Средневековая Таврика — Крымская «Готия»

С IV в., после ухода римского флота от берегов Крыма и временного сокращения сухопутных войск империи, стоявших в Таврике, окружающая Херсонес территория осталась неохраняемой, но и свободной от военно-административного контроля. Торговое и культурное влияние на нее соседнего Херсонеса, ставшего византийским городом Херсоном, остается. Но так как в Таврике не существовало тогда какой бы то ни было централизованной государственной власти, в хорошо защищенных самой природой местах юго-западного Крыма в V в. возникает ряд независимых поселений, укрепленных боевыми стенами (Эски-Кермен, Мангуп, Сюйренское укрепление, Бакла и др.).

Жизнь этих городищ была в сильнейшей степени проникнута византийской культурой. И типы жилищ и городской характер планировки очень схожи с херсонскими. Здесь же обилие херсонских и вообще византийских предметов домашнего обихода; четко видны элементы византийской фортификации и строительные приемы. Однако в экономическом и политическом отношении эти укрепленные поселения, по-видимому, долго были предоставлены самим себе. Полуземледельческий, полувоенный характер таких городищ в дальнейшем определяется все яснее и яснее.

Иначе складывается в это время вся обстановка на южном побережье за Главной горной грядой. С тех пор, как последние римляне покинули Харакс — свою крепость на мысе Ай-Тодор — и до середины VI в., когда Византии пришлось приложить свои силы к укреплению побережья (об этом ниже), прошел значительный промежуток времени, памятники которого еще мало изучены. Археологическими исследованиями установлено, что здесь, кроме Харакса, ни у моря, ни выше на горных склонах не существовало других римских укреплений; имелись лишь убежища тавров, которые в лучшем случае представляли собой весьма примитивные каменные сооружения. Последние только дополняли и усиливали умело использованные естественные препятствия: горные кручи, скальные глыбы, обрывы, щели.

На южном берегу встречаются и открытые поселения тавров и их могильники — большие группы каменных ящиков-усыпальниц. Однако датировка (около рубежа н. э.) позднетаврских памятников еще недостаточно разработана, поэтому нет возможности периодизировать их четко и убедительно.

Вместе с тем невозможно представить этот край в первых веках нашей эры совершенно обезлюдевшим. Остается предположить, что его население в то время было малочисленным, переживало период крайнего застоя и долго оставалось весьма консервативным. Подобное положение могло определяться, с одной стороны, специфическими чертами самих тавров — источники свидетельствуют, что они были нетерпимы ко всему иноплеменному и способны стойко сопротивляться агрессии чужеземцев; с другой — такое положение могло быть результатом политики Рима, наследником и продолжателем которой в этих местах сделалась Византийская империя.

Существенные, но в данном случае узкие интересы Византии (как и Римской империи) здесь сводились к поддержанию безопасности плавания торговых судов вдоль берегов Крыма. При явном превосходстве византийского оружия над силами варваров не требовалось больших затрат на строительство и содержание фортов. Известная же изоляция своих гарнизонов от местного населения с чисто военной точки зрения являлась плюсом, а не минусом. Вероятно, на руку Византии была разобщенность населения побережья с более цивилизованными соседями на северной стороне гор.

В конце V в. в Крыму появилась вторая волна гуннов, отброшенных с запада Европы после распада державы Аттилы. За ними пришли другие кочевые племена, тюркского происхождения. Это изменило обстановку и заставило Византию использовать горы южной Таврики в качестве своего рода заградительной полосы, способной охранять побережье от агрессии кочевников.

