Деятельность Л.А. Моисеева и первые годы музея при советской власти

В 1914 г. в Херсонес для того, чтобы принять дела у Р.Х. Лепера, которого полицейские власти сочли неблагонадежным¹, и составить отчет о его раскопках, ИАК командирует Л.А. Моисеева (1892—1946)²; его деятельность пришлась на период Первой мировой войны, освобождения Крыма от белых и ликвидацию монастыря (1914—1924).

В последнее время годы, о которых пойдет ниже речь, стали объектом внимания ряда историков. Вообще следует отметить, что для начала нашего столетия характерен интерес к личности исследователей. Об этом свидетельствуют работы, построенные на широком привлечении архивных документов³. Если вести речь непосредственно о Херсонесском музее, то следует отметить статьи его сотрудницы О.Л. Гриненко, которая остановила внимание на таких сюжетах, как судьба монастыря после установления советской власти в Крыму⁴, В.А. Шкорпил и Херсонес; освещает она и некоторые стороны деятельности Л.А. Моисеева, в основном его работу по эвакуации находок в Харьков и их реэвакуацию в Херсонес⁵. Чрезвычайно интересные экскурсы в историю заповедника, благодаря обращению к документам, находящимся в архивном фонде, вероятно, будут продолжены исследовательницей.

Л.О. Гриненко отметила, что одним из главных дел Л.А. Моисеева в самом начале его пребывания в Херсонесе стало спасение древностей. Однако следует сказать, что как во время Первой мировой и Гражданской войн, так и после возвращения находок из Харькова он вынужден был защищать памятники от разграбления, заниматься созданием условий для размещения находок и работы музея. Одновременно с этим возникла идея организовать в Херсонесе археологическую станцию.

В годы «лихолетья», как напишет спустя десять лет С.А. Жебелев, страдали и люди, и памятники. В качестве примера можно привести Записку группы академиков «Об охране земельных участков с памятниками историческими и археологическими», подписанную выдающимся российским эпиграфистом В.В. Латышевым и историком античности, в последующем покинувшим страну, М.И. Ростовцевым. В ней говорилось: «Предстоящая земельная реформа затронет и те многочисленные местности в России, которые должны быть дороги и близки каждому интересующемуся развитием культурной жизни человечества. ...На первом месте в исторической последовательности стоят руины древних греческих городов на берегах Черного и Азовского морей. ...Таковы Керчь (древний Пантикапей), Анапа (древняя Горгипия), Аккерман (древний Тирас), до известной степени Херсонес (окрестности Севастополя).

...Оставление без охраны всех этих и многих других местностей или передача их в частное владение и пользование поведет к полному расхищению и уничтожению величайших ценностей, которые обязано охранять для человечества русское государство»⁶. Забота о сохранности памятников, высказанная в 1917 г., присутствует и в других работах М.И. Ростовцева⁷.

Итак, для Л.А. Моисеева своеобразным научным подвигом стала работа в сложнейшие годы «революционной борьбы» по сохранению уже отрытого, защита древностей и от «белых», а после освобождения Крыма и от «красных», разработка идеи археологической станции⁸ и попытка продолжения археологического изучения хоры Херсонеса⁹.

О том, в каких условиях приходилось работать музеям Крыма (да и не только в Крыму) в первые годы Советской власти свидетельствует «Отчет первого съезда Крымского областного комитета по делам музеев и охране памятников искусства, старины, природы и народного быта (Крымохриса) в г. Севастополе» (октябрь 1922 г., зав. отделом музеев Главнауки была в то время Н.И. Троцкая¹⁰; Л.А. Моисеев — зав. Севастопольским охрисом). Прежде всего отмечено: не возлагать на центр надежд, средств нет, необходимо привлекать местную инициативу¹¹.

В выступлении Л.А. Моисеева подчеркнуто, что Херсонесский музей нуждается в ремонте, что он сильно «страдает от грабежей»; что «положение Херсонеса носит катастрофический характер; ...раскопанная площадь городища приходит в хаотическое состояние, красноармейцы заваливают места раскопок». Докладчик говорил не только об общегосударственном, но и мировом значении памятников Херсонесского городища¹².

Правда, директор Керченского музея Ю.Ю. Марти ставил вопрос о «неправильности гегемонии Херсонеса» и указал на то, что «не правильно было вывозить все лучшее в Эрмитажи Москву. Все материалы, добываемые из мест раскопок, должны оставаться для обработки в местных музеях»¹³.

