Херсонесский «Склад местных древностей»

Во время гастролей МХТ Чехов посетил знаменитый Херсонесский музей, который в те времена скромно именовался «Складом местных древностей». Об интересе Чехова к античности мало что известно, однако благодаря дружбе с академиком Н.П. Кондаковым, который частенько живал на своей ялтинской даче, Чехов был в курсе новейших достижений отечественной науки об античности и византологии.

В спальне писателя на знаменитом «дорогом, многоуважаемом шкафе» стоит древнегреческий килик, сосуд для потребления вина, — подарок жены Ольги Леонардовны. Мы знаем, что далеко не все подарки Чехов хранил, тем более в спальне. Стало быть, эта вещь относилась к числу самых дорогих и приятных. На ножке килика выцарапано — «па» — сокращение от слова «Парфенос» — «Дева». Известно, что Парфенос была покровительницей античного Херсонеса. Вероятно, килик был когда-то расколот пополам и склеен «черными археологами». Застольная чаша приобретена Ольгой Книппер в Севастополе — для будущего супруга...

Херсонесский музей был создан К.К. Косцюшко-Валюжиничем. В одноэтажной постройке с вывеской «Раскопки Императорской археологической комиссии, производящиеся с 19 мая 1888 г. Склад местных древностей» энтузиасты собрали чернолаковые вазы IV—III вв. до н. э., терракоты, золотые украшения и др. Музей действительно производил впечатление склада: фасад был обложен обломками тесаных плит, найденных при раскопках, тут же стояли фрагменты колонн, а вход был украшен резными капителями, поставленными друг на друга в четыре ряда. Из-за низкой черепичной крыши выглядывали купола величественного Владимирского собора. Судя по всему, именно Косцюшко-Валюжинич давал пояснения А.П. Чехову и его спутникам. Не мог он не показать и только что найденную на некрополе Херсонеса мраморную стелу с гражданской присягой херсонеситов. Возможно, Чехов мог прочитать текст и без помощи переводчика — когда-то он учился в Таганрогской классической гимназии и даже посещал греческую школу.

Чехов приехал в Севастополь в день Пасхи, 9 апреля 1900 г. По воспоминаниям К.С. Станиславского, в этот день дул ледяной ветер с дождем и снегом. В праздничный день спектаклей быть не могло. На следующий день потеплело, небо, море и скалы казались пронзительно яркими и свежими. В Херсонесском монастыре звонили колокола. Чехов отправился к Карантинной бухте. Ознакомившись с экспозицией, Чехов забыл расписаться в книге посетителей. Фамилия писателя вписана рукой смотрителя музея. Спустя восемь с лишним десятков лет эту отметку обнаружила и опубликовала сотрудница Херсонесского музея-заповедника Е.К. Кирьянова. Факт посещения музея подтвержден в воспоминаниях одесского журналиста С.Н. Гольдвейбера. Совершенно случайно газетчик оказался в музее в тот же день. Расписываясь в книге посетителей, углядел фамилию А.П. Чехова. Писатель побывал здесь всего полчаса назад.

Находка документа вдохновила сотрудницу музея на новые поиски. Ей снова повезло. В деле № 170 под темным кожаным переплетом хранилась Книга посетителей за 1903 г. В левом верхнем углу листа тонким росчерком пера Чехов сделал роспись и передал перо своим спутникам — Всеволоду Мейерхольду и Александру Шапошникову. Было это 22 апреля 1903 г.

Находка автографа писателя взволновала чеховедов. Новая дата должна быть внесена в летопись жизни и творчества писателя! Еще 1960 г. Э.А. Полоцкая в юбилейном чеховском томе «Литературного наследства» высказала предположение о возможной встрече писателя и актера. И вот — документальное подтверждение... Находка придала новый импульс чеховским биографам и историкам театра, для которых отношения Чехова и Мейерхольда имели некую недосказанность. Дело в том, что вскоре после знаменитых гастролей МХТ в Крыму — а Мейерхольд тогда играл роль Константина Треплева в чеховской «Чайке» — пути театра и актера резко разошлись. Мейерхольда не удовлетворял «художественный реализм», который исповедовали Станиславский и Немирович-Данченко. Возмущали его и методы администрирования в театре — он называл Немировича-Данченко «кулаком». Чехов также не был удовлетворен некоторыми новациями Художественного театра. Осенью 1898 г. он присутствовал на репетициях спектакля «Чайка», и Мейерхольд запомнил, с какой иронией драматург отнесся к «сценическому реализму» художественников. На репетиции ему сообщили, что во время спектакля за сценой будут квакать лягушки, трещать стрекозы, лаять собаки...

