Террор законом

В 1928 году на девятом десятке своей жизни мирно отошел ко Господу настоятель Златоустовского собора протоиерей Александр Терновский, ялтинский долгожитель, чья дочь Надежда в свое время была дружна с А.П. Чеховым. Его преемником церковная община видела отца Димитрия Киранова, что и было подтверждено 10 сентября указом архиепископа Александра (Раевского) при полном одобрении православной Ялты.

Но приходские радости и робкие надежды на лучшее вскоре растворились, как утренний туман, в холодной мгле новых скорбей. Первое знакомство с большевистской властью для отца Димитрия хотя и было травматично, но помогло ему приобрести драгоценный опыт, удостоверивший его в том, что в наступившей эпохе православный священник должен думать и жить иначе, чем прежде. Для него стало очевидным — в глазах новой власти у него нет и не может быть алиби. Его пока терпят, но это вопрос времени...

В 1929 году власти выслали из Ялты единственного горячо любимого сына Льва, что отец Димитрий перенес с нескрываемой сердечной болью. И это было не последнее огорчение. Атеистическая идеология вдохновлялась сатанинской злобой и наращивала враждебность по отношению к православным христианам. Государственные чиновники продолжали лукаво говорить о свободе совести и вероисповедания, об отделении церкви от государства и в то же время не переставали душить общину штрафами, мелочными придирками и все возрастающими, уже непосильными налогами, сохраняя стратегический курс на полное уничтожение церкви и духовенства.

В 1929 году протоиерея Димитрия подвергли штрафу за нарушение правил страхования на сумму 2 тысячи рублей. Через год за надуманное нарушение он был приговорен к принудительным работам на пять месяцев с удержанием 50% зарплаты. Через два года настоятель был оштрафован милицией на 50 рублей за «допущение к богослужению постороннего собору ялтинского священника».

Происходившее в Крыму, как и во всей стране, не могло оставить равнодушными людей, продолжавших открыто ходить в церковь. Казалось, непроницаемая тьма окутала сердца воинствующих безбожников, и начался очередной виток государствобесия.

В 1931 году власти законодательно запретили колокольный звон. 5 декабря 1930 года на заседании Президиума Центрального Исполнительного Комитета Крымской АССР было заслушано ходатайство НКВД «О запрещении звона колоколов в церквях городов: Ялты, Севастополя, Евпатории, Алушты, Алупки, а также в прилегающих к ним санаториях и домах отдыха». К таким пожеланиям нельзя было не прислушаться, и, согласно ходатайству, все присутствовавшие постановили: «В целях создания нормативных условий для лечения и отдыха больных — колокольный звон запретить...»¹.

Этому решению предшествовала целая кампания, организованная властями: на ранее заготовленных бланках «с просьбой от населения» собирались подписи горожан о закрытии церквей и запрете на колокольный звон. С такими листиками активисты обошли всех жителей. Во время этой кампании было проведено более 40 собраний, где пропагандисты разъясняли инициативу партии и правительства. Работник НКВД Файнберг с радостью рапортовал, что за снятие колоколов и закрытие храмов проголосовало более пяти тысяч жителей Ялты и полторы тысячи жителей Алушты.

НКВД Крыма направил свой циркуляр по всем городам полуострова с жесткой инструкцией, как снимать колокола, а именно: «до 25 декабря к этой кампании надо было хорошо подготовиться. И кампания должна была пройти быстро и одновременно по всему Крыму. Сбрасывать колокола рекомендуется только в исключительных случаях, а правилом должно быть использование технических средств».

До 26 декабря 1930 года в админотделы райисполкомов предписывалось вызвать председателей религиозных обществ и священников для согласования вопросов. А 29 декабря, в течение одного дня, колокола следовало снять и перевезти на склад. И до 5 января должны были все доложить о результатах. Но с мест стали поступать возражения, что, мол, технически сложно все сделать так быстро, не привлекая внимания верующих, к тому же «это мероприятие организовывать в великий христианский праздник было бы крайне неразумно, так как это может вызвать нежелательные последствия». И безбожное мероприятие стало притормаживаться.

23 января 1931 года товарищ Дмитриев рапортовал в КрымЦИК: «Колокольный звон по г. Ялте и району с 20 января 1931 года запрещен под личную ответственность председателей двадцаток».

И уже в следующем году, 20 июня, был снова поднят вопрос о снятии колоколов с храмов Ялты. В «Постановлении» было записано со свойственным для безбожников цинизмом: «Вследствие добровольного отказа религиозных обществ от пользования колоколами — последние снять и передать их для реализации Металлолому».

Чувствительные к политическому моменту обновленцы поспешили обратиться к городским властям:

«В Гор. Совет г. Ялты
Религиозной общины обновленческого течения
Александро-Невского кафедрального собора
города Ялты

Заявление

Ввиду того, что наша страна крайне нуждается в цветном металле, а сотни пудов этого ценного металла висят без всякого употребления на колокольне нашего Собора, и за прекращение звона, верующие и без него собираются к богослужению, так как звон не является существенной необходимостью богослужений, "Двадцатка" Собора, идя навстречу острой потребности, решила сдать колокола на нужды индустриализации страны строящегося социализма.

