III. Приобретение Севастополя

Смутное понятие о первобытном населении Тавриды. — Политические отношения России к татарскому Крыму и личность Потемкина. — Заведение порта в Херсоне; его строители: Шубин и Ганибал. — Личные наши отношения к Турции. — Суда нашего черноморского флота в 1782 году. — Что такое был Крым для западной Европы. — Возмущение татар в Крыму против хана. — Меры, принятые русскими властями для успокоения Крыма. — Первый начальник действующего черноморского флота капитан Козлянинов. — Ахтиарская бухта делается убежищем для русских военных судов; первые наши суда, оставшиеся в ней на зимовке. — Приобретение Крыма и первые отзывы о достоинствах севастопольского залива, как порта.

В исторических преданиях у некоторых европейских народов сохраняются известия о каком то общем великом передвижении народных племен из Азии в Европу, и многие полагают время этому передвижению лет за 500 до Рождества Христова или несколько раньше того. Многие историки этому однако не верят, и утверждают, точно на таких же добрых основаниях, что если и существовало переселение азиатских племен в Европу, то оно шло не иначе как с самого происхождения на земле человека, в великой постепенности, и что мысль о больших общих передвижениях народов по Европе основана, отчасти на поэтических украшениях прежних скандинавских преданий и, отчасти только, на тех ошибочных или фантастических названиях готами, вандалами, таврами, скифами, массагетами и другими именами, которыми древние римляне и греки окрестили аборигенов восточной Европы: славян, румын, немцев, финнов, венгров... Ничто, по крайней мере, из осязательных признаков, не свидетельствует против тожества всех этих народов, не смотря на различие признанных за ними окончательно имен, с теми, которые даны были им прежде — более просвещенными жителями южной Европы.

Единственными, собственно историческими набегами азиатских, или, правильнее — монгольских, племен на восточную Европу, мы основательно можем признать только набеги татар и турок. Но именно вследствие непостепенности расселения, а вторжения в область чуждых им племен, татары были отброшены славянами на их первобытную территорию и в настоящее время почти исчезли даже из Крыма. Осталась очередь за одними турками.

Весь продолжительный опыт исторической жизни народов нам ясно свидетельствует, что вопрос об исчезновении турок с территории восточной римской империи, или территории греко-славянской, совершенно сходен с вопросом об исчезновении татар из Москвы, и окончательное его решение, в положительном смысле, зависит бесспорно от более или менее продолжительного времени. Но пребывание турок на Балканском полуострове долго опиралось и опирается, до нашего времени, на поддержке западной старой — латинской Европы, в ее борьбе против восточной и более молодой Европы — славянской, и потому со времени нашего Петра латинская Европа всеми возможными мерами силится это его решение отсрочить.

В живучее, полное политической деятельности, царствование Екатерины, все вопросы о достройке петровского здания были сильно затронуты и вызвали у нас крепких и настойчивых деятелей. И одним из могучих деятелей этого времени по решению южнославянского вопроса, является князь Григорий Александрович Потемкин-Таврический¹.

Никто еще из довольно многочисленных биографов и современников Потемкина не постарался нам разрешить вопрос: был ли он по природе и складу ума деятелем чисто политическим, или был он отчасти сибаритом и сластолюбцем — как утверждали многие его современники? По свидетельству историков наших, Петр I говорил, что он охотно бы отдал половину своего государства, за то, чтобы уметь управлять другой половиной точно так, как Ришелье умел править Францией. Но у Ришелье, кроме деятельности его по государственному управлению, была еще другая забота, управление особой слабохарактерного, незаконного монарха и самодержца Франции, Людовика XIII-го. А забота эта, судя по живому и талантливому описанию одного из французских авторов², была также забота не малая. Особа и характер самодержицы Екатерины II не могли идти ни в какое сравнение с особой и характером Французского короля Людовика XIII, и, может быть, усилия Потемкина сохранить кредит и власть под могучим управлением императрицы Екатерины II, поглощали у него такую долю его политической деятельности, которая значительно покрывала его труды относившиеся прямо к делу государственного управления. Одно, что можно было поставить, может быть, в упрек Потемкину, это, по временам несколько резкое проявление личной его инициативы по всем делам, относившимся до его служебной деятельности. Но и это скорее можно будет отнести к тогдашним нравам и духу времени. Во всяком случае, нам необходимо было здесь коснуться общей характеристики Потемкина, так как он был настоящим и непосредственным деятелем присоединения Крыма к России и основателем севастопольского порта.

Современное господствующее население в Крыму — татары, составляли уже тогда, сравнительно с населением екатерининской России, ничтожную кучку народа, неспособную сопротивляться малейшему натиску наших регулярных войск — как это и доказало почти беспрепятственное занятие Крыма нашими войсками в 1771 году. Но Крым составлял частицу политической силы западной Европы, в смысле его зависимости от Турции, и нашей императрице, для его приобретения, необходимо было действовать со всей возможной осторожностью и выжидать наиболее благоприятных для этого политических условий.

В течение предшествовавшей нашей войны с Турцией, независимо от прочей нашей политической обстановки, нам ничего не стоило овладеть и самым Константинополем; но — в силу упомянутых политических обстоятельств — великих напряжений наших сил на западе стоило нам приобретение, по Кючук-Кайнарджийскому мирному трактату, одних только пустынь, облегавших Крым, и доступа для наших коммерческих судов на Черное море. А дело об уступке Кинбурна, Керчи и Еникале затягивалось до того, что едва не грозило нам, еще в течении лет четырех, общим европейским взрывом, и окончательно разрешилось только впоследствии, при помощи другого политического вопроса, возникшего в Германии.

Вместе с объявлением у нас войны с Турцией, в 1768 г., начало нашему военному судостроению, как описано выше, положено было на Дону, т. е. с восточной стороны Крыма. Судостроение на Дунае, в турецких владениях, оказалось неудачным, и нам достались оттуда после войны только три шхуны. С 1777 года мы обратились к другому петровскому пути на Черное море — с западной стороны Крыма: к Днепру, Десне и петровскому исходному пункту для черноморской экспедиции — к Брянску.

В числе прочих приобретений, сделанных Россией от Турции по Кючук-Кайнарджийскому договору, заключалось и приобретение устьев Днепра до его лимана. В 1775 году вице-адмиралу Алексею Наумовичу Сенявину велено было осмотреть эти устья и избрать на них удобное место для строения военных судов; а на основании донесений, сделанных Сенявиным 11-го декабря 1775 года, адмиралтейств-коллегии было дано повеление рассмотреть во всей подробности вопрос о военном судостроении на Днепре: о заготовке строительных материалов, избрании места и сооружении адмиралтейства и, по соображении всего этого, представить на все проект.

