Об этих сделках было много разговоров; лично мне приходилось видеть таковые, когда я был Управляющим Державного Земельного Банка. Главными покупателями являлись евреи и иностранцы. Как только помещики были восстановлены гетманом в правах собственности на землю и явилась возможность покупать землю уже совершенно законным и легальным путем, сейчас же началась усиленная, в большинстве спекулятивная — скупка земель. Особенная опасность угрожала сахарным заводам и землям, пригодным к культуре сахарной свеклы. Главная опасность угрожала со стороны иностранного капитала, который стремился захватить в свои руки всю сахарную промышленность. Министру земледелия приходилось принять экстренные меры в борьбе с этим явлением. Но, с одной стороны, гетманской декларацией — актом, являвшимся вначале чем-то вроде основных законов, — право собственности на землю было восстановлено без ограничений; с другой — хлеборобы никогда не согласились бы на воспрещение земельных сделок; да и немцы, желая помочь своим капиталистам в захвате украинской свекло-сахарной промышленности, также были не особенно склонны к запрещению земельных сделок. При таких условиях вопрос об отмене права продажи земель не мог быть решен правительством в утвердительном смысле и пришлось выискивать какой-либо компромисс. Для этой цели была собрана очень маленькая, совершенно неофициальная комиссия, составленная из 4—5 лиц, близко знакомых министру; из предосторожности они собирались даже на частной квартире (у В.Т. Жацкого). Комиссия стала на ту точку зрения, что на основании гетманской декларации — ограничить право продажи земли нельзя, но ограничить право покупки — можно, а потому следует установить максимум земельной площади, которая может быть куплена отдельным лицом. Положив эту мысль в основу, комиссия в один вечер набросала проект Закона 14 июня, касающийся земельных угодий (кроме лесов), и вылившийся всего в 8 или 9 пунктах. В первоначальном проекте был установлен размер в 40 десятин на крестьянскую семью. Конечно, хлеборобы взвыли от такого проекта и употребили все силы, если не к полному его провалу, то хотя бы к его смягчению, и вот, под влиянием их, в проект были внесены следующие поправки. Первая сводилась к тому, что приобретать землю могут не только крестьяне, но и вообще все граждане Украинской Республики; а вторая, и самая главная, заключалась в том, что максимум — хотя и пониженный до 25 десятин, устанавливался не на хозяйство, а на каждое юридическое или физическое лицо, этим предоставлялась возможность семье, состоящей из 6—8 душ, покупать участки земли общей площадью от 150 до 200 десятин. В таком виде, с дополнениями о лесах, закон прошел через Совет Министров и был утвержден гетманом. Все казалось уже конченным, и со дня на день ожидалось опубликование его: надо было торопиться, ибо спекулятивные скупки шли гигантскими шагами. Но проходит неделя, 10 дней, а закон не опубликовывается. Оказалось, что немецкое командование заинтересовалось предполагаемым законом и пожелало ознакомиться с ним ранее его опубликования. Г. Мумм, увидевши, что этим законом немецкие капиталисты лишаются возможности скупки русских земель, и не видя возможности провалить закон полностью, решил настаивать на его большей демократичности и заявил, что насколько он успел ознакомиться с условиями почвы и климата на Украине, он находит, что и на 15 десятинах можно вести прекрасное хозяйство и жить безбедно. Распродажей крупных владений по мелких участкам создастся тот срединный слой собственников, который необходим для прочности государственного строя, а потому немецкое командование находит, что нужно понизить максимум до 15 десятин.

