«Вот наш герой...»

Более чем двадцатилетняя попытка погружения в бездну пушкинских текстов, пушкиноведческой литературы помогла мне составить литературные портреты Пушкина разных лет, фрагменты которых вышли из-под пера мастеров словесности, друзей поэта и людей из его окружения, многих одаренных пушкиноведов.

Черты каждого такого портрета разбросаны будто мозаика на тысячах страниц пушкинских сочинений, трудов литературоведов, мемуарной литературы и документов.

Богата иконография поэта.

Такое разнообразие источников радует... и усложняет положение читателей, которым и сегодня составить себе представление, скажем, о Пушкине времен Гурзуфа и Бахчисарая — по-прежнему задача не из легких.

Каков же он, Пушкин, бродящий вокруг Аю-Дага, поверяющий пестрые крымские рифмы клочку бумаги, Пушкин, слушающий мудрые речи Раевских-старших и доверивший свои тайны ротмистру Николаю Раевскому?

Со страниц мемуаров на нас смотрит физически крепкий молодой человек небольшого, по сегодняшним меркам, роста. Лев Пушкин писал о брате: «Ростом он был мал (в нем было с небольшим 5 вершков)» [1]. Сохранился документ, писанный рукой самого поэта:

«Билет на проезд в Петербург
<29 ноября 1825 г>
Билет
Сей дан села Тригорскаго людям: Алексею Хохлову росту 2 арш. 4 вер., волосы темнорусыя, глаза голубыя, бороду бреет, лет 29...» [2].

Под именем Алексея Хохлова скрывался сам поэт, решивший после смерти Александра I нелегально ехать в Петербург. В подорожной он несколько уменьшил свой рост и прибавил себе несколько лет.

Б.М. Шубин уточнил: «По мнению одних, ростом Александр Сергеевич был мал, другие же пишут, что он был среднего роста» [3]. Он же, говоря о картине Н.Г. Чернецова «Парад на Царицыном лугу», отметил: «Под изображением Пушкина рукой художника помечено: «...ростом 2 арш. 5 верш. с половиною», что в переводе на десятичную систему составляет 166,74 см, т.е. по тем временам рост вполне средний» [4].

Профессор истории Московского университетам. П. Погодин, присутствовавший 12 октября 1826 года на чтении Пушкиным «Бориса Годунова» в Москве у Веневитиновых, позднее вспоминал: «...Это был среднего роста, почти низенький человечек...» [5]. Подобные впечатления остались и у студента третьего курса университета Ивана Тургенева, пришедшего в квартиру профессора русской словесности П.А. Плетнева. Он «столкнулся с человеком среднего роста..» [6].

Крылов, Пушкин, Жуковский и Гнедич в Летнем саду. Н. Чернецов. 1832 год

В Крыму, к сожалению, как и вообще на юге, поэт не стал объектом внимания художников. Его портреты той поры нам неизвестны. Они появились в 1827 году, после ссылки.

В мемуарах современники поэта в большинстве случаев утверждают, что был он плечист, «тонок и сложен необыкновенно крепко и соразмерно» [7].

Первый биограф поэта П.В. Анненков утверждал: «Физическая организация молодого Пушкина, крепкая, мускулистая и гибкая, была чрезвычайно развита гимнастическими упражнениями. Он славился как неутомимый ходок пешком, страстный охотник до купания, до езды верхом, и отлично дрался на эспадронах, считаясь чуть ли не первым учеником известного фехтовального учителя Вальвиля» [8].

Еще одно свидетельство: «Он, по матери, происходил от Арапа и гибкостью членов, быстротой телодвижений несколько походил на негров...» [9].

Находясь на юге, поэт оставался заядлым ходоком и наездником. Достаточно вспомнить его верховой переход в компании Раевских от Гурзуфа до Бахчисарая.

Популярный актер П.А. Каратыгин вспоминал, каким он увидел Пушкина в окне квартиры Н.С. Всеволожского. На окне сидел хозяин «и еще кто-то с плоским приплюснутым носом, большими губами и смуглым лицом мулата» [10].

Позднее сам А.С. Пушкин сообщал брату: «На днях я мерялся поясом с Евпраксией (Вульф), и талии наши нашлись одинаковы. Следственно из двух одно: или я имею талию 15-летней девушки, или она — талью 25-летнего мужщины» [11].

