VIII. Зимой в Крыму. — Типы и характеры

Скучно зимой в горах. Далеко некрасивые картины представляют тогда горы с обнаженными от листьев деревьями, с ползущими по вершинам серыми тучами, без солнца, без земли и без снега.

Зима в горах дождливая, серая, мокрая зима. На все ложится грустный отпечаток безжизненности и серый колорит уныния.

Тоскливо тянутся маджары и арбы, печально, весь укутанный, плетется верховой татарин, и с трудом проезжает по дороге дилижанс. Всем трудно и скучно в пути, всякий спешит поскорей в свой дом, в свою хату.

Дороги трудные, грязь непомерная, особенно где чернозем, который, обращаясь в густую массу, липнет к колесам так, что пара хороших лошадей с трудом едва тянет легкий экипаж.

Дальше от гор еще труднее. Беда ехать в город за покупками в такое время!

— Что, грязь жидкая? — спрашивают возвратившего из города.

— Нет, — отвечает прибывший.

Получив такой неблагоприятный ответь, ждут и не едут: ждут жидкой грязи, которая наконец объявится после сильных дождей.

Но эти сильные дожди вместе с тем ведут за собой огромное неудобство: разливаются горные реки.

Эти реки, едва заметные ручьи летом, обращаются зимой в настоящие реки и притом бурные и опасные. Благодаря сильному течению, редкие мосты выдерживают напор воды, а слабые и «так себе» построенные сносятся, и тогда переезжают в брод.

Много бывает несчастий: тонут и люди, и лошади, и буйволы, и волы.

Я не стану останавливаться на примерах: в горах, при разливе рек, явление это такое же обыденное, как пожары в городах.

Самые печальные месяцы это ноябрь и декабрь, когда редко проглядывает солнце и дни стоят короткие, а дожди льют и льют без конца, без перерыва.

В такие дни вспомнишь нашу северную зиму со снегом и морозом, и вспомнишь с удовольствием и расскажешь про ее прелести.

Я замечал и мне приходилось наблюдать, что зимой в Крыму на русского приезжего человека нападает тоска, медленная и мучительная... И тогда становятся ненавистными голые вершины гор, по которым ползут без конца, без перерыва серые грязные тучи, противен порой и вид не море, поддернутое туманом откуда несется гул и ветер, пронизывающий, холодный.

— Холодно!.. скажет татарин и вздрогнет даже. Не любят южные жители снега и боятся его и за себя, и за скот, который, конечно, всегда на подножном корму.

Правда, падает в горах снег, но не держится, разве только на вершинах.

Редкие зимы, когда снег продержится неделю; это очень много, а то три-четыре дня.

— Вот зима!.. у!.. говорят горцы.

Однажды в половине декабря яркое солнце заблестело над чистой, белой пеленой. Все — и горы и долины — было покрыто снегом. Мороз — настоящий русский мороз, впрочем, не более 8-ми градусов.

Спустились с гор козы, зайцы; охотники пошли искать по следам дичь, а мы с Захаром вытащили из сарая сани (примитивные дровни), запрягли лошадей и поехали «в гости».

Было очень весело. Еще бы!.. После непрерывных дождей в течение месяца, после грязи, мрака и вдруг такой чудный, светлый морозный день!

Настоящая русская зима!.. На санках... какая прелесть!..

— Куда?.. К кому сперва? — спросил я.

Поедем к Бешметову, — любопытный господин, отвечал Захар, — верст около пятнадцати будет... Живо докатим!

Застоявшиеся лошади действительно неслись стрелой, и через час мы въезжали на широкий двор землевладельца Бешметова.

У балкона и крыльца стояли два крепких столба с кольцами; дом был одноэтажный, но по-видимому поместительный. Нас встретил мрачный работник, русский, и сказал, что хозяин дома.

Мы отряхнулись и вошли в комнаты. Кто-то хлопнул дверью и скрылся, — мне показалось женщина. Мы расположились в гостиной. Обстановка была самая неважная: неудобные, покрытые белыми чехлами кресла, диван, тоже неудобный, столы, довольно неправильное старое зеркало и по стенам дешевые олеографии.