«— Зачем это? — недовольным голосом спрашивает А.П.

— Реально, — отвечает актер.

— Реально, — повторил А.П., усмехнувшись... — Сцена — искусство. У Крамского есть одна жанровая картина, на которой великолепно изображены лица. Что, если на одном из лиц вырезать нарисованный нос и вставить живой? «Нос реальный», а картина-то испорчена...»

И далее Мейерхольд записал фразу Чехова, которая наиболее соответствовала его собственному взгляду на театральное искусство: «Сцена... требует известной условности». Потом, опираясь на мнение Чехова, Мейерхольд восстанет против «натурализма» МХТ и уйдет из театра. Он мечтал о театре с совершенно новыми творческими задачами и новым репертуаром — постановками Метерлинка, Д'Аннунцио, Пшибышевского. «Театр фантазии», — как именовал его Мейерхольд, представлялся ему как реакция против сценического натурализма. Это — театр символов, условностей, театр духа. «...Я хочу основать новый театр», — признавался Мейерхольд своему другу, актеру К.М. Бабанину. За год до этого Мейерхольд написал большое письмо Чехову, в котором сформулировал свое видение места и значения Чехова в отечественном и мировом искусстве: «Вы несравнимы в Вашем великом творчестве <...> В драме Западу придется учиться у вас».

Именно на материале чеховской драматургии он и мечтал создать «Театр фантазии», — даже «Театр Чехова», полагая, что после «неудачной» постановки «Вишневого сада» МХТ уже не имеет права называться чеховским театром. В этом письме от 8 мая 1904 г. Мейерхольд, как представляется, высказал то, что желал рассказать Чехову еще в апреле 1903 г. В письмах к Чехову Мейерхольд постоянно просит новые пьесы и обращает внимание Чехова на те новаторские явления, которые, на его взгляд, символизируют прогресс драмы в начале века. В частности, в письме из Херсона от 16 ноября 1903 г. он чрезвычайно хвалил пьесу С. Пшибышевского «Снег»: «Вам пьеса очень понравится...»

После ухода из МХТ Мейерхольд с другом А. Кашеваровым создали свою труппу в Херсоне. Они телеграфировали Чехову 22 сентября 1902 г. об открытии сезона пьесой «Три сестры»: «Громадный успех. Любимый автор печальных настроений, счастливые восторги даете только Вы!» В октябре 1902 г. в переписке Мейерхольда и Чехова впервые прозвучало слово «Севастополь». Мейерхольд просит Чехова о рекомендации на имя севастопольского головы. Именно в Севастополе Мейерхольд планировал открыть весенний театральный сезон.

Задумка Мейерхольда была грандиозной. Он помнил, с каким успехом прошли крымские гастроли Художественного театра в апреле 1900 г. Тогда была развернута громкая рекламная компания в прессе, на пасхальные каникулы в Крым съехались ведущие русские литераторы — Максим Горький, Александр Куприн, Дмитрий Мамин-Сибиряк, Евгений Чириков и др. Гастроли были освящены именем самого Чехова... Каждый, кто хотел бы добиться успеха на театральном поприще, должен был учитывать опыт Художественного театра. Нечто подобное задумал и Мейерхольд. Он планировал показать в Севастополе свои новаторские постановки по пьесам Чехова, рассчитывал, что список гостей будет украшен именами не только Чехова, но и Горького, лидера новой генерации русских литераторов. Судя по письму Чехова к жене от 8 апреля, в Крыму на пасхальные каникулы 1903 г. собрался весь литературный бомонд. У Чехова в гостях побывали: издатель Миролюбов, архитектор Шехтель, целая когорта литераторов: Горький с женой, Пятницкий, Л. Андреев, Бунин, Куприн, Вересаев... На Горького, судя по всему, Мейерхольд особенно рассчитывал: в репертуаре гастролей стоял спектакль по пьесе «Мещане». Но... 19 апреля спектакль с треском провалился. Горький присутствовал в зале — в какой-то мере повторилась печальная история с провалом чеховской «Чайки» на Александрийской сцене...