Пушкин на Ай-Петри. Картина И. Айвазовского

Дополним портрет пушкинской белозубой улыбкой, большими голубыми глазами, темно-русыми волосами, вьющимися до плеч, в соответствии с романтической модой.

На проекте иллюстрации к первой главе «Онегина», в письме к брату Льву, Пушкин изобразил себя со спины, с атрибутом вольнодумца — кудрями до плеч.

Чем не его герой Владимир Ленский, привезший из Германии «Всегда восторженную речь // И кудри черные до плеч».

А знакомые всем густые бакенбарды появятся уже после южной ссылки. Чаще всего в сознании современного читателя закреплено представление о внешности Пушкина зрелых лет, с пышными бакенбардами. Уверен, что для многих почитателей поэта станет новостью тот факт, что ни в Петербурге, ни в Крыму у Пушкина не только бакенбардов, но и привычной для всех шевелюры еще не было.

Автопортрет А.С. Пушкина в рукописи поэта

Вопрос о бакенбардах прямо связан с вопросом о здоровье поэта. В своих «Записках» Пушкин отметил, говоря о конце 1817 — начале 1818 года: «Я занемог гнилою горячкой» [12]. Особенно он болел в январе — феврале 1818 года. «Гнилая горячка — по-видимому, тиф», — так комментирует его болезнь Я.Л. Левкович [13].

25 июня 1819 года дядюшка Василий Львович в письме П.А. Вяземскому сообщает о племяннике: «Он болен злою горячкою» [14].

В связи с болезнью Пушкину обривают голову, и 14 августа он приветствует своего знакомого Дембровского, «размахивая снятым с головы париком» [15]. В августе-сентябре «Пушкин в ложе Большого театра с Колосовыми, сняв с себя парик, обмахивается им как веером» [16].

Свидетельствует А.М. Каратыгина (Колосова): «В 1818 году, после жестокой горячки, ему обрили голову, и он носил парик... Как-то, в Большом театре, он вошел к нам в ложу... В самой патетической сцене Пушкин, жалуясь на жару, снял с себя парик и начал им обмахиваться, как веером.. Это рассмешило сидевших в соседних ложах, обратило на нас внимание и находившихся в креслах. Мы стали унимать шалуна..» [17].

В «Летописи...» М.А. Цявловского мы находим сведения, относящиеся к 1820 году: «Май, 24 (?)... 26 (?). Выкупавшись в Днепре, Пушкин заболевает лихорадкой» [18]. Сам поэт писал об этом так: «Приехав в Екатеринославль, я соскучился, поехал кататься по Днепру, выкупался и схватил горячку по моему обыкновенью» [19].

Доктор Рудыковский, приехав в Екатеринослав с Раевскими, писал о состоянии поэта: «...Я нашел, что у него была лихорадка» [20].

Болезнь преследовала Александра в Крыму и Кишиневе.

1820 год. «Ноябрь, 3. Петербург. А.И. Тургенев в письме к Вяземскому в Варшаву сообщает: «Баранов, симферопольский губернатор, уведомляет нас, что Пушкин-поэт был у него с Раевским и что он отправил его в лихорадке в Бессарабию» [21].

Пушкин, вспоминая о своем пребывании в Бахчисарае, писал: «Лихорадка меня мучила» [22].

Посмотрим на кишиневские дни поэта: «Выдержав не одну горячку, он принужден был не один раз брить себе голову; не желая носить парик (да к тому же в Кишиневе и сделать его было некому), он заменил парик фескою и так являлся в коротком обществе» [23].

Брили голову ему, как известно, не впервые. Еще в Петербурге он выздоровел, «...отделавшись лишь временной потерей кудрей — во время болезни его обрили наголо.

Я ускользнул от Эскулапа.
Худой, обритый — но живой...
      [«N.N. (В.В. Энгельгардту)»]» [24].

Болезнь преследовала поэта долго и упорно, лишая возможности отрастить шевелюру и украсить себя бакенбардами. Это подтверждается и автопортретами Пушкина. Нет бакенбардов ни на его автопортрете 1817—1818 (?) годов [25], ни на его же майском автопортрете 1821 года, созданном в Кишиневе [26].

