Столица: Симферополь
Крупнейшие города: Севастополь, Симферополь, Керчь, Евпатория, Ялта
Территория: 26,2 тыс. км2
Население: 1 977 000 (2005)
Крымовед
Путеводитель по Крыму
История Крыма
Въезд и транспорт
Курортные регионы
Пляжи Крыма
Аквапарки
Достопримечательности
Крым среди чудес Украины
Крымская кухня
Виноделие Крыма
Крым запечатлённый...
Вебкамеры и панорамы Карты и схемы Библиотека Ссылки Статьи
Группа ВКонтакте:

Интересные факты о Крыме:

В Форосском парке растет хорошо нам известное красное дерево. Древесина содержит синильную кислоту, яд, поэтому ствол нельзя трогать руками. Когда красное дерево используют для производства мебели, его предварительно высушивают, чтобы синильная кислота испарилась.

Главная страница » Библиотека » П.П Котельников. «Легенды восточного Крыма»

Чершамбе

Когда говорили о Сеит-Яя, всегда добавляли к нему определение одно и тоже — «бедный» Может потому, что был обладателем невероятной худобы. Все тело состояло из мослов, прикрытых тонкой загорелой кожей, Сеит-Яя здорово горбился, а поэтому, когда приходилось ему стоять, он опирался на длинную палку. Лицо доброе, все в глубоких морщинах, длинная седеющая борода, и голубые прозрачные глаза, так несвойственные крымскому татарину. Многие много странностей находили в этом человеке, начиная с того, что он по отечески любил детей, не выделяя из них никого. Каждого ребенка, проходившего мимо его сада, он останавливал и обязательно одаривал крупной грушей, персиком или спелой сладкой рябиной.

Гладя по головке тощей рукой детскую головку, он приговаривал: «Ничего, ты кушай, кушай!»

Часто была слышна его грустная песенка — Чершамбе-Чершамбе. В простенькой песенке без смысла про третий день недели пел Сеит-Яя.

Все знали эту Чершамбе, и знали, отчего поет ее бедный Сеит-Яя.

Никто уже не помнил, когда пришел Сеит-Яя в деревню, но все говорили о том, что еще тогда замечали за ним странное.

Руки у Сеит-Яя были золотыми, в селении не найти, кто бы лучше его сделал прищеп, положил катавлак, посадил чубуки. Никто не видел, чтобы он бездельничал, он всегда был в работе. Очень редко его можно было увидеть в кофейне, где он выпивал маленькую чашечку крепкого турецкого кофе. Он всегда казался тихим, безобидным. Но, тот, кто ближе был к нему, хорошо знал, как умеет Сеит-Яя подметить все смешное, и высказать открыто, никого не боясь. И поэтому многие, особенно люди богатые, не любили его. «Много себе позволяет, а сам в работниках ходит!» — говорили «обиженные», отворачивались, чтобы не говорить слов приветствия.

Отворачивался сотский Абляз, когда встречал Сеит-Яя, потому что, когда умерла его тетка, он рассказал в кофейне, как выли накануне на верхней деревне собаки.

Сеит-Яя сказал тогда громко: «Собаки воют к покойнику, или оповещают о том, что выбрали неумного в сотские!»

Отворачивался и Муртазы.

У Муртазы пала лошадь. Все поздравляли Муртазу, потому что народ верил, что гибель лошади или другого животного в то время, как в доме кто-нибудь болен, считается в нашей местности благоприятным для заболевшего знамением. Говорят, что Аллах в этом случае щадит человеческую жизнь, довольствуясь душой животного, пожалел Аллах человека, если вместо него взял его лошадь. Только Сеит-Яя ворчал:

— Мало у Аллаха дела, чтобы заниматься такими мелочами, как падеж лошади! Скоро бублики печь вам будет Аллах, а вы только рот раскрывать будете.

Качал головой мулла, говоря: «Плохо Сеит-Яя кончит, не знает язык его, что болтает».

И назвал его дурнем, когда услышал, как посмеялся Сеит-Яя над пятницей.

Пятница день особый, чтят его, и не только татары чтят. В пятницу шли татары пожилые в мечеть и позвали с собой Сеит-Яя. Усмехнулся Сеит-Яя:

— Идите, идите, я в среду приду. А ведь знал прекрасно, что недельный праздник у татар — пятница.

— Плохо дело, — сказали старики, — видно, Аллах отнял у него разум совсем. Дурень — Сеит-Яя.

И стали люди, кто сторониться, кто потешаться над ним, и никто не хотел отдавать свою дочь за него замуж.

А время Сеит-Яя жениться давно пришло, многие заметили, что стал тосковать он.

Заметила это и хозяйка, у которой Сеит-Яя служил в работниках.

Решила посватать одну вдовушку из казанских татарок. У тех татар девушки ходят открытыми, не стыдятся разговаривать с мужчинами, городское платье носят.

Сеит-Яя согласился. — Хотя и казанская, а женщина. Большой огурец, малый огурец, — все огурец.

— Сватай, — сказал он хозяйке, и вечером пошел к дому, где жила вдовушка.

Сидела вдовушка на пороге и жевала мастику. Посмотрел на нее из-под рукава Сеит-Яя.

