Глава 8. Картина Н.С. Самокиша «Эмиграция крымских татар» и советская цензура

Несколько лет назад, собирая архивные материалы по истории культуры в Крыму, обнаружил под грифом «секретно» переписку наркомата просвещения КАССР с Главлитом о запрещении тех или иных книг, пьес, спектаклей. Эти документы производят на читателя сильное впечатление. Я, разумеется, имел общее представление о месте и роли политической цензуры в системе советского тоталитаризма, но никогда не думал, что средневековая практика инквизиции возродилась с такой силой и подавляла так грубо все проявления свободы человеческого духа.

Советская цензура, это подлинное олицетворение тоталитарной тирании, фактически была введена сразу после захвата власти большевиками. Среди первых шагов нового правительства были запрет свободы слова и печати, закрытие оппозиционных газет, аресты журналистов. Вскоре через тайную полицию ВЧК-ГПУ был установлен всеохватный контроль бюрократического партийного аппарата над информацией и культурой, над обществом и государством.

С 1922 г. все виды цензуры были объединены в одно ведомство Главлит при наркомате просвещения. «Просвещение» — это скорее надо понимать в противоположном смысле. Ибо это «министерство правды», используя знаменитое выражение Оруэлла, распространяло ложь и дезинформацию, превратилось в подлинную идеологическую инквизицию новейшего времени.¹

Деятельность цензуры стала преступлением против отечественной культуры и науки, так как она отгородила их от мировой цивилизации, обрекла страну на самоизоляцию. Заканчивая статью «О научной работе в Крыму в 1917—1921 гг.», ректор Таврического университета акад. В.И. Вернадский высказал глубокую и до сих пор актуальную мысль: «...отсутствие мирового обмена (книгами, журналами — Д.У.) является одним из величайших несчастий, постигших русскую науку».² Именно с тех пор сочинения репрессированных авторов, иностранные книги и журналы очутились в спецхранах, этих могильниках человеческой мысли.³

Эти общие положения мне были известны, но только теперь, листая циркуляры Главлита с одним неизменным словом «запретить», «запретить», «запретить», я понял, какой колоссальный вред нанес тоталитаризм духовному развитию народов СССР.

Картина Н.С. Самокиша «Эмиграция крымских татар»

Кого же боялись московские невежды, чьи труды и выступления они запрещали? Вот указание о «недопущении» пьесы Каменского «Астория» московского сатирического театра «Кривое зеркало». Юмор и сатира оказались страшнее Врангеля. Вот запрет на выступления куплетистов Креминского и Михайлова. О последнем сказано так: «ГПУ находит всякого рода «сочинения» г-ну Михайлову необходимо категорически запретить. Автор политически абсолютно нездоров».⁴

В другой папке крымского архива мое внимание привлекла фамилия А.Ф. Лосева. Сегодня это имя известно во всем мире. Алексей Лосев — выдающийся философ современности, его по праву называют Платоном двадцатого века. Неудивительно, что, отмечая столетие со дня рождения ученого, 1993 г. ЮНЕСКО провозгласило годом Лосева.

Возвращаясь мысленно назад, скажем, что только в течение 1927—1930 гг. было напечатано восемь книг этого автора. Некоторые из них («О понятии художественной формы», «Философия имени», «Логика математики и музыки») цензура запретила, и об этом имеются сведения в архивном деле. Основания для запрета сформулированы кратко. О «Философии имени» сказано: «Направление книги — борьба против философии марксизма», а основную мысль другой книги цензор резюмировал следующим образом: «Отрицание научных обоснований музыки и подмена их идеалистической теорией феноменологии».⁵

Известно, что наибольшую ярость идеологических церберов вызвала книга А.Ф. Лосева «Диалектика мифа». В ней он прямо и открыто заявил: «Диалектический материализм есть вопиющая нелепость».⁶ Главным противоречием XX века философ считает борьбу моральных ценностей: добра и света против зла и тьмы, Христа против Сатаны.