Надо признать, что отношения с бунтарем Мейерхольдом ставили Чехова в неловкое положение. С одной стороны, он явно симпатизировал Мейерхольду в его новаторских устремлениях, с другой — был крепкими узами повязан с труппой Художественного театра. Именно Станиславский и Немирович-Данченко сделали пьесы Чехова знаменем театра. Чехов стал пайщиком МХТ, который, как известно, был частным театральным заведением, сдавал взносы на поддержание театра и, возможно, получал дивиденды. Был привязан он к театру и семейными узами — ведущая актриса Ольга Книппер стала его женой... Чехов мог себе представить реакцию художественников на его «заигрывания» с опальным Мейерхольдом!

Тем не менее, Чехов сделал все, чтобы севастопольские гастроли труппы Мейерхольда состоялись. К хлопотам он подключил своего давнего знакомого, контролера коммерческого банка Александра Константиновича Шапошникова, который жил в Севастополе. Для Шапошникова Антон Павлович был кумиром, которому он с радостью оказывал всевозможные услуги: доставал билеты на поезд, встречал на вокзале, помогал перебраться на пароход до Ялты. Известно, что в 1903 г. Шапошников заказал для Чехова двухместное купе 1 класса в международном вагоне: путешествие в компании незнакомого попутчика для больного писателя было бы утомительным. Помогал он по просьбе Чехова и родственникам. В апреле 1904 г. в Севастополе с ним общался брат писателя Александр Павлович, который возвращался из Ялты вместе с сыном — будущим знаменитым актером и режиссером Михаилом Александровичем Чеховым. Он отметил характерную примету Шапошникова — «человек с рыжим китовым усом». Упомянул Александр и о визите к еще одному общему знакомому — жителю Севастополя некоему Махову.

Встречалась с Шапошниковым и Ольга Книппер... В сентябре 1903 г. она писала об общении с «рыжим усачом»: «Шапошников меня замучил. Возил на Братское кладбище, угощал обедом на бульваре, и вином, и шампанским и злил меня нелепостью. Голова болит адски...» И еще: «О, эти рыжие усы! Как я их ненавижу!» Ольге Книппер казалось нелепым, что Шапошников, проезжая мимо церкви, снимал шляпу и крестился за здоровье Антона Павловича... Не без влияния жены и сам Чехов стал иронически относиться к своему услужливому севастопольскому чичероне — 27 сентября 1903 г. он сообщал жене о визите Шапошникова: «Третьего дня приехал неожиданно твой необыкновенный друг, рыжеусый Шапошников. Сегодня он был опять, а после обеда уехал с Машей в Суук-Су. Скучен он донельзя... слушая его, хочется высунуть язык».

Шапошников старался подражать Чехову: участвовал в благотворительных акциях в пользу больных туберкулезом, стал членом попечительского совета севастопольской гимназии... Приходилось Чехову и останавливаться на отдых в квартире Шапошникова на Чесменской улице, д. 30. Пользовались услугами Шапошникова и родственники писателя. Евгения Яковлевна, матушка писателя, писала о Шапошниковых как о «хороших людях, добрых, ласковых». Известно одно письмо Чехова к своему севастопольскому поклоннику и 21 письмо от Шапошникова к Чехову за 1900—1904 гг. Они хранятся в Российской государственной библиотеке. Еще две визитных карточки Шапошникова находятся в фондах ялтинского Дома-музея писателя.

Шапошников сделал все, что требовалось, и апрельские гастроли херсонской труппы Мейерхольда состоялись. О встречах же Чехова с Мейерхольдом долгое время высказывались лишь предположения. Это могло произойти, как считает Э.А. Полоцкая, дважды: до 8 апреля 1903 г. в Ялте и 22 апреля в Севастополе. Севастопольская встреча, как мы уже знаем, состоялась. А вот имела ли место встреча в Ялте — вопрос. На разгадку намекает текст письма Мейерхольда из Севастополя: «Посылаю Вам, дорогой Антон Павлович, квитанцию: телеграмму отослал, тогда же ночью. Может быть, Вы дали мне денег больше, чем стоит телеграмма? Я не посмотрел, сколько Вы дали. Очень жалею, что не удалось мне еще раз поговорить с Вами. Но я надеюсь, что скоро опять увижу Вас».