После очень долгих переговоров удалось убедить немцев двумя аргументами. Главным покупателем земельных участков должен явиться столыпинский крепкий крестьянин, и, вообще, хлеборобы, имеющие уже от 10 до 12 десятин земли; этот контингент покупателей, всем своим существованием связанный с землею, всю жизнь работавший на ней, имеющий уже инвентарь и все хозяйство, является наиболее желательным: между тем, при 15 десятинном максимуме в огромном большинстве случаев он-то и был бы лишен возможности покупать землю, или вынужден был бы прикупать отдельные участки в 2-3-5 десятин, что вызывало бы чересполосицу и другие неудобства землепользования. Таким образом, правительство лишилось бы главного оплота своей земельной политики, и в лице крепкого крестьянина, жадного на землю, могло бы приобрести — вместо своих сторонников — серьезную оппозицию. Вторым важным доводом в пользу 25 десятинного максимума было желание обеспечить землею и второе поколение нынешних покупателей. При разделе только между 2-мя сыновьями 15-ти десятин, участок уже является слишком малым, не могущим обеспечить два хозяйства, а так как нет надежды, чтобы рост городов и промышленности шел так быстро, чтобы смог поглотить все избытки деревенского населения уже во втором поколении, то приходится теперь же озаботиться об обеспечении, по крайней мере, детей теперешних покупателей. Эти соображения убедили немецкое командование, и закон, наконец, увидел свет. Я привел этот случай, как пример того невмешательства во внутренние дела, о котором так громко говорили немцы. Такое же невмешательство было и во всю законодательную деятельность гетманского правительства, с того только разницей, что не всегда благополучно кончалось дело, как в приведенном примере. Сплошь и рядом дело кончалось или полным провалом, или радикальным изменением закона. Мне приходилось слышать из совершенно достоверного источника, что вмешательство в деятельность министерства продовольствия окончательно путало все карты и сводило всю деятельность его к нулю. О министерстве военном нечего и говорить, — там все усилия были направлены к тому, чтобы Украинская армия не могла быть создана, и как оказалось — эта цель была достигнута блестяще. Единственное, против чего не протестовали немцы, это против военной музыки, и злые языки говорили, что вся военная мощь гетмана состоит из девяти оркестров военной музыки.

II

Мое назначение Управляющим Державным Земельным Банком

Я уже говорил, что в начале гетманщины я упорно отказывался от всяких служебных «посад» и твердо решил совершенно устраниться от какой бы то ни было политической деятельности, занявшись исключительно частной службой и личными делами. За все предыдущее время я слишком устал от политики и революции, да и личные финансовые дела требовали известного ремонта. Решение свое я привел в исполнение и хорошо устроился в Харькове; единственно от чего я не мог отказаться, это от участия в работах аграрной комиссии. Я много думал и работал над этим вопросом, и теперь, когда судьбе угодно было допустить меня в числе очень немногих до решения, как тогда казалось, уже окончательного, этого вопроса, я не смог отказать себе в этой работе: это отнимало у меня немного времени, — я ездил из Харькова на каждое заседание и так как в дороге приходилось проводить только одну ночь, да и заседания бывали далеко не каждую неделю, то эти поездки мало мешали моим делам.

Я знал, что есть проект организации нового Державного Земельного Банка, долженствующего объединить бывшие Дворянские и Крестьянские Банки; знал, что устав его вырабатывается в Министерстве финансов, что цель Банка — способствовать проведению в жизнь будущей аграрной реформы, но этим и ограничивались все мои сведения. В первой половине августа 1918 года совершенно неожиданно ко мне обратился только что приехавший из Киева Председатель Протофиса кн. А.Д. Голицын с предложением занять должность Управляющего Державного Земельного Банка, открытие которого предстояло на днях. Не взирая на то, что занятие этой должности окончательно спутывало все мои планы и заставляло меня бросить и семью, и Харьков с его делами, я принял назначение не колеблясь. Хотя эта должность и считалась на правах товарища министра и являлась «великой посадой», но, конечно, не материальные выгоды предстоящей службы заставили меня принять это решение. Для меня было ясно, что решение аграрного вопроса в том направлении, которое намечалось и правительством и аграрной комиссией, немыслимо без участия Земельного Банка, даже больше — ему предназначалась главенствующая роль и сознание того, что я, заняв эту должность, явлюсь одним из активнейших деятелей реформы, разом уничтожило все мои колебания и сомнения, сознание долга заставило меня согласиться сразу¹.

Единственное условие, поставленное мною, состояло в том, что — ранее назначения — я выясню точку зрения Министра финансов на задачи Банка. Через день я уже был в Киеве и, после двух-трех свиданий с Министром финансов, мое назначение состоялось.

А.К. Ржепецкий видел в Земельном Банке главный рычаг аграрной реформы. Будучи убежденным противником принудительного отчуждения, А.К. Ржепецкий находил, что ввиду сложившихся обстоятельств, крупное землевладение падет само собой и обязанностью Государства является только рационально поставленная помощь — как продавцам, так и покупателям земли. Ввиду закона 14-го июня 1918 г. о максимуме покупки в 25 десятин, открывающийся Банк являлся единственным покупателем целых крупных имений, таким образом устранялась земельная спекуляция, а дабы избежать всяких посредников, которые, конечно, за хорошее вознаграждение, принимали на себя все работы по парцелляциям и все хлопоты по совершению формальностей. Банк должен был быть так сконструирован, чтобы были уничтожены все излишние формальности как при покупках за счет Банка, так и при посреднических сделках. По мнению Министра, Банк должен был быть учреждением чисто коммерческим, содержаться на свои прибыли, при сделках не требовать приплат из Государственного Казначейства и являться учреждением бессословным; таким образом, он не должен был поддерживать ни продавцов, помещиков, ни покупателей; конечно, Банк, как учреждение государственное, не должен гоняться за большими прибылями, но должен работать и без убытков. Платить за землю предполагалось ее действительную стоимость, сдерживая, конечно, излишние аппетиты.

