Р. Сазонов¹. «Уход»²

В основу приводимого ниже очерка легло первое классное сочинение, написанное в школе по прибытии в Сербию, — непосредственные и не претендующие на историческую точность воспоминания кадета 7-й роты Севастопольского морского корпуса, покинувшего Россию в конце 1920 года.

Медленно выходили переполненные людьми корабли на внешний рейд Севастопольской бухты. Был вечер какого-то дня в конце октября месяца. В городе были слышны одиночные выстрелы. Далеко за бульварами горела мельница Родоканаки, где были военные склады. Красные блики пожара освещали Корабельную сторону, стены Лазаревских казарм, офицерские флигеля Черноморского флотского экипажа, где еще вчера была наша квартира, и неподвижные ряды «мертвых кораблей» — былых защитников Севастополя. Броненосцы: «Двенадцать Апостолов», «Ростислав», «Три Святителя», славные имена, занесенные на страницы Истории нашего флота. Мы уходили, они оставались в своем гордом и молчаливом спокойствии.

По пристаням, по берегу, на бульварах чернели толпы, провожавшие взглядами и криками двигающиеся по бухте суда. Но Севастополь покидали не только большие корабли. Самые разнообразные маленькие суденышки, перегруженные до отказа вещами и людьми, иногда с досками вместо весел, тоже плыли, как могли, к выходу из бухты.

Пароход «Кронштадт», на котором мне суждено было уйти из России, благодаря своим солидным размерам выходил из Южной бухты одним из последних. На нем находились Севастопольский морской госпиталь, в штат которого был включен мой отец, офицерский состав Черноморского экипажа с семьями, Минно-артиллерийская школа, несколько гардемарин и кадет Морского корпуса (включая и автора), некоторое число кадет различных сухопутных корпусов, Рота особого назначения, под командой капитана Семенова, группа военных летчиков и много других, военных и штатских с семьями и без. Командовал кораблем капитан 1-го ранга, имени которого я не запомнил, но, кроме него, на мостике находились еще... 6 адмиралов, из которых я знал только одного — контр-адмирала Вяткина³.

Выйдя из бухты, корабли расположились на внешнем рейде, где должны были ожидать сигнала к общему отплытию. К раскачиваемым сильной волной большим судам то и дело подплывали разные катера, баркасы и шлюпки, обитатели которых умоляли принять их на борт. Трапы были спущены, и прием новых пассажиров продолжался до тех пор, пока, по-видимому, в бухте не осталось ни одного предмета, способного передвигаться по воде, кроме неподвижно стоявших французских и английских военных судов, пускавших легкий дымок из своих широких труб. Их экипажи могли с эпическим спокойствием наблюдать за переломом в ходе Российской истории.

Последним сошел по ступеням Графской пристани генерал П.Н. Врангель, окруженный чинами штаба и представителями «союзных» армий. Сразу после данного приказа к общему отходу со всех кораблей послышались звуки церковных песнопений — служили напутственный, последний молебен, перед тем как покинуть Родину. Мы шли на полную неизвестность, на милость так наз. союзников, навстречу мытарствам в чужих нам странах. Но в то время, в моем юном возрасте, все происходившее представлялось мне довольно занятным приключением и никакого страха перед будущим я абсолютно не испытывал, вероятно, потому, что был не один, а с родителями. Новая жизнь в новых странах сулила и новые впечатления. После молебна, уже к вечеру, «караван» в несколько десятков кораблей снялся с якорей.

Плавание для «Кронштадта» сложилось не очень удачно. Дойдя до мыса Фиолент, от которого, обойдя «минное поле», полагалось свернуть под определенным углом и взять курс на Босфор, «Кронштадт», из-за чьей-то ошибки на мостике, не сворачивая столкнулся с небольшим болгарским транспортом по имени «Борис», пробил ему бок и пустил ко дну. Несмотря на наступившую темноту, всех болгар удалось выловить и волей-неволей всей их команде пришлось плыть с нами.

Бурная погода, отсутствие тяжелых грузов в нижних трюмах и буксируемые нами миноносец «Жаркий», два истребителя и яхта С.М. К. «Забава» сильно замедляли ход корабля и создавали серьезные затруднения. Благодаря качке буксирные канаты рвались один за другим, и в течение ночи оба истребителя и яхта, после нескольких отрывов, в конце концов, затерялись в море. Так как они шли без команд, то искать их не стали.

До турецких берегов «Кронштадт» дотянул только миноносец, с которого, невзирая на сильные волны, первой же ночью пришлось снять часть груза и команды. На нем остались только командир (старший лейтенант фон Манштейн⁴), механики, исправлявшие дефекты машин, и рулевые, один из которых (князь Н. Эристов⁵) был кадетом какого-то петербургского корпуса. Для многих других судов плавание было еще тяжелее в некоторых отношениях, чем для нас. Переполненность помещений здоровыми, ранеными и больными людьми, недостаток угля в топках, воды и съестных припасов нередко ставили и команды и пассажиров в весьма затруднительное положение.