А между тем, в том же 1775 году, более обширная обстановка крымского вопроса, его обстановка политическая и государственная, перешла вся в руки Потемкина, по силе назначения его наместником³ новороссийского края. Его работа началась: со всевозможных усилий привести к оседлой жизни, отчасти бродячие, отчасти хищные толпы казаков и всякого сброда кочевавшего по плодородным степям этого края; с прочного заселения этих степей, отовсюду облегавших Крым, людьми более оседлых и промышленных наклонностей; с водворения там общегражданских учреждений, согласных с теми, которые существовали уже, в великороссийских провинциях, и с возведения городов и крепостей.

По инициативе же Потемкина продолжалось и проектированное военное судостроение на Днепре, Так, 18-го октября 1777 года⁴, дано было повеление флота генерал-контролеру контр-адмиралу Софрону Борисовичу Шубину⁵ отправиться к осмотру днепровских порогов и заготовлению по Днепру подрядом корабельных лесов. А в 1778 году, по представлению Потемкина же, окончательно было избрано для нового адмиралтейства место на Днепре, в 14 верстах ниже впадения в него реки, Ингульца, при построенном в последнюю войну Александровском шанце. Здесь, по высочайшему указу 18-го июня этого года, заложены были: город Херсон и все строения для корабельной верфи. Но в начале 1778 года Шубин умер, и главным руководителем работ назначен был флота же генерал-цейхмейстер генерал-поручик Иван Абрамович Ганнибал.

В 1778 году часть лесов для адмиралтейства и корабельного строения была уже сплавлена, первые адмиралтейские здания отстроены, и 26-го мая 1779 года в присутствии Потемкина заложен первый 60-пушечный линейный корабль нашего черноморского флота. Имя ему было дано «Слава Екатерины». Длина его назначена была 155 фут, ширина 41 фут 2 дюйма, углубление интрюма 16 футов⁶.

Вместе с учреждением военной верфи на Днепре, сделан был в полной подробности и промер всего фарватера по устьям реки и на лимане. Наименьшая глубина последнего оказалась, как бы порогом от севера к югу, восточнее Кинбурна и Очакова, в 16 футов, достаточная для проводки тогдашнего фрегата в полном его вооружении, и сделано распоряжение о перемещении фрегатов, построенных на Дону, из Еникале в Херсон. Из них, осенью же 1779 года, доведены были туда 4 фрегата, состоявшие еще без названий под номерами 2-й, 5-й, 6-й, 7-й; еще один фрегатец или корвет «Архипелаг» и два палубных бота, а всего переведено в Херсон в этом году семь военных судов из нашей азовской флотилии⁷.

Но еще в 1779 году устройство херсонского адмиралтейства находится при самом его начале и там во всем чувствуются недостатки. И потому, покуда делается туда перемещение всех судовых принадлежностей со всех бывших днепровских верфей, начиная с брянской — положено не прекращать и на Дону доделку еще восьми фрегатов, отчасти построенных, отчасти заложенных на тамошних верфях.

Между тем 1776 года, июня 25-го, Алексей Наумович Сенявин был уволен в годовой отпуск, а вместо него главным командиром азовской флотилии назначен был контр-адмирал Федот Алексеевич Клокачев⁸. Из тех инструкций, которые были от него даны командирам упомянутых выше фрегатов, отправленных из Азовского моря в, Херсон в 177j9 году, всего лучше будет видно, в каких отношениях мы находились в это время с турками на Черном море. В этих инструкциях, между прочим, сказано было:

«Без самой крайней нужды ни в какие крымские и турецкие порты вам не входить и без необходимости нигде на якоре не ложиться; а держаться на море под парусами на настоящем вашем курсе; паче же, подходя к Очакову, стараться быть на водах, Ее Императорского Величества землю омывающих, и, конечно, в том поступать по силе вашей в морском уставе напечатанной должности».

«Положенный по морскому уставу журнал неотменно содержат и меренные в Черном море и до самого назначенного вам места глубины, а особливо в виду и в близости к берегам, и ежели необходимость принудит зайти в какие-либо крымские порты, то и в оных, как можно чаще проверять и записывать. В плавании и якорном стоянии не пропуская возможного случая обсервации и промер производить с такой притом крайней осторожностью, чтоб того турки никак приметить, и ни малейшего чрез то к подозрению случая иметь не могли».

«Хотя никак от стороны Порты Оттоманской, по силе заключенных 1774 года 10-го июля для вечного мира и дружбы трактата, а сего года марта 10-го числа конвенции, ожидать не можно, чтоб при проходе из Черного моря мимо Очакова в днепровский лиман оказано было вам какое-нибудь препятствие; однако на случай ежели спросят: куда и зачем идете? На то ответствовать просто: в свой собственный порт, для разоружения судов, как то обыкновенно бывает во время мира, с бывшими в кампании судами. Буде же, напротив того, скажут, что в мирном трактате и конвенции такового военным судам из Черного моря в лиман прохода не выговорено, то отвечать, что когда мирная последняя конвенция подписана была, «блистательная Порта Оттоманская» знала, что у нас в лимане давно вновь заводится порт, и, следовательно, когда мирного трактата 11-м, а конвенции 6-м артикулами блистательная Порта и Константинопольским проливом свободный из Черного моря в Белое⁹, а из Белого в Черное, торговым российским судам проход, и во все ее порты и гавани беспрепятственный вход дозволила; то военным российским судам в свои, а не чужие порты, и по водам Ее Императорского Величества берега омывающим, вход, по содержанию того мирного трактата и конвенции, остался беспрепятственным, и так равно свободным, как блистательной Порты Оттоманской, военные же суда в свои, а не чужие гавани и порты входят».

При посредстве такого мягкого разрешения вопроса о появлении нашего военного флага на Черном море в мирное время, плавание наших судов по этому морю, с 1779 года совершалось довольно мирно. Оно производилось отчасти под военными, отчасти под почтовыми и купеческими флагами, и еще ограничивалось покуда разными перемещениями этих судов из Херсона в Таганрог и обратно, плаванием наших пакетботов и других судов в Константинополь и разными описанными экспедициями по своим портам. Все это имело покуда единственной целью — приучить турок видеть в Константинополе наши военные суда, хотя бы с временно закрытыми пушечными портами¹⁰. Так было еще и в 1781 году.