С трибуны XVI съезда большевистской партии «потомственный сапожник», малограмотный сталинский холуй Лазарь Каганович облил ученого грязной бранью («философ-мракобес», «реакционер и черносотенец», «наглейший наш классовый враг»). Против него выступил также пролетарский писатель Максим Горький, «вечный полуинтеллигент», по выражению И.А. Бунина⁷. Клеветническая кампания закончилась тем, что Лосев за свои научные воззрения был осужден к 10 годам заключения.

В списках из крымского архива найдены также запрещенные к печати в Харькове, тогдашней столице УССР, первые научные работы на украинском языке по экономической теории. В 1926 г. о рукописи книги Г. Хименко цензор писал: «Вместо ясной разработки марксовой теории чувствуется влияние буржуазных экономистов». В другой книге давались рекомендации относительно проведения режима экономии в народном хозяйстве. Стремление решить такую острую проблему Совдепии, как величайшая безхозяйственность и расточительность, казалось бы, следовало всячески поощрять. Но нет! Неведомый чиновник пишет, что эта книга якобы извращает действительность, дает «эсеровские рецепты уравнительности».⁸ Хотя, в действительности, именно большевистская «уравниловка» и стала главным препятствием на пути повышения общественной производительности труда.

Из архивного документа узнаем, что в период с 1 октября 1926 г. по 1 апреля 1927 г. в УССР было запрещено 20 книг, среди которых произведения знаменитого баснописца Леонида Глибова. И это не единичный факт, когда инквизиторы с партбилетом в кармане препятствовали народу читать книги классиков отечественной и мировой литературы. Так, в апреле 1927 г. Главлит РСФСР запретил повесть Л. Толстого «Кавказский пленник», а также книгу Анри Барбюса «Дневник Иисуса». Французский писатель, как известно, вскоре станет одним из апологетов кровавого кремлевского диктатора. Да что Барбюс? Не разрешили печатать стихотворение на смерть председателя ГПУ под названием «Феликс Дзержинский», начинавшееся словами «Еще один, еще один, и мертв он».⁹ Это двусмысленное выражение, по-видимому, намекало на неожиданную кончину незадолго перед этим полководца Красной Армии М.В. Фрунзе. Некоторые уже напечатанные книги о вождях большевиков были запрятаны в спецхран. Не пощадили и Ленина — несколько изданий его книги «О Троцком и троцкизме», три книги Горького, почти все книги наркома просвещения Луначарского.¹⁰

Особое возмущение вызывает запрет детских книг и сказок. В частности, крымские дети были лишены возможности читать проникнутые глубоким гуманизмом и любовью к животным рассказы Д. Мамина-Сибиряка «Ахметка» и «Ак-Базет — лошадь киргиза», как и небольшое, на четыре страницы, сочинение А. Остроумова «Ахмет Акай. Татарская сказка».¹¹ В подобном направлении цензуры просматривается определенная русификаторская тенденция — ограничить доступ к читателям Крыма литературы, где главными действующими лицами были представители тюркских национальностей. Не случайно и то, что еще в 1924 г. был согласован с ГПУ список книг на крымскотатарском языке, подлежащих изъятию из Дерекойской избы-читальни Ялтинского района; всего 67 наименований.¹² Этим, очевидно, и объясняются многочисленные жалобы из сельских районов КАССР на отсутствие литературы на родном языке. Об этом свидетельствует, например, письмо председателю ЦИК из с. Эфендикой Бахчисарайского района: «В избе-читальне много русских книг, но население не читает их, а желает побольше татарских книг».¹³

