Глава IV. Оборонительная система столицы княжества Феодоро

К середине XIV в. в Юго-Восточной Европе, в связи с ослаблением Золотой Орды, возникли условия для формирования самостоятельных владений. Так, в это время появляется независимое Молдавское государство (185, с. 112). Сказывается в этом процессе и влияние уже окрепших феодальных государств Центральной Европы (205, с. 190). По данным письменных источников, во второй половине XIV в. в Юго-Западной Таврике возникло феодальное образование под именем Феодоро, имевшее, вероятно, политический статус княжества. Первое по времени упоминание топонима Феодоро относится к 1361—1362 гг. Его содержит надпись, обнаруженная Р.Х. Лепером в 1913 г. в одной из башен ВЛО Мангупа. В 1374 г. генуэзский документ упоминает двойное имя: Мангуп-Феодоро (304, с. 33). Однако ряд авторов полагает, что княжество могло возникнуть еще в конце XIII в. (190, с. 595; 260, с. 328; 297, с. 123), хотя прямых указаний на это источники не дают. Отметим, что на карте, составленной в 1318 г. П. Весконте, Феодоро отсутствует (47) (карта приложена в конце книги), а на аналогичной карте Черного моря, портолане Гратиоза Бенинкозы (1474 г.), наряду с Каламитой указан Феодоро, названный Сантодеро (133, табл. I).

Территория владений Феодоро в основном определена Е.В. Веймарном. В нее входило юго-западное нагорье и Южный берег от Ласпи до Алушты. Однако прибрежная зона Южного берега находилась под контролем генуэзцев, заключивших в 80-е гг. XIV в. договоры с татарами о продаже им территории ЮБК (Готии) и имевших здесь ряд крепостей (331, с. 177—182). Называлась эта зона «капитанство Готия». Вопрос о владении Южным берегом был предметом постоянных военных и дипломатических конфликтов между Феодоро и Кафой, ревниво следившей за попытками Феодоро конкурировать с генуэзцами в области черноморской торговли. Особенно отношения обострились в 20-30-х гг. XV в., когда после сооружения крепости Каламиты (Инкерман) и порта в устье р. Черной князю Алексею удалось захватить опорный пункт генуэзцев на юго-западном побережье — Чембало (Балаклава). Правда, через год, в 1434 г., Генуя вернула крепость, для чего потребовалась организация крупной военно-морской экспедиции под руководством Карло Ломеллино (331, с. 206—210). Напряженные отношения с Кафой сохранялись до начала 70-х гг. XV в., когда общая для соперников турецкая опасность заставила сделать шаги к примирению (331, с, 237).

С северными соседями, татарами, Феодоро поддерживала союзные отношения, выражавшиеся в совместных действиях против генуэзцев, а также в участии в дальних походах, например, на Литву. Пока неясно, когда произошло сближение Феодоро и крымского улуса Золотой Орды; ведь до середины XIV в. угроза татарского нападения была весьма реальной. Так, в конце XIII в. глубинные районы полуострова подверглись опустошительному нашествию орды эмира Ногая, но и в дальнейшем, по мере ослабления Золотой Орды, в степях Северного Причерноморья нередко создавалась ситуация, угрожавшая оседло-земледельческому населению горных районов. Причиной было соперничество враждебных группировок татарских феодалов, поддерживавших различных представителей Джучидов.

В сложившейся обстановке для княжества Феодоро актуальной проблемой было обеспечение безопасности своей территории в целом и столицы, в частности.

Столицей княжества был Мангуп, больше известный в XIV—XV вв. под именем Феодоро. В это время он выступает как феодальный город, средоточие ремесла и торговли, административный центр, резиденция правящей верхушки. Археологические материалы ясно отражают эту ситуацию. В слоях времени Феодоро в большом количестве встречаются изделия кузнечного ремесла, крайне редкие в раннесредневековых горизонтах. Развивалось собственное производство керамики. Местные ее формы стали превалировать над привозными. Особенно выразительна поливная столовая посуда, в основном производившаяся, как установлено, мангупскими ремесленниками (87, с. 129—130).

В XIV—XV вв. крепость имела не одну, а три оборонительные линии: ГЛО (линия А), ВЛО (линия В) и цитадель (линия С) (рис. 30).

Рис. 30. Крепостной ансамбль Мангупа. Ситуация в XIV—XV вв. Схема

ГЛО полностью сохранила свое значение, а значит, и крепостной полигон оставался без изменений. Несомненно, ряд укреплений ГЛО нуждался в ремонте и, прежде всего, линии стен в балках. Об этом можно судить по надстройке яруса кладки (второго по счету) из некрупного штучного камня на куртинах укрепления А.XV в Гамам-дере. На мысе Чамну-бурун в укреплении А.VIII на участке длиной около 30 м была восстановлена кладка не эмплектон, а бутовая из рваного камня, характерная для оборонительных сооружений XIV—XV вв.

Особенно большие по масштабу работы проводились на самом слабом звене оборонительной системы — укреплении А.XIV. Во-первых, здесь к куртине А была пристроена квадратная в плане башня А.4 размером 3,35 × 3,35 м, толщина ее стен достигала 0,6 м; сложена она из бутового грубооколотого камня среднего размера, углы выкладывались тесаным штучным камнем среднего размера. При строительстве использовался вяжущий раствор из извести и мелкого речного песка, им же были промазаны наружные швы кладки. Башня, как и стена, к которой она примыкает, поставлена была на предварительно выровненную поверхность земли; в основание сооружения был засыпан бутовый камень без связывающего раствора. Внутри башни было помещение для воинов, о чем свидетельствует проход, проделанный в оборонительной стене, причем ряд ее квадров на одном уровне образует порог, на котором был обнаружен скелет защитника крепости, погибшего в 1475 г. В целом создается впечатление, что пристройка башни делалась в спешке, без достаточного инженерного обеспечения. Это сказалось в период турецкой осады: башня А.4 была почти до основания снесена пушечными ядрами.

Вторым мероприятием по усилению ГЛО была надстройка стен. О характере ее на примере А.XIV судить хотя и трудно, но можно. Верхняя часть сооружения была сбита артиллерийским огнем турок, а также подверглась разборке на последнем этапе жизни поселения (XVI—XVIII вв.). В завале с тыльной стороны стен сохранился слой строительства, содержащий в почти чистом виде известь, песок и мелкую сеяную гальку (рис. 13). Такая консистенция строительных растворов обычно рекомендовалась теоретиками фортификации развитого средневековья для бутовых кладок (15, с. 89). Вероятно, именно такой характер имела надстроенная часть кладки укрепления А.XIV.

Наконец, третье новшество существенно усилило прочность оборонительных стен. С их тыльной стороны была сделана подсыпка из бутового камня, образовавшая валганг с отлогостью, направленной к верховьям Лагерной балки (рис. 13). С одной стороны это укрепило стены, сделало их менее восприимчивыми к ударам метательных снарядов, с другой — облегчило подъем защитников к боевым площадкам.

Появление сооружений последнего типа исследователи обычно относили ко второй половине XV стен старого образца (154, с. 15—16), которые имели достаточную толщину лишь для сопротивления метательным машинам и не были приспособлены к обороне от новых орудий (178, с. 7). Можно полностью принять мнение П.А. Раппопорта о том, что появление пушек не сразу повлияло на увеличение толщины крепостных стен, а только тогда, когда орудия стали достаточно мощными, чтобы пробивать стены (226, с. 194), что в основном стало возможным в последней трети XV в. (122, с. 109). И никак нельзя согласиться с дореволюционными авторами, связывавшими эти успехи артиллерии только с началом производства чугунных ядер (1459 г.) (149, с. 22—23; 155, с. 14; 221, с. 75).

В Северном Причерноморье пример превращения каменной стены в валганг путем присыпки к ней земли в XVI в. дает крепость в Белгороде-Днестровском — средневековом Аккермане. Причем, как отмечает М.Г. Рабинович, сделать присыпку с внешней стороны стен не позволял глубокий ров, высеченный в скале (222, с. 105).

На Мангупе в укреплении A.XIV также было невозможно прикрыть фас насыпью из-за крутизны естественного контрэскарпа, начинавшегося сразу у подножия стен. Можно с уверенностью отнести создание валганга на укреплении A.XIV ко времени до начала турецкой осады, о чем свидетельствует отсутствие в нем фрагментов гранитных пушечных ядер, в то время как на поверхности этой насыпи и перед куртинами А и Б в завале они обнаружены в огромном количестве.

Вероятно, ремонты были произведены и на других участках ГЛО. Однако в целом она сохранила первоначальное начертание своих рубежей, а значит, и принципы организации активной обороны.

Иную картину представляет укрепленная линия, возведенная на плато и отсекавшая от него два самых больших по площади мыса — Чуфут-чеарган-бурун и Чамну-бурун (рис. 30). Невозможно представить, как это делалось раньше, что ВЛО была главной крепостной позицией. Ее высокие (до 8 м), но тонкие (около 1 м) стены, не прикрытые ни рвом, ни протейхизмой, не обеспечивали бы надежную оборону на фронте протяженностью около 700 м, на котором противник мог атаковать эту линию, беспрепятственно развернув штурмовые средства. Открытие ГЛО позволило понять действительное значение оборонительного рубежа, прикрывшего заселенную территорию плато. Его появление, с одной стороны, объясняется тем, что в эпоху развитого феодализма произошли изменения в тактике наступательного и оборонительного боя, с другой, изменилась социально-экономическая структура поселения на плато. Оно получило достаточно выраженное в планировке районирование. Формировались кварталы, центрами которых становились небольшие церкви с примыкающими к ним кладбищами.