О наших мирных личных сношениях с турками, около этого времени, мы имеем многие свидетельства. Так например: при проводке нашего фрегата № 6-й, в октябре 1779 года, мимо Очакова, турки присылали оттуда своего Офицера, убеждали командира нашего фрегата взять у них лоцманов и оказывали нам другие предупредительности и вежливости. А потом, после пребывания, летом 1780 года, в Константинополе наших почтовых судов — поляк: «Св. Екатерина» и «Патмос», константинопольский наш посланник Стахеев, сделал о них в октябре того же года нижеследующий отзыв¹¹: «Командир Св. Екатерины» г-н лейтенант Кумани, и находящийся при нем мичман Обольянинов, в бытность свою там (в Константинополе), не только сами похвально себя вели, но и всю свою команду в добром и исправном порядке содержали, и ни малейшего повода туркам к неудовольствию не преподавали. «Патмоса» командир г. лейтенант Перри, в бытность свою там, не только сам, также как и г-н мичман Нелединский, весьма похвально поступали, и команду свою в таком добром порядке содержали, что заслужили себе отменную ласковость и почтение, не только от публики, но и от самого турецкого правительства, которое недовольно было только тем одним, что судно казенное и в военном снаряде, чего Порта ни под каким видом дозволить не хочет».

Точно в таком положении застал нас на Черном море и 1782 г. К весне этого года весь будущий черноморский флот наш состоял из нижеследующего числа судов:

В Херсоне, на стапеле в закладке находились 7 60-пушечных кораблей; но из них только три продолжали строиться; а для прочих лес еще не был доставлен. Корабельные камели точно также еще только строились; 6 фрегатов и 1 бомбарда, построенные на Дону, в Херсоне переделывались и получали капитальные исправления; два фрегата, построенные в 1779 году в Гнилой Тоне, находились еще в Кутюрминском гирле реки Дона и, следовательно, требовали еще доделки; 5 фрегатов еще только строились на Гнилотонской же верфи. Следовательно, больших военных судов мы даже в скором времени и приготовить не могли; а из средних имели на ходу: два фрегата (8 и 11), построенные на Гнилой-Тоне и находившиеся в Херсоне в доделке; 6 старых ветхих «донских кораблей» постройки 1770 года, зимовавшие в Таганроге, и 10 малых вооруженных судов, как то: корветов, шхун, поляк и ботов — почтовых и отчасти занимавших брандвахтенные посты на Азовском море — из которых некоторые получали исправление в таганрогском порте. Сверх того, имелось несколько малых транспортных судов.

Вообще, можно сказать, что деятельность западной европейской агентуры при турецком дворе постояно служила для нас как бы барометром, по указаниям которого мы достаточно верно могли судить о состоянии собственных дел каждой из агентирующих держав. В екатерининское время, возвышение и понижение ртутного столба этого барометра очень долго чувствовалось для нас в Крыму. Как только все на западе Европы было спокойно, то в Крыму и на Кубани очень скоро появлялись турецкие лазутчики, и татары начинали волноваться. А немедленно за тем появлялись у крымских берегов и турецкие суда. Так было по заключении мира с Турцией в 1774 году, в 1775 и потом в 1778. — Но за тем с 1778 г. у Австрии с Пруссией возникли осложнения по германским делам; у Англии открылась война с ее великими североамериканскими колониями: в их дела вмешалась Франция — и в Крыму водворилась тишина.

Выше приведенные сведения о состоянии судов нашего флота на Черном море достаточно свидетельствуют нам, что мы тогда далеко еще не были в праве надеяться на его значительную поддержку в деле войны. Но в 1781 году все прочие обстоятельства нам благоприятствовали и двор наш, или скорее — Потемкин, признал возможным приступить к окончательному разрешению крымского вопроса.

Некоторые из наших историков свидетельствуют¹², что между тогдашними государственными нашими деятелями происходило разногласие в самом способе разрешения упомянутого вопроса; а именно: граф Никита Иванович Панин, президент иностранной коллегии, для отвлечения сил Англии к северу, настаивал на организации вооруженного нейтралитета, который должен был поддерживаться при посредстве нашего балтийского флота, тогда как Потемкин искал сохранения миролюбивых и дружественных отношений с Англией. А так как мнение Панина одержало верх, то наш балтийский флот и получил назначение сохранять на западе Европы демонстративное положение, а Потемкину пришлось действовать при поддержке одних наличных и весьма плохих судов нашей азовской флотилии.

Таким образом в 1871 году, все наши военные силы, находившиеся на юге России приняли угрожающее положение; а в Турцию, в июне месяце этого года, отправлен был, с весьма секретными инструкциями, один из наших лучших тогдашних дипломатов — статский советник Яков Иванович Булгаков, — который получил, вместе с тем, и особые словесные наставления от князя Потемкина. К сожалению главная сущность этих наставлений, данных Булгакову в большом секрете и на словах, почти может для нас почитаться утраченной; так как никакие частные письма или мемуары покуда нам ее не разъяснили, и о содержании их мы можем судить по одним результатам, не разъяснившим для нас, точно также, и самого производства дела дипломатического, или хода нашей тайной агентуры в самом Константинополе.

Турки и татары — лично, как мы видели, не имели к нам тогда никаких враждебных отношений. Пребывание нашего знаменитого дипломата в Константинополе доканывало нам полное понимание у нас того, что могло там совершаться. В Крыму мы были точно также обеспечены от всякой нечаянности, пребыванием при особе хана Шагин-Гирея другого нашего опытного дипломатического агента — Веселитского. Почти все европейские державы в то время озабочены были были своими собственными делами; а между тем, 13 мая 1782 года, вспыхнул у татар мятеж в Крыму и на Кубани.

Из всех упомянутых выше судов нашего азовского флота, в это время мы наличными могли почитать: находившиеся в таганрогской гавани 6 донских кораблей, одну поляку и вооруженный бот, а на таганрогском рейде две шхуны — «Победослав» и «Измаил; в Керчи — одну шхуну «Вячеслав», две поляки: «Патмос» и «Екатерину», и бот «Хопер»; т. е. 6 судов среднего ранга и 8 малых; но даже из них в готовности к действию могли почитаться только те, которые находились в полном вооружении на рейдах: керченском и таганрогском; а таких было малых 6.

