3.3. Борьба советской власти с миссионерством

В Советском Союзе миссионерство было запрещено законом. Верующие имели право только «отправлять религиозные нужды», и любое слово о Боге вне молитвенного собрания рассматривалось как криминал. Впрочем, и внутри молитвенных зданий миссионерские импульсы постоянно гасились. Чиновники бдительно следили за тем, чтобы проповеди и чтение Писания не превращались в уроки «Закона Божия», чтобы все живое, несущее людям благую весть или умерло, или окостенело, превратилось в пустую форму. Показательна в этом смысле борьба У. с религиозной поэзией. На протестантских собраниях чтение стихов религиозной направленности — дело обычное. В художественном смысле такие тексты, как правило, малоинтересны. Но в контексте советской жизни они имели явное миссионерское значение. Неприхотливые строчки цеплялись за язык, оставались в памяти и могли всплыть в самом неожиданном месте, вылиться в религиозную проповедь.

У. не раз беседовал с пресвитерами о выводе поэтических декламаций за скобки молитвенных встреч. В годы же хрущевских гонений с поэзией началась суровая борьба. Уполномоченный Совета при Совете Министров УССР дал своему крымскому подчиненному в 1958 году такое ценное указание: «Выступление верующих, в том числе детей и молодежи, с декламациями на молитвенных собраниях явление нежелательное, к тому же духовный центр ЕХБ не рекомендует их применять, поэтому потребуйте от старшего пресвитера Мирошниченко принять по его линии необходимые меры».¹

В 1961 году пресвитер Куява за то, что разрешил приезжей из Краснодара выступить с декламацией стихотворения, даже был снят с регистрации.²

Интересно, что стихи в качестве криминала фигурировали в уголовных делах пятидесятников. В отчетах У. полностью приведено одно из изъятых стихотворений:

Хочу домой в тот дом Отца родного
Стремлюсь усталою, усталою душой.
Здесь на земле страданья, горя много.
А в небе ждет меня покой.

Желаний много сердце здесь питало,
Но лишь одна мелодия осталась.
Осталась песнь, звучащая тоской,
А я домой хочу, домой.

Хочу домой, я видел чудный край
В той родине святой.
Там мой удел в обители небесной,
А в этом мире я чужой.

Весна пришла, и птички улетают,
Чрез море к югу путь свой направляют.
Никто не заградит мне путь домой,
А я домой хочу, домой.

Хочу домой, мой дух туда стремится,
Как к морю, к морю ручеек течет.
В объятья матери дитя ложится,
Моя душа покоя ждет.

Желаний много сердце здесь желало,
Но лишь одно желание осталось:
Войти в покой Всевышнего святой,
А я домой, домой.³

Заставить абсолютно всех верующих строго выполнять советскую конституцию, то есть вообще не говорить о Боге, У. не мог. Церковь жила, и какие-то скрытые формы свидетельства существовали — не только в храме, но и за его оградой. Тихая помощь «труждающимся и обремененным», книги духовного содержания, памятники церковной архитектуры, незамысловатый рассказ о своем пути к Богу — все это имело определенный миссионерский окрас. Большое миссионерское значение имели также проповеди архиепископа Луки. Их пересказывали, о них спорили, они становились предметом оживленных разговоров.

По сравнению с православными верующими, протестанты проявляли большую миссионерскую активность. В отчетах У. сохранилось немало описаний их противоправных действий. «В г. Старый Крым в туберкулезной больнице лежит врач Крайнова Полина Семеновна — адвентистка. Одно время Крайнову посещало много, как она выражается, "братьев" и "сестер", с которыми она в палате устраивала громкое чтение библии и евангелия, иногда и пение, вела обработку обслуживающего персонала. Все это получалось потому, что зав. туберкулезной больницей гр. Уралова Мария Николаевна сама является религиозным фанатиком (ходит в православную церковь). Но эту религиозную пропаганду Крайновой, до моего еще приезда, прекратил Старо-Крымский райком партии».⁴

