б) Хан

Само слов хан — производное от хакан — означает властелин, верховный господин. Структура административного аппарата его державы, ханства, несла на себе отчётливый отпечаток все той же ордынской тёрэ или адата. И это не общее впечатление: более конкретные свидетельства такой живучести домусульманских традиций можно встретить и в обычаях, и даже в документах. Вот, например, как хан обращался к своим подданным, перечисляя их в официальных документах: «Великого улуса правого и левого крыла тьмой, тысячью, сотнею, десятком начальствующим уланам, беям, внутренних городов даругам и бекам, духовным законоведцам, настоятелям, духовным судьям, ведателям метрик, секретарям, хаджи, отшельникам, сокольничим, барсникам, амбарщикам, таможенникам, весовщикам, караульным, заставщикам, ладейщикам» и т. д. (цит. по: Хартахай, 1866. С. 205). Это почти точное повторение аналогичных документов ордынских Тохтамыша или Тимур-Кутлука. Ещё в XVII в. в Крыму сохранялся ордынский термин сююргал (т. е. лен, коллективный суверенитет города, удел, который назначался ханом чиновнику или целой административной единице). По-прежнему бытовали и такие термины, как юрт (в смысле: совет карачи, или старейшин), а до XV в. — и улус в смысле поселенно-административной единицы (Фёдоров-Давыдов, 1973. С. 115, 116).

Хан, как известно, был властелином хутбы (поминания в первых фразах пятничной молитвы) и монеты (имел право бить монету с собственным именем), что во всём мире являлось первейшими признаками и реальной сутью монаршего суверенитета. Ещё одним символом-признаком ханского достоинства (тоже как у почти любого государя Востока или Запада) была монограмма, включавшая в себя все его имена и титулы. Она была личной, так как не переходила по наследству, а сочинялась при каждом восшествии на престол заново. В тюркском мире эта изящная, начертанная мастерами-хаттатами в соответствии с высокой каллиграфической эстетикой «плетёнка», носила наименование тугра. Некоторые специалисты видят в ней значение герба (Фаиз, 2000. С. 12). Однако, на наш взгляд, символике, политическому и этнокультурному функциональному значению герба более соответствовала родовая тамга, которую имел и которой пользовался, как всякий бей или эмир, хан Крыма. Тут, правда, было «небольшое» отличие, так как тамга Гиреев была родовой тамгой-клеймом Чингизидов¹, на которую не имел права никто иной. Вот её описание, извлеченное из древнего, чингизидского же предания о чудесном зачатии прародительницы этого рода, Аланки-хатуни, неким божеством (как видно из последней части предания, оно было несколько «усовершенствовано» или дополнено уже в Средние века):

«Тамга, или герб царствовавших Кипчакския степи... Чингис-хановых потомков Гирей-ханов и султанов и их поколения: трезубый тарак, т. е. гребень померанцевого цвета в четыреугольной раме, имеющей сверху внутрь оной сияние. Четырёхугольная рама, внутри сверху сияние имеющая, знаменует комнату, в которой имела пребывание в глубокой древности царствовавшая над могулами Юлдуз-хана Могульского внучка Аланка, а сияние — снизошедший с высоты в оную свет, подобный солнцу... В середине сей рамы в сиянии изображённого тарака три зубца занаменуют... трёх сыновей: Ботум-Катагуна, Бочкин-Чалчи и Буденжир-Могага. От сих трёх принцев произошли три народа: от первого Катагуны, от второго Чалчуты, а третий царствовал над могулами и от него произошла фамилия Чингис-ханова... А связующие сии три зубца поверхность знаменует чудесное их от духовного семени единого светоносного солнечного обитателя зачатие и рождение. Померанцевый же цвет сего тарака изображает цвет того бесплотного божественного посетителя.

Сей иероглиф Чингис-хан и его потомки для того себе единственно в символический герб избрали и присвоили, что как головным гребнем расчёсываются ежедневно путающиеся на голове человеческой волосы, поставляются им в порядок, и изъемлются из них в беспорядке отделившиеся волосы и всякая инородность, так Чингис-хановы предки, происходя от Турка, первого сына Яфисова, в начале веков в глубокой древности царствуя над татарскими, калмыками и мунгалами... управляли ими трояким средством: по закону Божию, по праву естественному, искусством человеческого разума и нравственностью... Гирей-ханы и султаны, царствуя в Крыму над тремя татарскими народами — над татарами крымскими, над татарами буджакскими и над татарами кубанскими, разделили власть на три начальства: на начальство хана, калги и нуреддин-султанов в память своего происхождения» (цит. по: Смирнов, 1889. С. 195—197). Впервые тарак-тамга встречается ещё в догиреевский период на монетах с именем хана Давлет-берды, затем на монетах Хаджи-Гирея (правда, ещё наряду с золотоордынской, кыпчакской тамгой) и так далее.