Портовыми начальниками на Азовском море в это время состояли: за отбытием в продолжительный отпуск главного командира азовской флотилии Клокачева, оставался командующим этой флотилией капитан над портом в Таганроге, генерал-майор Петр Антонович Костливцев, а в Керчи — капитан над тамошним портом, капитан-лейтенант Дмитриев. Начальники же гарнизонов наших таврических крепостей, находились в качестве командующих отдельными частями войск в военное время, и в начале 1782 года на таком положении состоял, в юго-восточной половине Крыма, обер-комендант крепостей Керчи и Еникале, генерал-майор Федор Петрович Филисов, снабженный от нашего правительства, на всякие экстренные случаи, особыми инструкциями¹³.

13-го же мая 1782 года, капитан-лейтенант Дмитриев получил от Филисова бумагу нижеследующего содержания:

«По некоторым нужным обстоятельствам, г. лейтенанту Селиверстову приказал я с вверенным ему ботом Хопром крейсеровать по Черному морю к Кафе, который завтрашнего числа и отправлен быть имеет; а потому ваше высокоблагородие, по получении сего уведомления, благоволите его в продовольствие всем потребным на время месячное снабдить».

А потом 14 мая, т. е. на другой же день, Филисов еще писал Дмитриеву:

«Я уповаю, что вы поляку «Патмос» со всем к движению, по прежде данному от меня (словесному) повелению, приготовили, о чем и теперь предписываю конечно оную сегодня приготовить, с тем, чтобы, получив повеление, тотчас оная, не принося уже никаких отговорок, двинуться могла. О получении же сего и готовности поляки благоволите меня уведомить».

«Господину лейтенанту Ельчанинову¹⁴, который в Константинополь, 15 числа сего месяца, следовать долженствует, прикажите по теперешним весьма нужным обстоятельствам оному на некоторое время впредь до резолюции остановиться при брандвахте».

Еще продолжает Филисов 15-го мая.

«Будучи от вашего высокоблагородия уведомлен о готовности поляки «Патмос», предписываю оной сегодня часу в 8-м по полудни находится противу косы, которая идет от Камыш-Буруна¹⁵, оставляя за собой брандвахту, в карантине находящиеся суда и войска, расположенные на берегу, где и лечь на якорь. О дальнейшем же движении или крейсеровании впредь повеление дано будет. Начальнику же на поляке прикажите, для получения наставления сверх вышепоказанного, явиться у меня».

И наконец 19 мая Филисов пишет:

«Сего мая 13 и 14 чисел вошел в Крым, против горы Кимчигира¹⁶ из Тамана, старший брат светлейшего хана, с войсками, состоящими около пяти тысяч абазинцов и черкесов; да и весь Крым, как слышно, держит теперь партию ханского брата, и по тем обстоятельствам хан и с нашим министром (Веселитским) уехали из Кафы на судне, и теперь находятся в Керчи¹⁷.

Наконец Костливцеву писал Филисов из Керчи 23 мая.

«Уведомить ваше превосходительство должностью почитаю, что в Крыму и на таманской стороне все татарские орды против своего законного обладателя взбунтовались, и сими днями, придя под Кафу, принудили его светлость и от нашего российского двора министра сесть на судно и оттуда удалиться, которые вчерашнего числа сюда и прибыли. А так как можно ожидать, что те бунтовщики и к границам российским, лежащим при крепостях Керчи и Еникале, придти в скором времени не оставят; то не изводите ли, ваше, превосходительство, приказать из состоящих под начальством вашим судов, сколько вы заблагорассудите, отрядить сюда для крейсерования, и тем бунтующим татарам, от стороны Тамана на крымский берег, вседневно не малым числом переезжающим, преграду сделать. О сем, что сделано будет, прошу не оставить меня несведующим».

Все эти письма Филисова в коротких словах обрисовывают начало общего движения татар в Крыму в 1782 году, на основании всех полученных нами сведений.

Костливцев, со своей стороны, обо всем этом доносил графу Ивану Григорьевичу Чернышеву, и писал о недостатке у него судовых команд и особенно наличных флотских офицеров. А в тоже время, по требованию Веселитского и Филисова, высылал в крейсерство и все наличные свои суда. Этих наличных судов, в упоминаемый момент, было у него, как мы видели, немного.

Общие же распоряжения Костливцева и положение дел у него на флотилии лучше всего будут видны из его собственного донесения Чернышеву от 24 мая¹⁸:

«По содержанию сообщения генерал-майора Филисова», писал Костливцев, «так как шхуны «Победослав» и «Измаил» имеют постановленные мачты, и вооружиться скорее прочих могут, то вчерашнего же числа, при счастливо случившейся от вестовых ветров прибылой воде, велел их, и перетимбированный для почтовой посылки до Царя-Града бот «Карабут», вывести в ковш гавани, где их с крайним поспешением днем и ночью вооружать буду, и как скоро готовы будут, немедленно в распоряжение оного, г. генерал-майора Филисова, отправлю».

«А как, по обширности таманского и крымского берегов, к воспрепятсвованию стремления бунтовщиков с Тамана на крымскую сторону ныне отправляющихся двух, и прежде отправленной шхуны «Вячеслав», двух (с брандвахтенною) поляк, и трех (с почтовым) ботов, будет не достаточно, то приказал я, на случай ежели оной г. генерал-майор Филисов еще потребует в прибавок военных судов, также немедленно приготовлять к вооружению из донских те корабли, которые скорее прочих вооружить и всем укомплектовать можно, и именно: «Хотин», «Журжу» и бомбардирский «Азов». За неимением же морских штаб и обер офицеров, еще больше одного корабля отправить будет никак невозможно, ибо и ныне будет на шхунах только по одному лейтенанту, а на кораблях по одному капитан-лейтенанту и лейтенанту, и поэтому не соизволит ли адмиралтейств-коллегия, для определения эскадренным командиром, хотя одного флотского капитана присылкой не оставить».

И так на первый случай было выслано в помянутое крейсерство 8 малых судов, и Костливцев надеялся набрать еще 4 старые донские корабля. Вот все что в мае месяце 1782 г. могли мы выставить на Черном море из наших военных судов на случай военных действий.

Затем уже все требования Костливцева по этому предмету исполнялись в Петербурге с возможной поспешностью. В июне же прибыло из балтийского флота в Таганрог достаточное число морских команд и офицеров, а между последними двое знаменитых впоследствии своими военными подвигами: капитан бригадирского ранга Тимофей Гаврилович Козлянинов и капитан-лейтенант Петр Борисович Слизов. Из них — Козлянинову поручено было главное командование над всей нашей действующей крымской эскадрой. В начале июля суда этой эскадры оцепили уже со всех сторон полуостров и находились в нижеследующем расположении:

А всего 13 судов и на них 1508 человек команды. Из них «Модон» и поляка № 55 прибыли к эс кадре в половине июля.

