Расстрел комиссаров

Они были неправдоподобно молоды тогда. Потом у тех, кто остался жить, прошла еще долгая жизнь, наполненная первыми пятилетками, войной и той работой, которой мы с вами свидетели. Но мало кто остался жив, мало их ровесников дотянуло до звания — старый большевик. К этому поколению принадлежал и мой отец, и первые мои детские ощущения. Истории относятся к этим людям. А если говорить конкретнее, к тем членам правительства Республики Тавриды, которых расстреляли не так далеко от Алушты, в глухой балке.

О своем рождении в марте восемнадцатого республика оповестила так: «Совнарком, Москва, Берлин, Вена, Париж, Вашингтон. Всем, всем, всем. Декрет Центрального исполнительного комитета Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов Советской Республики Тавриды… Центральный исполнительный комитет… объявляет территорию Крымского полуострова… Советской Социалистической Республикой Тавриды».

Продержалась республика в сложных условиях Брестского мирного договора от этого заявления до германской кайзеровской оккупации немного более месяца.

…Не знаю, было ли известно комиссарам Тавриды содержание телеграммы, которую хочу здесь привести. Телеграмма эта показывает остроту момента, в который они пришли к власти.

«Ради Бога, принимайте самые энергичные и революционные меры для посылки хлеба, хлеба и хлеба!!! Иначе Питер может околеть. Особые поезда и отряды. Сбор и ссыпка. Провожать поезда. Извещать ежедневно. Ради Бога! Ленин».

Не было в Крыму этой телеграммы. Эта ушла тоже на юг, но не в Крым. Были в Крым какие-то другие, также взывавшие: хлеба! хлеба! хлеба!

И Крым дал рабочему северу более трех с половиной миллионов пудов зерна. И это было главное, что успели сделать комиссары. Не так уж много, но у них ведь не было никакого опыта. Все, что они решали, решалось вообще в истории впервые. Не много успев, они отдали жизни за дело, которому служили, — чем и запомнились…

…Оказывается, в детстве я чуть ли не каждый день проходила мимо той небольшой скалы, возле которой они были схвачены белогвардейцами и буржуазными националистами-курултаевцами.

Скала встречалась нам по дороге в школу и из школы, когда мы поднимались от Утеса к шоссе, в село, — теперь оно называется Малый Маяк. Серая, кудрявая скала возле дороги ничем не отличалась тогда от других. Теперь на ней мемориальная доска, а тогда ничего не было и что это та самая скала, мы не знали. Только гораздо позже, на уроках истории в пятом классе уже в алуштинской школе, услышала я, как схватили их и расстреляли. Нас даже водила в ту балку учительница Нина Константиновна Снежкова, о которой я подробнее расскажу в другой истории. Пока же — только о том, как стояли мы среди кустов дубняка и грабинника, а она перечисляла имена: Слуцкий, Тарвацкий, Коляденко, Новосельский и другие.

А недавно я прочла опубликованные воспоминания одного из этих других — Ивана Семенова, которого тоже расстреливали в той же балке, но он случайно остался жив и написал «Записки расстрелянного».

Как же было дело?

Весной восемнадцатого года кайзеровские войска двинулись на Крым, и 18 апреля ими был взят Перекоп. 22-го немцы вошли в Симферополь, а чуть позже в районе Альмы с ними вступили в бой отряды красногвардейцев под командованием Басенко, Максюты, Матузенко, Василевского, Находкина. Что же касается комиссаров республики, они через Ай-Петри выехали в Ялту. Туда должны были прислать военный корабль из Севастополя, чтоб переправить их в Новороссийск. Но ждать корабля в Ялте показалось невозможным, телефонная связь почти не работала, неизвестно было, что происходит в том же Севастополе, в других городах, как далеко зашли германцы. Посовещавшись, комиссары решили пробираться восточным берегом в рабочую Керчь.

21 апреля состоялся тот самый телефонный разговор Ялты с Алуштой, который нынче приводится во всех путеводителях и исторических очерках о судьбе первого советского правительства в Крыму. А вел его, между прочим, тот же Семенов по поручению товарищей.

