Царская Ливадия — крестьянский курорт

Открытие первого в мире крестьянского курорта в царском Ливадийском дворце, без сомнения, было политическим решением, имеющим цель продемонстрировать всю новизну и уникальность рабоче-крестьянской власти.

В четырех километрах от Ялты, на шоссе по направлению к Севастополю, на каменных столбах, где совсем недавно красовалась надпись: «Ливадия — имение Его Императорского Величества», появилась новая — «Крестьянский Санаторий».

Справа от шоссе «полого опускается к морю огромный серый ковер земли, словно расшитый изумрудными цветами — кустами винограда. А за ним — голубая гладь моря, сливающегося на горизонте с знойным небом юга. <...> Немного подальше, влево, показалась белая башня большого Ливадийского дворца, над которым развевается красный флаг»¹, — писал в своей книге Б. Барановский «На крестьянском курорте».

Ливадия. Крестовоздвиженский храм, в котором размещался клуб

Наиболее ценные вещи, сохранившиеся в Ливадии, были переданы ОХРИСу, и 30 апреля 1921 года переоборудованный дворец принял первую группу отдыхающих из десяти человек.

6 мая прибыло уже 78 человек — из Тульской, Тверской, Череповецкой и других областей. Как правило, это были бывшие красноармейцы из крестьянской массы, попавшие за свои подвиги в поле зрения начальства.

Прибывших на отдых бородачей, в лаптях, в скобку остриженных, одетых в зипуны и жилеты на цветных косоворотках, в первые же дни брили, стригли, мыли и переодевали в холщовые санаторные костюмы.

Ливадия. Крестьянский курорт. Фото 1920-х гг. Из фондов ЯИЛМ

Потрясенные тем, что попали в царский дворец, да еще в таком экзотическом для себя статусе, отдыхающие, не веря глазам своим, неуверенно перемещались по огромным залам. Поглаживали еще не виданную ими мебель и засматривались через окна на прельстительную красоту некогда безмятежной Ялты.

Апологет крестьянского санатория Б. Барановский рисует идеальную картину отдыха трудящихся. В 7 часов утра с ударом в гонг отдыхающие встают с постелей и через час «принимают свою первую пищу — молоко с белым хлебом, в изобилии лежащем на столах. Затем — утренний чай перед завтраком, который бывает в 9 часов. Тут же более плотная закуска: дается 50 грамм сливочного масла, 2 яйца, что-нибудь мясное, вроде котлет, телятины жареной, пшённика или иного чего, а кроме того — кружка молока». После завтрака врачи обходят палаты, принимают больных, дают им советы. Здоровые курортники гуляют, играют в мяч, купаются и загорают. В половину второго гонг призывает всех на обед. «На первое подаются супы, щи, лапша, борщи, второе — мясное и третье блюдо — что-нибудь сладкое». После обеда с 2-х до 4-х — «мертвый час», и все должны находиться в постелях, если не спать, то лежать. А после, в 5 часов, чай и различные медицинские процедуры. «Здесь много всяких машин, которые служат в подмогу целебным силам крымского климата, излечивающих больных и утомленных работой крестьян. Много различных аппаратов для лечения электричеством. Здесь лечат женские болезни, нервные заболевания, ревматизм и другие болезни». А в 7 вечера всех ждет ужин — молоко, мясо и сладкие пирожные, после чего ведется культурно-просветительская работа по ликвидации безграмотности, работают различные кружки по интересам. Кроме того, устраиваются спектакли местными силами и с участием приглашенных артистов. Раз в неделю привозят кино. После 10 вечера отбой, гасится свет и наступает полная тишина, «нарушаемая лишь похрустыванием гальки под ногами дежурного милиционера».

Помимо прочего, Барановский подчеркивает культурный прорыв некогда неграмотных крестьян, их особые музыкальные успехи. «Прекрасно тут звучит крестьянский оркестр из балалаек и мандолин <...>. Кружок объединяет всех, любящих музыку, желающих в себе развить навыки к игре на мандолине, гитаре и балалайке <...>. Месяц таких упражнений не проходит даром: из одиночных игроков создается оркестр, и каждый отдельный музыкант уже хорошо играет ряд песен и танцев. Все это пригодится потом в деревне, где на музыкантов большой спрос». Есть еще и драматический кружок, где крестьяне учатся декламировать:

Мы бьемся, мы бьемся упорно и смело
За наше народное, общее дело,
За светлую жизнь бедняков...²

Это явление, во всех отношениях новое и революционное как для участников, так и устроителей, освещалось в местной газете «Маяк коммуны» фельетонистом Николаем Задонским. Идеологически заточенный корреспондент пытался быть убедительным, но то и дело непроизвольно срывался в сарказм и ерничество. «Маленькая группа больных гостей, — писал он, — потерялась в огромном зале, где царь давал пиршество, — под потолком, ценность которого так определяют знатоки:

Если всю площадь потолка выложить золотыми червонцами, то на это меньше потребовалось бы золота, чем взяли за потолок итальянские мастера, его лепившие.