Поселение имело сложную социальную структуру, о чем говорит существование цитадели на мысе Тешкли-бурун и княжеского дворца в центральной части плато.

ВЛО становится конкретно выраженной границей поселения, которое приобрело характерные черты феодального города. Иным по сути оно быть не могло, поскольку в эпоху феодализма укрепления мог иметь только город или замок (228, с. 64), но роли замка Мангуп XIV—XV вв. никак не соответствует. Уже само наличие сложной фортификационной системы по примеру средневековой Руси говорит о типологическом месте такого памятника в группе городов (225, с. 58). Строгая оконтуренность ядра поселения крепостными стенами является характерной чертой городов XIII—XV вв. Столь же типично присутствие в них административных резиденций, причем на Мангупе их было две (речь о них пойдет ниже).

ВЛО имеет длину около 620 м. Она протянулась от места, где южный обрыв плато переходит в западный край Чамну-буруна, и до юго-западного склона Гамам-дере, смыкаясь там с укреплением А.XV. Такое расположение линии указывает, что ее создатели считали балки Табана-дере и Лагерную наиболее опасными в случае военной угрозы городу. Возможно, что это — свидетельство неуверенности в способности гарнизона и феодального ополчения обеспечить надежную оборону всего контура плато и предотвратить просачивание через периферийные звенья ГЛО мелких групп неприятеля.

Рис. 31. Укрепление А. XIV. Башня А. 4. План и фас.

В компоновке ВЛО хорошо выражены иные принципы, нежели заложенные в ГЛО. В целом прямолинейность начертания линии В, за исключением участка, пересекающего истоки балки Табана-дере, говорит о новой системе организации флангового обстрела. Он обеспечивался теперь не тенальным расположением куртин, а башнями, расставленными с частотой, зависящей от степени вероятности удара неприятеля по тому или иному участку. Наиболее насыщен башнями северо-восточный фланг ВЛО: здесь на протяжении около 350 м почти равномерно расставлено шесть башен, среднее расстояние между ними составляет 46 м. Юго-западный участок ВЛО протяженностью 270 м имеет только три башни, причем башня В.2 разрушена настолько, что определить ее местонахождение визуально сейчас очень трудно. О ее существовании можно судить по плану Мангупа, опубликованному А.Л. Бертье-Делагардом в 1918 г. (36, с. 10—11, рис. 2). Судя по нему, расстояние от башни В.2 до В.1 составляло около 95 м, а до В.3 — 118 м. Такая неравномерность в распределении башен находится в зависимости от защитных свойств рельефа (268, с. 240). Она хорошо прослеживается в ряде русских крепостей XIV—XV вв. (Изборск, Порхов); это, по мнению В.В. Косточкина, свидетельствует о делении обороны на <активную> и <пассивную>. Только широкое распространение в крепостной войне артиллерии со второй половины XV в. привело к более строгой ритмичности в расположении башен (135, с. 132—140), обеспечившей равномерное фланкирование участков (228, с. 182).

Как видно, центральный участок обороны Северного фронта, в особенности основание Чуфут-чеарган-буруна, считался в крепости самым опасным. Концентрация башен здесь показывает, что удар ожидался прежде всего из Лагерной балки, что подтвердили события 1475 г.

Конструктивно стены ВЛО резко отличаются от раннесредневековых. Кладка эмплектон с применением квадров ушла в прошлое. В XIV—XV вв. главный строительный материал — ломаный известняк, господствует иррегулярная бутовая кладка. Важно отметить, что нигде в сооружениях ВЛО, за исключением башни В.4, перестраивавшейся в турецкое время, не применялся тесаный камень; это указывает на то, что строительство их велось в период расцвета города, не имевшего руин. В кладке использовалось большое количество известкового раствора с просеянным песком. На этом же участке впервые было исследовано основание стены ВЛО и установлено, что при строительстве вначале был вырыт котлован глубиной около 1 м и шириной до 1,5 м, в него был уложен фундамент, заполнивший весь объем котлована, и на нем была возведена стена, толщиной 0,9 м. Несмотря на наличие фундамента, стена, стоявшая на культурном слое раннесредневекового времени, приобрела довольно значительный уклон в сторону ската Лагерной балки (рис. 32). Надо полагать, что куртины, стоящие на мысах, имели в качестве основания материковую скалу, залегающую там на глубине не более 0,5 м.

Рис. 32. ВЛО. Куртина 3. Раскоп в районе башни В.8 (верховье Лагерной балки). Стратиграфия.

Возведение стен из необработанного или грубообработанного камня требовало введения в конструкцию деревянных продольных и поперечных связей, образовывавших жесткие пояса, разбивавшие кладку на ярусы высотой 1,5—2 м. Отверстия поперечных балок хорошо видны в стенах, во многих из них дерево неплохо сохранилось. Вероятно, концы балок когда-то выступали из тыльной плоскости стены, служа пальцами лесов, хорошо знакомых по древнерусской фортификации (Изборская крепость) (226, с. 178). Такая анкеровка стены предотвращала рассадку кладки до оптимальной степени отвердения строительного раствора, достижение которой требует десятков и даже сотен лет (108, с. 88).

О характере венчания стен ГЛО можно судить по участкам куртин А и Г, сохранившихся на полную высоту. Здесь хорошо видно, что верх стены с напуском в обе стороны покрыт кладкой из мелкого бута и щебня, образующей кордон для защиты сооружения от дождевой воды. Зубчатого венчания стены не имели. К XV в., как известно, все большее распространение в фортификации приобретал сплошной бруствер, что связывается обычно с появлением огнестрельного оружия, легко разбивавшего отдельно стоявшие мерлоны (155, с. 16; 221, с. 72). Защитники размещались на деревянном помосте, настланном на выступавшие из стены балки и; вероятно, поддерживавшемся деревянными столбами. Стрельба велась поверх бруствера, в фортификационной науке это называлось <стрельба через банк> (286, с. 9—10).

Башни сооружались с особой тщательностью, о чем свидетельствует их сохранность. Углы их, в соответствии с требованиями Альберти, выкладывались из крупных грубооколотых камней, уложенных <наподобие рук> (15, с. 83—84), то есть поочередно выступающих то в одну, то в другую сторону. По высоте башни незначительно превосходили примыкавшие к ним куртины, что, вероятно, отражало новые веяния в военно-инженерном деле, связанные с внедрением огнестрельного оружия (154, с. 111—112).

Все башни ВЛО имели открытую горжу. Хотя Альберти рекомендовал строить башни, закрытые с четырех сторон, однако допускал, что можно оставлять открытым тыл тех из них, захватив которые, противник мог вести оттуда обстрел главной башни (цитадели) (15, с, 135). Нельзя также сбрасывать со счетов относительную дешевизну такой конструкции, а также возможность контроля и зрительной связи со всеми башнями из командного пункта крепости. Последнее обстоятельство, по нашему мнению, было в первую очередь учтено при создании комплекса ВЛО: наряду с укрепленным рубежом в него входил еще один важный элемент — так называемый дворец мангупских князей, расположенный в центральной части плато в 100 м к юго-востоку от большой базилики.

Исследования этого памятника были начаты в 1912 г. Р.Х. Лепером (157, с. 73—79, 146—154); в самом их начале была обнаружена надпись на плите из местного известняка, к сожалению, от нее сохранилась лишь вторая половина текста. Из нее явствует, что в октябре 1425 (6934) г. на плато была возведена какая-то постройка вместе с дворцом. Раскопки этого памятника были продолжены в 1938 г. А.Л. Якобсоном. Исследователь реконструировал дворец как асимметричный ансамбль, на северной и южной периферии которого высились с одной стороны донжон, с другой — центральное двухэтажное здание. «К последнему примыкали одноэтажные, иными словами — пониженные, служебные помещения и хозяйственные пристройки, а к донжону — открытая галерея, объединявшая южную группу построек в единый архитектурный ансамбль» (292, с. 418).

В 1968 г. экспедицией УрГУ под руководством Е.Г. Сурова были проведены раскопки остатков башни, погибшей, как было установлено, в результате сильного пожара. Она была реконструирована как «прямоугольное, приближающееся к квадрату сооружение, вероятно, оштукатуренное снаружи. Доступ в нее мог быть со второго этажа — по съемной лестнице со второго яруса галереи. Башню украшала большая надпись, вставленная в южную стену и, возможно, мерлоны-карнизы… (вероятно, Е.Г. Суров подразумевал машикули. — А. Г.). Состояла башня из подполья и трех этажей… Перекрытием второго этажа служили плиты, опиравшиеся на балки… Над этим перекрытием, вероятно, возвышался барьер с мерлонами на высоту, способную защитить стражу, находившуюся на верхней площадке башни» (255, с. 97—98). Е.Г. Суров предложил реконструкцию дворца как замкнутого симметричного архитектурного комплекса (255, с. 98—99). Для проверки этой реконструкдии необходимы дальнейшие исследования. Работы Е.В. Веймарна, начавшиеся в 1974 г., к сожалению, не были продолжены.

Для нас весьма важен вывод всех исследователей о крепостном характере комплекса, который вполне типичен для эпохи развитого феодализма, когда в городах дворцы становились замками сеньоров, причем обеспечивающими не только защиту людей, но также материальных ценностей и прежде всего запасов продовольствия (310, с. 195). При раскопках в северной части мангупского дворца были обнаружены в большом количестве обгоревшие зерна пшеницы, проса, гороха и фасоли (65, с. 263—264).

