в) Готское государство

Уже на крымской земле в готской общности произошли два значительных изменения. Первое: в III—IV вв. в ней свершился переход от военно-демократического строя, характерно для родоплеменных отношений, к раннегосударственному. В новом государстве было единовластное управление и, очевидно, соответствующий ему аппарат. Второе: с середины III в. среди остготов, типичных язычников, поклонявшихся ранее древнескандинавским богам, распространяется христианство. Об этом процессе рассказывают авторы «Церковной истории» греки Созомен и Филосторгий. Как они пишут, что христианство в Крым занесли пленники, захваченные готами в Каппадокии (область, расположенная к югу от Понта, в центре Малой Азии). С этим мнением согласны и современные историки (Юрочкин, 1999. С. 327). Но если не считать мелких набегов, то значительных походов (с участием готов) в упомянутую область было всего три — в 264, 267 и 275 гг. Эти даты согласуются со сделанным ранее выводом о начале распространения христианства у готов во второй половине III в.

В Крыму, как указывают старые авторы, опиравшиеся на неизвестные нам источники, христианизация произошла, по сравнению с дунайской Готией, с полувековым опозданием (Сестренцевич-Богуш, 1806. Т. I. С. 265). Судя по всему, это событие произошло при жизни готского епископа Ульфилы (311—383 гг.), сыгравшего в нём основную роль, а именно роль апостола христианства в Причерноморье. А в IV в. на полуострове уже появляются первые готские мученики за веру (Беликов, 1887. С. 30—32). Этот факт, между прочим, не оставляет камня на камне от гипотезы о проникновении евангельской веры в Крым гораздо позднее, лишь в VIII в. (см., например, в: Домбровский, Махнева, 1973. С. 23).

Совершенно верно утверждение, что однажды возникнув, «готская община в Крыму проявила удивительную жизнеспособность на краю света. По «наивности» или по причине удалённости её не затронули глубокие [церковные] конфликты и она осталась верна как решениям Никейского собора, так и Константинопольского» (Вольфрам, 2003. С. 119). Что вполне естественно, так как готские иерархи участвовали в обеих этих вселенских церковных встречах. Так, на Никейском соборе в начале IV в. мы встречаем готского епископа Кадма из Крыма (Tomaschek, 1881. S. 10; Harnack, 1906. S. 203). При этом крымские готы были деятельными участниками событий, связанных с расколом восточной церкви на арианский и афанасьевский толки (об этом см. ниже). Вообще проблема «готского христианства» заслуживает особого внимания по причине, которая станет ясной в ходе рассмотрения этой темы.

Итак, ключевую роль в крещении основной массы остготов сыграл Ульфила (Вульфила), выдающийся миссионер, удостоенный епископского сана в Константинополе, которого византийский император Константин II величал «Моисеем нашего времени». Впрочем, и современные историки сопоставляют заслуги Ульфилы перед готским народом с «заслугами Кирилла и Мефодия перед славянами и Мартина Лютера перед немцами» (Лавров, 1955 «а». С. 67).

Ульфила отправился в 341 г. с крестительской миссией к своим соотечественникам-остготам, осевшим в нижнем течении Дуная. О его миссии аналогичного содержания и в Крыму бесспорных сведений не имеется¹. Однако, исходя из того, что епископ проповедовал библейское учение, удалившись от Дуная на север, в Скифию, и даже прошёл «в самую внутренность Готии» (это доказано — см.: Беликов, 1886. Т. III. С. 52—54; также Буданова, 1990. С. 142), было бы в высшей степени странно, если бы при этом он обошёл своим вниманием живших южнее Скифии единоплеменников, с которыми его паства поддерживала достаточно тесные связи².

Впрочем, неважно, достигли «апостол готов» пределов Тавриды, или крымские готы восприняли христианство от упоминавшихся пленников-каппадокийцев, дунайских сородичей или же от последователей Ульфилы вроде сосланного в Скифию в 337—361 гг. Авдия. Бесспорен другой духовный подвиг епископа, второе его жизненное свершение: после обращения в новую веру жителей обширных областей Причерноморья им был создан готский алфавит (на основе греческого унциального письма и отчасти скандинавских рун) и сделан прекрасный перевод на язык своего народа текста Нового Завета. Этот памятник до сих пор остаётся основным и практически единственным источником давно умолкнувшей готской речи. А о том, что Новый Завет стал довольно быстро известен готским и иным христианам Крыма, говорит ряд давно отмеченных фактов.

Важнейшей особенностью миссии Ульфилы в черноморском регионе было распространение им идей арианства (подр. об этом см.: Лавров, 1995. С. 47). Это христианское учение интересно максимальным приближением к высказанным несколько позднее и в иной форме идеям Мухаммада. Основное из арианских положений — установление иерархичности (неравности сочленов) Троицы и даже её отрицание как триединства Господня. Другими словами, это было единобожие поистине исламской (или, скажем, иудейской) строгости и последовательности, несравнимое в этом смысле с другими христианскими толками. Это — монотеизм в чистом, незамутнённом его виде. Кроме того, согласно записям единомышленника Ульфилы, Авксентия, епископ строго осуждал манихейство (Беликов, указ. соч. Т. XII. С. 113), а, как было сказано в Прологе, и эта особенность позднее была присуща исламскому учению Пророка. Обеим этим особенностям учения Ульфилы, которое стало «признаком этнической принадлежности» готов (Лавров, 1995. С. 49), особенно его монотеизму, было суждено обрести новую жизнь с приходом в Крым ислама.

