Глава 36. Русь и Крым: к открытому противостоянию

Сменивший в 1505 г. своего великого отца государь Московский Василий III Иванович (1479—1533, вел. князь в 1505—1533 гг.) продолжил его дело и был удостоен в истории звания «последнего собирателя русских земель». Причем обозначившейся стратегической целью стали и те русские земли, которые были под Литвой и Польшей, — Русь Московская считала себя наследницей Руси Киевской.

В правление Василия III были окончательно присоединены княжества Псковское, Рязанское, Новгород-Северское, Волоцкое, Калужское. В тяжелой войне с Великим княжеством Литовским, поддерживаемым Польшей (собственно, у них был один государь — Сигизмунд I, но два разных сейма), был отвоеван Смоленск. По ходу этой войны русской армии удалось занять почти всю Белоруссию и значительную часть Украины, но после разгромного поражения под Оршей со значительной частью завоеванного пришлось расстаться. Однако Смоленск на целое столетие перешел к Москве, и в честь этого в столице был основан Новодевичий монастырь с прекрасным собором в честь Смоленской иконы Божьей Матери Одигитрии — Путеводительницы (чудотворный образ еще в 1046 г. был передан в качестве приданого за своей племянницей византийским императором Константином IX Мономахом черниговскому князю Всеволоду Ярославичу, от этого брака родился Владимир Мономах, который подарил икону Смоленску. В настоящее время в Новодевичьем монастыре хранится древний список с нее).

Нрава Василий Иванович был гордого, порою неприступного — в мать, гречанку Софью Палеолог. Но народ любил его, в случае поражений, которые не раз терпело войско великого князя, искренне сочувствовал (побеждало оно все же чаще). Симпатий к нему прибавляло то, что он не стал искать руки иноземной принцессы, а устроил смотрины пятистам отобранным по всей Руси красавицам, из которых выбрал боярскую дочь Соломонию Сабурову.

Брак, увы, оказался несчастливым, бездетным. Это видно и по росписям в Смоленском соборе Новодевичьего монастыря — библейские сюжеты многих из них связаны с горечью от отсутствия наследника и мольбами о даровании его. «За неплодностью» великая княгиня была пострижена в монахини.

Ее место в 1526 г. заняла Елена Глинская, племянница князя Михаила Львовича Глинского, во главе своего многочисленного и влиятельного клана перебравшегося из Литвы в Москву. Через некоторое время (не сразу, в 1530 г.) Елена, на радость всему народу, родила мальчика — будущего государя Ивана Грозного.

* * *

Василию III, несмотря на всю его величавость, чаще, чем отцу, приходилось писать грамоты и слать посольства к крымскому хану, выказывая при этом еще большую почтительность. Ханство, чувствуя за спиной поддержку огромной Османской империи, все больше наглело, вело себя агрессивно, переходя на рельсы «набегового хозяйства» — житья преимущественно за счет ограбления соседей. Василий же вел долгую войну с Литвой, требовавшую напряжения всех сил государства, и полномасштабной борьбы с еще одним неприятелем было не потянуть.

Хан, требуя все больше «поминков» (подарков) для себя, для «царевичей и царевен» и для всей своей разбойной знати, писал теперь без околичностей: «Мне ты девять поминков прислал, а мы прежде посылали тебе список, и в нем написано 120 человек, а ты только пятнадцати человекам поминки прислал; но ведь ты нашу землю хорошо знаешь, наша земля войною живет». Крымский повелитель призывал войти и в его положение: всякий его царевич, всякий бей и всякий мурза по своей воле живет, если его не задобрить, он сам найдет, где добыть: «А что наши люди Мещеру (Рязанские земли. — А.Д.) повоевали, то я не ручаюсь, что впредь этого не будет, хотя я с братом моим великим князем буду в дружбе и братстве; людей своих мне не унять: пришли на меня всею землею, говорят, что не будут меня в этом слушаться; Ширины мимо меня вздумали воевать Мещеру...»