При возведении в ханское достоинство к очередному Гирею переходил и Санджак-шериф, или хоругвь, которая должна была символически обозначать статус ханства в национально-государственном и административном смыслах². На деле же она, отнюдь не являясь османским «даром», а имея более почтенное, чем Порта, происхождение, подчеркивала высокий падишахский статус хана. Это было, по сохранившемуся описанию, древнее, частично изъеденное молью полотнище, бережно хранимое и благоговейно почитаемое ханами и их подданными: согласно традиции, оно некогда развевалось над ставкой хана ханов, самого Чингиса. Гиреи брали Санджак-шериф с собой в военные походы: перед началом сражения группа старейших имамов обычно проносила его перед войском. Если же в мирное время ожидалось нападение врага с севера, то знамя поднималось над одной из четырёх башен Ор-Капы (Milner, 1855. P. 173). Из этого обычая можно сделать вывод, что знамя как символ ханской власти и государственного суверенитета имело отношение прежде всего к населению полуострова, и лишь опосредованно — к заперекопским ногайцам.

Вообще же стремление ханов хранить древние, ещё ордынские традиции, не могло быть в Крыму достаточно последовательным по вполне понятным причинам. И, конечно, уже при первых Гиреях всевозможных отличий от Орды было гораздо больше, чем сохранившихся сходных черт. Отличия эти были вызваны, прежде всего, двойственным характером сравнительно новой, ханской власти. Чингизидский принцип преемственности с годами все больше уступает освященному мусульманской религией учению об имамате, согласно которому во главе ханства должен стоять государь или имам-халиф — преемник Пророка и наместник Аллаха на земле, обязанный исходить в своей деятельности только из шариата и его богодухновенных положений.

Иных формальных ограничений для власти ханов не предполагалось. В то же время, как преемник Мухаммада, он пользовался правом верховного обладания крымской землей и другими привилегиями, из этого права исходящими и его дополняющими. А самой двусмысленной из последних было получение ханом от Турции ежегодного содержания сальяне, равнявшегося 15 юкам ахче³ или 6000 пиастров (серебряных курушей). Эта сумма, даже если прибавить к ней ценные бакшиши (подарки), которые хану слали султанские вельможи, была несравненно меньше собственно крымских доходов Гирея. Так, он получал 50 000 пиастров от Гёзлёвской таможни, 30 000 — от Перекопской, 8000 — от дубоссарского гетмана, по 31 000 — от господарей молдавского, валашского и каушанского, наконец, 2000 от Кефе, что вместе с султанской дачей составляло годовой доход 127 000 пиастров, а учитывая соляные и городские сборы, земельные и другие сельскохозяйственные налоги, откупа монетный, рыбный и винный, в год получалось 345 000 пиастров, или около 1000 кошельков золота (Peyssonel, 1787. Passim.). Кроме того, слали солидную ежегодную дань Польша и Москва, хоть и нерегулярно. Сумма этой дани со временем слабо менялась, и лишь с Карловицкого мира (1699 г.) она была навсегда отменена.

Экономической опорой ханского дома был и его домен (ерз мирие). Он располагался при большинстве ханов в долинах Альмы, Качи и Салгира. Кроме того, престолу принадлежали все соляные озера, а также необработанные земли — меват (пустоши). При этом лишь часть этого достояния была родовой, наследственной, которую он мог завещать, продавать, увеличивать, прирезывая купленные земли. Остальную территорию он имел право лишь раздавать по частям своим вассалам.

К доходам хана следует причислить и поступления от общекрымской торговли трофеями набегов: он получал ⅔ вырученной суммы. Остальные деньги и натуральные продукты шли по упомянутым выше статьям подымной подати, ясака, десятины с урожая хлеба и приплода скота, а также хараджа, и второстепенных податей (торговой и др.), также шедших в ханскую казну.

