4. Политика Девлет-Гирея I и его преемников

Стоит он, синея травой,
Над прадедов славой курган.

В. Хлебников. Хаджи-Тархан

Внук Менгли-Гирея и сын Мубарека, хан Девлет-Гирей I (1551—1577) пробыл на престоле целых 27 лет, судя по всему, благодаря своим неизменно удачливым походам на соседей. Это содействовало высокой боеготовности войска, хорошему его обеспечению, повышало авторитет хана не только среди народа, но и в дворянской среде, а также за рубежом. Короче, Девлет был полной противоположностью таким образованным и, по сути, мирным своим предшественникам, как Саадет-Гирей. Но эти его качества укрепляли ханский престол ничуть не меньше.

Второй причиной столь долгого периода правления некоторые историки называют отсутствие в Крыму политических конкурентов этому хану или прямых претендентов на его престол (Виноградов, 2007. Т. I. С. 63).

Не могли не помогать ему также изрядный политический опыт и полезные знакомства, которые он копил в течение длительного своего пребывания при стамбульском дворе (он прожил в столице Османской империи с 1532 по 1551 гг.). Это же почти двадцатилетнее пребывание у Ворот Счастья, близкое знакомство с миром стамбульских интриг и коррупции, поселило в душе крымского государя глубокое недоверие и подозрительность к тем, у кого он гостил столь долго. Но, что ещё важней, благодаря постоянным контактам со своими стамбульскими друзьями этот хан был на редкость полно осведомлён о направлениях и переменах курса внешней политики Османской империи в течение всего своего правления.

С именем Девлет-Гирея I связана крупная дипломатическая операция крымцев, связанная с Москвой и Хаджи-Тарханом. У русских с 1533 г. на престол взошёл новый великий князь, затем царь (1547) Иван IV. Правда, когда он пришёл к власти, ему было около 3 лет и правление это было вполне формальным: вместо него государственными делами ведала его мать Е.В. Глинская со своими приближёнными. Но, войдя в зрелые годы, этот царь решил воспользоваться «женским правлением» в Казани¹ и захватить приволжское ханство. Первый поход на восток, состоявшийся в 1549—1550 гг., был отбит, но царь успел заложить на казанской земле крепость Свияжск, поставить под контроль волжский водный путь и переманить на свою сторону тамошних черемисов, предложив им неслыханные свободы от податей (а позже, естественно, обманув). Казань оказалась блокированной, и стало ясно, что новое нападение русских — вопрос лишь времени.

Тогда Кунчек-оглан отправился со своей немногочисленной гвардией в Крым за помощью, но близ Вятки их взял в плен местный воевода и отправил в Москву, где они были казнены. После этого в Казани возобладали пораженческие настроения и противники крымского правления предложили трон царю Ивану. Тот послал на княжение уже упоминавшегося Шаха-Али, сына касимовского правителя из ордынского рода Намаганов. Шах-Али был жалкой марионеткой в руках царя, однако формально Казанское ханство по-прежнему Москве не принадлежало. Поэтому в 1552 г. Иван IV снова отправился в поход, вошёл в Казань и учинил там страшную резню.

Так она окончательно утратила свою древнюю самостоятельность, а Гиреи — северный татарский юрт, где правили столь долго. Единственным положительным результатом этой потери стал союз Девлет-Гирея с хаджи-тарханским ханом Ямгурчи: тот стал опасаться, что его столицу постигнет участь Казани (Соловьёв, 1988. Кн. III. С. 442—443, 467). Союз укрепляла и реальная помощь, которую Девлет-Гирей впоследствии неоднократно оказывал Ямгурчи против московских войск².

Однако новому союзу был суждён недолгий век. Хаджи-тарханский нуреддин Исмаил готовил переворот, после которого он мог бы фактически править ханством, посадив на престол своего человека, родовитого, но слабого и безвольного Дервиша-Али. С этим проектом он обратился к Москве, предлагая царю захватить ханство, которое при новом правителе будет во всём слушать его волю. На такое предложение царь не мог не согласиться. И в 1554 г. многочисленное московское войско под началом князя Ю.И. Пронского-Шемякина осадило Хаджи-Тархан (Масса, 1997. С. 24).

Видя, что сопротивление бесполезно, Ямгурчи бежал к Азаку (Азову). На хаджи-тарханский престол был посажен упомянутый Дервиш-Али, обязавшийся платить царю ежегодную денежную дань в 40 000 алтын, не считая рыбной подати. Кроме того, он был обязан содержать русский гарнизон «своей» столицы. Наследника хаджи-тарханского престола отныне, согласно шертной грамоте, теперь должен был назначать царь. Очевидно вскоре после этого произошло событие, которое освещено, кажется, всего одним, уже известным нам источником:

«В то время войско московское овладело Хаджи-Тарханом, хан пошёл и освободил этот город, но, когда возвращался назад, обременённый бесчисленной добычей, его настиг по пути, предводительствуя 90-тысячным войском, поселившийся в России и славный отважностию между неверными, выкрест из персидских армян по имени Шир-Мердун, ошибочно называемый Шир-Медом (то есть Шереметевым. — В.В.). Уйти было нельзя, поэтому хан по необходимости вступил в бой; но так как лошади, утомлённые длинным походом и тяжестью добычи, не имели сил, войско татарское потеряло дух и пришло в расстройство.

Ханские сыновья калга Ахмед-Гирей и Хаджи-Гирей, пять султанов (то есть их братьев. — В.В.) и бесчисленное множество знати и простых ратников мусульманских пало под ударами неверных; совершенная гибель была уже близка, но «Нет победы, неже от Господа»: сын Девлет-Гирея, Мехмед-Гирей, оставленный отцом сторожить Крым, устыдись проводить время в покое и бездействии, тогда как отец его и братья были в походе, собрал, без позволения на то Девлет-Гирея, сколько можно было храброго войска и, пустившись с ним на помощь и подкрепление отцу, прибыл именно в то самое время, когда войско мусульманское близко уже было к бегству.

Помня божественные слова «Знайте, что рай обретается под сенью мечей», он немедленно, с криком «Аллах! Аллах!» ударил на неприятельский лагерь. Это движение придало силу изнемогавшему ханскому войску, оно снова завязало бой, и неверные были разбиты. По возвращении домой победоносного и обогащённого добычей войска Мехмед-Гирей награждён был почётною одеждой и сделался калгою» (Аргинский аноним, 1844. С. 384—391).

Весьма удивительно, что столь яркое событие ускользнуло от внимания крымских и московских современников, никак не отметивших его ни в частных записках, ни в в весьма подробной летописи тех лет (ПСРЛ, 1904. Т. XIII. С. 248—260), да и историки странным образом о нём умалчивают³. Поэтому здесь не исключена какая-то историческая путаница, отчего полагаться на рассказ Аргинского анонима следует с осторожностью.

