Рассказ о «красном камне»

На одном из давних банкетов рядом с виноделом Александром Александровичем Егоровым сидел поэт. Начинающий поэт, мальчишка. Впрочем, рядом с Александром Александровичем все выглядели и чувствовали себя мальчишками. Он был патриарх, глава, мэтр. А поэт, взбудораженный честью соседства, да и самим банкетом, опрокидывал рюмки лихо и вдруг услышал:

— Молодой человек, вы хоть знаете, что пьете?

Смущенный поэт взял в руки бутылку:

— Мускат белый какого-то Красного камня…

Александр Александрович Егоров пожевал губами под седой щеточкой усов, не сдержался:

— В вине этом не меньше поэзии, чем в лучших строчках, от Гомера до наших дней, а вы, не вслушиваясь: «какого-то Красного камня!» Недавно в Крыму? Издалека?

— Сибиряк. Тюменская область. По состоянию здоровья, после фронта, — ответы звучали, будто заполнялась анкета. И было в той анкете что-то, скорее всего слова о фронте, что смягчило винодела.

— Видите ли, молодой человек, суть дела в том, что вино должно напоминать землю, на которой росла лоза, зрела его ягода. Пейте медленно и представляйте те рыжие склоны, на которых только и растет этот мускат. Рыжие склоны с белой известковой галькой — видите? А цикад — слышите? И волна, и лунная дорожка, скажу я вам, тут присутствуют — ощущаете?

Тогда поэт ничего еще в этом роде не умел ни услышать, ни ощутить. Понимал: сладко, ароматно — и все. Головой же кивал потому, что ему приятен был старик в черной академической шапочке. Старик, каких он еще не встречал в свой не замысловатой ребячьей, солдатской, а потом журналистской жизни.

Старик же смотрел на рюмку, поднятую к свету, дразнил:

— Возможно, сирены очаровали Одиссея именно этим вином «какого-то Красного камня», а не песнями. Возможно, сирены были сродни Инге Аркадьевне…

Инга Аркадьевна, на которую кивнул старый винодел, сидела тут же за столом и была большая, молодая, красивая.

Сирены, выплывающие над гладью морской белоснежными плечами, могли быть похожи именно на нее.

Медленным взглядом светлых глаз смотрела она на поэта, пока старик рассказывал смешное: когда на винзаводе останавливается совсем уже отживший свое электромоторчик, девушки во главе с Ингой выбегают на дорогу ловить в свои сети едущего мимо шофера, чтоб исправил поломку…

— И я б не отказался, — усмехнулся поэт, представив себе крутую, в старом асфальте дорогу и Ингу, как она машет белой, молодой рукой. — Только в моторах не разбираюсь.

— Ничего, приезжайте, вручную покрутите. Под «Разлуку» хорошо идет! Или тарпы разгружать — тоже работа. И в тарпах не разбираетесь? А как насчет ослов?

Да, такая библейская, но отнюдь не идиллическая тогда была картина. Семенили по виноградникам ослики, везли на взмокших боках плоские деревянные емкости — тарпы. Полупудовыми «ряжками» подавали мезгу в пресс, таскали по лестницам к бочкам, сложенным в три яруса, «каповки» на восемьдесят литров, спиртовали вино. Полы в подвалах были земляные, а все освещение шло от «летучих мышей».

Сказочным показалось бы тогда нынешнее обилие техники, нынешние подвалы, нынешний, по индустриальному разработанный процесс. Однако и без техники вино, приготовленное в 1946-м, а выпитое на том банкете, было прекрасно. Еще долго о его лимонном, таинственном послевкусии говорил за столом главный винодел «Массандры» Александр Александрович Егоров, а потом, как давно и хорошо известное, бросил:

— Повезло автору. Сколько умов до Инги Аркадьевны вплотную подходило, а взяла в свои руки проблему именно она.

Я думаю, поэт был удивлен, услышав, что автором вина, о котором столько говорил Егоров, была его ровесница, а не какой-нибудь древний грек во времена запредельные. Но тут надо нам с вами уйти с банкета, чтоб я имела возможность объяснить: старый винодел в своей застольной реплике был не точен, когда безоговорочно назвал автором вина одну Ингу Аркадьевну. Над проблемой ароматов «Красного камня» виноделы задумывались давно, а в конце сороковых сам Егоров вместе с химиком виноделом О.А. Селивестровой раскрыл секрет этого муската.

