5. Крымские татары в Русско-японской войне 1904—1905 гг.

Каких-либо признаков поддержки освободительного движения крымскотатарской интеллигенции снизу, со стороны народа, было незаметно даже в условиях начавшейся в России в 1902 г. крестьянской войны. Некоторое брожение в крымской деревне отмечено только с началом другой войны, Русско-японской. Накануне военных действий, поздней осенью 1904 г. срочно было мобилизовано 900 человек татар-запасных. Потом такие кампании неоднократно повторялись, хотя точное число крымскотатарских участников войны неизвестно. С началом манчжурского конфликта¹ появились первые жертвы, но на родину об этом в течение нескольких месяцев ничего не сообщалось, вероятно, из-за боязни волнений.

Лишение крымской деревни основной рабочей силы посредством мобилизации военного времени сопровождалось общим ухудшением экономического положения крестьян, оставшихся дома. Росли цены на предметы первой необходимости, что было, среди прочего, вызвано увеличившейся массой вывоза с территории полуострова зерна и других местных продуктов сельского хозяйства. При этом плата за батрацкий труд оставалась прежней, довоенной (Гелис, 1925. С. 7; Камшицкий, 1925. С. 141). Рост цен сказался и на положении городского населения, в том числе крымской интеллигенции, среди которой пораженческие настроения были заметны уже осенью 1904 г. (Гелис, 1925. С. 11). В некоторых татарских деревнях и сёлах были отмечены волнения, которые советские историки связывали именно с мобилизацией, как и вспышку эмиграции, в основном в Турцию и по той же причине (Урановский, 1925. С. 75). Хотя здесь же высказывается иная причина — ужасающие нехватка земли и обнищание местных крестьян: на 1226 малоземельных теперь приходилось 3 000 полностью безземельных татар.

Зададим себе вопрос, могли ли крымские татары быть настроены по отношению к войне иначе, чем резко отрицательно? Обзор прессы тех лет показывает, что патриотическая пропаганда была обращена целиком и полностью на православное население империи. Что же касается иноверцев, то она не находила и не могла найти отклика среди групп, религиозные и национальные чувства которых слишком давно и часто оскорблялись именно православной администрацией. В отличие от значительной массы великороссов, веривших в «доброго царя», сама идея жертвенного служения престолу была среди нерусского населения малопопулярной: «...идея защиты царя не вызывала большого сочувствия у солдат, поскольку в мирной жизни они сталкивались с бюрократической машиной и ненавидели чиновников. Царь же им представлялся одним из чиновников, к тому же лично ничем не рискующим» (Жукова, 2005. С. 267).

Российский патриотический плакат начала Русско-японской войны

Что же касается конкретно крымскотатарских воинов, то упомянутая пропаганда была для них и для их оставшихся дома родственников бесспорно оскорбительной. В патриотических публикациях военный противник, японцы, ассоциировался с сибирскими предками крымских татар: о японцах писали, что они — «татары», что они «как монголо-татары представляют угрозу вашей семье» (Жукова, 2005. С. 260—261). И если многочисленные сектанты или, например, католики просто не сочувствовали идее защиты православия от «жёлтой опасности», то на мусульман-тюрков такая пропаганда могла оказывать действие, прямо противоположное задуманному. Возможно, это была одна из причин стихийных митингов осени 1904 г., в которых участвовали отправлявшиеся на фронт крымские солдаты, клявшиеся вернуться домой при первой же возможности (Гелис, 1925. С. 11).

А тут ещё с фронта начали возвращаться первые искалеченные ратники. Вернулся уволенный вчистую алуштинец Абибулла Паук из Козловского полка, а от его земляка Виляла Балджиева, считавшегося убитым, неожиданно пришло письмо: оказалось, он находится в японском плену, где с ним «обращаются хорошо». Бахчисараец же, рядовой Эмир Усеин Асан был ранен, но стал уже унтер-офицером. Эти известия о земляках-воинах становились сенсацией всекрымской) масштаба, о каждом ранении или повышении писала пресса (Терджиман. 07.12.1904; 14.12.1904; 28.12.1904 и т. д.). Потом, когда число раненых и убитых стало измеряться многими десятками, газеты утратили интерес к отдельным лицам. Речь пошла о целых выбитых ротах и батальонах, о потопленных кораблях, об окружениях и сдачах. И, конечно, о реакции на смерти близких в неведомой Манчжурии оставшихся после них семей, где погибшие были единственными кормильцами. Армия, терпевшая тяжёлые поражения от прекрасно подготовленного и убеждённого в своей правоте противника, казавшегося неуязвимым, разлагалась. В окопах и на кораблях всё чаще возникал панический вопрос: не «из-за чего идёт война», а «с кем воюем?». «Объяснить это не брался никто. Офицеры сами не знали» (Жукова, 2005. С. 268).