— Как обстоят дела в Алуште? — спросил Семенов из Ялты.

— Все тихо и спокойно, — ответила Алушта, и так как очень хотелось в это верить, там, в Ялте, на другом конце провода, — поверили. Дали еще распоряжения: усилить темп организации красных отрядов.

— Уже организуются, — ответила Алушта, но все дело было в том, что разговор этот вели не работники алуштинского исполкома, а белогвардейцы.

21 апреля 1918 года члены правительства Республики Тавриды на двух машинах выехали из Ялты и были схвачены татарскими буржуазными националистами, и стало ясно им с той минуты: впереди только одно — расправа. Но они были молоды, смелы и еще пытались шутить.

— Ты зачем сюда? — спросил Антон Слуцкий у Ивана Семенова, когда того втолкнули в камеру, где сидели ехавшие на первой машине и схваченные чуть раньше. — Ты зачем сюда? Ну, ладно, устроим заседание ЦИКа. Открывай.

На что Семенов в тон ему ответил:

— Нет, лучше устроим объединенное заседание Совнаркома и ЦИКа, председательствовать должен Слуцкий.

Новосельский повернулся к Семенову, заглянул в лицо:

— Когда нас будут расстреливать?

— Успеют. Расстрелять успеют, но того, что мы сделали, никто не убьет.

— Нас расстреляют, не мы первые, не мы последние, — по лицу Коляденко не было видно, чтобы он был обескуражен внезапным поворотом судьбы или испуган им. — Нас расстреляют, но Революция жила и будет жить!

Потом Слуцкого, Новосельского, Коляденко и Тарвацкого отправили в Алушту на машине; остальных, тоже связанных и избитых, повезли на мажаре. Допрашивали их в здании Алуштинского исполкома, под наведенными дулами, потом затолкали в подвал, били там, оскорбляли, стаскивали то пиджаки, то сапоги, отнимали портсигары, ремни, часы. Словом, вели себя мелко, как бандиты, какими, в сущности, и были…

Ночью с 23 на 24 апреля Слуцкий, Тарвацкий, Коляденко и Новосельский еще были живы. За ними пришли в камеру, где сидел Семенов с товарищами. Когда их там не оказалось, белобандиты ушли, злорадно смеясь: «Ладно, найдем!»

Потом среди ночи раздалось несколько залпов: расстреляли председателя Совета Народных Комиссаров Республики Тавриды Антона Слуцкого; члена ЦК республики, председателя Симферопольского горсовета Тарвацкого; народных комиссаров — финансов Коляденко; внутренних дел — Новосельского… Остальных повели убивать утром. Среди них и члены правительства, и алуштинские большевики, и просто схваченные по подозрению рабочие. В спешке нескольких не успели добить, и, истекая кровью, они добрались до Алушты, в которой обстановка к тому времени коренным образом изменилась. Подошел миноносец, отправленный из Севастополя после известия об аресте комиссаров, и город взял ялтинский красногвардейский отряд.

Отряд расположился у пристани, а во дворе больницы, у поворота на Судакском шоссе, стояли красные гробы с погибшими.

В конце тридцатых годов над братской могилой расстрелянных поднялся обелиск. Каким скромным кажется он сейчас и каким грандиозным казался в моем детстве! Я помню, как его сооружали. В туманные, осенние вечера мы приходили сюда после школы, стояли на разъезженной дороге, отступая, чтобы пропустить очередную машину с песком; нам казалось: мы наблюдаем не сегодняшний день, не время, а Эпоху. Горел прожектор, выхватывая из ранней мглы доски лесов, поднимающиеся вверх ведра раствора, заляпанные цементом ватники. На площадку одновременно въезжало пять, шесть полуторок — как много!

Мы стояли, запрокинув головы, молча, прикасаясь к судьбе тех, кто завоевал для нас Советскую власть. Тогда мысли у меня о них, как и положено в детстве, были романтические и отвлеченные. А сейчас, когда думаю о республике, вспоминается, прежде всего: «Хлеба, хлеба, хлеба!!! Ради бога! Ленин».