Сидели мы в креслах довольно долго, но наконец дверь тихо отворилась и в комнату вошел маленький, седой, лет шестидесяти человек, в сером пиджаке и шерстяном малиновом шарфе... Захар вскочил и вдруг запел:

Он служил примером
Ловкости в ногах,
Первым кавалером
Был на вечерах.

Лицо странного человека вдруг съежилось, обратясь в форму печеного яблока; он хлопнул руками и заплясал, заплясал...

Захар продолжал петь одно и то же, а старик, по-видимому с удовольствием, плясал.

Я стоял в недоумении. Да и в самом деле, я не знал, кто этот старик, и думал, что это сам хозяин. Но удивительный прием у Захара при встрече, да еще при постороннем!

Оказалось, что веселый старичок был управляющий имениями Бешметова и в то же время шутом и собеседником хозяина. Танцующий кавалер, несомненно, принадлежал к разряду добродушных, безхарактерных и недалеких людей, которых у нас так много на Руси и которых все эксплуатируют и никто не уважает.

Старик, очевидно, любил Захара, — он так тепло посматривал на него, причем глаза его щурились, а лицо морщилось мелкими-мелкими складками.

Наконец появился хозяин армянского происхождения, хромой и мрачный.

Меня представили, и Бешметов пригласил нас закусить.

Завтракали мы трое, хотя веселый старичок показывался в столовую постоянно: вероятно, он следил за порядком.

В Крыму визиты, встречи с помещиками, их приемы — все это выражается в непрерывном и даже чересчур обильном угощении. Блюд подается масса, напитков тоже, и все это без толка, без всякого внимания к потребностям желудка.

Ешь и пей, а в беседах старайся быть остроумным!.. Но, Боже!.. какое это остроумие!..

Особенным образом крякнуть, поднося рюмку ко рту, мотнуть по-лошадиному головой, — и вот цель достигнута... Кругом смех, веселый, довольный... Это, конечно, побуждает еще выпить и выкинуть иную глупость.

Когда Захар порядочно подкрепился, он опять при каждом появлении управляющего пел свой куплет, а тот прыгал с увлечением. По окончании гость подносил старику водки, которую он выпивал, не закусывая.

Наконец встали из-за стола. Меня клонило ко сну, говорить не хотелось; после такого угощения пропал всякий интерес... Но надо было итти в конюшню смотреть лошадей. Потом я узнал, что это обыкновенная программа развлечения гостей.

Посмотрели, некоторых лошадей вывели, похвалили, поспорили и пошли в сад. Сад у Бешметов а был большой — десятин около шестидесяти и тянулся к речке Карасу.

— Сегодня несчастие у меня случилось, — начал Бешметов.

— Что-такое? — спросил Захар.

— Садовник, чтоб чорт его побрал!.. Не будет да не будет снега, — успеем, мол, обмазать... и не спешил, не все деревья обмазал замазкой... Ну, за ночь, как снег повалил, да к утру мороз, — весь заяц с гор спустился, и вот посмотрите, сколько попортил молодых деревьев — и самые лучшие сорта груш!..

Когда мы подходили к месту, множество заячьих следов было видно по всем направлениям.

— Подлые зайцы теперь в саду по кустам притаились... После обеда не хотите ли поохотиться? Ружья у меня есть.

Мы согласились.

Я слышал раньше, что Бешметов был замечательный стрелок и джигит. Последнее занятие он теперь оставил, переломив ногу лет десять тому назад, во время отчаянной скачки. Он сильно хромал и ходил с трудом.

Теперь этот помещик все свое время и способности отдал стрельбе.

В конце его длинного балкона была сделана мишень, и он по целым дням всаживал пуля в пулю на довольно большом расстоянии. Стрелял он быстро, почти не целясь, но удивительно метко. В этом было его главное занятие, пожалуй, и цель жизни. Вообще он был мрачен, но когда говорил о стрельбе, то оживлялся, становился очень сообщительным.

Хозяйством, по-видимому, интересовался мало.

— Не угодно ли, посмотрите, что наделали!.. указывал Бешметов на мелкие деревца.