Но так или иначе, одни раньше, другие позже, все суда нашей эскадры добрались до цели и в одно ясное утро вошли в Босфор. За время нашего плавания машины миноносца «Жаркий» были исправлены, и он, отцепившись от нас, самостоятельно вошел в гавань. Немыслимо было для такого доблестного командира, каким был Манштейн, войти на буксире в чужой порт!

Как не вязался внешний вид наших обшарпанных кораблей со сказочной красотой Босфора и Золотого Рога! Между бросающими якоря серыми и черными громадами сновали щегольские катера. Одетые с иголочки иностранные моряки, покуривая трубки, с интересом разглядывали толпившихся вдоль бортовых перил странных заморских гостей; так в зоологических садах смотрят на диковинных зверей.

На многочисленных корабельных мачтах появились сигнальные флажки: «хлеба», «воды», «доктора», «медикаментов», — все это было необходимо в первую очередь. Но раньше ожидаемой от союзников помощи Нахлынули турецкие «каики», буквально облепившие наши суда. Сидящие в них турки и греки, крича непонятное, высоко поднимали над головами в фесках различные «сокровища» — белые круглые хлебцы, халву, фрукты, кувшины с водой и многое другое. Вдоль бортов на веревках потянулись вверх-вниз вереницы корзинок. Голодные и жаждущие мореплаватели платили неслыханные цены за «восточные сладости»; нередко кольцами и нательными крестами, за стоимость которых можно было купить содержимое десятка «каиков» заодно с их владельцами! Но некоторые торговцы принимали и... «колокольчики». Правда, очень немногие.

К счастью, появление больших военных катеров положило конец этому грабежу. Нам привезли все необходимое. На борт поднялись иностранные моряки, представители разных миссий и Красного Креста, вступившие в деловые разговоры с нашим командным составом. Какое-то время все наши корабли должны были пробыть в карантине, и съезд на берег в этот период нам запретили. И все же кое-кто, пользуясь знанием языков, сумели, не дожидаясь конца такового, расстаться с «Кронштадтом». Постепенно корабль начал пустеть, и вскоре на нем остались только те, кто намеревался позже идти с флотом в Бизерту.

В ожидании отхода, о времени которого мы не знали, каждодневная жизнь шла своим чередом; назначались какие-то дежурства, заработали какие-то канцелярии, а мне, в компании еще двух кадет сухопутных корпусов, поручили заведование корабельной почтой, что в существующей обстановке оказалось сложным, но интересным занятием. До ставка писем на вельботе по разным судам нашей флотилии давала возможность повстречать утерянных было знакомых, наладить прерванные связи и держать моих родителей в курсе самых невероятных и часто противоречивых слухов.

«Кронштадт» поправлялся, чистился и готовился к своему, увы, последнему плаванию. Готовились к нему и мы — для меня далекая Африка была полна романтики, а надежда на продолжение там учения в Морском корпусе делал ее еще краше. Но судьба судила иначе. Неожиданное решение Главного командования, связанное с участью Морского госпиталя, в составе которого был мой отец, изменило все в корне. Приказом по эскадре Морской госпиталь переходил в ведение Красного Креста, с назначением отправляться в Сербию, где перспективы для него были лучше, чем в Африке. Вынесенное на семейном совете решение — «не расставаться» — моментально превратило мои мечты о морской карьере в расплывчатый туман, но отделяться от родных мне тоже не улыбалось. Сербия, так Сербия!

Как неожиданно, как быстро и как непоправимо все произошло... 29 октября утром, совершенно не подозревая о назревших уже переменах в моей судьбе, я на катере, ходившем от Графской пристани на Северную сторону бухты, отправился в М.К., чтобы включиться в работу по «переселению» рот в главное корпусное здание (из временно занятых нами офицерских флигелей), постройка какового почти пришла к концу. Высадившись на маленькой корпусной пристани, я сразу же был поражен необычным зрелищем. Недалеко от причала покачивалась на воде громадная баржа с переброшенными на нее с берега мостками. От нее вверх по берегу, до расположенного на холме белого здания Морского корпуса, стояли тесной цепью кадеты, образуя живой конвейер, по которому из корпуса передавали разные вещи. Корпусное имущество самого разнообразного характера и вида спешно грузилось на баржу. Вдоль цепи, то тут, то там, стояли вооруженные винтовками старшие кадеты и гардемарины, несшие караул.

