Первая бомбардировка Севастополя

Союзные войска, заняв Балаклаву и бухты между Херсонесским маяком и развалинами древнего Херсонеса, стали продвигаться к укреплениям города. Английские войска расположились на высотах против 1-го и 2-го бастионов, Малахова кургана и 3-го бастиона. Французские войска заняли высоты против 4-го, 5-го, 6-го и 7-го бастиона. Здесь они возводили свои укрепления, завозили орудия и боеприпасы.

2 октября В.А. Корнилов записал в своем дневнике: «По всему надо полагать, что неприятель готовится нас бомбардировать. Он расположился 5-ю лагерями кругом Севастополя, начиная от высот против Килен-балки и до высот, с которых опускается старая дорога из Балаклавы». Действительно, союзное командование не решилось штурмовать город с Южной стороны, приняв решение начать осаду Севастополя.

Российским командованием принимались меры к усилению артиллерийского огня против возводимых неприятелем батарей, устанавливались на оборонительной линии бомбовые орудия и мортиры. 2 октября приказом по гарнизону было реорганизовано управление оборонительной линии, вторая дистанция была разделена на две. Во вторую дистанцию под командованием вице-адмирала Новосильского вошли укрепления на Бульварной высоте (ныне Исторический бульвар), в третью — батареи Пересыпи и 3-й бастион — под командованием контр-адмирала Панфилова.

Бывшая третья дистанция контр-адмирала В.И. Истомина стала называться четвертой. Эта часть укреплений из-за слабости вооружения вызывала беспокойство главнокомандующего, и он писал В.А. Корнилову, что «часть города от бастиона № 3 до Килен-балки или Ушаковой балки, есть слабейшая и наименее укрепленная искусством и составляет ключ Севастополя, — и кто будет владеть госпиталем и казармами Лазаревскими, тому покорится и город...»

На 6 октября в гарнизоне Севастополя состояло свыше 38 тыс. человек (по другим источникам — 35 590), из них 12 203 моряка и около 26 тыс. армейских чинов.

Союзные войска, заняв позиции вокруг Севастополя, начали артиллерийский обстрел города. Защитники отвечали ответным огнем. 2 октября П.С. Нахимов вывел оставшийся русский флот из южной бухты и расставил суда так, чтобы они могли оказывать артиллерийскую поддержку осажденным.

Между тем артиллерийская перестрелка Севастополя с неприятелем с каждым днем усиливалась. 5 октября В.А. Корнилов доносил князю А.С. Меншикову: «Не можем сладить с мортирами. Карташевский поставил вчера на бастионе № 4 мортиру, в которую не лезет бомба, равно как и бомбовые 3-пудовые орудия не выдерживают пальбы. Только что поставили таковую на бастионе № 6, как отлетел винград...»

Но и под артиллерийским огнем противника продолжались работы по укреплению оборонительных позиций. Командиров можно было видеть то в одном, то в другом месте. 3 октября В.А. Корнилов записывал: «Наши укрепления принимают более и более грозный вид, на некоторые вытащили бомбические 68-фунтовые пушки... мы можем надеяться отстоять сокровище, которого русская беспечность чуть было не утратила...»

Между тем неприятельские пароходы один за другим подходили к Балаклаве, где стояли англичане, и к Камышовой бухте, где были французские склады. Пароходы привозили новые и новые грузы. Среди них, предполагал В.А. Корнилов, находились и осадные орудия. К середине октября все приготовления к началу штурма Севастополя у союзников были закончены. Начало обстрела было назначено на утро 17 октября.

Командование Севастополя ожидало очередной бомбардировки города неприятелем, но не предполагало, что она будет такой широкомасштабной и губительной. Поздно вечером 16 октября В.А. Корнилов в беседе с одним из офицеров говорил: «Завтра будет жаркий день, англичане употребят все средства, чтобы произвести полный эффект, я опасаюсь за большую потерю от непривычки, впрочем, наши молодцы скоро устроятся; без урока же сделать ничего нельзя, а жаль, многие из нас завтра слягут». За день до этого В.А. Корнилов произнес речь перед защитниками Севастополя. Командующий сказал: «Господа! На нас лежит честь защиты Севастополя, защиты родного нам флота! Будем драться до последнего! Отступать нам некуда, сзади нас море. Всем начальникам частей я запрещаю бить отбой, барабанщики должны забыть этот бой. Если кто из начальников прикажет бить отбой, заколите, братцы, такого начальника, заколите и барабанщика, который осмелится бить позорный отбой! Братцы, если бы я приказал ударить отбой, не слушайте, и тот из вас будет подлец, кто не убьет меня!..»