На письме рукой Чехова проставлена дата — 1903, IV. Стало быть, письмо было прочитано. О чем здесь идет речь? Что за телеграмму просил Чехов послать, выделив на это деньги? Ответ кроется в тексте телеграммы от 8 апреля: «Билеты заказаны пятницу мужское дамское международным. Мейерхольд». Судя по всему, речь идет о билетах для Марии и Ивана Чеховых, которые гостили в Ялте и собирались уезжать в Москву. Но как Мейерхольд мог получить эти деньги от Чехова? Естественно предположить, что на встрече с писателем в Ялте. Но о возможном ялтинском свидании нет никаких упоминаний ни у Чехова, ни у Мейерхольда. Веские мотивы умолчать о ней были и у того, и у другого. Чехов не афишировал встречу, опасаясь возмущенной реакции в Художественном театре. Мейерхольд постарался забыть о ней, поскольку она не принесла ожидаемого результата, а именно: он не сумел уговорить Чехова стать «свадебным генералом» на его севастопольском бенефисе.

В 14 часов 22 апреля 1903 г. Чехов прибыл в Севастополь на пароходе. До отправления курьерского поезда в Москву у него было пять с небольшим часов. Днем Чехов встретился с Мейерхольдом и в сопровождении Шапошникова совершил поездку в Херсонес. Вечером того же дня должен был состояться спектакль по пьесе «Дядя Ваня». Мейерхольд рассчитывал на присутствие автора. Более того, он организовал «утечку информации» о том, что «Дядя Ваня» ставится под личным руководством Чехова. Симферопольская газета «Крым» 23 апреля опубликовала даже заметку, что драматург смотрел спектакль. Московский искусствовед Н. Звенигородская в альманахе «Чеховиана» (1996) опубликовала найденную заметку. На этом основании она сделала вывод о знакомстве Чехова с постановкой Мейерхольда. Такое умозаключение представляется сомнительным. Начало спектаклей было назначено на половину седьмого вечера. Отправление курьерского поезда — через час с небольшим... Если учесть, что на вокзал нужно было ехать на извозчике, то времени было в обрез. В крайнем случае, Чехов мог заглянуть в театр перед спектаклем и осмотреть декорации. Полного спектакля он не мог видеть в любом случае. Что касается заметки в газете «Крым» — то это типичный рекламный ход тогдашних театральных деятелей: сообщение о присутствии автора должно было подогреть интерес публики. Был случай, когда с таким же анонсом в Ялте гастролировала труппа Дарьяловой. Якобы сам Чехов руководил постановкой. Публика увидела спектакль «Три сестры», в котором артиллерийские офицеры — гости дома Прозоровых — выходили на сцену в полицейских погонах. Возмущенный Чехов писал об этом как форменном негодяйстве, свойственном провинциальным актерам.

В репертуаре труппы Мейерхольда были три чеховских спектакля: «Чайка», «Дядя Ваня» и «Три сестры». Несмотря на это, гастроли протекали неудачно. «Чайка» шла в то время, когда в Морском собрании проходило параллельное мероприятие, и вся офицерская публика была там. Горьковские «Мещане», которые игрались 19 апреля, вообще провалились. Убийственно складывались финансовые дела: если сбор от спектакля превышал 150 рублей, то за аренду театра приходилось отдавать 80.

Пасхальные дни апреля 1903 г. оказались для больного Чехова не легкими. Поздравляя жену с Пасхой, он жаловался, что «гости не дали ни одной свободной минутки, не дают, хотя уже вечер...» На следующий день — то же самое: «Гости без конца... здесь писать невозможно. Даже корректуру не дают читать». Конечно, в такой ситуации Мейерхольду трудно было рассчитывать на уединение с Чеховым. Более того, против был еще один существенный фактор. В эти же дни Художественный театр гастролировал в Петербурге. Гвоздем программы были чеховские спектакли. Станиславский и Немирович-Данченко 9 апреля телеграфировали в Ялту об огромном успехе «Дяди Вани». Мог ли Чехов, которого Художественный театр триумфально возвратил на петербургскую сцену (а ведь именно здесь после провала «Чайки» Чехов испытал самое главное унижение в своей жизни), — мог ли в такой ситуации драматург думать об альтернативе Художественному театру?