— Хороша женщина, жаль только, что не закрывается. Спокойней было бы. Только муж видел бы…

Постоял еще немного, облокотившись о косяк. Потом сказал так, просто:

— Когда будет ночь, приходи в хозяйкин сад.

Присвистнул и ушел к себе.

Не ложился спать в эту ночь Сеит-Яя, не спала и вдовушка. Ворочалась на войлоке, вздыхала; ястык жаркой казалась. И когда смолкли голоса на деревне, накинула платок и пошла под орешину.

Пространство под орешиной — большое, и свадьбу можно устроить, не то что маленькой женщине спрятаться; однако скоро нашел ее Сеит-Яя. Кто ищет, всегда быстро находит.

— Буду тебя сватать, пойдешь за меня? — спросил Фатиму.

Колебалась та ответить. Пожалуй, люди засмеют, скажут, пошла замуж за дурня.

Но Сеит-Яя умел хорошо ласкать; к тому же принес целый платок сладкой баклавы и не боялся вдовушке шепнуть на ухо стыдное слово.

И согласилась вдовушка.

— Пойду! — сказала.

Веселым стал Сеит-Яя, двойную работу хозяйке делал. И думала хозяйка:

— Наверное поладил Сеит-Яя?…

А по пятницам, когда все татары отдыхали, он обустраивал свое хозяйство; складывал печь на дворе, чтобы выпекать хлеб; мастерил сарайчик для коровы.

— Сено где возьмешь? — спрашивала хозяйка.

— Накошу на Юланчике.

Дивилась хозяйка:

— Да ты в уме ли?

Потому что все знали, какое место Юланчик. Недаром люди назвали его Змеиным гнездом. В камышах жила змея, которая, свернувшись, казалась, копной сена, а когда шла полем, делала десять колен и больше. Правда, убили ее янычары. Акмелизский хан выписал из Стамбула. Но остались от нее детеныши. Потому что, когда принесли в деревню голову убитой, то она кишела змеенышами. И когда перепуганные люди разбежались в стороны, полетели змееныши в свое гнездо и обратились в джиннов. Таракташский джинджи видел их в пьяном хороводе.

И никто после того не ходил на Юланчик. Но вот Сеит-Яя не побоялся.

— Это люди все об Юланчике выдумали, — говорил он. — Никаких джиннов нет и шайтана нет, может, ничего нет.

— Тогда коси себе, дурень! — сказала хозяйка.

И пошел Сеит-Яя на Юланчик.

Оттого, что не ходили туда, стояла трава там по пояс, а из-под косы выскакивали зайцы, выпархивали птицы.

«Накошу сена, приду сюда охотиться», — подумал Сеит-Яя. И только подумал, как вдруг увидел через балку на бугре черную собаку с задранным вверх хвостом.

Завыла собака. Тоскливо, протяжно завыла. Вой, на волчий похожий. Передразнил ее Сеит-Яя.

— Вой, громче вой, я тоже так умею.

И не увидел больше собаки. Словно в воздухе растворилась Сам воздух словно вздрогнул и сжался. Нашла черная туча, закрыла солнце, погнала по земле серую тень свою. Прохладой повеяло, и Сеит-Яя решил отдохнуть. Взял, да и прилег под дикой грушей.

— На половину зимы накосил; зайцев набью — говорил сам с собой, — шубу жене сделаю; дичи набью — хозяйке отнесу; хозяйка свадьбу поможет справить.

И заснул Сеит-Яя, не слышал, как налетел из Бариколя пыльный вихрь, как закрутил скошенную траву, как завыл голодною собакой. Показалось только ему, что вдали музыка играет.

Открыл глаза и застыл от ужаса.

Летела на него козлиная свадьба. Впереди три огромных горбатых козла, с человечьим лицом, дудели на камышовых дудках: за ними старый козел с вывернутыми рогами бил в большой барабан коровьей ногой. Целым стадом скакали черные козлы и среди них на верблюде одногорбом сидела, вертясь, с бубном в руке, его невеста — Фатима. Хотел броситься к ней Сеит-Яя, но заметила она это и скрылась в горбе верблюда. И завизжали, запрыгали по всему камышу голые цыплята, и почернело от них окрестное поле, и понеслась свадьба дальше.

Помутилось в глазах Сеит-Яя. Вспоминал он потом только, что позади всех бежал горбатый урод, кланялся ему и кричал поворачиваясь на тонких ножках:

— Чершамбе, чершамбе!…

Прибежал обезумевший Сеит-Яя в деревню и не нашел своей невесты. Ушла куда-то и больше не возвращалась.

Целых двадцать лет жил после того Сеит-Яя в хозяйкином саду и только по пятницам приходил в деревню спросить, не видели ли его невесты; подходил к мечети и ждал, когда выйдет мулла. В плохой одежонке, скорбный и исхудалый, Сеит-Яя становился перед ним на колени и молил:

— Сделай так, чтобы пятница средой была, тогда найду невесту. Ведь горбатый джинн на свадьбе кричал: чершамбе, чершамбе.

И, возвращаясь к вечеру в свой сад, грустный и сгорбившийся, Сеит-Яя глухим голосом напевал свою печальную песенку:

Чершамбе, Чершамбе.

Предыдущая страница К оглавлению Следующая страница


 
 
Яндекс.Метрика © 2024 «Крымовед — путеводитель по Крыму». Главная О проекте Карта сайта Обратная связь