§ 1. Борьба Руси за упрочение своего престижа в русско-крымских отношениях 70—80-х гг. XV в.

Начало русско-крымских отношений восходит ко времени, когда Московское княжество, уже превратившись в основную силу объединения Северо-Восточной Руси, еще не сумело освободиться от иноземного ига. Правда, формы зависимости в середине XV в. изменились. Даннические отношения с Большой Ордой, а вероятно, и другими ордами — часто эфемерными образованиями — оставались. В.В. Трепавлов полагает, что московский государь в XV — середине XVI вв. имел промежуточный статус между ханами Чингизидами Сарая (до его разгрома), Крыма, Казани и, очевидно, Узбекской державы, с одной стороны, и ногайскими, касимовскими, возможно, астраханскими и сибирскими правителями, с другой. Пожалуй, В.В. Трепавлов напрасно объединяет в одну группу ханов Сарая, Крыма, Казани и т. д., ибо их права, как наследников Золотой Орды, в XV в. не были вполне равны. Главенствовала Большая Орда, выплаты в которую отмечены в летописи. На Руси в XV в. находились по-преимуществу большеордынские чиновники — даруги. Продолжим мысль В.В. Трепавлова: «...если по отношению к первой группе сюзеренов формальный вассалитет великого князя практически не оспаривался и подтверждался выплатой дани, то с «царями» и «князьями» так сказать младших ханств шла скрытая полемика о старшинстве»¹.

Положение главы Московского княжества и глав других княжеств Северо-Восточной и Юго-Восточной Руси определялось словом «холопство» (о международном престиже в отношениях с Золотой Ордой говорить не приходится). Даже после 1480 г. для южных, юго-восточных и восточных соседей Руси титул Ивана III оставался долгое время неизменным. Для хана Большой (Заволжской, по польско-литовской терминологии) Орды и его окружения князь Иван III — это Иван Московский, разумеется, даже без упоминания титула князя, тем более великого князя, не говоря уж о государе всея Руси² или просто Иван, «холоп наш Иван»³. Таким же холопом большеордынский хан Шиг-Ахмат считал и тверского князя в бытность его главою независимого княжества. Излагая в 1501 г. послам литовского князя Александра свои планы, он говорил о Михаиле Тверском: «Хочу на его отъчыну опять князем вчынити», этот князь «мои холоп был»⁴.

Процесс дезинтеграции Золотой Орды не мог остаться без последствий для отношений Московского княжества со вновь формировавшимися на ее территории государственными образованиями. Чтобы понять сущность новых отношений Крымского ханства с Московским княжеством, нужно проследить их эволюцию хотя бы с конца 60-х — начала 70-х гг. XV в.

Московское княжество завязывало связи с ведущими родами и их главами в Крымском, и, вероятно, в Казанском ханствах. Русские посольские книги сохранили данные о контактах московских князей с крымской знатью задолго до установления между ними официальных дипломатических отношений. Еще при Василии II, т. е. до 1462 г., а стало быть, и при первом крымском хане Хаджи-Гирее, умершем в 1466 г., Эминек (Именек в крымских посольских книгах) из рода Ширинов приезжал в Москву: «Коли еси был у нашего отца, — писал Иван III, — и отец наш да и мы тобе добро свое чинили». Иван III продолжил политику своего отца только тогда, когда Эминек стал пользоваться благоволением Менгли-Гирея: «А как еси почал быти на своем месте у царя в жалованье, и мы к тебе добро свое чинили»⁵. Другой Ширин — князь Агиш в 1508 г. напоминал Василию III, что его дед, великий князь Василий II, «отца моего Когуша сыном себе назвал и в казну его в свою ввел, и тое правости нам много»⁶. Стало быть, традиция сношений и этой ветви Ширинского рода восходит ко времени до 1462 г. В то же время в Москве бывал и Карач-мурза, сын Темир-хози, который также, как писал Иван III в 1484 г., «наше жалованье видел»⁷. В 1474 г. Иван III иначе оценивал свои связи с ним: «моя дружба тобе была»⁸.