Брат хана Мухаммеда Гирея, Ахмат Гирей, так растолковывал ситуацию послу (в передаче последнего): «Видишь сам, какой царь мой брат; когда был отец наш царем (Менгли Гирей. — А.Д.), то мы его слушались; а нынче брат наш царем, сын у него царь же, князья у него цари же, водят им, куда хотят». Старшая ханша печалилась о своем: «Великокняжеские и королевы поминки хан пропивает со своими любимыми женами».

В Бахчисарае приглашенные на торжественный прием послов знатные татары без церемоний вырывали собольи шубы и прочее добро прямо из рук членов посольства, когда те несли дары в тронный зал для подношения хану. Заявлялись к русским дипломатам на дом, грозились: «Не дашь, будешь за моим конем на цепи бежать». Одного и впрямь чуть не затоптали копытами. То, что хватались для острастки за кинжал, было обычным делом. Что с таким положением надо мириться, терпеть все и гнуть на переговорах свою линию, — о том говорили инструкции, получаемые дипломатами от великого князя при отъезде из Москвы. Быть терпимее и щедрее призывали и агенты Москвы из числа влиятельных знатных татар, которых немало было в Бахчисарае. Их нельзя даже назвать тайными, в обстановке всеобщей алчности они не видели ничего зазорного в своей деятельности, только попрекали иногда: такой-то польскому королю служит и вон какой дом себе построил, пора и мне призадуматься... Когда ханского сына, «Батыра-царевича», попросили поторопить отца с присылкой «шерстной грамоты» (клятвенного обещания не нападать), он ответил: «Кто меня больше почтит, король или великий князь, о том и буду хлопотать».

Хан и его приближенные упорно считали, что Крымское ханство как единственный законный наследник Золотой Орды обладает правом главенства над всеми русскими землями, будь они под Москвой или под Литвой, а государям этих стран они переданы лишь в пользование на давно всем известных условиях. Когда Василий Иванович захватил у Сигизмунда несколько городов, хан поспешил с посланием: ты должен передать их мне, а я уж разберусь, как ими распорядиться. Причем он сам прекрасно понимал, что никакой вещественной реакции на этот демарш не будет, иные теперь времена — но психологическое давление, демонстрация своего чувства превосходства были необходимы.

Постоянными были требования беспошлинной торговли не только для крымских купцов, но и для своих ногайских вассалов: эти, когда снаряжали посольства в Москву, отправляли вместе с ними огромные табуны лошадей для продажи.

Крым охотно брал у всех, у Литвы, у Москвы, у Польши, но правила игры требовали, что тому, кто дает больше, все же надо помогать. Польша была тогда богаче, по ее просьбе не раз устраивались татарские набеги на Русь. Король Сигизмунд не стеснялся даже признать лишний раз главенство хана над собой, как мы видим из его просьбы послать войско на Брянск, Стародуб и Новгород-Северский: «Если не захочешь сыновей послать, то пошли хоть несколько тысяч людей своих и тем покажи нам искреннее братство и верную приязнь, а мы как тебе присягнули и слово свое дали, так и будем все исполнять до смерти, тебя одного хотим во всем тешить и мимо тебя другого приятеля искать не будем». Но в годы Смоленских походов Василий III понимал, что ничего не попишешь, приходится быть щедрее всех — и до 50 тысяч татарских всадников вторгались в пределы Великого княжества Литовского, отвлекая значительную часть его военных сил от борьбы с московскими армиями.

* * *

Открытое противостояние между Московским государством и Крымским ханством произошло из-за того, что обе стороны старались установить свой приоритет над Казанским ханством. Когда в 1518 г. скончался дружественный России казанский царь Мухаммед-Эмин и Москве удалось возвести на престол сына покойного, Шигалея, была обоснованная уверенность, что он будет столь же лояльным по отношению к Руси правителем и точно так же будет недругом Мухаммеда Гирея. Последний же был убежден, что Казань и Астрахань — бесспорные его вассалы, а то, что это пока не совсем так, — недоразумение. Тут еще промосковский царевич, попав в цари, сразу выказал себя правителем неумелым и склонным к жестокости, так что, если верить летописцу, «все люди Казанского царства возненавидели его». В 1521 г. Шигалей был низвергнут, и Мухаммед Гирей посадил на его место своего брата Саипа Гирея.