— Вот куда окаянный Николашка наши денежки выбрасывал! Потолок!»

Отдыхающие ливадийского дома крестьянина. Фото 1920-х гг. Из фондов ЯИЛМ

Далее политически сознательный фельетонист описывал, как на правах полных хозяев бывшие красноармейцы усаживались в кресла и с любопытством гадали: какие из кресел принадлежали «Николашке», а какие «Алисе». «И на кресла императрицы они садятся с большим сознанием своего хозяйского права».

Некий крестьянин Васильев специально приходил в библиотеку, чтобы посидеть в царском кресле. «Придет к дверям читальни до того времени, когда она открывается.

— Ты чего, Васильев? — спросит его библиотекарь.

— Да надо креслице подзанять успеть. Читать пришел.

Ливадия. Дом крестьянина. Фото 1920-х гг.

Сядет в царское кресло, да так до занятия читальни и сидит, читает. Заснет, бывало, с книгой на подставке.

— Уж очень удобное креслицо-то, как на нем не посидеть, — усмехнется себе в бородку. — Ранее-то сам царь сидел, а теперь вот я сижу. Хочу сидеть и сижу. Наш дворец-то стал».

Случались и более забавные истории. Так, некий калмык, не сумевший освоиться в крымском ландшафте, пришел к главврачу и, недоуменно разводя руками, сказал: «Тут — гора, там — море. А где мне жить?» И, не получив удовлетворительного ответа, уехал обратно...

Ливадия. «Санкомбинат № 10». Фото 1930-х гг.

Другой крестьянин из Узбекистана, никогда не видевший уборную в доме, наотрез отказался ее посещать и по нужде ходил в парк. На все уговоры переменить свою привычку он отвечал самым решительным образом: «Зачем пачкать комната. Ничего... Я в лес пойду»³.

Как и многие борзописцы в то время, описывая Ливадию, Задонский не жалел уничижительных эпитетов в адрес убиенного императора: «окаянный Николай», «кровавый Николай благочестивейший и самодержавный головотяп». Не гнушался он и низкопробными фантазиями: «...B Ливадийском дворце жил царь Николай. Гулял он однажды по парку, дорогу ко дворцу забыл, память у него часто отшибало, а из куста выскочил сыщик.

— Так что, разрешите дорогу показать, ваше величество».

Другой фельетонист писал народным языком от лица крестьянина Ивана Скачкова: «Я живу в Ливадии, в царском дворце, где раньше царь Миколай жил и куды раньше нашего брата на пушечный выстрел не подпустили бы. Белье дали чистое, кормят как помещика, деньги не берут, все даром...

На крестьянском курорте. 1920-е гг.

Доктор Яков Иванович лекарством поит <...>. Ухаживает словно за родным дитятей. Все это наша Советская власть для нашего хрестьянства завела. Приеду вскорости здоровый, расскажу, что видел <...>. Иван Скачков — не вымышленное лицо <...>. Ивана Скачкова поместили в комнате, где жили раньше царские дочери. За ним ухаживает доктор, его сделают здоровым...

— Кто?

— Рабоче-крестьянская власть»⁴.

От небывалых переживаний отдыхающие красноармейцы пришли в восторг и отправили М. Калинину и Н. Семашко телеграмму с уверением, что им хорошо в рабочий праздник 1 Мая, где раньше «курортничал Николай Кровавый».

Утро в крестьянском санатории. 1920-е гг.

Полемика с расстрелянным императором продолжалась на всех уровнях: от крестьян, красноармейцев, фельетонистов до высших чиновников государства.

28 июня 1925 года на митинге, прошедшем в Ливадии в связи с официальным открытием санатория, нарком здравоохранения Н.А. Семашко заявил, что преобразование царского дворца в крестьянский курорт — «это факт огромной политической важности. Там, где пьянствовал и развратничал Николай, там сегодня хозяева земли русской». И, повернувшись к дворцу, указав на советский флаг, провозгласил: «Развевайся же, Красный флаг, будь красным маяком — здесь, на границе, буди рабочих и крестьян Европы к борьбе за освобождение труда. Да здравствует социалистическая революция во всем мире!» От имени ЦИК СССР собравшихся приветствовал товарищ Киселев: «Николай приезжал сюда отдыхать от кровавых дел, после ужасных преступлений, совершавшихся царизмом... Николаю нужны были деньги, чтобы строить дворцы своим любовницам <...> бросать мешки золота на постройку этих хором».

Поэт Демьян Бедный отличился кровожадным остроумием: «Если бы сюда сегодня привести расстрелянного Николая, что бы он сказал? — Застрелите меня второй раз!», что вызвало, по свидетельству очевидцев, «несмолкаемый хохот». И далее пролетарский поэт говорил о «чудесах», происходивших на советской земле.