При проведении Устава Банка большие прения вызвал вопрос о праве Банка выдавать ссуды под земли — как незаложенные, — так и под заложенные в ипотечных Банках. После долгих прений в Совете Министров этот вопрос был решен в том смысле, что после массовых разгромов владельческих имений и при изменившихся вообще условиях хозяйства, требующих огромных денежных затрат, нельзя сразу лишить всю сельско-хозяйственную промышленность ипотечного кредита, а потому за банком нужно сохранить право выдачи и ссуд, но т. к. с другой стороны крупные выдачи ссуд повлекли бы за собой выбрасывание на рынок массы закладных листов и тем могли бы понизить их курс, а с другой — значительная часть владельцев могла бы, получивши значительную ссуду отказаться от продажи своей земли, выжидая повышение цены ее, то Банку, по Уставу, было предоставлено право выдачи только дополнительных ссуд под имения, ранее заложенные в Дворянском Банке, в целях восстановления разоренных хозяйств, и только как временная мера в течение первых 3-х лет существования Банка. На мой вопрос, почему остановились на моей кандидатуре, — человека, никогда не служившего в банковских учреждениях, — министр ответил, что это сделано совершенно сознательно, в целях поставить во главе дела человека совершенно нового, далекого от всякой банковской рутины и тех традиций, которые убивали деятельность бывших Крестьянского и Дворянского Банков; прежняя волокита должна была быть уничтожена, это живое дело должно вестись быстро и удобно для всех клиентов, только тогда оно и оправдает возлагаемые на него надежды. «Вы должны поставить дело так, чтобы каждое предложенное имение могло быть куплено с окончанием всех формальностей в 2 — максимум 3 месяца; если Вы этого достигнете, то первая половина дела будет сделана и Вы будете иметь громадное количество предложений. Не менее быстро должна вестись и парцелляция имений и распродажа их мелкими участками, — чем скорее начнется продажа, тем скорее наступит успокоение в деревне»².

Из этих предварительных бесед мне стало ясно, что хотя в вопросе о принудительном отчуждении я и расхожусь с Министром, но во всех остальных основных вопросах на деятельность Банка я совершенно согласен с ним, а потому предлагаемое место для меня совершенно приемлемо, тем более что вопрос принудительного отчуждения должен будет решаться не Банком, а Правительством. В это время мне еще не приходило в голову, какое участие лично мне придется принимать в решении этого неразрешимого и, поистине, проклятого вопроса!

III

Когда мы сговорились с министром финансов, А.К. Ржепецким, и выяснилось, что и я явился для него также человеком подходящим, осталась последняя формальность — мое представление Ясновельможному Пану Гетману, который, по словам Ржепецкого, очень интересуется аграрным вопросом вообще и Земельным Банком в частности. Представление это должно было состояться немедленно, еще до назначения. Аудиенция была назначена на другой день в 4 часа дня, но здесь встретилось большое затруднение. Оказалось, что для того, чтобы попасть во дворец пред ясные очи Пана Гетмана, не взирая на его желание, — необходимо еще получить пропуск, а на это нужно потратить не менее трех суток для получения всевозможных справок из милиции и прочих учреждений, а я, как только что приехавший, на беду еще и прописан нигде не был. Министру пришлось принять целый ряд экстренных мер, до посылки чиновника особых поручений с письмом к какому-то коменданту для того, чтобы выполнить волю самого Ясновельможного. Но так или иначе, наконец, все формальности были соблюдены, столь драгоценный пропуск получен, и вместе с министром финансов и министром земледелия я, наконец, попал во дворец.

С самого рождения гетманщины, вся эта авантюра производила на меня впечатление оперетки, но, если бы раньше у меня было иное впечатление, то достаточно было раз побывать на приеме, чтобы уже не осталось никакого сомнения в опереточности всего, что происходило в это время. В этот день было заседание Совета министров, и потому во дворце собралось все правительство. После целого ряда контрольных проверок конвоем наших злополучных пропусков, мы, наконец, вступили во дворец; в вестибюле и на лестнице стояли ражие гайдуки, по-видимому, из бывших околоточных столичной полиции, одетые в театральные национальные костюмы, на площадке перед парадным залом собрался генералитет; тут были и Начальник Сердючной Дивизии, и Бунчужный генерал, и начальник Пограничной Стражи, — все это в каких-то особенных, совершенно фантастических костюмах, тут же находились и лица в морской форме, но с аксельбантами и какими-то особыми отличиями — это был и. д. морского министра, и еще кто-то, именуемый флотоводцем — интересно было бы знать, где же тот украинский флот, который эти господа должны были водить.