Что же это за болезнь? Видимо, не всегда это был тиф. «В те времена «горячкой» называли всякую длительную болезнь с высокой температурой. Лекари различали горячку нервную, желчную и гнилую. У Пушкина определили чуть ли не самую опасную — гнилую» [27].

А.М. Колосова. Рисунок Пушкина

Еще одна версия: «Горячкой по тогдашней диагностике именовали всевозможные болезни с высокой температурой. Различали горячку нервную, желчную, гнилую, кишечную, «с пятнышками» (сыпной тиф)» [28].

Причинами горячек могли быть, например, сырость, отсутствие канализации, засорение каналов и рек, куда спускали все городские нечистоты. Отсюда эпидемии желудочных заболеваний, «тифуса» («нервной горячки»), «кишечной», или «с пятнышками» [29].

А вот мнение доктора медицинских наук Б.М. Шубина: «Что за болезнь «гнилая горячка»? Ответить с уверенностью на этот вопрос сегодня нельзя, так как понятие «горячка» объединило все тифы, малярию, грипп и разные лихорадочные состояния. Правда, между горячкой и лихорадкой существовала некая разница. В.И. Даль определил ее следующим образом: «Обычно лихорадкой зовут небольшую и недлительную горячку, ...а горячкой — длительную и опасную, например нервную, желчную, гнилую и пр.».

Автопортрет А.С. Пушкина на заштрихованном фоне. 1817—1818 (?) годы

Определение «гнилая» дает основание предположить, что горячка вызвана воспалительным процессом, хотя в клинической картине заболевания, вернее в том, что нам известно о ней, не было признаков воспаления какого либо органа, включая легкие и почки. Я склонен считать, что Александр Сергеевич болел тяжелой формой малярии. В пользу этого предположения — рецидивы заболевания в последующие два года и эффект от лечения хиной, которое в 1820 году провел доктор Е.П. Рудыковский» [30].

«Тот факт, что Александр Сергеевич в конце концов, как говорится, несмотря на лечение, выздоровел, тоже свидетельствует в пользу малярии — любой воспалительный процесс от такой терапии только бы усугубился» [31]. Последняя фраза относится к лечению поэта в 1817 году, когда врач Якоб Лейтон «в случае с молодым Пушкиным, учитывая особенно высокую лихорадку, ...решился на «чрезвычайные меры» и применил ванны со льдом» [32].

Когда же его внешний облик сформировался окончательно? С большей или меньшей точностью на этот вопрос ответил Иван Пущин, любимый друг поэта, навестивший его в Михайловском 11 января 1825 года после многолетней разлуки. В своих «Записках о Пушкине» его однокашник сообщил: «Наружно он мало переменился, оброс только бакенбардами...» [33].

От «физической организации» поэта перейдем к пушкинскому быту той поры, и, в частности, его манере одеваться.

В петербургской части «Летописи...» М.А. Цявловского отмечено: «1817. Июнь — 1820. Май, 6. Пушкин носит широкий черный фрак с нескошенными фалдами («а l'americaine») и шляпу с прямыми полями («a la boIivar») [34]. Обычно это была черная атласная шляпа. И сразу вспоминается: «Надев широкий боливар, // Онегин едет на бульвар...». Знаток старого Петербурга М.И. Пыляев подтверждает: «В описываемую эпоху на улицах Петербурга попадались и модные на головах «боливары», это была шляпа необычайной величины, не сняв такой шляпы, трудно было пройти в узкую дверь» [35].

Что же до черного фрака, то Пушкин этим отличался от большей части столичной дворянской молодежи, носившей разноцветные фраки. Для поэта, шедшего к романтизму, черный цвет становится любимым и повседневным. «Ощущение черных фраков как траурных сделало их романтическими и способствовало победе этого цвета уже в 1820-е гг.» [36].

Еще одна дань моде со стороны Пушкина, по воспоминаниям актрисы А.М. Каратыгиной, «его огромные, отпущенные на руках ногти» [37].

Ей вторит литературовед П.И. Бартенев: Тогда же (после горячки 1818 г. — авт.) начал он носить длинные ногти — привычка, которой он не поменял до конца, любя щеголять своими ужасными пальцами» [38]. До конца жизни поэт ухаживал за ними и часто тщательно полировал.