У крымского хана были и другие причины для недовольства Василием III: тот, не посоветовавшись с ним, заключил мир с Сигизмундом, а Крым в то время по просьбе Москвы вел против Литвы боевые действия. Кроме того, и это было существенным, Василий искал союза с турецким султаном, молодым Сулейманом Великолепным. Турция же, поставив в зависимость от себя Крым, не скрывала своего намерения установить свое господство над Астраханью, Казанью и другими наследниками Золотой Орды. Впрочем, как и над всем мусульманским миром, а над немусульманским — как получится (во всяком случае, она готовилась теперь к нападению на Венгрию).

Перед тем как двинуться на Русское государство, Мухаммед Гирей пытался заключить союз с Астраханью, но ее хан отказался — он понимал, что на его улус взгляд у крымского правителя вполне определенный. Зато у нового казанского царя Саипа Гирея другого выбора не было, как встать в ряды старшего брата, Мухаммеда Гирея. Там же оказались ногайцы и прочие охочие до крови и поживы обитатели степного мира, а также подвластные крымскому хану черкесы. Знамение времени: к татарскому набегу примкнула часть днепровских казаков во главе с Евстафием Дашкевичем, старостой каневским и черкасским, будущим первым кошевым атаманом Войска Запорожского.

Летом 1521 г. орда быстро смела караулившие переправы на Оке русские заслоны — их численность оказалась совершенно недостаточной, чтобы хотя бы задержать врага. Перейдя реку, татары двинулись прямо на Москву, творя по пути то, что творили всегда. Узнав об их приближении, великий князь незамедлительно отправился в Волоколамск — там было одно из мест сбора полков в подобных ситуациях. Еще одно знамение времени: оборонять столицу был оставлен крещеный татарский царевич Петр Ибрагимович (до крещения Худай-Кул, родом из Казани. Был женат на младшей сестре Василия III Евдокии. Похоронен в Архангельском соборе).

Когда показались дальние дымы пожарищ, народ со всех окрестных сел устремился в Москву. Вскоре ее обложили татары. Стояла страшная жара, а в городе от многолюдства была буквально давка, появились признаки начала эпидемии.

Татары не собирались брать русскую столицу приступом, к тому же Мухаммеду Гирею доставили сообщение, что на подходе великий князь с большой ратью. Но и москвичи долго оставаться в таком положении не могли. Хан отправил Василию письмо, в котором обещался уйти в родные земли, если тот пришлет ему грамоту с обязательством платить дань. Московский государь счел за благо согласиться, удовлетворенный Мухаммед увел свою орду к Рязани.

В Рязани начальствовал окольничий Хабар Симский, артиллерией командовал немец Иоганн Иордан. Когда татары взяли город в осаду, предводителю запорожцев Дашкевичу пришел в голову хитрый план: предложить обороняющимся выкупить пленных соотечественников, а под их видом запустить в город его казаков — для такой операции дерзости и ловкости им не занимать.

Хан мыслил в другом направлении: воеводе Хабару было объявлено, что московский князь теперь ханский данник, на что имеется грамота; а он, Хабар, стало быть, холоп ханского данника, и хан повелевает ему явиться пред его очи в татарский лагерь. Но воевода ответил, что на слово поверить не может, и потребовал для ознакомления документ. Грамота была ему передана. Тем временем Дашкевич принялся за реализацию своего плана. К рязанским воротам во все большем количестве прибивались его лицедеи-казаки, жалобно стеная и умоляя побыстрее избавить от татарского ига. Чтобы выглядело правдоподобнее, из лагеря дали убежать нескольким настоящим пленникам, а при виде уходящей добычи за ними с гиканьем кинулась толпа татар.

Иоганн Иордан, очевидно, плохо зная русский язык и не очень понимая смысл происходящего, тем не менее почувствовал в творящейся сумятице что-то недоброе и приказал дать залп из пушек. Страх был великий, казаки и татары бросились врассыпную. Хан, опамятовавшись, стал требовать от Хабара, чтобы тот вернул ему грамоту и выдал немца, но не получил ни того, ни другого. Орда ушла в степи.