А через два года произошло то, чего стоило ожидать. Московское войско вернулось, чтобы лишить Дервиша-Али престола. Город заполонили стрельцы и казаки, затем появилась царская администрация. Хаджи-Тархан постепенно превращается в заштатный городок, вскоре угасший. Зато в 15 верстах от него был основан и стал быстро расти московский город-крепость Астрахань.

Вот так история и этого ханства прекратила течение своё.

Затем в Кремле был разработан новый военно-политический план. По сути своей он не был слишком замысловатым, то есть рассчитанным на тонкие дипломатические ходы. Предполагалось попросту применить военную силу для полной ликвидации самостоятельности Крыма, захватив ханство и посадив в Бахчисарае русского воеводу (Кушева, 1963. Т. II. С. 197—198). Короче, Крыму готовилась участь Казани и Хаджи-Тархана. Но эта перспектива стала беспокоить не только Гирея и султана, но даже и соседние Польшу и Литву. Там понимали, что превращение Крымского полуострова в опорный пункт царей на Черном море послужило бы к чрезвычайному усилению восточных соседей, непомерному даже для Москвы с её известным аппетитом к соседним землям.

Хану также стало известно об этих намерениях, и к чести его нужно заметить, что он сразу оценил реальность нависшей над его страной угрозы. Девлет-Гирей внимательно следил за политической обстановкой на Севере и Западе и понимал, что Московия от намеченной задачи не отступит, и если ей не противопоставить реальную воинскую силу, она не остановится и на южном направлении.

В общем-то, хан был прав, пусть даже у него не имелось точных данных относительно успехов московской внешней политики и роста её владений. А именно сведений о том, что к тому времени Россия стала известна как самая агрессивная из соседних с Крымом держав. Она уже заняла огромную территорию в 2,8 млн км², превратившись из рядового в прошлом княжества в крупнейшую (после Священной Римской империи германской нации) по площади державу Европы. Она уже располагала выходом на Балтику, на Каспий и другими необходимыми для успешного экономического развития условиями. Тем не менее, венчаясь на царство, Иван Грозный, получивший от своих духовных отцов редкую по слепой агрессивности программу внешней политики, неуклонно, любой ценой, стремился к расширению государственных границ за счёт соседей.

Так, во время коронования, 16 января 1547 г., царь молился «в услышание всем», прося Всевышнего «покори ему все варварьские языкы», то есть народы (ПСРЛ, 1904. Т. XIII. С. 150). Понятно, для чего. Идеалом государства для этого царя (и практически всех его наследников), то есть постоянным политическим стимулом, оставалось удовлетворение страсти к количественному, а не качественному усилению своей державы, к чисто географическому расширению её границ. Эта «программа», характеризующаяся совершенно архаичной примитивностью, была заимствована Иваном Грозным, конечно же, не у Европы, где в ту самую пору закладывались основы современной атлантической цивилизации (Нидерланды, Англия).

Царь, будучи отнюдь не европейцем, искал и находил примеры для подражания не в Европе, и даже не в истории Византии, но у восточных владык, по-видимому, более близких ему по духу. Для него образцом монарха и государственного деятеля стал Сулейман Великолепный: «Внутренний строй султанской державы был близок представлениям Ивана IV об идеальном государстве»⁴. И он, не обладая и долей разнообразных талантов этого действительно блестящего государя, лелеял планы всё новых и новых территориальных захватов.

Повторяем, крымский хан не мог иметь точных сведений о тайных планах и далекоидущих замыслах мотовского государя. Однако для. собственных выводов ему было достаточно трагедий Казанского и Хаджи-Тарханского ханств; он помнил также о том, что уже в 1550-х русские резко усилились не только на Северном Кавказе, но и в Большой ногайской орде. Впрочем, царь до поры до времени остерегался идти на захват Крыма, по крайней мере в одиночку. Поэтому он обратися к Польше-Литве, пытаясь наладить с ней отношения, которые до того были крайне зыбкими, если не враждебными. Достаточно сказать, что в 1555 г. Сигизмунд Август II направил в Крым писание, в котором заявлял о своём намерении не продлевать существовавший договор с царём о примирении, но добиваться своих прав на спорные земли, не останавливаясь для этого перед войной с Московским государством⁵. Союзные московско-польские переговоры уже успешно шли к концу, и участь Крыма, казалось, была предрешена, когда Девлет решил вмешаться. Он направил в Польшу собственное великое посольство⁶. Оно прибыло в Краков, где посол Акуш Улан первым делом объявил королю, что последние крымские походы на Подолию и Волынь (1558) были совершены без ведома хана.

Опытные крымские дипломаты так повели дело, что поляки отказались продолжать переговоры с посланцами Грозного, и те несолоно хлебавши вернулись в Москву. Затем крымский посол предложил уладить проблему дани, которую Литва платила начиная со времён Мехмед-Гирея I, но прекратила отсылать её в Крым, возможно, по причине упомянутых набегов. И тут же посол добавил, что у них общий противник, царь московский, протав которого ханы всегда воевали и будут воевать и впредь, возможно, и вместе с королевской армией. В ответ обрадованный король гарантировал немедленное погашение долга по дани и тут же направил в Бахчисарай своего посла Михаила Гарабурду для переговоров о военном союзе (Rasmussen, 1973. S. 144).

Однако царскому окольничему Даниилу Адашеву, находившемуся в то время на южных границах ханства, удалось перехватить М. Гарабурду вместе с королевскими грамотами к хану, которые тут же оказались в Посольском приказе. В такой ситуации Москва должна была оставить свои планы сближения с Краковом. Короче, усилиями хана план захвата Крыма был отложен надолго, хотя и не навсегда. Но и разрыв отношений с Литвой в 1558 г., когда началась двадцатипятилетняя Ливонская война (в числе противников Московии было и Великое княжество Литовское), не заставил Ивана Грозного прекратить военные акции, направленные против Крыма.

Так, ранней весной 1559 г. им был отправлен на юг окольничий Д. Адашев с войском. Московиты спустились по Днепру от Кременчуга и, выйдя в Чёрное море, разоряли крымские береговые деревни, вырезая мирных рыбаков и садоводов. Девлет-Гирею доносили, что в те же месяцы украинский князь на царской службе Д.И. Вишневецкий-Байда вместе с запорожскими казаками грабит Ислам-Керман и Ачи-Кале, уводит тысячные табуны, а пятигорские черкесы из тех, что поддались Москве, разоряют ханские земли в окрестностях Тамани и Темрюка (Лызлов, 1990. Л. 154 об. — 156; Дзамихов, 2001. С. 261).

Осенью 1559 г. Сигизмунд Август направил в Крым новое посольство с той же целью заключения союза и договорённости о татарском походе на Москву. При этом польский посол С.Л. Тышкевич вёз с собой как текст союзного договора, так и дань в уговоренном объёме, причём и за этот год, и за будущий 1560-й. А в феврале—марте 1560 г. Девлет-Гирею из Вильно была направлена грамота, в которой король напоминал хану об его обещании совершить поход на Москву. При этом Сигизмунд Август не без резона указывал, что в противном случае царь вполне может захватить земли Ливонского ордена, и тогда у него не останется иного противника, кроме Крымского ханства, на которое он и ударит всей мощью своего войска (Rasmussen, 1973. S. 163).