Встретил нас личный адъютант Пана гетмана — высокий молодой человек в особом кунтуше защитного цвета, расшитом на груди какими-то шнурами, на плече золотые аксельбанты, широкий ярко-красный пояс и кривая «шабля» на боку; штаны — по Гоголю, «шириною с черное море», сапоги со шпорами. Недурна была и голова. Согласно историческим преданиям, запорожцы носили знаменитый «оселедец», т. е. на выбритой голове оставался длинный чуб, — но так как Украина в то время была еще очень юной, то и «оселедец» еще не успел отрасти, а только запускался, и на коротко остриженной голове имел вид черной ленты, или вернее — черного пластыря, направлявшегося от макушки к уху.

Всех министров он величал «Ваше Высокопревосходительство»; меня же, как лицо новое и ему неизвестное, он величал просто «Превосходительством». Первое, что мне бросилось в глаза через открытую дверь зала заседаний Совета Министров — это портрет пана Гетмана: на месте портрета Николая II был водружен портрет Ясновельможного. Я не заметил, сохранилась ли корона на раме, но из рамы рельефно выступал Ясновельможный в черкеске, с офицерским Георгием, причем фоном для портрета служил лес, так что гетман был изображен как бы выступающим из лесу. Кому пришла фантазия изобразить именно в таком виде главу молодого государства — не знаю, но те из членов Совета Министров, с которыми мне приходилось говорить по этому поводу, уверяли меня, что аллегории здесь нет.

Некоторое время мне пришлось ожидать аудиенции в Белом зале дворца; из этого зала две двери вели во «внутренние покои» Его Светлости, обе двери охранялись парными часовыми — молодцеватыми, бравыми, очевидно, из бывших офицеров. Смена часовых производилась по всем правилам гарнизонного устава, с разводящими, паролями, сдачей поста и т. д. Без пароля пропускался лишь сам Пан Гетман (да и черный пудель, вероятно, — любимец ясновельможной Пани). Даже гайдуки — попросту лакеи, но одетые в особые костюмы, шмыгавшие постоянно взад и вперед, и те должны были говорить пропуск. Смена караула производилась при двух оркестрах музыки, причем музыкантов было значительно больше, чем солдат.

В зале, в числе ожидающих, мне пришлось познакомиться с несколькими офицерами Генерального Штаба, чином не ниже полковника, — все это были начальники штабов разных частей, корпусов, армий и т. п., причем №№ частей обыкновенно были не ниже 4-го, а на вопрос — где же первый Корпус — следовал быстрый ответ: «Фундуклеевская, № такой-то». «Но позвольте, не может весь Корпус поместиться в одном доме». «Да, конечно, там помещается только Штаб, Корпус же находится в периоде формирования». С каждой минутой для меня становилось все яснее, что правы те, кто исчислял все гетманские военные силы девятью или двенадцатью оркестрами музыки.

А в двери гетмана частенько в это время шмыгали немецкие мундиры, им отдавалось предпочтение, и в то время, как в приемный ожидал «Бунчужный», т. е. военный министр, — в кабинет свободно проходил немецкий лейтенант.

Моя личная аудиенция продолжалась недолго: принят я был вместе с министром финансов А.К. Ржепецким. Нас встретил стройный, моложавый, довольно красивый, — я сказал бы, свитский генерал, в черной черкеске и с Георгиевским крестом, в том же костюме, в котором Пан Гетман был изображен на портрете. Манеры, любезность обращения — все это обнаруживало свитского генерала, бывшего придворного. Мне приходилось раньше сталкиваться со вновь назначенными губернаторами из петербургских чиновников высшего круга, и сходство было поразительное. Разговор велся на русском языке.

