Глава 12. Крымские реформы Врангеля

Свой приход к власти Врангель, как и положено, отметил грандиозным молебном и военным парадом. Утром 25 марта (5 апреля) в Севастополе прошел крестный ход, направлявшийся на площадь Нахимова. У памятника Нахимову установили аналой, рядом с которым стояли Врангель, несколько генералов и члены английской и французской миссий. После молебна состоялся парад частей Добровольческой армии.

Врангель писал:

«В Крым переброшено было, включая тыл, около двадцати пяти тысяч добровольцев и до десяти тысяч донцов. Последние прибыли без лошадей и без оружия. Даже большая часть винтовок была при посадке брошена. Казачьи полки были совершенно деморализованы».

Тут я отвлекусь и напомню читателям о современных либералах-образованцах, которые утверждают, что после эвакуации врангелевских войск в ноябре 1920 г. из Крыма красные расстреляли 50, 100 и даже 150 тысяч белых офицеров. Это после потерь за 9 месяцев боев и минус эвакуация. Что-то не ладится с арифметикой у господ образованцев.

28 апреля Врангель «сменил вывеску»: название Добровольческая армия было заменено на Русская армия. Для этого у барона должны были быть серьезные основания. Ведь большинство белых офицеров гордилось прежним названием. О «ледовом походе» Добровольческой армии ходили легенды. Увы, Добрармия запятнала себя грабежами и разбоями. Это говорю не я, об этом многократно писал «деду» сам барон. Наконец, уже весной — летом 1919 г. армия Деникина перестала быть добровольной. Туда насильно мобилизовывали крестьян, обывателей и даже пленных красноармейцев. И Врангель идет по традиционному пути — меняет вывеску. В России стало традицией, когда какая-то группа людей становится крайне непопулярной в народе, ей срочно по-дыскивают новое название. Пример: женщин, родивших без брака, в дореволюционной России называли девицами, большевики сменили вывеску на «матери-одиночки», вскоре и это название стало непопулярным и его в 70х годах заменили на «одинокие мамы», а затем — на «неполные семьи». Аналогично менялись названия у педерастов: сначала гомосексуалисты, потом — геи, затем — лица с нетрадиционной сексуальной ориентацией.

С заменой вывески во врангелевской армии ничего не изменилось. Разве что поперли генералов типа Шиллинга. Добровольцы в армию более не шли, и барон объявил мобилизацию. Поначалу призыву подлежали все военнообязанные в возрасте от 18 до 34 лет, затем — от 16 до 48 лет. Крестьяне, несмотря на суровейшие меры — конфискацию земли и имущества, репрессии вплоть до физического уничтожения дезертиров и укрывающих их, — всячески пытались избежать армии. Увы, ничего не помогало. На воинские пункты прибывало не более трети призывников, из сотен мобилизованных до воинских частей доходили десятки. Многие сотни дезертиров уходили в горы к зеленым.

Врангель отчаянно пытался найти себе союзников. Дошло до того, что барон регулярно посылал к Махно своих эмиссаров. Большинство их было перехвачено красными. В августе очередного курьера доставили к самому Махно. Дневник оперативного отдела махновской армии сохранил запись: «Принимали посланного от Врангеля с письмом делегата, которого заседание командного состава приговорило к расстрелу и постановило опубликовать в печати содержание письма и наше отношение к белым».

Стремясь пополнить Русскую армию, Врангель выпустил из тюрем несколько сот уголовников во главе с атаманом Володиным. Атаман вместе со своим воинством был отправлен на фронт. Увы, толку от бандитов было мало. Сам же Володин вскоре был расстрелян белыми за разбой в Мелитопольском уезде.

Не забывал Врангель и о пленных в качестве источника пополнения армии. В приказе от 29 апреля говорилось: «Безжалостно расстреливать всех комиссаров и других активных коммунистов, захваченных во время сражения». Остальных… принимать на службу.

От реформ армейских перейдем к реформам гражданским. Уже спустя 4 дня после парада и молебна в Севастополе барон присвоил себе титул «Главнокомандующий Русской армии и Правитель Юга России».

Связь Правителя с гражданскими властями осуществлялась через начальника штаба. Сначала это был П.С. Махров, которого считали слишком левым. В середине июня Врангель назначил генерала Махрова военным представителем в Польше, заменив его другом и сподвижником П.Н. Шатиловым.