«Пущин в гостях у Пушкина в Михайловском». Картина Н. Ге

Всякая, а тем более жесткая регламентация форм поведения ведет к протесту. Тем более, если это касается такой индивидуальности, как наш поэт. В начале 1820-х годов в Россию пожаловал дендизм — поведение, приобретавшее окраску романтического бунтарства. Невский проспект заполнили доморощенные денди, всем своим поведением и внешним видом демонстрировавшие пренебрежение к общественному мнению.

Тут самое время вспомнить пушкинское отношение к службе. Из этого же ряда — поведение Александра Сергеевича в театрах и гостиных столицы.

А манера одеваться? Кто-то носит синий, кто-то зеленый или коричневый фрак. Кто-то, но только не Пушкин.

В начале 1820-х годов длинные ногти — это атрибут внешности денди. Перед отъездом поэта в Екатеринослав они опять будут отполированы, а фрак обретет свое законное место в дорожной коляске.

Разумеется, гардероб Александра не ограничивался этим ни в Петербурге, ни на юге. В Одессе, например, он одевал черный сюртук, черную широкополую шляпу, носил железную трость.

Подписи Пушкина, Грибоедова и Кюхельбекера под текстом присяги при зачислении в коллегию иностранных дел 15 июня 1817 года

От служащих министерства иностранных дел, среди которых оказался поэт, требовались «безукоризненные манеры, хороший французский язык (а в русском языке — ясность слога и изящный «карамзинский» стиль) и тщательность в одежде» [39]. В министерстве ему приходилось также появляться в служебном мундире. В июне 1817 года поэт впервые отправляется на службу «в форменном мундире, белых брюках, в треуголке, при шпаге» [40].

Позже, приехав в Екатеринослав, готовясь к встрече с генералом И.Н. Инзовым, он переоделся по форме: казенный пакет предписано было вручить по назначению безотлагательно. В «...треуголке, в форменном мундире, при шпаге...» [41] он впервые предстал перед Инзушкой.

Коляска! В мире предметов, окружавших петербургского изгнанника, она занимает особое место, став его неизменной спутницей на дорогах Новороссии. В те времена рессорный четырехколесный экипаж с откидным верхом был самым удобным средством передвижения. На нем со скоростью до 10 верст в час, согласно существовавшим тогда правилам дорожного движения, курьер Александр Пушкин проедет более полутора тысяч верст, меняя лошадей на почтовых станциях. Впрочем, поскольку он был курьером, на него правила не распространялись.

Курьеры «имеют быть возимы столь поспешно, сколько сие будет возможно» [42]. Питомец Лицея, будучи коллежским секретарем (чин 10-го класса согласно петровской Табели о рангах), имел право на трех лошадей, правда, вне очереди, как ехавший по казенной надобности. Меняя лошадей, Пушкин предъявлял станционному смотрителю подорожную, где было означено: «По указу Его Величества, Государя Императора Александра Павловича Самодержца Всероссийского и прочая, и прочая, и прочая показатель сего, Ведомства Государственной Коллегии иностранных дел коллежский секретарь Александр Пушкин отправлен по надобности службы к Главному попечителю колонистов Южного края России, Г. Генерал-лейтенанту Инзову; почему для свободного проезда сей пашпорт из оной коллегии дан ему в Санкт-Петербурге мая 5-го дня 1820 года» [43].

Вот она, столь не любимая поэтом работа по казенной надобности.

Ранее ему приходилось круглосуточно дежурить в министерстве иностранных дел на Английской набережной, возможно, заниматься перепиской документов, хотя его почерк для этого явно не годился.

Пушкин уезжал на службу «...часам к одиннадцати утра, где и работал до тех пор,

...Пока недремлющий брегет Не прозвонит ему обед» [44]. Но сейчас — другое дело. Вперед, к друзьям и свободе!

В Екатеринославль курьер министерства иностранных дел ехал, видимо, в родительской двухместной коляске. Экипаж «...был свой, родительский, а лошади почтовые..» [45].

А что было в его дорожном сундуке (сундуках)? Автор романа «Полуденный край» (М., 1991) Л.И. Дугин предлагает нам такой перечень взятых в дорогу вещей: «Там на дне лежали восемь томов «Истории» Карамзина, петербургские журналы, книги, тетради большого формата для стихов...» [46].

