5. Попытки расселения

Надёжных цифровых данных по переселению в Крым других национальных групп в рассмотренный период не имеется. Причина этого пробела вполне понятна: остальное переселение было труднее регистрировать, так как оно являлось неорганизованным и замыкалось на крымских городах. По той же причине, в отличие от еврейской аграрной иммиграции, оно не оказывало практически никакого давления на крымско-татарское землевладение.

Вторым (после «еврейской массовизации») тормозом крымско-татарскому расселению стал так называемый «классовый передел участков» (был ещё и региональный). Этот передел имел своей теоретической основой явно фальшивую исходную установку, детально разработанную большевиками. По ней выходило, что в любом из крымско-татарских селений имелось вполне достаточно земли, а беда заключалась лишь в том, что она была несправедливо разделена между односельчанами. И путь к благоденствию зависел лишь от нового, справедливого передела!

Такая установка, как любое утверждение не чисто научного, а смешанного, научно-политического характера, с трудом поддаётся критическому анализу, но лишь до тех пор, пока не привлечены бесспорные объективные цифры или факты. Такими данными являются: численность крестьянского населения и размеры сельскохозяйственных площадей по районам. Опираясь на эти цифры, исследователи ещё 1920-х гг. легко пришли к заключениям, прямо противоположным вышеприведённой «классовой» установке.

Неожиданно для историков оказалось, что в начале 1920 гг. землеобеспечение в горной и предгорной частях полуострова не достигало даже половины нормального; кроме того, и в степной части кое-где обнаружились участки, которым не хватало хозяйственных площадей (Хозяйственное строительство. С. 13). Наиболее острым общий дефицит земли наблюдался в Бахчисарайском, Карасубазарском, Ялтинском, Севастопольском и Феодосийском районах. Причем только в последнем его можно было как-то сгладить (на 2/3 от потребного) за счёт внутриселенных переделов, по остальным районам этот выход вообще не годился.

Напротив, излишки земли были особенно заметны в Евпаторийском, Симферопольском и Джанкойском районах. И если по республике в целом было необходимо расселить 8000 семей, в основном крымско-татарских, то для этого потребовалось бы 190 000 десятин, тогда как по подсчётам тогдашних статистиков в наличии имелось 327 000 десятин свободной земли (Четыре года. С. 227). Естественно, все эти цифры брались из расчёта перевода большей части (практически всей) крымско-татарской экономики на зерновое направление, как наиболее в этом частном случае интенсивное и способное поэтому прокормить наибольшее число ртов. Если же подходить к проблеме с точки зрения сохранения традиционного, то есть смешанного или даже преобладающе животноводческого направления степных хозяйств, то нетрудно сделать вывод, что земли в этой части Крыма было (как и сто, и триста лет тому назад) как раз в меру, и «излишков» как таковых не существовало.

Но об этом идеальном варианте возврата к традиционной крымско-татарской хозяйственной культуре уже, к сожалению, и речи не было; нужно было срочно что-то делать с голодающим населением в сложившихся, а не былых обстоятельствах. И всё же коснёмся странного, бросавшегося в глаза «перекоса» в плотности сельского населения в различных частях полуострова. Ведь была какая-то причина тому, что если в Евпаторийском и Джанкойском районах на одном кв. километре плодородных земель проживало 9—10 человек, то на каменистых и суглинистых почвах Судакского, Бахчисарайского и Севастопольского районов — 25, а на крутых склонах Ялтинского — и вовсе 32 человека (Новиков, 1927. С. 58).

Объяснение на удивление несложно. Войны XVIII—XIX вв. опустошали прежде всего открытую и беззащитную степь. А после 1793 г. русские колонизаторы и в мирные периоды вытесняли степняков в горы, неудобья, на каменистые склоны. Мнение же о том, что горные все склоны идеальны для спецкультур (виноград, табак и пр.), — ошибочно. Такие места искать надо. Или создавать заново, что при высокой занятости этих земель в XX в. старыми хозяйствами было уже под силу только мощным комплексным предприятиям или хозяйствам. Ведь в тех же 1920-х годах отмечалось, что «большая часть земли, разбросанная по горным склонам, в виде одиноких участков, была заброшена за малой доходностью. Лишь в годы, особенно благоприятные, пашни дают некоторый излишек над затратой труда и материалов» (Крубер, 1926. С. 67).

Поэтому и не было ничего удивительного в том, что даже под огород крестьяне этих «спецкультурных» районов не могли выделить «хотя бы несколько кв. метров, а земель неудобных, земель неиспользованных в хозяйстве нет совершенно. И всё же, даже при таком, собственно невиданном нигде в СССР, экономном отношении к земле, на едока приходятся мизерные доли десятины». В Бахчисарайском районе это было 0,52, в Судакском — 0,15, в Ялтинском — всего 0,14 десятины! (Новиков, 1927. С. 63).