Мухаммед Гирей вряд ли увел бы ее так поспешно: еще до похода он вступил в переговоры с рязанским князем Иваном Ивановичем, обещая ему всяческую поддержку против Москвы. Но здесь, на месте, он выяснил, что великий князь обо всем разузнал, заманил рязанца к себе и посадил под стражу. Впоследствии Ивану Ивановичу удалось бежать в Литву, но больше сведений о нем нет. Он стал последним рязанским князем.

История с великокняжеской грамотой занимательна, но в целом последствия нашествия были тягчайшие: было разорено и сожжено немало городов, множество сел, угнаны десятки, если не сотни тысяч людей. Но, помимо полона и награбленного, политических выгод Мухаммед Гирей не получил никаких, разве что отношения Москвы и Казани на ближайшее время совсем испортились. Василий же теперь с чистой совестью повел переговоры с королем Сигизмундом, которые привели к постоянно возобновляемому перемирию.

На Казань Василий III ходил походами дважды, в 1524 и 1530 гг. Особых военных успехов не было, но были большие потери. В Казанском ханстве были перебиты московские послы и купцы, а в отместку в Москве-реке утопили казанских послов. Но неподалеку от поволжской столицы был заложен и стремительно отстроен город-крепость Васильсурск, база для взятия Казани войсками Ивана Грозного в 1552 г. (к тому времени татары дважды пытались уничтожить город на корню, но не вышло).

Жить после похода на Москву 1521 г. Мухаммеду Гирею оставалось недолго. Правда, он успел исполнить одну свою мечту: в союзе с ногайским князем Мамаем овладел Астраханью. Причем в то время, когда ее хан Усеин вел переговоры с Василием III о тесном союзе. Но этот успех стал и причиной гибели Мухаммеда: ногайские князья рассудили, что такой трехглавый Крым (он сам, Казань и Астрахань) быстро покончит с их хотя формально и вассальной, но все ж таки вольной жизнью. Когда хан по самонадеянности распустил свое войско, а сам с небольшим отрядом остался в Астрахани, ногайцы ночью напали на его стан. Мурза Урак по прозвищу Бешеный лично убил Мухаммеда и его сына, из прочих крымцев уцелели немногие. Ногайские орды ворвались в Крым и устроили там полное опустошение территории ханства. С ними, кстати, были и запорожцы Дашкевича — резали татар не хуже любого ногайца.

* * *

Однако Крымское ханство воспряло довольно быстро, что немудрено при неприхотливых жизненных стандартах населявших его лихих воинов-разбойников. У них даже лошади были им под стать: невысокие в холке, мохнатые, длинногривые, невзрачные. Татары их даже не подковывали, только в дальних походах туго прикручивали к копытам коровьи рога.

В поход или в набег брали их по несколько штук, часть их шла на мясо — как необходимое высокоэнергетическое дополнение к сушеному пшену и сыру. У самих татар одежда была минимальная: штаны, рубаха или овчинная безрукавка на голое тело, зимой — овчинный же тулуп, самая простая обувь.

Защитный доспех был мало у кого, а в набег его не надевал никто, туда и вооружение брали самое минимальное: боя со сколь-нибудь значительными воинскими отрядами старались избегать, не на бранную потеху шли, а грабить, всему свое время. Лук, сабля, кинжал; пика — и та редко. Спали, если позволяла погода, голыми на сырой земле. Костров старались не разводить, на подходе к цели не делали этого даже зимой, боясь дозоров. Сон был чуток — застигнутый врасплох, татарин мгновенно оказывался на коне и готов был без промаха пустить стрелу.

Богатый опыт этих разбойных вылазок позволил детально разработать их тактику. Выходили отрядами в десятки, сотни, самое большое, несколько тысяч человек — это если предполагались нападения на крупные города. Степью обычно шли по Муравскому шляху — от Перекопа до нынешней Тулы, междуречьем Днепра и Северского Донца — или по Изюминскому шляху к Рязанской земле. Потом разделялись на более мелкие отряды — кому куда. Степь знали досконально, любой водный источник, курган, балку. Каждое приметное дерево или кустарник. На своих лошадках преодолевали тысячеверстный путь в несколько дней.