Положение в Херсонесе ухудшило то, что обвиненный в сотрудничестве с белыми властями, Л.А. Моисеев был арестован. Для понимания предъявленных Л.А. Моисееву обвинений следует вернуться к 1914 г.

Как уже говорилось выше, Л.А. Моисеев¹⁴ был послан в Херсонес для составления отчетов о раскопках за 1907—1914 гг. и подготовки их к изданию. До него временно исполнял обязанности заведующего раскопками и Складом древностей В.В. Шкорпил (директор Керченского музея, погиб во время Гражданской войны от нападения грабителей)¹⁵. После возвращения В.В. Шкорпила в Керчь, Л.А. Моисеев продолжил подготовку находок к эвакуации, начатую Р.Х. Лепером. После обстрела Севастополя с германо-турецкого корабля «Гебен», он получил распоряжение срочно вывозить древности Херсонеса, частично упакованные еще до него.

Когда же ящики начали готовить к возвращению в Севастополь, оказалось, что на некоторых из них нарушена упаковка, а отдельные экспонаты, судя по описи, отсутствовали, что и было отмечено в соответствующих документах. В последующем именно Л.А. Моисеев был обвинен в небрежности хранения и хищении¹⁶, о чем ему сообщили спустя некоторое время после ареста¹⁷. Одним из пунктов обвинения, как свидетельствуют следственные материалы, являлось сотрудничество с белыми властями¹⁸. В основе его лежала история с фотографом Н.К. Клуге. Суть ее состояла в следующем: Н.К. Клуге¹⁹ должен был произвести фиксацию памятников, открытых в ходе раскопок в 1917—1918 гг.

По данному пункту обвиняемый сделал следующее разъяснение: «Клуге, так как не закончил последних чертежей, не был рассчитан, как остальные; ему была предоставлена отсрочка до мая. Но и после этого он не сдал чертежей и имущество музея (фотоаппарат и пластинки перенес к себе на квартиру). Узнав о его намерении выехать при первом случае в Константинополь, вынужден был обратиться к прокурорскому надзору в Севастополе с просьбой содействовать в возврате удержанного Клуге. Собственно в этом и состоит моя вина». Далее Л.А. Моисеев отметил, что обращение к властям не носило политического характера, так как «менее всего (Клуге) является красным, выехал своевременно с белыми в Константинополь»²⁰.

Л.А. Моисеев обвинялся и в том, что он раздавал конфискованные предметы старины их прежним собственникам и неправильно расходовал средства²¹. В дополнении к листу допроса он пояснял, что все «возвраты конфискованного производились не по его личной инициативе, а по распоряжению зав. музейным отделом Наркомпроса Троцкой, которой подчинялась организованная в первые годы советской власти Секция по делам охраны при отделе Наробраза Севастопольского ревкома; Крымохрис, Севастопольской комитет были в курсе того, что было сделано в период частичного возвращения соввластью собственникам имущества, так как условий для хранения конфискованных ценностей не было»²².

О неправомерности обвинения по данному пункту свидетельствует постановление Совета народных комиссаров Крыма от 14 октября 1924 г. г. Севастополя «О регистрации художественных ценностей в Крыму», в котором предписывалось произвести перерегистрацию всех памятников искусства и старины, находящихся на территории Крымской республики, для выявления имеющих «исключительную музейную ценность». Осуществить такую работу должна была научно-художественная экспертная комиссия Крымохриса. Предметы, не составляющие музейного значения, следовало возвратить владельцам вместе с охранным свидетельством Наркомпроса по Крымохрису в полное их распоряжение. Но при этом указывалось, что продажа и вывоз за границу возвращенного запрещались, постановление подписано председателем Совета народных комиссаров Крыма Саидом-Галиевым²³. То, что «перемещение» находок строго документировалось, свидетельствует, например, «Акт о передаче коллекции Гидалевича от 6 марта 1924 г.», составленный Л.А. Моисеевым и научным сотрудником Дома-музея им. Толстого²⁴, в котором отмечено, что первый сдал, а второй принял: «античное стекло, терракотовые изделия, гипсовые и керамические поделки, античную бронзу, предметы и подвески, датируемые до XIX в.»²⁵.