Первоначально Гражданское управление представлял Совет начальников управлений при Главнокомандующем (Правителе). В него вошли: Управление внутренних дел, объединявшие ведомства собственно внутренних дел, земледелия, торговли и путей сообщения (таврический губернатор Д.П. Перлик, которого сменил в двадцатых числах мая бывший во времена командования Врангелем Добровольческой армией его помощником по гражданской части С.Д. Тверской; пост вице-губернатора занял А.А. Лодыженский); финансов (М.В. Бернацкий); иностранных дел — внешних сношений (П.Б. Струве); юстиции (Н.Н. Таганцев), военное (генерал-лейтенант В.Е. Вязьмитинов). Струве большую часть времени пребывал за границей, и его обязанности на месте исполнял Г.Н. Трубецкой. По прошествии некоторого времени на место начальника выделенного Управления торговли и промышленности был назначен единственный «местный» в Совете — В.С. Налбандов. Кстати, левее его (октябриста) около Врангеля не было никого.

В связи с намеченной аграрной реформой возникло отдельное Управление землеустройства во главе с сенатором Г.В. Глинкой.

Должность государственного контролера получил бывший член Государственной думы Н.В. Савич. Оба отличались устойчиво правыми взглядами.

20 мая, после настойчивых уговоров Врангеля, в Севастополь прибыл 63летний А.В. Кривошеин. В 1908—1915 гг. он служил главноуправляющим земледелием и землеустройством. Тайный советник. Близкий друг ряда русских миллионеров — Мамонтовых, Рябушинских и др. Женат на внучке миллионера Морозова. В 1919 г. служил у Деникина, но затем уехал в Париж. 20 мая 1920 г. Кривошеин прибыл в Севастополь на британском крейсере. Он фактически стал гражданским заместителем Врангеля. Врангель буквально преклонялся перед Кривошеиным: «Человек выдающегося ума, исключительной работоспособности», «выдающийся администратор», «человек исключительной эрудиции, культурности и широкого кругозора»… Дальше особенно важно: «Принадлежа всей своей предыдущей службой к государственным умам старой школы, он, конечно, не мог быть в числе тех, кто готов был принять революцию, но он ясно сознавал необходимость ее учесть. Он умел примениться к новым условиям работы, требующей необыкновенного импульса и не терпящей шаблона».

Князь Оболенский, также служивший в гражданской администрации Врангеля, оценивал Кривошеина несколько иначе: «Человек большого ума, лучше многих понимавший всю глубину происходивших в русской жизни изменений и ясно представлявший себе, что возврата к прошлому нет. Но… он все-таки был плоть от плоти бюрократического режима… Долгая бюрократическая служба создала в нем известные привычки и связи с определенным кругом людей». И если «по основным чертам психологии» Врангель «оставался ротмистром Кавалергардского его величества полка», то Кривошеин — «тайным советником и министром большой самодержавной России». И тот и другой дальше «реформ сверху» пойти не смогли при любых обстоятельствах.

Идеологией Врангеля стало… отсутствие идеологии, точнее, несколько подправленная позиция деникинской непредреченности. Врангель писал:

«Когда опасный для всех призрак большевизма исчезнет, тогда народная мудрость найдет ту политическую равнодействующую, которая удовлетворит все круги населения. Пока же борьба не кончена, все партии должны объединиться в одну, делая внепартийную деловую работу, значительно упрощенный аппарат управления мною строится не из людей какой-либо партии, а из людей дела. Для меня нет ни монархистов, ни республиканцев, а есть лишь люди знания и труда.

На такой же точке зрения я стою в отношении к вопросу о так называемой "ориентации". С кем хочешь, — но за Россию, — вот мой лозунг.

В частности, касаясь германской ориентации, о которой так много пишут и говорят за последнее время, я не могу придавать ей серьезного значения. Германия, истощенная войной и занятая внутренними делами, едва ли может оказать реальную помощь другим странам.

Не триумфальным шествием из Крыма к Москве можно освободить Россию, а созданием хотя бы на клочке русской земли такого порядка и таких условий жизни, которые потянули бы к себе все помыслы и силы стонущего под красным игом народа».

Техническая неосуществимость создания в Крыму фирмой «Врангель и К°» райского уголка очевидна и теперь, и тогда, в далеком 1920 м. Но даже если предположить фантастический вариант создания райского уголка, то как о нем узнал бы русский народ? В идеологической борьбе красные одержали победу над белыми уже в 1918 г. Я уже не говорю о том, что контрреволюционная пропаганда беспощадно каралась ВЧК. Ну, предположим, дошли бы до крестьян центральных губерний прокламации с рассказами о райской жизни в Крыму. Риторический вопрос — поверили бы крестьяне, что те же деникинские генералы и офицеры вместо разбоя, вакханалии и бардака вдруг построили в Крыму земной рай! А пока суть да дело, Красная Армия вышибла бы барона из Крыма.