Хорошее распределение нашим военным судам, сделанное сначала Филисовым, а потом Козляниновым, не замедлило стеснить татар в Крыму. Атаковать наши крепости они не осмеливались; сообщение между ними и соплеменниками их на Кубани было у них отрезано; абхазцы, и кубанцы, вступившие уже в Крым, по видимому не нашли там себе единодушной поддержки; а обещанная возмутившимся татарам, разными их тайными агентами, помощь со стороны Турции, не приходила; тогда как, с другой стороны, всякое наступательное движение наших сухопутных сил грозило неминуемым наказанием тех из жителей Крыма, которые считали своя виновными в сопротивлений законной власти хана. А все это вместе поставило оседлых крымских жителей в самое тревожное нравственное состояние, которое и замечено было нами у них повсеместно.

Для большей наглядности, как относительно того положения, в каком находились общие дела в Крыму с июля месяца 1782 года, так и всех распоряжений Козлянинова, сделанных им на основании данных ему инструкций, мы приведем здесь несколько выписок из его донесений князю Потемкину и журнала о его плавании вокруг полуострова, для поверки действий своих дистанционных крейсеров:¹⁹

Июля 6-го:

Для осмотра и отдачи приказаний находящимся в крейсерстве судам, (так сказано было в журнале у Козлянинова) на корабле «Хотин» пошел я от мыса Таклы на Черное море с кораблем «Таганрог» и полякой «Патмос», стараясь возможно большим числом судов устрашить мятежников».

Июля 30-го:

«Пришел в Балаклаве; посылал шлюпки с офицерами в бухту для разведывания: нет ли тут татарских судов, которые возвратясь, объявили, что находятся два турецких судна, пришедшие, по объявлению реизов (шкиперов), из Константинополя порожние, для получения груза; а еще две лодки, по объявлению балаклавских жителей, татарские».

С 30 июля по 3 августа.

«Запасаясь пресной водою сколько можно, отправил между тем 1-го августа поляку «Патмос» к шхунам, для доставления на довольствие служителей морского провианта, взятого из керченских магазинов. Узнав, что балаклавские жители выезжают семействами, и сему побегу причиной приезд к ним абазинцов, черкесов и бунтующих татар, от коих сохранял осторожность при посылке людей на берег — не упуская времени знать о действиях вверенных мне судов, спешил идти далее, оставляя в гавани местные лодки неспособными к отплытию».

Августа 3-го.

«На корабле «Хотин» с кораблем «Таганрог» пошел к Козлову».

Августа 5-го.

«У ахтиарской гавани соединился с крейсерующими судами: шхуной «Измаил» и полякой «Патмос» и приказал им следовать за мной в соединении».

Августа 6-го.

«Соединившись со шхуной «Победослав», пришел к Козлову со всеми судами, то есть: 2-мя кораблями, 2-мя шхунами и 1-ой полякой, и остановился на якоре, где, известясь что жители сего места не допускали до берега мурз от хана Шагин-Гирея, посланных к ним на наших судах, с тем чтобы их уговаривать, — для того чтобы узнать тому причину, послал на берег в Козлов шлюпку с двумя офицерами. Офицеры эти, возвратясь, мне объявили, что, по данному от меня наставлению, они выходили со шлюпки на берег, где встретили их шесть человек вооруженных татар и спрашивали их, не имеют ли в чем они недостатка, то, по причине укрывательства из города жителей, они готовы, тем что можно получить, их удовольствовать. А когда офицеры объявили, что им нужно знать, чего требует взволнованный народ, то были провожены на базар улицами наполненными великим множеством вооруженных татар. На базаре они нашли такое же множество людей, за коими видны были абазинцы и черкесы, и старшинам тут же бывшим и всему собранию офицеры говорили по татарски: «вы видите, что Крым окружен российским «флотом. Но великая Императрица всероссийская не желает конечной вашей гибели от возмущения вашего против законного вашего государя Шагин-Гирея, и должны вы, не теряя времени, придти к нему с покорностью. Поздно будет, когда увидите разорение мест к погибели вашей. По морю же бегством вам спастись не можно; так как будете вы потоплены российскими судами». Но они, не отвечая тогда на это, обещали дать на другой день ответ, и офицеры возвратились.

Августа 7-го.

«Посланы от меня те же офицеры, на шлюпке на берег, к татарам за ответом — где также приняты с лаской. Собрание было в таком же множестве вооруженных; на базаре нашли того города старшин и еще двух, как видно из Бахчисарая приехавших, на тот случай, зачинщиков в мятеже; тут же приехал и султан Арслан-Гирей. И когда им всем офицеры объявили свое требование, то, по многим между старшинами переговорам, султан, обратившись к собранию народа, сказал: «что вы думаете! Должны дать ответ». Один сеид-селам (старшина), выступая перед собрание, говорил: Мы не хотим иметь Шагин-Гирея ханом; а потом махнул рукой собранию, из коего чернь не более десяти человек криком подтвердили его слова, а прочие ничего не отвечали. А потом сеид-селам продолжал свою речь: «Есть уже у нас хан Батыр-Гирей: а для чего первого не признаем, то это нам известно. Знаем, что Россия имеет великие войска и флот; однако в рассуждении дружбы оказываемой нам ей, что касается до действия оных к изгублению нашему, мы не даем повода и не поднимаем против них оружия; не имея здесь жен и детей, сейчас готовы разойтись».

«Офицеры требовали от них сего письменно; но старшины отозвались, что народ, не зная грамоте, будет сомневаться в том и толковать в другую сторону, чего они опасаются. Офицеры им сказали потом, что, если они это исполнят, то впредь российские суда не будут против них действовать оружием, и, оставив их в полном собрании, возвратились на корабль, и что после того у них происходило — им неизвестно.»

«Шхуну «Победослав» послал для доставления от меня повелений и инструкций, о пресечении переезда мятежников, на шхуну Вячеслав, крейсерующую от Козлова до Акмечети».

Августа 8-го.

«С оставшимися со мной судами пошел от Козлова, и во все время на рейде никаких турецких и татарских судов не было».

Августа 9-го.

«Пришел к Балаклаве и по 13 число запасся пресной водой; жители оного места оказывали ласки бывшим на берегу служителям. Тут же находятся и Батыр-Гирея люди, кои, как видно, присматривают за служителями того места. А татарских судов кроме нами поврежденных не имелось».