На редкость объективный анализ южнобережного землеустройства был сделан в ходе подготовки к совещанию при ялтинском Райземотделе (январь 1925 г.). После ознакомления с соответствующими материалами, совещание пришло к следующим выводам:

1. Специализация множества хозяйств исключительно на табаке — явление с агрикультурной и социально-экономической точек зрения невыгодное и даже вредное.

2. При изменении рыночных условий табак должен будет уступить место другой интенсивной культуре. Хозяйства, ныне имеющие 0,5 десятины табачного поля, окажутся в безвыходном положении, — менее трудоёмкие, то есть не столь доходные сад и виноградник не смогут прокормить массу сегодняшних табаководов. Вместо жизненной потребительской трудовой нормы, позволяющей гибко менять культуры в зависимости от рыночного спроса, при землеустройстве действует академическая норма, не учитывающая меняющиеся конъюнктурные условия.

3. Поскольку, согласно декрету СНК о повышении устойчивости и укрупнении сельского хозяйства, разрешено применение наёмной рабочей силы, нельзя отказывать «трудовику» в стремлении расширять своё хозяйство и тем самым удешевлять продукт.

4. Совещание постановило «приравнять норму табачных земель в районе от Ласпи до Биюк-Ламбата включительно к норме виноградника, то есть, в 1,1 десятины, а в остальной части Ялтинского района — к садовой норме 1,4 десятины, в силу того, что западная часть района имеет уклон к винограднику, Алуштинский район — к садоводству» (ГААРК. Ф. Р-30. Оп. 5. Д. 15. Л. 23—25 об.).

Что же касается Байдарской долины, то размер участка должен быть доведён до 3,5 десятины, а в Шульской даче — до 4,5 десятины (ГААРК. Ук. дело. Л. 51 об.).

В феврале того же года совещание совершенно иного состава, уже при Земплане, пришло к иным, но совершенно совпадающим по общей направленности выводам, а именно о необходимости «не устанавливать табачных норм как таковых» в Симферопольском, Карасубазарском и Севастопольском районах, и «наделение землёй производить по нормам полеводственных угодий», то есть весьма значительно их увеличить (ГААРК. Ук. дело. Л. 52).

Вообще заметно устойчивое явление: насчёт урезания участков крымскотатарских крестьян говорили главным образом московские ведомства или крымские партаппаратчики. Но как только за анализ ситуации принимались специалисты, то рекомендации их не просто разнились с упомянутыми, но были прямо противоположными. И это практически не зависело от того, кто именно и на каком уровне разрабатывал эти рекомендации. Причём такая картина наблюдалась не только в сельскохозяйственной или экономической сферах.

Комплексный социокультурный анализ всех районов полуострова приводил исследователей 1920—1930 гг. к обоснованным выводам, которые можно суммировать в следующем виде:

1) В Крыму идёт процесс даже не обеднения, а обнищания (пауперизации) и вымирания крымских татар гор и предгорья;

2) В наиболее малоземельных районах хуже всех обеспечены землёй именно крымские татары;

3) Степные хозяйства имеют богатые возможности стать на путь реконструкции экономики и прокормить бедствующую часть коренного населения через интенсификацию производства, улучшенный севооборот, внедрение новых культур;

4) «В то же время хозяйства ЮБК и Предгорья лишены возможности каким бы то ни было образом поднимать свой уровень вследствие необычайной мизерности обрабатываемых площадей... Одной из причин культурной отсталости татарского населения является его экономическая обездоленность — бедность. В этих обстоятельствах нужно искать объяснение тому факту вымирания татар, которое наблюдалось в довоенное время (то есть до революции. — В.В.) и сейчас не может считаться окончательно побеждённым» (Новиков, 1927. С. 66).

Этот анализ заканчивался выводом о том, что без равномерного расселения невозможно ни разрешить экономические проблемы коренного населения, ни осуществить культурный подъём татарских масс, ни даже сберечь леса, которые вконец обнищавшие крестьяне рубят на продажу (ук. соч. С. 68). Эти выводы показали, что сохраняют силу старые, ещё 1918 года, рекомендации левоэсеровских экспертов: «Мы должны распределить земли так, чтобы всех удовлетворить. Многих придётся переселять, но другого выхода не найти...» (Атлас, 1933. С. 127).