Писать об экономических реформах Врангеля очень трудно. И дело не только в том, что они остались на бумаге. Собственно, никаких четких законов и правил врангелевской администрацией выработано не было, а были лишь декларации о намерениях.

Квинтэссенцию внутренней политики Врангеля хорошо выражает его собственный афористический лозунг «хлеб и порядок» (из приказа № 179). Расшифровав его, обнаружим три кита, на которых зиждились надежды режима: земельная и земская (предполагалась и городская) реформы и свободная торговля.

Врангель приказал начать разработку мероприятий по аграрному вопросу 8 апреля. В апреле (с 11-го числа) — мае интенсивно работают комиссии под председательством сенатора Г.В. Глинки, бывшего товарища министра земледелия и начальника переселенческого управления. Смысл намерений Врангеля ясно выразил глава его кабинета А.В. Кривошеин: «..Если ставка на коллективный разум хозяйственного крестьянства оправдает себя, то мы сможем с гордостью и удовлетворением сказать, что заложен прочный фундамент будущей великой России».

25 мая 1920 г. (ст. с.) Врангель издает «приказ о земле»: «Приказ прежде всего определяет необходимые изъятия из этого положения, подсказываемые как требованиями справедливости, так и соображениями государственной пользы. За прежними владельцами часть их владений сохраняется, но размер этой части не устанавливается заранее, а составляет в отдельной местности предмет суждения волостных и уездных земельных учреждений, которым всего более знакомы местные хозяйственные условия».

Надо ли говорить, что при Врангеле «волостные и уездные земельные учреждения» целиком зависели от центрального аппарата Врангеля, а еще больше — от произвола офицеров ближайшей войсковой части. Кроме того, уровень коррупции подобных учреждений в десятки раз превышал взяточничество царских чиновников. Не подлежали разделу барские усадьбы, монастырские и церковные земли. Причем никаких объяснений о том, какие земли надо считать усадьбами, не было. За полученную землю крестьянин должен был платить компенсацию в течение 25 лет. Наконец, собственник перед отчуждением земли имел право ее продать.

Фактически это была та же политика непредрешенности. Правитель выдал благие идеи, а местные власти должны их реализовывать по своему усмотрению.

Проведение в жизнь подобной реформы в России даже в относительно спокойном 1913 г. привело бы к Гражданской войне. На счастье барона, его земельная реформа осталась на бумаге. Как писали А.Г. Зарубин, В.Г. Зарубин¹: «Реформа была доведена до конца только в имении Акманай Филибера-Шатилова Мелитопольского уезда, где 22 крестьянина получили в собственность арендную землю. Впрочем, не было и серьезных протестов. Так что суждения о вероятных результатах земельных преобразований Врангеля в случае долговременности его режима равносильны гаданию на кофейной гуще».

Интересны показания, полученные ВЧК от перебежчика Мейера 6 августа 1920 г. о положении в Крыму: «…по лавочкам, ресторанам и кафе дороговизна страшная: в день одному человеку нужно, чтобы прожить неголодно, — 100 000 р. Цены на продукты в Севастополе: сало — 3500 р., масло — 4000 р., яйца — 3000 р. 10 штук, хлеб — 200 р. в пекарнях, мясо — 15 000 р., трудно достать. Картошка — 1000 р. фунт. В этом духе на все в городах от Севастополя к Азовскому морю во много раз дороже, а хлеб в этих городах совсем мало заметен. Мельницы почти совсем не работают за неимением угля и нефти. Дрова, что-то не помню, но колоссальные деньги стоят. Тем, которые работают, разрешено молоть только последний сорт. Первые сорта приказом Врангеля запрещено. Много вывозится ячменя исключительно в Константинополь турецкими фелюжниками, которые привозят мелочь и спиртные напитки на обмен. Крестьяне хлеб армии отдают вяло…

Топливо стоит еще хуже. Три четверти мельниц стоит, мелкие заводы частные стоят. Военные суда стоят все. Ходят только катера, которые требуют мало отопления. Потом три подводные лодки, кажется, да два миноносца, ходят мало, но держат пары. А остальные стоят мертвыми. Еще ходят парохода три Российского Общества, добывая уголь в Константинополе за дорогую цену. А потому за перевозку от Севастополя до Керчи 13 тысяч рублей с пассажира. Пассажирское движение по железной дороге тоже трудное, да и поезда по расписанию почти не ходят, только воинские и один в сутки в одном направлении, так называемый почтовый, состоящий исключительно из товарных вагонов. Классных в движении нет. Еще на больших станциях стоят, отопляются поезда, кажется, дровами. Паровозы старые, ход тихий, вагоны побиты. Я ехал от Феодосии до Керчи, признаться, страшно было. Топлива заметно нет, расходуют последнее и получать неоткуда с падением Батума».²

Тем не менее спустя 90 лет находятся у нас либералы-образованцы, восхваляющие земельные реформы барона.