Августа 13-го.

«Пошел к Кафе, оставив в крейсерстве у объявленных мест шхуну Измаил, подтвердив оной также и другим судам находящимся до Ак-Мечети в крейсеровании, чтоб отнюдь не отважились производить пальбу кроме защиты флага российского».

Августа 18-го.

«Зашел в Кафинскую бухту, за противным ветром, в отдаленности от города; но никаких тут судов не было, и спешил потом прибытием к мысу Таклы».

Августа 19-го.

«Остановился на якоре за противным ветром между мысом Таклы и горой Кимчигирь»²⁰.

Августа 22-го.

«Пришел в Керчь. Во все время крейсерования моего, при объявлении встречающимся турецким купеческим судам, что им во всех татарских местах груза получить не можно, все они возвращались в свои места без огорчения».

Ко всему этому в донесении своем Потемкину от 31-го августа Козлянинов прибавляет:

«Возмущение против хана Шагин-Гирея примечаю весьма великим; напротив того, от русских крейсеров сами бунтовщики находятся в страхе. Из приморских мест многие вывезли свои семейства, жен и детей. Посыпанным с судов да берег, для налития пресной воды, служителям изыскивают случаи делать услуги. Из сей робости заключаю о черни, что если б не поддерживали ее в том мятеже зачинщики зла — абазинцы и черкесы — как и в Козлове, при уговаривании татар нашими офицерами, если бы не подбежал султан Арслан-Гирей — иначе они заговорили бы в пользу Шагин-Гирея».

«При сем прилагая ведомость крейсерующим судам, доношу, что порученная мне команда азовской флотилии обстоит благополучно, больных 14 человек и слабых не имеется».

В течение всего упомянутого времени все наши собственно военные действия, для успокоения татар в Крыму, ограничивались тем только, что по настоянию ханских поверенных, находившихся на наших судах, со шхуны «Измаил» по балаклавскому берегу сделано было до 12 боевых выстрелов на воздух, да с бомбарды «Азов» в Феодосии сделаны было только, для страху же, 7 пушечных и несколько ружейных выстрелов по татарам и их лодкам; да ханскими же поверенными сняты были со всех прибрежных татарских лодок рули, весла и отнято было по две обшивные доски, для того чтобы привести их на время в негодность к употреблению и лишить жителей возможности к переездам морем; но и за упомянутые выстрелы командирам судов от Козлянинова сделан был строгий выговор.

А за тем 20 сентября²¹ находим уже в донесении Козлянинова к Потемкину нижеследующее:

«От всех крейсерующих судов получил я известия, что бунтующие в Крыму находятся весьма в страхе. Султан Селим-Гирей с Карасубазара, приехал в Кафу, изыскивая способы бежать из Крыма переездом на таманскую сторону; а многие мурзы стараются от бунтующих уйти и принести свое повиновение светлейшему хану Шагин-Гирею, из коих один мурза, Решид-Челеби, с двумя прислужниками, уйдя в ахтиарскую гавань, на шхуне «Вячеслав», приехал в Керчь. Все способы отняты от бунтующих бежать из Крыма, лодки на крымских берегах сделаны порчей неспособными к плаванию, и они находятся в страхе, имея всегда в виду крейсерующие суда. Единственно только на турецких судах, коих пристает к Козлову и к берегам Крыма немалое число, могли бы они получить способ к переезду; то на сей случай предписал я командующим крейсерующих судов уговаривать турецких реизов лаской, чтоб они отходили, представляя им на вид — отсутствие владетеля и в Крыму замешательства; а если не послушают, останавливаться подле них на якоре и удерживать, дабы не могли увезти кого-либо из крымцев».

И так, не далее как в сентябре месяце того же года, при содействии самого Шагин-Гирея и после девятнадцати боевых, но безвредных выстрелов, сделанных с наших судов по мятежникам, восстание татар в Крыму было почти подавлено. И только тогда вступил в Крым корпус наших войск, под начальством генерал-поручика графа Антона Богдановича де Бальмена.

Все предписания Потемкина за это время, также как и результаты данных им инструкций, отчетливо свидетельствуют, с какой тонкой предусмотрительностью и осторожностью он успел избежать при этом всякого малейшего кровопролития. 21-го октября де Бальмен перешел Перекоп и 27-го вступил в Карасубазар. Толпы вооруженных татар, немедленно же по вступлении наших войск, разбежались и попрятались, и в ноябре 1782 года Шагин-Гирей окончательно был водворен на местах своего жительства — в Бахчисарае и Кафе.

1-го ноября де Бальмен писал Козлянинов):

«По Всевысочайшему Ее Императорского Величества соизволению, вступив еще прошедшего октября 21-го числа для усмирения бунтующих татар в Крым, прибыл уже с войсками к урочищу Большому Карасеву (т. е. к Карасубазару); а отсюда, запасаясь провиантом, имею отправиться и далее, и взять свое в Кафе расположение, и предлагаю вашему высокоблагородию, на случай в провианте там недостатка, по отменному вашему к службе усердию, столь довольно всем известному, постараться перевести на вверенной вам эскадре из Еникале в Кафу муки тысячу, или ежели можно и, более, четвертей с пропорцией круп; и как теперь предмет службы должен быть у нас связан, то и где вы с эскадрой крейсеровать и какие примечания иметь будете, равно и где на зиму расположитесь, не оставьте меня уведомить; да и впредь обо всем до сведения моего касательном относитесь. А чрез сих татар²² предварительно дайте знать, могу ли я надеяться в перевозке из Еникале в Кафу какого-нибудь числа провианта, и не помешает ли в том настоящая осень и ветры, или же что другое».

«Суда, назначенные вами, с 15-го прошлого месяца, к мысу Таклы: шхуны и поляку оставлять теперь там нужды не предвижу, потому что весь Крым повиновался уже его светлости Шагин-Гирей хану; но ежели, по теперешнему осеннему времени, ветры и опасность идти воспрепятствуют, то можете приказать, войдя в ахтиарскую пристань, хотя оная еще нашими войсками и не занята, там на зиму остаться, которая в скором времени, как нашими сухопутными войсками, так и отряженными из Херсона, под командой флота г. капитана 1-го ранга Одинцова, двумя военными фрегатами непременно будет занята, из которой (если только это исполнить будет можно) не бесполезно будет весной самым ранним временем, соединив их вместе, произвести крейсерование; а прочие все, сходно с рапортом вашим от 2-го числа сего месяца ко мне присланного, можете также на зимнее пребывание в керченский залив собрать; но только в предохранение заразительной болезни взять надлежащую предосторожность, с больными во флотилии вашей находящимися».