Объяснив, что «возвращение конфискованного прежним владельцам» возглавляемой им Секцией производилось на основании соответствующих распоряжений, Л.А. Моисеев напомнил, что о ее работе имеются «похвальные отзывы»; одновременно он сетовал, что «арест остановил работы по организации музея в самом разгаре; рабочие остаются без задания»²⁶.

Музейные сотрудники, выступившие в защиту Л.А. Моисеева, отмечали: «Тяжелые годы 1921 и 22 г. — безденежья и голода поставили музеи под угрозу гибели. О деятельности Комитета извещены Главнаука, от лица ее музейного отдела Н.И. Троцкая давала лестные отзывы данной работе. В октябре Комитет прекратил существование. Функции свои передал Крымохрису и местным органам. Еще до этого были взяты в порядке учета и охраны (не конфискованные) вещи у проживающих в Севастополе граждан, имевшие, как казалось, художественную ценность». Не имея средств и помещений для охраны собранных вещей, их раздали прежним владельцам под расписку и обязательство вернуть их по первому требованию²⁷.

В октябре 1926 г. Л.А. Моисеев был освобожден, но в скором времени у него была отобрана казенная мебель и дано предписание: убрать из предоставленного ему служебного помещения личные вещи, иначе «они будут перенесены на Склад»²⁸.

Незадолго до этого в декабре 1926 г. Л.А. Моисеев сообщал в Российскую академию истории материальной культуры, «что не получали кредитов, один сотруднику мер от истощения, реквизированы: пролетка, телефон, фотоаппарат; исследования вести невозможно.

7.11.26 музей разграблен 6 неизвестными лицами в красноармейской форме, которые в запасном помещении, расположенном на берегу моря, выдавили окно, из трех витрин были вынесены вещи и еще два ящика с находками. Нарушен порядок размещения экспонатов. Похищенное потоптано ногами. Произведенное дознание результатов не дало»²⁹. Л.А. Моисеев писал о необходимости безотлагательных мер, иначе «от открытых в течение этих лет (с 1888 г.) памятников, оставленных на месте, из находок, собранных в том числе в Херсонесском музее, останутся вновь одни лишь беспризорные и расхищенные стихией и человеком, потерявшие всякое научное значение, руины».

Препятствовать расхищению чрезвычайно сложно, так как «городище не изолировано, вместо музея здесь имеется лишь развалившийся сарай, уже со времени сооружения именовавшийся Складом древностей». Центральная часть городища (где много ценных памятников, в том числе и не раскопанных) занята монастырем с усадьбой. Эта часть городища «со всеми имеющимися там многочисленными, первоклассного значения, античными сооружениями, находится вне ведения Херсонесской дирекции, несмотря на декрет Крымревкома № 450» (январь 1924 г.). Спасти положение может передача всех зданий монастыря музею³⁰.

После ликвидации монастыря и разгона еще находившихся в нем монахов, началась подготовка первой советской экспозиции, постепенное превращение Склада древностей в Херсонесский историко-археологический музей, со временем ставший одним из крупнейших научных центров в Крыму. Истоки этого приходятся на 30-е гг., когда директором стал К.Э. Гриневич. По его инициативе в 1927 г. проведена конференция, на которой были подведены итоги столетнего периода раскопок и намечены задачи археологического изучения городища.

Прежде чем мы перейдем к событиям нового периода, еще несколько слов о тех, кто, как и названные выше исследователи, оставили существенный вклад в изучении памятников Херсонеса. В архивных документах упоминается рабочий Н. Федоров, долговременный участник раскопок; на многих чертежах, фиксирующих сооружения, открытые раскопками К.К. Косцюшки-Валюжинича³¹, стоят подписи М.И. Скубетова³² и архитектора Н.М. Янышева (1859—1938)³³. Возможно, придет время, когда современные историки обратятся и к такому сюжету, как рядовые участники исследований Херсонеса. Но это сюжет для историографии XXI столетия. Нам же предстоит рассмотреть, какие черты были характерны для археологических штудий XX в.

Примечания

1. В начале Первой мировой войны Р.Х. Лепер вынужден был заняться подготовкой находок к эвакуации. Нелепый случай прервал эти занятия. Провожая в сыскную часть Севастопольского градоначальника сына, привлеченного из-за «неблаговидного проступка» (он не снял фуражки перед портретом императора), Р.Х. Лепер допустил досадную оплошность — вступил в перепалку с приставом. Это столкновение послужило причиной отстранения его от руководства делами в Херсонесе.