Итак, межрайонное расселение крымских татар было совершенно необходимо; это было ясно если не всем (имеются в виду сторонники классового внутриселенного передела), то большинству. Столь же бесспорно взять на себя эту задачу должно было государство — при всем своём бюрократизме, непрофессионализме и других недостатках, лишь советская власть обладала средствами для осуществления такой грандиозной акции. Но тем не менее месяцы шли, слагаясь в годы, а к решению самой неотложной задачи, к расселению в степи, у правительства всё руки не доходили.

Причём дело было не в том, что кто-то проявил сомнение в правильности сделанных специалистами выводов и рекомендаций, — они были для этого слишком добротно обоснованы с научной точки зрения. И время работало именно в пользу этих, а не иных выводов, так как разработки продолжались и их результаты становились совсем уж бесспорными. Появлялись и новые разработки, только подтверждавшие сделанные первоначально.

Так, через год после упомянутых зимних совещаний 1925 г. агрономы-практики и землеустроители Южного берега, подведя итоги уже начавшемуся внутриселенному переделу земли, не только выявили его полную бесполезность, но указали и причину этому. Она крылась в недостаточности установленных норм наделения. «По единодушному заключению Райземотделов и землеустроительного аппарата, ныне действующие нормы являются нежизненными и вследствие этого тормозят дело внутреннего землеустройства» (ГААРК. Ф. Р-30. Оп. 5. Д. 15. Л. 4).

Стоит ли повторять, что и эти выводы, основанные на горьком, но стопроцентно реальном опыте, так же ушли в песок, как и предыдущие? Никто из симферопольских аппаратчиков, даже самых высоких, не осмеливался взять на себя ответственность за подготовку единственного шага, способного изменить ситуацию и вдохнуть жизнь в экономику края. А именно, посягнуть на неприкасаемые совхозные и другие государственные земельные фонды. Совхозники же, убедившись в собственной безнаказанности, наглели, наступая на права близлежащих крестьянских хозяйств. В Сююрташе селяне собрали деньги на землеустроительные работы ещё в 1921 г. Затем было принято и законодательно оформлено решение передать этим крестьянам бывшее мордвиновское имение при селе Аранкой. Однако осуществить этот передел не удавалось годами — ни в 1925-м, ни позже. Причина была одна: «совхоз препятствует пользованию отведённым именьем» (Горюнова, Дементьев, 1996а. С. 22).

Местные руководители низшего звена, видя пассивность симферопольских властей, пытались решить эту задачу самостоятельно, за счёт самих переселенцев. Но крымские татары не имели своего Агроджойнта или КОМЗЕТа, пособие же от сельсовета могло быть или нищенским, или никаким, отчего агитация за расселение шла впустую. Никому не хотелось тратить значительные суммы (если деньги были) на переселение, если обещавшее какие-то выгоды, то лишь в далекой перспективе. Поэтому бедствовавший крымский татарин легко заглатывал крючок беззатратного внутриселенного «справедливого» передела, надеясь увеличить свой участок, а то и движимое имущество за счёт «неправедно» нажитого добра своих зажиточных односельчан.

Пока эти переделы не приводили к кровавым конфликтам, как бывало в России (ментальность всё же была здесь иной), но и результатов они тоже никаких не приносили. И не могли принести — об этом говорили и приведённые выше бесстрастные цифры, и конкретные примеры. Ограничимся одним, хоть они насчитывались сотнями. В Мамут-Султане Симферопольского района внутриселенные переделы шли с 1922 по 1925 г., но единственным их результатом стало разделение этого обширного села на три противостоявшие, вошедшие в затяжной конфликт «партии» односельчан, ранее — добрых соседей (КК. 11.04.1925).

Но это — ситуация в сравнительно сносно (хоть и недостаточно) обеспеченном землёй Симферопольском районе. В Судакском же устраивать комедию передела было буквально не с чем, все местные крестьяне были одинаково малоземельны. Поэтому именно здесь идея заселения степи быстро завоевала множество сторонников, которые, не дождавшись государственной помощи, были готовы решать эту проблему своими силами. Но и эта необычно высокая активность разбилась о подводные камни непредугаданных трудностей.

В Таракташе (Большом и Малом), одном из крупнейших сел района, землей был более-менее обеспечен лишь 31% населения; у остальных кроме переселения не оставалось выхода. Но когда дело дошло до практической стадии, оказалось, что у этих потомственных виноградарей, никогда не сеявших хлеба, нет не только необходимых, совершенно новых навыков и опыта, но и средств производства. А ведь земледелие — это не виноградарство, где можно обойтись ножом, лопатой да киркой — в степи нужны плуги, бороны, сеялки, рабочий скот и многое иное, приобретение чего требовало непомерных затрат¹. Оттого таракташцы были вынуждены оставить свои переселенческие мечты и взамен настаивать на передаче им хоть части бывших крупных виноградников, перешедших после бегства их хозяев к Госземимуществу и Винделу (КК. 26.04.1925).