Верхний открытый этаж донжона, как это видно на плане крепости (рис. 31), был прекрасным наблюдательным пунктом, с которого просматривалось внутреннее пространство всех башен ВЛО: все они развернуты горжей ко дворцу. Только башня В.6 заслонялась массивом большой базилики, оказавшейся расположенной вплотную к обороне после возведения нового ее рубежа.

Рассматриваемая система планировки укрепления, то есть сочетание оборонительной линии с командно-наблюдательным пунктом, получила распространение в Крыму со времени появления итальянских крепостей. Они стали своеобразной демонстрацией достижений западноевропейского военно-инженерного дела. Военное противостояние Феодоро и генуэзских колоний стимулировало изучение военного опыта противника.

А.Л. Якобсон, говоря о крепостных сооружениях, включенных нами во ВЛО, справедливо отмечает их сходство с генуэзскими постройками (297, с. 125). Можно добавить, что и планировка этого узла крепостного ансамбля Мангупа очень напоминает крепость Солдайи, где ГЛО опоясывала подножие горы, а управлялась она из Консульского замка, стоявшего на вершине. Конечно, стены и башни Судака более монументальны, но на Мангупе это был второй оборонительный пояс, поэтому его сооружения были скромнее и проще. Все башни здесь одноярусные, в то время как в Судаке были двух- и трехъярусные. В то же время расстояния между башнями в Судаке весьма близки к ВЛО Мангупа, составляя в большинстве случаев от 50 до 65 м (238, с. 58—64). В генуэзской крепости Кафы расстояние между башнями составляло около 40—50 м (273, с. 40), причем протяженность внешней оборонительной линии города достигала в середине XIV в. 5474 м; она была самой длинной в Крыму, составленной из искусственно созданных укреплений. Протяженность ГЛО Мангупа на 1 км больше, однако она проходила по искусственным и естественным рубежам, которые составляли свыше 3/4 общей длины обороны.

Близкое к ВЛО Мангупа решение имеет крепость Чембало, наиболее придвинутая к центральной области владений князей Феодоро. Ее башни в ясную погоду хорошо просматриваются с южной части плато Мангупа.

Особое положение в крепости Феодоро занимал акрополь, располагавшийся на крайнем северо-восточном мысе Тешкли-бурун (рис. 33). Живописные руины этого укрепления более всего обращали на себя внимание путешественников и исследователей. В литературе достаточно подробно описаны его архитектурные особенности, поэтому ограничимся лишь военно-инженерной характеристикой.

Рис. 33. Цитадель на мысе Тешкли-бурун. Пунктиром обозначены раскопы 1969—1981 гг. Римскими цифрами обозначены пещерные комплексы, арабскими — боевые казематы, в том числе и входящие в состав комплексов. Указаны номера казематов, упомянутых в тексте.

Цитадель является типично мысовым укреплением, спланированным с максимальным учетом выгодных качеств рельефа. Пожалуй, ни один другой мыс плато не подходил так для этой роли. Защита его с напольной стороны требовала минимальных затрат: длина укрепленной линии составляла 102 м, в то время как обвод мыса, представляющий собой отвесный обрыв высотой 25—30 м, протянулся на 535 м. Укрепленная площадь равнялась 1,2 га.

Удачным место для цитадели было и потому, что оно могло служить убежищем гарнизону и командованию на случай прорыва неприятелем ГЛО и ВЛО; кроме того, с мыса, как отмечалось, хорошо просматривалась и простреливалась главная колесная дорога, что делало цитадель не только последней надеждой защитников, но и стратегическим ключом крепостного ансамбля в целом.

Важнейшее значение для выполнения первой роли имело напольное укрепление, состоявшее из двух куртин А и Б, длиной, соответственно, 53 и 30 м. Между ними возвышалось трехэтажное здание, именовавшееся в литературе то донжоном, то казармой, то дворцом. Оно выступает из укрепленной линии вперед, обеспечивая анфиладный обстрел перед фасами стен. Такое планировочное решение говорит об учете иных тактических принципов крепостной войны по сравнению с раннесредневековым временем. Отказ от исходящего угла в начертании линии и придание ей слабой тенальности (прием совершенно не характерный для мысовых укреплений до XII—XIII вв.)¹ находит объяснение в увеличении эффективности штурма в тактике осадных действий XIV—XV вв. Это хорошо видно на примере русских крепостей данного периода (228, с. 178). Возросла необходимость усиления фронтального обстрела, но еще важнее было создать максимально интенсивный фланкирующий обстрел. В решении цитадели Мангупа последнее стремление особенно выражено, даже утрировано. Тяжеловесный донжон зримо доминирует над всей укрепленной линией, оттесняя на задний план куртины, отходящие от него к краям обрывов. Такая несоразмерность системы могла возникнуть в результате того, что здание имело не только боевое назначение, но и служило княжеской укрепленной резиденцией, которой постарались придать соответствующее величие. Кроме выразительных размеров, обращает на себя внимание декоративное убранство фасада, обращенного на мыс.

При возведении цитадели происходила расчистка эспланады, о чем свидетельствуют вырубки в скале, открытые в 1975 г. при раскопках у фасов оборонительных стен и донжона. Особенно показательны расчищенные в 1967 г. в 8 м к югу от юго-восточной (Б) куртины цитадели остатки вырубленного в скале основания небольшой одноапсидной церкви, стоявшей над склепом с двумя лежанками. Этот комплекс датируется Е.В. Веймарном по эски-керменским аналогиям приблизительно X в. (66, с. 126—127). Несомненно, что эта постройка была несовместима с укреплением и потому ее (или ее руины) разобрали до последнего камня. Не исключено, что многочисленные архитектурные детали, а также орнаментированные надгробные плиты в кладке стен донжона взяты из этого памятника и других, более отдаленно расположенных, построек.

Фронтальный обстрел эспланады производился с боевых площадок куртины, высота их обороны составляла от 3,5 (Б) до 6 (А) м. Несомненно, что в этом обстреле участвовал и донжон, но его боевые фасадные стены сохранились лишь на высоту цокольного этажа. На втором этаже в юго-восточной стене находится ниша, перекрытая килевидной аркой и заложенная кладкой, в которой была проделана бойница. Такая конструкция была весьма распространена как в архитектуре Малой Азии, так и в Восточной Европе. Близкие примеры можно найти в башнях Константинополя (323, с. 102—103) или в Изборской крепости (226, с. 178—179). Именно так Альберти рекомендовал сооружать амбразуры в толстых стенах зданий (15, с. 90). В этой же стене находится арочный проем, выводящий на боевую площадку куртины Б. На куртину А можно было попасть с террасы у заднего фасада донжона по лестничному всходу через площадку над воротами цитадели. Бруствер сохранился только на участке ворот и на юго-западном фланге куртины. Б. Однако, как отмечалось еще в I главе, скорее всего, он перестраивался при турках не ранее второй половины XVII в.

Толщина оборонительных стен цитадели достигала 2,8 м. Структура их трехслойная. Лицевой панцирь выполнен однорядной орфостатной простой кладкой из известняковых блоков со средними размерами 0,4 × 0,6 м. Наилучший по сохранности участок кладки находится на юго-восточном фланге куртины Б. На остальном протяжении стен нижние ряды облицовки подвергались выборке, в результате чего обнажились большие участки забутовки. Не исключено, что блоки добывались из каких-то полуразрушенных оборонительных сооружений раннего средневековья, скорее всего, в Капу-дере из укрепления А.XVI, где сохранился квадровый пояс лишь на высоту до 2 м, а выше идет бутовая иррегулярная кладка. Ядро куртин цитадели составляет бут среднего и крупного размера, а тыльный панцирь выложен из грубооколотого бута крупного размера.

Лицевая часть северо-западной куртины (А) имеет неоднородную кладку. В верхней и средней ее части уложены квадры, образующие ровные ряды на протяжении всего сооружения, а в нижней части преобладает рваный бутовый камень. Эта разнородность несомненно связана с ремонтными работами, последовавшими за выборкой камня из лицевой кладки. Вероятно, после захвата Мангупа турками цитадель на некоторое время превратилась в каменоломню, а затем вновь ей была возвращена оборонительная функция. Не исключено, что такая реконструкция могла иметь место и во времена Феодоро. Хищническая выборка камня из стен цитадели продолжалась до первого десятилетия XX в. включительно. Так, на фотографии куртины Б, помещенной в путеводителе по Крыму, выпущенном в 1902 г., хорошо видно, что облицовка еще сохранялась на всю высоту в северо-западной части куртины (33, с. 137), к 20-м гг. она уже была разобрана, частичное ее восстановление произведено в 1974—1975 гг. крымскими специальными научными производственными мастерскими. К сожалению, реставраторы восстановили кладку из штучного камня среднего размера вместо требуемой из больших блоков.

О застройке территории Тешкли-буруна, прикрытой напольным укреплением, пока известно мало. В центре мыса находился небольшой восьмигранный в плане храм, раскопанный Ф.А. Брауном (1890 г.) и Р.Х. Лепером (1912 г.), бывший, вероятно, княжеской капеллой. Это уникальное для христианской архитектуры Крыма сооружение обычно датируют VIII в. (27, с. 16). Однако планировочная привязанность к цитадели, возникшей в период княжества Феодоро, архитектурная цельность и сохранность этого памятника могут быть указанием на более позднюю дату. В Крыму в XIV—XV вв. получили распространение центрально-купольные постройки — мавзолеи (дюрбе) татарской знати, имеющие обычно в плане форму восьмигранника (43). Не исключено, что этот <типовой проект> по заказу правителя Мангупа мог быть приспособлен под христианский храм. Этому предположению соответствуют многочисленные малоазийские по характеру детали декора донжона цитадели, дворца князя Алексея и большой базилики, хронологически и стилистически сочетающихся с мавзолеями этого типа. В дальнейшем необходимо провести всесторонний архитектурный анализ октогонального храма в цитадели для окончательного решения о его дате и для культурно-исторической интерпретации. Бытовая застройка цитадели затронута раскопками у тыльной стороны куртины А. О существовании такой застройки можно судить также по многочисленным вырубкам на поверхности материковой скалы, свободной от земли в районе оконечности мыса.