2. Характеристику Л.А. Моисеева содержит одно из писем М.И. Ростовцева, рекомендовавшего его руководителю Императорского Русского археологического института в Константинополе, одному из крупнейших российских византинистов Ф.И. Успенскому следующим образом: «Моисеев, давнишний сотрудник Б.В. Фармаковского по Ольвии, технику раскопок и классические вещи знающий хорошо» (Ростовцев М.И. — Ф.И. Успенскому, 04.12.1911 // Письма М.И. Ростовцева С.А. Жеблеву, Ф.И. Успенскому, Н.Я. Марру /Публ. И.В. Тункиной // Скифский роман. М., 1997. С. 412).

3. Серия работ принадлежит одному из сотрудников Государственного архива Крымской республики А.А. Непомнящему: Очерки развития исторического краеведения Крыма в XIX — начале XX в. Симферополь, 1996; Записки путешественников и путеводители о развитии исторического краеведения Крыма (последняя треть XVIII — начало XX в. // Институт украинской археографии и источниковедения им. М.С. Грушевского НАН Украины. Киев, 1999. (Сер. «Научно-справочные издания по истории Украины»; Вып. 46); Биобиблиография А.Б. Ашика в контексте изучения Крыма в XIX в. // БИ. 2002. Вып. 2. С. 333—345; Подвижник изучения боспорских древностей: Ю.А. Кулаковский // БИ. 2002. Вып. 2. С. 366—379; А.Л. Бертье-Делагард: Биобиблиографические штудии // БИ. 2004. Вып. 5. С. 476—494; Страницы истории крымского краеведения в 30-е гг. XX в. // БИ. 2006. Вып. 10. С. 361—383; Подвижник крымского краеведения (Василий Христофорович Кондараки) // ИНК. 2003. № 1. С. 27—43.

4. О Херсонесском монастыре в первой четверти XX в. см.: Гриненко Л.О. Херсонесский музей и монастырь: Проблемы взаимоотношений в 20-х гг. XX в. // Взаимоотношения религиозных конфессий в многонациональном регионе: Тез. докл. Севастополь, 2001. С. 124—129. Следует отметить также ее работу, посвященную монастырскому хранилищу церковных древностей (Гриненко Л.О. Предтеча археологического музея в Херсонесе: Музей архимандрита Евгения // Восток—Запад: Межконфессиональный диалог: Тез. докл. Севастополь, 2002. С. 12—13. Текст доклада в: Восток—Запад: Межконфессиональный диалог. Севастополь, 2003. С. 97—101).

5. Гриненко Л.О. Из истории Херсонесского музея (1914—1924) // Древности: ХИАЕ. 1997—1998. С. 187—197; Она же. «Керченский коллега» (Роль В.В. Шкорпила в становлении Херсонесского музея) // БИ. 2005. Вып. 9. С. 330—359.

6. Тункина И.В. И.И. Ростовцев и Российская академия наук // Скифский роман. М., 1997. Прил. 2. С. 113—114 (см. также: Дьяконов М.А., Латышев В.В., Ростовцев М.И., Марр Н.Я., Бартольд В.В. Об охране земельных участков с памятниками историческими и археологическими // Известия РАН. Сер. 6. 1917. Т. 2. № 15. С. 1221—1230).

7. Ростовцев М.И. Гибель памятников // Страна. 1906. № 177. С. 4 (см. также: ИАК. 1906. Вып. 21. Прибавление. С. 65—68). В статье говорится о состоянии охраны памятников, содержится критика ИАК (ответ: Веселовский Н.И. В защиту русских археологов // ИАК. 1906. Вып. 21. Прибавление. С. 68—70).