Однако сношения с самим крымским ханом, а не его приближенными документированы русскими материалами только с 1474 г., спустя 6 лет после того, как Менгли-Гирей занял крымский престол, свергнув с него своего старшего брата Нурдовлата⁹. За эти годы Менгли-Гирей сумел возобновить докончание с великим князем литовским и королем польским Казимиром, «в котором» был отец хана Хаджи-Гирей, по-видимому, в 1472 г., и дать Казимиру грамоту на все его земли — будущие украинские, белорусские и часть великорусских. Однако из-за молодости крымского хана, как тот объяснял впоследствии в начале XVI в., Казимир разорвал сношения с ним и вступил в союз с Ахматом. «Ино, деи, по грехом апосле Ачъж-Кгирея (Хаджи-Гирея. — А.Х.) Казимер король, опустивши нас малых в сиротъстве нашом, почал искати Тимир-Кутлуевых детей Ахъмата и сынов его Муртузу а Шигь-Ахмата¹⁰. Вероятно, именно измена Казимира побудила Ширинского князя Мамака начать сношения с Иваном III. «И мы, ден, теж нашли есмо холопа и вашого и нашого московского (т.е. Ивана III. — А.Х.) и с ним, деи, дела нашого доводили есмо и столца нашого никому з божью помочью не поступили есмо¹¹. Таким образом, Мамак рассматривал союз с московским великим князем Иваном III как возможность сохранить ханство за собой. Сам же великий князь московский не решался в 1479 г. утверждать это так категорично, как крымский хан спустя четверть века. «Бог тебя помиловал, на отца твоего месте и на твоем юрте осподарем учинил», — писал он 30 апреля 1479 г.¹²

В жизни Менгли-Гирея были годы, когда он оставался без своего «столца». «Через несколько месяцев», по свидетельству Ибн-Ризвана, после восхождения на трон, а по мнению А.М. Некрасова, — в 1475 г.¹³ Менгли-Гирей его потерял и вплоть до 1478 г. находился в османском плену. Крымским ханом же в 1475—1478 гг. был его старший брат Нурдовлат (Нурдаулет в русских источниках).

В 1476 г. Большая Орда дважды нападала на Крым, от чего сильно пострадал Эминек, потерявший половину своих подданных и всех лошадей¹⁴. На крымском престоле или в части ханства утвердился ордынский «царевич» Джанибек. Осенью 1476 г. ордынское войско откочевало на север в степь. А весной или летом 1477 г. «крымский царь» Джанибек (Зенебек) просил убежище в Москве. 5 сентября 1477 г. к нему отправилось московское посольство. Задолго до весны 1480 г. Джанибек оказался в Москве¹⁵. Не с этим ли эпизодом связано мнение Менгли-Гирея о помощи ему Ивана III в сохранении «столца»? В Москве же нашли приют и его братья — старший Нурдовлат и младший Айдар (Хайдар). Когда в 1478 г. Менгли-Гирей уже был поставлен султаном на крымский престол, они бежали в Литовское княжество, откуда Иван III в 1479 г. и пригласил их в Москву. Айдар пробыл здесь около года¹⁶.

Возможно, в начале 70-х гг. в установлении сношений с Крымом участвовали не государственные «чиновники», но частные лица. Еще до 1474 г. ширинский князь с кафинцем Исупом (Юсуфом), шурином Хози-Кокоса, прислал грамоту великому князю. Первым московским посланцем, известным по имени, был некий Иванча Белый. Его «паробок» поехал в Крым после окончательного занятия Менгли-Гиреем отчего престола¹⁷. Вслед за ним в Кафу был направлен и сам толмач Иванча. На обратном пути он привез с собою Ази-Бабу (Хаджи-бабу), снабженного верющим ярлыком крымского хана с предложением «братства и дружбы».

Дата начала дипломатических переговоров знаменательна: до потери независимости генуэзской колонии в Крыму оставались считанные месяцы. Вероятно, дальнозоркие представители интернационального купечества, концентрировавшегося в Кафе, чувствуя приближающуюся опасность, в поисках союзника обратили свои взоры на север.

Был ли случайным выбор союзника Менгли-Гиреем в 70-е гг.? Крымский хан не имел другого выбора, ибо союз хана Большой Орды и Казимира угрожал не только Руси, но и Крымскому ханству. Казимир, по-видимому, всерьез обратился к услугам Ахмата, он только что пренебрег интересами части феодалов Новгорода, настроенных сепаратистски, которая стремилась к союзу с ним и охотно шла на потерю ряда прерогатив суверенного государства ради сохранения своих привилегий. Победа на Шелони не могла не вызвать отклика во всех государствах Восточной Европы. Посредник в русско-крымских переговорах Хозя-Кокос, судя по имени, принадлежал либо к армянам, либо к караимам, образовывавшим в средневековом Крыму весьма заметную прослойку. Хорошее знакомство с ним великого князя послужило гарантией для возможности установления отношений и с покровительствуемым Хозей-Кокосом крымским мурзой. Во всяком случае, так представлял дело Иван III, сообщая кафинцу, что отправил послом Никиту Ивановича Беклемишева¹⁸ «...поверя Ази-бабиным речем, цареву ярлыку, а болшое веря твоим грамотам».