План Мангупа. По: Домбровский, Махнева, 1973

Итак, готский епископ утверждал, что «безначально, независимо и самобытно существует только Бог Нерождённый. Он один, следовательно, Бог в истиннейшем, абсолютном смысле». Что же касается Христа, то ведь «Сын явился во времени... Он — создание и как таковой не только совершенно отделён от Создавшего, но вполне отличен от Него по своему естеству.., [занимая] второстепенное и подчинённое место... он слуга Отцу... сущность Сына не только не тождественна с природой Отца, она совершенно Инакова» (Беликов, указ. соч. Т. XII. С. 114—118). Эта краткая характеристика, можно согласиться, скорее характерна одному из великих пророков-избранников Бога, чем самому Богу. Но ведь Коран и рассматривает Иисуса (Ису) в качестве предпоследнего из великих пророков. Следовательно, и здесь нельзя найти никакого противоречия между арианством и исламом, по крайней мере внешнего.

Но это не всё. В системе, которой посвятил свою жизнь Ульфила, есть ещё более поразительная перекличка с будущим исламом. Признать Троицу для Ария и ученика его означало бы считать «Отца сложным, и разделяемым, и изменяемым». Но ведь Бог, говорил епископ и его последователи, «не имеет сообщника в божестве, соучастника в славе, сопрестольника в царстве» (Христианство, 1993. Т. I. С. 113; Klein, 1967. S. 94). Если здесь пренебречь лёгким лексическим расхождением (неизбежным при переводе соответствующих текстов с готского и арабского на русский), то станет вполне очевидной полная тождественность этого ключевого положения не менее фундаментальному предостережению Корана всем тем, которые «придают Ему сотоварищей» (6:149 (148); также 6:64; 6:80; 6:100). Смысл обеих цитат един, как един Бог, а именно это они единодушно и провозглашают в полном соответствии с краеугольным принципом монотеизма.

Таким образом, в уста выдающегося готского проповедника была вложена истина, которую три века спустя услышал арабский Пророк, и явно из того же великого Источника. Что же касается не общекультурного, а локального значения проповеди Ульфилы, то здесь, конечно, нужно помнить о том, что именно его толкование божественной истины, его учение о единобожии готовило в Крыму почву для восприятия ислама. Одним из подтверждений роли, сыгранной в Крыму готским проповедником, является тот факт, что христианами стали в ту эпоху и тюрки-кыпчаки, для которых Крым был пока территорией кочевий, а не местом постоянного жительства. Именно поэтому, между прочим, следы христианских положений и даже гимнов так легко и органично вошли в знаменитый крымско-кыпчакский письменный памятник Codex Cumanicus (мы к нему ещё вернёмся). О роли готского проповедника в Крыму свидетельствуют и отдельные археологические находки, например, медальоны VII в. с изображением особо почитаемого арианами св. Мины.

После Ульфилы сан готских епископов принимали не столь прославленные, но, бесспорно, значительные исторические лица. Как, например, готский священник Унила³, рукоположенный на рубеже IV и V вв. в епископы Крыма самим Иоанном Златоустом в бытность последнего патриархом Константинополя. К этому времени христианство, очевидно, стало государственной религией крымских готов, так как по смерти Унилы его паства просит патриарха Иоанна Хризостома прислать к ним нового митрополита (Иоанн Златоуст, 1897. Т. III. С. 644—645).

Аналогичное утверждение Константинополем очередного крымского митрополита имело место в 548 г. (Høst, 1971. S. 70—75). Возможно, Константинополь участвовал в такого рода назначениях (или избраниях) и в другие годы, хотя письменные источники, подтверждающие эти факты, пока не известны, во всяком случае, автору этих строк. Зато известно, что таких крымских митрополитов было по меньшей мере семь. Об этом свидетельствует составленная в 780-х гг. Notitia episcopatuum, или Роспись высших готских иерархов (Boor, 1891. S. 531).

Возникает естественный вопрос о сравнительной распространенности христианства в IV—VII вв. среди крымских готов и крымских же греков. Если, как мы видели, готы сами просят себе епископа, то в это же время в Херсонесе византийское ортодоксальное христианство, жёстко внедрённое сверху и утвердившееся здесь позже, в V в., было в определенной степени номинальным, и даже в VI в. повседневные традиции в городе и округе были языческими (Зубарь, 1988. С. 62). Это касалось основной массы горожан, не считая, естественно, групп ссыльных монахов. Они-то были убеждёнными христианами, но оставили после себя здесь лишь малозаметный след, который иногда принимаются за подтверждение тотального распространения христианства среди крымских греков в IV—VI вв. Другое дело — их вклад в культуру христианской Готии, о чём речь пойдёт ниже.

Руины Мангупа в наше время

Таким образом, судя по всему, христианство стало в Крыму массовым впервые именно в готской среде, причём задолго до завершения христианизации греческой части населения, имевшей место только в IX в. И здесь уместно привести глубокое замечание современного немецкого ученого насчёт того, что и с археологической точки зрения «непрерывное существование христианства» на протяжении многих веков подтверждается здесь лишь среди готов (Вольфрам, 2003. С. 119).