Летом старались выйти на цель ко времени уборки урожая — когда люди кучно, а найти спасение в полях трудно. Зима тоже была благодатным временем для разбоя — все водные преграды замерзли, люди по избам или хатам, по снегу им далеко не уйти. Летом предпочитали нападать на великорусские земли, зимой — на украинские или на Польшу — там зима мягче, но достаточно снежная, чтобы их некованые лошади не поранили копыта.

Переступив «черту оседлости» — применительно к Великороссии XVI в. это были южные окраины рязанских земель, верховья Оки, верхние притоки Дона, — расходились отрядами в десятки всадников (если не шли на крупную цель). Эти группы старались проникнуть в глубь страны верст на сто, а то и больше. Передвигались оврагами, лесами, перелесками. Повсюду рыскали верткие, как ужи, разведчики. На конечном этапе рассыпались веером и, отходя на оговоренное расстояние, начинали загонную охоту. Тут уж старались не упустить никого — все, конечно, не нужны, но чтобы было из кого выбирать. Вспомним, что в набег шли в первую очередь не за вещами, а за людьми.

Желаемой добычей были люди молодые, мужчины и женщины, но высшую ценность представляли дети, мальчики и девочки. Часто от самого Крыма, с берегов Дуная или Урала специально для них на мохнатых лошадках везли огромные корзины — с позволения сказать, тару. Еще везли множество веревок — скручивать руки, а кому и ноги. Вы не замечали, что в русском языке часто употребляются ласкательные суффиксы? Это признак чадолюбия нашего народа. В самых ранних, многовековой давности личных письмах простых людей обязательно присутствует «а еще обязательно поцелуй от меня»: Марфиньку, Оленушку, Ванечку, Игнашеньку. И вот этих Марфинек и Ванечек скручивают, наваливают в корзины — и вскачь, стараясь быстрее промчаться через опасную зону, где на хищников на самих может быть устроена облава, где велика вероятность лишиться не только добычи, но и жизни. Потом, сбившись снова в отряды (будем надеяться, поредевшие), можно было сбавить скорость, похвастать добычей, посмеяться над неудачниками. И — опять сотни верст по как свои пять пальцев знакомой степи. Что значил весь этот путь для несчастных пленников, которых гнали цепочкой, с веревками на шее? Для насмерть напуганных, истомленных, голодных, связанных детей?

Много ли их оставалось в живых? Да и из взрослых тоже, которых пеших гнали под палящим солнцем или по снегу. Если кто-то в изнеможении падал или начинал еле передвигать ноги, ему перерезали горло. Если же угрожала серьезная опасность, двуногое зверье могло, уклоняясь от битвы, перерубить весь полон и умчаться врассыпную. Лишний раз напомнив, что с ним лучше не связываться, что оно способно на все (впрочем, что такое бывало, это неоспоримый факт, но все же в источниках обычно читаем об «отбитом полоне»).

При больших набегах людей гнали через степь не таясь, гуртами, тысячами, а то и десятками тысяч. Гнали веселые, оживленные, полуголые, бритоголовые, ловкие татарские всадники.

* * *

В любом случае почти всех выживших пленников ждал Перекоп, ворота в разбойничье гнездо, вход в очередной круг ада. Мимо высокого укрепленного вала, идущего через весь перешеек, мимо глубокого рва у его основания, мимо построенной турками крепости Ор-Капу. К этим воротам людей гнали со всех сторон степи, редко прерывающимся потоком. Однажды пришедший сюда из любопытства еврей-меняла, взобравшись на вал и обозрев открывшиеся ему просторы с вереницами понурых людей, с оттенком изумления спросил у человека знающего, остался ли в странах, откуда бредут эти толпы, хоть кто-нибудь.