В середине XV в. складывались и формы, в которые облекались русско-крымские связи. Складывались по уже готовым образцам дипломатического протокола отношений Московского княжества с Золотой Ордой, осуществлявшей верховную власть над всеми русскими княжествами. Этот тип отношений русские летописи с конца XIV в. определяли как «жалование». После похода Тохтамыша на Москву в 1382 г. он прислал своих послов «о мире и с жалованьем»¹⁹. «Жалованием», вероятно, именовались и те ярлыки на княжение, которые получали русские князья, ибо именно «жалование» — это та форма, в которую облекалась воля сюзерена по отношению к его вассалу. Полярно противоположной по значению являлась «казнь». Сопряженность этих двух понятий приобрела афористичную форму в устах Ивана Грозного: «а пожаловати есмя своих холопей вольны, а и казнити вольны же»²⁰.

Первоначально на Руси обращение крымского хана к московскому князю воспринимали если не как милостыню, то как благодеяние. Дипломаты Ивана III неоднократно подчеркивали, что от крымского хана исходит «жалование». По их словам, Менгли-Гирей хочет «жаловати, в братстве и в любви и в дружбе держати, по тому как... с королем в братстве», он «приказал... свое жалование и ярлык прислал»; Иван III заявлял: «ярлыком ми докончальным хочешь жаловати»²¹. Во всех этих выражениях и дипломаты, и сам великий князь употребляли слова «ярлык» и «жалование», подчеркивая тем самым, что речь идет об обращении нижестоящего к вышестоящему. Стоит вспомнить о жалованных грамотах, выдававшихся сюзереном своим подданным²², чтобы понять оттенок неравноправности во всех вышеприведенных терминах. Между тем в практику входила терминология, уже несколько отличавшаяся от прежней. «Докончальный ярлык» — это не просто результат акта пожалования, но акта согласованных действий двух глав государств. Итак, в начале 70-х гг. XV в. терминология русско-крымских дипломатических отношений приобрела отличия от стандартной русско-ордынской.

Второе выражение — «вольный человек» — в устах Ивана III и его дипломатов применительно к крымскому хану еще более определенно, нежели первые два, оно обозначало подчиненное положение будущего государя всея Руси по отношению к крымскому хану. Р. Кроски, основываясь на записи инструкции Т.И. Скрябе от 26 апреля 1481 г.²³, отметил употребление этого выражения по отношению к послу Ивана III, как признание его знатности и высокого дипломатического ранга. Однако, видимо, данное мнение ошибочно, так как оно относится не к русскому послу, но к крымскому хану. Впервые это словосочетание в дипломатической переписке Ивана III появляется перед 1475 г., т. е. незадолго до потери Крымским ханством самостоятельности, в формуле салютацио: «Князь велики послал видети твое здоровье, волного человека»²⁴. Несмотря на подчинение ханства Османскому султанату в 1475 г., московская сторона и позднее не отказалась от употребления этой формулы. В документе от 16 апреля 1480 г., т. е. того самого года «стояния на Угре», которым обычно датируется освобождение Руси от пут иностранного ига, снова читаем эту формулу²⁵.

Что же скрывалось за ней не только в 70—80-е гг. XV в., но и применительно ко всему средневековью? «Вольный человек» — лицо, облеченное властью жаловать своих подданных²⁶. Передавая Бежецкий Верх галицкому князю Юрию Васильевичу согласно докончанию 1433 г., великий князь московский Василий II писал: «А у кого будут в Бежиском Версе грамоты жаловалные отца моего, великого князя, или мои, у бояр, или на слободы, или у иного у кого, и в тех грамотах волен ты, брат мои, князь Юрьи Дмитриевич, кого как хочешь жаловати»²⁷. Вероятно, тот же смысл вкладывали в это слово и новгородцы. В 1397 г. они отправили в Москву своих послов, которые «били челом» великому князю. Глава посольства владыка Иоанн просил Василия II, чтобы тот «от Новагорода от своих мужии от волных нелюбье бы отложил»²⁸. Далее шли просьбы о возвращении земель, отнятых Василием II, которыми новгородцы в качестве «вольных людей» владели ранее. Этот же термин по отношению к Новгороду зафиксирован в проекте его докончания с великим князем литовским и королем польским Казимиром в 1471 г.²⁹

В 70—80-х гг. XV в. термин «вольный человек» для «русаков» (русских) применительно к русско-крымским отношениям имел совершенно особый смысл. Не исключено, что анализируемое выражение — калька старинного и даже древнего титула монгольского происхождения, перешедшего к тюркам. Специалисты возводят его к имени собственному VII в. Позднее «дархан — тархан — вольный человек» вошел в «титулатуру» буддийского божества (Махакала Дархан Гуджир Тенгри)³⁰. В XIII в. в словаре Махмуда Кашгарского оно обозначало «князь», равно как и у Абул-Гази Бахадур-хана³¹. В формировании терминов интитуляций русских посланий, вероятно, некоторое значение имела и практика оформления крымских тарханных грамот, где перед интитуляцией стояло слово «азад» — вольный³².