Крымская деревня, куда приходили письма с фронта, глухо волновалась. И впервые за последний век в народной песне прозвучали ноты, в антицарском, антиимперском значении которых трудно было усомниться:

Нужно отметить, что крымские татары не были одиноки в неприятии агрессивной политики царского правительства, приведшей к многочисленным жертвам. И в России известия с восточного фронта вызывали негодование. Так, известие о поражении при Цусиме (май 1905 г.) усугубило политическую напряжённость в крупнейших городах. В том же месяце Петербургская дума проголосовала за политические реформы, ей последовала и Московская дума. При этом думцы пошли гораздо дальше крымской общественности, проголосовав за созыв всероссийского представительного органа, который мог бы заняться такими реформами. Как утверждал один из депутатов, ректор Московского университета князь Сергей Трубецкой, военные поражения возбуждали разговоры об измене в самых верхах. Николай II был вынужден уступить общественности: появился проект созыва новой демократической всероссийской Государственной думы («Булыгинской» — по имени министра внутренних дел А.Г. Булыгина), а также наметились подходы к разработке новой конституции.

Конечно, голос крымских татар на фоне этого всероссийского политического подъёма был слаб, но нельзя отрицать и того, что он также был услышан в общем требовании немедленных перемен, вызванном трагическими последствиями Русско-японской войны.

Но был, кажется, и другой результат этой бесславной войны. Поражение царской империи означало не только начало её распада, что общеизвестно. Оно стало точкой отсчёта и для разлома грандиозного полукольца христианских держав, которое сковывало свободное волеизъявление мусульманских народов. На западном крыле его такой колониальной державой была Англия, на востоке — Россия и та же Великобритания (в Индии), а в центре — Австрия и славянские Балканы. Все они совместно (а чаще по отдельности) держали «в тисках народы Передней и Центральной Азии, Северной Африки и Юго-востока России» (Фирдевс, 1925 «а». С. 24—25).

Японский патриотический плакат «Победа в Манчжурии»

Дело было даже не в том, что после многовекового перерыва восточный народ победил одну из самых могучих «белых» держав. Эта победа могла пробудить и национальное самосознание крымских мусульман, которое толкало их «в сторону разрешения своих национальных проблем путём восстания и отделения от России». Однако, продолжает первый крымскотатарский большевик И. Фирдевс, в Крыму этот процесс задержался «благодаря слабости сил, малой организованности и наличию ещё в руках русской монархии больших вооружённых сил» (Там же). Позднее, не без оснований замечает автор, одним из тормозов сепаратистскому движению стала революция 1905 г., с чем трудно согласиться. Ни у культурного лидера нации И. Гаспринского, ни у большинства его последователей, ни тем более у массы крымскотатарского народа таких настроений не было по причине полной бесперспективности в смысле их осуществления.

А что было — так это увлечение идеями социал-революционеров (эсеров), поскольку лишь они выдвигали вполне чёткую и ясную программу разрешения крымскотатарского земельного вопроса, самого жгучего в те годы. К тому же эсеры были партией всероссийской, и программа их основывалась не на сепаратизме отдельных, в том числе малых, народов, а на их объединении в совместной борьбе за общие цели. Поражение России в войне, продемонстрировавшее упадок и слабость государственного аппарата, давало надежду на победу во внутренней политике империи, но соединёнными силами. Отсюда и пророс план объединения (а не разделения!) многонациональных народных трудящихся масс в борьбе с державным колониализмом.

Далеко не случайно именно в эти месяцы в Крыму возник организационный центр такого направления политической борьбы крымскотатарского народа, газета Ватан Хадими, совершенно эсеровского направления. Очевидно, прав И. Фирдевс, утверждавший, что именно её редакторы, её пропаганда свернули крымскотатарских активистов с сепаратистского направления их политики на традиционный путь крымской интеллигенции, некоторых вместе с Россией, но в русле своей культуры (Фирдевс, 1925 «а». С. 25—26).

Примечания

1. В 1896 г. был заключён российско-китайский оборонительный договор, согласно которому Китай разрешал России провести Транссибирскую магистраль к Владивостоку через территорию Северной Манчжурии, что значительно сокращало трассу. При этом Петербург гарантировал суверенную неприкасаемость этой китайской провинции. Однако, едва подписав договор, Россия тут же стала его нарушать, введя в Манчжурию многочисленные полицейские силы и военные соединения, а также основав в Харбине военную базу, якобы независимую от российского военного министерства. Когда же разгорелось китайское восстание «боксёров» (1900), то в Манчжурию были посланы дополнительные воинские контингенты. Кроме того ещё в 1898 г. Россия завладела на основе долгосрочной аренды военно-морской базой Люйшунь (Порт-Артур) на северо-западе Китая, где с тех пор базировалась мощная российская эскадра. Эти шаги вели к столкновению с соседней Японией, в особенности после того, как в 1902 г. военный министр А.Н. Куропаткин призвал к наступательным действиям, утверждая, что если Россия не аннексирует Манчжурию, то ей придётся уйти из этого региона (Пайпс, 1994. Т. I. С. 23—24). Япония, имевшая свои интересы на Дальнем Востоке, предложила России разграничить сферы влияния, согласившись на дальнейший рост российского присутствия в Манчжурии в обмен на признание японских интересов в Корее. Российская сторона не пошла на переговоры, после чего началась Русско-японская война (нападение японских кораблей на Порт-Артур в начале 1904 г.).