С.Л. Тышкевич вернулся в Вильно в октябре того же года с договором, украшенным ханской печатью. В нём Девлет-Гирей обязывался, при условии регулярного получения дани, нападать на Москву так часто, как того пожелает король, но не исключая и того, что походы на север будут предприниматься им и по собственной инициативе. Далее, хан заверил короля в своей готовности возвращать все захваченные им у русских литовские замки и селения их законному владельцу — королю. Наконец, Гирей обещал принимать московские дани только по согласованию с Сигизмундом Августом (Rasmussen, 1973. S. 188).

Между тем хан послал в 1560 г. своего гонца в Москву с целью возобновления дипломатических отношений. Тот передал Ивану IV предложение о мире и дружбе, а также об обмене послами (ПСРЛ. Т. XIII. С. 324). Эту инициативу не следовало понимать как подготовку разрыва отношений между Девлет-Гиреем и Польшей-Литвой. Скорее, он пытался столкнуть своих бывших противников в военном конфликте. Однако царский ответ был весьма сдержанным, хоть и не являлся прямым отказом от дальнейших сношений. В этот момент Иван IV нуждался хотя бы в видимости связей с Крымом, которые можно было использовать как средство дипломатического давления на Сигизмунда Августа.

Хаджи-Тарханское ханство в середине XVI в.

Впрочем, весной 1560 г. он даже направил в Крым посольство с предварительными условиями будущего союза. Царь не преминул сообщить хану, что уже подготовленный поход на Крым не состоится, но чтобы и в дальнейшем такие акции исключить вообще, нужен действительный, прочный союз. И что теперь хану самому предстоит решать, продолжатся ли дальнейшие военные действия, или же Москва будет жить с Крымом в добром согласии (там же). Впрочем, это посольство оказалось безрезультатным: хан предпочитал в условиях начавшейся Ливонской войны пока сохранять нейтралитет, надеясь продать свою помощь одной из воюющих сторон как можно дороже.

Что же касается договора Девлет-Гирея с польским королём, то его условия исполнялись далеко не полностью. В октябре 1560 г. Сигизмунд Август послал в Бахчисарай гонца с грамотой, в которой хану был сделан упрёк в бездействии, поскольку он не совершил, так было договорено, похода на Москву⁷. Там содержалось и предложение крымцам выступить на север в начале зимы. Сообщалось также, что сам король, к сожалению, не может участвовать в зимних операциях, так как он находится с царём в состоянии фактического перемирия, которое ему не хотелось бы нарушать (на самом деле шли даже переговоры о породнении польской и московской династий), но что, однако, если хан пошлет весть о своём походе великому магистру Ливонского ордена, Москва будет вынуждена отбиваться от двух наступлений сразу — с юга и запада. При этом король обещал вскоре прислать дань за будущий 1561 г. (Rasmussen, 1973. S. 188—189).

Между тем вскоре зыбкое перемирие между Москвой и Польшей-Литвой прервалось новыми военными действиями. Поэтому царь возобновил попытки сблизиться с Крымом. В своём послании к «куратору» московского направления ханской политики Сулеш-беку, датируемом второй половиной 1562 г., царь писал, что продолжавшиеся в 1561 г. походы запорожских казаков и русских отрядов совершались без его ведома и одобрения. Он даже избрал двух козлов отпущения в лице И.М. Висковатова и А.Ф. Адашева и, не называя в послании их по именам, сообщал, что с них за это строго спрошено: «А которые наши люди ближние промеж нас с братом нашим з Девлет-Киреем царём ссорили, мы то сыскали да на них опалу свою положили есмя — иные померли, а иных разослали есмя, а иные ни в тех ни в сех ходят», то есть живут в ожидании то ли казни, то ли ссылки (цит по: Виноградов, 2006. С. 31). Затем то же самое было сообщено лично хану.

Эти послания облегчили восстановление дипломатических отношений между Москвой и Крымом, и уже в апреле 1563 г. в Бахчисарай отправилось посольство воеводы А.Ф. Нагого с предложением мира и заключения военного союза против Литвы (указ. соч. С. 34). Однако этот союз не должен был являться сигналом к немедленному выступлению Крыма для «пособления царю», что означало в качестве вспомогательной силы. Такой поход стал бы возможным лишь в случае, если царь и хан отправились бы в него как союзники (Филюшкин, 2008. С. 310).

Но и такой поход не являлся в тот момент основной целью Ивана IV. Как показывает анализ текста посольского наказа, скорее всего, главной задачей для царя была гарантия мира с Крымом и, во-вторых, военное давление на Сигизмунда Августа, которое Девлет-Гирей мог оказать самостоятельно. Для этого достаточно было бы одного-двух крымских походов на Литву, и тогда великий князь, оказавшись перед угрозой совместного русско-татарского выступления, стал бы уступчивей и его можно было бы принудить к миру на нужных Москве условиях (указ. соч. С. 311).

Такой союз с целью совместного военного или дипломатического выступления — снова против общего противника — был вполне возможен ввиду его выгодности как русским, так и крымцам, которым царь обещал богатую денежную помощь в подготовке и осуществлении похода на Литву. Однако А.Ф. Нагой, уже находясь в Бахчисарае (он был принят ханом 25 июня 1563 г.), не представил Девлет-Гирею более или менее приличных подарков, а касательно будущей помощи отделывался общими фразами, не имея права (согласно инструкции Посольского приказа) называть конкретную сумму царской субсидии.

Поэтому переговоры выливались в мелочную торговлю и никак не могли завершиться. Причём шли они столь долго, что у хана не могло не зародиться обоснованного подозрения: втянувшись в предлагаемую Иваном IV военную авантюру, он может вообще ничего из Москвы не получить, а людей наверняка потеряет (Филюшкин, 2008. С. 312). К тому же не было никакой гарантии, что русские не выступят на Крым в то время, когда ханское войско будет в далёком походе.

А здесь ещё прибыла литовская дань, которая выглядела куда убедительнее неопределённо обещанной московской: она едва уместилась на 36 телегах⁸. Очевидно, это была та соломинка, которая переломила спину верблюда. В сентябре 1563 г. в Москву была доставлена грамота Девлет-Гирея. Здесь, в отличие от более чем туманных обещаний А.Ф. Нагого, выставлялись конкретные требования. Однако ни к какому результату это послание не привело. Москва не желала признать претензии хана обоснованными, как это делала Литва, в конечном счёте выигрывавшая. И это был далеко не последний случай, когда переговоры Ивана Грозного именно по причине его скупости заходили в тупик. За этим обычно следовали разорявшие его государство крымскотатарские походы.