Русское словосочетание «волный человек» включало в себя не только и не столько независимость от кого бы то ни было, но и право — «волю» предоставлять княжение на Руси тому или иному претенденту. Еще памятны были события 1432 г., когда Иван Дмитриевич Всеволожский, защищая интересы Василия II против его дяди Юрия Васильевича, говорил в Орде, будто последний «хочет взяти великое княжение... не по твоему жалованию волного царя, а ты волен в своем улусе, кого восхочешь, жаловати по своей воле». Относительно же Василия II Васильевича он заявлял, что тот «которой год седит на своем столе, а на твоем жаловании, тебе, своему осподарю, волному царю, правяся»³³.

Естественно, в Москве крайне болезненно воспринимали употребление этого термина по отношению к крымскому хану. Обращение к нему как к «вольному человеку» было в ходу с 1480 г., вплоть до 23 октября 1487 г.³⁴

Поскольку в дипломатических посланиях в Крым формула «вольный человек» возродилась в 1480 г., уместно поставить вопрос, почему это произошло. Думается, еще действовала инерция сознания политической неполноправности, унаследованная со времен зависимости княжеств Северо-Восточной Руси от Золотой Орды. Возобновлению ее употребления в 1480 г. могло содействовать и появление в Москве осенью 1479 г. двух крымских царевичей Нурдовлата и Гайдера. Поскольку их путь сюда лежал не прямо из Крыма, а через Великое княжество Литовское — по русским летописям «ис Поля»³⁵, они и могли принести с собой знакомство с литовской дипломатической практикой. Наконец, даже стояние на Угре формально не отменило даннических отношений с Большой ордой, и заинтересованность великого князя всея Руси в продолжении союза могла сыграть свою, пусть и не очень большую роль.

После апреля 1487 г. в русских посольских документах нет ни термина «вольный человек», ни односторонней формулы салютацио. В 1487 г. крымские послы «сказали (сообщили о... — А.Х.) нам твое здоровье. И мы, слышев твое здоровье, тому есмя ради»³⁶. По-видимому, присоединение Твери, которое может рассматриваться как второй этап объединения русских земель Северо-Востока (первый — ликвидация самостоятельности Новгорода), и окончательное утверждение титула «государя всея Руси» за Иваном III, освободившимся от иноземного ига, послужило предпосылкой отказа от формулы, утверждавшей неравноправие партнеров. Государь всея Руси не мог допустить никакого умаления собственной чести и возвышения чести своего партнера. Для него мысль о вольности хана, а соответственно, и собственной «невольности» была непереносима.

Непосредственным же толчком к отказу от применения в дипломатической практике этого термина, на наш взгляд, послужило взятие Казани, которое на Руси рассматривалось не просто как успех, но как триумф внешней политики Русского государства³⁷. «В 1487 г., с водворением на казанском столе Мухаммед-Эмина и превращением ханства в протекторат, Иван III смог уже формально, а не только фактически повысить свой государственный статус. Выплата дани в Казань была прекращена; московский государь добавил в титул формулу «царь болгарский», в переписке казанский хан Чингизид стал называться «братом» его, т. е. равновеликим монархом»³⁸. Весьма показательно, что этот титул возник именно в 1487 г. В.В. Трепавлов делает естественный вывод: «Царский титул Ивана III нельзя однозначно расценивать как перехват самодержавной эстафеты от Византии, как выдвижение претензий на главенство над христианским миром»³⁹. Вместе с тем нельзя упускать из виду того факта, что в сношениях с ливонскими городами термин «кайзер», соответствовавший «царю», употреблялся уже в конце 80-х гг. XV в.⁴⁰ Таким образом, повышение государственного статуса главы Руси происходило одновременно в сношениях с южными и западными — европейскими и восточными — странами. В отказе от употребления формулы «вольный человек» или «вольный царь» в отношениях с крымским ханом не исключено и личное участие татарского писца Абляза-бакшея, деятельности которого в формировании и в изменении характера ведения самой дипломатической документации М.Н. Бережков придавал огромное значение⁴¹.

В литовской же практике обращения к крымскому хану словосочетание «царь вольный» сохранилось и позднее. Даже в ноябре 1500 г. Александр обращается к Менгли-Гирею: «господине царю, царь вольный». Блистательное прошлое Крымского ханства и государств, предшествовавших ему, под (т.е. во времена. — А.Х.) «первыми царями», по мнению Александра, характеризовалось тем, что «тогды вольными цари слыли и многие земли и государьства им ся кланивали, пошлины и выходы их им давали»⁴². Сами крымцы, судя по имеющимся переводам их посланий, крайне редко употребляли это словосочетание по отношению к литовским князьям и польским королям. В 1501 г. в качестве «вольного человека» фигурирует Александр⁴³. Средний сын Менгли-Гирея Ахмет-салтан в 1507 г. писал Сигизмунду I: «Вольному человеку Жикгимонту королю, отцу моему, его милости»⁴⁴.