Между прочим, прибывшие в Крым знаменитые братья Кирилл и Мефодий обнаружили в 860 г. в Херсонесе Евангелие и Псалтырь, писанные «роусьскими письмены» (цит. по: Иванов, 1912. С. 93). Эта находка лишний раз подтвердила два известных исторических факта. Первый: русью в ту эпоху не только во всей Восточной Европе, но и в Причерноморье называли скандинавов (в том числе готов), ведь русские и крестились и обрели перевод Священного Писания, сделанный теми же братьями несколько позже. Второй: это Евангелие, конечно, являлось знаменитым переводом Нового Завета на готский язык, сделанным Ульфилой. Наконец, современные исследователи не отказываются от мысли, что крымская находка Кирилла и Мефодия вообще связана с ещё одной южной группой русов-скандинавов, с тмутороканской или, точнее, с салтовской археологической культурой (Галкина, Кузьмин, 1999. С. 460).

Готы ухе в первой половине III в. овладели значительной частью Боспора, а в 256 г. высаживались и на юго-западных берегах полуострова, имея к тому времени свой флот (Вольфрам, 2003. С. 81). В IV в. сведения о крымских готах начинают встречаться у греческих авторов. Так, Эпифаний (314—403) пишет, что византийским императором Константином II (337—361) в Крым был сослан некий старец Авдий, который, «идя вперед, в самую внутренность Готии, огласил христианским учением многих готов, и с тех пор в самой Готии возникли монастыри» (Эпифаний, 1948. С. 246). Современник Эпифания Филосторгий упоминает о крымчанине Фравите, «который был родом гот, а по религии эллин (то есть христианин, — В.В.), верный римлянам и весьма искусный в военном деле» (Филосторгий, 1948. С. 282). Благодаря таким достоинствам готов нанимали, в частности, византийские армейские вербовщики. Так, в IV—V вв. отряды из готских солдат стояли в Херсонесе, Демирджи (ныне Лучистое), на восточном берегу Азовского моря и на Перекопе (Айбабин, 1990. С. 66—67).

Более современный исследователь приходит к общему выводу о том, что массовое переселение готов в различные области Крыма, в частности Восточного, свершилось тремя волнами с середины III в. до начала V в. «Они обосновались относительно компактными группами в различное время на окраинах Боспора (район Казантипа западнее Узунларского вала; район Чатырдага; район юго-восточнее Горгиппии, «область тетракситов»; хора Танаиса» (Боллов, 2003. С. 34). При этом на берегах Южного и Восточного Крыма они были не просто промышленниками-колонистами, но оказали значительное влияние на этническую и культурную ситуацию этого региона: «Готы повлияли как на состав боспорской аристократии... так и на политический строй Боспора» (там же). А об уровне готской культуры той эпохи говорит доказанный источниками факт формирования «в готском обществе на протяжении IV—VI вв. не только церковной литературы, необходимой для богослужения, но и создание собственной историографии» (Лавров, 1995 «а». С. 70).

И вот возникает вопрос о количественном соотношении готов с другими крымскими племенами и народами. Вопрос достаточно сложный, если даже учесть, что в IV в. эти германцы владели восточной и южнобережной частями Крыма. Но, как мы видели, после нападения на Крым гуннов (около 370 г.) подвластная готам территория значительно расширилась. Некоторое время готы и гунны могли сосуществовать мирно, — во всяком случае, о столкновениях между ними мы ничего не знаем ни из старых авторов, ни из современных археологических исследований. Однако после смерти Аттилы (453 г.) и начала распада его огромной державы часть гуннов, возвращавшаяся с восточных ее окраин, вторглась в Крым, чем обусловила перевес своих крымских собратьев над готами. В результате, как сообщает Прокопий Кесарийский в «Готских войнах», христиане отступили в горную часть Крыма, в так называемую «область Дори» (Procopii, 1963. IV. 5)⁴.

Этот же автор VI в. описывает общее положение горных готов позже, когда они входили в союз с римскими колониями в Крыму, отчего находились в относительной безопасности. Готы по-прежнему славились, по его словам, как «прекрасные воины, а также деятельные, искусные земледельцы», отличавшиеся «наибольшим гостеприимством между всеми людьми». Страна их, продолжает Прокопий, «лежит высоко, однако она не дика и не сурова, но приятна и богата наилучшими плодами. В этой стране император [Рима] нигде не строил ни города, ни крепости, потому что тамошние жители не терпели, чтобы их запирали в каких-нибудь стенах, но всего более всегда любили жить в полях» (цит. по: Васильев, 1921. С. 309—310). Более близкие к нашей эпохе авторы также сообщают о крымских готах, что «земли их хотя и были весьма возвышенны, но не были ни бесплодны, ни неравны. Великое изобилие всяких плодов вознаграждало их с избытком за старания о многотрудном возделывании» (Сестренцевич-Богуш, 1806. Т. I. С. 278).

Уже к VI в. Крымская Готия (именно так именует готское княжество Иоанн Златоуст, а за ним и более современные учёные) располагалась в установившихся границах на территории к востоку и северу от Балаклавы, доходя до Сугдеи (Судак). Но и на Боспоре по-прежнему оставались готы, с тех пор как Юстиниан I разместил их там под началом готских офицеров Годилы и Ватурия (Кулаковский, 1891. С. 26—27), тогда как другая их часть была размещена во второй половине VI в. в районах Алустона, Горзувиты и Эски-Кермена (Айбабин, 1990. С. 68).

Мангуп. Башня над оврагом Табана-Дере. По: Домбровский, Махнева, 1973

«Область Дори», упоминаемая Прокопием, — это, по мнению многих, имя города, столицы Готии, звавшегося по-разному в различные эпохи: Дори, Дарас и, наконец, Феодоро — имя, которым его зовёт большинство современных учёных. Как называли свою столицу сами готы, выяснить так и не удалось; ныне руины их столицы более известны под именем Мангуп. Вторым из крупнейших готских центров был Скиварин, позднее известный как Сюйрен (Sauppe, 1855. S. 41). Он мог находиться в месте на котором впоследствии возникло одно из трёх старинных, расположенных близ Мангупа татарских селений: Биюк-Сюйрен, Кучюк-Сюйрен или Таш-Баскан-Сюйрен.