В начале же 1560-х гг. Бахчисарай чувствовал себя более или менее в безопасности, так как у Москвы были иные, более неотложные заботы на западе. Однако Ливонская война когда-нибудь да должна была закончиться, и тогда следовало ожидать возобновления враждебных действий Грозного царя. Девлет-Гирей глубоко чувствовал эту опасность, постоянно ища и находя средства защиты от неё Крыма. Подчёркиваю, именно эти опасения вызвали необычайную воинскую активность хана, так как и его политические инициативы.

К числу таких действий относится многолетнее стремление освободить Казань и Хаджи-Тархан, эти две старые твердыни восточной цивилизации, где уже вовсю хозяйничали русские. Выше приводились факты умелых и настойчивых акций крымских дипломатов, стремившихся добиться поставленных целей за столом переговоров. Тем не менее следует признать, что основным политическим инструментом Девлет-Гирея осталась всё-таки война. Причём не по какой-то врождённой страсти к кровопролитным походам. Судя по всему, его противники просто не оставляли ему иных путей к выживанию⁹. Не лучше обстояло дело и с союзниками, в том числе его покровительницей — Турцией.

Но для понимания османской позиции необходим отдельный экскурс, хоть и краткий, но несколько выходящий за рамки правления Девлет-Гирея. Как ни странно это звучит, но Турция до примерно 30-х гг. XVI в. мало опасалась Московского государства, всё ещё считавшегося в Европе и на Востоке державой второго ранга. Султаны даже поддерживали в своё время союз Гиреев с царями (в борьбе последних против Ягеллонов). Мало того, и сам захват Иваном Грозным Казани и Хаджи-Тархана имел в Стамбуле своим следствием перемены не столько в российской, сколько в среднеазиатской политике. Из-за неудобств, причиняемых новой геополитической позицией русских (их захваты пресекли древние пути азиатского хаджжа), среднеазиатские ханства (прежде всего Хорезм) стали искать и находить понимание у султана (Inalcik, 1994. P. 38—39).

Лишь в середине века до турок дошло, что Москва — уже не то провинциальное княжество, что осмеливалось на борьбу лишь с русскими соседями да малыми странами опять же ближнего зарубежья. Захват Хаджи-Тархана означал, среди прочего, угрозу турецким владениям на Кавказе (русские дошли до Терека) и в бассейне Чёрного моря. Осознавая серьёзность угрозы своим новым владениям со стороны турок, царь попытался — и это ему удалось — установить мирные и даже дружеские отношения с султаном. Тот примирился с падением единоверных и союзных ему волжских ханств, взамен потребовав от Москвы стабильного признания прав суверенитета Оттоманской Порты над Крымом, Кавказом и черкесскими землями. Для этого русские должны были отойти от Терека на север, снова открыв свободный проход между среднеазиатскими ханствами и Крымом.

Иван IV подозрительно легко согласился на все условия Стамбула, — а что ему оставалось делать, пока он не укрепился на новых землях? Но ещё до того, как царь начал отходить от требуемой османами «стабильности», её стала терять сама турецкая политика. Начались совершенно ненужные Турции, вызванные малопонятными амбициями султанов войны с западноевропейскими странами Средиземного моря, зачем-то был захвачен Кипр (1570 г.), разразился кризис у Лепанто (1571 г.)¹⁰, после чего ободрённый папа Римский стал сколачивать нечто вроде крестового похода на Босфор и так далее (Подр. см.: Inalcik, 1994. P. 40—50). Короче, во второй половине XVI столетия, как и в его начале, Гиреи остались против Москвы в одиночестве.

С другой стороны, имелись в сложившейся ситуации и положительные моменты. Упоминавшаяся активность Сулеймана I в средиземноморском регионе отвлекала его от восточноевропейских проблем. И хан, как упоминалось выше, постоянно державший руку на пульсе внешней политики Порты, знал, когда она забудет на какое-то время о своей роли политического «куратора» Крыма. Поэтому Девлет-Гирей, и без того весьма самостоятельный государь, оказался в ситуации, когда он мог практически невозбранно осуществлять собственную политику по отношению к сопредельным державам — прежде всего Польше-Литве и Москве, соперничество между которыми шло на пользу Бахчисараю. И конечно, не обладай он этой свободой действий, как знать, не постигла ли бы Крым судьба Казанского и Хаджи-Тарханского ханств ещё в правление Ивана IV, о «юго-восточных» планах которого говорилось выше.

Оттого и не было ничего удивительного в том, что, махнув рукой на Турцию, Девлет-Гирей должен был выкладывать все свои далеко не безграничные ресурсы на борьбу с московитами. И цели её были не в пример актуальней и перспективней, чем у Османской империи в её помпезных морских десантах на мирные острова Средиземноморья. Из Бахчисарая было куца видней, что, если и можно пользоваться роскошью мирных отношений с какой-либо ближней державой, то только не с Московией. Предоставленная самой себе, она неизменно предлагала соседям сюрприз за сюрпризом — удручающе и безнадёжно одинакового свойства.

Поэтому современника не должно удивлять, что не только активная московская политика, но и пассивная позиция Турции заставили Девлет-Гирея лично возглавить семь больших походов на Московское государство (1552, 1555, 1562, 1564, 1565, 1571, 1572 гг.). Кроме того, он готовил ещё два сефери — в 1556 и 1559 гг., которые не состоялись явно не по его вине. Если же учесть и походы, которые им планировались и организовывались, но не возглавлялись лично (чаще всего хана заменял его калга Мехмед-Гирей), а именно походы 1558, 1563, 1568, 1570 и 1573 гг., и даже если не считать совместную крымско-турецкую экспедицию в 1569 г. (о ней ниже), то получается, что он организовал, запланировал или лично провёл 14 походов на Москву (хотя сумел сжечь её лишь однажды). Безусловно, этому Гирею никто не мог бы отказать в политической последовательности.

Вместе с тем его набеги носили ограниченный характер, не перерастая в полномасштабную войну. И предпринимались они в московском и Польско-Литовском направлениях лишь в конкретных случаях нарушения сопредельными странами договорённостей о поставке в Крым «казны» и «поминков». Поэтому сторона, игнорировавшая соответствующие официальные соглашения, сама обрекала себя (точнее, своих южных жителей) на кровопролитие, так как «незамедлительно наказывалась набегом. Такая политика позволяла сохранять нормальные дипломатические отношения и с Москвой, и с Вильно, и даже не исключала формальные мирные соглашения. В этом плане Девлет-Гирей I старался придать отношениям с Иваном Грозным такой же характер, как и отношениям с Сигизмундом II Августом. Подобно тому, как «договорные листы» короля с ханом не препятствовали регулярным крымским набегам на южные области Польско-Литовского государства, так и «шертные записи» хана с «московским» могли не препятствовать набегам на московские «украйны». Имеются все основания полагать, что лично Девлет-Гирей I добивался именно такого характера дипломатических связей с двумя своими восточноевропейскими соседями» (Виноградов, 2007. Т. II. С. 282—283).