Крымцы при обращении к Ивану III или его сыну Василию III, князьям владимирским и московским, государям всея Руси подобного словосочетания практически никогда не употребляли. Исключение составляет ревностный сторонник Руси князь Аппак, занимавший, несмотря на свое не очень знатное происхождение, высокое место при ханском дворе⁴⁵. В 1516 г. он осмелился так обратиться к Василию III: «Тебе, государю, волному своему человеку, челом бью»⁴⁶. Правда, здесь стандартное словосочетание дополнено притяжательным местоимением «свой», которое снижает уровень самого этого определения — «свой»=«мой», а не «всеобщий». Однако крымского хана, в особенности Мухаммед-Гирея, его приближенные часто называли «вольным человеком», идя, по-видимому, навстречу спесивому ханскому нраву. Так, в 1516 г. царица Нурум-салтан, жена Мухаммед-Гирея, Богатырь-салтан и Алп-Гирей-Салтан именовали хана «вольным человеком». Инскрипцио в грамоте Богатыря-салтана звучало так: «Вольного человека, отца нашего любовному брату великого князя величеству»⁴⁷. Показательно, однако, что если Мухаммед-Гирей — «вольный человек», то в титулатуре Василия III появился термин «величество»... Для ногайского мурзы Шигима в 1516 г. Мухаммед-Гирей тоже был «вольным человеком»⁴⁸.

Еще один компонент дипломатического этикета, а соответственно и формулы грамот был выдержан в уничижительном стиле. Это элемент «салютацио», который звучал: «князь великий Иван челом бьет⁴⁹. Термин «челобитье» имел очень большое количество значений: приветствие, поклон, жалоба, дароприношение, прошение, заявление, и т. д.⁵⁰ Одним из наиболее ранних был поклон — приветствие с принесением даров, в связи с чем Ю.М. Бардах считает челобитье повинностью поданных⁵¹. Польский исследователь строго разграничивает «поклон», с которым обращались к местным властям, и «челобитье», адресованное господарю Великого княжества Литовского. Сам литовский князь обращался к крымскому хану лишь с поклоном («велел поклониться»)⁵².

Существует точка зрения, согласно которой факт появления термина «челобитье» связан с установлением иноземного господства на Руси. Ее высказал еще в 20-е гг. XIX в. А.Ф. Рихтер: «Цари (так назывались на Руси ханы. — А.Х.), следуя азиатским обыкновениям, заставляли послов повергаться перед троном на землю, от чего произошло и ныне еще употребляемое выражение челом бить, говорить речи, стоя на коленях⁵³. Филологи полагают, что само выражение — калька тюркского (находят полное соответствие в бухарских и хивинских челобитных XVII в., сохранившихся на языке подлинника)⁵⁴.

В доказательство справедливости указанного мнения можно привести два факта: сравнительно позднее появление данного фразеологизма (первые его упоминания относятся к позднему XIV в.) и географическая ограниченность ареала его распространения. Он известен лишь в пределах Руси, как со временем вошедшей в состав Русского государства, так и находившейся длительное время в границах Великого княжества Литовского. В последнем оно широко употреблялось в составе договора — «ряда» западно-русских, будущих белорусских городов с князьями: «А чоломъбитье нам (великим князьям. — А.Х.) в полочан (или витьблян. — А.Х.) приимати⁵⁵. Исследователь уставных грамот Я. Якубовский относит статьи договора к концу XIV в.⁵⁶

В дипломатической практике внутрирусских отношений термин «челобитье» встречается в Новгородской первой летописи младшего извода в тексте 1375 г., когда наместник великого князя⁵⁷, посадник и тысяцкий обратились с челобитьем к владыке Алексею о возвращении «на свой архиепископьскый степень»⁵⁸. В 1380 г. новгородцы таким же образом просили Алексея о посольстве в Москву⁵⁹. Обращение в 1398 г. двинян с просьбой к новгородцам о прощении за переход на сторону московского князя характеризуется как «челобитье»⁶⁰, равно как и обращение неких Герасима и Родивона, видимо, тоже сторонников московского князя, связанных с Заволочьем⁶¹. Наконец, с 1393 г. термин «челобитье» появляется в этой же летописи для характеристики отношений Новгорода с великим князем во время распри из-за Торжка, Волока Ламского и Устюга — в 1393 и 1397 гг.⁶²