Первый предложенный мне вопрос был: каков был мой образовательный ценз; затем, в каких банках я служил, — на что я ответил, что никогда не служил ни в одном банке, а всю жизнь служил только по земству. После еще нескольких несущественных вопросов, Гетман, обращаясь к Ржепецкому, сказал ему, что он вполне одобряет его выбор. «Агроном по образованию — значит, знает землю и сельское хозяйство; человек, долго служивший в земстве, — значит, знает землю и сельское хозяйство; человек, долго служивший в земстве, — значит, умеет подбирать надлежащих помощников и обращаться со служащими; и, как никогда не служивший в банках — далек от банковской рутины и волокиты». Далее, глава государства пытался хоть несколько уяснить себе, как быстро можно «разрешить аграрный вопрос». Ему, очевидно, казалось все это так просто и легко, что мои указания на технические трудности его несколько смутили, а замечание, что землемерные работы потребуют более 10 лет, показались совсем неправдоподобным. Характерно, что когда через несколько месяцев по тому же вопросу мне пришлось беседовать с комиссаром Украинской республики (петлюровской, а не советской), то я натолкнулся на такую же точно неосведомленность и на тот же взгляд, что все дело с землей можно решить чуть ли не в пару месяцев. В заключение — несколько любезных фраз, пожелание успеха, — и аудиенция кончилась.

А на другой день, 20 августа, Гетманом была подписана и грамота о моем назначении — «Управителем Державным Земельным Банком».

IV

Министр финансов Ржепецкий, поздравив меня с назначением, сказал, что банк должен начать функционировать немедленно, и во всяком случае не позднее 1-го сентября. Нужно заметить, что 20-го августа единственным утвержденным служащим — был я. Советом Министров были утверждены штаты, т.е. расписание должностей и оклады, но количество служащих определено не было, конечно, никакой сметы составлено также не было, поместить будущий Банк предполагалось в здании Киевского Отделения Дворянского и Крестьянского Банка, но отводимые помещения были заняты различными учреждениями и кооперативами, об обстановке, конечно, не могло быть и речи; вообще, в остающиеся 10 дней нужно было сделать все, включительно до проведения сметы через Государственный Контроль. На первый взгляд, задача казалась невыполнимой. Но по счастью, как раз в это время было созвано совещание всех управляющих отделениями, которое разработало целый ряд организационных вопросов; при ближайшем участии А.А. Генрихсена, была составлена смета. Управляющий Киевским Отделением В.Н. Верховский, принимавший ранее деятельное участие в выработке устава банка, оказал мне большое содействие, и в первый организационный период — не только своим личным трудом, но и предоставлением в мое распоряжение прекрасных работников, как из состава Киевского Отделения, так и из числа прикомандированных к Отделению. С первого же дня организационных работ в них принимали деятельное участие такие работники, как впоследствии расстрелянный большевиками К.Е. Малютин, И.В. Булацель, И.И. Лелюков, А.А. Славянский и др. Наибольшие затруднения должно было встретить составление сметы и утверждение ее Государственным Контролем. Представитель Контроля заявил, что смета должна быть составлена по форме ранее составлявшихся смет Дворянского и Крестьянского Банков, но составленная по такой форме смета являлась печатным трудом в несколько сот страниц и конечно ничего подобного в течение нескольких дней составить было нельзя. Единственное полезное, что я узнал из нее, это что фунт чая дает 1200 стаканов. Пришлось прежние отбросить и составить смету более житейскую — без ссылок на § § Урочного положения, без вычисления количества перьев, расходуемых каждым писцом и т. п. В первый момент представитель Контроля заявил, что такой сметы они даже и рассматривать не могут, но потом по настоянию Министра финансов, смета в таком виде была утверждена на первые 4 месяца, т. е. по 1 января 1919 года. [Выделенное курсивом зачеркнуто Р.Ю. Будбергом. — А.П.]

Как бы то ни было, а 1-го сентября состоялось торжественное открытие Банка в присутствии почти всего Совета Министров с молебном, речами и даже «чаем»; последний был, впрочем, чаем в буквальном смысле слова — не было ни вина, ни закусок. Во время молебствия был один рискованный момент, когда запели «Спаси Господи, люди Твоя», я не знал, кому же будут желать «победы». Оказалось, что желали ее «Ясновельможному Пану Гетману Павлу».

Речи министров были довольны бесцветны и все сводилось к тому, что новый банк является главным рычагом аграрной реформы, и, благодаря этому, ему предстоит большая государственная и историческая роль.

Со 2-го сентября началась уже повседневная работа в Банке и с первых же шагов ее стали сказываться и результаты спешности. Когда нужно было открыть текущий счет в Государственном Банке, оказалось, что сделать это невозможно, так как еще не назначены лица, которые, по уставу, должны подписывать чеки; нельзя было заказать закладных листов потому, что по той же причине нельзя было дать факсимиле подписей, и в конце концов пришлось заказать листы без факсимиле, и впоследствии — каждый лист подписывать уже от руки.