На Тешкли-буруне наблюдается наибольшая для Мангупского плато концентрация искусственных пещерных сооружений, которых здесь насчитывается 31. По своему назначению они могут быть разделены на три группы: оборонительные, культово-погребальные и водосборные. Первые две были описаны Е.В. Веймарном на основании наблюдений и зачисток, проведенных в 1938 г. (53, с. 424—428). Что касается водоснабжения цитадели, то этот вопрос был разрешен в 1966 г. расчисткой вырубленного в скале колодца глубиной 23,6 м. Лишь позже стало известно его описание, сделанное во второй половине XVII в. Эвлией Челеби. Колодец был пробит с расчетом перехвата водоносной трещины, из которой вода поступала в естественный грот в подножие обрыва мыса. Колодец аналогичной конструкции известен также в «новом городе» Чуфут-кале. Привязан к естественному гроту и осадный колодец Эски-кермена (232, с. 199—202).

Оборонительные казематы, как правило, имеют вход с плато в виде люка. В обрыв выходят амбразуры, из которых с высоты 20—30 м просматривалась главная колесная дорога, огибавшая подножие мыса. Характерен одиночный каземат № 2, имеющий узко направленную бойницу (рис. 34).

Рис. 34. Цитадель. Каземат № 2. План и разрез.

Система обстрела дороги была хорошо продумана с учетом как дальнобойного оружия (лука), так и ручного метания камней. Показательно в этом отношении решение амбразуры каземата № 18, входящего в пещерный комплекс III (рис. 35).

Рис. 35. Цитадель. Схема обстрела из каземата № 18 (пещерный комплекс III).

Наиболее сложный оборонительный комплекс, известный под названием «Барабан-коба», расположен на оконечности мыса. Он разделен на три яруса. В нижнем находилась, вероятно, тюрьма. В нее вели два лестничных спуска, один ранний, через крутой тоннель, второй более поздний, прорубленный по краю скальной стены.

Два из трех пещерных культовых христианских комплексов Тешкли-буруна непосредственно связаны с обороной. Особенно показательна так называемая «гарнизонная церковь», расчищенная в 1912 г. Р.Х. Лепером. В апсиде ее, нависающей над обрывом, есть бойница, из которой в случае необходимости можно было стрелять по дороге.

Что касается хронологии оборонительного строительства на Мангупе времени княжества Феодоро, то датирование защитных сооружений, выделяемых нами в качестве ГЛО, решалось прежними исследователями единодушно. Они полагали, что основанием их являются раннесредневековые кладки, а видимые надземные части стен относили к XIV—XV вв. (см. I главу). А.Л. Якобсон считал, что строительство крепостных стен и башен было завершено в 20-х гг. XV в. князем Алексеем (297, с. 124), опираясь, очевидно, на содержание инкерманской надписи 1427 г. и мангупской — 1425 г.

Несомненно, что эпиграфические источники дают основную информацию о фортификационных мероприятиях в Феодоро, их дополняют данные новейших археологических раскопок. В совокупности они рисуют следующую картину. В 60-х гг. XIV в. на плато началось возведение крепостных стен ВЛО, о чем сообщает надпись, найденная Р.Х. Лепером в 1913 г. во вторичной кладке большой базилики. Приведем ее текст в переводе Н.В. Малицкого: «Господи Иисусе Христе боже наш (благослови) основавших (сию) стену, построена эта башня верхнего города почтенной Пойки помощью божией и святого Димитрия и попечением всечестнейшего нашего Хуйтани сотника (достойного?) всякой чести и (совершено) восстановление Феодоро, вместе с Пойкой построены в 6870 г.» (164, с. 9—10). Обратим внимание на упоминание о восстановлении Феодоро, его можно толковать как указание на то, что крепость пребывала в разрушенном состоянии. Действительно, материалы археологических исследований, в особенности в Лагерной балке и в цитадели, показывают, что после X в. наступила пауза в жизни поселения. Возрождение началось после длительного запустения, когда произвели перепланировку старой разрушенной застройки. Отмечается резкая смена материальной культуры, которая уже становится типичной для Таврики XIII—XV вв. (302, с. 157—158). В данном случае связывать это со сменой населения невозможно. Скорее это — результат обживания Мангупского плато тем же населением горных районов, вступившим в новую историческую эпоху — расцвета феодальных отношений. Зримым итогом этого процесса было появление городов. Можно еще раз обратиться к примеру Молдавии, тесно связанной с Крымом политическими отношениями на протяжении XIV—XV вв. Процесс феодализации начался там с IX—X вв., однако развивался медленно, сдерживаемый господством Золотой Орды. Только к концу XIV в. начали зарождаться города в современном понимании этого термина (212, с. 366). Естественно, что на Таврику такая аналогия может быть распространена с известными оговорками. Здесь и до XIV в. существовали города: Херсон, Кафа, Солдайя, Солхат. Однако для внутренних горных районов полуострова — территории, вошедшей в состав Феодоро, это наблюдение вполне приемлемо.

Сотник Хуйтани, организатор строительства новых укреплений Мангупа, по мнению Н.В. Малицкого, может быть отождествлен с Дмитрием, названным Шлецером ханом Манлопским, разбитым Ольгердом в 1363 г. на Синих Водах вместе с ханами Крымским (Солхатским) и Киркельским (Кыркорским) (164, с. 11—14).

Особый интерес в надписи представляет упоминание Пойки, построенной, а не восстановленной, вместе с Феодоро в начале 60-х гг. XIV в. По поводу локализации этого пункта высказано несколько предположений. Нашедший и первым опубликовавший надпись Р.Х. Лепер считал, что это — кремль Мангупа, его цитадель, в чем его поддержал Н.И. Репников. А.Л. Бертье-Делагард полагал, что это скорее часть передовой стены в Табана-дере (36 с. 32). Начиная с А.И. Маркевича распространилась гипотеза о тождестве Пойки с близким по звучанию названием массива Бойка близ с. Соколиного в 20 км к северо-востоку от Мангупа (171, с. 21), на котором известны следы нескольких средневековых поселений (94). Эту точку зрения принял А.Л. Якобсон (299, с. 302). Однако еще Н.В. Малицкий исходя из точного смысла надписи убедительно доказал территориальную неразрывность Пойки с Феодоро (164, с. 10—11). На наш взгляд, это мнение наиболее соответствует наблюдаемой на Мангупе ситуации. Нет ничего странного в том, что цитадель имела особое, отличное от города в целом название. Именно так было во многих крупных средневековых городах, например, в Тбилиси, Дербенте, Семендере и др. (136, с. 373). При раскопках у тыльной стороны куртины А цитадели была открыта строительная траншея (рис. 36), перекрытая слоем строительного мусора. В ней среди маловыразительной строительной керамики были найдены фрагменты неорнаментированной столовой посуды, покрытой зеленой поливой, характерной для слоя XIV—XV вв. Над воротами цитадели, как свидетельствовали Мартин Броневский и Эвлия Челеби (см. 1 главу) была надпись, напоминавшая по внешнему виду надписи на плитах времени правления Алексея (30-40-е гг. XV в.). Однако этот тип надписей мог появиться и раньше под влиянием генуэзской геральдики. Интересно, что близкая по внешней фактуре и стилистике надпись есть в стене крепости Монкастро (совр. Белгород-Днестровский), где она датируется концом XIV в. (71, с. 373) — первой половиной XV в. (123, с. 65—66). В это время была сооружена и цитадель крепости (262), которую так же, как и цитадель Мангупа, первоначально считали то генуэзской (188, с. 480—483), то турецкой, построенной не ранее XVI в (230).

Рис. 36. Цитадель. Куртина А. Раскоп X. Разрез.

Исходя из сказанного, можно сделать вывод о том, что возведение цитадели было начато в 60-е гг. XIV в.² одновременно с восстановлением стен внешнего рубежа, т. е. был произведен ремонт ряда укреплений ГЛО — <восстановление Феодоро>. О том, что топоним Феодоро первоначально связывался современниками именно с крепостью, свидетельствует надпись, обнаруженная еще А.Х. Стевеном в башне В.4, что в верховьях Табана-дере (ныне надпись хранится в БИАМ). Дата может быть установлена лишь приблизительно, так как две последние буквы в ее обозначении не сохранились, а первые две указывают 68-е столетие от сотворения мира, то есть XIV в. (164, с. 15—19).

Возведение ВЛО было, вероятно, вызвано важными событиями в жизни княжества, заставившими позаботиться об усилении защиты столицы. Причиной могло послужить резкое обострение отношений с генуэзцами, которым удалось вынудить Золотую Орду после поражения на Куликовом поле подписать договор о передаче им территории Готии, несомненно рассматривавшейся правителями Мангупа в качестве неотъемлемой части своих владений (331, с. 177—182). Особенно экспансия генуэзцев стала ощущаться после захвата ими Чембало и основания там крепости, по-видимому, в 1357 г. (328, с. 129—131). В этой связи обращает на себя внимание надпись на мраморной плите, извлеченная Ф.А. Брауном в 1890 г., вероятно, из той же башни В.4. Несмотря на фрагментарность текста, В.В. Латышевым (150, с. 55) и Н.В. Малицким было установлено, что речь в ней идет о возведении каких-то крепостных сооружений неким сотником Чичикием в правление хана Тохтамыша, скорее всего в 80-х гг. XIV в. (164, с. 5—7). Не является ли это указанием на строительство ВЛО? Она могла понадобиться не только как новый реальный элемент крепостного ансамбля, но и как своеобразная политическая демонстрация решимости прочно отстаивать позиции Феодоро в борьбе за суверенитет своих владений.