Поскольку в тексте приказа о земле были упомянуты волостные учреждения, барон повелел создать их. В начале июля завершила свою работу комиссия по рассмотрению законопроекта о волостном земстве, работавшая под председательством начальника гражданского управления С.Д. Тверского. Волостная реформа явилась закономерным «довеском» к земельной.

В приказе Врангеля от 15(28) июля говорилось: «Кому земля, тому и распоряжение земским делом, на том и ответ за это дело и за порядок его ведения». Восстанавливалось упраздненное деникинским правительством волостное земство. Избирательное право получили землевладельцы, духовенство, оседлые арендаторы и служащие. Речь шла, таким образом, о формировании преимущественно крестьянского самоуправления, но с оговоркой: председатель волостной управы исполняет обязанности волостного старшины и в качестве такового подчиняется уездному начальнику. Что и обеспечивало сохранение бюрократического контроля над земскими учреждениями.

В сентябре положение о волостном земстве было дополнено положением о земстве уездном. Согласно последнему, уездное земское собрание имело право высказать губернатору свои соображения о дальнейшей судьбе губернского земства. «Если уезды признают необходимым, губернская организация будет сохранена, но уже как добровольный союз земств, в противном случае она может быть заменена областной земской организацией или совершенно уничтожена».

Это был курс на устранение земской оппозиции. «Вся сельская интеллигенция — учителя, врачи, фельдшера… лишались права участия в волостных земствах… В сущности это было упразднение старого земства, земства, двигавшегося "цензовой" или "демократической" интеллигенцией, земства, имевшего свои навыки и традиции. Создавалось новое крестьянское самоуправление с преобладающим влиянием волостных старшин, подчиненных администрации». Ликвидировалось «средостение» между властью и народом в лице интеллигенции. Создавалась вертикаль: бюрократия — крестьянство, не имеющая промежуточных ступеней.

В маленьком Крыму в государственном аппарате Врангеля служило 10—12 тыс. гражданских чиновников. Кроме того, примерно 10 тысяч офицеров занимались гражданскими делами.

Выплачивать нормальное жалованье такой ораве была нечем. Так, месячное жалованье чиновников 16-го — 7-го — 4-го классов в мае 1920 г. составляло 7—16—27 тыс. рублей и вместе со всеми прибавками покрывало от 5 до 25 % семейного прожиточного минимума. В сентябре оклады были увеличены в два раза, но в октябре инфляция съела эту прибавку, и жалованье вновь стало покрывать лишь 5—10 % прожиточного минимума. Бедственное положение чиновничьих семей усугублялось еще и тем, что за зиму — весну они продали все, что еще можно было продать, и теперь этот источник дохода у них иссяк. Поэтому чиновникам не оставалось ничего другого, кроме как вымогать взятки и заниматься казнокрадством.³

Князь Оболенский так описывал свою жизнь в Симферополе в 1920 г.: «Мне лично и моей семье, жившей на мое "огромное" по сравнению с другими жалованье, приходилось отказывать себе в самых основных потребностях жизни сколько-нибудь культурного человека: занимали мы маленькую сырую квартиру на заднем дворе, о прислуге, конечно, и не мечтали, вместо чая пили настой из нами собранных в горах трав, сахара и масла мы не потребляли совсем, мясо ели не больше раза в неделю. Словом, жили так, чтобы только не голодать. Одежда и обувь изнашивались, и подновлять их не было никакой возможности, ибо стоимость пары ботинок почти равнялась месячному окладу моего содержания…

Конечно, голод не поощряет держаться на стезе добродетели, и люди, которые когда-то были честными, постепенно начинали, в лучшем случае, заниматься спекуляцией, а в худшем — воровать и брать взятки… В России, где честность никогда не являлась основной добродетелью, во время Гражданской войны в тылу белых войск бесчестность стала бытовым явлением».⁴

Одной из важнейших причин, вызвавших тотальную коррупцию, был психологический фактор. До 1917 г. царский чиновник служил царю и России. Советский функционер мог жить впроголодь, мечтая о построении нового справедливого государства. А в Крыму в 1920 г. чиновник испытывал мало пиетета перед самозваным правителем, да еще и немецким бароном. Замечу, что немецких баронов и генералов на Руси не любил не только простой народ, но и лучшие полководцы, ученые и писатели, вспомним Румянцева, Потемкина, Суворова, Кутузова, Скобелева, Ломоносова, хирурга Пирогова, писателей Пушкина, Гончарова, Льва Толстого и т. п. Само по себе явление Правителя России барона фон Врангеля было сказочным подарком пропагандистам Красной Армии.