Но хан умел не только воевать, но и с толком использовать нечастые мирные передышки. Летом 1569 г. новый турецкий султан Селим II (1566—1574) решил исполнить давний план своего предшественника — направить экспедицию для прокладки канала Волга—Дон. В этом водном пути туркам виделось решение проблемы постоянных военных конфликтов Турции с Персией, которые свели на нет торговые связи османов с жителями Средней Азии, а последним отрезали привычный путь хаджжа, транзитом проходившего через турецкие города и приносившего немалый доход. Кроме того, имеются свидетельства о планах Порты положить посредством новой магистрали начало судоходной торговли империи со странами Центральной Азии, куда до открытия Суэцкого канала приходилось, как известно, добираться, проходя через Гибралтар и огибая мыс Доброй Надежды (Lewis, 1961. P. 24). Наконец, овладение дельтой Волги положило бы конец продвижению русских на Кавказ, где они уже основали в 1567 г. крепость Терки на Тереке, то есть в Кабарде, издавна входившей в сферу крымско-турецких интересов. Кроме того, российские силы в этой области грозили совершенно прервать сношения между азовскими и прикаспийскими владениями Османской империи.

Таким образом, турки планировали восстановить старое положение, когда низовья Волги и Северный Кавказ являлись зоной международных экономических и культурных сообщений, с недавних пор наглухо перекрытой силами Москвы. Эту инициативу нельзя поэтому однозначно рассматривать как агрессию, направленную против московского царства¹¹, хоть фактически она и явилась первой в длинной череде русско-турецких больших и малых вооружённых конфликтов в будущем.

Однако Девлет-Гирей был совершенно не заинтересован в таком усилении Турции, точнее, в появлении её будущих владений в тылу приазовских земель Крыма. Поэтому он «дружески» предупредил об этом великого князя, который стал готовить войско к походу в низовье Волги. Тем не менее хан не мог ослушаться повеления султана присоединиться к турецкому войску, вышедшему в волжском направлении. И весной 1569 г. султан «Селим прислал в Кафу 15 000 Спагов, 2000 Янычар, и велел ея (т. е. крепости Кефе. — В.В.) Паше, Касиму ид ти к Переволоке, соединить Дон с Волгою, море Каспийское с Азовским, взять Астрахань или, по крайней мере, основать там крепость в ознаменование Султанской Державы. 31 Мая Паша выступил в поход; Хан также, имея до 50 000 всадников» (Карамзин, 1842. Т. IX. С. 74). Поэтому турки и татары не опасались российского войска, медлившего с прибытием к Переволоке, и тем более донских казаков, которые бежали от греха подальше (Карамзин, указ. соч. С. 75).

В планы турок входило взятие Астрахани, куда султан намеревался посадить пашой одного из отпрысков ханского рода, Крым-Гирея, до того жившего при дворе в Стамбуле. Поскольку Астрахань представляла собой островную крепость, для её осады были необходимы суда; они также были отправлены к Азову, а затем донским руслом к Переволоке — местечку, где Дон и Волга максимально сближаются. Идея прокладки канала не виделась неосуществимой технически — в ту пору османы уже всерьёз обсуждали гораздо более амбициозный план прокладки Суэцкого канала (Kurat, 1961. P. 13). С другой стороны, волго-донской проект был недостаточно обоснован: турецкие инженеры всецело полагались на топографические данные, полученные ими от полуграмотных ногайцев Большой орды.

В июне 1569 г. в Азов и Кефе уже прибыла турецкая галерная флотилия; командовать соединённой крымско-турецкой армией должен был упоминавшийся Касим, не столь давно назначенный комендантом Кефе в ранге паши. Как было видно из приведённых выше цифр, основную часть войска составляли крымцы. Девлет-Гирей взял с собой в поход четверых сыновей, при этом трое находились при хане, а четвёртый командовал ногайской частью крымских отрядов. Поход вверх по Дону, начавшийся приблизительно 10 июля, неожиданно был осложнён капризом природы: Прикаспийскую низменность поразила необычайная жара, отчего река местами обмелела. Поэтому приходилось разгружать галеры и тащить артиллерию и другое снаряжение берегом. Когда же флотилия прибыла на место предполагавшихся землеройных работ, то оказалось, что междуречье представляет собой не плоскую степь, как об этом сообщали ногайцы, а пологую возвышенность, что должно было значительно усложнить прокладку канала. Поэтому от неё пришлось пока отказаться, а пушки и суда доставлять к Волге волоком.

Ясно, что при этом осадные орудия оставили на берегу Дона, взяв с собой лишь небольшие пушки типа пищалей и лишь маломерные гребные суда. Но и для них приходилось ровнять трассу волока, что задержало продвижение более чем на полмесяца. К тому же донские казаки, ранее при виде крупного войска ушедшие в верховья реки, теперь стали нападать на далеко растянувшуюся крымско-турецкую армию: необходимость обороняться от них также замедляла продвижение к Волге. Наконец, тяготы и лишения, которые терпела полевая армия, стали причиной дезертирства черкесских отрядов. Так были утрачены два лучших летних месяца, а когда в середине сентября войско приблизилось руслом р. Маныча к Астрахани, то оказалось, что блокировать эту островную крепость при нехватке судов и пушек невозможно. Касим-паша и Девлет-Гирей решили отложить штурм до подхода главных сил.

Тем временем с севера показались передовые отряды, отправленные царём под командованием князя П.С. Оболенского-Серебряного, и тут же разнеслись слухи о том, что московских ратей идёт с севера великое множество (Kurat, 1961. P. 19). При этом русские располагали достаточным количеством судов, которые беспрепятственно доставляли в осаждённую крепость провизию, артиллерию и боезапас. Погода портилась, и Касим-паша уже склонялся к мысли о зимовке в полуразрушенном Хаджи-Тархане в расчёте на подход свежих сил по весенней воде. Перспектива холодной и голодной зимовки совершенно не устраивала крымцев, и они стали пугать турок «страшными русскими морозами», которые могут ударить уже в конце сентября, а также тем, что ближе к зиме ночи удлинятся до двадцати часов, к лету же станут настолько короткими, что от вечерней до утренней зари (то есть между вечерним и утренним намазами) времени останется хорошо если час-полтора, в течение которых и заснуть-то по-настоящему не удастся...

Кончилось тем, что турецкий экспедиционный корпус охватила настоящая паника. И в общем-то османов, впервые в истории забравшихся в Поволжье, можно понять: для них те местности были далёким, незнаемым севером, а предстоящие трудности на прокладке канала казались непреодолимыми. В османском войске назревал бунт против командующего походом и инициатора похода Касим-бека¹². Поэтому 26 сентября соединённое войско двинулось в обратный путь. Он занял 27 дней и стоил огромных жертв. Не было ни еды людям, ни кормов лошадям, отчего сотни турок погибли от голода. Крымцы, привыкшие к дальним походам по пустынным степям, справились с этой напастью значительно легче: они пили кобылье молоко, а к концу пути забивали лошадей и ели их мясо (Kurat, 1961. P. 20). В последние дни октября войска и оба предводителя вернулись по домам: Девлет-Гирей в Бахчисарай, а Касим — в Кефе. Он должен был далее отправляться Стамбул, где его ждала казнь за неисполненное воли скорого на руку султана. Потом его, правда, помиловали; по некоторым данным здесь сыграла спасительную роль крупная взятка османским чиновникам, на которую не поскупился обречённый Касим (Масса, 1997. С. 16—30; Карамзин, указ. соч. С. 76).