Мы пришли к месту заячьего набега и действительно увидели, как похозяйничали косоглазые. Кора на молодых деревьях была обглодана от самого основания ствола аршина на полтора, — очевидно, до того места, до которого зубы зайца достигали в его стоячем на задних ногах положении.

Деревьев было попорчено около полусотни.

— И что ж, спросил я садовника, — есть средство их вылечить?

— Нет, которые кругом объедены, пропадут, отвечал он. — Много зайца сошло с гор, — снег их согнал... Всегда так бывает!..

— Говорил, надо обмазать!.. сурово проговорил хозяин и пригласил нас итти обедать.

Опять пили и ели; Захар пел, управляющий плясал, хозяин угощал, а после обеда стрелял, попадая пуля в пулю.

Вечер прошел в нелепых разговорах; страшно клонило ко сну... Об охоте на зайцев никто не вспомнил, и мы отправились спать и заснули тяжко, словно впали в обморок. «Ну», думал я, «еще один такой визит, — придется обратиться к доктору».

На другой день после завтрака, уже без острот и пляски, мы тронулись к другому помещику, на этот раз к татарскому очень богатому мурзаку.

Мороза не было, снег таял, и мы ехали местами просто по грязи.

— Неужели Бешметов так и живет, без цели, без интереса?.. Наконец, неужели не читает, не получает газет, журналов?..

— Так и живет... Стреляет!.. отвечал Захар.

— Ведь это чорт знает что!.. По крайней мере женат он?..

— Как видите... супруги своей нам не представлял, засмеялся мой товарищ. — Скучно одному, — призовет управляющего, выпьют с ним, а старик споет что-нибудь и протанцует!..

— Ужасно!..

— Не правда ли занятный управляющий! Жаль, что не можем заехать к другому помещику... не по дороге... У того управляющий еще любопытнее: поет, пляшет и стихи сочиняет... бедовый, из греков. В прошлом году мы были на охоте в его имении в горах... Ничего не убили, пора было уходить, да внизу пошел дождь, и мы порешили подождать, когда пройдет низовая маленькая туча, и стоим на горе. Управляющего почему-то зовут Ган-Ган, а когда помещик в сердцах, то кличет «заячьей рожей». «Ган-Ган!..» говорит он. «Изволь сочинить стихи, — угощение хорошее будет!» «Позвольте подумать!..» И что же вы скажете? Минуты через три сочинил... Я помню эти стихи... Ловко сочинил...

— Ну, скажите!..

— Постойте!.. сейчас припомню... да!..

Мы стоим на горе.
А дождь идет в долине,
Но что будем есть и пить,
Спросим у Катерине.

— Не угодно ли?.. какова рифма!.. Катерина у них была кухарка... Веселый управляющий и хорошее жалованье получает, страшно нравится здешним мурзакам, — сманивают его, но не идет к татарам даже за усиленную плату... Но вот наконец и приехали.

Перед нами тянулась невысокая каменная стена, за которой виднелся двухэтажный дом, что меня удивило.

— Это гарем, отвечал Захар.

— Жены живут... и много их?..

— Что вы?!. всего одна... но у татар гаремом называется вообще дом, где живет и сам хозяин, и жена, и дети; туда никто из посторонних не допускается.

— А где же он нас будет принимать?.. Не в конюшне же!..

— Не беспокоитесь!.. сейчас увидите... У него проведем время лучше, нежели у Бешметова, — во всяком случае не так стеснительно!..

В это время мы въехали на просторный двор. Справа была каменная стена (внутренняя), за которой возвышался гарем, а слева два одноэтажных строения. Перед крыльцом из них одного мы и остановились.

К нам тотчас же подошли нарядные и красивые сохлавы (татарский слуга) и с величайшей вежливостью и поклонами ввели в довольно просторную комнату, по всем стенам которой приспособлены были татарские с подушками диваны. Пол комнаты был устлан коврами. Из этой комнаты шел светлый коридор с несколькими дверьми по правую сторону. Это были спальни для гостей. Каждая спальня, светлая и удобная, содержала кровать, стол и умывальник.

Помещение называлось «ода» европейская, а другое, рядом, — «ода» татарская — вообще приемные для гостей христианского и мусульманского вероисповеданий.