Б.А. Лазаревский 4 апреля 1903 г. сообщил Чехову о приезде труппы Мейерхольда в Севастополь. Гастроли должны были открываться спектаклем по пьесе «Три сестры». Вслед за ними должны были играться «Чайка», потом «Дядя Ваня» и, наконец, 22 апреля — снова «Дядя Ваня». Мейерхольд знал, что в этот день Чехов должен был обязательно приехать в Севастополь, чтобы отправиться в Москву.

Однако осторожное поведение Чехова не дало Мейерхольду никаких шансов объявить свою труппу «Театром Чехова». Сенсационное открытие записей Чехова в книге посетителей Херсонеса приоткрыло завесу драмы, которая разыгрывалась в апреле 1903 г. в Севастополе. Это был эпизод битвы за Чехова, за право его понимания, которое было бы созвучно времени.

Мейерхольд шел к созданию нового театра и понимал, что многие элементы чеховской драмы соотносились с его видением театра. Режиссер считал, что Чехов обогнал МХТ, поднялся на высоты, которые МХТ не в силах одолеть, не понимал новаторства Чехова в «Вишневом саде». Он писал Чехову — и не без основания: «Ваша пьеса абстрактна, как симфония Чайковского... В пьесу входит ужас... веселье, в котором слышны звуки смерти».

Борис Лазаревский в письмах к Чехову и в дневниках скрупулезно излагал все детали пребывания мейерхольдовского «Товарищества русской драмы» в Севастополе. Гастроли продолжались в городе с 7 апреля по 6 июля. Кроме пьес Чехова, труппа инсценировала «Туннель» и «Похоронивший колокол» немецкого драматурга Г. Гаупмана, «Во дворе во флигеле» Е. Чирикова, а также «Мещане» М. Горького. Об особом внимании публики к Чехову красноречиво говорит деталь, отмеченная Лазаревским: на вокзале, куда он провожал Чехова, за писателем ходила толпа гимназисток...

В конце мая 1903 г. Чехов с женой отдыхали в подмосковном Наро-Фоминске. Туда ему переслали письмо Бориса Лазаревского с фотографией, на которой были сняты Лазаревский с Мейерхольдом. Она сейчас хранится в музее А.П. Чехова на Садово-Кудринской. На обороте — дарственные надписи, которые режиссер написал: «Бледный Мейерхольд своему богу. Севастополь, знойный день 1903 года». Его друг начертал: «Самому любимому человеку и писателю. Бор. Лазаревский. 1903, V. 23». Севастопольский фотограф М. Мазур снял Лазаревского в белом кителе с погонами — как и положено морскому прокурору. Мейерхольд — в пиджаке и стоячем воротничке с галстуком. Чехов поблагодарил своего севастопольского коллегу за фотографию, а Мейерхольду — ничего... Тот обиделся: «Мне кажется, что Вы за что-то сердитесь на меня. Скажите откровенно... Вот Вы ответили Лазаревскому на наше послание (фотографическая карточка), а мне ни строчки. Мне очень больно». Этот эпизод лишний раз подчеркивает ту щекотливую ситуацию, в которую попал Чехов. Как можно писать опальному Мейерхольду, когда рядом недреманное око жены?

Лазаревский, частый гость ялтинской Белой дачи, стал свидетелем того, как Чехов постепенно расставался с обаянием личности Мейерхольда. В августе 1903 г. Лазаревский записал в дневнике: «...теперь А.П. уже говорил о Мейерхольде другим, неприветливым, голосом. Влияние Ольги Леонардовны». А вот разговор, который состоялся в ноябре 1903 г. Антон Павлович получил от Мейерхольда письмо. У него идет горлом кровь. «Из Художественного театра М. никто «не выживал», а он сам себя «выжил интригами». Я подумал, что А. П.-чу наговорила это Книппер, и ручаюсь, что это так». Записал Лазаревский и такие слова о Мейерхольде: «Нервный он ужасно... Совсем ему не следует читать... Бальмонта и Пшибышевского. А он их любит».

Херсонес. Образец древне-христианского храма. Открытка начала XX в.

Чехов и артисты Художественного театра. Крайний справа — Вс. Мейерхольд. Открытка начала XX в.

Сцена из спектакля «Дядя Ваня» в постановке Художественного театра. Открытка начала XX в.