Таким образом, астраханский поход, можно сказать, окончился вничью: османы и крымцы вернулись домой, побеждённые не московскими ратниками, а плохой подготовкой этого грандиозного предприятия турецким командующим. Но в 1569 г. противостояние Бахчисарая и Москвы не окончилось. Крымских татар по-прежнему настойчиво звали на помощь казанские братья и черкесские подданные хана: и те и другие страдали от русской агрессии. В обоих направлениях царь Иван двигал и войска, и переселенческие массы, возводил новые крепости, а из обломков разрушенных мечетей и мусульманских надгробий — церкви. К тому же старинная среднеазиатская торговля так и не возобновилась. Поэтому хивинцы и бухарцы также просили хана восстановить торговые пути, закрытые у Астрахани и Кабарды, где московские люди стали брать с них непомерные пошлины.

Иван Грозный. Реконструкция М. Герасимова

Как мы помним, пытаясь решить дело миром, Девлет-Гирей слал своих дипломатов в Москву на протяжении почти всех 1560-х гг. с предложениями восстановления старого разделения христианского и мусульманского миров. Для этого требовалось немного — лишь возвратить Казань, Астрахань и захваченные городки Северного Кавказа. Хан имел все основания рассчитывать на податливость Москвы, которая уже не первый год вела затеянную царем Ливонскую войну (1558—1583) с Швецией, Ливонским орденом, и Литвой. С 1569 г. в противниках Москвы оказалась и Речь Посполитая. Теперь от позиции хана в этом конфликте стало зависеть весьма многое. Тем не менее царь со своей известной анекдотичной высокомерностью отказывался уступить Девлет-Гирею: «Мы, государи великие, бездельных речей говорить и слушать не хотим» (цит. по: Соловьёв, 1988. Кн. III. С. 581, 586).

Наконец, весной 1571 г. хан, поняв бессмысленность переговоров на таком уровне, собрал 120 000 войска и снова двинулся к Москве. Едва весть об этом достигла северных княжеств, к Девлет-Гирею побежали русские дворяне, страдавшие от кровавой опричнины Грозного царя; немало их было из Белёва, Калуги, Каширы, Серпухова и других городов и областей. Они оказались в ханском войске весьма кстати, так как указывали безопасные пути и переправы. После того, как крымские конники переправились через Оку, царь, немало утратив от прежней своей заносчивости, откатился с войском, не принимая боя, к Москве. А потом и вовсе бежал, оставив столицу, по направлению к Ростову Великому, постоянно твердя о какой-то измене и предательстве бывших своих жертв...

Едва Девлет подошёл к столице Ивана Грозного, куда стеклось огромное количество русских беженцев, как она вспыхнула изнутри, причём одновременно в нескольких местах. Крымские татары остановились в предместьях, — разорять город было ни к чему и незачем, огонь делал своё дело самостоятельно.

Каменный Кремль стоял невредимым, он мог бы вместить многие десятки тысяч русских. Но ворота были заперты боярами, и войско с мирными жителями гибли у стен его в огне пожара. Иностранные современники утверждали, что число жертв достигло 800 000, современные исследователи называют более скромную цифру в 120 000 (Орешкова, 2005 «а». С. 525). Причём люди гибли не только от огня. Охваченный паникой, народ кинулся к северным воротам города. «Здесь, собравшись в огромную толпу и перебивая друг у друга дорогу, они так стеснились в воротах и прилегавших к ним улицах, что в три ряда шли по головам друг у друга и верхние давили нижних». Крымцы, оставшиеся не у дел, подивились на гибнущий город, так и не войдя в его дымящиеся развалины, взяли в столичных окрестностях до 150 000 полону и ушли восвояси¹³. Тогда лишь из Ростова вернулся Грозный царь с уцелевшими своими карателями-опричниками. Ему подали грамоту, оставленную ханом: «Жгу и пустошу всё из-за Казани и Астрахани... Я везде искал тебя, в Серпухове и в самой Москве; хотел венца и головы твоей: но ты бежал из Серпухова, бежал из Москвы — и смеешь хвалиться своим царским величием, не имея ни мужества, ни стыда! Ныне узнал я пути Государства твоего...» (цит. по: Карамзин, 1842. С. 109). Слова обидные, но справедливые и к тому же таящие в себе реальную угрозу с позиции силы.

Согласно другому списку с ханской грамоты, её текст звучал несколько по-иному: «...ты не пришёл и против нас не стал, а ещё хвалишься, что я-де московский государь! Были б в тебе стыд и дородство (т. е. сила или мощь. — В.В.), так ты б пришёл прошв нас и стоял. Захочешь с нами душевною мыслию в дружбе быть, так отдай наши юрты — Астрахань и Казань; а захочешь казною и деньгами всесветное богатство нам давать — ненадобно; желание наше — Казань и Астрахань, а государства твоего дорога я видел и опознал» (цит. по: Соловьёв, 1988. Кн. III. С. 588).

Великий князь был вынужден проглотить оскорбления, он был готов на всё в ситуации, когда на кон была поставлена лично его жизнь, — о крови своих подданных он не думал ни ранее, ни теперь. «Как же поступил Иоанн, столь надменный против христианских знаменитых венценосцев Европы? Бил челом (курсив Н.М. Карамзина. — В.В.) хану: обещал уступить ему Астрахань при торжественном заключении мира, а до того молил его не тревожить России; не отвечал на слова бранные и насмешки язвительные. Изменяя нашей государственной чести и пользе, он не усомнился изменить правилам Церкви; в угодность Девлет-Гирею выдал ему тогда же одного знатного крымского пленника, сына княжеского, добровольно принявшего в Москве веру христианскую» (Карамзин, 1842. С. 109).

И ещё одна характерная, если не уникальная черта переговоров 1571 г. Царь, непосредственно участвовавший в них, из страха перед дальнейшими действиями крымцев опустился до постыдного скоморошества. Он явился на глаза ханских дипломатов, переодевшись вместе со своими боярами в какое-то тряпьё — об этом свидетельствует не крымскотатарский, а русский источник: Иван Грозный «нарядился в сермягу бусырь да в шубу боранью, и бояря. И послом отказал: «Видишь же меня в чём я? Так де меня царь (т. е. Девлет-Гирей. — В.В.) зделал. Всё де моё царство выпленил и казну пожёг, дати мне нечево царю»» (Пискарёвский летописец // Материалы по истории СССР. Т. II. Документы по истории XV—XVIII вв. М., 1955. С. 80). Впрочем, этот шутовской маскарад Ивану не помог — требованиям хана пришлось покориться. В частности, царь обещал снести кабардинские укрепления (в том числе крепость Терки) и это обязательство выполнил.

