м) Кадии, каймаканы, кадиаскеры, наибы

Судьи имели в крымскотатарском обществе гораздо больший вес, пользовались большим авторитетом, чем их коллеги в Западной Европе. Это вполне объяснимо: поскольку кадии следили за исполнением всех без исключений положений шариата, то в сферу их компетенции входило не только поддержание существующего порядка и спокойствия, справедливости и гарантий ненасилия на всей территории ханства, но и присмотр за нравственным обликом каждого подданного, за истинностью его религиозных воззрений, исправным исполнением обрядов, постов и так далее. В сферу деятельности кадия входил один кадылык (всего их, как мы помним, было более сорока). Следующей административной единицей было каймаканства; число и границы их иногда менялись, но на территории полуострова в ханский период их было шесть (Бахчисарайское, Кефинское, Карасубазарское, Гёзлёвское, Акмечетское и Орское). Высшую должность в иерархии кадиев занимал кадиаскер (казиаскер), постоянно живший в столице ханства. Европейский исследователь называет его обер-аудитором, то есть главным надзирающим за соблюдением действующих законов (Брун, 1867. С. 12). Это — лишь часть обязанностей кадиаскера; не менее важным был и его статус главного военного судьи ханства, согласно которому он был как бы викарием (то есть заместителем, выездным представителем) верховного муфтия, который рассматривал лишь самые важные гражданские или политические конфликты.

Но рядовые кадии не успевали справляться со всеми судебными делами, которых, особенно в крупных городах ханства, могло возникать довольно много. Поэтому и у них были заместители, звавшиеся наибами (от арабск. заменяющий, наместник). Наибов избирало местное общество, как правило из числа пожилых людей, хорошо знавших шариат. В обязанности наиба входило рассмотрение текущих дел или исполнение поручений кадиев, если эти дела могли быть разрешены на основе положений шариата (раздел имущества между наследниками, примирение супругов, собиравшихся развестись и т. д.). При этом решения, выносимые наибами, были столь же обязательны к исполнению, как и приговоры кадиев. Если наиб действовал по поручению кадия, то он получал вознаграждение, полагавшееся кадию, а если тяжущиеся обращались к наибу, минуя кадия, то такое приношение было вообще делом добровольным (Александров, 1912. С. 669—670).

Трудно себе представить, как кадии, пусть даже многочисленные, имели физическую возможность исполнять все эти многосложные и важные функции, если бы не одно обстоятельство, звучащее для современного человека несколько своеобразно. А именно: крымские татары были законопослушны, не будучи запуганы драконовскими методами устрашения и всевозможными жестокими карами, а обладая развитым моральным чувством искренней веры в Аллаха и предписания Пророка. Это была внутренняя необходимость исполнения общественного договора, ответственности не перед кадием, а перед Высшим Судией за земные свои дела. Поэтому средневековые европейские авторы и отмечали удивлённо, что в Крыму «законы исполняются с большой строгостью (то есть с большой точностью, тщательно. — В.В.)» (Броневский, 1867. С. 356).

Эта ситуация сохранялась и в Новое время. Русский путешественник верно объяснял её тем, что поскольку у крымских татар, «выключая Алкорана других законов не имеется, то судебных мест у них нет, [и] спорных дел мало...» (Зуев, 1783. С. 135). Да и после аннексии ханства коренной народ не изменил этой ценной традиции в XIX и даже XX вв., когда люди избегали обращаться в российские (потом — советские) суды, решая свои споры и тяжбы с местными кадиями или муллами, нередко в присутствии старейшин своей маалле. Что, между прочим, преследовалось советскими судебными органами как угроза их правовой монополии. Ханы и кадии, как мы видим, были выше подобных малодушных опасений...

Но есть и ещё одно, более приземлённое объяснение феномену удивительной законопослушности крымцев. Точно так же, как беи не допускали нарушений законов ханом, тот в свою очередь строго надзирал за неподкупностью и профессионализмом работы избранных дворянами судей. Наконец, имелась и высшая кассационная инстанция — ханский диван, где решения принимались коллегиально, и хан был только одним из членов дивана.

Диван же, кроме исполнения своих основных, политических функций, вёл и самостоятельное расследование особо тяжких преступлений (разбой на дорогах, убийства и т. п.), причём в качестве общественного обвинителя выступал хан. В случае же, если преступление носило личный характер (не было общественно опасным), то обвинителем становился сам потерпевший, его сын или доверенное лицо). Здесь, в Хан-сарае, рассматривались доказательные материалы, выслушивались свидетельские показания, затем каждый член совета высказывал своё мнение. На этой основе муфтием формулировался приговор, и после его окончательного обсуждения текст зачитывался кадиаскером. Если выносился смертный приговор (например за убийство), то приговорённого выдавали сыну (семье) жертвы; если было достаточно денежного штрафа или возмещение, то деньги получал потерпевший или его семья¹.