Что же касается Инги Аркадьевны, она разрешила проблему перехода от модели вина к его производству. Хотя в основном технология производства «Красного камня» не отличается от технологии производства других мускатов. Однако тот лунный, а точнее сказать лимонный, привкус в иные годы исчезал, хотя сусло давили строго из кустов винограда, которые росли только на южных склонах холмов возле Артековского завода, не смешивая с другим. Иногда привкус пропадал в устоявшемся вине и потом появлялся снова, иногда его вообще не было.

Инге Аркадьевне удалось установить закономерность его летучих свойств, удалось точно очертить территорию, где росли ягоды, от которых стоило его ждать. Инга Аркадьевна сумела закрепить случайно подмеченное, ввести его в ранг непременного. Шли годы, и вот совсем недавно на одном из конгрессов вин во Франции председатель дегустационной комиссии торжественно обратился к присутствующим:

— Господа, я не знаю, какой стране принадлежит это вино, но его надо пить стоя.

Выпили, вернее, продегустировали стоя, присудили «Гран-при», а потом оказалось: уже второй раз Мускат белый «Красного камня» получает кубок, отличающий лучшие вина. Скажу более: ни одно вино в мире, кроме «Красного камня», не удостоилось этой награды дважды.

Человек, которому больше, чем другим, принадлежит честь создания, Инга Аркадьевна Голокоз, работает старшим виноделом на маленьком, так называемом Артековском заводе, входящем в состав могучего винкомбината «Массандра», уже около тридцати лет. Зовут ее теперь солидно и прозаично: Аркадьевна. Хотя, на мой взгляд, она все еще хороша, и все еще можно представить если не то, как обвораживала она волшебным напитком Одиссея, то, во всяком случае, как длинноногой девчонкой выбегала на шоссе остановить доброго человека, чтоб помог пустить мотор…

Ни добрый человек, ни она сама не знали тогда, что стоят так близко к чуду. Только Егоров и в те времена любил говорить о большом будущем вина, о большом будущем своей ученицы. Правда, о двух кубках, наверное, и он не помышлял.

Итак, теперь ее зовут Аркадьевной и говорят так: «Аркадьевна сказала», «Аркадьевна велела», «Аркадьевна ночей не спит». Ночей Аркадьевна не спит, когда дозревает мускат и надо не упустить момент, поймать тот миг для уборки, когда и сахару в ягодах накопилось больше всего, и не исчез неведомо куда аромат, делающий «Красный камень» именно «Красным камнем», а не обыкновенным, хотя и очень хорошим Мускатом белым десертным.

Кстати, случаются годы, когда «Красного камня» так и не получишь, хоть вся изведись в заботах, по три раза на день поднимайся на виноградники: шли осенние дожди, и мало было солнца, виновата природа, и себя в неудаче корить как будто нечего, а сердце болит… Но в иной сезон лунный, лимонный привкус на фоне других — медовых и розовых — выступает в этом вине резче, слышится явственнее. Как напоминание о тех минутах, когда ты был счастлив тем высшим человеческим счастьем, в котором как бы заключена уже и тоненькая нотка грусти. Потому что известно: счастье преходяще, как, впрочем, и все на этом свете, даже среди кудрявых розовых скал над предвечерним розовым морем.

Для меня мускат, о котором я столько говорила в этом рассказе, имеет еще тот особый смысл, что мое детство прошло рядом с приметной, в ярко-рыжих подпалинах скалой над дорогой из Алушты в Ялту, которая дала вину не всем понятное имя.

И память сердца всякий раз, когда я снова пробую это вино, возвращает мне горячий запах черствой земли, медовый дух цветов держидерева и разомлевших виноградных листьев. В сладкое благоухание июля вплетается цокот цикад; а также шелест того камешка на узкой тропинке, который сорвался из-под моих ног сорок лет назад и все еще не остановился в своем беге.

…Однако окончить этот рассказ я хочу не поэтическими образами, а точной цифрой: в самые урожайные годы «Красного камня» получается со всех виноградников 250000 литров. Это ничтожно мало: несколько больших деревянных чанов — и все. На весь Советский Союз. На весь мир. Так что и стоя, и сидя выпить его можно, если уж особенно повезет. Сувенирную бутылочку «Красного камня» достать также трудно, как, скажем, билет в «Современника», как томик стихов Ахматовой… И то же удовольствие он приносит — духовное.

Что же касается молодого человека, с которым на банкете разговаривал Егоров, так он уже давно не молод и давно понял: поэт может быть ремесленником, и винодел — поэтом.