Крымские чиновники в отличие от 1919 г. больше не говорили о походе на «златоглавую» Москву, посмеивались над победными сводками газет, где барона сравнивали с Александром Македонским. Предметом спора на политическую тему был единственный вопрос — когда собирать чемоданы. А рядом голодная семья! Да как тут не воровать самому честному чиновнику?

Правитель периодически издавал грозные указы против взяточников и казнокрадов, «подрывающих устои разрушенной русской государственности», грозил каторгой и смертной казнью, которая была введена в октябре. Но проку от этих угроз не было никакого. Провалилась и кампания официальной прессы, взывавшей к патриотическим чувствам чиновников под лозунгом «Брать сейчас взятки — значит торговать Россией!» Бесполезны были и разглагольствования авторов некоторых статей о том, что «ничтожное жалованье, дороговизна, семьи — все это не оправдание для мздоимства».

Историк С.В. Карпенко пишет: «В целом эффективность работы чиновников Белого юга в 1920 г. была еще ниже, чем в 1919 м. Чувство долга, годом раньше еще питавшееся расчетами на чины, награды и продвижение по службе "после Москвы", быстро сходило на нет. Главным мотивом занятия должности в государственном аппарате стало использование служебного положения в корыстных целях, и с каждым новым днем этот мотив усиливали ощущение непрочности положения и катастрофический рост цен. Только для кого-то корысть сводилась к желанию спасти себя и свои семьи от голода, а для кого-то — к "благоприобретению" капитала для безбедной жизни за границей после падения Врангеля».⁵

Борьба Врангеля с коррупцией вносила еще больший беспорядок в его администрацию. В.А. Оболенский писал, что, по мнению барона, аппарат управления можно упростить и устроить на манер полевого штаба — стоит только приказать. За апрель — май Врангель отдал приказы о расформировании более пятисот военных и гражданских учреждений, но эта кавалерийская атака на бюрократию особого успеха не имела, поскольку офицеры, откомандированные из упраздненных тыловых учреждений на фронт, не веря в победу и не желая рисковать жизнью, добивались откомандирования в другие, вновь создаваемые тыловые учреждения и в итоге все-таки покидали фронт. Чиновники также перекочевывали из упраздненных учреждений во вновь открывавшиеся. Сделать это было не сложно, так как новые учреждения являлись продолжением старых, хоть и под новой вывеской, но под руководством тех же начальников. Главы ведомств и руководители учреждений стремились постоянно расширять подчиненные им аппараты, поскольку это расширяло бюджетное кредитование и делало службу «доходнее». Поэтому вместо упраздненных скоро возникали новые учреждения, множилось число управлений, отделов и канцелярий. И, по сути, весь этот процесс свелся к «калейдоскопической перемене фамилий и вывесок, а зачастую даже только последних».⁶

Врангель попытался провести и судебную реформу. Дадим слово самому барону:

«С первых дней приезда моего в Крым, я обратил внимание на необходимость установления начал нормального правопорядка, столь пошатнувшегося за годы гражданской войны.

Одной из главнейших причин развала армий генерала Деникина было отсутствие в них твердого правового уклада и чувства законности. Войска развратились, военно-судебное ведомство, во главе с главным военным и морским прокурором, было бессильно. Приказом Главнокомандующего право на возбуждение уголовного преследования предоставлено было непосредственным начальникам виновных. В существовавшие корпусные суды, в состав которых входили опытные юристы, дел почти не поступало, почти все дела рассматривались военно-полевыми судами, находившимися фактически в полном подчинении войсковым начальникам. Военно-полевые суды стали постоянно действующим аппаратом судебной власти и, состоя из лиц в большинстве случаев незнакомых с самыми элементарными юридическими познаниями, сплошь и рядом совершали грубые непоправимые ошибки, в корне нарушая основные понятия законности и правопорядка. Престиж суда оказался подорванным.

Моим приказом от 6-го апреля предание суду должно было производиться не по усмотрению войскового начальства, а путем непосредственного внесения прокурорским надзором обвинительного акта в суд с сообщением о том начальству обвиняемого для отдания в приказ.