Штат служащих подбирался постепенно и до самого падения Гетманщины было набрано всего около% служащих в центральном правлении. Наследство от бывшего Крестьянского и Дворянского Банков досталось Украинскому Державному земельному Банку в смысле материальных богатств очень солидное, но зато в смысле отчетности очень трудное. Все дела б. Центрального Управления и документы остались в Петрограде, все что было в 8 отделениях, расположенных на Украине, но самые границы Украины разорвали некоторые губернии на части, причем часть уездов отошла к Украине, а самые Отделения, как Курское, Минское, остались в Большевизии и дела их, по-видимому, были уничтожены; три уезда Таврической губернии отошли к Украине, а остальные попали к Крымскому Правительству: ввиду такого положения дела, организация бухгалтерии и контроль представляла громадную трудность и мы решили приступить немедленно к организации всех отделов делопроизводства, — для организации же бухгалтерии и контроля — пригласить наиболее видных работников бывшего Центрального Управления в Петрограде и к самой организации и приступить уже после их приезда, который, как мы рассчитывали вначале, должен был состояться в конце сентября или начале октября. Но обстоятельство сложились так, что из Питера приглашенные служащие смогли попасть в Киев только к половине ноября, уже под гром пушек наступающей Директории, вследствие чего организация бухгалтерии и контроля осталась в зачаточном состоянии. Но обстоятельства не ждали, и деятельность Банка должна была развиваться спешно; Банк должен был начать покупки, дабы успокоить несколько владельцев земли, и должен был немедленно приступить к парцелляции имевшегося уже фонда и скорейшей продаже его для успокоения деревни. Но, прежде чем начать покупки, нужно было выработать и правила оценки, и покупки, и провести их утверждение.

Правила покупки не представляли особой сложности и были выработаны и утверждены очень быстро, но выработка правил оценки представляла очень значительные трудности. Руководствоваться, как раньше, средними арендными ценами за предыдущие годы, было невозможно, т. к. ввиду падения ценности денег и роста цен на хлеб, принимать в расчет цены за 3—5 предшествовавших лет было немыслимо: реальных цен на землю на рынке также не существовало уже по одному тому, что единственным покупателем более или менее крупных имений являлся только один Банк. Тогда мы решили основываться на оценке по производительности почвы. Бралась средняя урожайность в данном и соседних имениях, брались средние твердые цены за последние три года и фактическая стоимость обработки по ценам последнего года, и из этих данных выводилась доходность, а отсюда и ценность земель. Способ этот являлся очень неточным, давал громадный простор оценщику, который мог подогнать оценку довольно произвольно, поэтому был введен, в качестве контрольного, — еще и в такой методе: имение оценивалось по довоенной доходности и вводился корректив на падение рубля, т. е. полученная цена умножалась в 3—4, а иногда в 5 раз. Всем нам было ясно, что эти способы очень гадательны, что при применении их возможны ошибки и даже убытки для Банка, но мы решили остановиться на них, т. к. дело надо было сдвинуть с мертвой точки, нужно было показать, что Банк работал, а приобретение нескольких десятков тысяч десятин, хотя бы и в убыток для Банка, нас не смущало, т.к. при том громадном масштабе, который должны были принять его обороты, — могущие быть убытки являлись грошами, тем более, что сама жизнь в лице покупателей должна была скоро указать нам, верны ли наши оценки. Конечно, Совет Банка, с своей стороны, особенно тщательно относился к каждой оценке и подробно изучал каждое дело [выделенное зачеркнуто Р.Ю. Будбергом. —А.П.]. Параллельно с покупками земель, Отделениям было поручено немедленно произвести парцелляцию оставшихся у них земель и оценку их теми же способами, которые применялись при новых покупках, и таким образом вновь оцененные земли предложить населению в продажу. Мы рассчитывали, что раз и покупатели найдутся, то, значит, наши методы правильны и, по крайней мере, на первое время, ими можно руководствоваться, и наши предположения оправдались блестяще — ввиду громадного скопления денег в деревне и их обесценения — количество покупателей всюду во много раз превышало количество предложенных участков. Предложение земли в продажу было довольно значительным и, в общем, по ценам — принимая во внимание падение стоимости денег — довольно приемлемым; только в редких случаях аппетиты разгорались, но тогда мы просто воздерживались от покупок. Всего было предложено купить земли около 100 тысяч десятин; часть предложенных земель не могла быть куплена Банком потому, что представляла собою земли, которые нельзя было немедленно парцеллировать без мелиоративных работ, часть же — это были леса.

