б) Виды словесного творчества

Словесное творчество крымцев неотделимо от народной поэзии древних тюрков — предков коренного народа Крыма. Великие тюркские эпосы-дестаны органично вошли в золотой фонд крымскотатарской народной культуры. Вначале их передавали отцы детям, а из поколения в поколение — сказители. Позднее они были записаны, и в таком виде неоднократно подвергались обработке различными авторами, совершенствовались. Дестаны можно условно разделить на героические и лирические. К первым относятся крупные по объёму, философской глубине и поэтическому совершенству эпосы «Чора Батыр», «Эдиге», «Кёр-огълу», «Адель-султан», «Къыйлап-батыр» и некоторые менее значительные.

Основная часть их — ногайского, кыпчакского происхождения. Однако впоследствии они получили широкое распространение среди других тюрков — казахов, каракалпаков, казанских татар, балкарцев, карачаевцев, крымских и буджакских татар. Естественно, в перечисленных и иных культурных средах эпосы претерпели изменения, отчего и известны в различных вариантах. Первым исследователем, попытавшимся сравнить эти варианты, стал будапештский тюрколог Игнац Кунос, собиравший в 1915 г. фольклорный материал среди крымских татар, попавших в плен во время Первой мировой войны и находившихся в лагере близ венгерского городка Эштергом.

Особое внимание И. Кунос уделил эпосу «Чора Батыр», главным героем которого стала реальная, не вымышленная личность. Исторический Чора Назик-огълу играл заметную роль в политике Крымского ханства первой половины XVI в. Правда, в эпосе его политическая позиция обозначена как антимосковская (очевидно, это позднейшая интерпретация его деятельности), тогда как на самом деле Чора искал компромисса с русскими, одновременно настаивая на возвращении Шаха-Али из вассального Касимовского царства в Крым. Впрочем, ценность крымского варианта «Чора Батыра» вовсе не в верности реальной истории, а в его древности. Современные венгерские тюркологи пришли к выводу, что первоначальный текст упомянутого общетюркского эпоса сохранился лучше всего именно в Крыму, а не там, где он зародился, в ногайских степях (Seres, 2010. P. 133). Ещё дальше от оригинала отошёл этот эпос в Средней Азии, где он оброс мифологическими мотивами, заимствованными из народных преданий казахов, киргизов и т. д. (Жирмунский, 1974. С. 228 и др.).

Ко второму, лирическому типу дестанов, можно отнести «Къозу-Корпечь ве Боян-Слу», «Таир ве Зоре» и другие, более скромные по объёму¹.

Культурологически чётко выделяется необыкновенно интересный и с исторической точки зрения жанр эфсане (легенды, предания). Они также имеют несколько тематических, содержательных разновидностей, подразделяясь на исторические, героические, бытовые, «этимологические» (то есть касающиеся крымской и общетюркской топонимии и генеалогии). Имеются эфсане, повествующие о происхождении целых народов. Одно из них, повествующее о не только ногайских этнических корнях, но и происхождении самого этнонима ногай, было опубликовано ещё в XIX в. (Смирнов, 1887. С. 77—78). Гораздо лучше сохранились эфсане такого рода, посвященные крымским реалиям, объясняющие, среди прочего, происхождение таких топонимов как Аю-даг, Ахтияр, мыс Айя, городов Солхата, Бахчисарая, известных скал Ана ве Къыз (Мать и Дочь), Ялыбогаз и т. д. Бытовые эфсане объясняют, откуда пошло поверье, что кизил — «шайтанова ягода», повествуют о символике цветка ромашки, о пользе камня с дырочкой («куриный бог») и множество иных предметов, объясняют повадки различных диких и домашних животных, птиц, насекомых, отражают особенности климата и пр.

Такое поразительное разнообразие эфсане издавна привлекало внимание, вдохновляло не только крымскотатарских, но и зарубежных и российских мастеров искусств, поэтов, писателей, художников, сценаристов театра и кино на создание оригинальных произведений, в которых отчётливо просвечивают древние сюжетные линии. Перечислить такие произведения попросту невозможно, этот список занял бы слишком много места, оставаясь при том неполным².

Сюжетно богат и такой жанр народного творчества, как йыры (песни). К сожалению, до нас дошло далеко не всё из огромного числа йыров, созданных крымскими татарами в ханский период их истории. Эти небольшие по объёму шедевры также имели несколько разновидностей. Обрядовые песни связывались с семейными торжествами и более общенародными праздниками. К первым относятся, к примеру, свадебные и колыбельные йыры, ко вторым — новогодние, урожайные, посвященные Наврезу и др. Некоторые йыры (хораны) исполнялись исключительно в ходе различных работ, в основном, коллективных: на совместных талаках, на давке винограда, во время косьбы, обмолота собранного хлеба, низке табака и т. д. Хораны отличались по месту их возникновения; так, сохранился Кефе хораны, причём в двух вариантах (Шерфединов, 1978. С. 43). К чисто развлекательным относились древние хороводные йыры, плясовые, игровые (например, Юзюк оюни — танец с кольцом), шуточные, сатирические, детские хоровые.