Наконец, из письма де Бальмена видно также, что с ноября месяца потребность в удержании наших крейсеров у Крымского полуострова миновалась, и что ахтиарская бухта, по соображению военных обстоятельств в 1782 году, признана была наиболее удобным убежищем на зиму для некоторых из наших судов, ради того только, чтобы иметь их на все случаи в готовности к выступлению в такой заводи, которая не замерзает.

Но осенние бури окончательно дотрепали наши мелкие и ветхие азовские суда, и они, с начала сентября уже, постепенно уходили в Керчь для починок и потом держались у мыса Таклы, чтобы иметь в проливе убежище на случай крайности; а когда Козлянинову окончательно дано было позволение от де Бальмена собрать свою эскадру и вести ее в Керчь на зимовку, то уже начал замерзать Керченский пролив и три судна: шхуна, бот и поляка, вышедшие в декабре из Инкерманской бухты, должны были укрыться в Балаклаве, а одна шхуна в Кафе. Все они находились в довольно плохом состоянии, и потому предварительно уже, как было выше сказано, для военных потребностей в распоряжение начальника войск в Крыму назначены были находившиеся в Херсоне два наиболее исправные фрегата 8-й и 11-й. Последние на скоро были вооружены и, под начальством капитана 1-го ранга Ивана Максимовича Одинцова, посланы на зимовку в ахтиарскую бухту, которая представляла, по отзыву Козлянинова, хорошо закрытое якорное место, где в случае надобности зимующим судам способно было производить и всякого рода исправления.

17-го ноября прибыл туда с фрегатами Одинцов. Из них фрегат № 8-й (впоследствии «Осторожный»), находился под командой капитан-лейтенанта Степана Юрасова, а № 11-й (впоследствии «Храбрый») — капитан-лейтенанта Ивана Щербачева. Оба фрегата были построены на Гнилотонской верфи корабельным мастером Катасановым. Из вышеприведенной ведомости можно судить о силе их артиллерии.

Это были первые наши военные суда, прибывшие на зимовку в Инкерманский или Ахтиарский залив.

На основании данных от адмиралтейств-коллегии общих предписаний и инструкций для командиров наших военных судов, назначаемых в плавание по Черному морю, Одинцов распорядился произвести промер ахтиарской бухты, и карта такого промера 7-го марта 1783 г. представлена им была. начальнику херсонского порта Ганнибалу, при нижеследующем донесении²³:

«Имею честь представить сделанную ахтиарской гавани, с ее заливами, с промером глубины и положения берегов, карту, в которой, как военных кораблей, так и прочих судов без всякой нужды до 50 и больше установиться может. Что же принадлежит до битья в оной гавани палов, то оное по глубине гавани неудобно; да и нет в оном нужды, так как все корабли и прочие суда могут безвредно стоять на якоре, или вместо палов положены будут якоря однорожные, то крепиться за оные. Для строения казарм, офицерских покоев и магазинов удобнее нет места как показанного на карте под литерой F, которой и особой план при сем представляю²⁴. Что же принадлежит до крана и киленбанка, то хотя и у сего места сделать можно, но весьма лучше в бухте под литерой O или N потому что во всегдашнее время тихо и волнения никакого не бывает; крутость берегов и продолжающаяся от оной глубина показаны на карте; впадающих в оную гавань речек, кроме одной небольшой речки называемой Акерманки²⁵ (под буквой C) никаких нет; что же принадлежит до ключей и колодцев с пресной водой, то весьма оных довольно по балкам или лощинам, чему и учинен от меня опыт; на назначенном под строение месте, внизу, вырыто (литеры F и W) 4 колодца, из которых ныне на фрегаты получают воду. Селение одно — в самой гавани (лит. F), где ныне с фрегатов служители в построенных казармах жили, но только дворов до 8-ми. В устье же показанной речки Акерманки есть старинный, а ныне пустой город Акерман (под буквой A); подле оного деревня домов до 25 (под буквой D), но все пустые, в которых ныне расположен гренадерский батальон. На северном берегу от гавани, в 5 верстах, деревня Бельбек (под буквой T), дворов до 30, где и речка есть того же имени. Также во всей окружности все жилые места. Подле гавани под берегом лес растет мелкой дубняк, осокарь и можжевельник; на северном берегу к Бахчисараю, от гавани верстах в 20, есть леса дубовые и сосновые; но как они велики, действительно показать не могу. Старый Херсон (под буквой S) на южном берегу, при самом входе в гавань, от стоящих ныне в гавани на якорях фрегатов в расстоянии 6½ верст²⁶».

«С начала пребывания моего в ахтиарской бухте прошлого 1782 года с 17-го ноября, по 7-е марта 1783 года, порученной мне эскадры фрегаты стоят на одних якорях посредине самой бухты; при перемене якорей канаты всегда бывают целы, потому что грунт ил мягкий; при всех бывающих крепких ветрах волнения никакого не бывает, кроме вестового, от которого при ветре не малое волнение; а по утихании — зыбь, но безвредна. В разных местах опущены с грузом доски, также и фрегаты осматриваемы при кренговании; однако, червь нигде не присмотрен: сему причина — часто бывающая при остовом ветре, по поверхности губы из речки Акерманки, пресная вода; в губе превеликое множество дельфинов или касаток; но они безвредны».

Действия Ганнибала по устройству херсонского порта и строению там кораблей оказались, однако, медленны; и потому, по представлению Потемкина, 11-го января 1783 года адмиралтейств-коллегии дан был нижеследующий высочайший указ:

«Для командования заводимым флотом Нашим на Черном и Азовском морях повелеваем тотчас отправить Нашего вице-адмирала Клокачева²⁷, которому для принятия потребных наставлений явиться у Нашего генерал-губернатора князя Потемкина»²⁸.

«Адмиралтейств Коллегия долженствует по требованиям его, вице-адмирала, подавать ему всякое зависящее от нее пособие».

В помощь Клокачеву, 12-го того же января, назначены были капитаны Роберт Дугдаль и Фома Фомич Мекензи, с производством их в контр-адмиралы.

В начале марта прибыл Клокачев в Таганрог — осмотрел там порт и суда, и 10-го апреля принял в Керчи наличные суда азовской флотилии, числом 11²⁹. С эскадрой, составленной им из этих судов, под флагами: своим и контр-адмирала Мекензи, приехавшего в Керчь сухим путем на Карасубазар³⁰, Клокачев 2-го мая прибыл в ахтиарскую бухту, откуда 6-го мая он писал в Петербург графу Чернышеву:

«В сей бухте я нашел два фрегата, под командой капитана Одинцова, и принял их в свое командование».