О том, что генуэзцы вынашивали планы захвата столицы княжества, свидетельствует письмо инженера Джованни Пиччинино от 6 октября 1455 г., направленное протекторам банка сб. Георгия, к которому перешло руководство колониями после падения Константинополя (1453 г.). В письме содержится просьба предоставить отряд в сто человек, с которым его автор берется захватить крепость Феодоро, но в то время турецкая опасность заставила кафинские власти холодно отнестись к такому авантюрному предприятию (331, с. 232).

Следующим этапом в развитии оборонительной системы города стало возведение в 1425 г. дворца, а затем в 30-50-х гг. был создан валганг на укрепленном рубеже в Лагерной балке. Его сооружение, возможно, было вызвано эффективностью нового осадного оружия — пушек, которые впервые были с успехом применены в Крыму именно против феодоритов, отбивших у генуэзцев в 1433 г. Чембало. 7 июня 1434 г. военно-морская экспедиция из Генуи приступила к обстрелу крепости из небольших судовых пушек и в тот же день часть башни и значительный участок стены были разрушены, что фактически решило судьбу крепости; на следующий день она была захвачена, а еще через день без боя сдалась Каламита (127, с. 116—118).

29 мая 1453 г. после двухмесячной осады пал Константинополь, в стенах которого осадные орудия турок пробили огромные бреши. В 1454 г. турецкий флот совершил набег на южное побережье Крыма (127, с. 129—130). Тогда же на Мангупе были получены сведения от пленного турка о намерении Мехмеда II вторгнуться в Крым, о чем князь Мангупский Олобей (Улу-бей) предупреждал в письме и консула Кафы (127, с. 131). Вероятно, это были сведения о встрече и переговорах хана Хаджи-Гирея с командующим турецким флотом Демиром Кахьей, в результате которых было заключено соглашение о доступе турок на Крымский полуостров. Оно окончательно определило ход событий, приведших в 1475 г. к фактическому захвату полуострова Османской империей (237, с. 263).

По мере роста турецкой опасности, вероятно, проводились и другие оборонительные мероприятия, но в основном реконструкция крепости завершилась к 3-й четверти XV в. Это не слишком долгий срок, если учесть, что генуэзцы строили крепость Солдайи с 1371 по 1414 г. (328, с. 107—120), вернее, они совершенствовали ее, перестраивая и подстраивая башни в уже существовавшем оборонительном рубеже. Именно так следует толковать данные судакских надписей. Создание же укрепленной линии производилось в более сжатые сроки. Продолжительность строительства зависела от концентрации рабочей силы, снабжения и умелости руководства. Известно, например, что крепость Румели-хисар на берегу Босфора строилась под неусыпным наблюдением Мехмеда II в течение 4,5 мес. (1452 г.) (224, с. 69). Возведение стен вокруг Килии началось 22 июня 1479 г. и закончилось «в то же лето руками 8 сотен каменщиков и 17 тыс. подсобных рабочих» (241, с. 52). А императору Мануилу II Палеологу удалось построить укрепленную линию Гексамилий на Истме со 153 башнями и двумя крепостями за 25 дней! (242, с. 98). К сожалению, сведений подобного рода о средневековых крымских крепостях не сохранилось.

Важным событием в истории Мангупа, представляющим особый интерес для нашего исследования, является его оборона в 1475 г. от турецких войск. Это один из ярких эпизодов крымского средневековья, который воссоздают скудные письменные и многочисленные археологические материалы. Турецкая осада Мангупа была своеобразной апробацией крепости, основанной в раннее средневековье, в условиях применения осадных огнестрельных орудий, а также проверкой на деле ее инженерных решений и тактической силы.

Турецкое завоевание Крыма последовало вскоре после падения Византии. Османская армия была хорошо подготовлена к этой кампании, проведя ряд успешных походов на Балканах. Однако начало 1475 г. ознаменовалось для Османской империи тяжелым поражением при Васлуе (у слияния рек Раковы и Вырлада) от молдавского господаря Стефана (10.01.1475 г.). Предпринимая новое наступление на Молдавию, Мехмед II вначале обрушился на Крым, рассматривая его захват как средство давления на польского короля Казимира, который после падения Мангупа, весной 1476 г., вынужден был заключить соглашение с султаном (239, с. 214—215).

В третьей четверти XV в. турецкая опасность тесно сплела исторические судьбы Феодоро и Молдавского княжества, а их обоих с Московским государством, в котором они видели наиболее реального союзника в борьбе с турецкой военной угрозой.

Связи Феодоро с Москвой прослеживаются с конца XIV в. Существует версия о происхождении знатного княжеского рода Ховриных-Головиных от фамилии трапезундских Гаврасов, правивших Феодоро (331, с. 200—201).

Отношения Феодоро с Молдавией были закреплены в сентябре 1472 г. заключением брака между Стефаном III (Великим) и мангупской княжной Марией (241, с. 27, 64, 118), умершей в 1477 г. (241, с. 29, 65). Елена, дочь Стефана от первого брака с княжной Евдокией, сестрой киевского князя Семена Омельковича, была выдана в 1483 г. за сына Ивана III Ивана (239, с. 218), за которого ранее прочили дочь предпоследнего мангупского князя Исаака (Исайко) (1471—1475 гг.), и переговоры об этом шли успешно в 1474 и 1475 гг. (116, с. 40—41, 87—89), так как Иван III рассматривал этот брак как возможность упрочить свое влияние в Крыму (31, с. 107—108), но в конце 1475 г. Мангуп был захвачен турками.

Письменные источники, относящиеся к этому событию, были собраны А.А. Васильевым (331, с. 249—266). В совокупности они рисуют следующий ход событий. После смерти князя Исаака, последовавшей, вероятно, весной 1475 г., на мангупском престоле оказался неизвестный по имени правитель, возможно, племянник покойного князя. В мае или начале июня он был свергнут младшим братом Исаака Александром, шурином Стефана III, который оказал свояку помощь, предоставив корабль и 300 вооруженных валахов, помогших Александру добыть престол и составивших, вероятно, костяк гарнизона, защищавшего Мангуп от турок.

Высадившиеся под Кафой 31 мая 1475 г. османские войска под командованием великого визиря Кедук-Ахмет-паши 6 июня вступили в город, открывший ворота. В течение июня — июля была захвачена вся территория южнобережной Готии. В июле турки подошли к Мангупу и, вероятно, потерпев неудачу в попытке взять его с ходу, вынуждены были приступить к осаде. Союзником их стал некий князь Текур (Течур), возможно, изгнанный Александром предшественник, который подъезжал к стенам города и уговаривал осажденных сдаться, но успеха в своих призывах не имел. Предприняв пять неудачных штурмов, турецкий военачальник пошел на хитрость. Якобы отступив с войском от крепости, он оставил в засаде отряд, который, дождавшись выхода защитников за стены, бросился в атаку и на плечах отступающих ворвался в город. Георг Нюрнбергский упоминал о пленении в городе трех королей и 15 тыс. человек жителей (330, с. 206). О том, что последнее число преувеличено, говорилось, а что касается королей (князей), то, возможно, имелись в виду владетели феодальных уделов, на которые, вероятно, распадалась территория Феодоро. Кроме того, некоторые источники сообщают о бегстве неких генуэзцев, в том числе и представителей администрации колоний, принявших участие в обороне Мангупа. Город пал в конце декабря 1475 г. Таким образом, осада продолжалась почти полгода, став одной из самых трудных кампаний турецкой армии в Северном Причерноморье.

Остатки оборонительных сооружений хорошо запечатлели события 1475 г. и дополняют сведения письменных источников. Османская армия во второй половине XV в. была прекрасно организована и оснащена (189), превосходя военные силы большинства европейских держав (101, с. 89). Военные успехи турок, в частности на Балканах, объясняются не только военными преимуществами их армии, но и тем, что она имела дело с внутренне слабыми, феодально раздробленными государствами (98, с. 5). Численность ее накануне осады Константинополя достигала 200 тыс. человек (179, с. 12—13).

Для захвата Крыма была снаряжена экспедиция, включавшая от 300 (103, с. 14) до 370 (194, с. 53) судов. В. Гейд со ссылкой на генуэзский источник (разведывательное донесение из Константинополя от 19 мая 1475 г.) приводит следующие данные: 180 галер, 3 малые галеры, 170 грузовых судов и 120 судов для перевозки лошадей (77, с. 179). По некоторым данным, под Кафой было высажено сорокатысячное войско (278, с. 150). Со 2 по 4 июня артиллерия пробила первую линию крепостных стен Кафы, цитадель же сдалась без боя 6 июня, далеко не исчерпав всех резервов обороны. Таким образом, с первых шагов по крымской земле турки начали активно применять артиллерию, в развитии которой достигли выдающихся успехов, используя приглашенных или пленных европейских мастеров (330, с. 205). Пушки были главным средством, решившим судьбу столицы Византии в 1453 г. (113, с. 191). По словам А.А. Васильева: <…Мухамед II… был первым государем в истории, который имел в своем распоряжении настоящий артиллерийский осадный парк> (48, с. 75). Турецкие войны второй половины XV в. значительно стимулировали развитие военно-инженерного дела в области осады крепостей (178, с. 12—13). Нельзя согласиться с ранее высказывавшимся мнением о низкой эффективности артиллерии в борьбе против каменных стен крепостей до начала XVII в. и преимуществе до этого времени стенобитных машин (183, с. 66; 226, с. 199).