8. Документ о создании археологической станции в Херсонесе подписан академиком Н.Я. Марром, Б.В. Фармаковским (см.: Отношение РАИМК в Совнарком Крыма об оказании содействия в организации 1-й археологической станции в Херсонесе, 25.03.1924 // Арх. НЗХТ, д. 1562—2, л. 55—56). Проект предусматривал размещение Археологической станции в зданиях монастыря. Она должна была состоять из музея, библиотеки, лапидария, предназначавшегося для хранения эпиграфических памятников и скульптуры, и городища. Планировалось также создать постоянную «рабочую общину для производства раскопок» // Арх. НЗХТ, д. 1572, л. 12. Николай Яковлевич Марр (1864—1934), востоковед, лингвист, кавказовед, председатель РАИМК—ГАИМК, создатель и директор Яфетического института (1921—1934). Борис Владимирович Фармаковским 1870—1928), один из создателей РАИМК—ГАИМК, профессор Петроградского-Ленинградского университета, член-корреспондент Петербургской АН (1914), хранитель Эрмитажа, историк античного искусства, организатор раскопок в Ольвии.

9. Одним из последних мероприятий ИАК стало финансирование раскопок в Евпатории, которыми и должен был заняться Л.А. Моисеев (см.: Моисеев Л.А. Из истории западного побережья Тавриды. 1: Херсонес Таврический и раскопки 1917 г. в Евпатории // ИТАЖК. 1918. № 54. С. 241—259. Следует упомянуть и другие его работы: Херсонес и скифы. Симферополь, 1918; План Херсонесского городища. Севастополь, 1923; Следы ирригации, мелиорации и водоснабжения древнего Херсонеса на Гераклейском полуострове: Сообщение на конференции археологов в Керчи 10 сентября 1926 г. // Зап. Крым, общества естествоиспытателей и любителей природы. 1926. Т. 9. С. 115—122).

10. Наталья Ивановна Троцкая-Седова (1882—1962), вторая супруга Л.Н. Троцкого, как и он, отстраненная от должности в конце 1925 г.

11. Арх. НЗХТ, д. 1572, л. 23 (с. 13).

12. Арх. НЗХТ, д. 1572, л. 38 (с. 43).

13. Арх. НЗХТ, д. 1572, л. 35 (с. 37). Безусловно, и Керченские памятники, и Херсонесские одинаково значимы для науки. Но «гегемония» Херсонеса обусловлена тем, что это хорошо сохранившееся городище, с минимальной застройкой нового времени. Раскопки позволяют проследить особенности развития города в античный и в средневековый периоды. До настоящего времени византинисты подчеркивают уникальность Херсонеса, лучшую изученность его памятников в сравнении с другими византийскими центрами, имевшими территориальный континуитет (например, см.: Brandes W. Die Städte in Kleinasien im 7. und 8. Jahrhundert. B., 1989. S. 120).

14. В 1912 г. Л.А. Моисеев был командирован Министерством народного просвещения в Гейдельберг для подготовки к профессорскому званию по кафедре теории и истории искусств. По возвращении к нему обратилось руководство ИАК с просьбой поехать в Херсонес с тем, чтобы помочь В.В. Шкорпилу принять дела у Р.Х. Лепера, ознакомиться на месте с результатами раскопок 1912 г. и составить научный отчет (об этом см.: Гриненко Л.О. Из истории Херсонесского музея... С. 189).

15. Подробнее о В. В Шкорпиле см.: Гриненко Л.О. «Керченский коллега»... С. 330—359.

16. Объяснение Л.А. Моисеева на обвинение // Арх. НЗХТ, д. 1572, л. 155—156.

17. Причина ареста была названа только через два месяца, что нарушало его права, как отмечал Л.А. Моисеев, так как «согласно декрета Совнаркома от 14.12.1918 г., как советский служащий, он защищен от реквизиций и обысков, мог быть задержан только после уведомления Отделом Севастопольского ревкома Наробраза» (см.: Арх. НЗХТ, д. 1518, л. 19). Бегло остановившись на событиях тех лет, И.В. Тункина полагает, что виновником ареста являлся занявший после него пост директора К.Э. Гриневич. Она пишет, что «по непроверенным сообщениям А.Н. Щеглова и А.С. Голенцова по доносу К.Э. Гриневича Л.А. Моисеев был арестован — повод: нарушение финансовой отчетности; вернулся из заключения после Второй мировой войны, поселился в Ялте, прекратил заниматься наукой. Его архив хранится в Ялтинском краеведческом музее» (см.: Тункина И.В. Русская наука... С. 497). В документах, отражающих ход судебного разбирательства, имя К.Э. Гриневича не упоминается. Как автор клеветы на Л.А. Моисеева, неоднократно назван Бирзгал — зам. зав. Крымохрисом — «невежественный в музейном деле» (см.: Заявление от научных работников в Севастопольский районный комитет Всесоюзной коммунистической партии (Б) // Арх. НЗХТ, д. 1572, л. 125).