6.III.1932 г.»².

И подписи председателя двадцатки и секретаря.

20 июня 1932 года Успенский храм в Аутке был разобран на стройматериалы. С Иоанно-Златоустовским храмом власти расторгли договор. 28 октября 1933 года по требованию больных санатория «Пролетарий» была закрыта Воскресенская церковь. В обращении говорилось: «Мы, 268 неврозных и туберкулезных больных, с возмущением заявляем, что расположенная среди территории санатория Воскресенская церковь безобразно нарушает покой больных своими религиозными обрядами. Так, например, при начале службы в церкви раскрываются все окна и двери, вследствие чего звуки всех религиозных обрядов, как то: чтение и хоровое пение разносятся по всей территории санатория и долетают до ушей больных, лежащих на своих койках, что не только нарушает покой больных, но иногда и заманивает больных в церковь».

Церковь закрыли.

По причине задолженности в 5588 рублей предполагалось закрыть Александро-Невский собор, «здание использовать для культурно-массовых нужд».

Всякий раз, когда власти хотели еще сильнее сжать железный обруч вокруг православных приходов, они начинали кампанию по перерегистрации общин. Это был излюбленный прием, практически не дававший осечек, и верующие люди понимали — начался новый виток гонений и преследований, имевший своей целью экономическое удушение, поскольку верующих обязывали оплачивать инициативу, затеянную государством. Как правило, выдвигались новые, более жесткие требования к деятельности общины, и некоторые по тем или иным причинам лишались регистрации и прекращали свое существование, чиновники от атеизма рапортовали об этом как о своей победе над «мрачными суевериями», оставшимися от ненавистного царизма.

Каждый член церковной двадцатки был обязан заполнить анкету из 31-го вопроса: указать пол, возраст, социальное и имущественное положение, отношение к одному из профсоюзов; занимал ли выборные должности до 1917 года, если да, то какие; служил ли в царской армии, если не сочувствует советской власти, то почему, к каким политическим партиям принадлежит, когда и за что был арестован; политическое настроение в данный момент, отношение к отделению церкви от государства, имеет ли недвижимое имущество, владеет ли собственностью, адрес, кто его знает из советских или партийных руководителей, краткая биография — и все эти сведения передать в ГПУ, где в любой момент при необходимости все данные могли использовать против человека. Это было не что иное, как политический донос на самого себя.

Резкое ухудшение материального положения религиозных общин, созданное искусственно, ставило многие приходы в отчаянное положение. Были случаи, когда из-за полного отсутствия средств священник оставлял служение и пытался устроиться на светскую работу. Однако, как «лишенцу», найти работу священнослужителю было крайне сложно, и голодное существование для всех членов его семьи было гарантировано. Власти откровенно давали понять: если священник хочет работать «как все», он должен пройти унизительную процедуру отречения от сана.

12 августа 1929 года ЦАУ Крыма разослало в районы уведомление о том, что «заявления, подаваемые Админотделом об отречении от духовного сана, должны рассматриваться как предварительные уведомления заинтересованных лиц, что и следует в каждом случае им разъяснять.

Само отречение имеет значение только лишь в том случае, если об этом стало известно по общественности, именно от самого отрекающегося.

Для этого существуют два пути:

1) публикация в печати;

2) открытое порицание религии и отречение от сана на широком собрании верующих.

Второй путь является только развитием первого, и хотя он более эффективен, не стоит настаивать на этом. Снятие служителя культа с учета вследствие отречения осуществлять только по произведении заинтересованным лицом публикации в печати».

Крымские власти не настаивали на втором пункте, видимо, желая избежать курьезных случаев, подобных тому, который произошел в селе Марфовка, неподалеку от Керчи. Там на приходском собрании, где присутствовало 116 человек, некий священник Захарьев публично отрекся от сана и тут же принял участие с представителями сельсовета в составлении протокола о ликвидации храма, где служил. Вместе с партактивистом Липатьевым бывший священник Захарьев стал выступать в близлежащих селах с агитацией передать церкви под клубы, и при этом было собрано более 600 подписей, после чего о своем отречении от сана Захарьев опубликовал в газете «Красный Крым». Возмущенные люди стали требовать у властей открыть неправомерно закрытую церковь. О Захарьеве все без исключения отзывались крайне негативно, называли аферистом и мошенником.

В связи с этим была собрана комиссия под председательством Сагирова, подтвердившая такую оценку бывшего священника. В прошлом Захарьев — малограмотный красноармеец-инвалид, служивший в партизанском отряде. Комиссии он заявил, что ему «все равно, где работать, то ли священником, то ли артистом», и «ни на один вопрос духовного характера ответить не смог». Сложившаяся ситуация оказалась настолько завиральной, что Сагиров, начальник административных органов НКВД, председательствовавший в этой комиссии, сам предложил вернуть верующим храм или предложить им другое здание.

На фоне происходившего вокруг меры по отношению к отцу Димитрию могли показаться деликатным предупреждением о несоответствующем поведении.

Примечания

1. Там же. Д. 1660, л. 2.

2. Там же. Д. 1792, л. 3.