Осада Мангупа потребовала от турецкого войска больших усилий и средств. Прежде всего, в связи с условиями открытой местности вокруг Мангупского плато необходима была значительная численность блокадного корпуса (259, с. 121), причем больше кавалерии, чем пехоты (111, с. 38), но первая была весьма мало полезной для действий при штурме в горных условиях (2, с. 111).

Другой проблемой для осаждающих был выбор места решающего штурма. Тактика горной войны вообще требует в таких случаях действий на нескольких направлениях (3, с. 242). Удобными для атаки считались (111, с. 38) фронты, которые составляли выдающиеся вперед части крепостной ограды, так как они могли быть охвачены траншеями меньшего протяжения (таких участков в обороне Мангупа не было), а также фронты, слабо обороняемые со смежных укреплений или слабо фланкированные. Это прежде всего укрепления Южного фронта Мангупа. Но, с другой стороны, они были надежно защищены естественной крутизной подступов, на которых не могли развернуться для атаки какие-либо значительные силы противника. В еще большей степени это относится к Западному фронту. Судьба крепости главным образом решалась на укреплениях Северного фронта.

Выгодны для нападающих и фронты, примыкающие к естественному препятствию, способствующему обеспечению фланга атаки от вылазок из крепости, но в условиях Мангупа эта слабость оборачивалась силой, поскольку со скальных выступов на краях линий велся анфиладный обстрел атакующих. К ним относятся и фронты плохо дефилированные, в которых при обстреле издали могут быть сделаны обвалы. Пожалуй, самым уязвимым в этом отношении, исключая Южный фронт, было укрепление А.XIV, где слабо фланкирован был длинный северный фланг — куртины Б и В. Кроме того, этот участок обороны был плохо приспособлен для вылазок. Точно известно, что укрепление А.XIV в данный период не имело ни ворот, ни калитки, о других укреплениях Северного фронта на этот счет данных нет, но следы древних дорог указывают, что стены, пересекавшие ущелья, по крайней мере в XIV—XV вв., ворота имели. Вылазки защитников были тем более опасны для осаждающих в условиях Мангупа, что первые имели огромное преимущество, наступая сверху вниз, не давая противнику развернуть свои силы в узкой долине (1, с. 100).

Считали слабыми и фронты, не усиленные ретраншементами. Это относится к укреплению А.XV, не имевшему позади себя ВЛО. Развитие действий показывает, что осаждающие имели весьма точные сведения о сильных и слабых местах крепости, это и не удивительно, исходя из присутствия в их стане перебежчиков, таких, как Текур.

Кроме соображений общего тактического характера, мы можем руководствоваться при реконструкции хода осады сведениями из турецких военных трактатов, относящихся к рассматриваемому времени и несомненно знакомых командованию блокадного корпуса. Известно, что Мехмеду II Фатиху в середине XV в. была преподнесена в дар рукопись трактата о военном искусстве (104, с. 284).

В одном из них глава о крепостях начинается так: «Самая мощная и неприступная крепость — это та, что расположена на вершине горы и окружена башнями и зубчатой стеной… Если будет тебе дана такая крепость, как указано выше, то для завоевания ее нужно располагать состоянием Каруна (Креза), жизнью (т. е. долголетием) Нуха (Ноя) и терпением Эюба (Иова)» (105, с. 13). Далее содержится требование на тот случай, если взять крепость с ходу не удалось, то держать прочную блокаду и вести всеми способами разведку укреплений, заранее заготовить необходимые инструменты и материалы для проведения осадных работ, сеять раздор и смуту ложными слухами и подметными письмами среди гарнизона (105, с. 20).

Изложенное дает понять, почему основные действия турки развернули именно в Гамам-дере. Табана-дере не устраивала их потому, что здесь хоть пологость уклона была большей, однако создавалась серьезная угроза удара во фланг с господствовавшей над оврагом укрепленной линии А.VIII, а также А.VI, VII, XII, XIII. К тому же извивающийся тальвег не позволял иметь зрительную связь от подножия плато со штурмующими подразделениями.

Обход мыса Тешкли-бурун по дороге к главным воротам был бы для турок просто самоубийством. Южный и Западный фронты, как уже отмечалось, для развертывания крупных сил нападающих не подходили. Таким образом, оставался лишь один участок Северного фронта — центральное ущелье Гамам-дере, являвшееся при всей силе Мангупской крепости ее самым слабым местом. Для осаждающих удобной она была по следующим обстоятельствам: во-первых, существовала возможность относительно широкого маневра с атакой по двум направлениям — на A.XIV и A.XV, причем первое укрепление, как говорилось, было самым уязвимым на Северном фронте. Во-вторых, находился обширный участок относительно пологого склона (до 30°), сравнительно удобный для развертывания наступательных действий. Но главным достоинством была возможность установки в Гамам-дере осадной артиллерии, на что не приходилось рассчитывать в других местах.

В развале стен укрепления А.XIV были найдены обломки гранитных ядер правильной шаровидной формы и с хорошо обработанной поверхностью, т. е. пушечные, а не камнеметные (120, с. 31). Некоторые сегменты ядер лежали прямо на поверхности земли. Еще недавно такую картину можно было наблюдать в некоторых местах Стамбула, где ядра лежали на тех же местах, где они упали в 1453 г. (48, с. 76). Находки показывают, что именно в Гамам-дере происходили главные события осады 1475 г. Затем в 1972—1973 гг. при зачистке фасов куртин А, Б и В были выявлены около 20 мест попаданий и даже два ядра, засевшие в кладке. Они позволили установить азимут директрисы стрельбы равный 35°. Встал вопрос о местонахождении турецкой батареи. Расположение орудий на восточном склоне Чуфут-чеарган-буруна или в тальвеге Гамам-дере было невозможным, поскольку в таком случае угол возвышения стволов должен был превышать 45°, что исключалось, поскольку эффективность стрельбы сводилась бы на нет большой потерей начальной скорости, которая и так была невелика из-за медленного сгорания пороховой мякоти и, соответственно, малой ударной силы ядра в конце траектории. Дошедшие до нас сведения о применении турками артиллерии показывают, что ее обычно устанавливали на небольшом расстоянии от цели. Например, при осаде Белграда в 1456 г. большая пушка стояла настолько близко к стене города, что отбитый от нее при попадании ядра камень убил турецкого вельможу Караджу, находившегося в укрытии возле орудия (88, с. 26—27).

Дальность действенного огня орудий во второй половине XV в. не превышала 200 м (303, с. 52), хотя дальнобойность достигала больших значений — до 800 м (21, с. 306) и более. Так, орудие, отлитое Урбаном, посылало шестисоткилограммовое ядро на расстояние до 4 км (179, с. 13; 249, с. 77—78). Однако во время осады Константинополя оно было установлено в 500 шагах от ворот св. Романа (89, с. 23).

Для турок под Мангупом оставался единственный вариант установить батареи на западном склоне мыса Елли-бурун. Отсюда можно было обстреливать сразу два укрепления — А.XIV и А.XV, что подтвердили исследования 1977 г. (см. главу II). Разведками 1972 г. были найдены следы дороги, поднимавшейся от тальвега по западному склону мыса и обрывавшейся в его средней части в районе двух горизонтальных площадок, каждая размером приблизительно 25—30 кв. м.³ От них расстояние по прямой до укрепления А.XIV составляло 180 м, угол возвышения — около 15°, а до укрепления А.XV около 200 м с тем же углом (рис. 37). Характерно, что под Константинополем выбор главной артиллерийской позиции у ворот св. Романа (Топ-капу) был обусловлен наличием напротив них высоких холмов (89, с. 22). История фортификации знает также много случаев, когда осадная артиллерия устанавливалась на искусственно сооруженных террасах для обстрела стен, стоявших на гребне горы с крутыми склонами (155, с. 11). Пока трудно говорить об искусственном характере площадок на склоне Елли-буруна, но других вариантов размещения турецкой батареи в Гамам-дере не было.

Рис. 37. Начало турецкой осады 1475 г. Схема.

Несомненно, что оборудование артиллерийской позиции турок происходило при активном противодействии феодоритов. В особенности опасным для первых был господствующий над тылом батареи мыс Елли-бурун. Оттуда сбрасывались камни, рикошетировавшие по склону, стреляли из луков. Это требовало надежного укрытия орудий и прислуги. Обычно строительство осадных батарей велось по ночам. Создавались, конечно, не только фасы, но и эполементы, прикрывавшие позицию с боков и с тыла.⁴ Янычар Константин из Островицы, описывая битву под Никополем, писал: «…тут мы окопались, поставив орудия и прикрыв их вокруг большими щитами; около себя мы поставили дреколья для того, чтобы с нами ничего не могли бы сделать всадники», причем пока укрепляли орудия было убито 250 янычар (107, с. 87).

Вероятно, наиболее сложной задачей для осаждающих была доставка пушек. Скорее всего, это было сделано морем от Кафы до Балаклавы, затем от Каламиты до Мангупа около 30 км сухопутным путем. Однако история турецкой артиллерии знает немало случаев, когда в горной местности орудия отливались непосредственно у осажденного города (107, с. 110), причем делалось это в кратчайшие сроки. Так было при нападении на крепость Бобовац (1463 г.) и Скадар (1474 г.) в Боснии (88, с. 20), при осаде Корфу (Коринфа) в 1446 г. (107, с. 80).