Или: «В Симферополе (адвентисты) практикуют брать на квартиры студентов, но с них за квартиру денег не берут, а договариваются, что квартирант или квартирантка читали хозяевам квартиры 1—2 часа в день библию или другую религиозную литературу. В этом году так был завербован студент фельдшерской медицинской школы Сакунов Анатолий... Необходимо отметить, что больше все лиц, после окончания медицинских учебных заведений, подают заявления на принятие водного крещения». Впрочем, говоря о «большом количестве, У. явно сгущает краски. Таких лиц а 1957 г. было всего-то 5 человек. Как говорится, не ахти.⁵

Нередко миссия тесно переплеталась с делами милосердия, с сочувственным отношением к нуждам ближнего: «В Сакском горкурорте бухгалтером работала гр. Журба. В 1956 г. у Журбы умерла мать. Родственников никого нет. Журба обратилась к дирекции курорта за помощью, чтобы оказали помощь: сделать гроб, вырыть могилу и похоронить мать. В этой помощи дирекция Журбе отказала. Журба пала в отчаяние. Пошла в поселок Саки и попала к братьям Здоровым, оба они верующие ехб... Здоровы привлекли к похоронам других верующих и устроили похороны по всем правилам, а потом и Журбу втянули к себе». «Брат Журбы работает в редакции Алуштинской районной газеты. Связь друг с другом имеют», — многозначительно добавляет У.⁶

Или такой случай: «В санатории "Ливадия" работает уборщицей гр. Марынкина Дарья Федоровна. Семья у ней большая — 5—6 чел., зарплата небольшая, отсюда приходилось частенько обращаться к соседям за помощью. Об этом узнал кассир ялтинского общества ехб гр. Четвериков, который работает в этом же санатории кладовщиком. Четвериков несколько раз Марынкиной оказывал материальную помощь, а в этом году, якобы из собственных денег, дал ей 600 руб. В результате всего этого гр. Марынкину завербовали».⁷

«Вербовщиков» У. под тем или иным предлогом обычно старался вывести из состава «двадцатки», «притушить». Однако в «оттепельные» годы миссионерская деятельность, особенно если ей занимались представители незарегистрированных групп, могла обернуться и тюрьмой. Там оказались, к примеру, лидеры керченских пятидесятников. Среди преступлений, инкриминируемых протестантам, значилось и такое: «Вовлекли в секту ученицу Морозову Светлану, которая заявила своей матери, члену КПСС: "Ты коммунистка, в тебя вселился сатана"».⁸

Несмотря на то что официоз преследовал религию, немало советских людей вырывалось из тенет диалектического материализма. Интересно, что путь к Богу для многих советских неофитов не был связан с семейными и национальными традициями. Он лежал в плоскости личных исканий Правды, Добра и Справедливости.

Так произошло с Верой Катрушей, членом КПСС, врачом эвакуационного госпиталя. В 1946 г. Вера «выходит замуж за офицера Советской армии, в этом же году заболевает туберкулезом... Она узнает, что ее муж, когда брал в жены, скрыл от нее, что имеет жену и двоих детей. На этой почве начались семейные ссоры».

Вера была на грани смерти. «О моем тяжелом состоянии узнала старушка, которая ухаживала за мной, и посоветовала почитать Евангелие», — призналась молодая женщина У.

На вопрос чиновника, почему она не обратилась в горком партии, Вера ответила: «Была я у секретаря горкома, хотела сдать партбилет, но он партбилета не принял. Уговаривал меня... Мой муж коммунист. Когда я стала читать Евангелие, молчал. А когда увидел, что я серьезно верю в Бога, пошел в политотдел своей воинской части и доложил, что его жена верующая. Меня в политотдел вызывали и спрашивали — верю ли я в Бога, я сказала — да».⁹

Примечания

1. Ф. 6991, оп. 3, № 1184, л. 43.

2. Ф. 6991, оп. 3, № 1813, л. 66.

3. Ф. 6991, оп. 3, № 1813, л. 118

4. Ф. 6991, оп. 3, № 1179, л. 55.

5. Ф. 6991, оп. 3, № 1183, л. 13.

6. Ф. 6991, оп. 3, № 1183, л. 10.

7. Ф. 6991, оп. 3, № 1183, л. 10.

8. Ф. 6991, оп. 3, № 1816, л. 11.

9. Ф. 6991, оп. З, № 1178, л. 71