Однако, при всей своей успешности, поход 1571 г. привёл лишь к промежуточному результату. Получивший острастку царь униженно «возобновил прежние учтивости, в ответной грамоте написал челобитье хану», хотя Казань и Хаджи-Тархан держал за собой по-прежнему. Ситуация сложилась вполне прозрачная: крымский государь пытался вернуть захваченное Иваном, неся при этом минимальные потери в людях. Для царя же утрата сотен тысяч подданных значила меньше, чем захваченные малой кровью мусульманские города на Волге. Да и как мог жалеть «смердов» человек, изобретший опричнину, у которого руки были по локоть в русской крови? Прав был, конечно, российский историк, обвинивший Грозного, как видно из выше приведённого текста «Истории государства Российского», в измене «нашей государственной чести и пользе» (Карамзин, 1842. С. 109). Но вернёмся к крымским делам.

На следующий, 1572 г., хан отправился на север, чтобы добиться силой всего, что ему причиталось на Волге. Войско подошло к Москве, царь снова бежал с какой-то частью армии, на сей раз к Новгороду. Девлет-Гирей, которому теперь нужна была не разрушенная столица, а сам царь, погнался за ним. Однако по пути произошло несколько боёв, в которых ряды 120-тысячного крымского войска заметно поредели. Кроме того, Ивану удалось перехитрить хана, послав к своим воеводам письмо, что он якобы собрал огромное войско и скоро ударит по татарам. Это письмо, «случайно» попавшее в руки крымских татар, откололо от войска его значительную часть, а именно ногайцев, не желавших более погибать за интересы Крымского ханства. Поэтому пришлось повернуть на юг и всем остальным.

После этого бесславного похода хан прожил всего 5 лет. В июне 1577 г. он умер от чумы и был похоронен на кладбище дворца, который выстроил его предшественник в Бахчисарае. Лишь теперь можно было окончательно подвести черту под делом его жизни и оценить её по достоинству.

В результате своего длительного правления Девлет-Гирею удалось не только возобновить бесперебойное поступление дани от устрашённой Москвы. Он всемерно усилил политическую активность Крыма, а также добился равноправия (насколько это вообще было возможно) в совместных с Портой военных и дипломатических акциях. О том, как этому хану удалось послужить своей родине и соотечественникам, можно судить по рукописям крымскотатарских историков. Если в начале его правления ему не было в хрониках другого имени, кроме как «узурпатор трона», то на склоне лет те же авторы подняли его славу на достойную высоту, именуя Девлет-Гирея «Покорителем Столиц» (Виноградов, 1999. С. 63).

Современный историк утверждает, что «ещё ни один крымский хан не приближался настолько к образу великого правителя прошлого: жители соседних юртов сами звали Девлета Герая восстановить власть на берегах Иделя (т. е. Волги. — В.В.), а главный соперник в борьбе за ордынское наследство, Москва — та самая Москва, что ещё недавно угрожала самому существованию Великого Юрта — лежала в руинах. Владения Ивана IV, по сути, тоже являлись частью Тохтамышева наследства, и хану оставалось лишь пойти и взять в свои руки то, что принадлежало ему по праву повелителя Великой Орды» (Гайворонский, 2007. С. 260).

Не менее высоко оценивает этого хана и современная западная наука. Авторы, пользовавшиеся недоступными нам турецкими источниками, обстоятельно доказывают, что Девлет-Гирей был выдающимся лидером во всеобщей истории мусульманского мира. Именно этот хан призвал к исламскому единству всех ближних и дальних соседей Москвы, в которой он видел угрозу этому миру. При этом указывается даже, что он склонялся к реставрации Золотой Орды, на более современном государственном уровне, на новой социальной и экономической основе, но с той же политической целью выживания в условиях досягаемости для Москвы (Lemercier-Quelquejay, 1972, № 4).

В целом политику Девлета продолжал его старший сын и бывший калга Мехмед-Гирей II Семиз (т. е. «Тучный») (1577—1584). В молодости он участвовал в походах отца на Москву и Хаджи-Тархан, а, воссев на престол, провёл некоторые реформы, нацеленные на укрепление внутреннего положения ханства, опираясь при этом на поддержку бейского рода Мансуров. Новый хан дополнил систему крымского престолонаследия должностью нуреддина (им стал его сын Мурад). Он же не упустил возможности воспользоваться внутренними беспорядками в Турции, общим упадком её в годы правления Мурада III (1574—1595) и сделал решительный шаг к достижению независимости Крыма от Порты. Случай продемонстрировать новую позицию Бахчисарая представился в 1578 г., когда султан пригласил его к участию в войне с Персией. Хан отправил на персидский театр боевых действий троих из своих братьев, Адиля, Гази и Мубарека, «с незначительным войском» (Халим Гирай, 2008. С. 48). Однако Гирей дал понять Стамбулу, что это приглашение для него крайне несвоевременно.

Дело было в том, что Москва снова проявила инициативу к заключению договора с Крымом. К этому времени окончательно рухнули попытки Ивана IV покончить с Ливонской войной путём избрания его (или его сына) на королевский престол в Польше. Борьба за трон была безнадёжно проиграна во второй половине 1576 г. И тогда царь вернулся к идее союза с Девлет-Гиреем, тем более что хан неоднократно проявлял желание вернуться к переговорам, окончившимся безрезультатно в 1563—1564 гг. В феврале 1577 г. уже было подготовлено великое посольство во главе с князем В. Мосальским и дьяком А. Шапиловым. Бояре настаивали на отправке с посольством всей задолженности по русским даням (Филюшкин, 2008. С. 325). Послы уже прибыли в г. Боровск, где должны были ждать, пока не выедет встречное, крымское посольство. Но дождались они лишь известия о смерти Девлет-Гирея, чем была сорвана и эта попытка заключения крымско-московского союза.

Тем временем Крым воевал в Персии за интересы Оттоманской порты. Первые походы обошлись недёшево. Много воинов пало во время боевых действий, немало оказалось в плену, в том числе и ханский брат Адиль-Гирей. И всё же, когда на будущий, 1579 г., султан снова прислал приглашение, то в Дагестан, а затем Ширван отправился сам Мехмед-Гирей. Однако осенью, вопреки приказам турецкого командующего (дожидаться весны близ полей сражений), хан самовольно вернулся на зиму вместе с войском в Крым. В дальнейшем Мехмед-Гирей ограничивался отсылкой на фронт затянувшейся турецко-персидской войны лишь сравнительно небольших отрядов.