Нельзя думать, что «охота на ведьм» велась в Крыму лишь по указке сверху; местные власти проявляли немало собственной инициативы в этом грязном деле. Еще в апреле 1922 г. в ЦК партии поступила жалоба сотрудника газеты «Красный Крым» Н. Новогрудского, в которой говорилось о развернувшейся в Крыму кампании «зажимания печати» и «удушения прессы». Журналист обвинял местных руководителей в стремлении превратить советскую газету в угодного властям «вестника санкт-петербургского градоначальника»¹⁴. Вскоре так оно и случилось, и не только в Крыму, а по всей стране. Когда в 19281929 гг. началась кампания травли Балича, Озенбашлы, Айвазова, Одабаша, Чобан-Заде и других деятелей культуры, то все обвинения ограничивались цитатами из их выступлений и публикаций, соответствующим образом препарированными. В каждом предложении, в каждом слове, даже в совсем невинных книжках для детей, в букварях новейшие иезуиты видели угрозу советской власти. На совещании в обкоме партии (ноябрь 1929 г.) один из ораторов, говоря о крымских изданиях, бил тревогу: «Если вы возьмете детские книжки, вы найдете там очень много контрреволюционных моментов».¹⁵ В чем конкретно проявлялись эти «моменты», он объяснить не смог. Летом 1934 г. бюро обкома партии рассмотрело вопрос о работе Крымлита и установило ряд существенных недостатков. Они выражались в притуплении политической бдительности, в результате чего в автономной республике распространялись «невыдержанные книги» (за последние 5 месяцев изъято восемь книг) и «невыдержанные листовки».¹⁶ В решении обкома не указаны конкретные факты этой политической ошибки. Можно предположить, однако, что цензоры просто не успели уничтожить все книги «врагов народа». Так, например, как только был арестован заведующий агитпропом Ольховой, обком партии распорядился проверить всю литературу, изданную в Крыму под его редакцией, и отправить ее в спецхран.¹⁷

Исключительно циничным и в то же время типичным для того времени стал случай с выдающимся украинским художником, академиком Николаем Семеновичем Самокишем, проживавшим с 1918 г. в Симферополе, которому в начале осени 1940 г. исполнялось 80 лет. В связи с этим особым решением крымских властей был создан комитет по проведению юбилея живописца, имевшего звание заслуженного деятеля искусств РСФСР.

7 сентября 1940 г. в газете «Красный Крым» на первой полосе рядом с большим портретом Н.С. Самокиша были помещены приветствия юбиляру от Крымского обкома ВКП(б), Президиума Верховного Совета и Совнаркома КАССР, а также поздравления от ведущих мастеров батальной живописи того времени — Савицкого, Соколова-Скаля, Йогансона, Христенко и др.

Вся третья страница газеты была отдана юбилейным материалам под общим заголовком «Выдающийся мастер советской живописи». Среди различных полотен, созданных юбиляром, называлась картина «Голод в Крыму в 1921—1922 гг.», написанная на основе личных наблюдений художника и нарисованных им сцен с натуры. О другой работе Самокиша упоминает в своей статье харьковский искусствовед Ю. Штаерман: «Трагическое прошлое крымских татар глубоко тронуло художника. В своей картине «Эмиграция крымских татар в Турцию» он изобразил горестное оставление родной земли».¹⁸ Следует уточнить, что этот свой труд Самокиш закончил в 1934 г., и до начала войны картина была выставлена в Симферопольском художественном музее.

Отвлекаясь от юбилея, стоит еще раз повторить мысль о большом интересе художника к прошлому крымскотатарского народа и глубокой симпатии к нему. Кроме названных выше двух картин, истории крымских татар он посвятил еще несколько полотен. Из переписки Самокиша с известным украинским историком акад. Д. Яворницким стало известно, что в 1930—1932 гг. художник просил его советов относительно точности исторических реалий при исполнении картин «Штурм турецкой галеры казацкими чайками» и «Как казаки отбивают ясырь у татар».¹⁹ На этих полотнах с большой художественной силой и в соответствии с исторической правдой изображены эпизоды из сложного, неоднозначного казацко-турецко-татарского прошлого. Однако в них нет и намека на презрение или ненависть художника к боевым противникам запорожских казаков. Просто таким было неприукрашенное прошлое...