«При сем непремину я вашему сиятельству донести, что при самом входе в ахтиарскую гавань дивился я хорошему ее с моря положению; а войдя и осмотрев могу сказать, что во всей Европе нет подобной сей гавани — положением, величиной и глубиной. Можно в ней иметь флот до ста линейных судов; ко всему же тому сама природа такие устроила лиманы, что сами по себе отделены на разные гавани, то есть — военную и купеческую. Вез собственного обозрения нельзя поверить, чтоб так сия гавань была хороша. Ныне я принялся аккуратно сию гавань и положение ее мест описывать, и, коль скоро кончу, немедленно пришлю карту».

«Ежели благоугодно будет Ее Императорскому Величеству иметь в здешней гавани флот, то на подобном основании надобно здесь будет завести порт, как в Кронштадте».

«За должность себе поставляю вашему сиятельству похвалить здешние 40-пушечные фрегаты (№ 8 и 11); в ходу хороши, расположена порядочно батарея, и служителям жить покойно: могу сказать, что в главном флоте нет еще таковых фрегатов и г-н корабельной мастер Катасанов — так как сии фрегаты строены по его чертежу — заслуживает, чтобы отдать ему в том справедливость».

* * *

А между тем дело политическое шло своим чередом. Покуда войска наши находились в Крыму, Потемкин. успел убедить крымского хана, что его царствование там держаться может только при помощи русского войска, и что новый взрыв его подданных в пользу сильных его противников, претендующих одинаково с ним на ханский престол, ежеминутно может стоить ему всего имущества и жизни. Татарских старшин удалось ему также склонить, при посредстве хана же — угрозами, обещаниями и деньгами — чтобы они признали над собой власть нашей императрицы, и 14-го апреля 1783 года³¹ Шагин-Гирей подписал Веселитскому отречение от престола, а де Бальмен приводил старшин к присяге на подданство России — и присоединение к ней Крыма, в вечное владение, торжественно совершилось. Западная Европа не успела еще опомниться, когда Булгаков завершал в Константинополе все дело этого присоединения, новой торговой и дружественной конвенцией нашей империи с Турцией. Шагин-Гирей вознагражден был от нас огромным пенсионом.

Федот Алексеевич Клокачев успел, между тем, подробно осмотреть всю Ахтиарскую бухту и поручил капитан-лейтенанту Берсеневу выверить уже сделанный ей промер, и с возможной точностью нанести на карту ситуацию окружных берегов. Такая карта 13-го июля 1783 года представлена была им в адмиралтейств-коллегию³², где она и послужила руководством ко всем последующим соображениям по устройству в Ахтиарской бухте нашего военного порта. Все бухты, вдающиеся в южный берег Инкерманского залива, не получили еще тогда определенных названий, которых потому и не находится на карте Клокачева — и долго еще впоследствии оне носили их только по преданию. Таким образом, бухта, где килевались одинцовские фрегаты, названа была «Киленбалкой». следующая, не глубоко вдавшаяся впадина в берег, где самые большие суда могли плотно подходить к земле, получила уже впоследствии только, название «Корабельной» бухты; следующая, большая, названа была «Южной» бухтой или, собственно, «Гаванью»; затем малая, где складывались порох и снаряды — «Артиллерийской»; далее где снова впоследствии же, был устроен карантин, «Карантинной бухтой» и так далее.

Примечания

1. Подробные биографические сведения о Потемкине-Таврическом имеются в сочинении А.В. Висковатова (Русский Вестник 1841 года) и у многих других писателей; а потому, приводить их здесь было бы лишним, и мы ограничились описанием только той его административной деятельности, которая могла относиться собственно к истории севастопольского порта.

2. Allred de Vigny.

3. По смыслу должности; по указу — «генерал-губернатором».

4. В делах адмиралтейств-коллегии.

5. Начал службу во флоте мичманом в 1742 году. В 1773 и 1774 году, состоя в чине капитана бригадирского ранга, временно командовал кронштадтским портом, 1776 года октября 25-го назначен флота генерал-контролером (из дел адмир.-коллегии).

6. В делах графа Чернышева и адмиралтейств-коллегии.

7. В делах адмиралтейств-коллегии.

8. Ф.А. Клокачев начал службу в флоте гардемарином в 1745 году. В мичмана произведен в 1751 г.; в лейтенанты 1758; в капитан-лейтенанты 1762; в капитаны 2 ранга 1764; в капитаны: 1-го ранга в 1766 г., в контр-адмиралы в 1776 г. июля 11; вице-адмиралом 1782 июня 28. 27-го октября 1783 года умер в Херсоне от гнилой горячки.

9. Средиземное.

10. Как было показано выше — на основании указа 2-го апреля 1775 года.

11. В делах адмиралтейств-коллегии.

12. Висковатов и другие.

13. В делах московского архива министерства иностранных дел.

14. Командир бота Карабут.

15. То есть в наиболее узком месте Керченского прилива.

16. На южном берегу Керченского или Пантикапейского полуострова.

17. В делах московского архива министерства иностранных дед.

18. В делах графа И.Г. Чернышева, в морском архиве.

19. Из дел адмиралтейств-коллегии.

20. То есть западнее Таклы.

21. Дела князя Потемкина, в морском архиве.

22. Посланных к Козлянинову с письмом от графа де Бальмена.

23. Подлинное донесение Одинцова имеется в делах адмиралтейств-коллегии.

24. На карте переделанной и дополненной Берсеневым.

25. Она же по татарски Биюк-Узень, Чоргунь или впоследствии Черня.

26. Между нынешними Карантинной и Стрелецкой бухтами.

27. Тот же Федор Алексеевич, который был главным командиром азовской флотилии.

28. В делах адмиралтейств-коллегии.

29. Суда эти были: 3 фрегата под №№ 9, 10, 13; два донские корабля: Хотин и Азов; три шхуны: Победослав, Измаил и Вячеслав; две полями: Патмос и св. Екатерина и бот Битюг. Эти сведения почерпнуты из подлинных донесений Клокачева; в истории же черноморского флота Аркса, у Арцымовича и других они неверны.

30. В делах адмиралтейств-коллегии.

31. В делах московского архива министерства иностранных дел, донесения Веселитского и де Бальмена.

32. Точная копия с этой карты имеется на выставке.