Из приведенных данных можно заключить, что челобитье выражает некоторую неполноправность нижестоящего к вышестоящему лицу. Но повторим вопрос М.А. Усманова: «Разве была Москва этого периода политически зависима от Крымского ханства, возникшего лишь в 40-х гг. XV в., а в 70-х гг. того же столетия ставшего своеобразным вассалом Турции?»⁶³. М.А. Усманов склонен видеть в употреблении термина «челобитье» результат сложного дипломатического маневра Руси только на том основании, что в 1474 г. (как и в 1480, и 1516 гг.) она сама предлагала проект шертной грамоты. Признание рангового превосходства крымского хана, равно как и золотоордынского, сделано было для противопоставления Менгли-Гирея хану Большой Орды Ахмату. Первый в результате стал союзником Руси против Орды и ВКЛ. «...применяя оборот «челом бьет», — продолжает М.А. Усманов, — великий князь... приобретал тройную выгоду — подрывал союз Литвы и Крыма, подливал масла в огонь крымско-ордынской вражды, уменьшал опасность экспансии со стороны Крыма»⁶⁴.

Вернемся, однако, к событиям 1474—1475 гг. В дипломатической практике сношений с Крымом этих лет отчетливо прослеживаются остатки неизжитых традиций сношений с Ордами. На сочетание терминов «бить челом» и «жаловать» уже обратил внимание С.М. Соловьев, описывая посольство Н.И. Беклемишева⁶⁵. Последний должен был сказать Менгли-Гирею: «Князь великий Иван челом бьет: посол... твои Ази-баба говорил мне... что хочешь меня жаловати, в братстве и в дружбе и в любви держать»⁶⁶. Три выражения: «жалование» (применительно к действиям крымского хана), «челом бьет» (по отношению к великому князю московскому) и «вольный человек» (в формуле салютацио грамот, направленных Менгли-Гирею) свидетельствуют, на наш взгляд, о некоторых элементах неравноправия в восприятии великим князем московским русско-крымских отношений (подчеркиваем, именно восприятии, ибо на самом деле они были весьма далеки от неравноправия). Ази-баба приехал в Москву на следующий год после заключения великим князем московским брачного союза с Софьей-Палеолог, представительницей византийского императорского дома, оказавшегося жертвой Османской империи, главы которой страшился и крымский хан. Это обстоятельство так же, видимо, склоняло крымского хана к союзу с московским князем. Тем не менее первоначально Ази-баба появился в Москве не с докончальным ярлыком, а лишь с верительной грамотой, что, впрочем, не помешало ему принести присягу великому князю московскому⁶⁷.

О характере присяжной грамоты Ази-бабы можно судить по более поздним образцам подобного рода документов. Так, Тювикель в конце 1506 г. присягал от имени крымского хана⁶⁸. Присяжная начинается с обозначения лица, от которого она дается (адресанта). В интитуляцио указано лишь, что он «алан» (улан), присяга же дается «государя моего царя Менъдли — Кгиреевою душою». Впрочем, обозначения частей формуляра в известной мере условны, так как трудно полностью отождествить присягающего с «адресантом». В присяге Тювикеля нет обычных для русских пересказов присяги выражений «пить роту», отражающих древний обычай подтверждения клятвы⁶⁹. Вместо этого Тювикель ссылается «на вышънего бога и тот святый куран». Последняя ссылка, видимо, явилась мусульманским нововведением в христианских государствах. Во всяком случае, в миниатюрах лицевого свода, на которых изображено принесение присяги, как правило, нет корана, всегда стоит чаша, а возле нее неопознанный предмет, который А.В. Арциховский трактовал как кусок земли с дерном или груду земли.⁷⁰ Далее в присяжной грамоте следует диспозицио, состоящее из краткого пересказа договорной грамоты с ее собственным начальным протоколом и диспозиционной частью. Конечный протокол договорной в пересказе опущен.

Присяжная грамота содержит изложение второй части присяги — обещания от имени крымского хана принести присягу перед послами и «держать ее до смерти»: «...я, Тювикель-влан присегаю, што ж государь мои царь Мендли-Кгиреи мает тую мою присягу брату своему королю и великому князю Жигкгимонту до смерти держати, перед его милости послы сам своею душею тую присягу ему подтвердить и без лести и без хитрости полнити его милости панъством его, Коруне и Великому князству». Завершается присяжная санкцио: «К естли справедъливе присягаю, Боже помози, а естли несправедъливе, Боже с нас выменит⁷¹ на душы и на теле». Такого же рода грамоту должен был дать и Ази-баба в свой приезд в Москву в 1474 г. Как записано в московском своде 1493 г., Ази-баба приехал к великому князю «о докончании с любовью и з братством». Беклемишев отправился в Крым также с теми же «чувствами», он уже «взял» «докончание» с крымским ханом, «братство и любовь»⁷².

Чтобы понять, что именно скрывалось за терминами, в наше время выражающими чувства, а в конце XV в. служившими для обозначения различных типов международных отношений, обратимся к самому тексту докончания.