Вернемся, однако, к юбилею Самокиша. На следующий день, 8 сентября, «Красный Крым» публикует указ президиума Верховного Совета СССР о награждении Н.С. Самокиша орденом Трудового Красного Знамени. Таким образом, чествование мастера кисти, в том числе и через средства массовой информации, прошло заведенным тогда порядком и, казалось бы, без всяких особых приключений. А между тем в недрах тайных канцелярий как местной, так и московской цензуры юбилей Самокиша и его картина об эмиграции татар вызвали настоящую бурю.

О грубом произволе местных идеологических держиморд рассказывает дело в крымском партархиве. Начальник Главлита СССР 21 сентября 1940 г. пишет гневное письмо секретарю обкома партии в связи с жалобой своего подчиненного, начальника крымской цензуры, несправедливо наказанного партийным органом.

Случилось вот что: газета «Красный Крым», готовя юбилейный номер, который должен был выйти 7 сентября, выбрала для публикации фотографию с подписью «Академик Н.С. Самокиш за работой над картиной «Эмиграция татар в Турцию в царские времена». В этом неусыпный партийный страж над печатным органом увидел потерю политической бдительности со стороны редакции газеты и цензора. Очевидно, именно по его требованию иллюстрация была снята, так как на третьей странице «Красного Крыма» она не появилась.

Реакция на сигнал партийного контролера была немедленной — 7 сентября, в день выхода номера газеты с юбилейными материалами, срочно созванное бюро обкома партии сняло с должности заместителя редактора газеты и объявило строгий выговор цензору. В чем они провинились? По мнению идеологических жандармов, они допустили грубую политическую ошибку, поскольку, как говорилось в постановлении бюро, «фотоснимок в современных условиях может быть использован буржуазно-националистическими элементами в своих целях для агитации против советской власти и может вызвать кривотолки».

В свою очередь, московский вельможа обвиняет в политической слепоте крымских товарищей. Он уверен, что его подчиненный поступил правильно и спрашивает угрожающим тоном; «Ознакомившись с напечатанным фото (?), не вижу политической ошибки... Как можно допустить даже мысль (подчеркнуто в тексте — Д.У.), что сегодня у татар — колхозников, рабочих и интеллигенции КАССР — есть желание бежать в Турцию? Мысль такая неверная и вредная.»²⁰

Что ответили Москве крымские партийные чиновники, неизвестно. Однако приведенный документ ярко свидетельствует о лицемерии как руководителя всесоюзной цензуры, так и крымских партийцев. Даже упоминание на картине Самокиша о хорошо известном историческом факте не должно было дойти до народных масс. Умолчание о событии — один из способов фальсификации истории. Между тем в Крыму хорошо помнили приведенные в книге Амета Озенбашлы многочисленные свидетельства о принудительной эмиграции в Турцию крымских татар. Картина Самокиша изображала один из трагических эпизодов бегства с родины тысяч и тысяч коренных жителей после позорного поражения России в Восточной (Крымской) войне. По самым скромным подсчетам, полуостров потерял тогда 75% своего трудолюбивого населения²¹ и превратился в мертвую безлюдную пустыню. Достаточно вспомнить яркие описания этого состояния в известной книге Е. Маркова.²²

Советская цензура в Крыму не только систематически запрещала, слепо исполняя приказы из Москвы, те или иные книги или прятала их в темницы спецхрана. На этот раз уже сверхбдительные партийные контролеры не допустили появления в газете картины знаменитого художника, признанного по всей стране и обласканного верхушкой Красной Армии как непревзойденного живописца-баталиста. На картинах Самокиша боевая конница вызывала чувство восхищения у старых кавалеристов, стоявших во главе вооруженных сил — маршалов Ворошилова, Буденного, Тимошенко. Покуситься на такую величину, как Самокиш, крымским партийцам было «не по чину».