Подводя итог политически-экономическому анализу статуса хана, подчеркну, что этот властитель в реальности являлся не государем-правителем, а, в некотором роде, хозяином-государем, и это свойство его статуса было весьма древнего происхождения. Некогда старейшина къоша или группы юртов играл в кочевническом обществе особенную роль. Он был не столько правителем большого дома, сколько адаманом, хозяином. Он выбирал для него пастбища, места стоянок и так далее, основываясь на собственном опыте, знании степи, её источников и людей — короче, на непрерванной мудрости предков. Он же распределял работы между членами юртов, заботился о нормальном функционировании всего немалого и непростого хозяйства къоша. «Вот почему власть его одинаково сильна была в как малых, так и в больших общественных группах, начиная семейством и кончая союзом племён с тем лишь различием, что в малых группах власть главы оставалась совершенно патриархальной, а в больших, по мере увеличения группы, она всё более и более усложнялась и, наконец, под влиянием усиленной внешней деятельности становилась ханской властью, вмещавшей в себя наряду с патриархальным главенством элементы китайского самодержавия» (Лашков, 1897. С. 5). Отсюда и наследование не по крови, как у дворян Западной Европы, а по принципу хозяйственной мудрости, то есть по старшинству. Поэтому-то ни хан-кочевник, ни, позднее, владыка бахчисарайского Хан-сарая совершенно одинаково не имели права на передачу по наследству чего-либо из огромного ханского достояния, кроме личных вещей вроде собственной одежды, семейной утвари или фамильного оружия.

Таким образом, патриархальные элементы значительно перевешивали самодержавные или деспотические реалии, свойственные соседним Османской империи или Московии, но по ряду особых причин совершенно чуждые Крыму. И в абсолютистском XVIII в. отмечалось, что не только придворные, но «всякий имеет доступ свободный к хану и лично ему предоставляет свою жалобу» (Брун, 1867. С. 12). К нему обращались именно как к хозяину общего дома. А ханы и вели себя соответственно: среда них встречались самые различные характеры, но всем им была свойственна одна общая черта: они были щедры в отношении к подданным. Конечно, отчасти этому содействовала невозможность передачи имущества по наследству. Но ведь ханов за чрезмерную отзывчивость постоянно упрекали и члены их семьи, и придворные⁴, а значит, такая щедрость превосходила понимание современников. Напрашивается весьма простое объяснение: такого рода помощь была нужна тем, по отношению к кому хан ощущал себя ответственным и рачительным хозяином большого крымского дома.

Хан-сарай, старинная гравюра. Из коллекции Одун-базар-капусы

Эта редкая суть ханской власти подчёркивалась даже тем, что на территории его дворца, обильного конюшнями, банями, зерновыми амбарами, помещениями для прислуги, винными подвалами и тому подобными хозяйственными постройками, из века в век не находилось места ни одному зданию чисто государственного назначения! Хан-сарай был типологически обычной крымскотатарской усадьбой, лишь многократно увеличенной в размерах (в ней совершенно терялось помещение для заседаний дивана, занимавшее один небольшой зал), и в глаза бросались прежде всего количественные, а уж никак не качественные от неё отличия...

Это, впрочем, никак не лишало Гиреев, хозяев этого дворца-усадьбы, исконных прав на политико-правовой статус, причём немалого «калибра» даже в сравнении с султаном соседней Блистательной Порты. Как говорилось выше, в качестве верховного властителя крымский хан, будучи прямым потомком великого Чингиса⁵, носил титул «Улуг хани» (т. е. падишах, император). Для того чтобы осознать весомость этого титула, обратимся к параллельным примерам соседних Московии и Турции.

Некогда московские князья и «великими»-то стали именоваться самозванно. Согласно летописи Нестора, их общий потомок, скандинавский бродяга Рюрик, был обычным беститульным предводителем (høvding-ом, буквально, с датского, «главарём») сборной разбойничьей дружины викингов. Князем он стал лишь по переезду в Новгород. Но и здесь это была всего лишь должность, а не титул, годящийся для передачи по наследству. Так что все его наследники-Рюриковичи были, мягко говоря, князьями фиктивными. И когда Иван III писал себя «великим князем», именуя при этом ханов Крыма, Астрахани, Казани, Тюмени и даже Касимова «царями» (то есть «цесарями»)⁶, то это было не только признание за тюркскими государями императорского по сути достоинства, но и откровенное самовозвеличение до княжеского статуса обычного худородного московского правителя. И его внук Иван Грозный, для того чтобы стать законным, признанным царём, должен был овладеть Казанским престолом, действительно древним и равнявшимся царскому (кесарскому, императорскому)⁷, поскольку претензия Ивана на царский титул, заявленная ранее (сразу по восшествии на престол) ничего, кроме смеха, не вызывала.