Состав артиллерийского осадного парка, развернутого под Мангупом, может быть установлен с достаточной точностью по находкам серий ядер с устойчивыми размерами, поскольку унификация калибров началась только с введением артиллерийской шкалы, предложенной нюрнбергским механиком Гартманом в 1540 г. (167, с. 14). Можно выделить три вида орудий: мелкие, калибром 8, 9, 11, 14, 15 см, именовавшиеся турками «шайка»; средние, для которых зафиксирован только один калибр — 26 см (турецкое название «щаклос» или «пранки»); большие осадные, «мартин», «ейдердехен», «белемез» (самый тяжелый тип, называвшийся еще «шахы») (88, с. 31), на Мангупе они были представлены двумя орудиями калибром 35 и 40. Этот ассортимент вполне соответствует известным тактическим приемам использования артиллерии при осаде крепостей во второй половине XV в. Обычно малокалиберными пушками пристреливали большие орудия или составляли из них демонтирные батареи, разбивавшие зубцы стен, сбивавшие с них защитников и метательные орудия (111, с. 64). Затем приступали к работе тяжелые орудия, разрушавшие стены (178, с. 9—10). Именно так действовала турецкая артиллерия против Константинополя (211, с. 227).

Ядер малых калибров найдено при исследованиях А. XIV около 30. Они изготавливались из мрамора и обычно использовались турецкой корабельной артиллерией (90, с. 49). Однако подавляющее большинство составляют находки фрагментов ядер больших калибров. Крупные части (от 1/2 до 1/4 шара) исчисляются сотнями, более мелкие просто бесчисленны. Материалом для этих снарядов служил гранит, который в то время не мог добываться в Крыму, где он скрыт под мощным чехлом осадочных пород. Даже в конце XIX в. ближайшие к Крыму разработки гранита находились только в Бердянском уезде (92, с. 16). Еще Н.И. Репникова удивляло обилие крупных гранитных ядер (он считал их катапультными, хотя и отмечал идеально круглую форму) во дворах деревни Адым-чокрак (с 1944 г. — Истоки, в настоящее время не существует), что в Ай-Тодорской долине. Эти ядра поселяне свезли с Мангупа (12, с. 56). Можно предположить, что ядра больших калибров изготавливались из малоазийских гранитов и доставлялись в Крым из Стамбула, где снаряжалась эскадра.

Вес ядра диаметром в 40 см был равен 86 кг, а 35 см — 56 кг. Пока это самые большие калибры в истории средневековой артиллерии Крыма. Как известно, на вооружении турецкой армии были еще более внушительные пушки, не говоря уже о чудовищном орудии, отлитом Урбаном. Оно имело в длину 8 м, вес более 30 т и бросало ядра весом в 600 кг (179, с. 13). При осаде крепостей в Сербии использовались орудия калибром 64 см с весом ядра около 370 кг (Ресаве-Манасие), известны там также ядра диаметром 62,5 см (Смедерево), 52 см (Ново Брдо) (88, с. 29, сл. 37—39). Приведем данные некоторых дошедших до нашего времени турецких пушек. В Тауэре хранится бронзовое орудие, состоящее из двух свинчивающихся частей, общая его длина 5,3 м, калибр — 60 см, вес 18 т. Надпись гласит, что отлито оно в 1464 г. для султана Мехмеда II (88, сл. 19). На берегу Босфора установлены в качестве памятников бронзовые пушки времени Мехмеда II. Данные одной из них: длина 4,7 м, калибр 64 см, вес заряда пороха 220 кг; данные второй: длина 4,3 м, калибр 74 см, вес ядра 287 кг (88, сл. 23—24). Интересно, что турецкую старинную пушку, стрелявшую каменными ядрами, видел в 80-х гг. XIX в. в деревне Ходжа-сала у северного подножия Мангупа А.И. Маркевич (169, с. 68). Несомненно, что аналогичные орудия были установлены на позиции в Гамам-дере. Эффект от их действия наглядно демонстрируют стены укрепления А.XIV. Наиболее впечатляющей находкой является ядро калибром 40 см, засевшее в середине кладки куртины Б на участке раскопа VII (рис. 38).

Рис. 38. Укрепление А. XIV. Куртина Б. Раскоп VII. Пушечное ядро, засевшее в кладке.

В особенности густо ядра ложились в стыке куртин А и Б, где ими был обрушен большой участок кладки высотой в 4—5 рядов квадров, легший на предполье. Под ударами ядер рухнула башня А.4. Однако в целом обстрел велся довольно беспорядочно. Похоже, что только на стыке куртин А и Б была сделана попытка создать удобовосходимую брешь. Сказывалась предельность дистанции для эффективной стрельбы (180 м). Немало ядер падало на склон перед укрепленной линией, осколки их нередко встречаются в тальвеге Гамам-дере. Были и перелеты, следы которых обнаружены в виде фрагментов ядер в балке Табана-дере выше укрепления А.XI. До открытия в 1971 г. А.XIV считалось, что эти находки указывают на место главного турецкого штурма.

Обстрел, ведшийся по двум направлениям по А.XIV и А.XV, продолжался довольно долго,⁵ об этом свидетельствуют как малое количество тяжелых орудий (сказывался недостаток места для их установки), так и огромное количество фрагментов ядер. Нужно также учесть крайне низкий темп стрельбы тяжелых орудий в XV в. В день они делали не более десяти выстрелов (90, с. 43; 249, с. 78).⁶ Кроме того, в XV в. еще не была достаточно разработана теория бреширования стен. Считалось, что легче развалить стену, чем сделать в ней брешь с удобовосходимым обвалом (206, с. 209). В XV в. для образования бреши или обвала в стене начинали обрушатъ ее сверху, а не так, как это стали делать к XIX в. — выбивать горизонтальную борозду у подножия фаса (155, с. 23; 206, с. 209—210). Даже в XIX в. предельная дистанция стрельбы для брешь-батареи была 500 м, причем удобная для атаки брешь шириной в 20 м на опытных стрельбах создавалась стрельбой из 24-фунтовой пушки при 285-и выстрелах за 5 часов (одежда укреплений из мягкого известняка с облицовкой кирпичом, толщина эскарпа внизу около 4 м; вверху 0,5 м (202, с. 40—41, 48). Такое количество выстрелов осадные орудия турок могли произвести за полмесяца, но, конечно, при гораздо меньшей кучности попаданий. В Константинополе турецкие артиллеристы, создавая бреши, стремились попасть ядрами в вершины воображаемого треугольника (249, с. 140); не исключено, что тот же прием применялся и на Мангупе. Это тем более вероятно, что на протяжении XVI и XVII вв. турки практиковали все те же тактические приемы и технические средства, которыми они пользовались под стенами Константинополя в 1453 г. (244, с. 64).

Пять штурмов Мангупа, предпринятых осаждающими, доказывают, что их артиллерия далеко не сразу произвела необходимые разрушения. В ходе атак обе стороны несли большие потери: осаждающие — от камней, защитники — от стрел. Наконечников последних найдено больше сотни, причем два из них обнаружены впившимися в камни оборонительной стены. Турки использовали главным образом узкие, ромбические в поперечном сечении стальные черешковые наконечники. Турецкие стрелы были преимущественно короткими и легкими, дальность их полета была незначительной, они отскакивали от пластинчатого доспеха, но проникали сквозь кольчугу. Турецкие луки были полукруглой формы кибитью, длиной от 0,9 до 1,2 м. Небольшие размеры и легкость позволяли одинаково пользоваться ими и конным, и пешим воинам (285, с. 25). Обычно при атаке на крепость после артиллерийской подготовки, сочетавшейся со стрельбой из луков, вперед бросались штурмовые группы с лестницами, а шедшие сзади лучники осыпали стрелами защитников, появлявшихся на стенах (107, с. 111; 211, с. 227).

Содержащаяся в турецких источниках версия о применении Кедук-Ахмет-пашой притворного отступления с целью выманивания феодоритов за оборонительные стены вполне правдоподобна. Этот прием нередко использовался турками (107, с. 112), например, при осаде Белграда в июле 1456 г., когда, оставив небольшие заставы, они отошли, а сербская пехота вышла за укрепления для занятия оставленных позиций; повернув свои главные силы, Мехмед II нанес ей тяжелые потери, преследуя сербов до рвов (107, с. 79).

Турецкая осада была кульминацией в жизни Мангупской крепости. Она максимально выявила ее сильные и слабые стороны. Здесь произошла встреча позднеримской, по сути, фортификации с новейшим осадным оружием. Так же как и Константинополь, Мангуп встречал турецкую осаду на рубежах, созданных в раннесредневековую эпоху. Стены Феодосия II (408—450 гг.) выстояли два месяца, мангупские же — около полугода. Сорок дней продолжалась осада Ново Брдо (265, с. 101) и три месяца Смедерева (98, с. 14). На этом фоне о событиях под Мангупом можно говорить как о труднейшей кампании турецкой армии в Юго-Восточной Европе после взятия столицы Византии. Не только «естественная» и искусственная фортификации представляли серьезные трудности для осаждающих. Можно с уверенностью говорить о высоком боевом духе гарнизона, несомненно поддержанного местным населением, собравшимся на защиту городских укреплений. Мужество защитников города было испытано новым оружием турок, имевшим не только большую разрушительную силу, но и огромное психологическое воздействие, особенно на тех, кто знал о пушках только понаслышке; именно так обстояло дело в Смедерево (177, с. 265). В 1478 г. татары обратились в паническое бегство от стен Кафы после демонстрации послу хана Сеид-Ахмета артиллерийского салюта крепости и турецкой эскадры (243, с. 291—292). Феодориты не пали духом при виде пушек. Во время обстрелов на стенах оставались часовые, наблюдавшие за тем, чтобы янычары не подобрались к стенам и неожиданным броском не захватили их. Скелет одного защитника был найден на пороге башни А.4 под завалом стены, рухнувшей при попадании ядра.