Примечания

1. Трепавлов В.В. Россия и кочевые степи: проблема восточных заимствований в российской государственности // Восток. 1994, № 2. С. 56.

2. ЛМ. Книга записей 5. С. 176.

3. ЛМ. Книга записей 5. С. 175.

4. ЛМ. Книга записей 5, № 104. 97. С. 174.

5. Сб. РИО. Т. 41, № 9. С. 36. III.1483.

6. Там же. Т. 95, № 2. С. 39. I.1508.

7. Там же, № 10. С. 38. 14.III.1484.

8. Сб. РИО. Т. 41, № 1. С. 6. III.1474.

9. Некрасов А.М. Международные отношения. С. 38.

10. Книга посольская Великого княжества Литовского. 1506. С. 27—28.

11. Там же. С. 26.

12. Сб. РИО. Т. 41, № 4. С. 5. 30.1V.1479.

13. Некрасов А.М. Указ. соч. С. 41, 43.

14. KCAMPT. P. 62, 65. Подробнее см.: Некрасов А.М. Указ. соч. С. 46—47.

15. Сб. РИО. Т. 41. С. 13—14. Ср.: Некрасов А.М. Указ. соч. С. 47—48.

16. Сб. РИО. Т. 41. С. 15: Некрасов А.М. Указ. соч. С. 51.

17. Сб. РИО. Т. 41, № 4. С. 15. 15.IV.1479.

18. Сб. РИО. Т. 41, № 1. С. 8.

19. ПСРЛ. Т. 25. М.—Л., 1949. С. 210.

20. Послания Ивана Грозного. М.—Л., 1950. С. 127.

21. Сб. РИО. Т. 41, № 1. С. 1.

22. Каштанов С.М. Очерки русской дипломатики. М., 1970.

23. Сб. РИО. Т. 41, № 6. С. 25; Croskey R.V. Muscovite Diplomatic Practice in the Reign of Ivan III. N.Y.—London, 1987. P. 120.

24. Сб. РИО. Т. 41. С. 10.

25. Там же. № 5. С. 17.

26. Такого значения И.И. Срезневский не знает (Срезневский И.И. Т. I. Стб. 297—298). Близкое к предложенному выше толкованию дают Г.Я. Романова («обладающий властью, правом поступать по собственной воле». Сл. РЯ XI—XVII вв. Вып. 3. М., 1976. С. 17), и В.И. Даль («независимый, свободный, самостоятельный, властный». Даль. Т. I. С. 239).

27. ДДГ. № 30. С. 79.

28. Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М.—Л., 1950. С. 390.

29. Грамоты Великого Новгорода и Пскова. М.—Л., 1949, № 77. С. 130. 1471.

30. Шапшал С.М. К вопросу о тарханных ярлыках // Академику Владимиру Александровичу Гордлевскому к его семидесятилетию. М., 1953. С. 303—304.

31. Родословное древо тюрков. Сочинение Абул-Гази, хивинского хана / Пер. и предисл. Г.С. Саблукова. Казань, 1906. С. 50.

32. В ярлыке золотоордынского хана Темир-Кутлуга 1397 г. и крымско-ханских ярлыках перед словом «тархан» стоит персидское слово «азад», за которым следует арабско-персидское выражение «муафнаме» — «простительная, освободительная грамота» (Шапшал С.М. Указ. соч. С. 314).

33. ПСРЛ. Т. 27. М.—Л., 1962. С. 103.

34. Сб. РИО. Т. 41, № 6, 8, 9, 12, 14. С. 25, 32, 35, 44, 52. 21.IV.1481; 4.V.1482; 19.V.1483; 31.VII.1485; 8—9.VI.1486. Последний раз — 23 апреля 1487 г. Там же, № 19. С. 62.

35. ПСРЛ. Т. 27. С. 281.

36. Сб. РИО. Т. 41, № 16, 20, 77. 4.III.1487. В 1490 г. В.В. Ромодановский должен был сказать хану: «Князь велики велел видети твое здоровье». Там же, № 27. С. 98. 28.X.1490.

37. См. подробнее: Базилевич К.В. Внешняя политика Русского централизованного государства. Вторая половина XV века. М., 1952; Хорошкевич А.Л. Русское государство в системе международных отношений конце XV — начала XVII вв. М., 1980.

38. Трепавлов В.В. Россия и кочевые степи. С. 56; Он же. Восточные элементы российской государственности: к постановке проблемы // Россия и Восток: проблемы взаимопонимания. М., 1993. С. 47. К сожалению, этот факт остался не отмеченным нами в 1997 г. (Хорошкевич А.Л. Герб).

39. Трепавлов В.В. Россия и кочевые степи. С. 57.