Понятно, что добытый насилием, то есть предельно искусственный способ «улучшения» худого рода был достаточно одиозен уже в те давние времена. Как писал хорват по происхождению, но стопроцентно московский патриот, «народы тому лишь смеются, како есть царь Иван приял имя и знамя Римское, кое к нему никако не пристояше» (Крижанич, 1859. Разд. 32. С. 105). Столь же иронично относится к этому феномену национальной истории гораздо более поздний и более квалифицированный автор: «явился наконец царь на Руси...» (Соловьёв, 1988. Кн. III. С. 460). Наконец, уже в XX в. историк и философ князь Н.С. Трубецкой окончательно указывает новым царям их историческое место: «русский царь явился наследником монгольского хана. «Свержение татарского ига» свелось к замене татарского хана православным царём и перенесением царской ставки в Москву» (Трубецкой, 1997. С. 36).

В Крыму же ситуация была прямо противоположна новгородско-московской. Гиреи были ханами лишь по должности, а императорским титулом падишахов обладали по праву рождения, получая его по великому чингизову наследству (подробнее см.: Haberkem, Wallach, 1964. B. II. S. 466). Причём важно здесь то, что равных им не было⁸ не только в Причерноморье, но и далеко за его пределами. Что признавалось не только Востоком. В отличие от провинциальных деяний последних на Руси великих князей, татарская история, история Золотой Орды стала поистине всемирной, её не могла игнорировать ни одна страна в Европе, вплоть до далёкой, туманной Англии. Или, как ёмко определил эту ситуацию современный учёный, — «История Золотой Орды была частью мировой истории, а поздний период раздробленных русских княжеств — частью татарской» (Хаким, 1999. С. 20).

Действительно, в эпоху, когда принадлежность к великой династической линии была вовсе не условностью, а реальным знаком достоинства династии и государства, которым она правила, такие вопросы живо интересовали не только Азию, но и Европу. Кстати, турецкие султаны, каждый из которых величал себя, не имея никакого на то основания, «падишахом Дешт-и-Кипчака» или «падишахом татарских стран — Кафы, Крыма, Дешт-и-Кипчака и Дагестана» (Смирнов, 1889. С. 308), многое бы отдали, чтобы стать вровень с гиреевским родом, поскольку они были столь же низкородны, как и московские «цари», и как несколько позже новоиспеченные всероссийские императоры-полукровки.

Но, как видно даже из приведённого образца титулования, некоторые зарвавшиеся турецкие султаны, отнюдь не обладавшие соответствующим правом крови, пытались подменить его своей временной и часто зыбкой властью над крымскими чингизидами. Некоторые ханы были вынуждены терпеть подобные смехотворные претензии (фальшь здесь была очевидна; люди на Востоке всегда отличались не только грамотностью, но и отличным знанием генеалогии царственных родов). Другие Гиреи пытались протестовать, хотя и не столько будучи оскорблёнными поползновениями стамбульских выскочек, сколько стремясь к свободе от них в своей политике.

Вышеприведённое утверждение относительно того, что ханов Крыма признавали падишахами и на Западе, имеет свои основания. Так, французские современники Девлет-Гирея II (нач. XVIII в.) знали, что хан «носит титул падишаха и считается наследником турецкой империи в случае отсутствия в османской династии детей мужского пола» (Кондараки, 1883. Т. II. С. 116). Того же мнения были англичане: «в случае, если бы Оттоманская мужская линия пресеклась, то Хан этих Крымских татар наследовал бы венец Турецкой Империи» (Перри, 1871. С. 87). Позже Крым-Гирея именовали императором посланник Бранденбурга-Пруссии, консул Франции и другие европейские дипломаты (Клеман, 1783. С. 54), а также серьёзные учёные и видные публицисты (Büsching, 1785. S. 323). Да и перед самой аннексией ханства этот титул была вынуждена подтвердить Екатерина П, отчего ханские послы получили право не снимать перед императрицей головных уборов (См. II очерк II тома). В Стамбуле же крымский хан, как совершенно равный, «без позволения садился возле султана, пил с ним кофе и имел право возлагать на головной убор такую же алмазную пряжку, как и султан» (Кондараки, указ. соч. С. 143).

