Введение

Да будет ведомо, что в глазах умных и справедливых людей считается заслуживающим порицания, если при изложении фактов, известных из писаний и заметок прежних историков (да пребудет с ними Аллах!), они ступают на путь лести. А особливо как можно утаивать и скрывать события, случившиеся в наш век, и обстоятельства лиц, почитающихся важными?!

Халим-Гирей. Розовый куст ханов

Крым никогда не был обделен вниманием историков. Общеизвестно, что первыми из них были арабские и античные авторы, в том числе такие известные и авторитетные, как Геродот и Страбон. Интерес этот не угасал и в «темные» века, и в средневековье, и в Новое время. Исторические судьбы населения небольшого по площади полуострова представляют собой в силу ряда специфических причин заманчивое поле деятельности для специалистов по истории войн, экономики, дипломатии, а также для этнографов, филологов, искусствоведов.

Выгодное географическое положение, благодатный климат, плодородные почвы, богатство животного и растительного мира как магнитом притягивали переселенцев, волна за волной устремлявшихся в Крым со всех четырех сторон света. Почти полная изолированность полуострова от соседних территорий также содействовала превращению его в уникальный тигель, где, плавясь, смешивались не единицы — десятки этносов, недаром его называют «концентрированным Средиземноморьем».

В результате возникали, сменяя друг друга, все новые и новые этносоциальные организации — каждая со своими неповторимыми особенностями, своей историей. Впрочем, некоторые из них длительное время существовали (и существуют) бок о бок, не смешиваясь и почти не проникая друг в друга.

Однонациональными не бывают, как правило, более или менее крупные области. Это скорее удел мелких островов, полуостровов, слабозаселенных земель. Крым в отличие от других территорий соотносимых масштабов однонациональным в исторические времена не был никогда. Поэтому и крымские исторические памятники, в том числе и письменные, отличаются уникальной разнородностью, часто противоречивостью.

Это относится и к историческим сочинениям всех эпох. Множество теорий, научных гипотез, догадок, домыслов с древнейших времен вплоть до наших дней характерны взаимоисключающими оценками не только целых периодов истории Тавриды, но и отдельных событий и даже фактов.

Возможно, с этим связан весьма удивительный феномен — о Крыме, этом в буквальном смысле слова «опытном поле Истории», до сих пор ни в СССР, ни за рубежом не был создан общеисторический труд. И даже наиболее крупные работы, написанные русскими¹ или советскими² историками, отражают огромную, многоплановую тему Крыма далеко не полностью — и хронологически, и в предметном плане.

Автор полагает необходимым остановиться на недостатках существующих работ, точнее, самых типичных из них; иначе не вполне понятными останутся задачи данной книги.

Во-первых, все без исключения крупные послевоенные работы, посвященные крымским античности, средневековью и началу Нового времени, написаны как бы «извне», с точки зрения русских или европейских историков. Говорить, что работы эти субъективны, — значит не сказать ничего; историк, безусловно, не может стать до конца объективным. Поэтому речь идет об уровне субъективизма — впрочем, и здесь объективных критериев не выработано. Очевидно, достаточно будет сказать, что автору не известна ни одна значительная советская работа о Крыме, которая не была бы выдержана в антитатарском духе (исключение — несколько небольших трудов, вышедших до 1944 г. в Крымской АССР). Таким образом, мы вправе говорить не о спорном, но о повальном субъективизме, причем доходящем до крайних пределов не только «качественно» (об этом ниже), но и количественно. Так, в четырехтомнике П. Надинского периоду 1917—1920 гг., т. е. четырем годам, посвящено 300 с лишним страниц, полустолетию до этого — около 90 с., а полутысячелетию истории так называемого татаро-турецкого периода (XIII—XVIII вв.) — 38 с.!

Но конечно, гораздо пагубнее качественные, концептуальные перекосы. Не стоит приводить все (или даже основные) примеры великодержавной, шовинистической трактовки крымской истории, использования антинаучных терминов и ярлыков типа «крымские хищники, захватчики, разбойники, агрессоры» уже из-за их огромного количества (только книг, где они приведены, сейчас, по подсчетам Р.Я. Эминова, уже больше сотни). Кроме того, нам не представляется плодотворным клеймить конкретных авторов этих писаний — они лишь отразили в своих книгах и брошюрах некие концепции, опирающиеся на поддержку довольно значительных слоев в горизонтальном плане и представителей весьма влиятельных административных, научных и общественных институтов — в вертикальном.

Подлинно научный анализ любого исторического явления приводит к достоверным результатам, лишь будучи начат с истоков этого явления. История же необъективной, антитатарской направленности отдельных псевдонаучных положений коренится, безусловно, в том самом «средневековом мракобесии», которое было несовместимо с принципами исторического материализма еще в конце прошлого века. Простительные лишь для домарксистской историографии, но, как видно, сохранившиеся и даже развившиеся в XX в., эти стереотипы и установки — среда, что питает «научную» литературу подобного плана.