Наконец, осенью 1582 г. Мехмед-Гирей II стал «автором» прецедента открытого неповиновения султанской воле. Он отказался вести своё войско за Кавказ в условиях надвигавшейся зимы. Когда же возмущённый Мурад потребовал от хана объяснений, то хан, утверждая свободу политического выбора ханства, подчеркнул суверенитет Крыма: «Что же, разве мы османские беи, что ли?» Султан решил сместить гордого крымца и ровно через год, в октябре 1583 г., приказал своим войскам, возвращавшимся с персидского фронта через Кавказ, задержаться в Крыму. Таким образом, крупный отряд янычар оказался в Кефе. Однако командующий не мог выполнить второй приказ султана, а именно схватить Мехмед-Гирея и доставить его в Стамбул. Крепость была окружена далеко превосходившим янычарский отряд силами: крымские татары явились на защиту своего хана в количестве 40 000 человек.

Не помогло и заявление янычарского паши крымцам о том, что Мехмед низложен султаном, а на престол назначен калга Алп-Гирей. В Стамбул было передано гневное заявление Мехмеда: «Я — падишах, господин хутбы и монеты, — кто может смещать и назначать меня!». Противостояние двух сил продолжалось до весны 1584 г., когда к Кефе прибыл турецкий галерный флот, на котором находились свежие янычарские силы. Это было не слишком опасно, с чисто военной точки зрения ситуация практически не изменилась. Хуже было другое. На борту одной из галер находился ещё один ханский брат, Ислам-Гирей, более 30 лет проживший в Стамбуле, а теперь вёзший с собой султанский берат об утверждении его на ханском престоле.

Это меняло дело. Узнав о прибытии султанского ставленника, на сторону Ислама тут же перешли Ширины, которых давно бесило предпочтение, которое, на их взгляд, хан отдавал ногайскому роду Мансуров. Ширины собрали огромное ополчение, и мансурский бей Эсени решил, что благоразумнее будет уйти из Крыма за подкреплением в Ногайскую Орду, к родственным Мангытам. С ними отправился и Мехмед-Гирей. За ними гнался Алп-Гирей, который в конце концов настиг своего брата и приказал задушить его. После чего тело покойного хана было доставлено в Бахчисарай и похоронено в Эски-Юрте, святом месте, где над его могилой был возведён прекрасный мавзолей, сохранившийся до наших дней (Гайворонский, 2007. С. 288—289).

А затем османы поступили политически вполне грамотно, посадив на крымский трон не главного претендента на престол, братоубийцу Алпа, но его старшего брата, глубоко религиозного дервиша-суфия Ислам-Гирея II (1584—1588), точно рассчитав, что этот хан, всем обязанный султану, будет более послушным.

Может быть, Ислам-Гирей и принял бы самое драгоценное наследство Девлета и Мехмеда, а именно начала крымской независимости, и развил бы их дальше. Но против него выступили сыновья Мехмед-Гирея II; их было трое: Саадет, Сафа и Мурад. Первый из них, бывший калга, по праву считавший себя ханом после убийства отца, был вынужден бежать в Малую ногайскую орду, где кочевали улусы рода Мансуров. Собрав здесь значительное войско и заручившись поддержкой других бейских кланов, он вступил в Крым. Борьба его с Алп-Гиреем шла с переменным успехом. Но братьям удалось захватить и несколько месяцев удерживать за собой Бахчисарай. Ислам-Гирей бежал в Кефе, а Саадет торжественно въехал в покинутый дворец и даже успел объявить себя ханом. Наконец, Саадет-Гирея и его мятежных братьев Мурада и Сафу удалось при помощи турок вытеснить с полуострова. Здесь пути беглецов разошлись: Саадет отправился на Кавказ, в Кумыкию, а Мурад — в русскую Астрахань, потом в Москву (Новосельский, 1948. С. 33, 34; Виноградов, 2006. С. 57).

Оба они просили помощи против хана Ислам-Гирея — якобы «убийцы» их отца. В Москве бояре обещали Мураду помощь, предлагая поступиться за это сущей безделицей — признанием вассалитета Крыма Московскому царству. Тот на всё согласился и, возвратившись в Астрахань, стал ждать удобного момента для вторжения в Крым.

Между тем Ислам-Гирей как истый суфий и мудрый аскет был далёк от кровавых событий в Крыму, связанных и с его восхождением на престол. Поэтому находившимся в Крыму янычарским офицерам приходилось защищать ханский трон без его участия. Для этого нужно было прежде всего расправиться с недавними приверженцами Саадета, что и было исполнено во вполне османской манере, быстро и беспощадно. После этого в народе стал разгораться совершенно естественный гнев, направленный против турецких чужаков, распоряжавшихся жизнью и смертью коренных крымцев как у себя дома. Более того, многие стали на сторону врага Ислама II, беглого Саадета. «Мы всем Крымским юртом желаем, — говорили они, — чтоб был царём Сайдет-Гирей, царевич, а Ислам-Гирея все люди не любят. Турецкими людьми [он] Крымский юрт опустошил, от янычар насильство и убийство великое» (цит. по: Соловьёв, 1988. Кн. IV. С. 251).

В 1585 г. перед державным суфием встало новое искушение. Украинские казаки атамана Яна Ярышевского, в очередной раз угнав из крымских улусов 40 000 голов скота и взяв многих татар в плен, неожиданно выдвинули хану от имени своего и ещё четырёх атаманов интересное предложение: «Прислали нас атаманы днепровские, чтоб ты, государь, их пожаловал, с ними помирился и давал им своё жалованье; атаманы же и все черкасы тебе хотят служить: куда их пошлёшь на своего недруга, кроме литовского короля, и они готовы» (цит. по: указ. соч. С. 251). Хан отвечал согласием, но через три года те же казаки, общим числом 1500 человек, высадившись у Тарханкута, разграбили 17 ближайших сёл, а османская крепость Гёзлёв уцелела лишь потому, что они «поймали языка, не доходя Козлева и языки им сказали — в Козлеве царь, да Фети Гирей царевич» стоит, естественно, с войском (цит. по: Судаков, 1891. С. 65). Это был вызов непосредственно султану, и тот был вынужден реагировать, тем более, что из-за недавнего разгрома казаками Ачи-Кале (Очакова) прервались сухопутные связи турецких купцов с Крымом.

И Мурад III заявил неудачливому в политических делах хану: «...твоею худобою у меня емлют Литовские казаки (т. е. днепровские, так как река протекала и во владениях Литовского великого княжества. — В.В.) городы, а крымский юрт пустым зделали; прежние цари [крымские] так не делывали, и впредь учнёшь так делать и тебе на крымском юрте царём не быти» (цит. по: Судаков, 1891. С. 66). Это было серьёзное предупреждение, причём Ислам-Гирей знал, что султан вполне в состоянии осуществить свою угрозу, тем более, что в претендентах на бахчисарайский престол недостатка не было.

Поэтому, когда в том же 1588 г. Мурад III предложил хану идти в поход на Польшу, он не осмелился перечить султану и ранней весной отправился в путь вместе с Алпом. Но, прибыв в Ак-Керман, внезапно умер и был похоронен там же, во дворе местной мечети Буюк-Джами (Халим Гирай, 2008. С. 51).

Примечания