Большинство их гнали в турецкую Кефе (Каффу), на один из самых больших рынков рабов в истории человечества. Невольно приходит в голову словосочетание Невольничий Берег. Сегодня это географическое название — побережье залива Бенин в Западной Африке. Когда-то здесь был огромный рынок черных рабов, на котором заправляли в основном голландцы и англичане. Но вспомните, что в английском языке слово «раб» звучит как slave, славянин. Очевидно, слово это появилось еще до того, как англичане открыли свой рынок для торговли живым товаром в Африке.

В Крыму был свой Невольничий Берег. Татары на нем почти не торговали, добытый товар сдавался оптом, профессиональным купцам — туркам, грекам, армянам, евреям и прочим. Во всяком деле есть свои тонкости. Одна из них — помнить, что, если раб русский, это надо тщательно скрывать. Несмотря на все глумливые ухмылки по поводу рабской сути русского народа, в этой жуткой ситуации он оказывался самым свободолюбивым, самым склонным к побегу.

Далее — самое умное с нашей стороны будет послушать Василия Осиповича Ключевского: «Каффа была главным невольничьим рынком, где всегда можно было найти десятки тысяч пленников и пленниц из Польши, Литвы и Московии. Здесь их грузили на корабли и развозили в Константинополь, Анатолию и в другие края Европы, Азии и Африки. В XVI в. в городах по берегам морей Черного и Средиземного можно было встретить немало рабынь, которые укачивали хозяйских ребят польской или русской колыбельной песней. Во всем Крыму не было другой прислуги, кроме пленников. Московские полоняники за свое умение бегать ценились на крымских рынках дешевле польских и литовских; выводя живой товар на рынок гуськом, целыми десятками, скованными за шею, продавцы громко кричали, что это рабы, самые свежие, простые, нехитрые, только что приведенные из народа королевского, польского, а не московского».

Добавим еще, что многим молодым людям суждено было оказаться в гареме, причем не только девушкам, но и мужчинам, из которых делали евнухов. После этой процедуры в живых оставалась половина.

По оценке современного исследователя, скорее всего оптимистичной, за два с половиной столетия эта крымская работорговля стоила славянским народам примерно трех миллионов человек. А ведь отсюда уходили в рабство и люди из народов Северного Кавказа (особенно много черкесов), армяне, грузины и другие. Следует учесть еще следующее. У русских, украинцев, поляков больше всего жертв было среди тех, кто, зная о страшной опасности, не побоялся поселиться на окраине своих земель, на границе Дикого поля, — то есть среди тех, кто составляет лучшую часть генофонда народа.

* * *

Русь оборонялась. И не только оборонялась, но и наступала. С самого начала славянской колонизации северо-восточных земель будущей Киевской Руси, когда «с остановившимся взглядом здесь проходил печенег» (пусть не печенег, а хазар, или мадьяр, или кто еще тут только не проходил), первой естественной линией обороны от угрозы со стороны Великой степи служила Ока. Позднее здесь строились крепостцы, выдвигались заставы, выходила «на берег» княжеская рать в ордынские времена. Но особенно важным этот рубеж стал с начала XVI в., когда, с образованием Крымского ханства, резко возросло число набегов из степи.

Защита окского рубежа, «береговая служба», была организована следующим образом. Уже ранней весной в Разрядном приказе закипала работа. Дьяки и подьячие составляли и рассылали уездным воеводам разнарядки, сколько и на какие сборные пункты должно быть послано ратных людей — дворян и детей боярских. Те по своим спискам выбирали и оповещали призываемых, злостно отлынивающие подлежали битью кнутом. Собирались обычно на Благовещенье, 25 марта: дворяне прибывали «конны, людны и оружны», т. е. на годных для боя конях (еще и с запасными), с определенным числом должным образом вооруженных холопов и сами вооруженные подобающе. Все это — за их собственный счет, для того и предоставлялись им поместья с крестьянами (вскоре дворяне и дети боярские сольются в единое благородное дворянское сословие, к которому позднее будут причислены и бояре, и бывшие удельные князья, а выделяемые на время службы поместья приравняются к наследственным вотчинам).