18. Моисеев Л.А. Заявление народному следователю 3 участка г. Севастополя // Арх. НЗХТ, д. 1572, л. 35. В данном случае следует напомнить еще один факт, не приводимый в следственных делах, о котором упоминается в статье Л.О. Гриненко. Летом 1919 г. по поручению эмигрировавшего графа Бобринского Л.А. Моисеев принял на себя обязанности председателя Археологической комиссии (в Петрограде в это время уже существовала Российская государственная академия истории материальной культуры). Полномочия Л.А. Моисеева были подтверждены во время его поездки в Ростов-на-Дону Особым совещанием при командовании ВСЮР (см.: Гриненко Л.О. Из истории Херсонесского музея... С. 194).

19. Публикатор писем М.И. Ростовцева И.В. Тункина приводит следующие данные о Николае Карловиче Клуге: «Ум. 1947 г., художник-копиист, фотограф. В феврале 1920 г. эмигрировал в Константинополь; в 1930 г. получил турецкое гражданство, работал в Американском археологическом институте в Стамбуле» (Сведения приведены в некрологе: Byzantion. 1948. Т. 18. P. 352—353).

20. Моисеев Л.А. Заявление начальнику Сев. отд. ГПУ народному следователю 3 участка г. Севастополя // Арх. НЗХТ, д. 1572, л. 79.

21. В связи с этим пунктом следует отметить, что в 1921 г. по поручению Всероссийского музейного отдела Л.А. Моисеев принимал участие в создании в Севастополе Комитета по охране памятников искусства, старины, народного быта и природы, привлекая к его работе различных специалистов. Одной из задач Комитета являлась оценка частных коллекций.

22. Моисеев Л.А. Дополнение к листу допроса // Арх. НЗХТ, д. 1572, л. 78, 52. В связи с обвинением Л.А. Моисеева в «хищении и раздаче ценностей прежним владельцам», следует вспомнить одно из постановлений Совета народных комиссаров о создании государственного фонда ценностей для внешней торговли, в котором говорилось: «Для создания государственного запаса предметов роскоши и старины для вывоза за границу, создать экспертные комиссии. На них возлагался отбор, классификация, оценка и учет предметов для экспорта художественных ценностей и антиквариата. Все учреждения должны допускать комиссию, предоставлять ей вещи к осмотру, кроме музеев Республики и хранилищ государственного музейного фонда, состоящих в ведении Главмузея. Подписи под постановлением: В. Ульянов и управляющий делами Н. Горбунов. 07.02.1921». (Копия документа имеется в архиве Национального заповедника «Херсонес Таврический» // Арх. НЗХТ, д. 1563, л. 5).

23. Арх. НЗХТ, д. 1572, л. 52. Согласно мандату Чрезвычайной комиссии при Совете труда и обороны от 08.09.1921 г. № 64, предписывалось «допускать к осмотру помещений и находящихся в них ценностей, художественных и ценных предметов, ...выдавать их под расписку». (Подлежали оценке, отбору и вывозу картины, статуи, бронза, медали, монеты). Подпись Г.А. Бонч-Осмоловского (см.: Арх. НЗХТ, д. 1563, л. 9). При чтении документов не может не возникнуть вопросов: Кто расхищал бесценные памятники прошлого? Была ли «вина» Л.А. Моисеева, возвратившего на время некоторые памятники искусства прежним владельцам, большей в сравнении с теми лицами, кто подписывал постановления о вывозе художественных ценностей за границу?

24. В одном из архивных документов говорится о том, что Дом-музей Л.Н. Толстого был открыт в 1921 г. (см.: Арх. НЗХТ, д. 1562/1).

25. Арх. НЗХТ, д. 1572, л. 66, об. Временно здесь же находились реэвакуированные из Харькова материалы, о чем Л.А. Моисеев писал: «В Доме-музее Толстого все снова в одной куче. ...И неужели Херсонесским древностям нужно было через 10 лет вернуться из Харькова для того, чтобы здесь, не доехав до места своего прямого назначения (Херсонеса), попасть в столь гибельные условия хранения, в каких теперь предстает прекрасная сама по себе коллекция Гидалевича. Не знаю, подвинулась хоть сколько-нибудь переинвентаризация музея Севобороны, развертывается ли музей Херсонеса в бывшей монастырской усадьбе или опять на мертвой точке» // Арх. НЗХТ, д. 1572, л. 40 об., 41. В настоящее время коллекция Гидалевича находится в фондах Национального заповедника «Херсонес Таврический».