17 октября 1854 г. в половине седьмого утра французские батареи открыли интенсивный огонь по 4-му бастиону. Сюда же направили свой огонь и англичане. Русские батареи открыли ответный огонь. В.А. Корнилов сейчас же на коне помчался туда. Его свита еле поспевала за командующим. Корнилов, достигнув бастиона, с высоко поднятой головой, стал проходить от орудия к орудию, ободряя солдат и матросов. Отсюда командующий направился на 5-й бастион. Лошадь не желала спускаться по спуску, по которому вели огонь французы, но В.А. Корнилов сумел заставить животное спуститься с возвышения и направился на другой бастион. Пятым бастионом руководил П.С. Нахимов. Сопровождающий В.А. Корнилова офицер записал: «На пятом бастионе мы нашли Павла Степановича Нахимова, который распоряжался на батареях, как на корабле: здесь, как и там, он был в сюртуке с эполетами, отличавшими его от других во время осады. Разговаривая с Павлом Степановичем, Корнилов взошел на банкет у исходящего угла бастиона, и оттуда они долго следили за повреждениями, наносимыми врагам нашей артиллерией. Ядра свистели около, обдавая нас землей и кровью убитых; бомбы лопались вокруг, поражая прислугу орудий». Затем Корнилов двинулся на 6-й бастион. Через некоторое время его видели в городе — и вновь на 4-м бастионе.

Дым от страшного обстрела покрывал бастионы и траншеи так, что не было видно соседа, и артиллеристы стреляли мимо цели. Тотлебен, сопровождавший командующего, вышел вперед и поднялся на бруствер, осыпаемый градом французских ядер. Он заметил неправильность в прицеле русских артиллеристов и приказал: «Не торопитесь, стреляйте реже, но чтобы всякий выстрел был действительным».

В.А. Корнилов, осмотрев бастионы, решил направиться на Малахов курган. Адмирал Истомин, который руководил здесь обороной, не советовал командующему этого делать. Но тот был непреклонным. Около 11 часов утра В.А. Корнилов верхом на лошади стал подниматься на Малахов курган. Моряки, увидев адмирала, закричали «ура», но командующий остановил их, сказав: «Будем кричать «ура» тогда, когда собьем английские батареи».

В это время английские батареи усилили огонь. Бомбы рвались непрерывно, разбивая земляные укрепления. Офицеры советовали командующему покинуть зону обстрела. И в это время случилось непоправимое: несколько ядер перелетело через его голову, а одно ударило в нижнюю часть живота и в верхнюю часть ноги и раздробило ее. «Отстаивайте же Севастополь!» — сказал он подбежавшим. Раны оказались смертельными. В лазарете, перед смертью, адмирал сказал: «Смерть для меня не страшна; я не из тех людей, от которых надо скрывать ее».

В минуту смерти адмирала сражение было в полном разгаре. Защитники Севастополя, несмотря на огромные людские потери и колоссальные разрушения в оборонительных укреплениях, стояли стойко. Командование союзников поняло, что оно серьезно просчиталось, понадеявшись своей бомбардировкой сломить сопротивление русских. Осажденные поражали осаждающих. Откуда-то появились за три-четыре недели укрепления, дальнобойные орудия. А меткой стрельбой русские артиллеристы, отмечал корреспондент английской газеты «Таймс», «заставили совершенно замолчать французский огонь, так что французы могли делать выстрелы только время от времени, через значительные промежутки, а в 10 часов почти совсем замолкли на этой стороне».

Русские артиллеристы и морские суда стреляли не только по ближним батареям противника. Их снаряды достигали и более отдаленных целей. Во время боя капитан пароходофрегата «Владимир» Г.И. Бутаков проявил смекалку, которая позволила значительно усилить эффективность орудий парохода. Он создал судну искусственный крен до 7 градусов, что увеличило дальность его пушек до 4—5 километров. За 5—8 октября корабль выпустил 241 бомбу и 164 ядра, заставив замолчать неприятельскую батарею. В ответ англичане стреляли значительно хуже, ибо из 500 снарядов, выпущенных с высот по неподвижному кораблю, попали только 10, но корабль не потерял боеспособности. Прием капитана «Владимира» затем неоднократно повторяли другие капитаны. А через несколько дней впервые в истории русской морской артиллерии орудия «Владимира» вели огонь по невидимой цели — английской 22-пушечной батарее.

В первый же день огнем русских батарей были уничтожены два пороховых склада французов и один англичан; пострадало пять французских линейных кораблей и фрегатов, а у англичан — два.

В этот день цель союзников — начать после бомбардировки штурм города — не была достигнута. Не смогли союзники подавить и огонь русских батарей. Один из французов, участник тех событий, писал: «День 17 октября вследствие ряда непредвиденных событий не оправдал надежд, которые на него возлагались. Устремившись в неведомое, торопились помешать прогрессирующему развитию обороны. Этот день разрушил много иллюзий... (Он) показал, что мы имели дело с неприятелем решительным, умным и что не без серьезной, убийственной борьбы, достойной нашего оружия, Франция и Англия водрузят свои соединенные знамена на стенах Севастополя».