Ливадийский санаторий, интерьеры. Фото Брэнсона Деку, 1931 г.

На митинге выступили председатель Совнаркома УССР Губарь, представитель Совнаркома РСФСР Богданов, председатель Совнаркома Крыма Дерен-Айерлы, они говорили о «смычке» трудящихся разных национальностей, рабочих и крестьян, а также, что приедут в Крым отдыхать трудящиеся Турции и Китая.

Выступил и ректор Лондонского рабочего университета Крепе и призвал крестьян «громче говорить правду, чтобы заграничные рабочие и, в частности, английские получили бы наконец представление о действительном положении дел в СССР».

В июле 1925 года в газете было опубликовано письмо некоего селькора Третякова «Как нам живется в Ливадии». Он писал: «Мы, крестьяне, находимся в громадном мраморном дворце. Окружают нас горы, море, парки и цветники. Ранее все служило лишь местом минутного присутствия царей и всей царской челяди, теперь ремонтируют сотни крестьян свое здоровье. Хорошо нам там живется.

Ливадийский санаторий. Фото Брэнсона Деку, 1931 г.

Три раза в неделю устраиваются лекции на разные темы, концерты, кино и экскурсии, в которых принимают участие и больные других санаторий. Иногда мы под звуки гармошки проходим перед дворцом, тихо и дружно распевая свои родные частушки. Звуки нашей народной гармошки раздаются в бывших царских палатах; в веселую минуту спляшем русского казачка под ту же родимую гармошку^*.

Книгами нас хорошо снабжают, а также и газетами, будем более развиты, чем мы прибыли сюда. Спасибо тому, кто этим ведает <...>.

Вылечившись на курорте и заодно получив политические знания, возвращаемся снова за работу по упрочнению рабоче-крестьянского государства, благодаря которому мы живем здесь в Ливадии»⁵.

Крестьянский курорт. Фото 1920-х гг.

В педагогическо-воспитательных целях в Ливадии был проведен и показательный суд над рабочим С. Королевым, обвинявшимся в хищении заводского материала, пьянстве, истязании жены и т. п., что вызвало «большой интерес крестьян, одобривших вынесенный приговор».

Об успехах атеистической пропаганды среди отдыхающих Барановский писал: «Внимательно слушал лекцию на антирелигиозную тему один из крестьян. Потом попросил почитать антирелигиозную книжечку.

Были споры о том, есть ли Бог (в подлиннике Бог — со строчной буквы. — Авт.) или нет Бога. Прислушивался к ним. Не открывал никому, что похаживает сам в церковь. Вначале, как приехал, крестился украдкой наедине после еды. Но как-то само собой вышло, что креститься перестал.

Митинг в Ливадии, посвященный открытию крестьянского санатория 28 июня 1925 года. Из фондов ЯИЛМ

Шла серьезная борьба внутри человека: не знал, как быть. Попы — твердят про Бога, большевики — про то, что все это поповские выдумки, чтоб морочить темный люд. Поколебалось что-то внутри, как прожил во дворце больше месяца. Все прислушивался к различным доказательствам, что Бог — выдумка попов. Читал упорно. Сам ни о чем не высказывался. А затем в один прекрасный день снял с себя крест и повесил его на гвоздике в столовой.

Спросили его случайно заметившие это:

— Твой крест?

Врачи, медицинский персонал и отдыхающие курорта Ливадия. Во втором ряду 1-й слева профессор Корхов — терапевт, рядом Н.А. Семашко — нарком здравоохранения, через одного человека директор Ялтинского курорта Шенделье, рядом секретарь Семашко Н.А. — Брусиловский. 1925—1926 гг. Из фондов ЯИЛМ

Потупился. Промолчал, а потом сказал в ответ:

— Мой. Больше не нужен.

Вместе с крестом, который носил он больше тридцати лет на своей груди, он повесил на гвоздь свою слепую веру, воспитывавшуюся попами в его отцах и дедах долгими годами.

Набережная Ялты. Из фондов ЯИЛМ

Совершился перелом в человеке, но не хватило смелости просто бросить крест в траву. А в крест-то уж больше не верил!»⁶

Примечания

*. Культурная программа не ограничивалась самодеятельностью. Из Москвы приезжали артисты театра Корша, крупнейшего частного драматического театра России, основанного в 1882 г. в Москве театральным предпринимателем Ф.А. Коршем. Севастопольский театр им. Луначарского ставил «Заговор императрицы» («Александра и Распутин») А. Толстого и П. Щеголева.

1. Барановский Б. На крестьянском курорте (быт Ливадийской здравницы). — М.: Изд-во Наркомздрава РСФСР, 1927. — С. 4.

2. Там же. — С. 13.

3. Там же. — С. 39—41.

4. Маяк коммуны, 1925, 20 мая.

5. Маяк коммуны, 1925, 1 июля.

6. Барановский Б. На крестьянском курорте. — С. 48.