На мой вопрос, заданный ближайшему кадету, я получил в ответ только одно слово: «эвакуация»... Не совсем уясняя значение происходящего, я кинулся бегом в корпус и без стука влетел в комнату дежурного офицера, которым на этот раз был старший лейтенант фон Кубэ⁶, хорошо знакомый всей нашей семье. Он осветил мне положение, сообщив, что корпусное имущество и весь состав будут погружены на линейный корабль «Генерал Алексеев», а весь флот пока пойдет в Турцию. «Съезди домой, — сказал он мне, — поговори с родителями, — если пойдешь с корпусом, возвращайся сюда как можно скорей; наш катер будет ходить до вечера». Поблагодарив за объяснение, я поспешил домой, где застал всех уже за сборами. Согласно приказу по флотскому экипажу наша семья должна была погрузиться на большой транспорт — плавучую мастерскую «Кронштадт», стоявший около раздвижного моста через Южную бухту. Времени было мало; отбор и укладка необходимых вещей шла лихорадочными темпами. В казармах Черноморского флотского экипажа сразу же началось брожение среди матросов, так что на некоторых «ключевых пунктах» были поставлены надежные караулы. Желающих эвакуироваться матросов были единицы, но так же и не все население офицерских флигелей стремилось уехать... и как поплатилось оно позже за это решение!

Как это ни странно, в наших сборах и упаковке медоборудования амбулатории моего отца нам сильно помогли его двое вестовых, хотя оба были... пленными красноармейцами. Они же раздобыли и тележку, на которой и перевезли все вещи через порт к понтонному мосту; по нему все пришлось тащить на руках до самого трапа нашего «Кронштадта». А это было не так просто — мост и сходни были густо забиты вещами и людьми, ждущими с нетерпением возможности попасть на пароход. Так или иначе, через несколько часов все трудности были преодолены, и все мы, со вздохом облегчения, разместились в одном из огромных трюмов — бывшей столовой для рабочих-специалистов. Наскоро разложив наш багаж, мы устремились на палубу; хотелось в последний раз взглянуть на покидаемый Севастополь. И тут имел место маленький эпизод, поставивший как бы точку на нашем отбытии.

Когда последние пассажиры еще подымались по трапу, а буксиры уже готовились к отводу транспорта от места стоянки, в воздухе послышался характерный шум аэропланного мотора. Все подняли головы — маленький аппарат летал низко над Южной бухтой, спускаясь все ниже и ниже прямо к понтонному мосту. Мотор замолк, и авиатор ловко посадил свою машину на воду совсем рядом с ним. Прилетевший, в кожаной куртке, с небольшим чемоданом в руке, легко сошел по крылу на понтон и через несколько минут поднялся на палубу «Кронштадта». Не торопясь он подошел к смотревшему на него, с радостным изумлением, вахтенному офицеру и, небрежно козырнув, отрапортовал: «Военный летчик, поручик Афиногенов, с фронта прибыл...».

И вот переход «Севастополь — Константинополь» остался позади, но до конца нашего пути было еще очень не близко. Что ожидает нас впереди? Как сложится наша будущая жизнь? Никто ничего определенного не знал, и ответа на эти вопросы не было. На «Кронштадте», в ожидании дальнейших распоряжений, мы пробыли не меньше 2 недель, пока всех «сербов» не пересадили на старый турецкий пароход «Ак-Денис», игравший роль распределительного пункта. Народа на нем было больше, чем нужно, удобства были сведены к минимуму, и через некоторое время расстались мы с ним просто с радостью.

В один из прекрасных солнечных дней к борту «Ак-Денис» пришвартовался большой, под французским флагом, транспорт, носивший, однако, странное для такого флага имя, «Austria». Было объявлено о погрузке. Состав Морского госпиталя (и наша семья вместе с ним) попал на пароход только к вечеру. Руководившие «переселением» французские моряки сразу же отделили женщин и детей от мужчин, предоставив им трюмы в средней части корабля. «Мужская половина», не особенно довольная разделом, расположилась на корме. А несколько групп, состоящих из дородных дядей с огромным количеством багажа, устроились прямо на палубе, прикрывшись брезентами. Как говорили, они были членами каких-то организаций, вроде Союза Городов, Земгора и т. д. Вероятно, поэтому держались они под своими брезентами гордо и независимо.

Очень быстро в трюмах появились различные неизвестного происхождения «коменданты» и «старосты», установились всевозможные дежурства, правила поведения и, к выходу в море, русское население «Австрии» зажило налаженной жизнью. Не мало времени уходило на стояние в разных очередях — за водой, за едой, в умывалку, в гальюн, а очень часто к «Верховному Коменданту» с претензиями, которых у каждого пассажира имелось по несколько. На стенах коридоров, особенно у мест скопления, появились разнообразные распоряжения, скрепленные лихими подписями. Кое-где вспыхивали ссоры, почти наладилась одна дуэль, но не произошла по причине плохой погоды. Французы в эти дела не вмешивались. Так же не обращали они внимания и на наши жалобы по поводу однообразия пищи. Сами они питались, вероятно, куда лучше. Во всяком случае, корабельный повар из-за толщины едва помещался в своем камбузе.