Однако эпизод с запретом публикации картины «Эмиграция крымских татар в Турцию» вызывает и другие размышления. Нет сомнения, что если бы Самокиш жил и творил не в Крыму, а где-либо на территории Украины, он неизбежно был бы обвинен в прославлении украинского прошлого, поэтизации казачества и, в конечном счете, зачислен в ряды «буржуазных националистов». Немало украинских поэтов, писателей и художников за меньшие провинности поплатились головой в годы уничтожения деятелей культуры национальных республик. Самокиш, к счастью, избежал такой трагической участи.

В средние века, борясь против наступления Реформации, которая возвестила освобождение человека от духовного рабства, инквизиция составила указатель запрещенных книг «Index librorum prohibitorum». На протяжении нескольких столетий он постоянно пополнялся, но туда вошло в тысячи раз меньше книг, чем в списки Главлита. Указатель инквизиции был окончательно отменен в 1966 г., то есть на 25 лет раньше ликвидации советской цензуры.

Однако сегодня в Крыму некоторые политические силы, кажется, об этих переменах еще не знают. Не преодолена ментальность тоталитарной эпохи с ее принципом «кто не с нами, тот наш враг», желание запретить свободное слово и закрыть рот всем, кто не повторяет их шовинистические, лживые лозунги. Это проявляется в преследовании некоторых газет, их дискриминации, травле журналистов и ученых. Вчера за научные идеи жестоко карали Лосева, пытались диктовать, что и как рисовать Самокишу, сегодня нападают на оппозиционные газеты, увольняют с работы неугодных редакторов, возбуждают уголовные дела против принципиальных журналистов.

Гонения на свободу мысли и вольное слово, политическая цензура — неизменная черта диктаторских режимов в разных уголках земли. Но никакая власть, никакое правительство, говорил А.И. Герцен, не может устоять противу всеразрушительного действия типографского снаряда... Мысль! Великое слово! Что же составляет величие человека, как не мысль? Да будет же она свободна, как должен быть свободен человек.

К этим вещим словам великого русского демократа присоединится всякий честный человек.

* * *

Есть что-то глубоко символичное в том, что в Симферополе, именно на улице, носящей имя Н.С. Самокиша, возрождается очаг крымскотатарской культуры — Республиканская библиотека им. Гаспринского, в стенах которой часто проводятся выставки современных крымскотатарских художников. Такое соседство олицетворяет вечную дружбу украинского и крымскотатарского народов, в равной степени подвергшихся жестоким гонениям со стороны большевистской тирании, погубившей в 30-е годы интеллектуальную элиту двух народов. Их дружба и единство — залог того, что подобные преступления никогда больше не повторятся.

Примечания

1. Подробнее см.: Блюм А.В. За кулисами «министерства правды». Тайная история советской цензуры, 1917—1929. — СПБ, 1994; Баран В. Цензура в системі тоталітаризму // Сучасність. — 1994. — № 6. — С. 104—117. Интересно отметить, что агитпроп обкома партии опротестовал создание Крымлита в качестве самостоятельного учреждения (РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 60, д. 607, л. 1). Мнением провинциальных чиновников Москва, однако, пренебрегла.

2. Наука и ее работники. — 1921. — № 4. — С. 12.

3. В недрах спецхрана за годы большевистской диктатуры от читателей были скрыты более трехсот тысяч названий книг, полмиллиона журналов и один миллион газет. Подавляющее большинство книг (260 тыс.) вышли на иностранных языках. См.: Джимбинов С. Эпитафия спецхрану // Новый мир. — 1990. — № 5. — С. 244—245.