Ранее упоминалось, что высшая администрация Крыма (В. Ибраимов, С. Меметов и др.) была всецело за расселение в степь. Экономисты аппарата Крым ЦИКа уже в начале 1925 г. располагали цифрой общих затрат — они составили бы только на землеустроительные работы 307 000 руб., но гораздо дороже обошёлся бы сам переезд — в 3,6 млн руб. Таким образом, общая сумма составила около 4 млн руб. В Крыму таких денег не было, даже десятой доли не удалось бы собрать. Поэтому решили просить о помощи Москву.

В хлопотах по «выбиванию» денег прошёл 1926 год; ценой неимоверных усилий крымского аппарата и лично Вели Ибраимова удалось собрать по различным ведомствам едва половину потребного. Другими словами, лишь половина нуждавшихся в земле могла выехать на новые участки. При этом на старых местах проблема парадоксально не решалась. Площади там практически не увеличивались — ведь уезжали в первую очередь безземельные. Тех, кто остался на дедовских клочках, призвали к интенсификации производства (как будто она не требовала денег!) а что ещё оставалось делать?

Но даже те, на кого выделялись деньги, не всегда находили в себе силы бросить и родину, и старое занятие, начать жизнь с нуля — ведь у каждого была семья, нередко весьма большая, с многими иждивенцами, не достигшими трудового возраста или вышедшими из него. В Бахчисарайском районе из 8—9 тысяч остро нуждавшихся в земле к апрелю 1926 г. на переселение подало заявление лишь 2000 человек. Возникшая проблема освоения отпущенных на эту цель денег была настолько острой, что на специально посвященном ей заседании бюро обкома раздавались голоса о насильственном переселении нежелающих. На что секретарь обкома Петропавловский заметил, что это выглядело бы как раскулачивание, а времена военного коммунизма безвозвратно прошли.(КК. 23.04.1926). Будущее показало, что докладчик ошибался...

Еще одну проблему представляло собой элементарное внутриселенное размежевание, не проводившееся с дореволюционных лет, хотя с тех пор в крымской деревне произошло немало перемен и накопилось множество нерешённых межсоседских проблем. Вопрос размежевания был не только сложен для властей (прежде всего для налогового ведомства), но отчасти мучителен и для самих крестьян. Решить же его не могли из года в год всё по той же причине бедности и крестьян, и сельсоветов. Поэтому, подводя общие итоги первого года форсированного землеустройства и расселения, наркомзем У. Ибраимов признал, что «в то время, как в степных районах мы имеем прогресс, то в горных районах — малоземельных — едва ли не регресс. Нужно ускорить проведение землеустройства» (КК. 30.11.1926).

Ещё через несколько лет, в конце 1920-х, когда степняки размежевались и расселились за свой счёт, а горно-предгорные крестьяне переселились с кредитной помощью государства, то во всех районах бывшего безземелья осталось всего 2654 хозяйства. Но тогда же статистика пришла к малоутешительному заключению: несмотря на огромные труды и затраты, задача, намеченная некогда Вели Ибраимовым, всё же далека от завершения, так как в горах и предгорье землеобеспечение не достигло и половины нормального (Хозяйственное строительство. С. 13). Как в 1928 г. писали разочарованные жители дер. Кадыр-Бала Симферопольского района, «земельная реформа нужна [была] только коммунистам для того, чтобы всех крестьян посадить в мешок... Они думают отнять у хозяйственных крестьян землю и передать её лодырям» (цит. по: Горюнова, Демьянов, 1996. С. 49).

К этому времени через полуостров уже прокатилась очередная волна кровавых репрессий, едва ли не первым увлекшая с собой Вели Ибраимова и его соратников. За ней несколько лет тянулся мутный шлейф огульных обвинений и запоздавших «разоблачений» народного лидера крымских татар. Естественно, бывшего председателя обвиняли и в таком смертном грехе, как всекрымская акция расселения татарской деревни.