Погода в пути нам не благоприятствовала. Сразу по выходе в Эгейское море задул свежий ветер, вскоре превратившийся в солидный шторм. «Австрия» со своим живым грузом устойчивостью не отличалась. Большая часть пассажиров стала отказываться от еды, зеленеть в лицах и укладываться на самодельных ложах, то тут, то там раздавались «охи и вздохи» — морская болезнь вступила в действие. Шторм временно стих вблизи острова Лемнос, где мы приняли на борт большую группу казаков, принесших с собой, кроме стройного хорового пения, и... тифозных больных.

В Ионическом море ветер задул с новой силой, пароход стало форменно укладывать, а при приближении к албанским берегам качка приняла настолько опасную форму, что чернобородый командир «Австрии» решил завернуть в Валону, где на спокойном рейде мы переждали бурю.

Албанский порт понравился веселыми красками гор и тихой изумрудной водой большой бухты. Мимо парохода проплывали остроносые лодки со смуглыми людьми, одетыми в узкие белые штаны и темные куртки. На головах у них, как приклеенные, красовались маленькие шапочки; они что-то кричали, размахивая руками и весело скаля зубы. Измученные пассажиры смотрели на них с завистью — те имели свое место на земле! «Каково-то нам будет?» — думал невольно каждый. Надвигающиеся перспективы были достаточно неясны.

Валону мы покинули ранним утром и, плывя вдоль высоких горных берегов, все ближе и ближе подвигались к конечному пункту нашего пути, к Котарской бухте. И в самом начале декабря 1920 года, в вечерние часы, «Австрия» медленно вошла в самую большую бухту Европы на юге Далматинского побережья и бросила якорь против местечка Мельине. Еще один из жизненных этапов был пройден; неизвестное будущее стояло перед нами.

Примечания

1. Сазонов Ростислав Дмитриевич, р. в 1907 г. Сын морского врача. Во ВСЮР и Русской Армии; в 1920 г. кадет Морского корпуса в Севастополе. В эмиграции в Югославии. Окончил реальное училище в Земуне, Белградский университет, архитектор, художник. После 1945 г. в Марокко и США. Умер 19 октября 1991 г. в Нью-Йорке.

2. Впервые опубликовано: Кадетская перекличка. 1981. Май. № 28.

3. Вяткин Федор Алексеевич, р. 1 января 1864 г. Морской корпус (1884). Контр-адмирал, капитан над Кронштадтским портом. Во ВСЮР и Русской Армии до эвакуации Крыма. Вице-адмирал. В ноябре в Константинополе на пароходе Добровольного флота «Владимир», на котором в декабре 1920 г. прибыл в Югославию. К лету 1921 г. в Югославии. В эмиграции там же, в 1930—1935 гг. возглавлял Кружок питомцев Морского корпуса в Загребе. Умер до 1939 г.

4. Манштейн Александр Сергеевич, р. 22 июня 1888 г. Морской корпус (1908) (офицером с 1909 г.). Лейтенант. Во ВСЮР и Русской Армии; с августа 1919 г. командир эсминца «Жаркий», затем командир парохода «Кронштадт» до эвакуации Крыма, к 21 ноября 1920 г. командир эсминца «Жаркий». Старший лейтенант (с 28 марта 1920 г., старшинство 29 января 1919 г.). Эвакуировался с флотом в Бизерту (Тунис). На 25 марта 1921 г. в составе Русской эскадры в Бизерте, до сентября 1924 г. командир эсминца «Жаркий». Умер 2 февраля 1964 г. в Бизерте (Тунис).

5. Князь Эристов Николай Александрович. Одесский кадетский корпус (1919). Во ВСЮР и Русской Армии рулевой на пароходе «Кронштадт» до эвакуации Крыма. Эвакуирован с флотом в Бизерту. Гардемарин Морского корпуса. В эмиграции к 1930 г. в Италии. Умер 6 октября 1971 г.

6. Фон Кубе Максимилиан Оскарович, р. в 1885 г. Морской корпус (1907) (офицером с 1908 г.). Лейтенант Дунайской речной флотилии. Во ВСЮР и Русской Армии в Морском корпусе до эвакуации Крыма. Старший лейтенант. К лету 1921 г. член Союза морских офицеров в Константинополе. В эмиграции во Франции, в 1928 г. член Военно-морского исторического кружка в Париже, секретарь его, в 1932 г. вышел из Кают-компании в Париже в Морское собрание (член ВОМО), в 1931—1937 гг. редактор журнала «Записки военно-морского исторического кружка». Умер 20 августа 1955 г. в Дорнштадте (Германия).