Столица готов Дорос раскинулась на Бабадаге. То есть, говоря языком географов, на столовидном известняковом останце, возвышающемся среди долин Джан-Дере, Адым-Чокрак и Каралез⁵. Верхняя часть Бабадага — обширное плато, в плане похожее на кисть руки. Внизу его до наших дней сохранились готские дороги, петлей охватившие гору; одни концы этой петли выходят к селу Биюк-Сюйрен (ныне Танковое), другие — к Албату (ныне Куйбышево). Плато почти неприступно, до сих пор единственный путь на него — широкая тропа, идущая от турбазы сквозь рощу реликтового древовидного можжевельника к руинам крепостных ворот.

Величественное горное обиталище готов, как и сам Бабадаг, всегда производило на путешественников неизгладимое впечатление. Англичанин Э.Д. Кларк писал в 1800 г.: «Ничто в какой бы то ни было части Европы не превосходит ужасной величественности этого места»; ему вторит француз Дюбуа де Монпере: «Эта громадная скала, отвесная со всех сторон, возвышается как отдельный бык моста... Ни одна позиция в Крыму не могла быть более сильной, не было ни одной более важной» (цит. по: Васильев, 1921. С. 316). До сих пор сохранились и стены этой крепости с башнями, кое-где двойные.

Здесь давно ведутся раскопки, но и на поверхности земли ещё целы древнехристианские базилики. Что же касается общего архитектурного облика Мангупа, то при всем разнообразии стилей менявшихся поколений некоторые специалисты находят в нём скандинавские, готские черты (Домбровский, Махнева, 1973. С. 21; также Пассек, 1840. С. 110, 112), хотя, конечно, основной стиль здесь — византийский. Интересно, что несмотря на прямые контакты с десятком племён и народов, на тесную связь с практически единоверными византийцами, готы сохранили свои традиции и обычаи, занесённые с далёкого Севера. Конечно, пять веков, прожитых в Крыму, оказали влияние на их культуру. Но тем не менее магистральные её направления остались в старом этническом русле.

Так, упоминавшиеся в Слове о полку Игореве «красные готские девы» остались и на далёком от их прародины юге верными моде своих скандинавских бабушек и продолжали в VII в. носить цельнокроёные скандинавские платья, да и украшения их напоминали северные (Амброз, 1984. С. 18, 26). Мужское одеяние готов «состояло в фуфайке до колен, с выемками по краям, и в шароварах. Башмаки носили они остроконечные» (Сестренцевич-Богуш, 1806. Т. I. С. 260). Согласно ещё одному источнику (триумфальной колонне Феодосия I)⁶, остготы в IV в. «...носили длинные, довольно широкие штаны, иногда обшитые по нижнему краю узкой полоской материи [другого цвета], вырезанной зубцами, и подпоясанные сорочки, доходившие до половины бедра; сорочки эти были снабжены длинными, неплотно прилегающими рукавами и отложными воротниками, которые нередко имели вырезанные зубцами края... Иногда они носили две сорочки, одну поверх другой, или же на одну нижнюю сорочку надевали плащ, верхние концы которого завязывали узлом на плече». Из того же источника следует, что готы носили бороды и ничем не покрывали своих длинных волос (Готенрот Ф. История внешней культуры. Одежда, домашняя утварь, полевые и военные орудия народов древних и новых времён / пер. с нем. С.Л. Клячко. Т. I—II. СПб., 1911. Т. I. С. 121).

Эта приверженность традициям старой, северной родины сказывалась и на стиле или образе жизни готов вообще. Как и на их исторической родине, основным видом селений был, конечно, не замок вроде Мангупа, а деревня. Её жители ощущали себя (и являлись фактически) замкнутой общиной, состоявшей из родственников и соседей. Эти крестьяне и воины были связаны двойными узами — обычаями круговой поруки и взаимопомощи. Круговая порука заключалась в том, что члены сельской общины несли ответственность за преступление, совершённое одним из них. Впрочем, представления о том, что считать преступлением, в разные эпохи разнились. Например, в первое время распространения среди готов христианства знатные люди Готии преследовали религиозных диссидентов внутри каждой общины, которая, не страшась их гнева, защищала и укрывала своих (Лавров, 1998. С. 411). Немало готов избирало для себя жизненной стезёй военную службу. Сколько их было, этих профессиональных военных, мы не знаем. Одно известно: в случае необходимости Готия могла выставить в поле 3000 хорошо вооружённых и обученных воинов (Procopii, 1963. Т. IV. 4).

Готская каменная кладка. Мангуп. Пиоро, 1990

Основная масса готского населения с социально-правовой точки зрения являлась freis, то есть свободными людьми. Но наряду с ними имелись рабы, что также было традицией Севера. Общинники жили в домах не отдельными семьями, а родами, отчего и дома были вытянутыми в длину, размером от 65 до 120 м. В этом они были абсолютной копией древнегерманских «больших домов», в которых под одной крышей находились люди и домашние животные (естественно, часть постройки подобного типа не отапливалась). Отмечено, что такие дома известны из раскопок в Ютландии (Дания) и на шведском о. Готланд (Globe P.V. Denmark. An Archaeological History from the Stone Age to the Vikings. New York, 1971. P. 266—267). В более поздний период пребывания готов в Крыму большие дома исчезают, целиком сменяясь более привычными для населения полуострова обычными домами, рассчитанными на одну семью. В целом культуру крымских готов относят к Черняховскому типу (Лавров, 1998. С. 412).