Даже после обрушения большого участка кладки куртины А между башней А.4 и стыком с куртиной Б туркам так и не удалось прорваться в город. Об этом свидетельствует новая куртина А, возведенная из материала разрушенной стены и ломаных глыб известняка (рис. 14; 40). Новая линия соединила фас башни А.4 с оставшимся после разборки участком кладки куртины Б, оказавшимся после строительства новой куртины А в IX в. за линией обороны. Причем между куртинами А и Б был оставлен проход шириной 1,7 м, выполнявший, вероятно, роль вылазной калитки. Очевидно, в период осады древнее продолжение куртины Б было восстановлено и стало вновь частью боевого рубежа. Толщина куртины А достигала 1,4 м. Основанием для нее послужил слой извести, песка и мелкого щебня, образовавшийся при разрушении и разборке куртины А, он перекрывает сохранившуюся ее кладку (рис. 39). Лицевой панцирь куртины А был сложен из известняковых блоков со средними размерами 0,4 × 0,5 × 0,5; 0,2 × 0,15 × 0,15 м, взятых из куртины Д. Сохранились один, местами два ряда кладки, сложенной на известковом растворе с мелким речным песком, но без керамической крошки. Высота кладки до 0,8 м.

Рис. 39. Укрепление А. XIV. Куртина А и А. Раскопы VI—VI-А. Стратиграфия.

Куртины А и Б смыкаются под углом 133°; новопостроенная стена подходит к куртине Б под углом 102°. В соответствии с теорией фортификации такое уменьшение раствора входящего угла усиливает ближайшую перекрестную оборону перед фасами фронта, но вместе с тем ослабляет и даже ликвидирует дальний фронтальный огонь перед средней частью фронта (155, с. 72—73). Картина здесь рисуется следующая. После обрушения северо-западного фланга куртины А и башни А.4 на этот участок стен был направлен ожесточенный обстрел. За короткое время положение было восстановлено возведением нового отрезка оборонительной линии. Поскольку башню А.4 восстановить было невозможно, а необходимость усилить фланговый огонь на обозначившемся участке прорыва возросла, решено было в создавшейся ситуации компенсировать отсутствие башни значительным уменьшением угла тенали, образованной старой и новой куртинами.

Кладка куртины А.1 не имеет явных следов попаданий артиллерийских снарядов. Очевидно, в конечном счете турки сумели преодолеть ее не прибегая к новой артподготовке. Пока трудно с уверенностью указать, на каком именно участке они сумели прорваться в конце декабря 1475 г. на территорию города. Скорее всего, это произошло именно в Лагерной балке с ее слабым естественным фланговым обеспечением (рис. 40).

Рис. 40. Финал турецкой осады. Ситуация в декабре 1475 г. Схема.

На плато очагом сопротивления стал дворец князя Алексея. Что же касается ВЛО, то пока нигде на ней не выявлены следы штурма. Судьба города была решена с падением ГЛО.

Последним оплотом защитников крепости стала цитадель. Сопротивление здесь оказывалось до последней возможности. Это показали исследования, проводившиеся в проеме ворот в 1975 г. Здесь были найдены осколки мраморных ядер и несколько фрагментов гранитного ядра диаметром 26 см. Орудие («шаклос»), которому они принадлежали, ограниченно использовалось в Гамам-дере. Там найдено всего одно ядро данного калибра. Вероятно, после отказа гарнизона цитадели сдаться это орудие было доставлено в новое место — к Тешкли-буруну и выстрелы его прозвучали заключительным аккордом жизни столицы княжества Феодоро.

Несомненно, расправа с побежденными была жестокой, об этом глухо говорится в турецких источниках конца XV — начала XVI в., упоминается о превращении христианских храмов в мечети, о вывозе огромной ценной добычи. О судьбе населения захваченного Мангупа можно судить по «почерку» Кедук-Ахмет-паши в аналогичной ситуации при взятии им города Отранто в Южной Италии. После двухнедельной осады турки, пробив артиллерией брешь в крепостной стене, ворвались в город. Почти все мужское население (12 тыс. из 22 тыс. жителей) было перебито; 800 человек, отказавшихся принять ислам, были казнены, около 8 тыс. жителей из оставшихся в живых были угнаты в рабство (194, с. 50).

На плато Мангупа при раскопках базилики, проводившихся Н.И. Барминой, были обнаружены гробницы, буквально забитые скелетами, до семнадцати в одной из них, причем многие черепа имели следы ударов тяжелым тупым орудием. У многих скелетов были отрублены верхние или нижние конечности. Захоронения обнаруживались в самых неожиданных местах. В качестве могил использовались выемки винодавилен (тарапанов), а иногда тела просто на ровном месте присыпали землей и камнями.

Последние представители княжеской династии Мангупа закончили свою жизнь в Стамбуле: князь Александр и его родственники мужского пола, кроме самого младшего, были казнены, женщины попали в гарем султана (331, с. 262—263).

Захватив Мангуп, турки сохранили за ним значение важнейшей крепости в Юго-Западном Крыму, ставшей административным центром кадылыка, образованного на землях княжества Феодоро. Но город, полуразрушенный и обезлюдевший, уже не смог возродиться. Новые власти прилагали большие усилия не только для поддержания боевого состояния старых крепостных сооружений, но и активно реконструировали оборонительную систему, приспосабливая ее к требованиям новой эпохи в военном деле. Турецкие инженеры решительно изменили планировку укреплений Северного и, отчасти, Южного фронтов, совершенно не тронув Западный. В целом крепостной полигон несколько сократился за счет переноса выше по склону на 100—130 м оборонительной линии в Табана-дере, причем перед ней возвели протейхизму, открытую в 1978 г. Работы на этом участке были завершены в 1503 г., о чем свидетельствует надпись наместника Цулы (см. I главу). Параллельно восстанавливалась линия в Гамам-дере, здесь также в тальвеге была поставлена высокая полукруглая башня (рис. 41), а по сторонам ее прямоугольные. Такое сочетание было вполне естественным для этой переходной эпохи в фортификации (226, с. 192). В кладку стены, по турецкой традиции, были заделаны осколки ядер, напоминавшие о событиях 1475 г. В оборонительной линии, возведенной турками в Гамам-дере, мы видим еще очень высокие и узкие башни, господствующие над местностью и над примыкающими стенами; стены имеют небольшую толщину при весьма значительной высоте (до 7 м). Если, например, в русском оборонительном зодчестве уже в XV в. были усвоены общеевропейские принципы, характерные для эпохи распространения огнестрельного оружия (утолщение стен, понижение башен и проч.), то на Мангупе турки явно следовали старым традициям. Не исключено, правда, что турецкие инженеры считали невозможным повторение артиллерийской феерии 1475 г. при наличии у обороняющегося огнестрельного оружия.

Рис. 41. ВЛО. Башня В. 4. План и фас.

Показательна для турецкого периода перестройка башни В.4 в верховьях Табана-дере. Восточная ее половина сохранила первоначальную планировку и бутовую иррегулярную кладку времен Феодоро, а западная, полукруглая в плане, сложена из тесаного камня (рис. 41). Для возведения этой части башни был использован набор камней, взятых из апсиды большой базилики, радиус которой совпадает с кривизной пристроенной части башни. Использовались также орнаментированные наличники, аналогичные базиликальным. В основание кладки были уложены христианские надгробия. Характерно венчание башни массивными мерлонами, которые, как хорошо здесь видно, поставлены были при турецком строительстве. Такие же мерлоны есть на трех башнях в Гамам-дере. Появление этих элементов обычно относится к рубежу XV—XVI вв. (310, с. 322).

Реконструкция оборонительных сооружений была в основном завершена к 1504 г., о чем свидетельствует письмо, написанное в этом году Менгли-Гиреем к Ивану III, в котором сообщается о посылке султаном Баязидом II (1481—1512) тысячи мастеров из Мангупа и Кафы для строительства Перекопской крепости (163, с. 173).

Возведение новой оборонительной линии в Табана-дере свидетельствует о попытке поддержания старой ГЛО, но реально, по сведениям путешественников (Мартин Броневский, Эвлия Челеби) и археологическим данным, главным рубежом крепости фактически становится ВЛО, а укрепление А.XI играло роль передовой стены (рис. 42).

Рис. 42. Крепостной ансамбль Мангупа. Ситуация в XVI—XVIII вв. Схема.

Окончательно боевое значение Мангупская крепость потеряла к 70-м гг. XVIII в., когда Турция в результате ряда поражений от русских войск вынуждена была вывести свои гарнизоны из крымских крепостей, бывших оплотом османского военного присутствия в Северном Причерноморье.

Примечания

1. До конца I тысячелетия н. э. в планировке мысовых укреплений господствовал исходящий угол (184, с. 63).

2. Вероятно, в это же время начали высекать казематы для контроля главной дороги (82).

3. Для размещения орудий по нормам XIX в. требовалось по длине линии огня от 3,7 до 5,0 м (111, с. 67).

4. Углубленное укрытие для орудия (ложемент) по нормам XIX в. строилось за полтора часа (148, с. 25).

5. Непрерывный обстрел стен Константинополя продолжался более шести недель (224, с. 93).

6. Еще в первой половине XVI в. скорострельность свыше 10 выстрелов в день считалась хорошей (34, с. 28).