Если взглянуть на карту средневекового Крыма, станет ясна сложившаяся тогда обстановка. Крепкие городища юго-западного предгорья могли противостоять любому врагу и облегчить оборону Херсона. Однако каждое из них возникло независимо от остальных, вне какого бы то ни было единого стратегического замысла. Каждое довлеет над территорией, имеющей естественные границы (реки, теснины, цепи скалистых холмов) вокруг открытых земледельческих поселений. Обитатели последних, вероятно, всегда были готовы взять в руки оружие и, спрятав за крепостной стеной жен, детей, стариков, имущество и скот, дать отпор врагу. Относительно труднодоступное местоположение таких укреплений — на скалистых обрывистых вершинах гор-останцев — давало им целый ряд оборонительных преимуществ. В то же время близость их к выходам из долин на степные просторы и караванные пути в мирное время открывала возможность торгового и культурного общения с Херсоном и степняками.

Между нагорьем и группой этих укреплений, стерегущих тучные, орошаемые реками долины, оставался как бы клин, направленный с северо-востока на юго-запад. Его узкий конец приходился на верховья Альмы и Качи, а широкое основание терялось в степях у Симферополя, Белогорска, Феодосии. Внутри клина после вторжения готов и первой волны нашествия гуннов оседлая земледельческая жизнь долгое время едва теплилась. По крайней мере до IX—X вв. мы не можем (несмотря на проведенные разведки) найти признаки ее возрождения в этих местах, ставших добычей кочевников. Под давлением последних коренные обитатели восточного и центрального предгорья все глубже уходят в неудобные для земледелия горы, а в хозяйственной их деятельности начинает преобладать отгонное скотоводство. Вероятно, это слабо организованное население иногда вступало в контакт с пришельцами и тогда могло представлять не меньшую опасность для побережья, чем сами кочевники.

В пределах указанного клина — ни на северных склонах Главной гряды, ни на всем пространстве нагорья от Байдарских ворот до Судакских гор — не возникло ни одной крепости, которая могла бы сдержать стремление хищных пришельцев к горным перевалам и побережью.

Тем не менее — как не трудно догадаться — и на северной стороне гор нередко вспыхивала борьба с кочевниками, нападавшими на поселения горцев. Следами ее могут являться примитивные каменные кладки, перегораживающие наподобие баррикад северные отроги горных массивов между обрывистыми ярами глубоких, заросших лесом оврагов, где рождаются бурлящие в скалах реки. Как правило, стены стоят двумя-тремя эшелонами, отступая в глубину гор и создавая несколько планов оборонительных рубежей. Остатки подобных стен на северных отрогах массива Караби были обследованы в 1963 г. Среди развалин найдены обломки раннесредневековой глиняной посуды (круглодонных амфор и пр.), поднято и несколько листовидных железных наконечников стрел, которые могут свидетельствовать о происходивших тут военных столкновениях. Вероятно, со временем при более пристальном изучении всех руин таких сооружений, а также остатков средневековых горных поселений (Молбай, Карасу-Баши, Баксан, Ени-Сала близ Симферополя и др.), они расскажут о той борьбе, которая протекала здесь в начале средневековья.

Этнический состав кочевнического населения степей, центрального предгорья и восточных районов полуострова в VI—VII вв. пока не поддается уточнению. Это могли быть и остатки гуннов, и авары, и первые хазары. Все эти более или менее родственные друг другу тюркоязычные племена (как и следовавшие за ними печенеги, половцы, татары), попадая в Крым, оставались тут и смешивались — частью с предшественниками и аборигенами, частью с новыми пришельцами. Все они представляли постоянную опасность для Херсона, для земледельческих поселений юго-западного предгорья, для южного побережья Крыма.

Почти все средневековые памятники, которые находятся на Главной горной гряде, были заброшены людьми уже в X в. Укрепления, поселения и могильники, возникшие одновременно с ними на южной стороне Крымских гор, как и те, что в VIII—X вв. появились на их северных отрогах и склонах, большей частью пережили все этапы средневековья и сохранили их отпечаток. В соответствии с этим средневековые древности горного и южнобережного Крыма как бы сами делятся на группы — нагорную, южнобережную и северную. По каждой из них можно предложить три экскурсионных маршрута, захватывающих, конечно, лишь наиболее сохранившиеся и доступные памятники.