Весьма многочисленны лирические, любовные йыры; во многих из них прослеживаются сюжетные фрагменты, заимствованные из дестанов о Чора-батыре, Эдиге, Кёр-оглы и других героях древности (Шерфединов, 1978. С. 15—21).

Как и у других тюркских народов, весьма популярен среди крымских татар был старинный жанр традиционного анекдота-лятифе. Более всего их было посвящено любимым героям — знаменитому на всём Востоке Ходже Насреддину и чисто крымскому Ахмеду Ахаю. В смысле сохранности лятифе повезло больше, чем йырам: их начали гораздо раньше записывать (наиболее доступные публикации: Мирер, 1940; Анекдоты, 1937). Сравнивая названные циклы, легко сделать вывод о том, что рассказы о странствующем ходже, в основном, повторяют все сюжеты, встречающиеся у других тюркских народов, арабов, персов и др., тогда как второй цикл совершенно оригинален, являясь шедевром крымскотатарского народного гения.

Мане и чыны по форме и содержанию более всего напоминали современные частушки. И так же как частушки, они делились на два вида: повествовательные и состязательные. В фольклорном смысле более интересны вторые. Это были двустишия, сочинявшиеся экспромтом двумя певцами, которые вели песенный диалог, обычно шутливого или насмешливого содержания, как правило, на молодёжных вечеринках — джыйынах (Фазыл, 2007. С. 128). Такие состязания, собиравшие множество слушателей из взрослых и совсем малолетних обитателей маалле, были более популярны у ногайцев, чем у татской части крымскотатарского народа. К сожалению, этот жанр малоизучен, имеется лишь одна, ещё довоенная исследовательская работа (Джаманаклы К. Чынълар ве манелер. Симферополь, 1940), давно ставшая библиографической редкостью.

Крымскотатарские аталар сёзю (пословицы) в жанровом смысле ничем не отличаются от соответствующих сверхкратких фольклорных произведений, известных у других тюркских и не только тюркских народов. Их было множество (лишь часть этого богатства вошла в сборники, выпуск которых возобновился с недавнего времени), тематически они охватывали буквально все стороны народной жизни, а в культурно-философском смысле это была настоящая энциклопедия народной мудрости, наиболее полное и точное отражение духовного мира и психического склада крымского татарина.

К жанру пословиц можно отнести и более самобытные, но гораздо реже встречающиеся произведения, которые весьма приблизительно классифицируются как афоризмы или афористические определения типа Ине юткешдай («Проглотивший иглу»), Табаны йерге тийми («Его пятки земли не касаются») или Къырмыскъа ве чегертки («Муравей и кузнечик» — явная аналогия стрекозе и муравью, классические образы, использованные в одной из басен И.А. Крылова). К этому жанру тесно примыкают поговорки или застывшие фразеологические обороты типа Эвни астын устюне чевирген («Перевернул дом вверх дном») или Казыктай катыпкъалды («Уперся как кол»), а также крайне своеобразные призывы к философскому размышлению, напрмер: Не эдик, не олдык, не олоджа-мыз? («Какими мы были, кто мы сейчас, что с нами станет в будущем?») Ответ можно было услышать в другом горьком размышлении: Мысрынг данеси йенди, визе колды къочаны («Зёрна у кукурузы съедены, нам осталась одна кочерыжка»).

Своеобразным афористичным жанром являлись и древние рифмованные, иногда просто ритмизованные народные приметы, касающиеся природных явлений и, безусловно, совпадающие по смыслу с имеющимися у самых различных народов земного шара, что естественно — планета-то у нас одна. Примеры: Къоралайда яуса коранг толу болур («Дождь в апреле — полный двор добра»), Яман от битмеген йерде, яхшысы да битмес («Где не растут сорняки, не вырастет и добрая трава») или Къыш къарлы болса, джер джарлы болыр («Если зима снежная, земля будет плодородной»).

К одному из видов фольклора следует отнести сценарии теневого театра, которые предавались из поколения в поколение, не будучи где-либо записанными или изданными в печатном виде. Единственным образцом такого рода, дошедшим до исследователей искусства крымских татар периода ханства, является «серийное» представление о Каракозе и Адживате (Къаракозь ве Адживат). Основой этих сцен становились анекдоты, легенды и сказки, но также и сюжеты, имевшие место в исторической действительности: походы ханских войск, подвиги и любовные интриги реальных действующих лиц. Эти народные драмы разыгрывались на площадях крымских городов и сёл в течение нескольких столетий (Керимова, 2005. С. 16).

Примечания

1. В степной части Крыма и за Перекопом их иногда называли «Ногъай бейтлери», то есть «Ногайские мотивы». Однако это определение слишком общо, так как им обозначали и некоторые шутливые стихи, исполнявшиеся скороговоркой (Фазыл, 2007. С. 129).

2. Краткий обзор авторских пересказов некоторых эфсане имеется в Крымскотатарской Энциклопедии (Т. II. С. 820—823), а также в работах Рефика Музафарова Очерки фольклора тюрков. Мелекесс, 1966. С. 7, 24 и Русско-тюркские фольклорные связи. Саратов, 1966. С. 18—21, 24—25.