Наряду с другими мерами для решительного искоренения грабежей и разбоев приказом моим от 14-го апреля образованы были особые военно-судные комиссии при начальниках гарнизонов, комендантов крепостей, а впоследствии при штабах корпусов, дивизий и отдельных бригад».

Но в самой армии не было порядка, и эти военно-судные комиссии оправдывали или давали смешные наказания офицерам, уличенным в убийствах, насилиях и разбоях. Одновременно выносились массовые смертные приговоры всем заподозренным в симпатиях к большевикам.

Врангель писал: «Рядом приказов были изъяты из ведения военно-полевых судов дела о несовершеннолетних от десяти до семнадцатилетнего возраста и исполнение приговоров над присужденными к смертной казни предписывалось не производить публично».

Ай да барон! Ай да демократ! Теперь десятилетних «большевиков» судил уже не военно-полевой суд, а военно-судная комиссия.

О какой законности в Крыму могла идти речь, когда полковник Туркул, прочитав нелицеприятную статью о себе, подчеркиваю — о себе, а не о врангелевской армии, поднял роту солдат, захватил здание редакции и велел выпороть автора статьи.

Бесспорно, в Советской России не было свободы печати. Но акции против газет и журналов предпринимались высшими властями, а не пьяными комиссарами или полковниками. Допускаю, что в начале 1918 г. нечто подобное могло иметь место, но в 1920 г. любой комполка Красной Армии, посмевший совершить подобный самосуд, пошел бы под ревтрибунал вне зависимости от «вредности газеты».

В Крыму Врангель выпускал примерно двадцать газет. Среди них: «Южные Ведомости», «Ялтинский Курьер», «Крымский Вестник», «Юг России», «Наш Путь» и др. Демократичный барон 22 марта 1920 г. отменил предварительную цензуру СМИ. Редакторы и издатели взвыли — это было еще хуже: «С отменой цензуры мы перестаем перед собой кого-либо видеть. Но… накопляют "преступный материал" — и в один прекрасный день, как гром среди ясного неба — беспощадная репрессия».

Наконец цензура была восстановлена, и вскоре газеты «заполнились» белыми пятнами. Доходило до курьезов: однажды цензура выбросила официальную речь… Врангеля, как «слишком революционную», другой раз забраковала заметку Кривошеина, поскольку она «подрывает существующий государственный порядок».

Цензура приостановила либеральный «Юг России» и черносотенный «Царь-Колокол» за обвинения правительства в демократизме, а «Русскую Правду» — за погромную агитацию.

В сентябре разыгрался скандал с заведующим отделом печати, журналистом Г.В. Немировичем-Данченко. Оказалось, что под разными псевдонимами в печатных органах стали появляться статьи, резко критикующие работу тыловых учреждений и при этом оперирующие данными, недоступными рядовым обозревателям. Автором их был не кто иной, как Немирович-Данченко. По рекомендации Струве Врангель заменил его профессором истории Г.В. Вернадским. «Приходило, конечно, много деятелей печати, — вспоминал Вернадский о своей службе. — Почти все они понимали трудность положения и соответственно сами себя ограничивали в своих газетных писаниях и в отношении острых политических и военных вопросов».

Дабы раз и навсегда пресечь казусы, подобные действиям Немировича-Данченко, Врангель издает 12 сентября приказ: учреждается комиссия высшего правительственного надзора (под председательством генерала Э.В. Экка), «куда каждый обыватель имеет право принести жалобу на любого представителя власти», вследствие чего «огульную… критику в печати, а равно тенденциозный подбор отдельных проступков того или другого агента власти объясняю не стремлением мне помочь, а желанием дискредитировать власть в глазах населения и за такие статьи буду взыскивать, как с цензоров, пропустивших их, так и с редакторов газет».

Сам Врангель признавал: «Субсидируемые правительством органы, а таких было большинство, льстили властям самым недостойным образом, но в проведении общих руководящих мыслей государственного значения помочь правительству не могли».

Как уже говорилось, в 1919 г. на территориях, занятых Добровольческой армией, была бешеная инфляция. А в 1920 г. в Крыму началась гиперинфляция. С.В. Карпенко пишет: «В течение апреля — первой половины октября (1920 г.) цены на иностранную валюту, опережая рост цен на товары и продовольствие, выросли в 10—12 раз. А в последние, предэвакуационные, две недели октября их курс поднялся еще более чем на 2000 %. С июля по октябрь 1920 г. стоимость английского фунта на бирже поднялась с 28 000 до 105 000 руб., франка — с 500 до 2100 руб., доллара — с 7500 до 9000 руб.