Итак, попытаемся найти исток этих установок. На первый взгляд мнение о крымцах как о народе, состоящем сплошь из разбойников, было вызвано вооруженной борьбой, которую русский народ испокон веку вел с южными соседями. На деле вопрос гораздо сложнее. Кратковременные, хоть и кровопролитные набеги крымских татар ни в какое сравнение не идут со стабильной, осознанной экспансионистской политикой «проникновения и присоединения», которую русские цари вели по отношению как к Западу (войны с Литвой и Польшей), так и в особенности к Востоку и Югу. Начавшийся с завоевания Казанского ханства, великий многовековой поход на инородцев Урала, Сибири, Дальнего Востока, а затем Средней Азии и Кавказа с Крымом вел не к временным столкновениям, после которых Русь, как правило, довольно быстро восстанавливала свои материальные и духовные ценности. На новозавоеванных русскими территориях складывалось иное положение. Альтернативой непрекращавшимся кровавым репрессиям, политике стравливания аборигенных племен и народностей было лишь полное политическое подчинение их «христианнейшим» царям. К какому «развитию» национальных черт и культуры в целом это вело, нетрудно догадаться.

И еще одно наблюдение. Современной науке известно, что любой этнос склонен наделять соседние этнические группы такими отрицательными чертами, которые именно данный этнос традиционно считает недостойными и противопоставляет собственным понятиям о морали, чести, своим эталонам красоты и т. д. Известно также, что при этом полярно противоположной интерпретации подвергаются и общие для этого этноса и его соседей черты. Так, например, кровавые подвиги казаков Ермака отражены в народных и авторских песнях как в высшей степени достойные и демонстрирующие доблестный дух русского народа; те же действия сибирцев (заметим, поставленных перед необходимостью священной борьбы за Родину) клеймятся крайне отрицательно, сами же аборигены иных определений, кроме как «тати (?!) презренные», обычно не заслуживают.

Автор ни в коем случае не стремится к осуждению ни казаков (или солдат), ни татар с позиций современности. Пытаться экстраполировать на любое историческое общество принципы, к которым человечество пришло позже в результате неоднократных проб и мучительных ошибок, — антинаучно. Речь может идти лишь о том, насколько направление и темпы социально-экономического развития того или иного этноса сообразовывались, шли в ногу с местными условиями, в том числе и с этнопсихологическими особенностями населения, будь то Русь или средневековый Крым. И здесь даже самое беглое ознакомление с комплексом условий существования, содержанием господствовавшей идеологии приводит к выводу о полном соответствии этнопсихологии и русских и татар XI—XVII вв. конкретным условиям, да иначе, как правило, и не бывает. Другое дело, что татарские набеги с середины XVII в. прекратились (опять же в ногу с переменами в упомянутых условиях их жизни); великорусская же экспансия продолжалась и в XVII, и в XVIII, и в XIX, и в XX в., то есть в эпохи, когда в Европе уже были выработаны принципы мирного сосуществования, права малых наций на самоопределение, невмешательства в политику суверенных государств и т. д.

Однако вернемся к сравнительным характеристикам этносов. Их, мягко выражаясь, необъективность по отношению к соседям присуща, безусловно, не одному русскому народу. В любой национальной психологии подобные стереотипы доминируют. Установки такого рода предвзяты, зачастую не основаны на «свежей» и всесторонней оценке активности зарубежных современников, но выведены на основе стандартизованных мнений (в том числе априорных). Объединенное, «народное» сознание, увы, не всегда порождает светлые, общечеловеческие идеалы, а в данном случае оно с абсолютной повторяемостью вновь и вновь приводит к идеям (и политике) превосходства одной нации над другой.

Впрочем, автор не утверждает, что упомянутые стереотипы всегда ложны и всегда и всюду вызывают отрицательные эмоции. Уже в силу своей множественности они могут, хотя и редко, приближаться к истине. Более того, они могут быть не только отрицательными, но и положительными (вспомним об отношении СССР к Финляндии до советско-финской войны и сейчас; обратный пример — отношение к крымским татарам до и после возникновения проблемы их возврата в Крым). Но подобная «объективность» крайне редка в силу эгоцентризма любой этнической группы.

Кстати, абстрактно-отрицательное отношение к самому феномену этнического эгоцентризма так же малооправданно, неплодотворно, как, скажем, отрицательное отношение к плохой погоде. Восприятие чужих (чуждых) норм морали, поведения, обычаев, традиций сквозь собственную призму неизбежно как для индивидуумов, так и для групп людей, и это необходимо осознать. С другой стороны, необходимо не менее четко осознать, что это восприятие — не реальная картина, а лишь ее отражение. И чем дольше человек будет полагаться на подобное, отраженное в кривом зеркале изображение мира, тем дольше он не сдвинется с места на пути нравственного совершенствования: ведь дорога, отраженная даже в идеальном зеркале, никуда не ведет.