Мы сели на диван в ожидании хозяина, который не замедлил скоро появиться.

Мурзак был невысокого роста, брюнет, лет 85. Не особенно крепко сложенный, с бледным, несколько истомленным лицом, одет он был по-европейски, в пиджачную пару; одна только мелкая барашковая шапка с золотым позументом наверху указывала на его татарское происхождение. Черные усики еще более оттеняли бледное лицо.

Он был деликатен, вежлив и задумчив. Поздоровавшись с нами и выразив удовольствие по случаю нашего посещения, он хлопнул два раза в ладоши. На его зов тотчас пришел сохлав, которому он что-то шепнул. Через две-три минуты пришел почтенный татарин, с которым он тоже пошептался, а затем стали ставить столы и вносить приборы, и пошло угощение, бесконечное татарское...

Потом я узнал, что таинственные переговоры хозяина со слугами имели целью спрятать и запереть под замок хомуты наших лошадей, при чем ключ был отправлен в гарем, как место более недоступное.

Итак, началось пиршество... Приносились сначала разнообразные супы, — я думаю, сортов пять, — затем соуса, дичь и проч.

Вообще татарское угощение сопровождается оригинальными обстоятельствами и обычаями.

Помню, бывало, на татарских свадьбах сидят гости, пьют и закусывают... Но как пьют? Под председательством избранного из своей среды, который систематизирует и обращает пьянство в некоторое как бы представление, игру.

Сидят все чинно и смирно на земле, вокруг стола. Вот председатель взял налитую водкой рюмку и, подняв ее вверх, сделав при этом хитрый поворот, выпивает медленно или сразу, а затем передает следующему и т. д. Каждый должен выпить именно таким способом, с такими же выкрутасами, какие производил при этой операции председатель.

Не так выпил, что-нибудь выпустил из виду, — штраф, который назначает председатель: например, выпить под ряд несколько рюмок, пойти и принести что-нибудь, добыть каким хочешь путем съестное.

Председатель перед выпивкой споет песню, тогда каждый должен спет тоже, спеть непременно, что хочет и что знает.

И весело, и все довольны, и ссор, неприятностей никогда не бывает, так как власть «всепьянейшего» председателя громадна.

Захар, к удовольствию хозяина, устроил нечто в роде упомянутого: он пил, пел и строил всякие гримасы.

Мурзак смеялся, с восторгом смотря на гостя. Угощению не было конца. Я не мог больше принимать участия и отправился спать.

На другой день тоже осмотр лошадей, завтрак, после которого катанье по степи на великолепной четверке вороных, потом обед с музыкой, ужин и спать.

Дальнейшее пребывание мне казалось невозможным. Я решил, если мурзак не отпустит, уйти пешком. Снег совершенно растаял и наступила теплая, ясная погода.

«В самом деле, думал я, какая жизнь этого мурзака? Он не хозяин и хозяйством не интересуется. Разве лошади?.. Да и то страсти особенной не имеет...»

— Скучно вам бывает порой?.. спрашивал я, смотря на его грустное лицо.

— Да, бывает... особенно зимой... Ну, тогда в город езжу...

— Что же там делаете?..

— Хорошие приятели есть... Что делаем?.. Известно, гуляем!..

«Гулять» значит пить и есть с музыкой и приятелями. Наймет кружек музыкантов, которые всюду ходят за его компанией, и играют, играют без конца, отвратительно, мерзко, — вот и все удовольствие. Проживет 500—600 р. мурзак, возвратится в дом свой с больной головой и разстроенным желудком...

Скучно, господа!..

Все-таки мы в этот день уехали. Перед отъездом хозяин подарил нам по роскошному и очень ценному кисету для табака. Это уж такой обычай!

Вообще крымские татары-землевладельцы (мурзаки) совсем не представляют собой типа здорового, крепкого горца-татарина в его суровой, но трудовой обстановке. Татары земледельцы способнее и умнее своих мурзаков, которых и почитают, но только внешним образом. Наша внешняя казовая городская культура самым вредным способом отражается на богатых мурзаков, из которых я знавал многих идиотов, но простой трудовой их народ носит в здоровые зародыши и духовного и физического развития.