Колоссальная и постоянно растущая разница курсов рублей и иностранной валюты продолжала подстегивать бешеную валютную спекуляцию. Как грибы росли банковские отделения и меняльные конторы, занимавшиеся торговлей и обменом валюты. Продавая валюту на 5 % выше покупной цены, они наживали баснословные барыши…

Несмотря на их аннулирование, прочное место в денежном обращении занимали советские бумажные рубли, большое количество которых находилось у крестьян, рабочих и мелкой городской буржуазии. И при Врангеле Управление финансов стремилось к их полному аннулированию и изъятию их обращения, опасаясь, что их свободное обращение дает в руки большевиков серьезное средство экономической борьбы. Приказы об аннулировании вызвали недовольство не только населения, но и противодействие частей армии: получая денежное довольствие в недостаточном количестве и большими опозданиями, зато располагая значительными суммами трофейных советских денег, интендантства и военнослужащие расплачивались ими с крестьянами. Те, со своей стороны, охотно их принимали. Поэтому несмотря на приказы об аннулировании, советские деньги широко ходили в Таврии, особенно в прифронтовой полосе, где крестьяне тем охотнее принимали их, чем явственнее ощущали вероятность скорого прихода красных.

К апрелю 1920 г. курс бумажных рублей ВСЮР упал по сравнению с довоенным курсом рубля более чем в 500 раз. В течение весны — осени 1920 г. падение курса продолжалось, что обусловливалось целым комплексом как объективных экономических факторов, так и субъективным психологическим — неверием в конечный успех армии Врангеля.

С апреля по октябрь в обращение было выпущено более 150 млрд руб., не обеспеченных ни золотым запасом, ни произведенной товарной массой.

Инфляция ускорялась также скупкой и вывозом из Таврии золота и драгоценностей потерявшими веру в успех белых и покидавшими Крым предпринимателями и помещиками».⁷

В конце августа 1920 г. в Севастополь из Англии были доставлены новые денежные знаки на сумму 20 млрд рублей и печатные станки для их изготовления, заказанные, кстати, еще в 1919 г. Деникиным. Карпенко пишет: «Планировавшаяся реформа была прежде всего скрытым способом экспроприации населения, поскольку неминуемо должна была вызвать новое повышение цен. Вместе с тем она сильно задевала интересы предпринимателей, ограничивая свободу коммерческих операций, и вообще имущих слоев, поскольку неизбежно лишила бы их значительной доли накопленных средств».⁸

Главным же была необеспеченность этих денег. У Врангеля не было ни товаров, ни валюты. Однако барону не удалось пустить в оборот большую часть этих денег. Цены на продовольствие в Крыму с апреля по октябрь 1920 г. поднялись в среднем в 16—20 раз, на промышленные товары — в 15—20 раз, на топливо — в 50 раз. Таким образом, прожиточный минимум семьи из трех человек составлял: в марте — 23 тыс. руб., в апреле — 61 тыс. руб., в мае — 150 тыс. руб., в июне — 144 тыс. руб., в июле — 152 тыс. руб..⁹

Зато в Крыму процветало свыше 80 частных банков, занимавшихся в основном спекуляциями на падении курса рубля.

Основными доходными статьями бюджета были прямые и косвенные налоги. Врангель боялся повышать прямые налоги в соответствии с инфляцией и не пытался выбить из населения, и прежде всего с крестьян, многочисленные недоимки, накопившиеся за годы Гражданской войны, поскольку это могло вызвать взрыв недовольства. Но врангелевское правительство установило регрессивное налогообложение: ставки прямых налогов с населения были повышены более чем в 10 раз, а налог с капитала и процентный сбор с прибыли предпринимателей — всего в два раза.¹⁰

Но повышение прямых налогов результатов не дало. Крестьяне, рабочие и обыватели уклонялись от уплаты налогов власти, в долговременность которой не были уверены. А промышленники и торговцы под разными предлогами и за счет махинаций и раздач взяток платили значительно меньше положенного.

В такой ситуации правительство и Управление финансов основной упор сделали на повышение ставок косвенного налогообложения. Управление финансов пыталось обложить акцизом весь торгово-промышленный оборот предметов широкого потребления — спиртные напитки, табак, сахар, соль, чай, кофе, а также повышало стоимость патентов и бандеролей на производство и торговлю. По сравнению с 1917 г. ставки акцизов повысились в 300—400 раз и достигли 30 % стоимости товаров.¹¹

Каюсь, я опять привожу слишком много цифр, не интересных значительной части читателей. Но как быть, когда историки-образованцы XXI века предлагают России в виде образца экономические реформы гениального барона!