Естественно, заставить себя осознать иллюзорность отраженных ценностей нелегко: ведь они плоды нашего мышления, скроены, заданы в полном соответствии с нашими потребностями, рассчитаны на повышение нашего духовного или материального комфорта. Они рассчитаны на то, чтобы их «владелец» безбедно прожил свой век — вот в чем секрет их долговечности, закоснелости. Поколения передают поколениям эстафету завышенной самооценки и, значит, собственной правоты (по отношению к обездоленным) вместе с материальными благами, оправданными также подобной самооценкой. Понятия смещены — но это удобно. Удобно, когда отобранные у татар в XIX в. земли Южного берега Крыма остаются в распоряжении «закрытых» учреждений; удобно настолько, что именно благодатностью края без стеснения оправдывают отказ в праве на прописку в Крыму татар — автохтонного, коренного населения Тавриды³.

Результаты воздействия подобных стереотипов видны не только в межнациональном расколе. Они содействуют росту национальной обособленности, цементируют внутриэтническую сплоченность, формируют крайние формы национализма малых народов. Взамен прогрессивного интеграционного развития общечеловеческих черт морали и идеологии укрепляется позиция противостояния, в которую малые народы буквально загнаны великими, крепнет этническое самосознание, которое «обычно сочетается со стремлением членов этноса к собственной социально-территориальной (в том числе и государственной) организации, которая... обеспечивает устойчивое существование этноса»⁴.

С другой стороны, великодержавная политика оказывает пагубное влияние не только на своих жертв, но и на носителей, проводников подобной политики. «Лишь относясь к человеку Павлу, как к себе подобному, человек Петр начинает относиться к себе как к человеку»⁵. Чувство общей вины связывает, ведет ко все новым и новым компромиссам с совестью, снижает уровень объективной самооценки, подогревает враждебные отношения к «виновникам» морального падения великой нации, т. е. к жертвам ее национальной политики. Порочный круг?

Действительно, картина обрисовывается весьма мрачная, тем более что специалисты считают массовое этническое предубеждение (лежащее, как мы видели, в основе государственной политики нарушения прав народов) неизбежным⁶, очевидно, в силу его психологической имманентности.

И все же автор склонен к оптимизму, во-первых, основанному на факте учащения межэтнических контактов, содействующих, как известно, созданию более объективных представлений народов друг о друге, а во-вторых, связанному с уверенностью в более разумной национальной политике государства в будущем, чему есть некоторые основания. В-третьих, рано или поздно свою положительную и весьма важную роль должна сыграть наука — ныне перед историографией и другими гуманитарными областями знания ставится задача «неуклонной борьбы против идеализации исторического прошлого отдельных народов, одностороннего подхода к их традициям... ибо искусственные преувеличения национального, особенного неизбежно чреваты неправомерным противопоставлением одних народов другим, что неизбежно способствует рецидивам национализма»⁷.

Но это в будущем. Пока же подобный социальный заказ, имеющий благородную цель искоренения еще весьма заметных рудиментов былой острой национальной розни между народами нашей страны, своих исполнителей не нашел. Напротив, его осуществлению активно противостоят современные защитники теории исключительности великих наций и их особых прав на соседние (и не столь соседние) земли вместе с населением. При этом своей готовности отстаивать данную теорию они отнюдь не скрывают. Так, автор уже упоминавшихся «Очерков по истории Крыма» без следа смущения предваряет свое исследование признанием того, что это конечно же не история многонационального населения древнего полуострова, но «история русского Крыма, исконно (?) русской земли»⁸ (разрядка наша. — В.В.). Другой современный автор, выступающий с работой о русско-украинско-татарских отношениях (что само по себе предполагает объективность большую, чем, скажем, в трудах буржуазных националистов), игнорирует факт русской экспансии XVII в. в южном направлении, но концентрирует внимание на куда менее масштабных «притязаниях крымского хана на захват украинских земель»⁹. Показательно и Приложение к этой книге, где приводится весьма тщательно составленная таблица хронологии и результатов набегов крымцев на Россию и Украину (с, 240—243), но, как и следовало ожидать, отсутствуют подобные данные о набегах на Крым тех же запорожцев.

Общим местом стало расхожее утверждение об исконной, первоначальной заселенности Крыма славянами (вариант — праславянами)¹⁰. Какие из сего следуют выводы — догадаться нетрудно. Пересматривается сам факт колонизаторской политики царского правительства в Крыму, репрессии по отношению к местному населению, прямым потомкам автохтонных насельников полуострова; утверждается, что в отличие от Средней Азии или Кавказа здесь имела место не колонизация малых народов, а обычная эксплуатация трудового крестьянства, как, например, в Тульской или Архангельской губерниях¹¹.