Старая планировка позднеготских деревень Крыма сохранилась до XX в., как и архитектурный тип самих домов. Он, естественно, поддерживался культурными наследниками (многие утверждают, что и антропологическими потомками) готов, то есть татарами деревень Озенбаш, Керменчик, Стиля и некоторых других. «Подходя к такой деревне близко, видишь вокруг только высокие горы, поросшие лесом, но вдруг неожиданно за поворотом перед глазами открывается склон, покрытый живописными воздушными постройками. Их особенная архитектура, выступающие повсюду крупные древесные стволы придают селению не южный, а какой-то северный отпечаток. Естественно обратиться за объяснением этой своеобразной конструкции деревянных срубных домов⁷ к северным пришельцам-готам, которые владели значительной областью в этой части Крыма в течение более тысячи лет. Совершенно северной чертой является скрепление стен из горизонтального леса способом сруба». (Куфтин, 1925. С. 22).

Некоторые готские кладбища, например в Бия-Сале и Улу-Сале, неплохо изучены. Их надгробные памятники (плиты) отличаются от греческих, но зато весьма схожи с древними скандинавскими. На них изображены атрибуты земного занятия покойника: оружие, инструменты, сельскохозяйственные орудия и пр.), так что и сами греки считали эти могилы готскими. Там же, в бия-сальской церкви была обнаружена особенность, не встречающаяся ни в одном ином старинном крымском храме, что поразило в XIX в. даже непрофессиональных историков, а ныне почему-то забыто. Отмечена угловатая форма алтаря, тогда как обычно он имеет закруглённые очертания. «Угловатость линий, как известно, принадлежит к числу свойств готического стиля», — замечает в этой связи один из известнейших авторов, когда-либо писавших о Крыме (Марков, 1995. С. 467. См также: Сосногорова, 1880. С. 66—67).

Особое место в материальном наследии готской культуры занимает не столь давно обнаруженный в Восточном Крыму (гора Опук) памятник — каменная стела с рунической надписью на ней. Определить время её создания достаточно сложно, но специалисты по скандинавской эпиграфике относят её по ряду признаков к середине III — концу IV вв., и более точная датировка пока невозможна (Хлевов, 2002. С. 71). На стеле изображён крест в круге и руны рга. Надпись эта читаема, но непереводима. Это не редкость для памятников такого рода, многие из которых не поддаются переводу. Дело в том, что руны сами по себе обладали магической силой, и смысловая нагрузка здесь была не столь уж и обязательна: четверть всех известных рунических камней именно такого рода, надписи на них представляют собой аббревиатуру, некое имя собственное или магическую формулу неизвестного содержания.

Однако, помимо того, что эта находка уникальна для Северного Причерноморья (рунический камень с о. Березань — совсем иного рода), опукская стела стоит особняком вообще среди всех скандинавских рунических памятников. Её абсолютная уникальность в том, что надпись, сделанная старшими рунами, исполнена не посредством врезки знаков в поверхность камня тонкой линией, а в технике высокого рельефа, характерного для античной, совсем иного культурного ареала традиции, не имеющей никаких корней на скандинавской почве. Таким образом, не исключено, здесь налицо смешение двух культур, что позволяет сделать ряд выводов. Во-первых, автор надписи относился к местным жителям, испытавшим на себе влияние античной традиции, ещё не забытой в Восточном Крыму. Во-вторых, бесспорно порождённый цивилизацией Севера, он далёк от синхронных с ним греческих и римских надписей, которые становятся рельефными гораздо позже и здесь, и в Скандинавии, с XIV—XV вв. (Хлевов, 2002. С. 73).

Но опукский камень не может относиться к столь позднему периоду, так как надпись сделана старшими рунами, использование которых прекратилось ещё в VIII в. Остаётся сделать предположение, что именно в Крыму, ставшем наиболее удалённой культурной провинцией Скандинавии, в результате этнического и культурного смешения развивается некая новая духовная сущность, отразившаяся и в искусстве, памятником которого является камень с горы Опук. Он же свидетельствует, наряду с прочими крымскими артефактами, о весьма рано начавшемся изменении готской культуры в результате её контактов со средиземноморской цивилизацией, столь богато представленной в Крыму. Это же можно сказать и о пришлых северянах — носителях готской культуры, чему будет посвящён специальный раздел этого тома.

Готия пользовалась немалой поддержкой византийских императоров, озабоченных безопасностью своих крымских владений от северных кочевников. Поэтому Юстинианом I и были возведены на их северной границе длинные стены, остатки которых заметны и сейчас (в их структуру входит Мангуп). Естественно, готско-византийское содружество не было союзом равных: княжество имело вассальные обязанности перед империей. Но в конце VII в. мы видим его уже независимым, а готов — достаточно сильными, чтобы принимать и скрывать у себя бежавших от гнева византийских владык политиков и инакомыслящих бунтарей. Скрывался здесь и низвергнутый император Юстин II (565—578).

Готия в первой половине XV в.