А вот как, к примеру, обращался крымский падишах к турецкому султану. Ислам-Гирей III (1644—1654), едва его избрали и утвердили ханом, тут же, ещё не покинув пределы Порты, письменно заявил великому визирю: «подставляйте ухо к тому, что я буду писать. Не осаждайте меня предупредительными письмами, что с таким-то гяуром не хмуриться, такому-то показывать вид расположения, с таким-то не ладить, такого-то не огорчать, с таким-то так-то поступать, заглазно давая отсюда распоряжения по тамошним делам; не путайте меня, чтобы я знал, как мне надо действовать» (цит. по: Смирнов, 1889. С. 321).

Ниже мы увидим, что отдельные ханы могли добиваться довольно значительной самостоятельности от турецкого соседа, но происходило это отнюдь не благодаря подобным, прямо скажем, грубоватым заявлениям.

Примечания

1. О том, что Гиреи, в частности, основоположник династии Хаджи-Гирей, были прямыми потомками Чингис-хана, свидетельствуют совершенно однозначно все касающиеся этого факта источники. О том же говорят и древние исторические сочинения, наиболее значительная часть которых сохранилась в национальном рукописном комплексе Турции (Hammer-Purgstall, 1856. S. 26).

2. Это наименование (не само знамя!) было не более чем символом, не имевшим реального содержания. Крым, как указывалось выше, не являлся санджаком, то есть административной областью, входившей в состав Порты, территориально расположенной внутри её границ, охранявшейся всей мощью имперской армии и т. д.

3. В один юк (первоначально — большой кожаный мешок для денег) входило около 100 000 ахче. Малый мешок кисе вмещал 40 000 (1660) или 50 000 (1688) ахче.

4. Как передают мемуаристы, в таких случаях у крымских ханов был наготове традиционный ответ: «Назовите хоть один случай в истории, чтобы кто-либо из Гиреев умер с голоду!» (Haxthausen, 1847. S. 420). Оборотная сторона упомянутой щедрости: ханские санкции, в том числе и штрафные, ограничивались кругом беев или, что реже, мурз. Простые члены юртов совершенно не опасались хана, обоснованно ожидая от него справедливости в различных её проявлениях, скорее помощи в случае нужды, чем каких-то преследований и т. п. Именно поэтому, как указывалось выше, и существовала в Крыму такая же свобода отношений между сувереном и управляемыми, как это было ещё столетие назад характерно для Монголии, но отнюдь не для Китая или европейских абсолютистских государств.

5. Имя Чингис-хан, полученное на всемонгольском Курултае 1206 г. Темучином, сыном нойона Есугея, собственно говоря, является скорее титулом, чем именем. «Чингис» — это палатализованная (смягчённая) форма тюркского слова денгиз (море, океан), сохранившегося доныне. Таким образом титул «Чингис-хан» допустимо перевести как «Хан-Океан», «Властелин Вселенной» или «Всемирный Хан», то есть падишах или император.

6. Как указывал современник великих князей, титул «царь» использовался московскими властителями в применении к крымскотатарским ханам с 1267 г. В дальнейшем жёсткое разграничение по титулатуре сохранялось. Иван III в 1470-х гг. называл в своих грамотах Менгли-Гирея I царём, а тот его — лишь великим князем. Но дело даже не в официальных титулованиях. Как верно замечает старинный автор, московские князья писали ханов царями и в документах внутреннего пользования (например, в наказах своим послам), точно так же именовали они Гиреев в повседневном кремлевском обиходе (Матвей, 1936. С. 241). Такая традиция отнюдь не несла никакой политической нагрузки, как не являлась и источником какого-то этнопсихологического, нервного напряжения. Это было спокойное признание старой истины: есть князь в Москве и есть царь в Крыму, так уж Господь рассудил...

7. В России этот титул в реальной жизни был ещё более весомым. Здесь никем и никогда не подвергалось сомнению преимущество «татарских ханов, верховных правителей, перед которыми преклонялись наши князья; вспомним, что Иван III, требовавший равенства с императором германским и султаном, не думал о равенстве с царём крымским (конкретно с Менгли-Гиреем I. — В.В.) и бил ему челом» (Соловьёв, 1988. Кн. III. С. 460).

8. «Когда исчезло с лица земли и изгладилось в памяти народов некогда страшное имя могущественных наследников Чингис-хана, господствовавших в Дешт-и-Кипчаке, единственными видными потомками их остались ханы Крымские...» (Смирнов, 1889. С. 53).