В книге М.Я. Васиной «Далече от брегов Невы» (А., 1985) фигурирует чемодан, который был «очень легок: портрет Жуковского с собственноручной его надписью, новая фрачная пара, кое-что из одежды, немного белья..., кое-какая мелочь и несколько книг» [47].

Щеголь в дрожках. Рисунок Орловского

Важнейшими штрихами воссоздаваемого нами литературного портрета Пушкина 1820 года должны стать некоторые черты его характера и повседневного поведения, сложившиеся к этому времени, хотя характер Александра Пушкина будет складываться еще долго.

Гостем Крыма стал юноша, еще создающий собственную личность, нетерпеливый, пылкий, влюбчивый, внутренне независимый, иногда излишне обидчивый, впадающий в крайности, подверженный страстям. Многое со временем уйдет. Но некоторые черты поведения и отношение к разным сторонам жизни сложатся в это время.

В Новороссию ехал юноша, уже имеющий опыт употребления горячительных напитков.

В петербургские годы он пытался создать себе репутацию бесшабашного гуляки. Ф.Н. Глинка писал: Пушкин «придет бывало в собрание, в общество, и расшатывается: «Что вы Александр Сергеевич?» — «Да вот выпил 12 стаканов пуншу!». А все вздор и одного не допил» [48].

Сохранилось черновое письмо Михайловского изгнанника Н.В. Всеволожскому:

«Ты помнишь П.<ушкина>,... которого ты видал и пьян.<ого>...» [49].

«Лошадей! — Живо запрягать!!... (Встреча фельдъегеря)». Рисунок из альбома П.И. Челищева. 1830-е годы

Возможно, здесь есть некоторое преувеличение. Тем не менее, в петербургские годы поэт и его друзья принесли дань Бахусу. Посмотрим на факты: «1818. Март, 15 (?) — 1820. Май, 6. Пушкин с Дельвигом и другими приятелями, переодевшись в одежды «простолюдинов», посещают харчевню в Толмазовом пер. (близ Публичной библиотеки)» [50].

Молодая энергия рвалась наружу. Вот другая запись М.А. Цявловского, относящаяся по времени ближе к его высылке на юг: «1819 (?) — 1820. Апрель... Пушкин в компании приятелей Нащокина принимает участие в драке с немцами в загородном ресторане «Красный кабачок» и в других развлечениях такого рода» [51].

П.П. Каверин в дневнике 10 ноября 1824 года вспомнил об одном дружеском ужине в мае 1819 года: «Щербинин, Олсуфьев, Пушкин у меня ...шампанское на лед было поставлено за сутки вперед; случайно тогдашняя красавица моя мимо шла; ее зазвали; жар был несносный; Пушкина просили память этого вечера в нас продолжить стихами; вот они; оригинал у меня:

Веселый вечер в жизни нашей
Запомним, юные друзья;
Шампанского в стеклянной чаше
Шипела хладная струя» [52].

В Крыму «посреди семейства почтенного Раевского» подобные забавы были невозможны.

Из Петербурга Александр Пушкин уехал с репутацией «дуэлиста», которую вполне поддержал в кишиневские годы. Судя по отсутствию сведений об этом, в Крыму у него никаких дуэлей не было. Рядом с Раевскими это было невозможно. А вот подготовка к дуэли могла быть у поэта и во время путешествия по югу. Возможны тренировочные стрельбы. Еще в столице он узнал от П.А. Катенина «о слухе, позорящем его (Пушкина) и пущенном гр. Ф.И. Толстым (чего Пушкин не знает), будто он был отведен в тайную канцелярию и высечен» [53]. Мысль о мести сопровождала поэта всю ссылку. Поэтому предположим, что в момент отъезда из Петербурга мир вещей Пушкина пополнился двумя атрибутами его южной жизни: железной тростью и дуэльными пистолетами. На трость Пушкина обращали внимание его южные знакомые. Один из фактов: «Для чего это, Александр Сергеевич, носишь ты такую тяжелую дубину?» — спросил его одесский сослуживец Н.М. Лонгинов. «Для того, чтоб рука была тверже; если придется стреляться, чтоб не дрогнула» [54].

А.С. Пушкин. Автопортрет 1821 года

Еще в 1819 году П.А. Катенин «заметил... характеристическую черту Пушкина, сохранившуюся и впоследствии: осторожность в обхождении с людьми, мнение которых он уважал, ловкий обход спорных вопросов, если они поставлялись слишком решительно» [55].