Военный люд распределялся по пяти полкам, располагающимся в приокских городах: Серпухове, Калуге, Кашире, Коломне, Алексине. В шестом полку, называемом «летучим ертаулом», служба была наиболее опасна — он нес дозорную разъездную службу. Когда поступал тревожный сигнал, полки выдвигались за реку в зависимости от направления, с которого исходила угроза. Ежегодно на береговую службу выходило до 65 тысяч человек, продолжалась она «до глубокой осени, пока распутица не являлась им на смену посторожить Московское государство от внешних врагов» (В.О. Ключевский).

Еще была цепь постоянных укреплений и защитных линий как по Оке, так и вынесенных вперед — их называли чертами. Городки, остроги, острожки, обнесенные частоколом из застроенных бревен или рублеными стенами. Дальше к югу, на отдалении местами до 400 верст, пролегали «засеченные линии» — лесные завалы из вековых деревьев, с укрепленными валами и рвами на безлесых участках. Эта засечная черта протянулась на сотни верст к западу от Нижнего Новгорода, основным ее назначением было задержать степную конницу, пока не выйдут на боевые рубежи полки «береговой службы». Боевой эпизод 1518 г.: «Татаре вскоре поворотили обратно, но наперед их по лесам пробралось много пеших пограничников, и многих татар побише».

При Иване Грозном, Федоре Иоанновиче, Борисе Годунове были устроены новые черты, сооружения поистине грандиозные. Отодвигающие границы Московского государства впритык к степным кочевьям. Там возникали и росли города Кромы, Ливны, Елец, Курск, Оскол, Воронеж, Белгород, Валуйки, Борисов. Сначала их население состояло из служилого люда: городовых казаков, стрельцов, пушкарей, детей боярских. К ним подселялось все больше городских обывателей, людей рисковых. Еще рисковее были начинавшие осваивать здешние плодороднейшие земли стекавшиеся отовсюду крестьяне.

Во многих местах это появление русских людей не было, по сути, освоением целины — скорее, возвращением на залежи. Курск и его округа были заселены славянами еще в VIII в., со временем здесь появилось процветающее удельное княжество, но Батыево нашествие стерло его с лица земли. Когда в конце XIII в. здесь была чудесным образом обретена Курская Коренная икона Божьей Матери, произошло это уже в глухих лесных местах.

Уже в самих враждебных просторах, в дышащем неизбывной угрозой Диком поле, несли службу удальцы из удальцов: конные дворяне, дети боярские, казаки. Они наблюдали, не придет ли в движение степь, не появятся ли татарские или ногайские хищные отряды. Пикеты выставлялись на несколько дней пути в степь, в несколько рядов. Едва завидев врага или сигнал с более отдаленного поста, тут же зажигали свою укрепленную на высоте охапку хвороста и скакали оповестить соседей (они находились обычно на расстоянии полудня скачки). Станичниками назывались те, кто находился в движении, объезжая степь и высматривая самих татар или следы от копыт их коней. Они не хуже степняков знали окрестности и не хуже их умели сражаться, к тому же у них было огнестрельное оружие.

Специальная комиссия во главе с князем М.И. Воротынским, одним из героев битвы при Молодях, разработала Устав сторожевой и станичной служб. Героическая работа входящих в эти службы ратных людей значительно снизила число жертв и ущерб от степных, в первую очередь крымских набегов.

* * *

Владение землей в пристепных краях напрямую было связано с обороной этих рубежей. Здесь «испомещивались», получали наделы за свою службу дворяне, притом влиться таким образом в ряды благородного сословия могли выходцы из разных социальных слоев. Не только дети боярские, ведущие происхождение от ратников удельных и боярских дружин, но и казаки (городовые и вольные), стрельцы, пушкари, посадские люди, «холопи оружные», являвшиеся на службу вместе со своими господами — дворянами, служилые татары, «литва» — плененная или перешедшая на московскую службу («литвяки нововыезжие», в основном русские люди). Вплоть до простых мужиков — одного такого кандидата в дворянство завернувшая его комиссия охарактеризовала как «мужик сущ у Щербатых дворником жил по портному делу». Но многим ему подобным повезло, несомненно, больше (хотя как знать, повезло ли). Здесь кстати привести племенной состав московского дворянства. Правда, на основании сведений довольно поздних, времен правления царевны Софьи (конец XVII в.) — но все же это была еще «московская», допетровская Россия. Итак: великоросов — 33%, происхождения польско-литовского, т. е. западных русских, — 24% (их много понаехало после присоединения Левобережной Украины), немецкого, западноевропейского — 25%, татарского — 17% (из этих и Юсуповы, и литераторы Карамзин, Куприн, Ахматова, и много других, на кого и не подумаешь).