Заметное влияние на этническую ситуацию Готии оказали результаты развернувшегося в VIII в. в заморской Византии иконоборческого движения. Православное византийское духовенство, верное устоям этой иконопочитательской конфессии, подверглось гонениям, но предпочло хранить её чистоту в изгнании. Одним из убежищ, избранных греческими монахами и просто верующими огромной империи, стала Готия. Влившиеся сюда значительные массы весьма образованного духовенства повлияли не только на общую культуру княжества, но и, в частности, на готские строительство и архитектуру. Иммигрантами были возведены на всей территории Готии десятки церквей и монастырей. «Житие Иоанна Готского» (опубл. в: ЗООИД. Т. XIII. 1885. С. 25—34) — памятник, созданный современником этих событий, — даёт нам немало любопытных исторических сведений об эпохе. Мы узнаем, как столицей Готии овладели, правда, на краткий срок, хазары (787 г.), о восстании готов против оккупантов, о том, как был схвачен вождь восставших епископ Иоанн, о его побеге из плена и смерти далеко от Крыма, о том, как тело его было доставлено на месту рождения владыки, в Партенит, и предано земле в ограде монастыря Свв. Апостолов Петра и Павла, им же некогда построенного. Позже монастырь разрушился⁸, но память о местном епископе хила среди южнобережных татар и в 1920-х гг. И это «несмотря на то, что население приняло ислам», — замечает с удивлением советский исследователь (Васильев, 1927. С. 207), хотя удивляться здесь нечему. Объяснить столь долгую память крымчан можно, очевидно, тем, что епископ был не только борцом за освобождение Крыма от захватчиков, но и видным деятелем культуры и просвещения.

Хазарский тудун, который приблизительно с 710-х гг. уже сидел в Херсонесе (Могаричев, 2005. С. 248), пытался захватить Дорос. Но это было не самой грозной опасностью. Южный берег Крыма, составлявший основную часть готских владений, был столь мощно укреплен, что политические претензии хазар на него не распространялись⁹. Да и отношения между ними и готами вскоре сменились на более мирные ввиду новой общей опасности, надвигавшейся с севера. Около 833 г. хазары отправляют в Византию посольство с просьбой прислать в Крым инженеров-фортификаторов для строительства укреплений на северной границе их владений. Это было вызвано недавним — первым в истории — русско-крымским военным столкновением — точнее, русским набегом. Вот как сообщает об этой кровавой драме известный памятник «Житие Стефана Сурожского»:

«Прииде рать велика русская из Новаграда, князь Бравлин силен зело, плени от Корсуня и до Корча (то есть от Херсонеса до Пантикапея. — В.В). С многою силою прииде к Сурожу. За 10 дней бишася зле межоу себе. И по 10 дней вниде Бравлин, силою изломив железные врата и вниде в град, и зем меч свой, и вниде в церковь святую Софию, и разбив двери, и вниде, идеже гроб святаго, а на гробе царское одеало, и жемчюг, и злато, и камень драгый, и кандила злата, и сосудов златых много, все пограбите» (цит. но: Васильевский, 1915. С. 95). Кроме того, русский князь захватил в рабство пленников — не только взрослых, но и детей. О том, что среди добычи было немало готов, можно судить по тому, что один из упомянутых и разграбленных городов, Херсонес, современники вообще называли «городом готов» (Пиоро, 1992. С. 85).

Беда обрушилась не только на готов — «большая часть полуострова испытала ужасы этого грабительского похода», а «к тридцатым годам (X в. — В.В.) русская опасность являлась уже реальным фактом» для всего Крыма (Васильев, 1921. С. 226). Тем не менее в начале IX в. Готская епархия, согласно «Житию Иоанна Готского», по-прежнему успешно охраняла свои границы на территории, протянувшейся от Мангупа и Эски-Кермена до южнобережной полосы между Симеизом и Алупкой.

Но в 944 г. русские вновь пришли сюда с мечом в руке. Херсонес с его уникальной культурой лишь то спасло от разграбления и, возможно, уничтожения, что князь Игорь не смог одержать победы в «Корсунстей стране, елико же есть городов в той части...» (ПСРЛ. Т. I. 1926. Стлб. 50). Поскольку же «города той части», а именно вблизи Херсонеса, были почти сплошь готскими, ясно, что русские воевали не только с херсонеситами, и что отражением набега Крым был обязан также и германским мечам.

В X в. хазарское господство в Крыму начинает слабеть по той же причине участившихся нападений сначала русских, а затем печенегов. Воспользовавшись этим, Византия снова стала приводить готов под свое владычество. В этом были и положительные стороны, ведь империя брала княжество под свою защиту. О том же, что опасность с севера становилась после первых походов русских все более грозной, говорит договор князя Игоря с Византией.

План крепости Чембало. Генуэзцы, 2009

После набега на Константинополь, в котором князь потерпел поражение, он был вынужден подписать такой пункт трактата: «А о Корсунстей стране, елико же есть град на той части, да не имать власть кънязь Русьскым, да воюет в тех странах, и та страна не покоряется вам» (ПСРЛ, там же). Отсюда следует вывод: готские владения, т. е. не только греческий Херсонес, но и «находящиеся в той части (Крыма. — В.В.) города», подвергались, как и ранее, набегам русских, отчего победительница Византия обязала Игоря эти нападения прекратить на вечные времена («дондеже солнце сьяет и весь мир стоит»).

Однако договор 945 г. вряд ли мог действенно защитить Готскую епархию хотя бы по причине общего ослабления Византии. Поэтому и готы были вынуждены взять дело обороны своей страны в собственные руки. Как им это удалось, мы можем судить по «Записке готского топарха», современной описываемым событиям.

В ней повествуется о встрече послов топарха (готского князя-наместника) в 962 г. с неким могущественным князем Севера (судя по всему, Святославом или Владимиром) в Киеве. Готское посольство было вызвано не прекратившимися после похода Игоря набегами русских (Домбровский, Махнева, 1973. С. 39—40), но ещё более — «варваров», очевидно хазар¹⁰.