Навсегда останется закрепившееся на юге его отношение к государевой службе. Брат поэта Лев утверждал: «О службе Пушкин никогда не говорил и не думал» [56]. Роль чиновника государственного ведомства оказалась для него чуждой. Находясь на юге, он практически не служил, хотя и числился по министерству иностранных дел переводчиком. Перо, бумага и вдохновение — вот составляющие пушкинского служения Отечеству. Доказано это всей его жизнью. Единственный вид службы, признававшийся им — это служба в гусарском полку, ученическая мечта поэта. Но за «недостатком состояния» его отец соглашался на поступление сына в один из пехотных гвардейских полков» [57].

Дуэльные пистолеты фирмы Лепажа. Париж. 1818 год

Не случайно в романе Ю. Тынянова «Кюхля» появился такой эпизод: «Последний месяц перед окончанием Лицея ...Ты, Лисичка, куда собираешься после окончания? — спросил покровительственно Корф...

— В Департамент народного просвещения, — пискнул Комовский. — Мне обещано место столоначальника.

— А я в юстицию, — сказал Корф. — В юстиции карьера легче всего...

— Эх вы, столоначальники, — сказал быстро Пушкин. — Я в гусары пойду. Охота за столом сидеть» [58].

Ко времени отъезда в Новороссию сложилась пушкинская манера творческой работы. Возвратясь в предрассветный час домой, он занимал утро поэтическими трудами. Лежа в постели, Александр исписывал клочки и листы бумаги, которые бросал тут же на пол. Петербургский знакомый поэта В. Эртель описал его утро: «У дверей стояла кровать, на которой лежал молодой человек... Возле постели, на столе лежали бумаги и книги. При входе нашем Пушкин продолжал писать несколько минут» [59].

Все было так и впоследствии. И.И. Пущин в Михайловском увидел, что «...везде разбросаны исписанные листы бумаги, всюду валялись обкусанные, обожженные кусочки перьев (он всегда с самого Лицея писал оглодками, которые едва можно было держать в пальцах)» [60].

Выйдя из Лицея, поэт жил в петербургской квартире родителей, на правом берегу Фонтанки, у Калинкина моста, в доме вице-адмирала А.Ф. Клокачева (ныне дом № 185). Отношения сына с отцом были далеки от идиллических. И упаси Господь заговорить о деньгах или обновах. Однажды Александр накануне бала попросил у отца туфли. Сергей Львович не забыл оскорбиться, воззвал к душам предков и предложил сыну пару обуви, в которой сам щеголял во времена императора Павла.

А.С. Пушкин. Рисунок А. Орловского. 20-е годы XIX века

Как писал П.А. Вяземский, «Сергей Львович был также в своем роде нежный отец, но нежность его черствела ввиду выдачи денег» [61]. После Лицея коллежский секретарь Пушкин был зачислен переводчиком в Министерство иностранных дел с жалованьем 700 рублей до поступления на штатные места с высшими окладами.

При таких доходах без родительских денег министерский переводчик обойтись не мог. Начать хотя бы со служебного форменного мундира, белых брюк, треуголки, шпаги, пошив и приобретение которых требовали средств.

Понятно почему, как писал К.В. Нессельроде, «...молодой Пушкин оставил родительский дом, не испытывая сожаления» [62].

Не повторяя предысторию его отъезда в полуденный край, обратимся к письму Н.М. Карамзина, чтобы понять душевное состояние поэта. Историограф в те дни показал графу Д.Н. Блудову «место в своем кабинете, облитое слезами Пушкина» [63]. Он же писал 17 мая 1820 года П.А. Вяземскому: Пушкин был «несколько дней совсем не в пиитическом страхе...» [64].

Крымский Пушкин — другой. Прочтем фрагмент его письма к брату Льву: «Суди, был ли я счастлив: свободная, беспечная жизнь в кругу милого семейства, жизнь, которую я так люблю и которой никогда не наслаждался» [65].