40. Казакова Н.А. Русско-ганзейский договор 1487 г. // Новгородский исторический сборник. Вып. 10. Новгород, 1961. С. 224—226; Хорошкевич А.Л. Русское государство в системе международных отношений конца XV — начала XVI в. М., 1980. С. 102, 104.

41. Бережков М.Н. Древнейшая книга. С. 41—42.

42. АЗР. Т. I. № 183. С. 210. 27.XI.1500.

43. Сб. РИО. Т. 41. С. 369. 1501 г.

44. РГАДА. Ф. 389. Книга записей 7. Л. 29.

45. О нем см. подробнее: Сыроечковский В.В. Мухаммед-Герай и его вассалы.

46. Сб. РИО. Т. 95, № 16. С. 295. IV.1516.

47. Сб. РИО. Т. 95, № 16. С. 306—308. Цитату см.: С. 306.

48. Там же. С. 295. IV.1516.

49. Сб. РИО. Т. 41, № 1—2. С. 1, 9. 1474. 23.III.475.

50. По И.И. Срезневскому, челобитье — это поклон, приветствие, просьба. Для словосочетания челом бить, ударить и пр. он указывает больше значений: жаловаться, принести в дар и т. д. (Срезневский И.И. Указ. соч. Т. III. Стб. 1488—1490). И.А. Голубцов «челобитие» расценивает то как «прошение» «в службу с вотчиной» (АСЭИ. Т. I. М.—Л., 1952. С. 760), то как прошение, заявление (Там же. Т. III. С. 649). Одним из наиболее хронологически ранних значений этого термина в юридических памятниках было жалоба (АСЭИ. Т. I. № 5, 6, 7, 229, 248, 291а, 373, 472), вторым — просьба: о приеме на службу, о наделении землей (ДДГ. № 39. С. 118, 1442 г.; АСЭИ. Т. III. М.—Л., 1964, № 37, 45, 272 и др.). Термин «бить челом» употреблялся и для обозначения и признания вины (Данила Дмитриевич Холмский «повинился» Ивану III в 1474 г. (АСЭИ. Т. III. № 18. С. 14; Зимин А.А. Формирование боярской аристократии. С. 31, 112)), и доклада (см. докладную купчую 1464—82 (АСЭИ. Т. III. № 365. С. 387)), и передачи (данная в форме челобитной 1407—17 гг. (АСЭИ. Т. III. № 483. С. 267)).

51. Bardach J. Studia z dziejów i ustroju Wielkiego księstwa Litewskiego. Warszawa, 1970. S. 386—387.

52. Книга посольская Великого княжества Литовского. 1506 // Сборник князя Оболенского. № 1. М., 1838. С. 30.

53. Рихтер Л.Ф. Нечто о влиянии монголов и татар на Россию // Труды высочайше утвержденного Вольного общества любителей российской словесности. Ч. XVII. СПб., 1822. С. 252—253. Это мнение разделяет и исследователь челобитных С.С. Волков. См,: Волков С.С. Лексика русских челобитных XVII в. Л., 1974. С. 36.

54. Кулмаматов Д.С. Старые русские переводы хивинских и бухарских челобитных XVII в. как лингвистический источник. М., 1983, АКД. С. 8—9. Благодарю И.Г. Добродомова, указавшего мне на эту работу.

55. Полоцкие грамоты XII — начала XVI вв. [Вып.] III. М., 1980. С. 91.

56. Якубовский Я. Земские привилегии Великого княжества Литовского // Журнал Министерства народного просвещения. 1903. VI. С. 272.

57. До 1375 г. в том же значении употреблен термин «поклон». НПЛ. С. 56, 57, 89, 90, 100, 191, 254, 258, 321, 324, 328, 334, 362.

58. Там же. С. 373.

59. Там же. С. 376.

60. Там же. С. 392.

61. Там же. С. 393.

62. Там же. С. 386, 390.

63. Усманов М.А. Жалованные акты. С. 199.

64. Усманов М.А. Жалованные акты. С. 201.

65. Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Кн. III. Т. V. М., 1960. С. 83.

66. Сб. РИО. Т. 41, № 1. С. 1.

67. Сб. РИО. Т. 41, № 1. С. 7—8. III.1474.

68. Книга посольская Великого княжества Литовского. 1506. С. 22, 29—30.

69. Иомудский Н.Н. Присяга у закаспийских туркмен // Сборник в честь семидесятилетия Г.Н. Потанина. СПб., 1909. С. 220.

70. Арциховский А.В. Древнерусские миниатюры как исторический источник. М., 1947. С. 128.

71. Текст плохо читается. М. Оболенский прочитал в данном случае: «Бо Вышний забий» (Сборник князя Оболенского. № 1. СПб., 1838. С. 30).

72. ПСРЛ. Т. 27. С. 279.