Избрав из двух зол меньшее, готы решили остаться под покровительством одного из врагов, естественно, более сильного. Киевский князь принял предложение топарха, выделил ему какую-то награду и утвердил его власть над Готией. Но русский протекторат продлился недолго. Через 10 лет Святослав был побежден императором Иоанном Цимисхием и отказался от своего покровительства над Готией, после чего она вновь попала в сферу политического влияния Константинополя.

История крымских готов с середины XI до начала XIII в. весьма темна, так как о ней не сохранилось ни достоверных источников, ни свидетельств современников в необходимом объёме и степени подробности. Лишь в записках миссионера Людовика IX Святого, монаха Гийома де Рубрука, встречается обширное описание Готии середины XIII в.: «На море, от Херсона до устья Танаида, находятся высокие мысы, а между Херсоном и Солдайей существует сорок замков; почти каждый из них имеет особый язык; среди них было много готов, язык которых немецкий (teutonicum). За этими гористыми местностями к северу тянется по равнине, наполненной источниками и ручейками, очень красивый лес, а сзади этого леса простирается огромная равнина... она суживается, имея море с востока и запада, так что от одного моря до другого существует один большой перекоп (forsatum). На этой равнине до прихода татар обычно жили команы и заставляли вышеупомянутые города и замки платить дань» С, 1910. С. 68).

Команы (куманы) — это не кто иной, как кыпчаки, которые появились в степном Крыму гораздо раньше, в середине XI в. Г. Рубрук же говорит об ином знаменательном событии — о смене кыпчакского влияния ордынским, начавшимся с 1233 г., когда эти тюрки впервые совершили набег на Судак. Итак, готы платили дань кыпчакам, но здесь подтверждается и другой важный факт, а именно: германцы продолжали владеть Южным берегом. Конечно, тяжесть кыпчакского давления для крымских готов была велика. Об этом, в частности, свидетельствует и такой известный источник, как Слово о полку Игореве, где говорится о ностальгии готов по прежнему, привольному житью в Таврии: «Се бо готские красные девы въспеша на брезе Синему морю (т. е. Азовскому. — В.В.). Звоня рускым златом, поют время Бусово, лелеют месть Шаруканю».

Тем не менее до полного порабощения дело и на этот раз не дошло. Готы не только продолжали заниматься традиционными видами деятельности, но и торговали, нередко пересекая с ценным товаром кыпчакские степи. Так, в «Житии Антония Римлянина» мы встречаем известие о прибытии в Новгород в первой половине XII в. некоего крымского гота, владевшего, кроме родного, греческим и русским языками (Новгородские летописи, 1879. С. 187—188), из чего можно сделать вывод, что гость посещал русские земли неоднократно. То есть между двумя христианскими государствами связи были более или менее постоянными.

Вид крепости Чембало со стороны бухты

Упомянутое же начало набегов кочевников, почему-то называемых татарами, пока мало что значило — разве что избавляло готов от дани половцам. Не стало над ними и византийской верховной власти. После того как на рубеже XII и XIII вв. могущество империи оказалось подорванным, её место в Крыму пыталась занять новообразовавшаяся Трапезундская империя. Учитывая сравнительную немногочисленность ордынцев и более высокий уровень культуры готов-христиан, не кажется странным и вывод о том, что в эту эпоху последние активно ассимилировали первых. Тем более что они, пришельцы, охотно принимали христианскую веру, а некоторые даже входили в состав клира Мангупа (Малицкий, 1933. С. 7).

В XIII—XIV вв. в истории готов всё большую роль начинают играть генуэзцы, основавшие в 1266 г. колонию в Кафе и купившие у крымских татар обширную прилегающую территорию. Они продвигались вдоль Южного берега, а с 1365 г. оказались вне конкуренции в торговле и политическом влиянии в этой части Крыма. И в 1380-х гг. они договорились с ханом Мамаем о разделе Крыма. Готы получили при этом территорию, включавшую общины Каламиты, Херсонеса и Чембало, и далее — весь Южный берег Крыма вплоть до Фуны с округой включительно. Но из этой территории был изъят ряд крепостей: Форы (Форос), Хихинео (Кикинеиз), Лупико (Алупка), Мусакори (Мисхор), Ореанда, Джалита (Ялта), Си-кита (Никита), Горзовиум, Партените, Ламбадие (Биюк-Ламбат и Кучук-Ламбат), Луста (Алушта), оставшихся за генуэзцами (Малицкий, 1933. С. 6). После того как новое политическое и административное образование перешло во владение готских князей, они стали именовать себя «владетелями Феодоро и Поморья», то есть горными и прибрежными землями (Гайворонский, 2003 «а». С. 31).

Ясно, что итальянцы получили лишь крепости, вкраплённые в тело Приморской Готии; горы и леса к северу от Ялты и сердце старой Готии остались в целости и независимости. Во главе её по-прежнему оставался князь (он мог быть и греческого происхождения), обязанный платить дань татарам и служить вассалом Трапезунда. О сохранении княжеской власти согласно свидетельствуют Мартин Броневский (1867. С. 343) и надпись 1427 г. на плите из Каламиты: «Князь Алексей из Феодоро воздвиг крепость и церковь Св. Константина и Елены» (цит. по: Малицкий, 1933. С. 25—32).