Так как Украина страшно бедна лесами, то уничтожение лесных площадей и перевод их в пахотные угодья являлись с государственной точки зрения недопустимыми; с другой стороны, — накопление больших лесных площадей в руках Банка — было также нежелательно, ибо повлекло бы за собой необходимость организации лесного хозяйства и затраты крупных капиталов на приобретение угодий, которые нельзя было бы передать в ближайшем будущем населению. А такое накопление происходило бы автоматически и довольно быстро, т. к. Банк покупал целые имения, а продавал бы только пахотную землю и луга, все леса же оставались бы за ним; уже от бывшего Крестьянского Банка — Державному Банку перешло около 40 тысяч десятин. Образование лесного фонда не входило в задачи Банка и, строго говоря, даже противоречило им, а в то же время являлось прямой задачей государства, т. е. министерства Земледелия. Министр Земледелия, а главное его Товарищ, заведующий Лесным отделом, вполне согласился с моей точкой зрения и вопрос о передаче лесных угодий в министерство Земледелия был решен сразу. В то же время, у министерства Земледелия было около 450 тысяч десятин пахотных земель, разбросанных в разных губерниях, на которых велось довольно нелепое хозяйство, не оплачивавшее в последнее время даже повинностей. Наличие у государства таких значительных площадей земли в момент земельного голода становилось явлением ненормальным, и сам собой напрашивался обмен угодий: Банк должен был передать в ведение Министерства Земледелия все земли, не подлежащие немедленной парцелляции, как-то леса, пески, болота, действующие овраги и т. п., а Министерство Земледелия должно было передать банку все земли, годные для парцелляции — конечно, за исключением тех, которые нужны государству для культурных целей. Осуществление этого мероприятия возможно было по соглашению Министра финансов и Земледелия, которые должны были совместно выработать законопроект об обмене угодий, и после утверждения его Советом Министров — можно было уже приступить к самому обмену. И вот, на создании и проведении в жизнь этого закона в полной силе проявилось отсутствие [вероятно, правильно — присутствие. — А.П.] бюрократической волокиты. Простой и ясный поначалу вопрос — по мере его проведения в жизнь — становился все сложнее и запутаннее. Оба министерства опасались, что Банк, получивши бесплатно значительный земельный фонд, распродаст его, и не будет иметь в своем распоряжении сотню-другую миллионов в виде беспроцентной ссуды. Министр финансов в первый момент находил, что всякое государственное имущество может быть отчуждено только при том условии, что вырученные за него суммы должны поступить в казначейство: обмен крупного земельного фонда на «керенки» казался ему нецелесообразным. Министр Земледелия, получив в свое ведение земли, требующие значительных затрат на мелиорацию, да еще мелиорацию длительную, — был поставлен в затруднение — где взять для этого нужные капиталы. Для выяснения всех этих вопросов была образована при Наблюдательном Комитете Банка небольшая комиссия, в состав которой вошли товарищи министра земледелия Брунст и Бурлаков, товарищ министра финансов фон Замен, председатель наблюдательного комитета Банка Антонов и я — от Державного Земельного Банка. В течение десяти дней соглашение было достигнуто и законопроект был выработан. В основу его были положены следующие начала. Банк покупает у правительства земли, не нужные ему для культурных целей, на таких же основаниях, на каких он покупает их у частных лиц, и всю следуемую с него сумму уплачивает процентными обязательствами. Правительство полученные бумаги обязуется держать у себя в портфеле и не выбрасывать на рынок; полученные же с Банка проценты по бумагам — передаются Министерству Земледелия и образуют фонд для производства мелиоративных работ. С своей стороны, правительство покупает у Банка все леса и земли, не подлежащие немедленной парцелляции, на основании оценок, произведенных теми же комиссиями на тех же основаниях, как и при покупке земель у правительства, причем следуемые Банку суммы возвращаются 4,5% обязательствами. В том же законопроекте был указан состав оценочных комиссий и способ совершения юридических формальностей. Когда оба министра согласились на внесение этого законопроекта в Совет Министров, то один из видных старых служащих Центрального Управления бывших Дворянского и Крестьянского Банков, поздравляя меня, с трепетом сказал: «знаете, при прежнем Правительстве сам Александр Васильевич Кривошеин 8 лет проводил этот закон, и не успел его провести, а теперь все сделано в 10 дней!»

Ранее, чем Банк мог приступить к парцелляции земель, могущих быть парализованными немедленно, надо было решить основной вопрос, какие цели преследует государство в своей земельной политике: желает ли оно распределить банковский фонд только между безземельными и малоземельными, или же главные усилия Банка должны быть направлены на создание среднего, но крепкого крестьянского хозяйства по типу столыпинского отрубника. Этот вопрос должен был быть решен правительством и решение правительства для Банка, как учреждения государственного, должно было быть обязательным.