Далеко не все приграничные «простецы» рвались в дворяне. Большинство довольствовалось статусом «обельных», ведших на полученной земле свое хозяйство, не платя при этом податей, но зато обязанных нести сторожевую военную службу. Из них выходили станичные, сторожевые, городовые, полковые казаки; однодворцы и другие сословия — наряду с прочими составлявшие «цветущую сложность» Московского государства, как определил его многообразие в единстве Константин Леонтьев.

* * *

Отметим еще один важный момент — существенное отличие российского казачества от украинского, днепровского (запорожского). Русские казаки, происходившие примерно из такого же сброда, что и их запорожские собратья, быстро оказались вовлеченными в государственную военную систему, во главе которой стоял не кто-нибудь, а единственный в мире «царь православный» (пусть до поры и не царь, а великий князь). И это для абсолютного их большинства было свое, если и не родное, то по крайней мере жизненно необходимое государство: кто-кто, а уж они-то, находясь на переднем крае его обороны, знали, почему необходимое.

То, что они могли противопоставлять свою казацкую волю «московской неволе» (общепризнанной, но спорной), прибавляло им скорее чувство гордости, а не враждебности. У донских и прочих российских казаков (и татарских, и калмыцких) в куда большей мере наличествовал элемент организованности, чувство ответственности, долга. Украина же была русскими землями, подчиненными то иноязычной Литвой, то польской королевской властью, и во все большей степени — земельными магнатами и шляхтой (тоже во все большей степени польскими, католическими).

Они тоже бились со злым татарином, но этот татарин (пусть и злой, они тоже были не шибко добрые) мог показаться им милей стоявших над ними правителей и панов. Когда же католичество стало господствующей религией, а казаки объявили себя защитниками православия — король, правительство, прочая власть подавно не воспринимались ими как свои («жид, лях и собака — вера однака» — один из лозунгов казацких восстаний). Не было большой симпатии и к простому православному люду, довлело чувство собственной исключительности. Помните, как ораторствовал Тарас Бульба: лучше в честном бою от пули или от сабли голову сложить, чем как мужику пьяным под забором замерзнуть. А татарин, он что — он такой же лихой и вольный, а что вера у него бусурманская — так она у него своя, он нашу, как ляхи-католики, не уродовал.

По всему поэтому в Смутное время на беззащитную Московскую Русь набросились, убивая и грабя, преимущественно не донские, не волжские, а запорожские, украинские казаки.

* * *

И еще — не будем слишком многое ставить в антизаслугу Крыму: так, в составе самых больших нашествий из 120—150 тысяч их участников крымские татары составляли обычно не больше трети, остальные же были татарами из разных орд, кочевавших от Дуная до Урала, ногайцами, представителями народов Северного Кавказа (как подвластных, так и не подвластных Крыму) и другими.

Туркам принадлежали невольничьи рынки и гавани, порою они устанавливали свою монополию на черноморскую работорговлю. Определяли нюансы: например, когда готовились к спуску большие галеры или разворачивалось строительство — давали задание на добычу молодых сильных мужчин. Во времена затишья рос спрос на красавиц для султанских и вельможных гаремных услад. Османская империя постоянно увеличивала военную поддержку ханства: помимо построенной итальянскими инженерами перекопской крепости Ор-капу были возведены мощная очаковская твердыня близ устья Днепра — угроза Литве и Молдавии, Азовская крепость — защита от ногайских и татарских враждебных ханству орд, от казаков, а в перспективе и от Москвы. В этих крепостях пребывали многочисленные турецкие гарнизоны, оснащенные сильной артиллерией, и все соседи понимали, на чьей стороне они будут в случае угрозы Крыму с чьей-либо стороны.