Этот же князь Алексей позднее положил начало полному возврату приморских земель. Умный и энергичный политик, он стал инициатором тесного сотрудничества Феодоро с крымским ханом Хаджи-Гиреем, также опасавшимся и генуэзцев, и стамбульских турок. При нём было восстановлено прежнее значение захиревшего было порта Каламиты, расширены границы города. За год до смерти (1434 г.) князь вернул готам бухту Символов (Балаклавская) и крепость Чембало, отнятую у них генуэзцами за 66 лет до того. И готы двинулись вверх по побережью, за несколько лет став неотъемлемой частью восточнокрымского населения. Во всяком случае, посетивший этот край в 1436—1437 гг. итальянец встречал в Кафе немало готов, а его слуга-немец болтал с ними, и они «вполне понимали друг друга» (Барбаро, 1971. С. 157).

Но несколько позже борьба за ещё не занятые участки побережья возобновилась. Этому способствовал рост престижа готского княжеского дома: дочь князя вышла замуж за Давида Комнина, ставшего вскоре императором Трапезунда (1459). «Сеньором Феодоро» стали итальянцы именовать уже сына Алексея, занявшего престол отца (его имя до нас не дошло, но крымские татары именовали молодого властителя Олубей, или Большой князь). Князем величали его и русские. Брак с членом княжеского дома, близкородственного константинопольским Палеологам и Трапезундским Комнинам, отныне мог считаться честью для представителя любой христианской династии и Мангупская княжна, дочь Олубея, стала женой Стефана Великого, а Иван III уже вёл переговоры с князем Сайком, её братом, о браке другой княжны с московским царевичем.

Укрепив таким образом свои политические позиции, князья Феодоро могли после завоевания Константинополя турками (1453 г.) вступить в серьёзный конфликт с итальянцами. Генуэзцы разработали план полного подчинения себе готов. Но в конфликте победили германцы, и уже в 1458 г. в официальном документе, составленном в канцелярии Кафинского консулата, готский князь (Dominus Theodori) был признан одним из четырёх «черноморских государей» (Braun, 1890. S. 34). Это свидетельствовало и о признании того важного факта, что, опираясь на мощную армию, готы, эти прирожденные мореплаватели, вернули себе значительную часть южнобережных крепостей и портов.

Примечания

1. Впрочем, встречаются утверждения о переселении учеников епископа в область Дори (горный Крым): «...арианцы вместе с Ульфилой, теснимые гуннами, переселились в Мизию (правобережье Дуная), а оставшиеся, уже с новым епископом Унилой, после смерти его (404 г.) переселились в Дори» (Батюшков П.Н. Бесарабия. Историческое описание. СПб., 1892. С. 62—63). Современные исследователи уточняли время переселения Ульфилы в Мизию (348) и место, где он и его приверженцы осели (подножье горного хребта Гема). Там готская колония просуществовала по меньшей мере два столетия, сохраняя свои обычаи и культуру, не смешиваясь с местными племенами и народами (Буданова, Горский, Ермолова, 2011. С. 70).

2. В пользу этой гипотезы недвусмысленно свидетельствует факт культурных и, возможно, экономических связей между дунайскими и крымскими готами. Это доказывают археологические находки готских фибул и пряжек: их форма говорит о происхождении со Среднего Дуная, но в указанный период они были распространены в местах обитания готов в Крыму (Айбабин, 1999. С. 79; Буров, 2006. С. 61). Более того, давно известно, что даже скоротечные моды в этих регионах шли нога в ногу — а это ещё более доказательный факт постоянных и оживлённых культурных контактов придунайских и крымских готов (Амброз, 1968. С. 20—22).

3. Предположение, что Ульфила и Унила на самом деле являлись одним лицом (Иванов, 1912. С. 94), вряд ли заслуживает внимания по причине хронологического несовпадения лет жизни и служения этих исторических лиц.

4. Эта область включала в себя Чуфут-Кале, Баклу, Мангуп, Эски-Кермен и Тепе-Кермен, естественно, с окружавшими эти крепости территориями.

5. Длившиеся несколько десятилетий споры о том, где находилась столица готов, — на Южном берегу или в Крыму, — очевидно, утратили смысл после выхода в свет небольшой, но доказательной книги И.С. Пиоро, сторонника «горной» гипотезы (см.: Пиоро, 1990. С. 58—67).

6. Этот византийский император (346—395) был хорошо знаком с готами. Если не с крымскими, то их соплеменниками, вторгшимися в Византийскую империю, которых он разбил в 378 г., а затем принялся искоренять арианство — ересь, распространённую среди готов.

7. Подробнее о конструктивных особенностях этих домов см. в I очерке второго тома.

8. Часть храма, раскрытая в ходе раскопок 1870—1907 гг., вмещала гробницу Иоанна и плиту с эпитафией этому энергичному готу.

9. Напомним, что и в начале VIII в. Крым оставался частью Византийской империи. Вот почему и хазары никак не могли претендовать на политическое господство над населением полуострова. Едва ли не единственное, что их интересовало, — это получение с Крыма дани (Могаричев, 2005. С. 249).

10. В «Записке готского топарха» упоминается о каких-то народах, ранее добровольно присоединившихся к «варварам» и проявлявших справедливость и мягкость. Но в эту эпоху в Причерноморье было лишь одно разноплеменное, культурно и экономически развитое государство, придерживавшееся мирных и даже дружественных отношений с готами и Византией, — Хазарское. Лишь оно славилось своей веротерпимостью, а его каганы — государственным умом далеко не «варварского» склада. «Ни мадьяры, ни нападавшие на Крым русские, ни печенеги, само собой разумеется, в своей прошедшей истории не обладали» такими качествами (Васильев, 1927. С. 244).