Дом № 185 по набережной Фонтанки (бывшей Клокачева), где в 1817—1820 годах бывал А. Пушкин. Мемориальная доска на доме

Отеческое отношение Раевских-старших, общение с давним другом Николаем Раевским-младшим и его очаровательными сестрами преобразили его внутреннее состояние. В отличие от Кавказа, «душа поэта встрепенулась», появилась первая крымская элегия «Погасло дневное светило...»

Н. Карамзин. В.А. Тропинин. 1818 год

Давно известно, что еще в Петербурге в сознании Пушкина начинает складываться образ романтической Тавриды, и как поэт-романтик Пушкин начинается с Крыма. Такая эволюция, начавшись в столице, имела продолжение и на Кавказе, где поэт оказался в кругу молодых людей, охваченных романтизмом. Прекрасно передал атмосферу, царившую тогда на Кавказских Минеральных Водах, А.И. Дугин в своем романе «Полуденный край» (М., 1991): «Всеми владеет страсть к оригинальному, необычному, незаурядному — будто быть обычным человеком означает быть ничтожеством. Один кутался в черный плащ, изображая из себя совершенного Fra-Diavolo. Другой явился на бал в бурой черкеске и белом бешмете, тогда как вчера ходил в белой черкеске и буром бешмете, а позавчера в цилиндре или в меховой шапке. Третий предпочел драную армейскую шинель новенькой щеголеватой. Четвертый обвешался оружием — пистолетами, кинжалами, шашкой, будто готов в любую минуту к кровавому сражению... И у каждого, конечно, таинственная история, роковые обстоятельства — неразделенная любовь, мучительные страсти, пагубная ошибка, жестокий удар — охладившие душу и отрезвившие ум... В стороне, опираясь на костыль, стоял юнкер Грушницкий, изображая из себя романтическую фигуру» [66].

Автопортрет А.С. Пушкина в рукописи «Евгений Онегин». 1824 год

6 мая 1820 года на перекладных, в красной рубашке и опояске, в поярковой шляпе Пушкин скакал по тракту в Могилев и Киев. Знаменитый поэт проехал мимо Крымской колонны в Царском селе. Свидетельствует его современник и знакомый Н.А. Маркевич: «...К 1820 году Пушкин стал знаменитостью окончательно. Везде повторялись, списывались его стихи. Не могущие пройти цензуру были у всех в копиях и устах. Только и слышно было: «Читали ли вы новую пьесу Пушкина?» Будуары, Марьина роща, общая застольная в ресторации, место свидания с любовницею, плац в ожидании генерала, приехавшего делать смотр — везде раздавались стихи Пушкина» [67]. Продолжался путь, который приведет гостя Тавриды в сообщество бессмертных и заставит его желчного однокашника Модеста Корфа в старости записать в дневнике: «Александр Сергеевич Пушкин. Это историческое лицо довольно означить просто в моем списке... Пушкин прославил наш выпуск, и если из 29-ти человек один достиг бессмертия, то это, конечно, уж очень, очень много» [68]. Теперь, когда сквозь отдельные штрихи начинают проступать контуры портрета Александра Пушкина 1820 года, нам остается «проводить» поэта в Новороссию.

Литература

1. А.С. Пушкин в воспоминаниях современников.: В 2-х тт. — Т. 1. — М., 1985. — С. 54.

2. Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 19-ти тт. — Т. 17. — М., 1998. — С. 626.

3. Шубин Б.М. Дополнение к портретам. — М., 1989. — С. 22.

4. Там же.

5. Вересаев В.В. Пушкин в жизни // Вересаев В.В. Сочинения.: В 4-х тт. — Т. 2. — М., 1990.

6. Зажурило В.К. Свидетели последних лет // Петербургские встречи Пушкина. Сост. Л.Е. Кошевая. — Л., 1987. — С. 464.

7. А.С. Пушкин в воспоминаниях современников.: В 2-х тт. — Т. 1. — М., 1985. — С. 54.

8. Вересаев В.В. Указ. соч. — С. 114.

9. Там же. — С. 105.

10. Там же. — С. 109.

11. Там же. — С. 235.

12. А.С. Пушкин. Дневники. Записки. — СПБ., 1995. — С. 55.

13. Там же. — С. 259.

14. Летопись жизни и творчества А.С. Пушкина. 1779—1826. Сост. М.А. Цявловский. — Л., 1991. — С. 181.

15. Там же. — С. 184.

16. Там же. — С. 185.