Я не буду в данный момент доказывать, какое решение было бы целесообразнее с государственной точки зрения, скажу только, что опыт продажи безземельным и малоземельным крестьянам на самых льготных условиях был уже произведен бывшим Крестьянским Банком в широких размерах, и дал самые отрицательные результаты: проданные этому контингенту покупателей земли ежегодно публиковались в продажу в колоссальном количестве, владельцы их в громадном большинстве случаев влачили самое жалкое существование, а самые земли или сдавались в аренду, или же производительность их падала до минимума. Надо было надеяться, что новому банку будет поставлено задачей — создание крепкого крестьянского хозяйства, в таком случае ранее начала работ по парцелляции Банку пришлось бы решить вопрос о минимуме отчуждаемой земли (максимум, очевидно, должен был быть установлен правительством). Это необходимо было в целях избежания распыления земельного фонда. При решении этого вопроса, не касаясь земель усадебных, необходимо было иметь в виду, желает ли покупатель прикупить участок земли к существующему уже хозяйству, или покупщик собирается устроить новое хозяйство. В первом случае установление минимума излишне, так как, как бы ни был мал прикупаемый участок, он увеличивал площадь уже существующего хозяйства и, следовательно, не распылял земельного фонда. В тех же случаях, когда предстоит образование нового хозяйства, размер продаваемого участка должен был быть установлен так, чтобы хозяйство могло существовать самостоятельно. Каких бы размеров не достигал земельный фонда Банка, если бы в него попали даже все без изъятия частновладельческие и казенные земли, все-таки их далеко не хватило бы, чтобы удовлетворить желания всех покупателей. Поэтому ни при каких условиях не приходилось мечтать о возможности доведения продажных участков до максимума, установленного правительством. Размеры минимальных участков для каждой местности были различны, в зависимости от условий почвы и климата. В самых плодородных уездах Полтавской, Киевской и Харьковской губерний они не могли быть ниже 6—8 десятин. Как бы ни казались малы на первый взгляд эти минимальные участки, но необходимо было строго придерживаться установленного их размера, ибо иначе произошло бы или бесцельное распыление земельного фонда на участки, неспособные создать самостоятельное хозяйство, или, при произвольном повышении размеров продаваемых участков, значительная часть покупателей была бы лишена возможности, за неимением свободных земель, — устроить свое хозяйство в то время, как счастливчики, которым попали участки с повышенной нормой, имели бы некоторый излишек земли против того количества, которое необходимо для создания крепкого крестьянского хозяйства.

В Банке кипела самая интенсивная организационная работа, а тучи над Гетманством сгущались все больше и больше. Все чаще и чаще в Банке мы получали извещения о захвате Петлюровскими бандами то отдельных банковских имений, то целых уездов; область деятельности Банка сокращалась почти ежедневно.

За время существования Державного Земельного Банка, им было куплено около 10.000 десятин, но окончательно утверждены были купчие крепости только на два имения, одно в Киевской и одно в Харьковской губернии; все остальные сделки не могли уже быть закончены, так как или старшие нотариусы, или владельцы имений, или и самые Отделения Банка попадали в черту достигаемости. С половины ноября канонада в Киеве была слышна уже непрерывно. Разложившаяся, уходящая немецкая армия никому никакого противодействия не оказывала, и Киев с каждым днем сдавливался все более тесным кольцом, из которого оставался только один — сравнительно свободный — выход, это путь на Одессу. Естественно, что при таких условиях деятельность Банка начала замирать. Все успокаивающие воззвания Гетмана и его правительства мало помогали и паника росла с каждым днем. Гетманские войска существовали только на бумаге; ничтожная по численности группа офицеров, плохо организованные, еще хуже снабженные, при постоянной смене «главнокомандующих», очевидно, не могли сдержать натиска войск «директории», в состав которых входили и хорошо обученные галицийские войска, — «гуцулы». Ни для кого из нас не было сомнения, что Киев обречен, что дни его сочтены; но гетманское правительство, за исключением, кажется, только бывшего министра внутренних дел И.А. Кистяковского, не покидало Киева, и вскоре по вступлении петлюровцев — было арестовано.

В это время я избежал ареста, хотя и не скрывался и даже появлялся ежедневно в Банке. Но чаша сия меня все-таки не миновала, хотя уже в другом месте и при других условиях.

ГАРФ. Ф. Р-5881. Оп. 2. Д. 270. Л. 1—24.
Машинопись с отдельными рукописными вставками

Примечания

1. Часть предложения, выделенная курсивом, вычеркнута автором из текста.

2. Выделенный курсивом абзац перечеркнут в тексте автором.