Особую ненависть советские цензоры испытывали к культуре репрессированных в 1944—1945 годах народов. В марте 1945 г. дирекция государственной библиотеки им. В.И. Ленина проявила позорную инициативу, направив в Главлит запрос об изъятии из общего пользования книг и каталогов о Крымско-Татарской (так в тексте. — Д.У.), Чечено-Ингушской, Карачаево-Балкарской (так в тексте. — Д.У.) и Калмыцкой АССР. (Отметим в скобках поразительное невежество библиотечных бюрократов, не знавших правильного названия автономных республик СССР). Спустя три дня (завидная оперативность) Главлит издал приказ, переводивший всю литературу о депортированных народах в спецхран. (История советской политической цензуры: Документы и комментарии. — М., 1997. — С. 506, 630). Это был только первый шаг к сокрытию правды о прошлом и к фальсификации истории крымскотатарского народа. Второе мероприятие в этом направлении — сессия крымских научных учреждений АН СССР в мае 1952 г., последствия которой ощущаются до сих пор в писаниях отдельных местных историков.

4. ГААРК, ф. Р—20, оп. 3, д. 8, л. 5. 16—17, 32, 40.

5. Там же, д. 48, л. 23. См. также: д. 15, л. 2—12.

6. Лосев А.Ф. Из ранних произведений. — М., 1990. — С. 507.

7. Наш современник. — 1990. — № 11. — С. 180—182.

8. ГААРК, ф. Р—20, оп. 3, д. 48, л. 13.

9. Там же, л. 7, 38.

10. Джимбинов С. Указ. соч. — С. 245. Само собой разумеется, что на закрытое для читателя хранение были поставлены многочисленные издания книг и брошюр всей «ленинской гвардии», уничтоженной в 1937—1938 гг.

11. ГААРК, ф. Р—20, оп. 3, д. 48, л. 38.

12. Там же, д. 8, л. 36.

13. Там же, д. 44, л. 98.

14. РЦХИДНИ, ф. 17, оп.60, д. 845, л. 192.

15. ГААРК, ф. П—1, оп. 1, д. 870, л. 128.

16. РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 21, д. 2479, л. 60 об.

17. Там же, д. 2486, л. 120.

18. Красный Крым. — 1940. — 7 сентября.

19. Днепропетровский исторический музей им. Д. Яворницкого. Отдел фондов, арх. — 12144, 12145, 12148, 12149, 12158.

20. ГААРК, ф. П—1, оп. 1, д. 2015, л. 45. Видимо, в Главлит был направлен первоначальный набор газеты с напечатанным фотоснимком, из-за которого возник конфликт между цензурой и партийным аппаратом. Начальником Главлита СССР тогда был Н.Г. Садчиков, молодой выдвиженец периода ежовщины. В своем ведомстве он установил жестокий террор. Вскоре после его назначения в 1938 г. многие сотрудники цензуры «сменили красный карандаш на лагерное кайло» (Костырченко Г.В. Советская цензура в 1941—1945 гг. // Вопросы истории. — 1996. — № 11—12. — С. 87). Тот факт, что Садчиков взял крымских цензоров под свою защиту можно объяснить лишь желанием высокопоставленного вельможи не допустить постороннего вмешательства в свою вотчину.

21. Книга А. Озенбашлы вышла на крымскотатарском языке арабской графикой в 1926 г. Фрагмент из нее был напечатан на русском языке. См.: Озенбашлы А. Роль царского правительства в эмиграции крымских татар // Крым. — 1926. — № 2. — С. 143—146. См. также новейшие работы: Хоменко О.С. Миграционные процессы начала 60-х годов XIX в. на страницах крымской периодики // Проблемы политической истории Крыма: итоги и перспективы. — Симферополь, 1996. — С. 101; Karpat K. Ottoman Population 1830—1914. Demographic and Social Characteristics. — Madison, 1984. — P. 66.

22. Марков Е.В. Очерки Крыма. Картинки крымской жизни, истории и природы. — Симферополь, 1995 (1-е издание — 1872).