17. Вересаев В.В. Указ. соч. — С. 95.

18. Летопись жизни и творчества А.С. Пушкина 1799—1826. Сост. М.А. Цявловский. — Л., 1991. — С. 213.

19. Жизнь Пушкина. Переписка. Воспоминания. Дневники. Сост. В.В. Кунин.: В двух томах — Т. 1. — М., 1988. — С. 356.

20. Вересаев В.В. Указ. соч. — С. 130.

21. Летопись жизни и творчества А.С. Пушкина. 1799—1826. Сост. М.А. Цявловский. — Л., 1991. — С. 247.

22. А.С. Пушкин. Дневники. Записки. — СПБ., 1995. — С. 125.

23. Вересаев В.В. Указ. соч. — С. 145.

24. Гордин А., Гордин М. Путешествие в пушкинский Петербург. — Л., 1983. — С. 229.

25. Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 19 тт. — Т. 18. — М., 1996. — С. 21.

26. Там же. — С. 22.

27. Васина М. На брегах Невы. — Л., 1976. — С. 99.

28. Гордин А., Гордин М. Указ. соч. — С. 229.

29. Там же. — С. 230.

30. Шубин Б.М. Указ. соч. — С. 35.

31. Там же. — С. 36.

32. Там же.

33. Пущин И.И. Записки о Пушкине. Письма. — М., 1988. — С. 66.

34. Летопись жизни и творчества А.С. Пушкина 1799—1826. Сост. М.А. Цявловский. — Л., 1991. — С. 136.

35. Марченко Н. Приметы милой старины. — М., 2001. — С. 61.

36. Лотман Ю.М. Роман А.С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий. — Л., 1980. — С. 159.

37. А.С. Пушкин в воспоминаниях современников.: В 2-х тт. — Т. 1. — М., 1985. — С. 204.

38. Вересаев В.В. Указ. соч. — С. 96.

39. Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре. — СПб., 1997. — С. 26.

40. Вс.Н. Иванов. Александр Пушкин и его время. — М., 1977. — С. 48.

41. Там же. — С. 84.

42. Грановская Н.И. Если ехать вам случится... — Л., 1989. — С. 15.

43. Выгон М.И. Пушкин в Крыму. — Симферополь, 1974. — С. 7.

44. Вс. Н. Иванов. Указ. соч. — С. 64.

45. Васина М.Я. Далече от брегов Невы. — Л., 1985. — С. 7.

46. Дугин А. И. Полуденный край. — М., 1991. — С. И.

47. Васина М.Я. Указ соч. // Там же.

48. Вересаев В.В. Указ. соч. — С. 114.

49. Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 19-ти тт. — Т. 13. — М., 1996. — С. 115.

50. Летопись жизни и творчества А.С. Пушкина. 1799—1826. Сост. М.А. Цявловский. — Л., 1991. — С. 158.

51. Там же. — С. 194.

52. Зажурило В.К. ...И всюду он гусар // Петербургские встречи Пушкина. Сост. Л.Е. Кошевая. — Л., 1987. — С. 26.

53. Летопись жизни и творчества А.С. Пушкина. 1799—1826. — Л., 1991. — С. 197.

54. Разговоры Пушкина. Собр. соч. С. Гессен. — М., 1991. — С. 45.

55. Вересаев В.В. Указ. соч. — С. 113.

56. Там же. — С. 90.

57. Там же. — С. 85.

58. Тынянов Ю.Н. Кюхля // Тынянов Ю.Н. Избранное. — Кишинев, 1977. — С. 53—54.

59. А.С. Пушкин в воспоминаниях современников.: В 2-х тт. — Т. 1. — М., 1985. — С. 168.

60. Там же. — С. 99.

61. Там же. — С. 140—141.

62. Там же. — С. 126.

63. Там же. — С. 124.

64. Летопись жизни и творчества А.С. Пушкина. 1799—1826. Сост. М.А. Цявловский. — Л., 1991. — С. 211.

65. Вересаев В.В. Указ. соч. — С. 136.

66. Дугин А.И. Указ. соч. — С. 49.

67. А.С. Пушкин в воспоминаниях современников. — М., 1985. — С. 161.

68. Из дневника барона (впоследствии графа) М.А. Корфа // Русская старина — 1904 — Май. — Т. 118. — С. 554.