А была ли свободная торговля в Крыму? Торговля была, но назвать ее свободной язык не поворачивается. Врангель регулярно издавал грозные приказы против спекуляции. Он внес изменения в деникинский закон от 4 ноября 1919 г. о борьбе со спекуляцией, а именно: повысил награду тем, кто обнаружит спекулянтов, с 5 до 50 % конфискованного имущества. Но Государственная стража, получавшая от спекулянтов хорошие взятки, смотрела на их махинации сквозь пальцы, эпизодически вылавливая всякую мелочь — мальчишек на базарах, уличных торговцев вразнос и т. п. Зато Государственная стража с удовольствием хватала зажиточных крестьян, привезших продукты на продажу, с целью вымогательства.¹²

Официальная пресса упрекала предпринимателей и торговцев за спекуляцию, нежелание помочь армии, стремление «отсидеться в партере» и «отказ от классового достоинства». На страницах черносотенных газет раздавались истеричные призывы выгнать буржуазию, окопавшуюся в глубоком тылу под предлогом «работы на оборону», на фронт. Дескать, довольно ей «работать на оборону», пускай «поработает на наступление».¹³

«Офицеры действующей армии компенсировали нехватку жалованья грабежом крестьян, причем некоторые вывозили награбленное продовольствие в тыл и спекулировали им. Среди офицеров тыловых учреждений широко распространилось казнокрадство, а среди младшего комсостава тыловых частей — работа по найму, чаще всего грузчиками. Голодавшие в крымских городах семьи офицеров и чиновников, интеллигенция и беженцы несли на рынки остатки имущества и меняли его на продовольствие. Когда менять было уже нечего, жены фронтовых офицеров шли на панель, попадая в разряд "мамзелей Лирских" — средней дороговизны проституток, бравших плату турецкими лирами. И это порой заканчивалось самоубийствами — жен в тылу и мужей на фронте.

Рост цен и бестоварье, разорение и безработица подтолкнули рост уголовной преступности. Вооруженные банды из люмпен-пролетариев, разорившихся мелких хозяйчиков и дезертиров терроризировали население. Наибольшей организованностью и жестокостью отличались банды из разложившихся офицеров. Крымские города стонали от убийств и вооруженных налетов с целью ограбления, которые стали обычным делом. Государственная стража, чины которой разбегались из-за низкого жалованья и страха за свою шкуру, оказалась бессильна против уголовщины, предпочитая не замечать ее "подвигов" или входить с ней в долю».¹⁴

Врангель то вводил государственную монополию на торговлю хлебом, то отменял ее. То разрешалась свободная торговля с «вольным городом» Батумом, то вводились специальные разрешения на товары, ввозимые или вывозимые оттуда.

Наконец, Врангель даже не пытался решать национальные проблемы с крымскими татарами, с кубанскими казаками, с грузинами и т. д. Национальная политика была заменена пустыми декларациями, сводящимися к анекдоту: «Тушите свет, после разберемся».

Примечания

1. Зарубин А.Г., Зарубин В.Г. Без победителей. К 75-летию окончания Гражданской войны. Материалы сайта www.moscow-crimea.ru/history/20vek/zarubiny/glava5.html

2. Русская военная эмиграция 20-х — 40-х годов. Документы и материалы. Т. I. Так начиналось изгнанье. 1920—1922 гг. Кн. 1. Исход. М.: Гея, 1998. С. 121, 122.

3. РГВА. Ф. 109. Оп. 3. Д. 291.

4. Оболенский В.А. Крым при Врангеле / Революция и Гражданская война в описаниях белогвардейцев. М.: Отечество, 1991. С. 63—64.

5. Карпенко С.В. Очерки истории Белого движения на Юге России (1917—1920 гг.). С. 344.

6. Оболенский В.А. Крым при Врангеле. С. 11—12.

7. Карпенко С.В. Очерки истории Белого движения на Юге России (1917—1920 гг.). С. 347—348.

8. Там же. С. 349.

9. Там же. С. 350.

10. ГА РФ. Ф. 356. Оп. 1. Д. 27.

11. ГА РФ. Ф. 356. Оп. 1. Д. 1.

12. «Крестьянский путь». 2 сентября 1920 г.

13. РГВА. Ф. 109. Оп. 3. Д. 269, 279. «Вечернее слово», 1 августа 1920 г.

14. Карпенко С.В. Очерки истории Белого движения на Юге России (1917—1920 гг.).