Один из самых борзых симферопольских журналистов, некий М. Кальв (псевдоним М. Кальвари), ухитрился в одной статье собрать все грязные соображения партийных критиков на этот счёт, в том числе и откровенно бредовые. Притворяясь неосведомленным об истории самой идеи расселения (возникшей, как бывает со многими назревшими и здравыми мыслями, в народных массах), Кальв приписал её авторство «буржуазным статистикам, экономистам и политикам, засевшим тогда в советских органах», уверяя, что безземелья в горах и предгорье вообще не было, что это — «кулацкие басни». Кальв и ему подобные видели спасение не в равномерном расселении коренного народа по всей территории исторической родины, причем на максимально крупных участках, а во всё том же «классовом переделе участков» на местах, где навечно закрепилось бы малоземелье — зато степи были бы свободны и доступны любому желающему переселиться на полуостров с севера. И, конечно, универсальным средством от всех крестьянских бед объявлялась коллективизация, но это уже было новое веяние (КК. 15.02.1931).

От выводов подобных авторов, опиравшихся исключительно на политические лозунги и штампы, выгодно отличаются работы серьёзных учёных, основанные на тщательном подсчёте реальных возможностей землепользования в Крыму. Так, они выяснили, в частности, что при полном использовании всей возможной хозяйственной площади горного Крыма, одно среднее хозяйство получило бы: пашни 2 дес., сада 0,07 дес., сенокоса 0,16 дес., огорода 0,02 дес., виноградника 0,08 дес., табачного поля 0,05 дес., и т. д., а всего 2,55 дес., то есть лишь около полудесятины на душу сельского населения (Новиков, 1927. С. 67).

О том, какой конкретно «классовый передел» мог в таких условиях спасти крымскую деревню от хронической нищеты, журналисты «Красного Крыма» (конечно, знакомые с работой В.С. Новикова, опубликованной в симферопольском журнале «Крым») предпочитали умалчивать.

В дальнейшем, то есть в 1930-х гг., уже после того, как довольно значительная часть крымско-татарских крестьян Южного берега с огромным трудом и муками переселилась в степь, то это если и принесло облегчение оставшимся на месте труженикам, то самое незначительное. Попытки самостоятельно расширить свои участки хоть ненамного за счёт опустевших земель неукоснительно пресекались райисполкомами. Когда, к примеру, куркулетский крестьянин Эмир-Вели-Яя Качка, имевший участок площадью всего в 0,35 десятины, пытался прирезать к нему ещё поддесятины, то решением Ялтинского РИКа эта земля была у него изъята как незаконно присвоенная. Тот же результат имела попытка виноградаря Э. Косе увеличить площадь своего участка — к тому времени вообще запретили иметь более чем 300 лоз, а они, хоть и с трудом, умещались на его старом, крошечном винограднике (ГААРК. Ф. Р-663. Оп. 9. Д. 715. Л. 108, 109).

В то же время южнобережная земля, как и прежде, раздавалась налево и направо с целями, не имевшими никакого отношения ни к сельскому хозяйству Крыма, ни тем более к его народу. Выше уже говорилось о настоящей эпидемии санаторно-курортного строительства на Южном берегу, когда едва ли не все ведомства всех без исключения союзных республик стремились застолбить, пока не поздно, себе участок на бесценной крымской земле. Но аналогия со старым режимом была всё же неполной, пока не началась раздача южнобережной земли и частным лицам, ранее если и бывавшим в Крыму, то лишь на отдыхе.

В 1936 г. был отмечен первый (но далеко не последний) случай такого рода. Режиссёру московского Большого театра Н.В. Смоличу, согласно постановлению КрымЦИКа от 11.08.1936 г., под частную виллу выдали даже не пустырь, и не опустевший крестьянский надел (что тоже было бы преступлением при тогдашнем безземелье). Артист получил участок заповедного южнобережного леса, где высились реликтовые сосны, столь бережно охранявшиеся ранее от случайных порубок (ГААРК. Ф. Р-663. Оп. 9. Д. 715. Л. 173).

Так в истории крымско-татарского землевладения на Южном берегу прозвучал последний аккорд, уверенно взятый рукой большевистского мироеда.

Примечания

1. Сельскохозяйственными орудиями и инструментами крымские татары были обеспечены хуже всех иных крестьян Крыма. Даже не касаясь передовых немецких колоний, это можно видеть из сравнения с русскими хозяйствами. Если собственные земледельческие орудия имели от 8,9 до 29% беднейших русских хозяйств (разброс по двум низшим группам бедности), то по столь же небогатым крымско-татарским эта цифра колеблется от 4,8 до 7,7%. Ещё более резкая разница наблюдалась по усовершенствованным орудиям: соответственно 2,2—13,6% у русских на 1,6—2,0% у татар. Отсюда следовала и разница в показателях аренды таких орудий; если русские брали их в 4,4—15,8% хозяйств, то крымские татары — в 5,7—21,2%. Естественно, столь же различными были накладные расходы по крестьянским годовым бюджетам (Бочагов, 1929. С. 19).