Всю ночь после бомбардировки города на бастионах и батареях кипела работа: очищали рвы, строили пороховые погреба, исправляли брустверы, ставили новые орудия большего калибра. И утром 18 октября 3-й бастион и Малахов курган были вновь готовы вести огонь по английским батареям. Меншиков доносил в Петербург: «Крепость, которая выдержала такую страшную бомбардировку и успела потом в одну ночь исправить повреждения и заменить все подбитые свои орудия — не может, кажется, не внушить некоторые сомнения в надежде овладеть этою крепостью дешево и скоро».

После бомбардировки Севастополя 17 октября командование союзной армии находилось в нерешительности: готовиться к штурму или продолжать и усиливать бомбардировку города. Остановились на втором варианте. Каждый день на город обрушивались тысячи снарядов. Между тем, как считали сами защитники, установились относительно спокойные дни. Великий русский писатель, участник обороны Севастополя, Лев Николаевич Толстой детально и полно отобразил в своих «Севастопольских рассказах» оборону города, воздал должное героизму русских солдат, матросов и офицеров. О себе он писал мало. Но в письме брату, написанному в ноябре 1854 г., мы читаем: «Сколько я переузнал, переиспытал, перечувствовал в этот год, что решительно не знаешь, с чего начать описывать, да и сумеешь ли описать, как хочется... Теперь Силистрия (бывшая болгарская крепость Доростол) старая песнь, теперь Севастополь, про который я думаю, и вы читаете с замиранием сердца, и в котором я был четыре дня тому назад... в каком положении наши дела в Севастополе. Город осажден с одной стороны, с южной, на которой у нас не было никаких укреплений, когда неприятель подошел к нему. Теперь у нас на этой стороне более 500 орудий огромного калибра и несколько рядов земляных укреплений, решительно неприступных. Я провел неделю в крепости и до последнего дня бродил, как в лесу, между этими лабиринтами батарей. Неприятель уже более трех недель подошел в одном месте на 80 саженей и не идет вперед; при малейшем движении его вперед его засыпают градом снарядов.

Дух в войсках выше всякого описания. Во времена Древней Греции не было столько геройства. Корнилов, объезжая войска, вместо «здорово ребята!» говорил: «нужно умирать, ребята, умрете?» и войска отвечали «умрем, ваше превосходительство, ура!» И это был не эффект, а на лице каждого видно было, что не шутя, а взаправду, и уже 22000 исполнили это обещание.

Раненый солдат, почти умирающий, рассказывал мне, как они брали 24-ю французскую батарею и их не подкрепили; он плакал навзрыд. Рота моряков чуть не взбунтовалась за то, что их хотели сменить с батареи, на которой они простояли 30 дней под бомбами. Солдаты вырывают трубки из бомб. Женщины носят воду на бастионы для солдат. Многие убиты и ранены. Священники с крестами ходят на бастионы и под огнем читают молитвы. В одной бригаде, 24-го, было 160 человек, которые раненые не вышли из фронта. Чудное время! Теперь, впрочем, после 24-го, мы успокоились, — в Севастополе стало прекрасно. Неприятель почти не стреляет, и все убеждены, что он не возьмет города и это действительно невозможно. Есть три предположения: или он пойдет на приступ, или занимает нас фальшивыми работами, или укрепляется, чтобы зимовать. Первое менее, а второе более всего вероятно. Мне не удалось ни одного раза быть в деле; но я благодарю Бога за то, что я видел этих людей и живу в это славное время. Бомбардирование 5-го числа останется самым блестящим славным подвигом не только в русской, но и во всемирной истории. Более 1500 орудий два дня действовали по городу и не только не дали сдаться ему, но не заставили замолчать и 1200 наших батарей. Ежели, как мне кажется, в России невыгодно смотрят на эту кампанию, то потомство поставит ее выше всех других; не забудь, что мы с равными, даже меньшими силами, с одними штыками и с худшими войсками в русской армии (как 6-й корпус), деремся с неприятелем многочисленнейшим и имеющим флот, вооруженным 3000 орудиями, отлично вооруженным штуцерами, и с лучшими его войсками. Уж я не говорю о преимуществе его генералов.

Только наше войско может стоять и побеждать (мы еще победим, в этом я убежден) при таких условиях.

А война, кажется, затянулась надолго. За Силистрию я, как и следовало, не представлен, а по линии получил подпоручика, чему очень доволен, а то у меня было слишком старое отличие для прапорщика, стыдно было».