26. Моисеев Л.А. Дополнение к листу допроса // Арх. НЗХТ, д. 1572, л. 78.

27. Заявление от научных работников... в Севастопольский районный комитет Всесоюзной коммунистической партии (Б) // Арх. НЗХТ, д. 1572, л. 125.

28. Шахбазян Е. Отношение зав. Военно-историческим и зам. директора Херсонесским музеем // Арх. НЗХТ, д. 1562, л. 26.

29. Моисеев Л.А. Отношение в РАИМК // Арх. НЗХТ, д. 1572, л. 21.

30. Моисеев Л.А. Отношение к завглавнаукой Наркомпроса, 22.09.1922 (№ 521) // Арх. НЗХТ, д. 1572, л. 16. В скором времени после освобождения он переехал в Ялту. Последняя работа — доклад к конгрессу 1939 г. (см.: Моисеев Л.А. Иранские системы водоснабжения в Крыму // 3-й Международный конгресс по иранскому искусству и археологии: Доклады. М.; Л., 1939. С. 135—137). О том, участвовал ли он непосредственно в его работе, сведений не имеется. Скорее всего, были опубликованы только тезисы доклада.

31. М.И. Скубетов обобщил материалы раскопок 1907 г., ставшего последним для К.К. Косцюшки-Валюжинича (см.: Скубетов М.И. Раскопки Херсонесского некрополя в 1907 г. // ИТЖК. 1918. № 54. С. 289—296). В статье сказано, что исследовано 21 погребение в семейных склепах, высеченных в скале, а также грунтовые погребения, датируемые II—IV вв. н. э. М.И. Скубетов высказал предположение, что ранее на данной территории существовало поселение. Близость его к Херсонесу — свидетельство, что оно было связано с ним: Скубетов М.И. Древнехристианские бронзовые лампадные подвески, найденные при раскопках в Херсонесе // ИТЖК. 1910. № 44. С. 42—44; Он же. Римский фамильный склеп II—IV вв. до Р.Х.., открытый в Херсонесе в 1907 г. // ИТЖК. 1911. № 45. С. 38—49 (приведено описание и план сооружения, чертежи находок. — А.Р.). См. также другие статьи М.И. Скубетова: Закладные камни с крестами, встречающиеся в Херсоно-византийском церковном строительстве, общественных и частных зданиях // ИТЖК. 1910. № 44. С. 45—50 (находки не датированы. — А.Р.); Древнехристианский фамильный склеп с фресковой росписью близ Херсонеса, на земле Н.Н. Тура // ИТЖК. 1916. № 53. С. 177—189. Чертежи М.И. Скубетова стали основой при рассмотрении фортификации Херсонеса для военного инженера М.И. Гарабурды, опубликовавшего статью «Оборонительная стена Херсонеса. Пояснительная записка к плану юго-западного участка оборонительной стены древнего Херсонеса» (ИТЖК. 1909. № 43. С. 88—98). К ним обращались и другие исследователи (например, см.: Маркевич А.И. Островок в Казачьей бухте как предполагаемое место кончины св. Климента, папы римского // ИТЖК. 1909. № 43. С. 105—114).

32. М.И. Скубетов родился в 1872 г.; в 1900 г. принимал участие в строительстве броненосцев «Ростислав» и «12 Апостолов» в Николаеве; после революции его следы теряются (см.: Арх. НЗХТ, д. 175, л. 86).

33. После окончания Академии художеств (1883), работал в Херсонесе, был инспектором в реальном училище г. Севастополя, в 1928 г. преподавал в трудовой школе. По отзывам собеседников, он «был ходячей энциклопедией» (см.: Новикова Т.А. Воспоминания о Янышевых Н.М. и О.А. // Арх. НЗХТ, д. 2076, 20 л.). В 1932 г. Н.М. Янышев переехал в Херсонес, где и остался навсегда. Его прах покоится рядом с К.К. Косцюшкой-Валюжиничем.