Сколь бы экстравагантной не казалась европейцам столь простая система судопроизводства, но судебная практика, основанная на принципе выбора кадиев мурзами, функционировала в условиях Крыма безупречно, даже с точки зрения правоведа иной подготовки и вообще западной культуры: «Татарские суды славились своей беспристрастностью и неподкупностью в противоположность турецким» (Haxthausen, 1847. S. 477) — такое признание стоит дорого!

То есть дело было в высоком профессиональном и нравственном качестве крымских юристов. Об этом же с восхищением говорит и уже упоминавшийся польский путешественник: «Судьи у них почитаются людьми вдохновенными, непоколебимой справедливости и честности» (Броневский, 1867. С. 356). Столь же высоко ценились крымские судьи и на Востоке. Уже в XIV в. их нередко приглашали во всемирно известные научные центры д ля преподавания. Так, в самом известном каирском медресе ал-Азхар долго преподавал опытный юрист Рухн ад-дин ал-Кырими, до того «тридцать лет занимавшийся судейским делом в Крыму» (Крамаровский, 2000. С. 133).

Конечно, общая атмосфера искреннего и истового подчинения закону должна была воспитывать не совсем обычных «слуг» этого закона, как впрочем и тех, кто подлежал их вниманию. Поэтому не только простые крестьяне, ремесленники или воины добровольно и не без внутреннего удовлетворения подчинялись законам. Тем более, что, как упоминалось, положения шариата, исходя из исламского восприятия божественной справедливости, были общими для всех слоёв, снизу до самого верха. И удивлённый путешественник, созерцая это гармоничное общество, не мог удержаться от некоторых преувеличений, утверждая, что даже «начальники и чиновники» (прямо скажем, не особо любимое в Европе сословие) «исполняют приказы верно, скоро и с большим страхом. Они вовсе чужды всяких ссор, преступлений, судейских крючков зависти, ненависти, честолюбия...» Не менее привлекательна картина жизни общества, имеющего таких судей, в целом: «Я жил там более девяти месяцев, и не слыхал ни об одном уголовном преступлении; никто не поступил вопреки закону, никто не делал ни доносов, ни сплетней, чтобы повредить врагу» (Броневский, 1867. Там же).

Тонкий знаток человеческой натуры, М. Броневский² приводит и этому социально-нравственному феномену объяснение, которое может быть принято и нынешними аналитиками, а именно: «Кажется, что прежде... этот народ был гораздо грубее и диче, потому что в те времена они ещё не имели ни законов (и кадиев-судей, добавим мы. — В.В.) мусульманских, ни гражданских постановлений, ни письменности...» Естественно в такой обстановке высшего авторитета кадиев и закона, ими поддерживаемого, можно было не опасаться насилия — внутри границ державы, естественно. Оттого-то, продолжает автор, «при дворе ханском и между своими не носят <они> ни сабель, ни луков, ни другого оружия...» (указ. соч. С. 355), что странно для народа, почитавшегося столь воинственным.

И всё же бывали случаи, когда и законы нарушались, и, еще чаще, тяжбы возникали. В таких случаях дело поступало на рассмотрение соответствующего (местного) кадия. Если одна из сторон бывала не удовлетворена, дело шло в следующую инстанцию, то есть к каймакану. Если и там не удавалось прийти к согласию, то тяжбой занимался кадиаскер. И, наконец, если и последний не мог решить дела, то проблемой занимался ханский диван, что было вполне в демократичных традициях ханства. Добавим, что эта демократичность сказывалась и на самой процедуре отправления правосудия. Кадиаскеры получали в год 3000 пиастров только от хана, с тем, чтобы они держали «открытый стол каждый день и угощали кофе и табаком всех посетителей» (Клеман, 1783. С. 109).

Примечания

1. В этом было отличие и крымской судебно-следственной системы от западноевропейской, нередко поощрявшей корыстное доносительство и огульные осуждения вспомните Тиля Уленшпигеля Шарля де Костера, где весьма наглядно описано, как имущество невинных жертв судебных преступлений по закону делилось между доносчиком и испанской королевской казной.

2. Мартин Броневский (ум. ок. 1593), небогатый польский дворянин, своей высокой образованностью, честностью и умом завоевавший доверие короля Стефана Батория. Был приближен ко двору, а в 1578 г. отправлен к Мехмед-Гирею II со специальной миссией.