Не отстают от профессиональных историков современные публицисты и литераторы. Книги П. Павленко, А. Козлова, И. Давидкина, А. Первенцева, И. Вергасова, И. Лугового и многих других проникнуты в большей или меньшей степени патологической ненавистью к татарам, стремлением «объяснить» нарушения ленинской национальной политики и оправдать известные постановления 1944 г. и более поздних лет.

Особый вопрос — публикации в советской печати лета — осени 1987 г.¹² Самая, по мнению автора, яркая из них — о том, как бывшие бахчисарайцы, не получив разрешения на установку памятной доски с именами своих земляков-антифашистов, расстрелянных гитлеровцами у с. Скалистое, попытались установить доску сами. Будучи схваченными «на месте преступления», они были выдворены из Крыма, а доска уничтожена¹³. Трудно представить себе, что подобное надругательство над патриотическими чувствами советских людей могло бы произойти (причем на законном, по мнению печати, основании) где-нибудь под Курском, Смоленском или Ленинградом.

Упомянутые и многие другие факты продолжающейся дискриминации коренного крымского населения (о них подробнее см. в основном тексте книги) в идеологической, политической и культурной областях, имеющие результатом разжигание межнациональной розни, давно поставили задачу активной борьбы с многовековыми национальными предрассудками, а конкретно — создания объективной истории населения Крыма. И если автору удастся показать отнюдь не приукрашенную, но освобожденную от многолетних напластований лжи, грязи и гнусных домыслов картину исторического развития крымского народа, он сочтет свой долг исполненным.

Долг русского человека и коренного крымчанина.

Примечания

1. См.: Смирнов В.Д. Крымское ханство под верховенством Оттоманской Порты до начала XVIII века. СПб., 1887.

2. См.: Надинский П.Н. Очерки по истории Крыма. Т. 1—3. Симферополь, 1951—1964.

3. Печать призывает к поддержанию особого положения с пропиской в Крыму татар (в отношении 50 тыс. ежегодно вербуемых для переселения граждан других национальностей подобных ограничений нет), приводя в качестве оправдания его именно то, что Крым «имеет большое общесоюзное значение для отдыха и восстановления здоровья миллионов трудящихся» (Известия, 1987 г., 17 окт.).

4. Бромлей Ю.В. Современные проблемы этнографии. М., 1981. С 25

5. Маркс К., Энгельс Ф. Собр. соч. Т. 23. С. 62.

6. См.: Бромлей Ю.В. Очерки теории этноса. М., 1983. С. 365.

7. Там же.

8. См.: Надинский П.Н. Указ. соч. Т. 1. С. 5.

9. Санин Г.А. Отношения России и Украины с Крымским ханством в середине XVII в. М., 1987. С. 239.

10. Труды, оспаривающие данное апробированное мнение, к печати не допускаются. Пример — блестящая плановая работа коллектива сотрудников Института языкознания АН СССР (ред. А.В. Суперанская), подготовленная к печати еще в 1985 г., — «Исторический словарь топонимии Крыма» — до сих пор не вышла в свет и знакома широкому читателю лишь в копиях. Многие «плановые» авторы позавидовали бы подобной судьбе их творений, ведь речь идет о сугубо научном труде, но пользующемся редкой популярностью.

11. Впрочем, автор тут же проговаривается: и при Екатерине II «в лояльность крымских татар мало кто верил всерьез. Поэтому вопрос о заселении Крыма русскими приобретал важное значение» (Надинский П.Н. Указ. соч. Т. 1. С. 103). Подобную политику Россия вела, как известно, и на Кавказе, и в иных завоеванных землях.

12. Печально известное «Сообщение ТАСС» от 23 июля 1987 г. впервые после 1940-х гг. открыло серию публичных нападок на крымских татар. В нем были перечислены преступления отщепенцев, ни в коем случае не характеризующих ни один народ, будь то западноукраинцы, литовцы или кубанские казаки. При этом стремление очернить татар дошло до своего естественного предела — предельного искажения фактов. Так, в нем упоминалось о том, что татары участвовали в массовых казнях в Крыму путем сжигания людей живыми в печах. Однако такого в практике оккупантов не было не только в Крыму, но и вообще нигде — хотя бы по чисто техническим причинам. В «Сообщении» не нашлось места для простого упоминания о дважды Герое Советского Союза летчике Аметхане или сотнях татар-партизан, павших в борьбе с немцами за свою Родину — Крымскую Автономную Социалистическую Республику.

13. См.: Бахарев М. Слеп тот, кто перемен не видит // Московские новости. 1987. 18 окт. Впрочем, в этой статье по понятным причинам дано «сокращенное» изложение упомянутого инцидента.